Чужая

 » глава 12

Тема грозы:

Тема радуги, надежды:


Вернувшись домой, когда солнце перевалило за полдень, Бася, налив воды в фарфоровый тазик, стоявший в спальне, плеснула ее в лицо. Подошла к зеркалу и вгляделась в собственное отражение, видя, какое оно бескровное, с дрожащими от пережитого страха, губами. Потрогала припухший нос. Вроде, на месте и не хрустит. Значит, остался цел. Благодарение богу, никого на хуторе в этот час не было, а то сразу же заподозрили бы недоброе, судя по ее растрепанному виду. Тетка уехала после католической Троицы к родне в соседний уезд, а дядька был на службе до позднего вечера. Не было и детей, которых она поутру, отменив занятия, спровадила пасти коров на выгоне, пообещав дать перников (1) , когда вернется из Мостовлян. И только Марыська, ездившая с ней в местечко, затаилась на кухне, раздумывая, за какую работу взяться в первую очередь. Руки у нее не поднимались что-либо делать. Так и сидела возле припека(2) на скамеечке, бесцельно уставившись взором на кошелку с прошлогодним картофелем.
«Черт меня дернул ехать в Мостовляны», - с досадой думала Бася, вытирая лицо рушником. Придирчивый взгляд скользнул по оборванному рукаву платья на левом плече. В сердцах она потянула его и вовсе оборвала. К чему возится с починкой, если платье безнадежно испорчено? Все равно в мусор придется отдать, или Марыське на тряпки.

«Зачем, зачем поехала?», - в который пеняла на себя Бася, стягивая с тела то, что с утра еще было красивым летним платьем из кисеи белого цвета (между прочим, любимое, которое в поместье Яновских одевала), а ныне превратившееся в грязные лохмотья, ни на что не годные. Руки и бока ныли во многих местах. Оставшись в панталонах, тонкой нижней сорочке и корсете, девушка громко позвала:
-Марыся!
Может, услышит и придет на помощь, чтоб распустить корсет?! Это в богатых домах дергали за сонетку, вызывая прислугу, а у Бжезинских нужно было глотку драть до хрипоты, чтобы дозваться нерадивую служанку, или самим идти на ее поиски.
Не дождавшись ответа, Бася сердито бухнулась на кровать, надеясь, что удастся заснуть. Где там! Мысли роились в голове, назойливо будоража сознание, мешая закрыть глаза. Ехать в местечко не было острой нужды. Просто воспользовавшись временной свободой, Бася еще с вечера решила, что не помешает в лавке купить мел и новые тетради для детишек. Деревянная доска пришла в негодность, почернев от угля, да и руки не охота было марать в саже всякий раз, когда нужно было писать. Она выклянчила у пана Матэуша, который крайне скептически отнесся к ее «ненормальному» увлечению, большой лист жести. Бася задумала приспособить его под доску вместо изгаженной деревяшки. Тут она вспомнила, что нужен мел. Приобрести его можно было только в Саколах или в Мастовлянах. Потому решила утром просить дядьку отвезти ее в местечко вместе с Марысей, которую брала на правах компаньонки. Узнав, что назад придется возвращаться пешком (пан Матэуш спешил на службу в фольварок), Марыся взбунтовалась. Разве паненка забыла, чем закончилось в прошлый раз ее хождение по дороге? Нет, она не пойдет, ее ноги не казенные. Разве можно поспеть за паненкой? Нет, нет, и нет.
Но хитрая Бася походила кругами вокруг здоровенной Марысиной тушки, польстила, наобещав с три короба: и обед приготовить поможет, и вазоны польет, и пол в доме выметет. Расчувствовавшаяся служанка поддалась на сладкие уговоры паненки, пообещав ее сопровождать.
Поняв, что заснуть не удастся, Бася спустилась вниз, на кухню, где обнаружила Марысю, сидящей у печи.
- Дядьке ни слова, – приказала она. – Пока сам не заговорит, рот держи на замке. А если спросит о чем, лучше на меня ссылайся. Я-то знаю, что и как ему говорить. И про Станислава молчи. Тебе же первой достанется, что за паненкой не уследила. Все ясно, Марыся?
- Угу, панна Бася, – угрюмо отвечала служанка. – Я ни пикну, только все одно спрос с вас буде.
- Поживем – увидим. До вечера время есть. Что-нибудь придумаю, – со вздохом ответила Бася. – Корсет распусти. Дышать мочи нет под этими тисками.
Пока Марыська возилась со шнуровкой, Бася поинтересовалась у нее:
- Что слышно о Васильке?
Та безразлично развела руками.
- Ляжыть в горячке, панна Бася. А пазаучора яще трое злегли. Ой, ой, ой! Што-та робицца на свете!? Гаварили ж мне у мястэчку, что и деравенские дети поадкидалися(3). Вунь, и Стасенчиха говорила. Таму и люди злосные, что смерць ходзить и уражай собирае. Нос не балиць?
Бася поморщилась, коснувшись пальчиком переносицы. Чувствовалась припухлость. Ужас! Мало, что Станислав отбил ее у толпы: оборванную, грязную. Так ему еще пришлось наблюдать ее непрезентабельный вид!
Шла «русальная» неделя, следовавшая после католической Троицы и предшествовавшая Троице православной. В народе ее называли «Зеленой». Она, действительно, была самая зеленая из всех, которые случались на памяти Баси. Даты религиозных праздников в церковном календаре в этом году сдвинулись, до нельзя, в сторону лета. Такое очень редко случалось. Простой люд украшал окна, двери хаток, березовыми ветками. Молодые девицы плели венки на берегах речки, «кумовались» (4), да гадали на долю. Весь тыдзень(5) считался священным. По земле, если верить языческим преданиям, бродили, начиная с Духова дня, души «заложных»(6) покойников, которых хоронили на перекрестках дорог да вдали от погостов, чтоб нечистые не оскверняли прахом освященную церковью землю. В эту пору на берег из воды выходили водяницы(7) , плели венки, чесали косы и манили взглядом всякого мужчину, который имел неосторожность подсматривать за ними. Кто попадал к ним в ледяные, пахнущие рыбой и водорослями, руки, назад не возвращался.

Бася смогла перевести дух лишь тогда, когда служанка полностью сняла с нее ненавистный атрибут женской красоты. «Надо бы занести гостинец мелкоте», - думала она. Василёк был одним из ее учеников. Смышлёный малый, только говорливый не в меру. Как жаль, что заболел. Да и половины детей она сегодня утром не досчиталась. Неужели и они слегли, как говорила Стасенчиха? Вспомнив лицо знахарки, и лица других женщин, толпу, жаждавшую расправы, Бася похолодела в душе. На виске пульсировала жилка, а нос разболелся пуще прежнего.
На улице стояло пекло адское. Солнце жарило в полную силу. Червень (8)считался самым горячим месяцем лета. Дождь пройдет, и опять солнце выглянет, и парность кругом. В туманном мареве испарений, вздымавшихся в воздух не только от влажной земли, но и от реки Быстрицы, от болота за Мастовлянами, родилась эта хворь. Она медленно, но верно косила детей, а после, и взрослых. Местные называли ее лихоманкой. В округе болезнь возникала и ранее. То там заболеет и умрет человек, то тут. Но никогда прежде она не забирала сразу много душ. Нынче дело обстояло очень скверно. Больные появились не только в селах, но и в местечке. Даже в Соколах, которые находились за много верст от болота, начали болеть люди.

- Малярия, - сказал Станислав в один из их вечеров. Бася и без того знала, что это за напасть. Бич божий для жителей болотистых земель Польши и Литвы. В стоячей теплой воде множились полчища комаров, среди которых встречались такие, что разносили заразу по окрестностям, жаля человека и передавая ему инфекцию. Малярией болели и богатые и бедные, но выздоравливали только богатые, которые могли оплатить услуги доктора и купить у аптекаря хинин. Остальные полагались на милость божию и отвары из трав, что делала местная знахарка Стасенчиха.
Так сложилось, что первыми больными оказались дети батраков Бжезинского, которые бегали на луг возле Быстрицы. Позже начали заболевать и другие дети, и взрослые. Понесли первые гробы на погосты , аккурат, на «русальную неделю». У страха, вестимо, глаза велики. Суеверные неграмотные селяне всегда и во всем винили нечистую силу, коль случалась беда. Здохла корова, значит, соседка наговорила. Заплакал ребенок в люльке – сглазили. Кость нашли у порога, что собаки принесли - тут уж, вовсе, аврал. Кто-то лихой мор на семью насылает. Пошептались, переговорили, и давай воду лить через сучки, чтоб переполохи (9) выговорить; солью обносить хозяйство да на перекрестке дорог ее кидать; подолом детей обтирать; плевать через левое плечо, освящать углы дома крещенской водой. Кости, подобранные на подворье, назад в огород соседу кидать, чтобы вернуть зло, которое поганец сделал. Если ничего не помогает, нужно искать виновного. Начинают вспоминать, кто что видел, кто что слышал. Докапываться, значит, до истины. И всегда найдется та, (обязательно женщина, ибо у баб языки длинные, уши на макушке, а воображение буйное), которая подаст идею, устраивающую всех.

Бася с Марысей почти закончили дела в местечке и собиралась возвращаться на хутор. Проходя по костельной площади, она заметили группу крестьянок, стоявших недалеко от паперти православной церквушки. Баба, одетые по-праздничному в расшитые рубахи да зеленые юбки, стояли и что-то обсуждали. В церкви закончилась литургия, и народ расходился, плавно обтекая кучку спорящих селянок. Шли прихожане, в большинстве своем, такие же бабы, мужики да дети малые. Изредка можно было различить в цветастой массе крестьянских уборов строгий костюм или платье, указывающие на принадлежность их обладателей к более высокому сословию.
Бася быстро шагала мимо толпы, неся в руках корзинку с мелом, нитками для шитья. Следом, пыхтя и отдуваясь, ковыляла Марыся. Лицо той из-за солнца превратилось в рыжую маску. Веснушки, которых, и прежде было не мало, высыпали с большей силой, слились воедино, что ни носа не разобрать, ни глаз не видно было за пятнами.
Они почти прошли, когда Бася, услышала голос, сказавший: «Ведьма». Не суеверный шепот, а громкое утверждение. Сказавший за ее спиной, словно имел основания и право свидетельствовать.
Девушке бы проскочить незаметно, вогнув голову в плечи от греха подальше. Но не тут-то было. Бася круто развернулась, прищурив глаза, подол больно хлестнул по лодыжкам. Она не намерена была спускать на этот раз подобное заявление! Знала, лучше первой ударить, атаковать, пока не опомнились дурехи деревенские, поскольку, самая лучшая защита – нападение.
- Ну что, бесстыжие, уставились?! Глаза поломать не боитесь? - чеканила она каждое слово, упершись кулаками в бока и буравя взглядом лица деревенских баб. - Кого ведьмой назвали, темень дремучая?
У нее в голове точно рог взыграл, который предков звал на поле битвы, пеленой отчаянной храбрости застя разум, который подсказывал бежать, спасаться. От сборища отделилась и выступила вперед немолодая женщина в белом платке - Стасенчиха. В Мостовлянах и в их округе тетку боялись и почитали, поскольку знахарка знала толк в травах, отварах, помогала скотину лечить, испуг выговаривать, и с тяжелыми родами справляться.
- Ведьма и есть, - спокойно заявила женщина, оглядываясь на товарок, ища у них поддержку. Кому, как ни ей, было знать: если страх людской не перевести на другого, она же первой станет, кому напуганные напастью люди подкинут огонь в хату, побьют камнями, а может, и повесят на осине. Так уже случалось, если кого-нибудь подозревали в колдовстве. Ни одна душа тогда не вспомнит, не зачтет то добро, которым она помогала людям, ее советы, заслуги. От страха перед непонятным, перед чарами до самосуда – один шаг. К тому же, пан просил…
Две женщины схлестнулись яростными взглядами, словно шпаги скрестили на дуэли. Одна с высоко поднятой головой, с презрением и злостью, молоденькая; другая - хмурая, обеспокоенная тающей уверенностью в своих силах, умудренная жизненным опытом.
- Бабаньки, гляньте на нее! – продолжила Стасенчиха. – Глаз у нее черный, недобрый. Таким детей, да скотину сурочить (10) только и возможно. Недобрый глаз. Вспомните, что паны говорили про ее колдовство в костеле? Свечи у нее из рук падали, гас огонь пасхальный от дыхания. Ведомо, Нечистик боится Духа Божьего в храмах. А детки, которых она пригрела, все заболели. Не грамоте она их учить собиралась, (где это видано, чтоб шляхтянка босоту писать да читать обучала), она знаки чертила на дереве, Перуну (11) поклонялась. Потому и углем выводила паганские (12)(языческие) письмена. Она мор насылала, бабы. Люди помирать стали, как мухи, и спасения нет. Сколько детак уж схоронили? Она, Черная панна, дважды крещеная, виной всему.
У Баси дыхание перехватило от околесицы, что несла Стасенчиха. Она до глубины души поразилась человеческой ограниченности и фантазии. Девушка оглянулась на Марыську, проверить, что та делает. Служанка застыла от страха в нескольких шагах от панны, взволнованно теребя завязки рубахи на груди и трусливо опустив долу глаза. "Такая же идиотка, как и эти, что стоят впереди," - с презрением подытожила Бася. Смерив Стасенчиху и остальных крестьянок надменным взглядом, она ринулась в атаку с упрямством быка, заметившего красную тряпку.
-Люди мрут потому, что хинин не используете для лечения. Это же малярия. Ее только хинином и вылечишь, - крикнула Бася.— А детей я учила от чистого сердца, по доброте и глупости своей. И не письменам каким-то, а вашему родному языку, латиницей написанному. Что в том дурного? Разве худо, что дети читать научатся? Что долю иную выбрать смогут? Не спину горбатить с утра до вечера, а в город уехать. Людьми стать….
Вокруг стали собираться зеваки, привлеченные шумом. Людям всегда интересно посмотреть да послушать, о чем спорят у паперти женщины. Иных, хлебом не корми, дай на чужие споры и драки поглазеть. Кольцо возле Баси начало сжиматься, обрастая новыми и новыми фигурами.
- Попалась, ведьма, - крикнул кто-то из толпы. В опешившую Басю полетели мелкие камешки. Марыська схватила ее за руку, яростно шепча у самого уха: «Панночка, миленькая, маучите. Пойдем скоренько, чтоб поздно не было». Но Бася вырвала руку, не желая уступать. Если побежит сейчас, до конца дней останется жить с недоброй славой о себе.
- Значит, я ведьма? Да?! Добре! Перуну поклоняюсь? Тоже добре. А не боитесь стоять подле меня, люди добрые? Я возьму, и призову на ваши головы огонь небесный и град, и что-там еще? Камни с неба! Ух, я вам!
Она нарочно подняла руки вверх, безрассудно надеясь провести глупцов, как когда-то провела Марыську, разыграв перед ней представление. Но не учла, что страх может не только заставить пуститься наутек, но и подвигнуть к действию. Ее толкнули в спину на женщин. Одна из них ухватилась за Басино плечо и потянула на себя. Затрещали швы на рукаве, и звук рвущейся ткани привел Басю в чувство. Она пнула ногой холопку по голени, залепив оглушительную пощечину. Селянка кинулась в панне, чтоб дать сдачи, размахивая над головой рукой. Но промахнулась, попав лишь кисти рук девушки. Под раскатистый гогот и свист толпы, охочей до женской драки, паненка и холопка сцепились меж собой, толкаясь, пинаясь ногами, пытаясь добраться до волос друг дружки. «Если эта дура вцепится мне в волосы, я пропала», - отбиваясь от наседавшей на нее деревенской бабы, думала Бася. Она лягалась и кусалась с тигриной яростью. Схватила холопку на предплечья, чтобы не дать той размахивать увесистыми кулаками, силы в коих было немерено. Марыся дико визжала, бегая кругами возле дерущихся, хватая крестьянку за рубаху, за плечи, за талию, силясь оторвать от паненки. Умоляла людей разнять, да только кто ее слушал. Под завывание толпы в Басю полетели камни, бумажные катышки и прочий мусор.
Деревенская умудрилась-таки достать проворную панну, ударив той кулаком по носу. От боли и звона в ушах Бася осела на на землю, чувствуя, как по губам и подбородку потекла теплая кровь. В десятках глаз, наблюдавших за избиением, не было ни жалости, ни милосердия. Лишь звериная злое ехидство и жажда насладиться сполна зрелищем. «Совсем как тогда, на площади, когда хотели помять Матиевского», - обводя взглядом беснующуюся толпу, подумала Бася. Сходство ситуации поразило ее, с той лишь разницей, что на месте пана Кшисека оказалась она сама. Трясущейся рукой Бася вытерла губы, размазывая по лицу кровавые подтеки.
- Ад на ваши головы,- выкрикнула она яростно. – Другого вы не заслуживаете.
Страха не было. Она видела себя словно со стороны. Будто отделилась от собственной телесной оболочки и повисла в воздухе, лишившись чувств и эмоций. Видела, как после ее слов на голову и плечи посыпались удары женщин, у чьих ног она распласталась. Боковым зрением равнодушно наблюдала, как ее пинали ногами в бока, под ребра, схватили за волосы и потащили по мостовой. «Мамочка, мама, помоги мне!» Она молилась не Богу, ни Деве Марии - равнодушным идолам, позволившим толпе бесчинствовать у врат обители. Нет. Она обращалась к матери, так рано ее покинувшей. Той, которую любила больше всего на свете. Она умоляла ее о защите. «Ли-ли-лай, ли-ли-лай», - крутился в голове мотив колыбельной из детства, как обережная (13) молитва во спасение от людского гнева.

Из коляски, остановившейся на краю площади, выскочил Станислав. Он несся к толпе семимильными шагами, толкая, сбивая с ног прохожих. Врезавшись в стену человеческих тел, голыми руками он принялся расшвыривать зевак, продираясь сквозь их скопление к центру, туда, откуда доносился вой Марыси и неистовые крики дерущихся женщин.
- Прэч, пшли прэч. Убирайтесь, гарпии, - ревел он, расшвыряв холопок в стороны. Схватил за ворот рубахи ту, которая коршуном впилась в лежавшую на камнях Басю, яростно отдирая ее от бесчувственной девушки, а после поднял на руки обмякшее тело, немея от страха, видя, что руки и ноги любимой безвольно повисли, а голова откинулась назад, метя землю шлейфом волос.
-Милая моя. Моя влюблёна(14), - то шептал Станислав отчаянно, глядя на залитое кровью лицо Баси, прижимая голову девушки к своей груди, то переходил на угрожающий рык, кидая слова в толпу, напиравшую на него. – Вам не жить, хамы, если с ней что-то случится. Богу молитесь, чтоб панна не оказалась покалечена. Каждого задавлю собственными руками. Так и знайте. Каждого!
В синих глазах панича в том момент вспыхнуло нечто столь жуткое, враждебное, что голоса стали умолкать.
- Пан, кого ты защищаешь? Она чаровница, - сипло проговорила Стасенчиха, глядя на Яновского. Знахарка долго жила на свете, много видела и многое знала. Отродясь не была грамотной, но ей и не надо было уметь писать и читать. Она читала в душах, как в раскрытой книге. Видела людские помыслы, страхи, сомнения. Даже то, что скрывала пелена времени от человеческого разума: прошлое, будущее и настоящее. Она и Станислава насквозь видела: о чем думал, ( от его мыслей знахарка поморщилась, ибо пан хотел крови, мужичьей кровушки за панну), узрела его тревогу, страх, дымом клубившийся в душе за ту, которую держал в объятиях, прижимая к сердцу. Открылась ей любовь его, разраставшуюся цветком неведанным в том месте в груди, где думали, находится душа. А вот души девки не разглядела и не чувствовала. Не было мягкого сияния, переливов да узоров разноцветных. От того и назвала Стасенчиха ее Черной панной. Знахарка, и подобные ей люди, не имели власти над душами себе подобных. Поэтому никогда не ворожили на себя, не могли знать свое будущее. Грядущее от них скрывали силы природы и старые языческие боги. Панночка силу имела, несла на себе отметины Мокоши (15) и Перуна. Дивное и страшное сочетание, потому что женщина не должна носить Перунову печать. Будь та отметина на муже, он мог бы стать великим воином, познать славу и власть над народами. Женщина же понесет только гибель близким, страдания и смерти посеет. Слова, что в гневе бросила девка, призывая на головы людские Ад, сбудутся. В том Стасенчиха не сомневалась, потому что панна от сердца пожелала зла, с силой, данной ей природой. Ах, затолкать бы проклятия той назад глотку, да слово - не воробей, вырвется – не воротишь.
- Отпусти ее, пан. Лихо за ней ходит. Не будет тебе добра от ее ласки и любви. Еще вспомнишь мои слова! Она не такая, как ты. И дорожки ваши вместе никогда не сойдутся. Девка может не знать о том, но имеет, но в гневе этим пользоваться. Сила в ее желаниях. Все, что попросит от души или в злобе, старые боги дадут.

Люди от речей Стасенчихи опять заволновались. Чей-то голос кричал, чтобы за камнями сходили, или за палками с веревкой. Станислав крепче прижал к себе бесчувственную Басю и медленно начал отступать назад, пятиться к паперти храма. Он знал, что скоро толпу разгонят, потому что успел послать кучера за сотским(16), и за разъездом жандармов. Те не долго будут церемониться с холопами, особенно после схватки в лесу, в которой пострадало много солдат и полицейских, а зачинщика поджога и бунта, Корсака, до сих пор не нашли. Лицо молодого человека исказилось от ненависти к быдлу, посмевшему поднять руку на беззащитную девушку. В душе он раскаивался, что при себе не возил ни сабли, ни пистолетов, и даже кнут забыл в коляске в горячке. Видит бог, он всегда спокойно относился к сплетням и домыслам кумушек, старался не прислушиваться к их глупым и беспочвенным толкам по поводу Баси, но сегодня люди перешли грань дозволенного. Они поплатятся, до единого, и не важно, что женщины. Получат хороший урок, чтобы впредь не повадно было.

Толпа следовала за ним, не набрасываясь, но и не собираясь расходиться. Скрипнули петли на воротах, ведущих в церковь, и на паперть ступил маленький седовласый старец-иерей. Позади него возвышался молодой дьякон.
- Заходите, Яновский. Греха в том не вижу, нужда заставляет, - сказал священник, указывая скрюченным от пальцем на черный провал входа в храм.
Станислав развернулся спиной к толпе, и вошел под своды православной церкви, неся на руках Басю. За ним торопливо, с удивительным проворством для своей комплекции, прошмыгнула Марыська, оглядываясь через плечо, чтобы убедиться: не идут ли холопы за ними. Люди встали у паперти, недовольно переговариваясь, но далее не осмеливались идти, уважая и стены святого места, и самого иерея, которого считали едва ли не святым при жизни.
- Что делаете, православные? – спросил священник.
Голос старика звучал звонко и молодо, несмотря на преклонный возраст. Отцу Дионисию было около восьмидесяти лет.
– Почему страх и суеверия застили вам разум? Где совесть ваша и стыд? Где милосердие христианское? Учинить избиение в Святую неделю после Троицы! Возле храма божьего?! - он потрясал руками над головой, дав волю праведному гневу. – Грех в том, что вы бесчинствуете, поддаетесь в дни печали суевериям и злобе…
Он долго говорил, увещевая толпу разойтись, и, люди, пристыженные отповедью, слушали его, затаив дыхание, поражаясь, как этот ярый противник католицизма, искони порицавший жадность и высокомерие оппонента ксендза Брылевского, не только заступается за иноверцев, но и пустил их под своды церкви.
- Идите с миром, - говорил людям отец Дионисий. – Расходитесь по домам. Нечего здесь более стоять. Та, которую ждете, не выйдет, грехотворцы. Она под защитой нашей церкви и господа бога нашего.
- Ступайте же, - добавил после молодой дьякон. – Скоро жандармы появятся, да и небо темнеет. Знать, гроза приближается.
Люди смотрели на небо: бледно-голубое, обесцвеченное жарким червеньским солнцем. Хоть ничего ранее не предвещало перемены погоды: ни мошки, ни ласточки, ни ломка в костях, на западе над крышами домов и кронами деревьев сгущались кучевые облака. Верхушки туч уже темнели, наливаясь серостью и оттенкам синевы, пророча скорую летнюю бурю. Ветер дул в сторону Мастовлян, неся за за собой воздушные громады, словно, невидимая рука направляла его движение. Холопки, которые набросились на панну Беланович, крестились, глядя с надеждой на Стасенчиху. Женщина только плечами пожала да руками развела: «Я тут при чем?!»
Вскоре, гонимые тревогой и возможностью остаться на улице во время грозы, люди начали расходиться в поисках убежища от нежданной напасти.

Бася открыла глаза, не понимая, где она. Было холодно и тихо. Не шумели люди, не толкались. Никто больше не бил ее и не дергал за волосы. О, боже, волосы! Она провела ладонью по голове, чувствуя острую боль. Видно, повезло, раз прическа осталась на месте! Из груди вырвался вздох облегчения. Ой! В висках кольнуло, заставив поморщится от боли. Бася ощупала лоб, чувствуя под пальцами прохладную и мокрую повязку. Кто-то заботливо положил ее, стараясь унять головную боль девушки и предупредить появление шишек.
«Мой нос!», - в ужасе вспомнила Бася удар крепкого кулака селянки. Заволновавшись, желая убедиться, что на лице осталось хоть немного живого места, она резко села, ощупывая нос и губы руками. В глазах внезапно потемнело, и комната, в которой она находилась стремительно накренилась.
- Господи, кто-нибудь дайте, пожалуйста, зеркало!
Все, что ее беспокоило, интересовало в тот момент: не изуродовали ее случайно в драке? Не удосужилась даже спросить, где она, почему ее голова покоилась на коленях Станислава и от чего причитает служанка с медным тазиком в руках, вплотную придвинувшись грузным телом к лаве, на которой села Бася.
- Тише, моя дрога! Уронишь примочку, - проворчал недовольно Яновский над ее ухом. Обняв девушку за талию, он собрался уложить ее назад к себе на колени, но та протестующе замычала, смущенно отодвигаясь.
– Панне едва шею не свернули, а она о зеркале печется! Люди истину говорят: и в гробу женщина хочет быть красивой. Нет здесь зеркал, панна Бася, потому что мы в храме.
Нажав на плечи девушки, Станислав уложил ее опять на церковную скамью, удобно устроив ее несчастную голову у себя на коленях, подоткнув под затылок сложенный с несколько слоев пиджак.
Бася безропотно терпела, пока Марыська меняла ей мокрые тряпицы на лице, а Яновский тревожно смотрел на нее, приложив тонкую девичью ладонь к своей щеке. Он раз десять повторил один и тот же вопрос: «Не болит ли что, панна?» «Нет», - отвечала она с бравадой, хотя нос горел и ныл, болезненно чувствовались ребра под корсетом. Во всем подведении и облике молодого шляхтича столь явственно сквозило неподдельное беспокойство, тревога, что наблюдая за ним украдкой Бася с улыбкой подумала: " Будь на то воля Сташека, он не постеснялся бы, и прямо в мостовлянской церквушке раздел бы меня вплоть до тонкой сорочки. И сам стал осматривать меня, мое тело, проверяя его сохранность. Если бы не Марыся, он непременно так и поступил".

В окнах церкви, расположенных под сводами потолка, сгущалась тьма. Она расползалась по углам, вбирая в себя все больше и больше пространства. Лишь пламя свечей, что ставили прихожане во время службы на семисвечники за упокой и во здравие, сияло теплыми ареолами, бросая отблески света на золото иконостаса, престол, украшенный парчой, да на аналой.
Ослепительно вспыхнула белым светом молния, озарив алтарь, выхватив из темноты искаженные временем, страдальческие лики святых. Осветила их неестественно большие глаза, изможденные тела. Вслед за яркой вспышкой на улице громыхнуло с такой силой, что зазвенели мелкие оконные стеклышки, содрогнулись деревянные стены церкви, принимая на себя первый удар летнего ливня. Резко, стеной хлынули с небес потоки воды, большие капли забарабанили по жестяной крыше, наполняя тишину храма оглушительным гулом.
- Что это?
- Всего лишь гроза, - ответил Станислав, гладя Басины волосы.
Она всегда боялась грозы. Казалось, удары молнии обязательно угодят в то место, где она стоит. Но еще больше ее страшили светящихся шары, которым случалось появляться подчас таких бурь. Ей рассказывали, что от огненных шаров нет спасения: от них не спрячешься и не убежишь. Они найдут и догонят, и обязательно превратят в пепел человеческое тело. Бася опять села на скамье и прижалась к Станиславу, почти физически осязая его силу и уверенность в себе теперь, когда она так в них нуждалась. Мужчина прислонился спиной к оштукатуренной стене церкви, на которой неизвестный художник нарисовал примитивное изображение Ада и грешников. Лица несчастных были ужасны: люди они корчились в муках, вывалив их оскаленных пастей (именно пастей, ибо ртами это жерла муки сложно назвать) кроваво-красные языки. Пузатые, хвостатые и рогатые черти варили их в котлах, тянули за шеи на арканах в бурлящую, полыхавшую огнем Геену, резали ножами и расчленяли. Жуткие глаза, выпученные от страха, омерзительные физиономии, рога и копыта - все это было написано грубо, бесталанно, но невольно нагоняло страх на любого, кто смотрел на фреску. У Баси от взгляда на картину по спине поползли мурашки.
- Пан Станислав, как вы думаете, Ад существует? - спросила она благоговейным шепотом.
Он снисходительно взглянул в ее испуганные глаза, отметив про себя с некоторым недовольством, что Бася так не избавилась от привычки в обращении к нему, прибавлять официальный придаток «пан». Словно щитом заслонялась, удерживая на расстоянии, не позволяя интимному «ты» сорваться с губ, сломать последние барьеры и сблизиться. Не то чтобы его это огорчало, но все же ему было бы приятнее беседовать с ней без напускного официоза.
- Вряд ли он существует в том понимании, в котором изображен на этой стене горе-живописцем, - негромко рассмеялся он.— Думаю, его скорее встретишь на земле при жизни, чем после смерти.
У Баси поползли вверх брови от изумления. Слышать подобное от католика было, по меньшей мере, странно. Ее всегда учили, что есть Ад и есть Рай, правда, никогда не уточняли, где именно эти места находятся. Девочкой, она много раз поднимала глаза к небу, в надежде увидеть в его заоблачной выси маму (сестра Беатриса утверждала, что Рай на небесах), или же хотя бы край матушкиного платья или ног. «Как же они там живут? Должны же по чем-то ходить? Если по облакам, то почему не видно их пяток на тучках?» Наивно!.. Позже она поняла, что понятия ада и рая абстрактны, не материальны: их не потрогаешь руками, не понюхаешь, невозможно убедиться в их существовании. Все дело в вере. Либо веришь, либо – нет. Судя по словам, которые услышала от Станислава, он не был религиозным фанатиком, да и верующим назвать его можно было с большой натяжкой. У него было странное, свое видение, загробного мира и райских кущей, граничащее с ересью. А она то полагала, раз он ходит в костел - значит не подвергает сомнению проповеди ксендзов и само учение Библии.
- Человек сам себе создает Ад, - звучал голос под непрерывный шум дождя. - Внутри и снаружи. В душе, Бася. Сомнения, жадность, корысть, злость - все, что не дает жить спокойно, по моему разумению, и является для человека внутренним адом. А снаружи тело терзают болезни, войны, нищета, насилие. Что может быть хуже, когда внутренне и внешнее пекло(17) сливаются воедино?
- Но ведь деваются же куда-то мысли, желания, стремления человека, когда он умирает?!
- Да, наверно, моя любознательная чаровница! - задумчиво произнес он, глядя, как новая вспышка молнии осветила иконостас. – Но определенно не туда, где скачут такие вот смешные черти со свиными рылами.
- А как же рай? Где он есть, если по вашим словам, на земле только сплошной ад?
Он покосился в сторону Марыськи, которая крестилась, вслух читая на латыни «Отче наш», забыв, что находится в православной церкви, и осторожно провел пальцем по бровям Баси, повторяя их изгибы, по контуру лица, задержав его у линии губ.
- Рай, моя дрога, - когда можно быть рядом с тобой, как сейчас, гладить твои волосы, томясь от дикого желания поцеловать в губы, - он шутливо подмигнул, при том лицо его было абсолютно серьезным и напряженным.
Синие глаза внимательно изучали Басю, словно он искал для себя ответ на какой-то сложный вопрос, но не найдя, отвернулся, тихо вздохнув.
Бася опустила глаза, от стеснения заливаясь краской. Когда уже перестанет краснеть, как свекла, слыша подобные слова, раздраженно думала она. Порой, речи Станислава ставили ее в тупик. Слишком высокопарными казались для реальной жизни, а, порой, чересчур откровенными и прямыми. Вот, как сейчас. И эта интимная прямота, звучавшая в них, смущала. Она, вовсе не была дурочкой, прекрасно понимая, что пан Станислав надеется на нечто большее, чем пара сорванных украдкой поцелуев и вздохи при луне. Но она не собиралась уступать, как и не могла произнести вслух три важных слова, которые он, видимо, ждал от нее. Сердце ныло, грудь, порой, распирало от переполнявших ее чувств, но язык не поворачивался признаться : «Я люблю тебя». Сделать подобное признание - означало переломать себя, признать его власть над собой, подчиниться. Она этого не хотела. «Ни один мужчина на свете не стоит того, чтобы женщина плакала из-за него кровавыми слезами» - говорила мать-настоятельница. И Бася боялась, что однажды этот красивый самоуверенный и сильный человек станет причиной ее слез.
- Знаете, я недавно читала, что некий британский натуралист Дарвин выдвинул теорию о происхождении человека, в корне отрицающую то, что написано в книге Бытия, - скромно промолвила она, желая отвлечь Станислава от нескромного созерцания ее лица.
По губам молодого человека расплылась улыбка.
- Моя дрога, уж не хотите ли вы сказать, что читали труд "Происхождение видов"? Вы увлекаетесь натуралистикой? О боже, я сейчас лишусь чувств.
- Вы шокированы?
- Немного. Я-то думал, вас интересуют только платья и рюши, - заявил, ехидно ухмыляясь, Яновский. - Только что у вас был вид, как у святоши. Беседовали о религиозных понятиях и я думал, что вы меня спросите: верю ли я в существование души. И тут вдруг - бац! Заговорили о мистере Дарвине. И чем же вас привлекло сие любопытное изыскание, моя маленькая фея?
- Я не читала саму книгу, - призналась, краснея пуще прежнего Бася.
- Тогда откуда вы о ней узнали в нашей глуши?
- Из "Виленского вестника".
- Вы читаете газеты? Боже, еще одно жуткое открытие! - сказал Станислав, театрально приложив руку к сердцу.
- Иногда, - сухо заявила Бася, задетая за живое иронией. Она уже жалела, что вообще подняла столь щекотливую тему.
- Ну, а я читал. Любопытные вещи там, знаете ли, описаны.
- Вы о том, что человек - потомок обезьян, а не произошел от Адама и Евы?
- И это в том числе.
Бася ехидно прищурилась.
- Действительно, любопытно. Думаю, такому как вы, самовлюбленному типу, имеющему за спиной не одно поколение шляхты, приятнее думать, что его предок все же - Адам и Каин, чем шимпанзе. И в целом, если верить мистеру Дарвину, у нас с вами общие предки.
- Сомневаюсь. Хотя если приглядеться в вашему разбитому носу и вспомнить ярость, с которой вы дрались с селянками, не уступая им почти ни в чем, я склонен думать, что в теории Дарвина есть крупица здравого смысла. Некоторые из людей действительно происходят от приматов. Смею заподозрить, что в далеком прошлом в ваш род затесалась какая-то маленькая, но очень храбрая обезьянка.
- О! - только и смогла воскликнуть Бася, недовольная не только колкостью Яновского, но его упоминанием ее не слишком привлекательного нынче вида.
- Пан Станислав, - громким шепотом заявила она, сердито нахмурившись и всей душой желая прекратить этот щекотливый разговор. – Мы в церкви, пусть православной, но все равно, в храме божьем. Не богохульствуете!
- Но вы первые затронули эту тему, - хохотнул он.
Марыська, вне себя от священного страха перед грозой, от пережитого ужаса на площади, не переставала поражаться спокойствию и беспечности этих двоих, сидевших рядышком на скамье и ворковавших, как голубки. И это сейчас, когда вокруг бушевала буря, когда от раскатов грома у нее, Марыси, душа в пятки уходила! Особенно удивлялась панночке. Той нос расквасили, едва жива осталась, платье изорвано в клочья, а она, словно ничего и не случилось, королевной держится, улыбается да посмеивается. Да и где?! В церкви православной! Тьфу!
Вспыхнула и погасла еще одна молния. Марыся, где стояла, там и упала на колени, прикрыв голову руками, а Бася еще теснее прижалась в Станиславу, нырнув под его руку, пряча голову в накрахмаленных складках рубашки. Он напоминал сейчас успокоительную пилюлю. С ним она ничего не боялась, чувствуя, как ее плечо ободряюще сжимает мужская ладонь.
Бесшумно открылась дверь за иконостасом, из сумрака вышла тощая фигура старца в поповской ризе.
- Вижу, панне лепше стало?- с улыбкой поинтересовался иерей, и Станислав вежливо встал со скамьи. Поднялась и Бася. Она раньше видела этого маленького, дряхлого батюшку, возглавлявшего православную частью прихода. Отец Дионисий, кажется, так его звали.
- Не надобно ли вам чего? – поинтересовался священник, с нескрываемым интересом разглядывая девушку, стоявшую перед ним.
Станислав отрицательно покачал головой.
- Благодарю вас, отче, за приют и помощь.
- Какие могут быть благодарности, пан Станислав. Храм Господа открыт для всех нуждающихся. Это мой долг, как христианина и священника.
- И вас не смущает, что мы, католики, вот здесь?..
- Будь вы, пан, черны, как головешка, что тот эфиоп, я и тогда бы не отказал. Потому как долг каждого истинного христианина обязывает помогать любой твари божьей. А панне помочь хотел, как человеку своей веры.
У Баси даже рот приоткрылся, когда услышала такое.
- Но .., -- протестующе начала она, но иерей не позволил ей договорить.
- Дитя, - сказал он строго. - Тот, кто единожды был крещен в святой православной вере, навсегда останется в ней, - а после добавил более мягким тоном. - Ну, пойду я, раз вам ничего не надобно. Оставлю вас одних. Стар я стал, кости болят на грозу. Как переждете навалу, кликните дьякона Трифона. Он за вами ворота запрет.
- Благодарю вас, батюшка, - все еще не придя в себя от изумления, проговорила Бася ему вслед.
Громыхало не долго. Гроза, возникшая внезапно, также внезапно и закончилась. Кликнув дьякона, как и наказывал отец Дионисий, Станислав и Бася, пропустив вперед необъятное тело Марыси, вышли из церковных врат на паперть.
Толпа рассеялась. Ни единого человека возле церкви не было. Воздух после грозы очистился; исчезла, смытая ливнем в канавы пыль; каменная брусчатка блестела на солнце, а в лужах на площади прыгали босоногие детишки. Стало легко и свободно дышать. Мир вокруг словно приобрел новое, чистое лицо.
- Смотрите, пан Станислав, радуга! – воскликнула Бася, указывая на семицветный сияющий мост, перекинувшийся от одного конца горизонта да другого. - Боже, как красиво!
Он снисходительно улыбнулся, поражаясь наивности и чистоте Басиной натуры, умеющей быстро забывать и отметать от себя грязь человеческого бытия. В порванном платье, с посиневшим носом и растрепанной прической, она, едва не покалеченная злой толпой, стояла рядом, глядя на небо, на радугу, и ее лицо лучилось от искреннего, какого-то младенческого, восторга.
«Люди злы и жестоки, - подумал он. – Боже, если ты есть, оставь ее душу такой же чистой и нетронутой. Не дай коснуться подлости и мерзости людей этого неомраченного грязью сосуда. Сохрани ее для меня».
Станислав отвез их в коляске до хутора вовремя: опять начиналась жара. Короткая передышка после грозы, пару глотков свежего прохладного воздуха, и снова повисло душное июньское марево. Воздух загус от испарений мокрой земли. Торопливо попрощавшись, потому что в нескольких шагах от них стаяла Марыся, Бася и Яновский расстались. Глядя вслед его коляске, Бася чувствовала, что вместе с тающей вдали широкоплечей фигурой в белой рубашке, исчезает и ее беспечность, невидимая глазу защита, уверенность в собственной безопасности, которые в нее вселяло присутствие Станислава Яновского. Опять нахлынул страх, задрожали руки и болезненно кольнуло в боку. Нестерпимо захотелось кинуться вслед по дороге, окликнуть Станислава, попросить его остановиться. «Не уезжай, - дрогнули ее губы, а в глазах защипало от слез. - Мне без тебя так плохо». Он, будто услышав молчаливый зов, приподнялся на сиденье, повернувшись к двум одиноко стоявшим на дороге женским фигурам, и взмахнул рукой. От этого жеста у Баси потеплело на душе, радостно забилось сердце. Она тоже помахала на прощанье, довольная и счастливая.
А радуга продолжала висеть над ними, точно хотела объединить меж собой два противоположных берега, два горизонта, которым никогда не сойтись…

(1) пряников
(2) Часть печи с чугунной плитой, на которую ставились горшки и кастрюли для приготовления пищи
(3) заболели
(4) поцелуй, скреплявший дружеские узы, означавший, что поцеловавшиеся, отныне, кумушки, почти родня. Нельзя было, ругаться, наговаривать друг на дружку, нужно было всячески поддерживать хорошие отношения
(5) неделя -пол. бел.
(6) умерших неестественной смертью, самоубийц, утопленников, некрещеных детей, ведьмаков
(7) русалки
(8) июнь
(9) испуг – бел.
(10) сглазить – бел.
(11)языческий, славянский бог огня, молний, покровитель воинов. Один из триединства, эквивалентного христианской Троице. Сварог и Свентовит входили, так же, в троицу язычников
(12)языческие - бел.
(13) охранная
(14) любимая – польск.
(15) др.слав. богиня судьбы, прядения и рукоделия, ассоциируется с греческими Парками
(16) чин жандарма в сельской местности, эквивалентный нынешнему участковому
(17) ад- польск., бел.

Натаниэлла, спасибо большое за подсказку с видео!
___________________________________

Надя спасибо вам за продолжение
Станислава уже не первый раз подбивает народ против Баси и теперь ей удается поднять на девочку толпу. Хорошо, что Станислав проезжал мимо. Его любовная горячка так и не прошла. Мне сначала казалось, что это у него блажь такая, а теперь он вырос в моих глазах, особенно, когда он Кшисю обещал на ней жениться. Сколько нежности у него к Басе. Так хочется, чтобы эта радуга сияла над ними. Только мне кажется, что все не так просто. Только Станиславе не сидится на месте! Принялась за священника.
_________________

Анечка, это тебе спасибо, что читаешь
___________________________________

Ой, Надя! С огромным удовольствием!!!
_________________

Спасибо за продолжение!!!)))

Надежда, спасибо за новую главу
Как же теперь Бася там жить останется?

Неужели это суждено всем кто любит Басю?? Страшно за нее и ее близких...
А Станислав молодец успел вовремя.

Вероника, это тебе спасибо, что следишь за выкладкой глав!


Ирина, не скажу, как там с Басей будет дальше, а то читать станет не интересно Но, не пропадет, это я точно знаю!
___________________________________

Наденька, спасибо за продолжение!
Я аж всплакнула, когда Бася звала маму!
Дочитала главу, и загрустила-обидно, что нет продолжения!
___________________________________

lorka, раз ты прослезилась, значит, все же, не зря сижу за компом. А то, на меня тут нашло упадническое настроение, уныние, что ли
___________________________________

Надя, стоп! Какое уныние?! Мы ждем продолжение, а ты ерунду говоришь! ( полное недоумение!)
_________________

Аня, что-то глава новая трудно идёт, вымучено. Вот и накатило
___________________________________

Мой Муз три недели был в отпуске! Я все читала, что мне было интересно Теперь он мне ляпнул, что пора поработать, Так я за два дня вторую главу выдаю! Ничего. Дай своему отдохнуть и все будет нормально
_________________

Вот это зря Мы читаем с большим удовольствием и с нетерпением ждем продолжения
Если честно, даже не верится, что это твое первое произведение

igera, произведение, действительно, первое . Просто, читаю много. Единственное, душа не лежит в детективам и фентази с элементами юмора. Как-то со смехом у меня не сложилось. Недавно читала Кресли Коул "Принцесса яда". Очень понравилось. Буду ждать третью книгу. А из. СЛР- " Просто любовь". Тоже в восторге
___________________________________