Унтерменшен (ИЛР, 18+)

Инес, Вам спасибо, что уделили время!
_________________

 » 28. Унтерменш

3

— ...Дядя Леонхард, а правильно одной рукой стрелять, или двумя?
Вольфи сжимал рукоять вальтера — большого и тяжелого для его детских ладоней. Ствол клевал, раскачивался из стороны в сторону.
Я опустился на колено, обхватил Вольфи и поддержал его руки своими:
— Правильно – попадать. И целиться сверху. Уверенно. Запястье крепкое. Язык убери... И глаз открой. Смотришь двумя, целишься правым.
Вольфи нахмурился.
— Дядя Леонхард, а дядя Зигфрид рассказывал, что в СС дают на воспитание щенка. А потом, когда он вырастет, приказывают расстрелять его во имя фюрера. Это ведь не правда, да?
— Расстрелять? — я усмехнулся. — А ты не смог бы?
— Не знаю, — выдохнул Вольфи. Казалось, он боится и тянет время. — А фройляйн, которая утром приехала, теперь будет учить нас играть и петь?
— Как решат ваши родители. Так, все. Отставить болтовню. Стреляем.
... От грохота выстрела с деревьев взлетели птицы. Пауль, сидевший на траве рядом с Асти, рассмеялся: брат, как и он, не попал в яблоко. Но Вольфи не расстроился. Наоборот, волнение исчезло, глаза загорелись:
— А можно еще?!
— Моя очередь! — подбежал Пауль.
— Ты много уже стрелял! Дядя Леонхард сказал: "Патроны — не бобы!"
Я растащил крестников за шивороты, пока ссора не переросла еще в одну драку. Посмотрел на часы, потом на небо. Утреннее солнце время от времени скрывали облака, с озера тянула приятная прохлада. Вполне можно было повозиться с близнецами до полудня, но я оставил дома зажигалку, и вряд ли выдержал еще час без сигарет.

Вернувшись в Вассеррозе, я перетряхнул все вещи, заглянул в каждый уголок гостевого дома — зажигалка, казалось, провалилась сквозь землю.
Отчетливо помнил, как курил в гостиной после завтрака. Работало радио. Передавали сводки с фронта. Июль выдался трудным, но в целом успешным: в Северном Ледовитом океане уничтожили конвой английских судов, спустя месяц с момента наступления окончательно взяли Севастополь, на днях — Ворошиловоград, Ростов.
Потом щелкал крышкой зажигалки уже на террасе. В это время Алекс показывал Алесе поместье. Лично. Любопытно, что для меня у него не нашлось времени — не мог отвлечься от своей лепнины, как выразилась тогда Каролина: "от искусства". Здесь же расстарался.
Ну а дальше подбежали Пауль и Вольфи, подняли шум, что обещал выбраться с ними на озеро и разрешить пострелять из "самого настоящего пистолета".
Восстановив картину утра, я был почти уверен, что оставил зажигалку на террасе. Но нет. Зато в окне особняка увидел, как Ильзе машет мне рукой, приглашая подняться. В голову не пришло, что в библиотеке она будет не одна.

— Леонхард, уже вернулись? — воскликнул Алекс. — Как прошла ваша прогулка? Мальчики довольны?
— Они в восторге. Порыбачили на озере, искупались, побегали с сачком за бабочками, стрекозами.
— Да? А мы слышали какие-то выстрелы, — сказал Ильзе. Она скучала за небольшим столиком с шахматами.
— Мы тоже, — ответил я. — Охотники, наверное. А вы, как вижу, знакомитесь с моей кузиной?
Алеся как-то неопределенно улыбнулась. Когда взял ее руку, вовсе отвернулась.
— Не только знакомимся, но и знакомим. С родом фон Клесгеймов. Присоединяйся.
Алекс указал на кресло. Любопытно, если учесть, что фотоальбом лежал у Алеси на коленях, а на большом диване хватило бы места как минимум четверым. Но ему явно нравилось прижиматься к моей кузине во время рассказа о старейшей аристократической фамилией Австрии. К тому же все это происходило на глазах Каролины, но она безмятежно пила чай, время от времени посматривая на мужа и Алесю с видом человека, что-то прикидывающего в уме.
—...Этот усач со слоном, великий человек! Карл Хеггенбек, — играл голосом Алекс, склонившись к Алесе. — Мой отец был знаком с ним лично. Вот, кто по-настоящему любил природу и всех ее созданий. Клетка – тюрьма для животных! Он первым исправил это. Первым, кто задумался, что животные – тоже творения нашего Господа. Первым, кто в начале века основал зоопарк, где были огромные вольеры, чтобы животные чувствовали себя свободно.
— А это... это… люди? — спросила Алеся, уставившись в одну из фотографий.
— Где? — вытянул шею Алекс. — А, нет. Это пигмеи. Дикари. Карл их привез их с острова вместе со слонами. Да, поистине великий человек, он стремился показать мир во всем его разнообразии, стремился к детальности и честности до мельчайшей подробности.
— Не понимаю... Он показывал их вместе... с животными?
— Вместе? Ну конечно, это же этнографическая выставка! — удивился Алекс. — Одна картинка, один мир, часть жизни острова. Слоны, дикари… По-вашему, было бы простительно отнять их друг у друга?
Унтерменш потупила глаза, листнула страницу альбома. Из него выпала открытка и приземлилась у моих ног. Я поднял ее. Взглянув на крутобедрую грудастую туземку и амурчиком, прищелкнул языком.
— Что там? А-а-а... — потянул Алекс. — Так называемая "Готтентотская Венера"! Создание удивительной судьбы! Сначала ее привезли в Европу как служанку, но благодаря... хм... выдающимся особенностям тела, продали в цирк уродов. Потом, когда она потеряла... гм... вид, она стала... как бы это выразиться... при дамах…
— Проституткой, — подсказала Ильзе.
— Да, спасибо... Ну и… вот... Но! Венера и сейчас не забыта. Ее тело до сих пор выставляется в музее человека. Такая история.
Каролина, не проявлявшая к разговору никакого интереса, вдруг ухмыльнулась:
— Странно, Алис, что вы не слышали об этом. Впрочем, двадцатые годы стали тяжелыми не только для Германии. Великая депрессия Американских штатов, не до развлечений…
— Дорогая, Алис не из Америки, — мягко поправил Алекс, будто хотел этим угодить жене: — Алис жила во Франции.
— Какая разница? — ответила Каролина. — Этнографические выставки проходили по всему миру с начала века. В Антверпене, Лондоне, Барселоне, Милане, Нью-Йорке. Варшава, Гамбург... В Париже была "Колониальная выставка" в самом начале тридцатых... Даже в России, в Санкт-Петербурге.
— В России до революции, — вздохнул Алекс и сжал кулак. — До пришествия к власти этих зверей, ужасных красных варваров...
Алеся сверкнула глазами:
— Варваров? По-вашему, выставлять людей в клетках — это верх цивилизации?
Повисло молчание. Все переглянулись. Я пожалел, что не сижу с унтерменшен рядом. Сейчас не помешало бы обнять ее «по-семейному», сунуть между ребер палец и прошептать на ушко, чтобы заткнулась и не позорила меня.
— Лео, твоя кузина — прелестное создание, невинное, чистое, нежное... — Алекс ласково улыбнулся Алесе, как бы невзначай накрыл ее ладонь своею: — Фройляйн Алис, скажите, вы не были на выставке Арно Брекера? О, тогда я приглашаю вас! Когда вы увидите его скульптуры, вы будете не столь категоричны. «Ариец», «Десятиборец» — это же боги! Какие надбровные дуги, волевые скулы, лоб, тело, взгляд!.. Теперь взгляните… Где же это... — Алекс перелистнул несколько страниц. — А, вот. Прошу вас. Всемирная выставка в Сент-Луисе в девятьсот пятом году. Видите? Вольер с пигмеями. Читаем табличку: «Африканский пигмей, „Ота Бенга“. Возраст — 23 года. Рост — 4 фута 11 дюймов... Вес — 103 фунта. Доставлен доктором Сэмюэлом П. Вернером из района реки Касаи, Свободное государство Конго, Южная Центральная Африка. Ежевечерний показ в течение сентября». Представляете? Разве его можно поставить на одну ступень с атлетами Брекера?
— Метр сорок? Такой будет полезен в хозяйстве. Чистить трубы, например, — заметила Ильзе и в который раз посмотрела на меня.
— Если бы в хозяйстве! Нашлись чудаки, кто предложил их обучить счету и письму, — продолжал Алекс. — Представляете? Не понимаю, зачем пытать этих несчастных такой пыткой, как грамматика и арифметика? Может, когда-нибудь немецкая наука придет к тому, чтобы как-то улучшить их умственные способности. А пока они разговаривают с деревьями, обезьянами, сбиваются в стаи... Они ведь даже не ощущают разницы, где находятся!
Алеся убрала руку, отодвинулась от Алекса, указала на белый кабинетный рояль в углу.
— Фрау фон Клесгейм, может, мне сыграть что-нибудь?
— О, нет! Поберегите вдохновение. Через несколько часов оно вам пригодится. Лучше расскажите о себе, — ответила Каролина, улыбнулась, села удобнее, будто приготовилась к долгой дружеской беседе. — Итак, вы учились во Франции. Франция, Франция, любимая дочь католической церкви. Когда я была в Париже в последний раз, он показался мне развратнее Вавилона... А вы, дитя, замужем?
Алеся отрицательно покачала головой.
— Может, есть жених? Возлюбленный? Кто-то, с кем вы хотели бы связать свою жизнь? Не поймите меня неправильно, это не просто любопытство. Вы молоды, красивы. У вас жизнь впереди. А наши мальчики привыкнут к вам, полюбят... Я не хочу, чтобы однажды нам пришлось объяснять им, почему любимая фройляйн Алис покидает их.
— Я ответила, у меня никого нет и не будет. Кроме Моцарта, Бетховена, Генделя...
Ильзе сидела позади Алеси, Алекса и Каролины, и видеть ее мог только я. Услышав ответ Алеси, она закатила глаза к потолку и молитвенно сложила ладони, изображая невинность.
Я прикрыл улыбку рукой.
Это заметила Алеся, обернулась. Но Ильзе как ни в чем не бывало переставляла шахматы с клетки на клетку.
— Фрау фон Клесгейм, — Алеся выпрямилась как пружина. — Я хотела бы посмотреть инструмент, на котором буду играть. Сейчас. Это возможно?
— Конечно, конечно... Александр вас проводит, — ответила Каролина и наградила меня осуждающим взглядом.

— ...Леонхард, твоя кузина слишком впечатлительна, — сказала Ильзе, когда мы остались одни. — А что, в России правда не устраивают этнографические выставки?
— Там слишком холодно, чтобы показывать под открытым небом голозадых туземцев. Замерзнут, бедняги. А новых вести не откуда. У русских нет колоний ни в Индии, ни в Конго, ни Африке. Вот и вся отгадка! Им просто некого показывать.
Ильзе усмехнулась и посмотрела на просвет одну из шахматных фигур:
— Столько дорогого янтаря на такую унылую игру… Зигге предложил научить играть, но я сказала, что пока не страдаю бессонницей! Ха-ха… Зигге, Зигге. Бедный малыш... Ты знаешь, а ведь у него всегда при себе блокнот и красный мелок. Чтобы рисовать меня в любой миг. Он говорит, я — его муза. Забавный!.. Да, забыла! Вчера же он едва не разбился. Алекс не рассказывал? Полез за цветком для меня на скалу и оступился. Да... Я сначала испугалась. Как представила: полиция, объяснения. А что насочиняли бы пройдохи-журналисты? Не отмоешься. Им же только дай повод. А потом думаю, хоть какое-то развлечение в этой провинциальной глуши... Хоть какое-то... Да...
Ильзе тоскливо вздохнула и бросила ферзя на шахматную доску, прошлась мимо книжных стеллажей и остановилась у большого напольного глобуса. Покрутила его.
— Берлин, Берлин, где же ты... Как скучаю по тебе... Чувствую себя здесь шестидесятилетней фрау, приехавшей на курорт лечить подагру. Дома я бы сейчас убежала на танцы. Или в Потсдам, на вечеринку к Августе... Что за дурацкий глобус! Почему здесь нет Берлина?
Я обнял Ильзе за талию, двинул земной шар в сторону, потому что в Северной Америке Берлин можно было долго искать. Пока она с недоверием рассматривала точку на европейском континенте, убрал волнистые волосы с шеи.
— Хм... Чем ты пахнешь? — спросил я. — Чем-то съедобным.
— Я? — Ильзе обнюхала себя. — Верно... Это все "мамочка" Лина! Помнишь, запечённый рулет из говяжьей вырезки, который я готовила, когда ты приехал? С вялеными томатами, травами, чесноком...
— Он незабываем. Как и ты, моя королева.
Комплимент с поцелуем в пульсирующую венку на шее подействовали волшебным образом. На румяных щеках снова появились ямочки. В серебряных глазах — игривый огонек.
— Вот и пришлось объяснять пустоголовым манекенам на кухне, что и как... Хочется надеяться, они что-то запомнили.
— А больше тебе ничего не хочется? — я сжал Ильзе еще крепче, "укусил" пухленькое плечико.
— Спроси лучше, чего не хочу...
— Чего же?
— Не хочу вечером обсуждать войну и политику с гостями фон Клесгеймов... Занудные банкиры, чиновники, промышленники, они мне надоели на папиных деловых ужинах. Не хочу слушать "любимых мужчин" твоей Алис. Они ее все равно не спасут.
— Ты так уверена, что Каролина ей откажет. По-моему наоборот, настроена она вполне дружелюбно.
Ильзе рассмеялась:
— Дружелюбно? Ха-ха-ха! Личная жизнь, кем занято сердце... Думаешь, Лина просто так спрашивала? А теперь добавь к этому те два часа, которые Александр водил Алис по поместью.
— И что?
— А то, что "мамочка Лина" на семь лет старше Александра. Семь лет, Харди. Да, она выглядит неплохо для своих тридцати пяти. Но, честно говоря, на месте Александра я бы тоже позаботилась пригласить к детям молоденькую учительницу музыки... Ну так что, — Ильзе повернулась ко мне лицом, перешла на волнующий полушепот. — Проведем сегодня вечер по австрийскому сценарию или... так, как хотим только мы?
Ответить я хотел поцелуем. Но Ильзе выскользнула, как рыбешка:
— Не здесь. Увидят!.. Значит, решено. До вечера, мой царственный Генрих!..
— До вечера, — повторил я не без досады.
За время, проведённое в Вассеррозе, понял негласное правило: в течение дня Ильзе соответствовала образу приличной девушки — дочери берлинского бонзы, обращалась ко мне на "вы", держалась на расстоянии, а ночью отдавалась, как голодная кошка.
Возможно, Ильзе боялась отца и слухов. Или ей просто нравилось бегать ко мне в гостевой дом, а на рассвете возвращаться в особняк. Не знаю, мне было плевать.
Молодое тело ночью, и днем говяжий рулет, конвертики с ветчиной, тушеные кролики — этого было достаточно, чтобы закрыть глаза на уловки, берлинский акцент, высокомерные столичные привычки и капризы.

***
Зал особняка Вассеррозе был заполнен гостями. На улице еще не стемнело, но в канделябрах горели свечи. Все было дорого и красиво: зеркальный паркет, стулья с отделкой из красного бархата, библейские сюжеты на полотнах, расписанный золотом потолок, как в капелле в Ахене. Много цветов, выпивки, закусок, даже апельсины.
Когда Алеся играла, когда ей аплодировали, я, к своему собственному удивлению, испытал что-то вроде гордости за "кузину". Если бы не Ильзе, дослушал бы выступление до конца.
Впрочем, я больше смотрел, чем слушал.
Алеся почти не изменилась. Может за лето стала смуглее. Как-то само собой, словно для сравнения, вспомнилось ее заплаканное лицо в полумраке кухни, приоткрытые губы, грудь, ребра, впалый живот... Скрип обеденного стола.
Еще подумал, что ей повезло, как немногим. Она не просто выиграла лотерею — сорвала джекпот. Не попала в концлагерь, не спала на досках в бараках для остарбайтеров, меню было разнообразнее, чем брюква и мутное какао. Получила немецкий паспорт, новую жизнь...
Но нет. Предпочла все сломать. А теперь наверняка погрязла в долгах, проблемах и мечтала вернуться в наш дом на Хорштайнштрассе. Вернуться к прислуге, удобству, вкусной еде.
Готов был поспорить, что после моего отъезда она встречалась с отцом. Но, видимо, и он не проникся запоздалым раскаянием. Ведь иначе, унтерменшен не искала бы работы здесь, в Вассеррозе. Не веселилась бы за полночь, не глотала шампанское где-то там, в полусотне метров, где еще шумел праздник, кто-то кричал, как на пожаре...
Я открыл глаза. Сел на кровати. Подойдя к окну, отдернул занавеску. Небо показалось каким-то странным, будто подсвеченным. Сильно тянуло гарью.
— Харди?.. – Ильзе подняла голову, сонно прищурила глаз.
— Спи, — бросил я, наскоро оделся и выбежал из дома.

"Приют муз" горел как факел. Все было видно, как днем. Жар ощущался даже на расстоянии. Спасти студию Алекса уже не пытались. Рабочие поливали водой вокруг, чтобы огонь не перекинулся дальше.
Когда с хрустом и огненными брызгами рухнула крыша, кто-то из зевак-гостей зааплодировал и потребовал принести стулья и еще вина.
Пламя взметнулось к небу.
— Лео! Зачем ты это сделал, Лео?..
Я обернулся. Алекс шел мне навстречу, заваливался то в одну сторону, то в другую. Он был пьян, как и гости. Кричал, протягивал ко мне руку.
На грязной, в копоти ладони поблескивала моя пропавшая зажигалка...

_________________

Спасибо за долгожданное продолжение! Интересно, кто пытается подставить Леонхарда?
_________________

Да, если бы Леонхард остался на вечере, никто бы его ни в чем не обвинил. Но нет, погнался за юбкой и влип в историю. Теперь придется доказывать свою невиновность.
Ines, спасибо!
_________________

Привет! Спасибо за продолжение, герои вашего романа надолго поселяются в голове, не отпускают - как они там, что дальше ))..

А может, пожару посодействовала фрау Каролина? Женская ревность она такая - спонтанная и изобретательная..Ударить мужа побольнее, по тому, что ему дорого..

Dara, здравствуйте! Так приятно, что герои вызывают отклик.
А насчет пожара, то все возможно. Тем более, что Каролина с самого начала была не в восторге от хобби мужа.
Спасибо!
_________________

 » 29. Унтерменш

4

После пьяной выходки Алекса у следователя возникло много вопросов ко мне, поэтому в гостевой дом я вернулся около шести утра.

Да, дочка Хольц-Баумерта меня здорово подвела. Не было никаких сомнений, она засвидетельствовала бы, что вечер и ночь я провел с ней. Но еще до прибытия полиции Ильзе тайком собрала свои вещи, прыгнула в свой кабриолет и уехала. Якобы, нашлись срочные дела в Берлине.

Черт, как невовремя все произошло!

Дело в том, что в первый день, как только приехал, я попросил Алекса одолжить некоторую сумму. Он согласился.

Я мог обойтись и без этих денег. «Брюквенная» зима мне не грозила, жалования вполне хватало, чтобы не заменять кофе на суррогат вроде цикория. Но я рассчитывал на эти деньги, подсчитал расходы на квартиру, доктора, еду и помощницу по хозяйству. И вот, за два дня до сделки горит этот чертов чулан, а тупица-барон отказывается даже говорить со мной до окончания расследования. А главное, я не понимал, на основании чего возникли эти подозрения? Что поблизости валялась моя зажигалка? Не глупость ли?

Но, как выяснилось, дело было не только в зажигалке.

***

Унтерменшен крутилась у плиты, что-то весело напевая под нос. Когда на сковороде стрельнуло масло — ойкнула, отшагнув, осмотрела платье.

— Доброе утро. Тебе следовало бы надеть фартук, если готовишь, — сказал я, сев за стол. Отодвинул разделочную доску с помидорными ломтиками, придвинул пепельницу.

— Доброе... — насторожилась Алеся. — Я готовлю себе завтрак, а не званый ужин… Что-нибудь хотите?

— Хочу. Как я узнал только что, Александр предложил тебе позировать ему. Но ты отказалась. И сказала, что если я узнаю об этом «неприличном предложении своей кузине», то от студии «не останется камня на камне». Так вот я очень хочу знать, тебе горный воздух настолько просквозил мозги? Или баварское солнце напекло голову? Или, может, восторженными аплодисментами контузило?

Ее взгляд взметнулся на меня. Только слепой не заметил бы в глазах испуг, и как в момент поменялось настроение унтерменшен. Но с ответом не спешила. Выключила плиту, положила омлет на тарелку, налила чай, села за стол.

— И что? Это расхожее выражение, — отвечала она. — Библейский образ… Или, по-твоему, мне следовало согласиться? Своей сестре ты разрешил бы находиться голой перед мужчиной?

— Ты говоришь, "не останется камня на камне". Не проходит и суток, как в студии случается пожар… А рядом находят мою зажигалку. Подарок Александра, который он не мог не узнать. Теперь вопрос, как это возможно, если ни вчера, ни днем раньше меня и близко не было рядом со студией. А вот тебя, после того, как ты отыграла свои песенки, никто не видел из гостей.

— На что ты намекаешь? Ты вообще ушел в начале концерта. И не ты один...

— Намекаю? – ухмыльнулся я и пощелкал пальцами перед ее лицом. – Проснись, крошка! Я даю время собраться с мыслями. Так что сейчас ты доедаешь свою стряпню, идешь к Алексу и рассказываешь, как проникла в студию, плеснула на стены растворитель, подожгла и подбросила мою зажигалку. Он в курсе нашей "ссоры", так что особо не придется объяснять, почему вдруг решилась мне отомстить.

Алеся закашлялась. Похлопывая себя по грудной клетке, прохрипела:

— Ты… в своем уме?! Много чести ради тебя грех на душу брать! Хорошо без жертв обошлось. Что если бы там кто-то был? Страшно представить...

Меня словно кольнули раскаленной иглой. Сука еще издевалась...

— Грех? Ты вспомнила о душе? А когда ты рассказывала моей матери ужасы обо мне, не было страшно?

— Я говорила то, что видела собственными глазами…

Я рассмеялся, даже похлопал пару раз:

— Не сомневаюсь! Ты хорошая актриса. Жаль, образ один — невинный агнец. Кстати, я прочел твое прощальное письмо. Был тронут... Что, рассчитывала, отец вышвырнет меня и бросится за тобой? Бедняжка! Пошла ва-банк и проиграла. И вдруг появился шанс подкинуть мне проблем! Ты не могла его упустить.

— Какой шанс?! Ты себя слышишь?! — со злостью отшвырнула она вилку. — Хорошо. Ну решила я отомстить, как ты думаешь. Подожгла зачем-то не тебя, а студию Александра. А потом что? Бросила зажигалку в траву, в надежде, что ее найдут? Бред! Больше риска попасться, чем создать неприятности!

— Тем не менее, ее нашли.

— Случайность... Или у Зигфрида глаз орлиный… Не знаю!

— …или неприятности — лишь часть игры? – предположил я. — Один план провалился, но в твоей милой головке созрел новый. Уехать с бароном фон Клесгеймом в Вену. Только не как учительница музыки... Цель поменялась, а тактика осталась прежней. То ты довела мою мать, чтобы подобраться к деньгам моего отца. А теперь устроила пожар, чтобы посочувствовать несчастному барону. Нежно утешить, заверить, что лишь ты одна понимаешь его тонкую душу! Ведь Каролина ненавидит его студию, это известно.

Алеся долго молчала, уставившись на садовые розы в вазе, зачем-то поправила их. Облизнула губы, ответила с какой-то холодной брезгливостью:

— Послушайте внимательно, герр уберменш. Если для вас навещать жену лучшего друга — не последняя подлость, не думайте, что это нормально для других. Если у вас в голове только деньги, не думайте, что у других она забита тем же. Мне не нужны деньги. Ни ваши, ни вашего отца, ни кого-то еще...

Продолжать разговор не было смысла. Не дослушав, я встал, смял окурок, и, обойдя стол, остановился за спиной Алеси:

— У тебя полчаса, чтобы сказать Александру правду. Как видишь, я учел наши… особые отношения, и дарю тебе возможность самой все исправить. Заупрямишься — я сломаю тебе пальцы. Это будет ужасно, потому что мои крестники лишатся талантливой учительницы музыки. Так что не глупи, моя сладкая.

Напоследок взял ее за волосы, крепко поцеловал в висок и оттолкнул.

***

Я слышал, как хлопнула дверь. Из окна видел, что Алеся быстрым шагом идет в сторону поместья. Даже не доела завтрак.

...А ведь правда, зажигалка — это мелочь. Рассчитывать, что ее найдут — что подбросить иголку в стог сена. Но несколько гостей видели, как Зигфрид нашел ее и протянул Александру.

"Орлиное зрение", — вдруг мелькнуло в голове. Странно, если учесть, что Алекс утверждал обратное: без очков Зигге как слепой щенок, не видит свой член, когда справляет нужду. Тогда как он разглядел мою зажигалку ночью в панике, когда дым, шум, крики, пламя ослепляет? Разве что... ценитель сангины, Дюрера и да Винчи нашел ее раньше, утром, а ночью — просто разыграл представление?..

***

Поверхность озера, особенно ближе к берегу, была как чешуей покрыта круглыми зелеными листьями кувшинок. Зигфрид сидел на краю деревянной платформы, свесив ноги в воду. Хлюпал носом, вырывал листы из альбома и бросал в стороны.

—…Во сне… я горько пла-а-акал… Пам-пам…парам-пам… Мне снилось, что ты умерла-а… Проснулся я, и тихо… слеза за слезой текла… [3] — напевал он и чуть не свалился в воду, когда Асти подбежала его обнюхать.

— Не бойся, она еще щенок, — успокоил я, хотя сам понимал, это полгода назад Асти сидела черным неуклюжим комочком в корзинке, а теперь в холке достигала сантиметров семидесяти, весила не меньше сорока килограмм. Даже Алекс удивлялся, что "этому крокодилу" девять месяцев.

На счастье Зигфрида, Асти нашла в камышах старую велосипедную шину и занялась тем, что перетаскивала ее с места на место и грызла.

Я же подошел ближе к Зифриду, осмотрел бутылку вермута, к которой он время от времени прикладывался, затем поднял один из вырванных листков.

— Похожа… — сказал я, разглядывая портрет Ильзе. — Да, рисуешь ты, парень, хорошо. Но полный тупица. На твоем месте я бы напевал сейчас что-нибудь из реквиема. Агнус Деи, например.

Зигфрид поднял на меня опухшую физиономию. Выглядел он как после хорошей попойки.

— Да-да, — закивал я. — Я знаю Алекса больше, чем ты и твоя сестра. Поверь мне, он выжмет из тебя все дерьмо, когда узнает, что ты натворил… Неужели только из-за нее?

Он вырвал у меня из рук портрет. Положил на колени, заботливо разгладил то, что сам же смял секунду назад.

— Тебе не понять. Я любил ее. По-настоящему! Я хотел, чтобы Алекс выгнал тебя, тогда бы мы снова гуляли в горах... Я рисовал ее, а вечером играли бы в бадминтон или вист… Теперь все кончено. Все… Во сне я горько плакал… мне снилось, я брошен тобой. Проснулся я и долго… плакал в тиши ночной… Можешь меня вызвать на дуэль, дядюшка Харди. Близнецы болтали, в СС так принято, если затронуто имя? Я буду рад избавиться от оков жизни...

Наверное, оно того стоило прострелить австрийскому недоумку если не череп, то колено – как предостережение на будущее. Но притащить этого сопляка в качестве виноватого – значило бы признать невиновность унтерменшен. Не хватало, чтобы Александр узнал о том, кто прижал ее к стенке и вынудил оговорить себя! Тогда с деньгами можно было распрощаться окончательно. К тому же, вопрос, как к этому отнеслась Каролина. С кем, а с ней и ее влиятельным папашей мне сталкиваться лбами было сейчас ни к чему.

Я достал сигареты, посмотрел на птиц в небе.

— Дуэль? С тобой?.. Хе! Я офицер, и, согласно дуэльному кодексу, стреляться могу только с офицером. Так что извини, малыш. Для дуэли у нас разные весовые категории...

— Я не малыш! — Зигфрид вдруг вскочил, как черт из шкатулки: — Меня тошнит от вашей мнимой заботы! Один строит из себя заботливого родственничка, теперь ты!.. Я не дурачок, как вы думали, я знаю, вы с Александром сговорились! Он специально пригласил тебя сюда. Я — талантлив, а он — бездарность. Вы все — жалкие ремесленники, вы завидуете мне! И ты тоже, дядя Харди. Я видел, как ты смотрел мои рисунки, там в студии. Поэтому и согласился соблазнить мою Ильзе, да? Ну же, признайся, ты ведь чувствовал превосходство надо мной, когда пользовал ее! Клеймо Сальери, Каинова печать у вас всех на лбу!.. Как же я ненавижу, ненавижу... всех вас! Об одном сожалею, что никого из вас не было внутри этого логова! Хочу, чтобы вы горели! Живьем! Все вы! Все!..

Это была истерика. Австрийский ублюдок трясся, махал руками, брызгал слюной, как взбесившийся. Я ошибся. Он был не тупицей. Психом.

— Ненавижу! – еще раз крикнул он и запустил в меня бутылкой вермута. Правда промахнулся — бутылка пролетела наверное на метр правее. Затем схватил свои ботинки и прошлепал босыми ногами по помосту, оставляя мокрые следы. Скрипнули доски.

Асти, что-то вынюхивающая в камышах, подняла морду.

— Взять, — скомандовал я.



...Она догнала его у старой перевернутой лодки. Мальчишка визжал, закрыв уши и глаза, бился об днище лодки. Асти хрипела, захлебывалась лаем, кидалась, пыталась дотянуться до рук, горла, но мешал поводок. Идиот даже не заметил, что собака была привязана.

Я не спешил вмешиваться. Дал Асти пару минут проучить зарвавшегося сопляка, себе – докурить. Но вовремя заметил какое-то движение за деревьями — сам дьявол нес сюда Алекса.

Я поспешил оттащить Асти за ошейник, и только теперь заметил, что Зигфрид перестал кричать. Вместо этого вытянулся и забился словно под напряжением. Изо рта шла пена.

[3] Роберт Шуман, вокальный цикл на ст. Г. Гейне "Любовь поэта" (Dichterliebe), ор.48., 13. "Ich hab' im Traum geweinet".
_________________

Спасибо за долгожданное продолжение! Интересно, что Алис рассказала Александру? То, что велел сказать Лео? Или свои догадки?
_________________

Здравствуйте, Инес! Алеся сказала, что от нее требовали - правду. Другое дело, что это немного не то, чего ожидал Леонхард.
Спасибо большое, что читаете!
_________________

 » 30. Унтерменш

5

Напольные часы пробили десять. Атмосферу библиотеки можно было резать ножом.
Алекс хмуро смотрел в окно, заложив руки за спину. Каролина жалась у стены с видом провинившейся служанки. Посреди них повесив головы, стояли близнецы. Пауль ковырял мысом ботинка в ковре. Вольфи вытирал слезы кулаком.
— Мы хотели как в СС, проявить силу духа, поставить долг выше привязанности… — бубнил он. – Пауль принес револьвер из охотничьего зала, а я Жозефину. Она не собака, но мы тоже растили ее котенком…
— Мы не хотели сжигать папину студию... — добавил Пауль. — Хотели быть похожими на дядю Харди.
Алекс и Каролина посмотрели на меня, как по команде.
— Зачем притащили кошку в студию? Другого места не нашли? – спросил я.
— Ну ты же рассказывал про шествия, про посвящение в СС ночью, факелы, клятвы… А папа в мастерской лепил статую бога-героя, "Зигфрид побеждающий", — Вольфи шмыгнул носом.
— Это все Жозефина, — подхватил Пауль. — Она опрокинула лампу. Загорелись какие-то тряпки. Мы хотели потушить огонь, пока небольшой. В шкафу стояли какие-то бутылки. Мы думали, там вода. А все как вспыхнет! Мы испугались… хотели позвать на помощь, но прибежал дядя Зигфрид, сказал молчать. Потому что за такое папа нас отправит в школу-интернат или сиротский приют при монастыре, где бьют палками… Сказал, вести себя тихо. Он все решит...
Я сжал кулак:
— Решил, как же...
— Мы не знали, что дядя Зигфрид обвинит тебя, дядя Леонхард! Когда узнали, сразу же все рассказали! – закричали близнецы и бросились отцу. – Папа, дядя Леонхард ни в чем не виноват! Мы больше так не будем!..
— Убери их, — бросил Алекс жене и грубо оттолкнул от себя заплаканных сыновей.

Конечно, он был расстроен из-за студии, еще и ночная попойка давала о себе знать. Конечно, мальчишки заслужили хорошую взбучку. Но в том, что произошло, была и моя вина. Я увлекся военными байками, взбудоражил детские мозги... Но как детям удалось без проблем забрать револьвер с патронами и сбежать ночью из дома, и никто их не хватился? На месте Алекса я занялся этим вопросом в первую очередь.

Как только за женой и детьми закрылась дверь, Алекс налил воды и жадно осушил стакан. Молчал, тяжело дыша сквозь зубы.
— Лео, правда, что сегодня ночью ты кувыркался с этой берлинкой? — прошипел он.
— Что за чушь? — ответил я. Был удивлен, как резко Алекс сменил тему. — Почувствствовал себя нехорошо, решил лечь спать раньше. Я же говорил...
— Говорил… А вот Алис утверждает, что тебе наоборот, было очень хорошо! Она, как оказалось, побежала тебя проведать и готова засвидетельствовать перед судом, что ты не причастен к поджогу, потому что был не один, а с Ильзе Хольц-Баумерт... Лео, я предупреждал, Зигфрид непредсказуем. Он позволил сгореть моей студии дотла только для того, чтобы подбросить зажигалку и отомстить тебе!
— Алекс, не драматизируй. Дети живы. Кошка тоже. Твой Зигфрид, Лина сказала, пришел в себя. У меня нет к нему никаких претензий, раз он... болен.
— Лео, все здесь в Вассеррозе было к твоим услугам. Я просил об одном, держаться от этой берлинки подальше, потому что у меня будут неприятности. Просил, как друга...
Алекс начинал раздражаться. Надо было спасать ситуацию. Я похлопал его по плечу и сказал, как можно непринужденнее.
— Послушай, старина, взгляни на эту ситуацию с другой стороны. Что говорит наш болтун-Хосси? Сто дверей закрыты, ищи сто первую! Когда я приехал в Вассеррозе, Лина хвасталась, что главная гордость поместья — сыроварня. Так займись делом! Ведь сыр – это тоже своего рода искусство. Только принесет больше дохода, чем глина. Вспомни свое авто прошлое. Поклонники, газеты, личные агенты. Прошла каких-то пять лет, и где все? А сыр… сыр полезен. Каждое утро сыр едят в Берлине, в Вене, в Лондоне, в Новом Свете! Только представь, каждый раз, за завтраком о бароне фон Клесгейме будут думать миллионы!.. В конце концов, что ты оставишь детям, хлам или дело, которое они пронесут через века, как фамильную реликвию рода фон Клесгеймов?..
Алекс ушел, не проронив ни слова. Позже я получил записку, в которой сообщалось, что денежной сделки не будет — Алекс не может и не хочет доверять человеку, который пренебрег его доверием. В связи с этим дальнейшее мое пребывание в Вассеррозе лишено смысла и будет обременительным для нас обоих.

***
Я бросал в чемодан вещи, стараясь не думать о ссоре с тупицей-бароном.
Австрийский боров! Его дети, мои крестники чуть не сгорели заживо, а он вздумал отчитывать меня, кого и когда я трахал! Болтал о дружбе, а сам поверил какой-то девке. Вот стерва! Если бы не ее "забота"...

Я вытер пот со лба. Было жарко. Чтобы проветрить душную комнату сквозняком, открыл окно и дверь. Кто-то испуганно вскрикнул. Оказалось, я едва не задел дверью Каролину. Еще утром она выглядела как сама не своя. Теперь вовсе была белее потолка, опиралась на стену и, казалось, с трудом стояла на ногах. Я помог ей дойти до кресла, принес воды. Спросил, что привело ее ко мне. Забрезжила надежда, что барон образумился и прислал жену озвучить какие-нибудь примирительные новости.

— Леонхард, во-первых, я еще раз хочу поблагодарить тебя за Зигфрида, — тихо проговорила Каролина. — Ты оказался рядом, когда мой брат был в опасности. Страшно представить, как долго он пролежал бы один без помощи… Спасибо. Я буду молиться за тебя. Это особое благородство, ведь мой несчастный брат пытался опорочить твое имя.
— Бывает, — ответил я. — Что-то еще?
Каролина изменилась в лице.
— Да... Только что Александр попросил нас с детьми поехать в Вену. Сказал, ему нужно побыть одному. Но я слышала, как он звонил Герберту, нашему адвокату. Я боюсь, он будет настаивать на разводе… — тонкие губы Каролины дрогнули, она отвела взгляд.
— Развод? Не может быть, — ответил я, хотя никогда не скрывал свое отношение к браку Алекса, всегда говорил, ему нужна была другая женщина.
— Может... Видишь ли, в нашей семье не принято было говорить об эпилепсии Зигфрида. Мой отец потратил много денег на лечение в Швейцарии. В последние годы приступы случались очень редко, от волнения, сильных эмоций. Эпилепсия – это как проклятье, позорное клеймо. Риск, что она передастся по наследству невелик, но он есть. Я знала, какие ходили слухи про нашу свадьбу. Начинающий автогонщик женился на дочери спонсора из-за карьеры, денег. Но только я знала, как Александр мечтал о чистом, здоровом потомстве. Он никогда не женился бы на женщине с эпилептиком в семье!.. А теперь Александр уверен, что мальчики тоже могут быть… ненормальными. Он так и сказал мне!.. Что эпилепсия может проявиться у них в любой момент... Он не простит меня, никогда не простит!..
Каролина заплакала и уткнулась в платок. Я вспомнил, с каким отвращением Алекс смотрел сегодня утром на своих детей...
— Ведь я чувствовала, — вздыхала Каролина, – предупреждала Александра, что не надо приглашать вас вместе... Добром это не кончится!..
— Нас, это кого?
— Тебя, ее и Зигфрида, конечно! — ответила Каролина. — Бедный, он засыпал Ильзе любовными письмами. Собирался жениться… А она после вечеринки в вашем доме поливала Харди Шефферлинга такими нечистотами в каждом письме, что я сразу поняла, она потеряла от тебя голову... Год не могла выбраться из своего асфальтового Берлина. И нашла время только тогда, когда узнала, что в Вассеррозе приедешь ты! — Каролина мельком оглядела меня с ног до головы и презрительно хмыкнула: — Накануне-то свадьбы!.. Да-да, Ильзе помолвлена с сыном одного крупного промышленника. Правда, у нее хватило здравого смысла в нужный момент сбежать.
— Бывает… — выдохнул я. По крайней мере, теперь мне стали понятны шпионские игры фройляйн Хольц-Баумерт, чего на самом деле она так боялась.
— Извини, Лео. Я знала, с кем ты провел ночь, и поэтому непричастен к пожару... Но я не могла допустить, чтобы Зигфрид узнал об этом. Это было все равно, что ударить его ножом… А теперь я растеряна, Харди. Не понимаю, что мне делать... Может, ты поговоришь с Алексом. Пусть я, но мальчики... Чем виноваты они?
Бессонная ночь, пожар, подозрения, ссора с Алексом — я был слишком утомлен, чтобы слушать еще и скулёж Каролины. И я не нашел ничего полезнее, чем согласиться с Алексом: ей и мальчикам действительно лучше было пожить в Вене. Дать барону время остыть. Заверил, что он остынет, поймет, что погорячился, соскучится по ней и сыновьям.
Каролина поняла мой ответ. Встала и прошла к двери. Там в обычной пренебрежительной манере добавила:
— Боюсь, у него не будет времени скучать...

Что Лина имела ввиду, я не спешил выяснять.
Заинтересовало другое. В самом деле, почему Алекс заупрямился собрать нас, малознакомых друг другу людей, под одной крышей в одно время? Странно, но и Зигфрид перед припадком тоже бредил, что все было подстроено, спланировано… Что Алекс завидовал ему и хотел избавиться. Я решил, это бред душевнобольного. Но что, если он был прав?..
Что если Алекс просчитал все с самого начала? Я не откажусь от Ильзе, даже после его «предостережений». Это не скроется от глаз Зигфрида, а дальше... Неуравновешенный парень мог покончить с собой - Алекс говорил, Зигфрида уже снимали с моста. Мог попытаться свести со мной счеты. Что он и попытался сделать, вызывал меня на дуэль - если бы не кодекс, я пристрелил бы его. Мог отомстить Ильзе за отвергнутое чувство и свернуть ей шею… Словом, чтобы ни сделал малыш-Зигге, все было на руку Алексу: гроб, тюремная камера, виселица, психлечебница. Главное, его часть наследства переходила фон Клесгеймам. Алекс и его семья становились единственными владельцами «золота трои», как назвал тогда в студии Алекс наследство своего тестя...
Да, Каролина подметила верно. Подстроить стечение обстоятельств — это было "тоже, что ударить Зигфрида ножом». Тонко, с умом. А главное, недоказуемо. Ткнуть подозрениями самого барона? Он рассмеялся бы мне в лицо. Каролина? Она сейчас была просто раздавлена и закрыла бы глаза на что угодно, лишь бы получить прощение мужа - зная крутой нрав барона, не удивлюсь, если он правда озадачил юристов бракоразводным процессом.
Может, поэтому утром Алекс был сам не свой? Не из-за студии, а потому что провалился план? Я не довел дело до конца. Наоборот, позвал парню помощь. А тут еще из шкафа Каролины выпал постыдный семейный секрет… Было от чего прийти в ярость.
Все складывалось в этом пасьянсе, кроме одного. Что вместо того, чтобы довериться мне, придумать что-нибудь вместе, Алекс в темную использовал меня. Посадил, как паука в банку, и ждал развязки. Еще и выставил виноватым. Я отказывался верить, что так со мной поступил человек, которого считал своим другом.

***
У ворот поместья я остановил машину, вышел. Закурил сигарету. Бросил последний взгляд на далекий четырехэтажный особняк, скрытый за деревьями... Если бы сейчас мне предложили заложить свою душу в обмен на то, чтобы стать хозяином всего этого великолепия, я бы согласился без колебаний.
Мне было жаль уезжать. Жаль, что из-за наказания не смог должным образом попрощаться с Паулем и Вольфи. Сам не ожидал, что за две недели смогу привязаться к своим крестникам... Так что Алексу повезло, что он не в моем присутствии назвал их «ненормальными».
Внутри тлел гнев, который разгорался тем сильнее, чем больше я пытался его погасить...

Вдруг внизу я увидел знакомую фигурку и спустился к озеру.
Алеся стояла на коленях и с помоста пыталась дотянуться до розовых лилий. На фоне горного озера, в белом кружевном платье, с распущенными волосами, касающимися воды, она была похожа на нимфу. Посмотрев на часы, вечернее небо, я решил, что найду еще пару минут.

...Заметив меня, Алеся поспешно встала, подобрала с помоста уже сорванные цветы.
— Водяные лилии? – спросил я, глядя на влажные розовые цветы в ее руках. — Королевский цветок. Согласно легенде, они украшали свадебное платье Елены Троянской.
— Знаю, — ответила Алеся. — Представьте себе, Александр мне тоже рассказывал об истории поместья.
Имя барона резануло по уху.
— Рад, что вы нашли общий язык. Очень... Когда ты возвращаешься в Мюнхен? Если поторопишься, могу подбросить до города.
Она удивленно приподняла бровь.
— В Мюнхен? Зачем?
— Ты, наверное, не знаешь. Мальчики уезжают с Каролиной в Вену.
— Пусть уезжают. Личный секретарь Александра фон Клесгейма — тоже звучит неплохо. Полтысячи рейхсмарок в месяц. Гостевой дом — теперь мой. Беккер на первом этаже тоже. Я получила все, на что рассчитывала. Осталось соблазнить самого барона, чтобы полностью попасть в портрет той меркантильной дряни, который вы нарисовали утром.
Алеся нагло ухмыльнулась. "Личный секретарь", вот, что имела ввиду Каролина, когда сказала, что "барону некогда будет скучать".
Что-то царапнуло внутри... Я вдруг остро осознал абсурдность ситуации. Разве отец рисковал с фальшивыми документами для того, чтобы Алеся оставалась в Вассеррозе в качестве очередной игрушки фон Клесгейма? Ну уж нет! Ее паспорт был оплачен из кармана Шефферлингов, а значит и он, и она сама была собственностью нашей семьи. Это было ясно, как день.
— Ты не можешь остаться в Вассеррозе, — сказал я. — Ты... ты не Алис Штерн. Ты не моя кузина. Не рейхсдойче. Ты не та, за кого себя выдаешь... Пожалуй, утром я был немного напряжен, признаю. Наговорил лишнего. Нервы, обстоятельства...
— Немного?! — сверкнула она глазами, зелеными, как болотная топь. — Ты угрожал сломать мне пальцы!
— Ты же не сказала, что ушла с вечеринки, потому что беспокоилась обо мне. Я был тронут, правда... Секретарь! Ха-ха-ха! Да чистильщик обуви делает меньше ошибок, чем ты! Не позорься. Это дело не для тебя.
— А что для меня? Перебирать нитки у фрау Линд?
— Почему сразу Линд... Есть более интересные предложения, — сказал я, обдумывая вовремя пришедшую в голову идею: — Теперь я не живу на Хорнштайнштрассе, и подыскиваю кого-то, кто поддерживал бы порядок в моей новой квартире. Вымыть пол, отнести белье в прачечную, закупить на рынке продукты на неделю, приготовить ужин. Выгулять Асти днем, или если я буду отсутствовать утром или вечером. В общем, ничего такого, с чем ты не могла бы справится…
— Снова отглаживать твои рубашки и выслушивать замечания к кофе? Предложи своей берлинской подружке, — язвительно ответила Алеся.
— Послушай, — продолжил я, посмотрев на часы. Сгущались сумерки, — мне не стоит труда обратится в агентство и не ввязываться в сомнительные сделки. Но в память о матери я хочу помочь тебе. Дать тебе шанс реабилитироваться перед семьей Шефферлинг. Пойми, тебе не место здесь. Если возникнут проблемы полицией, Александр не решит их. А с твоими документами надо быть очень осторожной... Давай решим таким образом. Здесь мой рабочий номер. Ты позвонишь в понедельник, и мы обсудим детали.
Алеся посмотрела на меня, потом на визитку с недоумением и настороженностью туземца, которому предложили сменить набедренную повязку на что-то более цивилизованное. Сжала скулы, впилась глазами, как цыганская ведьма, как вдруг в что-то изменилось в ее лице. Враждебность уступила место чему-то другому, плечи поникли.
— Леонхард, скажи, а правда, что ты снова отправляешься на восточный фронт? — спросила она.
— Отец проболтался. Хм... Ну скажем так.
— Тогда... я соглашусь работать у тебя, но у меня будут два условия.
— О, конечно. Совсем забыл, — поспешил сказать я, — Работа будет оплачена. Платить, как немке, я не смогу. Сама понимаешь. Но...
— Можешь вообще не платить! - раздраженно бросила она. – Я о другом. Первое. То, что произошло между нами тогда, в твоем доме… это было ошибкой и никогда не повторится. Никогда. Второе — ты возьмешь меня с собой.
Настала моя очередь недоумевать. Подумал, что ослышался:
— Куда?.. Ты что, хочешь... в Россию?
Она посмотрела вдаль, на перья облаков, на первые звезды, зажегшиеся над вершинами гор, и ответила:
— Домой. Я хочу домой...

К машине я вернулся в приятном воодушевлении и подбодрил себя еще одной сигаретой.
— Правду говорят, не знаешь, где найдешь, где потеряешь... — сказал я. Асти тяжело дышала, высунув язык.
Умей она говорить, ответила что-то вроде: "Шефферлинг, дьявол, и в этой игре ты ведешь в счете!"
Фактически, одна сделка сорвалась, но была намечена новая. Спонтанная, авантюрная, но довольно прибыльная.
Шарлотта отзывалась об Алесе как о честной, ответственной, трудолюбивой мастерице. Мать тоже хвалила, что на кухне, и с делами по дому она справлялась не хуже, чем штат прислуги за деньги. А в том, что касалось порядка, моя мать была очень щепетильной! Еще плюс, что моя девочка, Асти, знала Алесю и ей не пришлось бы привыкать к «новому лицу» в доме.

Я улыбнулся, вспомнив серьезное лицо Алеси, когда она оглашала условия. Естественно, я не собирался выполнять их.
О том, чтобы еще раз попользовать унтерменшен, не держал и в мыслях. Но когда Алеся с таким волнением в глазах и руках заговорила об "ошибке, которая не должна повториться никогда", подумал: а почему бы нет?
Молодая, привлекательная, на крепком поводке, с Алесей не надо было возиться и начинать с ноля.
Расовая неполноценность? Не жениться же я на ней собирался!
В самом деле, шведская еврейка Цара Леандер до сих пор болталась на киноафишах. Уверен, она была нежна со многими покровителями-рейхсдойче. Французская модница Коко? Об ее романах разве не писали газеты. Ну а как умеют парижанки скрасить немецкому офицеру вечер-другой, я знал лично. Почему же теперь я не мог позволить себе русскую любовницу, которая де-юре имела немецкий паспорт?

...Я откинул голову назад, закрыл глаза. Сладко вздохнув, пробормотал:
— Что ж, барон. Ты получил свое "троянское золото". А красавицу "Елену" я оставляю себе. Суум куиквэ. Ничего личного...

_________________

 » 31. Унтерменш

ГЛАВА VII

1

Двенадцатого августа на Дитлинденштассе, в курительной комнате обсуждали потопленный накануне в Средиземном море британский "Игл". Попутно вспомнили и недавние действия подлодки типа U-30 у британских островов, Графа Шпрее, карманные линкоры... А ведь, кажется, еще недавно в победы германского флота никто не верил.
Инспектор Карл Кнауф, сидевший рядом и задумчиво выдыхавший дым в сторону красного огнетушителя, толкнул меня локтем:
— Послушай, Шефферлинг. У малышки Мины сегодня день рождения. Хочу убежать вовремя. Я пришлю пару человечков, разберешься?
— Очередной урожай после облавы? — усмехнулся я. Нравилась мне эта практика хватать людей охапками, а потом отпускать, проверив документы. — Наслышан, наслышан...
— Не то слово, голова кругом. Так что, выручишь? Ты знаешь, я в долгу не останусь.
За пропущенный месяц работы накопилось достаточно. Но Карл был хорошем парнем и не раз выручал меня. Я ударил по протянутой ладони. Карл улыбнулся щербатой улыбкой.
Вдруг все замолчали, как по команде. К десятку курильщиков присоединился Генрих Шторх. Он поприветствовал нас кивком, сел на свободное местечко и закурил. На него косились, заговорщицки переглядывались, кривили губы. В нездоровой тишине скрипели ботинки, кто-то кашлял, шмыгал носом...
— Обер-лейтенант, — вдруг пропел Кнауф. Шторх обернулся. Кто-то хихикнул, но поспешил прикрыть смех ладонью, кто-то отвернулся. — У меня имеется пара любопытных донесений из Рейхсканцелярии. Думаю, они заинтересуют советскую разведку...
Он хотел сказать еще что-то, но хохот загремел, как в конюшне. Казалось, зазвенели металлические урны на полу.
Шторх добродушно посмотрел на всех и тоже улыбнулся. Но слабо. Видно, шутка надоела до оскомины. Один я стоял, как болван, не понимая, что происходит.
Все объяснил Кнауф, когда вышли в коридор:
— На прошлой неделе вызывают Шторха... туда, в высокий кабинет, — говорил он, все еще красный от смеха. — Спрашивают: «Шторх, у вас есть любовница?» Он бормочет, мнется. «Так и так, женат, тридцать лет вместе, супругу люблю…» В общем, выяснилось, есть... Спрашивают дальше: «Как зовут?». Отвечает: «Такая-то такая, а что, собственно, случилось?" Называют фамилию. "Знакомы?" Шторх: "Первый раз слышу!" Выяснилось, у нашего Шторха в Мюнхене три полных тезки. Один из них тоже из гестапо. Малый, наверное, не удовлетворил свою любовницу. Дамочка возьми с обиды и заяви: он работает на русскую разведку!.. Обвинила-то она Шторха того, а под раздачу попал наш! Не приведи Бог в такой анекдот вляпаться?

...В самом деле, ситуация оказалась глупая и неприятная. Я улыбался услышанному, пока не дошел до своего кабинета. Напротив толпились человек десять — бледные, напуганные и прятали глаза. С боков их поджимал конвой. Я спросил, что происходит. Оказалось, так в представлении Карла выглядела "пара человек".
"Вот засранец!" — подумал я и разделил задержанных на две части. Первых отослал обратно, Кнауфу, вторым велел заходить по одному.
***
— …Уведите. Следующий... Фамилия, имя. Год, место рождения.
— Простите, но мне надо пи-пи...
Перо я держал наготове и едва не испортил протокол, машинально записав в графу личных данных то, что услышал.
Я поднял глаза. Подергивая голыми коленками, передо мной стояла молоденькая девушка и бесхитростно улыбалась большим тонкогубым ртом. Влажные коровьи глаза, носик в веснушках, ноготки обгрызены или неаккуратно сострижены. Светлые волосы заплетены в короткие косички. Словом, "хрустальная вазочка", как называл подобных овечек Хессе.
— Фамилия. Имя. Год и место вашего рождения, — повторил я.
— Флорентина Эвамария Хайзе... Гартельсхаузен, Фрайзинг, земля Бавария, двадцатое марта двадцатый год, — робко ответила девушка. — Пожалуйста, господин инспектор... Мне очень надо.
Девушка закрывала живот рукой. Бесформенный серый плащ, по-видимому, скрывал интересное положение.
— Вы беременны? — спросил я.
— Десять недель. Так сказал доктор Круг, - ответила девушка. Я предложил ей присесть. Сам осмотрел документы задержанной. Из вещей заинтересовала записная книжка.
— Кем вы работаете? — продолжил я.
— В сапожной мастерской. А еще мы с соседкой по комнате делаем картины из сухих цветов. На продажу.
— Замужем?
— Помолвлена, — девушка с гордостью продемонстрировала тонкое колечко на пальчике.
— Что делали в Фордермайере?
— Гуляла. Возвращалась с осмотра. В Богенхаузене принимает доктор Круг. Я улицу не помню. Домик у него такой уютный, с красной крышей и вишнями. Их дрозды клюют...
— Вы шли пешком?
— Да, мне надо больше ходить. Доктор сказал, это полезно. Погода хорошая, а в Богенхаузене красиво…
Я еще раз осмотрел девушку. Если не изменяла память, Манфред Круг был далеко не рядовым гинекологом. Он уже попадал в поле зрения гестапо из-за подпольного абортария. Держался тогда уверенно, даже надменно, и скоро вышел сухим из воды. Никого этого тогда не удивило, ведь доктор имел клинику в престижном районе Мюнхена и соответствующую клиентуру. Фройляйн Хайзе не подходила ни на роль жены какого-нибудь крупного овоща, ни дочери или любовницы. Слишком дешевые туфельки, слишком доверчивый взгляд.
Девушка считала мою настороженность:
— Это дорогой доктор, знаю, — ответила она. — Но мой жених сказал, что здоровье нашего сына важнее денег. Он уверен, что будет мальчик.
— Где же работает ваш жених?
— В Краус Маффей.
— М-м-м, на оборонном заводе, значит, — потянул я. — Фройляйн Хайзе, почему в вашей записной книжке нет имен? Только номера.
— Там буквы... У меня не так много знакомых в городе, чтобы писать имена. На "К", значит Келлерманн. Он привозит уголь... "Л" — "любимый"...
Я пролистал книгу еще раз. Номеров и правда было с десяток. Ткнул в случайный номер — телефон принадлежал, по словам задержанной ее духовнику, патеру церкви Святой Маргариты в Зендлинге. Набрал номер, удостоверился, что девушка не врет. Не найдя больше ничего подозрительного, я велел фройляйн подписать протокол, выписал пропуск и велел сопроводить ее в уборную.
Отложив протокол допроса Хайзе в сторону, к остальным, я долго косился на исписанный листок. Чертовщина какая-то... Я видел девчонку впервые, но, когда она говорила, был готов присягнуть, что уже слышал ее цыплячий голосок. Но где, при каких обстоятельствах?
Поломав голову, я переписал себе данные девушки и убрал в стол.
Посмотрел на часы, потом подошел к окну. До конца рабочего дня оставались пара часов. Я многое отдал, чтобы после службы, как прежде, поехать на Хорнштайнштрассе, в наш милый дом с каменными львами у входа, но...
***
Я получил квартиру в центре, недалеко от Технической высшей школы: две темные комнаты, кабинет, столовая, крохотная кухня с облезлой краской, ванная и чулан. Часть окон выходила во внутренний двор с насыпной дорогой, скамейками, черными фонарными столбами и круглосуточно кричащими детьми. Из других открывался не менее веселый вид на Зибландштрассе и Старое Северное кладбище. Впрочем, под окнами висели отопительные радиаторы, а из крана шла горячая вода. Остальное я оставил заботе унтерменшен.

...День, когда я впервые привел Алесю по новому адресу, заставил понервничать. Ей предстояло за выходные навести здесь порядок. Переодевшись, она взялась за работу.
Все пришло в движение. В ванной шумела вода и плавали грязные тряпки. На кухне кипели кастрюли. На креслах валялись занавески, диван завален одеждой.
Босиком, с убранными под косынку волосами, в старом засаленном платье, Алеся как длинноногая блоха ловко перепрыгивала через коробки, ведра и свернутые ковры.
Я не вмешивался, хотя недоумевал: не проще ли было заняться чем-то одним, чем всем сразу? Но она действовала согласно своему, только ей понятному плану. Металась от плиты к стремянке, со стремянки в спальню, оттуда к замоченному в мыльной воде столовому сервизу. Даже что-то подбивала молотком.
Дышать было нечем из-за страшного раствора с нашатырем. Им Алеся натирала плафоны, зеркала, стекла и вазы. Признаться, в какой-то момент я подумал, что лучше было ей остаться секретарем у Алекса...
Слава Богу, после обеда я уехал на работу, оставив унтерменшен одну в квартире. Возвращался с тяжелым сердцем, полагая, что ночевать придется в гостинице…
Первое, что приятно удивило — аммиачная вонь больше не резала глаза. Дверь не встречала мерзким скрипом, петли были смазаны. Шли часы. Лампы освещали комнаты теплым желтым светом. Стекла из окон и витринных шкафов словно повынимали. На вечернем августовском ветерке покачивались занавески. В спальне горел старомодный ночник с раскрашенным стеклом. На столике лежало Евангелие моей матери с вышитой лентой. Кровать была аккуратно застелена. Одежда и обувь вычищены. Форма висела на дверце шкафа.
Словом, нора с обстановкой обанкротившегося антикварного магазина после уборки оказалась не такой уж унылой. В столовой ждал ужин. На белой, с золотыми прожилками скатерти были выложены столовые приборы. Соус и бутылка минеральной воды прилагались к запеченной свиной шейке с овощами. На отдельном подносе стоял заварочный чайник и тарталетки с малиной, черникой и мягкой кремовой завитушкой.
Следующие три недели прошли с минимумом замечаний. Например, я указал Алесе, что она неэкономно чистит картофель и посоветовал впредь выбирать блюда, для которых используется отварной. В таком виде шкурка снимается без проблем, и не счистишь лишнего. То же относилось к моркови и свекле. Или электричество, его не следовало включать в восемь вечера — в августе в это время света хватало. Я даже показал заметку в газете, как полезно развивать сумеречное зрение, и что человеческий глаз адаптируется к кромешной тьме, только на это требуется время. Алеся слушала, скрипела зубами, мрачнела, но каждый раз выдавливала из себя: "Как скажете, герр Шефферлинг".

Сначала я приписывал ее холодность упрямству и обиде. Прошла неделя, другая, а мои комплименты и попытки завести разговор о чем-то, не связанном с домашними делами, по-прежнему натыкались на одно и то же металлическое "герр Шефферлинг". Только однажды она изменила своей арктической вежливости, когда я поблагодарил ее за завтрак и хлопнул пониже спины. Тогда Алеся довольно красноречиво сжала в руках мокрую тряпку и попросила больше так не делать.
Это было неожиданное препятствие. Я решил действовать осторожнее и не предпринимать неосмотрительных шагов до ближайших выходных.

В пятницу, за завтраком я позвал Алесю. Она вышла из спальни, по пути обмахивала часы, вазочки и картины метелкой из страусиных перьев. Наконец остановилась в дверях. Как обычно смотрела куда угодно, только не на меня.
— Благодарю. Все было очень вкусно, — сказал я, промокнув губы и отложив салфетку. — Не перестаю удивляться, какое сокровище приобрел. Как ты все успеваешь? Здесь есть какая-то магия...
Алеся не ответила. Быстро переложила тарелки со стола на поднос и отнесла на кухню. Я последовал за ней и спросил прямо:
— Что ты делаешь завтра вечером, скажем, в шесть?
— То же, что и сегодня. Выгулять собаку. Убрать посуду после ужина. А, надо купить почтовую бумагу. И туалетную еще... — отчеканила Алеся, оглядываясь так, будто искала себе занятие. Вцепилась в банку с джемом.
— С бумагой разберись днем. С Асти я погуляю перед сном. А вместо этого... Та-дам! — жестом фокусника я достал из-за ушка Алеси два билета.
— Что это? — спросила она.
— "ГПУ". Там играет Лаура Солари. Потом, за ужином, обсудим, насколько удачно итальянка вошла в образ красной русской шпионки...
Крышка не поддавалась. Повернувшись спиной, Алеся возилась с банкой так, будто открыть ее было делом более важным, чем разговор со мной.
— Ты слышала, что я сказал?
— Слышала. Спасибо, но про страшных русских варваров я и без ваших фильмов слышу каждый день.
— Почему же страшных? Солари – красивая… И фильм, говорят, отличный...
— Отличный. А главное, достоверный. ГПУ уже лет двадцать как не существует, а героиня до сих пор там работает, — ухмыльнулась Алеся. — Ещё раз, спасибо, но у меня другие планы.
Я забрал злополучную банку у нее из рук. Поставил на стол уже открытый джем. В ее же ладонь вложил билет:
— Так поменяй свои планы. И, пожалуйста, не опаздывай.

_________________

 » 32. Унтерменш

2

Без четверти шесть ждал у кинотеатра. Алеси не было. Сначала я решил, что она опаздывает, набивает цену или не хочет смотреть военную хронику, которая предшествовала показу. Тревога росла с каждой минутой.
Шесть десять. Мелькнула надежда, может мы разминулись, и она уже внутри?
...Фильм еще не начался, но зал был полон. Особенно много было женщин. Каждая с надеждой вглядывалась в кадры о германских военных успехах. Интерес объяснялся просто. Если повезет, и они увидят в кинохронике отца, жениха, мужа, сына, друга — после сеанса можно было бесплатно распечатать кадр. Ильзе рассказывала, это придумали в Берлине. Так она получила мою фотографию.
Увидев в ряду только одно свободное место, а рядом — девушку в шляпке, я ускорил шаг. Но воодушевление было преждевременным. Пятнадцатое место в центре в самом деле было занято. Но не Алесей, а Флорентиной Хайзе.
Я сел на свое место. Заметив мой интерес, Хайзе неловко поздоровалась и снова посмотрела на экран.
— Простите, — коснулся я ее руки. — Не могли бы вы показать мне свой билет? Похоже, здесь какая-то ошибка.
Девушка удивилась, но билет у нее был: знакомая передумала идти, и отдала ей.
— А как зовут вашу знакомую? Случайно не Алис? — спросил я.
— Откуда вы знаете?
— Не важно. Возьмите, это тоже вам, — сказал я и вместе с билетом отдал Флорентине цветы.

На улице уже сгущались сумерки. Зажигались фонари. Но на площади, возле кинотеатра было шумно и многолюдно. Одна элегантно одетая фрау, присев, фотографировала дочь на фоне цветочной клумбы и трех берез. При этом умилялась таким пронзительным голосом, что прохожие оборачивались.
Еще больше раздражала парочка на скамейке. Прыщавый дохляк в форме гитлерюгенда и розовощекая школьница в белых носочках. Очевидно, на кино денег молокососу не хватило, сбережения ушли на мороженое и хиленькую розочку, которой девчонка отбивала попытки парня потрогать ее коленку.
"Что ж... Бывает. Вычту потраченную сумму из ее зарплаты, а сегодняшний день отмечу, как прогул", — пока курил, думал я. И все равно не мог избавиться от какого-то глупого чувства. Алеся не попала под машину, не заболела бубонной чумой, над Мюнхеном не появились бомбардировщики... Она просто не пришла. Дела? Но я ведь сказал, чтобы изменила свои планы. Если не получилось, почему не предупредила? Так поступают цивилизованные люди в цивилизованной стране. А не дарят билет подруге, да еще беременной. Или следовало ее и на ужин пригласить?
...Голубки на скамейке пошептались, похихикали, потом решили поцеловаться. Что-то щелкнуло внутри. Не стесняясь в выражениях, я сделал замечание, что они в общественном месте, а не в борделе. Маленькой шлюшке сказал отдельно, будь я ее отцом, хорошенько надрал бы ей задницу. Девочка густо покраснела, опустила голову. Парень извинился. Обоих как ветром сдуло.
Вспомнив об ужине, я осмотрелся, прикинул, где бы перекусить. Вдруг заметил, как из кинотеатра вышли несколько человек, среди них Флорентина. Пройдя пару метров, она скрылась в темной арке. Следом вбежали двое. Мне не понравилось, как они оглядывались по сторонам. Что-то в них настораживало... Патрульных поблизости не было, и я решил удостовериться сам, все ли в порядке.
Чутье не подвело. В свете фонаря девушка жалась к стене дома, один из ублюдков держал ее за горло, второй чистил сумочку.
— Заберите деньги, только отпустите!.. — кричала Флорентина.
— Двенадцать рейхсмарок? Пф-ф! — швырнул кошелек второй.
— Маловато, сладенькая. На сигареты не хватит. А так хочется, так хочется... — издевался толстяк, играя ножом. — О, а что это у нас, колечко?.. Снимай, сука, а то с пальцем заберу!..
Девушка сопротивлялась. С кольцом "любимого" она отказывалась расставаться.
— Сигареты нужны? Держи. Девушку только отпусти.
Двое обернулись. Я бросил пачку. Толстяк поймал ее, взвесил на ладони, ухмыльнулся:
— Ханси, смотри, какой он добрый! С какими часиками... Может тоже подаришь, а?
— Снимешь — твои, — ответил я.
Толстяк приближался, размахивая ножом. Видно было, ничего, кроме сарделек он им не резал. При первом же выпаде я выбил нож. Когда попытался ударить меня кулаком — схватил его руку и пробил локоть. Подонок рухнул, как мешок с дерьмом, взвыл.
Его нож я метнул в деревянный щит — поверх головы второго грабителя, в качестве предостережения не повторять ошибок приятеля. Парень оскалился и вцепился в нож. Дергал его, пытаясь вынуть из дерева, даже ногой уперся в стену, но вовремя бросил затею, взвалил толстяка на себя и потащил обратно к арке.
Правда, далеко они не убежали. На крик прибежали патрульные, и вместо ужина следующий час мне пришлось провести в полицейском участке. Там же обнаружил, что немного порвал рубашку — сам не понял как, никаких особо резких движений не делал. Флорентина Хайзе настояла, чтобы дойти до ее дома и там заштопать рукав.
***
Есть такие женщины, которым и собеседник не нужен. Можно не знать тему, иногда отмечаться обтекаемыми фразами вроде: «Правда?» или «Неужели?», и новый виток беседы гарантирован. Флори — так фройляйн попросила себя называть — оказалась из их породы.
Говорила много, о себе, о семье, по сто раз облизывала случившееся вечером: что сомневалась, какой дорогой идти домой, что мучило ее предчувствие, когда свернула в арку, желая срезать путь, как испугалась, как горячо молила спасти ее нерожденное дитя, и Бог послал меня...
—... А ведь останься я дома, все было бы по-другому! — щебетала Флори. — Но как можно? Лаура! Я ее обожаю. Какая же она красивая! Как красиво умирала!.. Знаешь, а я сразу догадалась, что она шпионка. Шпионки ярко красятся.
— Правда? — спросил я.
— Конечно! Аста Нильсен, Магда Соня, Грета Гарбо. У всех яркий макияж, взгляд, эти жесты, эпатаж, — Флорентина остановилась и, томно прикрывшись цветами, примерила позу "роковой красавицы". Получилось забавно. — В шпионки берут броских женщин, с темным прошлым, чтобы умели соблазнять... Ах, какой фильм!.. Я бы посмотрела его сегодня в третий раз, если бы не эта ужасная духота в зале, мне стало нехорошо. Еще бы, столько народа... А ты замечал, что на кинохрониках перед фильмом зрителей больше, чем на самом фильме? Я тоже их не пропускаю. Клаус, мой старший брат сейчас в России. Он солдат... Ох и получила я сегодня! Срезала дорогу дворами!.. Не знаю, как тебя благодарить! Нет, знаю! Рубашку Алис быстро зашьет. Здесь совсем чуть-чуть разошлось, по шву. Она профессионал, ничего не будет видно. А пока будет зашивать, я расскажу, какой ты герой. Придумала! Скажем, что грабителей было трое или пятеро! Огромные, злые, с пистолетами!..
— Лучше десятеро. Не люблю нечетные числа, — улыбнулся я. — Только давай без меня?
— Мужчины, мужчины... Не пасуют перед грабителями, а девушка один раз не пришла на свидание и скисли! А у девушки, может, сердце разбито. Может, она очень сильно обожглась, вот и осторожничает. Да-да, Алис — хорошая, добрая, а таким часто попадаются негодяи… Понимаешь, о чем я?
— Честно говоря, не совсем, — ответил я.
Флори просияла той лукаво-любопытной улыбкой, которая появляется на женских лицах, когда речь заходит о любовных секретах. Она взяла меня под руку и перешла на полушепот:
— Подробностей не скажу, но у Алис была серьезная драма. Недавно она ездила в Баварию. Вроде как работа, то, да се… А когда приехала, призналась, что поехала туда только из-за этого, своего. Чтобы увидеть его. Наверное, надеялась вернуть, не знаю. А он там с новой подружкой!.. Можешь представить?
— Бывает, — подыграл я.
— Негодяй, — сочувственно вздохнула Флорентина. — Такое предательство может выжечь все разом… Однажды мы с Алис даже поссорились. Наш сосед — выпивоха, иногда колотит свою жену. Я сказала, что никогда не прощу, если муж поднимет на меня руку. А Алис начала спорить, что можно простить все, кроме обмана. Не понимаю! Ну что измена? Да, неприятно. Но мало ли что в жизни бывает? Мужчины — они же... мужчины. Если Бог дает им других женщин и детей от них, значит это по Его воле. Помнишь, Сара сама подложила служанку Аврааму...
— И что она?
— Кто? Агарь?
— Алис!
— Ничего. Сказала, "что должна была это увидеть". Ну, убедиться, что больше ничего нет. Что все кончено. И вроде ей как бы даже легче от этого... Но я-то вижу, насколько "легче". Сидит, как затворница. Уходит, приходит. Читает, шьет, картины делает. Я вчера говорила, помнишь, про сухие цветы. А как забыть старую любовь? Найти новую! Так что все в твоих руках. Если что, я на твоей стороне! Мне иногда стыдно за свое счастье, поэтому я хочу, чтобы она тоже нашла свое... Ведь это она уговорила меня оставить ребенка, помирила с моим Йозефом...
Флори прикусила губку — поняла, что сболтнула лишнего. Она отпустила мою руку и указала на мрачный старый дом. Впрочем двор, как и улица, и весь рабочий район, где жила фройляйн Хайзе, также не отличались приятными пейзажами.
— Пришли. Наши два окна. Там, где белая герань — моя комната, красная — Алис. Пойдем-пойдем!
Я устал и хотел домой. Но идти через город в порванной рубашке не собирался. К тому же, хотелось увидеть Алесю. Откровения Флори, не скрою, добавили азарта, как если бы после неудач вдруг пошла карта.
Я спросил номер квартиры, чтобы подняться, как только покурю.


— …Говорила, надо было еще в прошлый поменять замок.
— Ты говорила? А кто сказал: ну пока же работает!
— Он работал! Пока ты его не докрутила. Ушла утром – закрыла. Пришла – открыла. А не по сто раз на дню: туда-сюда, туда-сюда!
— Так давай оставим дверь закрытой, заколотим для верности досками и полезем через окно?!
Алеся и Флорентина громко спорили на узкой лестничной площадке второго этажа. Между ними, приклонив колено перед замочной скважиной, стоял мужчина.
— Девушки, не ссорьтесь, а вызовите, наконец, слесаря, – сказал он спокойно, нараспев. — М-да. В сказках принцесс спасают из замка, а у вас наоборот, проблема попасть внутрь… Вуа-ля!
Дверь распахнулась. Алеся скользнула внутрь. Флори, минуту назад захлебывающаяся от любви к подруге, пренебрежительно хмыкнула в ее сторону. Заметив меня, помахала рукой:
— Сюда! У нас замок какой-то заколдованный. Может месяцами работать исправно, а потом раз! Ключ не проворачивается и все. Походишь, подождешь. Потом раз — открывается без проблем… А это мой жених. Йозеф. Мышонок, познакомься, это герр Шефферлинг. Он спас сегодня меня и нашего малыша.
Я заметил, как дрогнул ключ в руке Йозефа. Он обернулся, как сова. Еще бы! Столько лет знакомы... Правда, мне он был известен под своим первым именем — Хорст. Хорст Йозеф Майер. Теперь я вспомнил, где слышал голос Флори. Тогда, в его квартире, перед отъездом в Берлин.
Отдать должное "маскараду" или тайной помолвке Хорста, новому имени или головокружительному карьерному росту: от ведущего журналиста "Фелькишер" до разнорабочего "Краус Маффей", — я терялся в догадках, какую шпильку вставить первой.
Смотрели друг другу в глаза.
— Очень приятно, господин Шеф… Шефферлинг, верно? — Хорст протянул мне руку. Я пожал ее, хотя и был удивлен таким поворотом событий. Наконец он обратил внимание на цветы. — Это откуда взялось?
— Подарили, — Флори стрельнула глазками в мою сторону и тут же вздохнула: — жаль, не мне... Пойду, верну. А вы, мальчики, проходите, не стесняйтесь.
Как только девушка скрылась, Хорст дернул меня на себя и скороговоркой проскрежетал:
— Харди, пасть на замок! Потом все объясню. А пока молчи, молчи, молчи!..
— Как скажешь... мышонок, — ответил я.
Что говорить, вечер выдался богатым на события, новости и сюрпризы...

_________________

 » 33. Унтерменш

3

Хорст был болтлив необыкновенно. Он рассказывал о "родном доме в провинции", о том, как "отец с детства учил его работать", как тайком ел клубнику с куста, а потом страдал расстройством желудка. Как собирал свеклу, добывал уголь, и что произойдет, если пропустить время, когда роятся пчелы...
Флори словно не видела ничего вокруг и не замечала подвоха. Наивная девочка с веснушками даже не обратила внимание на руки своего "мышонка". Разве такими ухоженными ладонями держат вилы и кидают навоз?
Впрочем, пройдоха-лис врал так высокохудожественно, так гладко связывал одну небылицу с другой, что я подумал, а не предложить ли Хорсту сотрудничество? Его артистизм и умение располагать к себе можно было использовать на благо Рейха.
И все же, несмотря на неожиданную встречу с другом, вечер пошел не плану. Я ждал другого - извинений Алеси, вопросов, какого-то интереса к тому, что случилось с ее подругой — ведь Флори рассказала о грабителях, я слышал. Но Алеся закрылась у себя и носа не высовывала. Пришлось довольствоваться дешевым кофе, весёлыми пластинками и бесконечной болтовней.

Флори вредно было дышать табачным дымом, поэтому по просьбе Хорста курили на лестнице.
Пахло сыростью. На улице кричали кошки, на чердаке хлопали крыльями голуби. Вдали гудел поезд.
Хорст скинул улыбку и разминал спину, будто в самом деле всю юность таскал мешки.
— ...Слышал про Хуго? — жмурился он, затягиваясь. Вопрос эхом разнёсся по пустому лестничному пролету.
— Да, – ответил я. — Хотел пойти на похороны, но не смог. Дежурство.
— Я был, — Хорст закивал. — Еще у Руди. Помнишь, с нами играл? Мелкий такой.
— Помню-помню. Хороший парень, хорошо на воротах стоял...
— Что поделать?.. Дранг нах Остен... Цена такая. Хотя, знаешь, я поступил бы умнее. Как Кортес купил бы аборигенов бусами и безделушками. Или как янки, расчистили себе территорию где-то подкупом, где-то красивыми сказками, воспользовались междоусобицами, внутренними противоречиями индейцев. Ведь эти восточные славяне тоже неоднородны.
— Неоднородны. Но поверь мне, Хосси, — ответил я, — только кажется, что они грызутся между собой. Стоит взять палку и сделать шаг, они сворой бросятся на тебя. Они как ртуть, легко распадаются и так же легко собираются в одно целое, когда возникает опасность извне. Одна кровь, что ты хочешь...
— Ну, значит пусть перестанут считать себя одной крови. Внушить, что это не мы чужие, а они друг другу. Что кто-то из них выше и достойнее, подкрепить все какими-нибудь историческими открытиями. Даже придумать теорию, чем примитивнее, тем лучше. Всë, кость брошена. Пусть грызут друг другу глотки, сделают всю грязную работу, а мы придем на свободные территории... Это же просто работает! И Хуго был бы жив.
— Не знаю, Хосси... Боюсь, это слишком сладкая мечта, — ответил я, припомнив те полгода на восточном фронте, — Но если когда-нибудь эти свиньи будут резать друг друга — через сто, двести, триста лет, тысячу! Я не поленюсь, встану из могилы и буду аплодировать стоя. Слово офицера СС.
Хорст улыбнулся и в пыльном квадрате стекла нарисовал круг, в нем — две руны.
— А ведь знаешь, Шефферлинг, я на тебя обиделся, — продолжил он. — Значит плакался мне, а как выбрался из берлинской истории живым, так поехал первым делом к барону, в поместье... Написал бы хоть пару строк, что в порядке. Я искал тебя, но, сказали, ты съехал, адреса не оставил. Что, не хотел мой счастливый портсигар возвращать?
— Извини, так получилось. Спасибо тебе, — ответил я, оставил себе сигарету и протянул портсигар Хорсту. Он положил его в карман брюк, даже не взглянув.
— Так-то лучше... В общем, хорошо, что встретились. Надо кое-что обсудить.
— Хосси, — я многозначительно посмотрел на часы, — поговорим о твоих интрижках позже? У меня не так много времени. Визит сюда не входил в планы.
— Вообще-то речь не о моей интрижке. Так что найди пять минут, постарайся, — ответил Хорст, закурив. — Давно не видел Кики и Чарли?
— Не помню. В начале лета, может раньше, — ответил я, стряхивая пепел.
— В начале лета... — Хорст задумчиво выдохнул дым, почесал за ухом. — А я встретил нашу модницу неделю назад. В одной ночной забегаловке с сомнительной репутацией. Был там... по работе. Так вот, Чарли на ногах не стояла. Обжималась с двумя... Я, конечно, подошёл, предложил выйти подышать свежим воздухом. А она меня даже не узнала! Предложила присоединиться, представляешь? Ну вывел ее на воздух, встряхнул. Говорю, ты что делаешь?! Шляешься, но хотя бы по-тихому от мужа, а не цепляй заразу в таком дерьме. А давай хохотать. Глаза стеклянные, от стены к стене шатается. "Муж?! — говорит, — муж не может быть мужем, если он жена!.." Короче, отвез ее домой, чтобы отоспалась. Передал Кики. Как я понял, с ней это не в первый раз. Такая история.
— Бывает... — я зевнул в кулак и снова посмотрел на часы. В девять нужно было быть дома.
— Значит надо разобраться, отчего это «бывает»! Что происходит.
Я усмехнулся, глядя на чернеющий горизонт:
— Как же вам, журналистам, нравится дрочить на чужое грязное белье. Зачем ты лезешь? Взрослые люди, сами разберутся.
— А на что дрочат в гестапо? – скривился Хорст. — На портрет фюрера или выбитые в его честь зубы?.. Послушай, Харди, я буду лезть туда, куда укажет совесть. Если потребуется, я нырну в задницу дьявола! Не сомневайся.
— Не сомневаюсь. Жаждешь поучить тридцатилетнюю бабенку, сколько ей пить ли и с кем кутить? Учи. Но без меня. Для этого у нее есть муж.
— Точно. Муж, — Хорст сверлил меня взглядом. — И твой друг... Старик, ты знаешь, я люблю тебя. Но если слухи не врут, что вы с Чарли снова за спиной Кики... Ты - редкостный ублюдок... Харди, ты же католик. Возжелать жену ближнего своего — грех. Или Кики первый возжелал невесту ближнего своего?.. Или Чарли — вавилонская блудница? Хотя нет, она скорее ненасытная Мессалина...
— Рот закрой, — прервал я идиотские размышления Хорста. Он поднял руки:
— Перегнул палку? Согласен. Но тогда вдвойне не понимаю. Неужели тебе плевать, что твоя невеста из-за тебя же превращается в… в пьяную шлюху, лакающую абсент, как фанту? А Кристиан? Бедняга сам на себя не похож. У него литературные горизонты, а тут не жена, а зеленая фея. Он чем виноват?
— Она не была моей невестой, — поправил я.
— Но ты любил ее. Или… как?
Пронеслась череда воспоминаний: от первого поцелуя до дня, когда расстались, как Кристиан пригласил меня в пивную и спросил, можно ли ему жениться на Шарлотте. Я отшутился тогда, пожелал много хорошего, пообещал прийти на венчание. Пообещал, но не пришел...
Впрочем, старые ожоги затянулись, казались теперь наивными, глупыми. Так, кислая отрыжка событий десятилетней давности. Было и было.
— Я правда не знаю, чем помочь, — сказал я. — Последний раз обоих видел в начале июне, в ателье Чарли. Так, поболтали ни о чем. Она говорила о конкурентах, проблемах, кредитах, долгах, перспективах... Ничего нового. Разве... она тогда с Кристианом поцапалась из-за какого-то старого борова. Набросилась на него, из вазы плеснула.
Хорст достал из кармана блокнот, что-то записал.
— Хм, а как звали, не помнишь, этого борова?
Я закрыл глаза, потер виски.
— Бес... бис... Бесвангер! Да, он вроде профессор. Но, думаю, ты не там копаешь. На моей вечеринке, весной, Кристиан говорил о Барбаре, писательнице. Что помогает ей с материалом, потому что не смог отказать "такой женщине". Я не помню детали, но это запомнил. Так что дело не во мне.
— Хе! Хочешь сказать, Кики отвязался от юбки? Пфф.. Впрочем, ревность – дело такое… Барбара... Та таинственная Барбара? Ничего себе птичка, какой полет. Такой материал можно будет хорошо продать, — довольный, Хорст убрал блокнот. — Отлично! Две линии расследования намечены. Слушай, а давай навестим их? Скажем, на следующей неделе? Потолкуем. Ну, согласен же. По глазам вижу, что согласен!
Я не ответил ничего однозначного. Подумал, Хорст немного остынет и все его "дело" сойдет на нет само собой. Единственное, о чем попросил Хорста — вывести свою подружку погулять (ей же были полезны прогулки) и оставить нас с ее соседкой наедине.
— Часа будет достаточно помириться? — Хорст хитро посмотрел на старую дверь с "заколдованным" замком. — Или еще раз одолжить папашин портсигар на удачу?
***
... Света абрикосового абажура хватало, чтобы осмотреть каждый уголок. Комната Флори, она же гостиная, где пили кофе, была размером с обувную коробку, но волшебным образом вмещала в себя ножную швейную машинку, старое кресло с витыми ножками, громоздкий славянский шкаф, кровать.
Стол у окна был накрыт небольшим листом фанеры. Вокруг стояли стаканчики с засушенными заготовками цветов, валялись пустые рамки, ножницы, клей, увеличительное стекло. Ради интереса я попробовал подцепить цветок и выложить на бумажный квадрат — это оказалось нелегко.
Я положил пинцет обратно в стаканчик, пролистал какой-то дамский журнал и вгляделся в сумеречное стекло окна с белой геранью...

— ... Может все-таки откроешь, и поговорим? — спросил я, постучав к Алесе.
Ответа не последовало, но уловил движение за дверью.
— Ты не пришла сегодня... Честно говоря, я заволновался. Подумал, что-то случилось... Если дело было в фильме, ты могла сказать, что предпочитаешь что-то другое... В Мюнхене много других мест, где можно отлично провести время. Например, цирк Кроне. Там выступал фюрер. Мне посчастливилось увидеть одно из его первых выступлений. Я был ребенком, но помню свой восторг. Как-нибудь расскажу тебе подробнее... Нам вообще нужно проводить больше времени вместе. Я мог бы помочь тебе с немецким. Мог ответить на твои вопросы не только о традициях, великом прошлом и будущем германского народа, но и о России... Я бы указал на ваши цивилизационные ошибки в развитии, на то, как сократить отставание от западного мира. Поверь, я знаю, о чем говорю...
Десять секунд тишины. Снова в ответ лишь тикали часы, что-то скрипело в старом доме.
Почему-то вспомнил, как прошлым летом окружили группу диверсантов. Гнусавый переводчик тогда через каждые полчаса на протяжении суток призывал сдаться. Первую фразу того обращения на русском я помнил до сих пор.
— Малышка, ты ведёшь себя, как капризный ребенок. Знаю, ты меня слышишь, — я понизил голос, закрыл глаза, прислушался. — Могу поспорить, ты сейчас тоже прижалась к двери, хочешь ее открыть, но мешают обида, гордость, предрассудки... Так? Понимаю, милая. Давай оставим прошлое в прошлом? Ты мне нравишься. В тебе нет ничего скифского, ты — не как они, ты особенная... Ну скажи, зачем эти игры? Нам же было хорошо тогда, вместе... Нас влечет друг другу, бессмысленно это отрицать... Или ты думала, я поверю в то, что ты хочешь вернуться? Трогательная уловка обратить мое внимание, быть ближе ко мне... Я здесь. Я хочу видеть твои глаза, обнять тебя, трогать и не отпускать до утра... Ты тоже этого хочешь, не так ли? Тогда открой...
Я надавил на дверную ручку...
Дьявол! Тогда, летом, выбор русских между пленом и смертью в пользу последнего, мне, как солдату, внушил уважение. Сейчас ситуация выглядела более щекотливой. Алеся нужна была мне живой. Не ломать же дверь в самом деле!.. Разве натравить Карла? Он должен мне, так пусть пощекочет нервы этой кошке и устоит ночной обыск...
— Русский солдатн, выходи и тебе сохраняйт жизнь... — я сделал пальцы "пистолетом" и нацелился на дверь. Выдохнул: — Паф...
"Да, Шефферлинг, — подумал я. — Ты сам ослабил поводок, и вот результат, торчишь под дверью... С чего ты взял, что эта скифская кошка там, а не сбежала под прикрытием баек Хорста?"
Я посмотрел на часы, взял со стола листок бумаги и нацарапал пару строк. Сложил вдвое и сунул под дверь.


"Алис, детка! Жаль, что не застал тебя. Но мы увидимся в другой раз. Обязательно. Продолжишь упрямиться, я разорву наш маленький контракт. Так что подумай. Ведь я могу получить то, что хочу и без твоего согласия. Но ты же не толкнешь меня на такие мерзости, правда? Это было бы катастрофой для нас обоих. Уверен, ты примешь правильное решение.

P.S. В понедельник протри зеркала лучше. Слишком много разводов.

С наилучшими пожеланиями,

L.S. "

_________________

 » 34. Унтерменш

4

В тот день все снова началось с «забавной истории». Накануне Кнауф встряхнул одну редакцию. Поступили сведения, что кто-то из сотрудников ворует чистую бумагу. Кто конкретно и для каких целей, предстояло выяснить.
—…Я бы перевернул их газетенку вверх дном и допросил по одному. За что-нибудь, да зацепился, — говорил Кнауф. — Но Шторх поступил иначе. Представился этим редакторам-корректорам, попросил сохранять спокойствие, продолжать работу... Наблюдал, наблюдал, и говорит: "Третий от окна, в очках". Представляешь? И ведь в точку! Из двадцати четырех человек вычислить одного, а? Как думаешь, как он понял?
— Возможно… этот третий от окна единственный, кто последовал совету сохранять спокойствие и продолжил работу? — ответил я, подумав.
Кнауф помрачнел:
— Кто проболтался? Гёлль? Дитрих? Сам Шторх?
— Ни тот ни другой. Просто спокойствие в не спокойной ситуации вызывает наибольшее подозрение.
— Хех! Мозер прав. Тебе палец в рот не клади.
Припомнив пару не самых приятных стычек, я ухмыльнулся:
— С каких это пор он так обо мне думает?
— Проснись, малыш! Уж утро наступило… — пропел Кнауф. — Мозеру хотят поручить одно серьезное дельце. Он собирает группу и интересовался тобой. Не прикидывайся, что впервые слышишь.
— Слухи, — отмахнулся я.
Кнауф встал ближе и, внимательно глядя в глаза, тихо ответил:
— Слухи не слухи, но скоро доброжелателей у тебя, Шефферлинг, прибавится. Человек ты в нашей системе новый, и сразу под крылышко к Мозеру? Сам понимаешь, это не всем понравится.

***
Остаток дня этот разговор часто всплывал в памяти.
В стенах с красными полотнами Макс Мозер был легендой. Профессионал, прагматик до мозга костей. Его боялись, его слушались. Под его настроение подстраивались. Немногословный, жёсткий, резкий, он заставлял вспотеть даже самых толстокожих ищеек. На него самого же не действовали громкие слова, на подобострастный «Хайль» нижестоящих он не утруждался и отвечал контурно. Он не прощал служебных промахов и мало кому доверял.
Работать с Мозером — означало быть выше других и уверенно подниматься по карьерной лестнице. Я мог назвать дюжину офицеров гестапо, которые мечтали об этом, но слухи настойчиво прочили такое «счастье» мне.
Конечно, я знал о своих плюсах: уходил и приходил на службу вовремя, ответственно относился к должностным обязанностям, не был замечен в порочащих отношениях. Я хорошо выполнял то, что поручено. Ни больше, ни меньше. Слежка, работа с агентурными связями, доносы, допросы, протоколы… У меня просто не было возможности как-то ярко проявить себя, обратить внимание. В этом плане гестапо в Рейхе сильно отличалось от фельдгестапо, с которым на восточном фронте я имел больше пересечений и знакомств.
Поэтому полагать, что в кабинетной работе я оказался настолько хорош, что мною заинтересовался старый индюк Мозер, было наивно. Без заместителя шефа мюнхенского IV управления здесь не обошлось.
Нет, меня не волновали косые взгляды и домыслы, что «папа толкает сынка» наверх. Меня не интересовала карьера в гестапо, особенно теперь, когда мысли и надежды были связаны с медицинской комиссией и дальнейшем прошением вернуться к военной службе. Я не понимал другого, зачем это отцу?
Возможно, это было связано с тем, что фельдгестапо недавно тоже перешло под крыло IV управления, и отец планировал некий компромисс: отпустить меня на восток, но не в пекло боев и не солдатом, а на менее «горячие» территории, подконтрольные Рейху. Или хотел «увлечь» меня полицейской работой, показать, что и в Мюнхене не обязательно скучать за столом и бумагами. Или же наоборот, оставшиеся до комиссии месяцы захотел потрепать мне нервы неспокойными буднями?
В любом случае, этот странный жест отца не давал покоя.
С момента ссоры, перед похоронами матери, прошло около двух месяцев, но отец ни разу перезвонил, не ответил на мои письма. Я пробовал даже записаться к нему на прием, как к зубному врачу.
Наши отношения никогда не были безоблачными, но теперь, когда матери не стало, это тяготило. С каждым днем я все больше и больше понимал, нам с отцом наконец-то нужно встретиться и поговорить.
***
После службы я поехал домой, на Хорнштайнштрассе. Экономка, наша старая добрая Марта была растроганна до слез, обняла меня, спросила о делах. Также она сообщила, что «хозяина нет», но он собирался на кладбище. Накануне был сильный ветер, и отец беспокоился, все ли в порядке…

Автомобиль я оставил у кирпичной ограды и зашагал по одной из широких дорожек. Было еще светло, но из-за высоких вязов с крепкими ветками в той части Южного кладбища, где была похоронена Ева, царил сырой полумрак, и разрослись папоротники. Только совсем высоко солнце слепящими иглами пробивалось сквозь густые кроны. Темные замшелые памятники, кресты с высеченными именами, надгробные изваяния, почерневшие от времени, — все навевало тоску. Доносились слова молитвы — неподалеку остановилась похоронная процессия.
У подножия скорбящего ангела лежали белые лилии, в красном стекле горела маленькая свеча. Отец, сняв плащ и закатав рукава, протирал платком надгробную табличку, весело кому-то что-то рассказывал.
— Помочь? — спросил я, подвинул ботинком плеть сорванного плюща. — Вот зараза… Как папоротники. Дай волю, не избавишься.
Отец перестал улыбаться. Он оглядел меня, как кого-то лишнего, шмыгнул носом и продолжил работать.
Некоторое время я молча ожидал в стороне. Смотрел на отцовскую спину с потными пятнами на рубашке, огонек за красным стеклом, на ангела с пустыми глазницами и каменную розу, венчающую прямоугольник с высеченным: «EVA SCHEFFERLING, 1923 — 1939»
Странное дело, прошло три года, а сестра как-то стерлась из памяти. Помнил ее, голос, какие-то моменты жизни, веселые и не очень, но лицо ускользало, было размыто, как на неудачном снимке. Зато день похорон я помнил, как будто это было вчера.
Для нашей семьи было важно, чтобы Еву похоронили по католическим нормам, и отец смог этого добиться. Я стоял рядом с матерью, держал ее за руку на случай, если ей снова станет плохо. Жгло глаза. От бессонной ночи, дождя, ветра или что забывал моргать, - не знаю.
Потом был запах: до блевоты вонючих белых лилий и сырой земли. Могильщики бросали ее на гроб, как уголь в печь...

— ...Как себя чувствуешь? — спросил я, больше для того, чтобы прогнать тяжелые воспоминания.
На этот раз отец ответил:
— Спасибо, не жалуюсь.
— Рад слышать. Вот, хотел поблагодарить. Ну, насчет перевода. Когда утром вызвали подписать приказ, я удивился. Даже как-то волнительно. Не подвести бы тебя.
— Я был против и честно предупредил Мозера, что он только зря потратит время, — ответил отец. — Три-четыре месяца, и ты вернешься на восточный фронт к своим офицерским обязанностям. Смысл натаскивать тебя, возиться...
— Хм… Извини. Я думал, что…
— Ты ошибся, — перебил отец, сгреб в охапку траву и ветки, и исчез за кустами. Вернулся через минуту. Отряхнулся, деловито посмотрел на небо, затем на часы, прищелкнул языком и начал собираться.
— Отец, — сказал я, наблюдая за его суетой, — не понимаю, на что ты на дуешься? Да, я рискнул. Ты был с этим не согласен. Но не ты ли учил, что мужчина должен уметь принимать решение и брать на себя ответственность?
— Взял — молодец… От меня чего хочешь?
— Понимания для начала.
— Понимания? А может одобрения?
— Почему бы нет? Когда ты уяснишь, что я солдат. Я боевой офицер, я давал присягу. У меня медаль за ранение, Рыцарский Крест… По учебникам не научишь тому, что умею и знаю я. Или, по-твоему, я должен до конца жизни сидеть на заднице, разгребать доносы, допрашивать абортниц и гомосексуалистов?
— А, то есть, работа скучная? Ну уж… Какая есть. Нудная, скучная, грязная, вонючая, местами очень даже… Не нравится – никто за ноги не держит. Мы же все решили. Зачем ты пришел сюда? Покрасоваться? Или довести, чтобы меня положить сюда третьим? Не дождешься.
Отец говорил спокойно, даже насмешливо. Я, стиснув зубы, смотрел ему в глаза.
— Вижу, тебе нравится делать из меня монстра. Будь я таким, не стоял бы здесь, как… последний осел! И не оправдывался, будто в чем-то виноват!
— А ты, значит, невинный? И совесть внутри молчит... Что ж... Знаешь, Леонхард, я не Господь и не вижу людей насквозь. Но если у тебя тут, все-таки сердце, а не сокращающийся кусок мяса...— я поморщился, потому что отец ткнул мне пальцем в операционный шов, — ты живешь в аду за все то, что сделал… Ну а если тебе в самом деле не в чем себя упрекнуть...
Отец не договорил. Посмотрел с отвращением и сожалением. Затем взял трость, огляделся, не забыл ли чего, и побрел по вымощенной белым гравием дорожке.

_________________

 » 35. Унтерменш

5

...Около девяти в холле послышался лай, застучали каблучки, звякнули ключи — Алеся и Асти вернулись с вечерней прогулки.
Я с раздражением посмотрел на дверь, наполнил бокал вином и снова откинулся на кровати, прислонившись затылком к прохладной стене.
Старый американский Кейстон продолжил стрекотать, как саранча. Там, на экране, было солнечно и тепло. Тридцатое мая тридцать седьмого мы провели за городом. Ева не отходила от меня ни на шаг, плела из цветов венок и примеряла на меня. Мать суетилась с закусками и хлопала по рукам, когда мы вытаскивали из корзинки ее фирменные рулетики с беконом...


Асти влетела в комнату, цокая когтями по паркету, и чуть не опрокинула столик с кинопроектором. Так торопилась облизать мне лицо.
Следом заглянула Алеся.
— Лапы не забыла помыть после прогулки? — спросил я.
Алеся хотела ответить, но закашлялась, поэтому утвердительно кивнула. Отмахиваясь от табачного дыма, она прошла к окну и распахнула его настежь.
— Я все сделала, — сказала Алеся. — Я свободна на сегодня?
— Не все. Ты не объяснила, почему не пришла в субботу.
— Во-первых, я предупредила, что у меня дела, — спокойно ответила Алеся, скрестив руки на груди. — Во-вторых, вы хотели посмотреть фильм и обсудить итальянскую актрису? Ну вот, Флори — ее поклонница, и вообще кинематографа. Уверена, вам было интересно.
— Потом чего спряталась? Из-за твоего упрямства я возвращался в рваной рубашке.
— Жаль, что вам пришлось пережить такие страдания... Герр Шефферлинг, не понимаю, это допрос?
— Да, — ответил я, выдохнув пару колец.
— Тогда вызывайте повесткой. Когда явиться, во сколько и в какой кабинет. Приятного вечера.
Я не мог четко разглядеть Алесю в дыму и полумраке. Темное платье и темные волосы сливались с темной стеной. Глаза, отражая белый свет луча проектора, иногда сверкали, как у кошки. Само лицо тоже видел смутно, но, уверен, оно было дерзким, как и голос.
— А ты изменилась, — сказал я, придвинув ногой стул. Не хотел сейчас оставаться один. — Ладно, садись. Сегодня я получил повышение и по этому поводу купил хорошую бутылочку вина. Садись-садись. Или ты меня до сих пор боишься?
Вопрос сработал как надо. Алеся хмыкнула, села на край, посмотрела на круглый стол с кинопроектором и пепельницей, полной окурков, перевела взгляд на экран. Ева в этот момент позировала — показывала акробатические элементы, садилась на шпагат.
— Это День матери, старая пленка, — пояснил я, разливая вино по бокалам. Надо было с чего-то начать разговор, — Какая пластика, правда? Моя сестра мечтала стать воздушной гимнасткой. Парить в блестящем платье под куполом... Идиотская мечта - прилепить к заднице блестящие перья и выступать в цирке. Немецкая девушка должна мечтать о другом. Впрочем, какая теперь разница?.. Скажи, на похоронах, у матери было много людей?
Вопрос, казалось, ее озадачил.
— Не очень, — ответила Алеся, грея бокал в ладонях. Вино пригубила, быть может, только сделала вид. — Цветов было много. Сказали много теплых слов.
— А отец? Как он держался?
— Как держатся люди на похоронах? Так и он. Если нужны подробности, спросите его самого?
— Брось! — ответил я, — Добрая половина Мюнхена уже знает, что он не хочет меня ни видеть, ни слышать.
— Наверняка, у него есть на то причины, — едко заметила Алеся.
— Конечно. Первая и главная — она, — я кивнул на экран, — Любимица семьи, умница, папина дочка, которую я… убил.
Алеся насторожилась. Ухмылка исчезла:
— Как? Разве она не покончила с собой?
Я включил лампу, чтобы найти сигареты — комната снова обрела цвет, а майский день на экране наоборот, поблек. У ног часто дышала, высунув язык, Асти. Я потер виски. Цветные блики от витражного абажура с непривычки ударили по глазам.
— Многие удивлялись, такая разница между братом и сестрой — почти десять лет, и такие отношения... — сказал я, катая сигарету в пальцах. — Ева в детстве сильно болела. У матери было много заказов, спала за швейной машинкой. Отец тоже редко появлялся дома, поэтому сидеть с сестрой приходилось мне. Я бегал ночью то за доктором, то за лекарствами, читал ей книжки, ухаживал. Даже купал, случалось и такое. Иногда сестра была так слаба, что я носил на руках по дому или на улицу, подышать свежим воздухом. Потом с возрастом все прошло. Она окрепла, занялась коньками, гимнастикой, но для меня она все равно оставалась кем-то хрупким, кем-то кого я должен беречь... Она чувствовала это и доверяла мне. Когда у нее начались месячные, первый раз, она прибежала ко мне, а не к матери... Я думал, у нее не может быть от меня никаких секретов. Но потом все изменилось. Она вдруг стала скрытной, начала избегать меня… Оказалось, у нее появился поклонник, черт его возьми... Я нашел письма в вентиляционной отдушине.
— Нашел? — переспросила Алеся.
— Нашел, — повторил я. — Надо же было узнать, что происходит. Кто этот щенок, что там сочиняет, что в мыслях на счет моей сестры.
— Она бы рассказала сама, позже, когда пришло время.
— Не рассказала бы. Ее поклонник, Клаус, был коммунистом, как и его папаша. Оба на особом счету в полиции, оба участвовали во всевозможных забастовках, беспорядках, когда профсоюзы запретили. Надо было принимать меры, пока история не зашла слишком далеко. Я показал письма отцу и попросил Еву объяснить, что это значит... Но она даже не попыталась оправдаться. Заявила, что любит... Любит! Какая, к черту, любовь в ее возрасте!
— Влюбиться в шестнадцать? — Алеся отвела глаза. — Да, это что-то из ряда вон выходящее. Фантастика.
— Именно. Ребенок, вчера еще шила платья для кукол. Я, отец, мать, — все мы пытались объяснить, что это глупость. Она разрушит свою жизнь, если не послушается. Где они будут жизнь, когда поженятся, на что? Как он будет содержать семью? А если его посадят? Клеймо на ней, на детях, на всех нас! У меня была военная карьера, отца должны были вот-вот назначить на высокий пост. Ему не нужны проблемы "в тылу"!.. Но Ева твердила: "он хороший, он ее любит и все у них будет хорошо". Тогда отец предложил два варианта. Либо Ева забывает про своего Клауса. Либо он решает вопрос с ним сам. Ева тогда так посмотрела на меня, искала поддержки... Но я был полностью на стороне отца. Это было правильное решение. Ева это поняла и сделала правильный выбор.
Алеся вздохнула, покачала головой. Спросила:
— Что же дальше?
— Дальше? — я стряхнул пепел. — А дальше этого сопляка арестовали и отправили в концентрационный лагерь, где застрелили при попытке к бегству… Ева вбила себе в голову, что это не случайность. Я дал слово офицера, что не имею к этому никакого отношения. Но рад, что это случилось сейчас, а не позже, когда исправить было сложнее. Что это было предсказуемо. Теперь-то она должна понимать, от чего мы спасли ее? Ева выслушала, кивнула, даже поблагодарила за заботу. Потом поднялась к себе и повесилась...

...В белом луче кинопроектора играли дым и пыль. Пленка давно кончилась, и на экране было пустое пятно света. Бутылка вина тоже заканчивалась.
— Значит, она все-таки сама? — Алеся первой нарушила тяжелое молчание. — Тогда почему вы сказали, что убили ее?
— Не я. Отец. Когда пронюхал, что надзирателем, который изрешетил этого Клауса, был Фриц, мой очень хороший приятель, — чиркнул я зажигалкой. — Фриц и правда ничего не знал об этой истории. Он просто выполнил свои обязанности. Но, конечно же, в такое совпадение отец не поверил и смерть Евы повесил на мою совесть.
Алеся молчала. По глазам понял, что она тоже не поверила. Я снова потянулся за сигаретами, но портсигар упал. Алеся подняла его и подала мне:
— Леонхард, ваша мать как-то обмолвилась, что Ева — закрытая тема в вашем доме. Запрещено даже ставить снимки сестры на столик с семейными фотографиями... Неужели вам не жаль ее?
— Жаль? — ответил я, — А ей, когда лезла в петлю, не было жаль родителей, меня? Она — рейхсдойче, Шефферлинг. Прежде всего она должна была думать о своей семье и той пользе, которую принесет Рейху. Она могла жить, выйти замуж, нарожать детей и умереть в восемьдесят, в теплой чистой постели, среди внуков и правнуков. Но она пошла за этим коммунистом. Она предала нас, а участь предателей — забвение. Жаль, что моя мать не уяснила этого. Впрочем, ей как женщине, сентиментальность простительна.
— Знаете, вы тоже не ангел! — заметила Алеся не без колкости. — И потом, насколько я знаю, в последний раз вы поссорились с отцом не из-за Евы.
— Не из-за нее, это верно. Но она все поломала. После нее все пошло наперекосяк! И с отцом тоже... Впрочем, хватит. Надоело. Ему не нужен сын? Отлично! Значит, мне не нужен отец!.. — на эмоциях я говорил громко. Алеся морщилась, прикрывая ухо. Злость клокотала в горле. Разговор раздражал не на шутку, становился слишком болезненным, откровенным, и я жалел, что вообще его начал и позволил зайти так далеко. Я демонстративно посмотрел на часы: — Вечер затянулся. Ты, кажется, куда-то торопилась? Можешь идти. Свободна!
Алеся направилась к двери. Долго молчала, невидяще глядя перед собой, словно размышляя. Потом вернулась, села рядом со мной на кровать, глотнула вина и заговорила:
— Историю знакомства наших отцов ты знаешь, я ее пересказывать не буду. Именно потому, что папа жил в Германии, его арестовали. Обвинили в шпионаже в пользу Германской империи. Мы тогда жили еще в Москве и нам пришлось уехать. Мама часто плакала по ночам. Я тоже – боялась, что клеймо дочери «немецкого шпиона» помешает поступить в консерваторию Луначарского, в Минске. Но к счастью, все обошлось. Правда, ненадолго... На третьем курсе мама заболела. Болела тяжело, страшно. Ты был в госпитале, значит, видел, что такое лежачий больной... Это стоны, крики сутками, постоянный уход, запах... Мне казалось, от меня самой пахнет. Пахнут волосы, платье, руки. Даже руки начали трескаться и кровоточить, так часто мыла и терла пальцы… А руки для пианиста — это всё!.. Я приходила домой с занятий на перерыв и приводила маму в порядок. Подружки бегали на танцы, а я готовила, кормила, застирывала простыни... А еще сессия, экзамены! При любой возможности я сбегала из дома, чтобы позаниматься хотя бы полчаса!.. Спина холодела при мысли, что не сдам программу, сыграю плохо, опозорюсь перед комиссией... Было тяжело. Мама долго не соглашалась ехать в больницу. Хотела умереть дома. Потом вдруг согласилась. Я очень обрадовалась. Почти не вылезала из кабинета, наверстывала упущенное… В больницу толком не ходила. Так, забегу на пять минут. Думала, вот отыграю, сдам и приду, обрадую хорошей новостью. А так чего ходить?.. Только когда экзамен сдала, обрадовать было уже некого… Соседка на похоронах сказала, почему мама в больницу согласилась лечь: "чтобы Аля отдохнула. Она со мной измучилась. А у нее экзамены"... Меня как током пробило при этих слов. Я смотрела на пустую кровать, на мамины домашние туфли, фотографии... и думала: отца арестовали, а я переживала о поступлении. Мама умирала среди чужих людей, а я этюды зубрила, чтобы «отлично» получить. Ну вот, поступила, получила… Только как дальше жить с этим?..
Голос Алеси задрожал. Она не к месту улыбнулась, мельком вытерла слезы. Допила вино, сразу целый бокал.
— Зачем ты это рассказываешь? — спросил я.
— Затем, что только дураки учатся на своих ошибках, — посмотрела Алеся на меня. — Вот и не будь им. Пока не поздно лучше переступить через какие-то обиды и амбиции, чтобы совесть потом по ночам не грызла...
Я докурил. Пронеслась вереница сцен, прежде чем ответил:
— Хорошо. Я поговорю с отцом еще раз.
— Поговори. Только, если речь зайдет о Еве, не лги, что вычеркнул ее из жизни. Иначе не просил бы отнести ей цветы на могилу. Иначе, зачем пересматриваешь эту пленку, хранишь ее фотографию в прикроватной тумбочке?
Алеся потянулась открыть ящик в доказательство своих слов, но я с грохотом закрыл его обратно.
— Леонхард, может я не права, но мне кажется, дело вообще не в отце, не в Еве, — продолжила Алеся. Видно, вино развязало язык не только мне. — Сестру ты давно простил, а вот себя... Да, может того мальчика ты не трогал, но все равно винишь себя. Что не защитил сестру, как всегда, не спас. Ведь это тоже твой долг — долг старшего брата… Твоя ненависть, злость на всех вокруг, рискованная выходка с операцией, стремление снова вернуться на войну — ты как будто подсознательно ищешь смерти... Как будто считаешь, что не заслужил мирную жизнь, счастье... Так нельзя, Леонхард. Ева сделала выбор — страшный, неправильный, его не исправить. Но зачем ты идешь той же дорогой?
Алеся говорила так, будто это было написано у меня на лбу. В голосе не было осуждения, скорее понимание. А я чувствовал, будто с меня содрали кожу и выставили перед толпой. Каждый мог разглядеть каждую мышцу, каждый нерв, каждую мысль…
Я стиснул зубы. Надо было ответить, но слова застревали в горле. Кровь стучала в висках. Сигарета догорела, и я едва не обжег пальцы.
— Она еще дышала, когда достал ее из петли... — прохрипел я, не узнавая собственного голоса. — Какого это, когда у тебя на руках умирает самый близкий человек, а ты не можешь помочь... Я любил ее. Хотел ей счастья, хотел оградить... защитить от боли, от проблем... Я не хотел, чтобы так вышло…
Алеся кивнула, вдруг протянула ко мне руку и обняла. Я прижался к ней, как после холода, сполз на колени — они были усыпляюще теплыми.


Остаток вечера, который пошел настолько не по плану, что хотелось вырвать его, как листок календаря, я помнил смутно, фрагментами. За окном шумел тополь, вдалеке дрожал желтый фонарь. Пьяные мысли терялись, путались, как в нити. Алеся гладила меня по волосам, плечу, напевала что-то ласковое, потом, наверное, укрыла одеялом, потому что стало тепло и спокойно.
А еще легче. Как будто прорвался застарелый нарыв, и вонючий болезненный гной вытек наружу... Может быть, к лучшему, что Алеся так "распотрошила" меня? Конечно, я сделал вывод, что впредь с ней надо быть осторожнее, но, что с ней надо быть, сомнений не осталось.

_________________