Пробуждение (любовно-исторический роман, 18+)

— Что это было?

— Общей для декабристов была идея о необходимости отмены крепостного права и установления законодательного равноправия всех граждан, ликвидации сословных градаций.

— А отмена крепостного права — просто сам факт отмены или же они как-то одинаково понимали механизм, способ проведения этой реформы? Будет ли это, как Наполеон сделал в Польше, или же так, как потом сделал Александр II, к примеру?

— Нет. По части «каким образом» либо совсем понимания не было, либо было, но очень утопическое. Но обратите внимание: декабристы были, в общем-то, первым поколением русских людей, увлекшимся новомодной наукой политэкономией, которую только что изобрели. Если взять идею, что крепостное право является тормозом в экономическом развитии страны, — то, что нам сейчас кажется фундаментальным моментом, — я даже не уверена, что они об этом всерьез задумывались. Вообще, традиция привнесения в политику экономики тогда еще не была устоявшейся интеллектуальной линией. Но вот то, что крепостное право безнравственно, для них было главным. То есть для них очень важен был посыл нравственности, справедливости.

— Понятно, то есть отмена крепостного права, понижение сословных барьеров, ограничение верховной власти, что еще?

— Ограничение самодержавия либо в рамках республики, либо в рамках конституционной монархии. Но главное, чтобы был некий выборный орган власти. Что-то вроде парламента, чтобы каким-то образом население голосовало и делегировало представителей. Кроме того, у декабристов в центре внимания были многие вещи, которые нам сейчас кажутся второстепенными, тогда как им виделись вопиющими. Они много говорили о реформе судебной системы, о том, что суды не правосудны и надо что-то с этим делать, это для них в первую очередь тоже был вопрос нравственный. И, конечно, они много обсуждали военные вопросы: рекрутские наборы, условия службы в армии. Поскольку они, офицеры, все это видели с близкого расстояния, им многое хотелось изменить.

— Они считали, что русская армия нехороша?

— Скорее, они (тут, правда, надо бы сделать оговорку о том, кто именно «они», — все-таки консолидированного мнения там не было) как реально служащие офицеры видели массу всяческих недостатков в низовой организации жизни армии. И в том числе обсуждали человеческую несправедливость системы, в которой крестьяне по жребию становились рекрутами и служили 25 лет. По сути, это профессиональная армия. Но им казалось слишком несправедливым, что человек вырывается из привычной крестьянской жизни, отрывается от близких, насильно сменяет судьбу: это ведь жестоко. Я вижу у декабристов такой благодушный порыв если не к установлению всеобщей справедливости, то уж во всяком случае к установлению более справедливого порядка. Плюс у них как у действующих офицеров была масса частных соображений, что лучше так, а не эдак.

М.А. Рахматуллин
Рахматуллин Морган Абдуллович, доктор исторических наук
Работа выполнена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда, проект №01-01-00149а.

Почти 30-летнее царствование императора Николая I часто называют апогеем самодержавия. Действительно, парадный фасад Российской империи никогда еще не был столь блестящим, а ее международный престиж - столь высоким, как в эпоху Николая I. Однако поражает ее внутренняя противоречивость: золотой век русской культуры, первые железные дороги, систематизация законов, оформление идеологической основы российского самодержавия, ряд важных реформ в самых различных областях жизни общества - и разгром движения декабристов, жесткое преследование инакомыслия, гнетущее засилие бюрократической рутины, венгерский поход русской армии 1849 г. и неудача в Крымской войне как своего рода итог правления Николая I. И во всем этом можно обнаружить следы его личного участия, проявления его здравого смысла и духовной ограниченности, непреклонной воли и капризного упрямства, житейского добродушия и мелочной мнительности.

Частная жизнь и государственная деятельность Николая I, его характер, привычки, взаимоотношения с самыми различными людьми нашли отражение в не менее чем 300 дневниках и воспоминаниях современников, использованных мною при работе над политическим и психологическим портретом этого венценосца. В ходе ее я имел возможность еще раз убедиться в том, какой поистине бесценный, с точки зрения историка, материал заложен в этих уникальных источниках. О Николае I писали государственные деятели и генералы, писатели и поэты, заезжие иностранцы и придворные дамы... Писали по-разному, но тем интереснее сопоставить эти высказывания и оценки, складывающиеся, несмотря на свою мозаичность, в достаточно целостный портрет правителя, именем которого называется целая эпоха в истории России. Немалый интерес представляют и многочисленные самооценки и довольно откровенные признания Николая I близким ему людям, которые тоже использовались в настоящей статье.

Личность и деяния Николая I (25.06.1796-18.02.1855), пятнадцатого по счету российского самодержца из династии Романовых, оценивались современниками неоднозначно. Лица из ближайшего окружения, общавшиеся с царем в неформальной обстановке или в узком семейном кругу, как правило, отзывались о нем с восторгом: "вечный работник на троне", "неустрашимый рыцарь", "рыцарь духа". Для других он был "кровавым", "палачом", "Николаем Палкиным" и т.д. По словам одного из современников, лично знавшего Николая Павловича, он поразительным образом "совмещал в себе качества противоположные: рыцарство и вероломство, храбрость и трусость, ум и недомыслие, великодушие и злопамятность <...> Он был верующий, но отличался жестокостью" [1]. Другим бросалось в глаза сочетание в нем "суровости и даже жестокости" с "сострадательностью и великодушием" [2].

Многие негативные оценки личности Николая и его царствованияисходят от А.И. Герцена, не простившего монарху его расправу над декабристами и особенно казнь пятерых из них: ведь многие надеялись тогда на их помилование. Тем не менее Герцен довольно верно расставил акценты при описании внешнего облика царя:

"Он был красив, но красота его обдавала холодом; нет лица, которое так беспощадно обличало характер человека, как его лицо. Лоб, быстро бегущий назад, нижняя челюсть, развитая за счет черепа, выражали непреклонную волю и слабую мысль, больше жестокости, нежели чувственности. Но главное - глаза, без всякой теплоты, без всякого милосердия, зимние глаза" [3].
Другим современникам прежде всего запомнились его низкий и "мало развитый" лоб и сравнительно небольшая голова, которая "покоилась на шее, достойной Геркулеса" [4]. По словам же жены английского посланника в Петербурге леди Блумфильд, Николай и в свои 52 года, бесспорно, был самым красивым человеком, которого она когда-либо видела, "и его голос и обхождение чрезвычайно обаятельны" [5]. Во внешности Николая "было столько властительно обаятельного, - отмечали другие, - что он не мог не нравиться, особенно женщинам" [6].
Приведем и словесный портрет Николая, принадлежащий перу побывавшего в России в 1839 г. французского маркиза Астольфа де Кюстина:

"У императора Николая греческий профиль, высокий, но несколько вдавленный лоб, прямой и правильной формы нос, очень красивый рот, благородное овальное, несколько продолговатое лицо, военный и скорее немецкий, чем славянский, вид. Его походка, его манера держать себя непринужденны и внушительны".
Можно подумать, что Николай маркизу лично глубоко симпатичен. Но нет, лестный отзыв разрушается замечанием, что император, оказывается, "не может улыбаться одновременно глазами и ртом", что "обычное выражение строгости" во всем облике придает ему всегда "суровый и непреклонный вид". Причем, как заключает де Кюстин, "он вечно позирует и потому никогда не бывает естествен, даже когда кажется искренним <...> Император всегда в своей роли, которую он исполняет как большой актер. Масок у него много, но нет живого лица" [7]. Удивительно, как точно сумел подметить французский путешественник такие важнейшие черты личности императора, как склонность к лицедейству и неискренность.
Де Кюстин не мог знать, что царь-лицедей проявил актерские задатки уже в первые дни своего царствования, когда во время личных допросов декабристов он

"вынуждал признания, <...> подбирая маски, каждый раз новые для нового лица. Для одних он был грозным монархом, которого оскорбил его же верноподданный, для других - таким же гражданином отечества, как арестованный, стоявший перед ним; для третьих - старым солдатом, страдающим за честь мундира; для четвертых - монархом, готовым произнести конституционные заветы; для пятых - русским, плачущим над бедствиями отчизны и страшно жаждущим исправления всех зол".
Мастерски прикидываясь чуть ли не единомышленником арестованных, он таким образом "сумел вселить в них уверенность, что он-то и есть тот правитель, который воплотит их мечтания и облагодетельствует Россию" [8].
"Никто не обладал более императора Николая, - пишет его многолетний ближайший сподвижник М.А. Корф, - высоким даром действовать не только на воображение, на рассудок, но и на чувство. В этом отношении искусство его было, можно сказать. волшебное" [9], чем и отличается, заметим, высокое актерское мастерство. Сплошная череда немыслимых признаний, раскаяний, взаимных оговоров декабристов на допросах была обусловлена не в последнюю очередь и тонким лицедейством царя.

Но бывало и так, что Николай давал волю своим чувствам, не прибегая уже к какой-либо игре. Когда, например, С.Г. Волконский, привезенный фельдъегерем из Умани прямо в Зимний дворец, был введен в кабинет Николая I со связанными руками, то "из августейших уст был осыпан бранью и ругательствами самыми площадными" [10]. В большинстве же случаев, когда ему это было нужно, Николай умел обмануть своих собеседников, которые простодушно верили в его искренность, благородство, смелость, тогда как он только играл. И даже Пушкину могло показаться, что "царь почтил в нем вдохновение, что дух державный не жесток. А для Николая Павловича Пушкин был просто шалопаем, требующим надзора" [11]. Снисходительность же монарха к возвращенному из ссылки поэту объяснялась лишь желанием извлечь из этого как можно больше выгоды для власти и для себя лично. Как пишет саксонский поверенный в делах в Петербурге, Николай "был от природы совершенным артистом, и величайшие актеры могли бы еще у него поучиться. Все казалось так просто, так естественно, но чувствовалось между тем, что все рассчитано на эффект" [12]. О "неискренности государя" в камерных ситуациях жизни царского двора пишет в дневниковых записях 1845 г. и неизменно пользовавшаяся милостью Николая фрейлина А.О. Смирнова-Россет, пребывавшая в этой должности с осени 1826 г. [13].

Артистизм Николая I проявлялся и в том, как умело и расчетливо "подавал" он себя публике. Английский путешественник, лицезревший императора во время его визита к римскому папе в конце 1845 г., так передает свое впечатление: "Государь выходит из кареты - в полном мундире с лентой через плечо, со всеми орденами и звездами, с лучезарным лицом, благосклонно улыбаясь направо и налево, он твердым эластичным шагом идет по мраморным ступеням. - «Молодец, да и только! Каждый вершок в нем - царь!» - как говорит Шекспир" [14]. Так он представлял "свою" Россию перед Европой.

По признанию самого Николая Павловича, он никогда не думал вступить на престол, и воспитывали его как "будущего бригадного генерала" [15]. На становлении личности Николая и как человека, и как будущего монарха сильно сказались унаследованные от отца Павла Петровича и деда Петра Федоровича родовые черты характера - бешеная вспыльчивость, почти напоказ выставляемая грубость, самонадеянность, упорство в отстаивании своих намерений и решений. Как зло, но верно заметил Герцен, "его (Николая I - М.Р.) упорность доходила до безумия беременных женщин, когда они чего-нибудь хотят животом" [16]. Все это накладывалось на присущее Николаю с самого раннего детства стремление во что бы то ни стало быть первым, в том числе и за счет морального и физического подавления слабейших [17]. Крайне непривлекательной чертой еще только формирующегося характера подростка Николая было и то, что уже со стороны своих товарищей по детским играм он "не сносил никакой шутки, казавшейся ему обидою, не хотел выносить ни малейшего неудовольствия <...> он как бы постоянно считал себя и выше, и значительнее всех остальных" [18]. И это чувство превосходства над всеми сохранилось у него на всю жизнь, причем Николай был убежден в божественном происхождении своей власти и в том, что так нужно для блага России.

Сказалось на формировании личности Николая и несистематизированное, большей частью поверхностное общее образование. По его собственному признанию, он "в учении видел одно принуждение и учился без охоты" [19]. По обычаям того времени не избежал юный Николай и суровых телесных наказаний, впрочем, не давших ожидаемого воспитателями результата. Тем не менее Николай хорошо овладел четырьмя языками (русским, французским, немецким, английским), неплохо рисовал карандашом и акварелью, играл на трубе (видимо, на тромбоне [20]) и, как пишет граф Олсуфьев, был также "артистом игры на барабане" [21].

"Математика, потом артиллерия и в особенности инженерная наука и тактика, - напишет позже Николай в своих записках, - привлекали меня исключительно; успехи по этой части оказывал я особенные" [22]. И это не было пустой похвальбой. Его современник, инженер по образованию генерал Е.А. Егоров писал, что Николай Павлович "питал всегда особенное влечение к инженерному и архитектурному искусствам <...> Любовь к строительному делу не покидала его до конца жизни и, надо сказать правду, он понимал в нем толк <...> Он всегда входил во все технические подробности производства работ и поражал всех меткостью своих замечаний и верностью глаза" [23].

Поэтому сразу же после женитьбы в 1817 г. вел. кн. Николай Павлович был назначен генерал-инспектором по инженерной части, а спустя год стал командиром гвардейской бригады (с сохранением прежней должности), получив возможность командовать, назначать смотры и взыскивать с подчиненных за малейшую провинность и любое отклонение от буквы воинского устава. В исполнении своего служебного долга он с самого начала "был слишком строг к себе и к другим", и за это "совсем не был любим" своими сослуживцами [24].

Только дома, пишет императрица Александра Федоровна о тех днях, "он чувствовал себя вполне счастливым, впрочем, как и я, когда мы оставались наедине" [25] в роскошных апартаментах подаренного им на свадьбу Аничкова дворца. Дома Николай чувствует себя настолько раскрепощенным, что ничуть не смущается даже своей привычки "продолжительно и громко сморкаться", каждый раз вызывая этим у вдовствующей императрицы Марии Федоровны полушутливую реакцию: "Unser grossen Trompeter fangt schon wieder an" [26]. ("Наш большой барабанщик уже начинает". - Нем.).

В.А. Жуковский, обучавший русскому языку Александру Федоровну, писал, что "ничего не могло быть трогательнее видеть вел. кн. в домашнем быту. Лишь только переступал он к себе за порог, как угрюмость вдруг исчезала, уступая место не улыбкам, а громкому, радостному смеху, откровенным речам и самому ласковому обхождению с окружающими <...> Счастливый юноша <...> с доброю, верною и прекрасною подругой, с которой он жил душа в душу, имея занятия, согласные с его склонностями, без забот, без ответственности, без честолюбивых помыслов, с чистой совестью, чего не доставало ему на земле?" [27].

И вдруг все разом переменилось. Летом 1819 г. Александр I в доверительном разговоре сообщает Николаю и невестке о своем намерении отказаться от трона в его пользу. Весть эта настолько их поразила, что Николай позже сравнивал свое (и жены) ощущение с ощущением спокойно гулявшего человека, когда у того "вдруг разверзается <...> под ногами пропасть, в которую непреодолимая сила ввергает его, не давая отступить или воротиться. Вот совершенное изображение нашего ужасного положения" [28]. Но, объявив Николаю о предуготованной ему судьбе, Александр I не делает никаких попыток начать приобщение младшего брата к государственным делам. Да и сам Николай тоже был инертен, ибо, как он позже признавался, его мало влекло к трону и он со страхом взирал "на тягость бремени, лежавшего на благодетеле моем" [29]. (Александре I. - М.Р.). По свидетельству камер-юнкера В.А. Муханова, когда было решено, что Николай будет царствовать, "он сам устрашился своего неведения и старался по возможности образовать себя чтением и беседами с людьми учеными. Но условия жизни рассеянной, преобладание военного дела и светлые радости жизни семейной отвлекали его от постоянных кабинетных занятий" [30]. К ним он вообще никогда не имел большой охоты, полагаясь в основном на свой здравый смысл [31]. Об исключительно сильном "практическом" уме Николая Павловича пишет, например, очень хорошо его знавшая княгиня Д.Х. Ливен, родная сестра А.X. Бенкендорфа [32].

25 ноября 1825 г. из Таганрога пришло неожиданное известие о смертельной болезни императора Александра I. Однако намерение Николая тотчас заявить свои права на престол было достаточно резко и решительно пресечено военным генерал-губернатором столицы М.А. Милорадовичем, в распоряжении которого были части гарнизона Петербурга. На его предостережение, что "ни народ, ни войско не поймут отречения (цесаревича Константина. - М.Р.) и припишут все измене", что гвардия "решительно откажется принести Николаю присягу", что "неминуемым последствием затем будет возмущение", вел. кн. Николаю Павловичу возразить было нечего. Поэтому, когда утром 27 ноября пришло известие о смерти императора, Николай, имевший достаточно времени для обдумывания своих дальнейших действий, первым присягнул "законному императору" Константину.

В России начался спровоцированный самой царствующей фамилией политический кризис -17-дневное междуцарствие. По меткому замечанию одного из современников, великие князья Константин и Николай, "как Манилов и Чичиков, стояли в дверях, уступая один другому дорогу" [33]. Как говорил французский посланник Лафероннэ, братья "играют короной России, перебрасывая ее, как мячик, один другому". В сложившейся ситуации действия Николая понятны: желая соблюсти законность передачи власти и отвести обвинения в ее узурпации, он хотел во что бы то ни стало добиться приезда Константина в Петербург и получить от него публичное подтверждение факта отречения от престола. В поведении же Константина была некая двусмысленность: вместо того, чтобы поспешить в столицу, как того настоятельно требовала обстановка, он ограничивается витиеватыми письмами матери и брату со словесными уверениями в отказе от трона. Мотив подобных его действий объясняет дочь фельдмаршала М.И. Кутузова Дарья, супруга бывшего адъютанта вел. кн. Константина Павловича Ф.П. Опочинина, пользовавшегося у цесаревича большим доверием. По ее словам, Константин в узком кругу частенько говорил: "На престоле меня задушат, как задушили отца" [34].

Когда окончательно стало ясно, что ждать приезда Константина бессмысленно, Николай в ночь с 13 на 14 декабря предстал перед Государственным советом и зачитал заготовленный М.М. Сперанским манифест о своем восшествии на престол. Рано утром церемония присяги новому императору без всяких эксцессов прошла в Сенате и Синоде. Стали поступать первые известия о присяге Николаю из гвардейских полков. Примечательно, что на все поздравления близких, как пишет личный секретарь императрицы Марии Федоровны, Николай I отвечал: "Меня не с чем поздравлять, обо мне сожалеть должно" [35].

События 14 декабря 1825 г. на Сенатской площади достаточно известны. Решение стрелять боевыми зарядами было принято Николаем и его генералами не сразу. Последним доводом в пользу применения артиллерии стали слова находившегося рядом с Николаем французского посланника: "Становится темно, мне кажется, государь, что без пушек обойтись нельзя, потому что кабаки дадут случай развернуться бунту в городе" [36]. Царь в глубине души и без подсказки француза опасался, что "бунт мог сообщиться черни". Как бы то ни было, но первый день нового царствования закончился кровопролитием. Впрочем, мог погибнуть в этот день и сам император: он все время на виду, и его мощная фигура на коне была отличной мишенью. Но судьба к нему явно благосклонна. Даже когда то ли по нему, то ли просто в сторону окружавшей его свиты последовал ружейный залп из рядов повстанцев, пули лишь "просвистели через [его] голову" [37]. После этого Николай твердо уверовал в то, что его судьбу направляет Божья рука. Поведение Николая I 14 декабря, определяемое ближайшим окружением царя как "бесстрашное", обычно объясняют его личным мужеством, но сам он считал по-другому и без показного кокетства осаживал особо рьяных придворных льстецов: "Я был не так храбр, как вы думаете, но чувство долга заставило меня побороть себя" [38].

После подавления восстания молодому императору самое время было проявить милосердие. но он без всяких видимых признаков душевных переживаний оставил приговор суда в силе, цинично объяснив это "необходимостью дать урок" всем остальным [39]. Более того, царь собственноручно в деталях расписал для военного генерал-губернатора Петербурга П.В. Голенищева-Кутузова весь церемониал казни пятерых декабристов, не забыв даже определить порядок и громкость барабанного боя! [40]. Не удивительно, что впечатлительной императрице Александре Федоровне, от которой у супруга нет секретов, в ночь предстоящей экзекуции, как она записывает в своем дневнике, "все время мерещились мертвецы" [41]. Николай до конца жизни видел в декабристах своих личных врагов, хотя после подавления восстания на Сенатской площади и бунта Черниговского полка на юге страны они уже не представляли никакой опасности ни для него самого, ни для самодержавной власти вообще. Но, как заметил де Кюстин, император Николай I "привык измерять свою силу страхом, который внушает, и сострадание кажется ему нарушением его кодекса политической морали. Одним словом, император Николай не смеет прощать, он осмеливается лишь наказывать" [42].

Николай Павлович стоял у большого стола, покрытого зелёным сукном. Античные черты лица молодого царя были напряжены, покрасневшие глаза, говорили о бессонной ночи, их взгляд сразу остановился на лице вошедшего арестанта. Нахмурившись, Николай, словно пытался что-то понять.

- Ваше Императорское Величество, - стал докладывать полковник Микулич, капитан N-ского полка Сергей Петрушевский по вашему приказу доставлен.

- Вы свободны, полковник, - спокойно произнёс Николай и сделал разрешающий жест рукой.
Всё не отводя взгляда от лица арестованного, он помолчал, при этом хмурясь всё больше. Затем подошёл к сидевшему напротив генерал-адъютанту Толю* и, склонившись, что-то тихо сказал ему.
Потом, глядя в глаза Сергея, заговорил, стараясь сдерживать своё возмущение, которое, однако выдавали его жесты:
- Итак, господин Петрушевский, что вы можете сказать нам? Как, - он развёл руками, - Как вы, гвардейский офицер, герой войны, как вы могли быть замешаны в этом?! – указательными пальцами царь потёр виски. Затем продолжал:- Что можете сказать нам об этой преступной организации?
- Государь, - спокойно отвечал Петрушевский, не отводя взгляд от изучавших его глаз царя, - я считал своим долгом что-то сделать для воплощения некоторых идей с тем, чтобы Россия обрела свободу.
- Хм, это звучит почти смешно, - горькая усмешка скользнула по лицу Николая Павловича. – Ваш долг состоял в служении вашему царю и Отечеству! Понимаете?! Царю и Отечеству! И вы прекрасно этот долг исполняли! Геройски, - он шагнул к Сергею и указал на орден, висевший у того на груди. – Где был ваш рассудок, когда вы изволили связаться с заговорщиками?! – воскликнул Николай, сверкая оловянно-серыми глазами.
- Мне нечего ответить вам, Государь, - не выдержав этого пронзительно-холодного взгляда и опустив голову, отвечал Сергей.
- Вы понимаете, что как император, я могу сделать вашу участь ужасной? – Николай Павлович шагнул к Петрушевскому, будто пытался прочитать его мысли. - Мой долг – покарать преступников! Но я же могу и помиловать, ежели увижу искреннее раскаяние в содеянном…
- Да, Государь, я очень хорошо это понимаю и сожалею о том, что мою участь решает не закон, а лишь единовластная высочайшая воля, - опять глядя в глаза царя отвечал Петрушевский.
Он отдавал себе отчёт, что ответ этот не может понравиться царю, но лгать и запираться полагал бесчестным. Сейчас ему хотелось одного – чтобы допрос поскорее закончился. Сегодняшний день показался вечностью.
- Я прощаю вашу дерзость! – с усмешкой воскликнул Николай и неожиданно спокойно спросил: - Неужели в вас не зародилось хоть капли сожаления о содеянном? Я хочу получить честный ответ, задаю вам этот вопрос не как император, но как офицер, который, как и вы когда-то, служит Отечеству.
Закинув руки за спину, он принялся прохаживаться взад и вперёд, предоставив Сергею обдумать свой ответ.
- Да, я раскаиваюсь… - произнёс тот.
Взгляд царя на миг стал мягче, но сразу же опять сменился стальным холодом, едва после короткой паузы арестованный продолжал:
- Я раскаиваюсь только в одном – в том, что лишил свою семью отца и мужа.
Николай замер, уставившись в лицо Петрушевского. Немного помолчав, спокойно произнёс, не отводя взгляд:
- Ну что же, я найду способ заставить раскаяться вас во всём, - и сделав жест рукой, приказал: - Уведите его!"

Что касается Николая и следствия. Не будем забывать, что Николаю и следствию классифицировать затею декабристов было, в общем, не надо и не интересно. Их задачей было понять, какой приговор, какой срок кому дать. И как сделать, чтобы такое безобразие больше не повторилось. Да, они действительно отбросили какое-то количество версий. Они убедились, что за заговором не стоит какая-либо крупная фигура из российских сановников, что за заговором не стоит «рука Запада»: это всерьез проверяли, поскольку тогда подозревали всяческие масонские, иллюминатские объединения. И что нет никакого финансирования со стороны западных правительств, особенно британского. Это все проверили. А дальше… Понимаете, есть одна вещь, очень мешающая нам разобраться в той ситуации. На самом деле, непонятно, за что же декабристов осудили в конце концов. Потому что если за восстание, то большинство участников тайных обществ в восстании не участвовали. То есть, получается, наказали не за мятеж, а за участие в тайном обществе. Но что конкретно было составом вины: готовность вести какую-то «несанкционированную политическую деятельность» (говоря современным языком) или же рассуждения о необходимости реформ, т.е. идейная сторона? Если помните, советская концепция всегда напирала на то, что самодержавие боялось идей декабристов, боялось, что если народ узнает, что декабристы хотят того-то и того-то, то он сметет царскую власть и пр. Это подавалось именно как испуг перед идеями, перед концептуальной стороной.

— А в действительности?

— Мне кажется, что идейная сторона как раз не была предметом рассмотрения следствия. Правительство не устраивал сам факт того, что эти молодые люди занялись «несанкционированной политической деятельностью»: им никто не говорил, что они могут рассуждать о реформах в России.