Тук-тук. Это я. Малость невменяемая, но все же..))
— Рыжий папа, рыжий дед, рыжим стал весь белый свет, — выводил Яков с потугами на вокал, аккомпанируя себе деревянными ложками по столешнице антикварного столика.
— Швет! — Сонька сидела на полу, стучала ладошками по перевернутой кастрюле и выкрикивала концовку каждой строчки.
— Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой! — наяривал домовёнок.
— Япатай! — с таким вдохновением вторил ему ребёнок, что я не выдержала, отложила в сторону массажную щетку и присоединилась к дуэту:
— А я дедушки не бил, а я дедушку любил!
— Бубий! — Дочь надела кастрюлю на голову и звонко из-под неё булькала.
Тогда мне было весело, а ночью… накануне ночью я не знала плакать мне или смеяться... К нашей спальне примыкает детская. По моему требованию в смежной стене сделали дверь, чтобы в любой момент был беспрепятственный доступ к ребенку. Обычно Софийка крепко спит до самого утра. Но вчера она проснулась, сама открыла дверь и пришла ко мне. Я обнимала лежащего на мне Мора и таяла от его поцелуев, когда он переместился к груди, повернула голову и увидела стоящего возле кровати ребёнка. Пока я приходила в себя, Сонька, цепляясь за простыню, с кряхтением залазила на постель. Мой обласканный муж не мог понять, почему я вдруг стала его спихивать и отталкивать.
— О боги… — Мор со стоном отстранился, лёг рядом и накинул на себя одеяло.
Подхватившись, я надела халат, забрала дочь и ушла в детскую комнату. Вновь засыпая, она держалась за мой палец, но стоило мне только аккуратно его высвободить, как она просыпалась и начинала тихонечко всхлипывать: «мамочка…». Ручка давно разжалась, а я все сидела, смотрела на своё сокровище, сторожила её сон и размышляла. Наверное, мне потребуется помощь няни. Но я не представляла рядом с Софийкой постороннюю чужую для нее женщину. Сейчас у меня гостит Бэс, она много времени уделяет племяннице, но в одно прекрасное утро она может исчезнуть так же внезапно, как и появилась. Домовёнок неплохо справлялся с ролью няньки, но как только на виллу возвращался Мессир, Яков тут же испарялся. Всё бы ничего, да только Мор требовательный мужчина и для него не имеет значения день сейчас или ночь, и мне придётся изворачиваться почище ужа на сковородке.
А еще и бессмертие… Я отказалась от него, объяснив, что ни одна человеческая женщина, будучи матерью, и злейшему врагу не пожелает пережить своих детей. В Соне нет ничего сверхъестественного, и её жизнь продлится, сколько предназначено свыше. И у нас, людей, считается естественным и нормальным, что дети хоронят своих родителей, а не наоборот.
— Ты понимаешь, что это значит? — спросил Мор, выслушав мои объяснения. Не столько тон его голоса, сколько сила ему присущая, заставила меня поёжиться. Она парализовала мой язык, и я кивнула, выражая согласие. — А теперь послушай меня, женщина: я не стану тебя уговаривать — это вопрос решенный. Научись беспокоиться только о тех вещах, на которые ты можешь хоть как-то повлиять, а не о тех, над которыми ты вообще не властна. Со всем остальным придется смириться.
Я смотрела на мужа немигающим взглядом кошки, в голове была такая неразбериха и давящее чувство безысходности, что следующий вопрос застал меня врасплох:
— Твоя дочь, это всё? Или есть ещё причина?
Как советовал домовой: не знаешь, что соврать — говори правду.
— Есть, Мессир. Но она… несущественна. — Врать не имело смысла, правду он и сам знал: если измена распространяется на мысли, то я уже была виновна…
…Я привезла Софийку в Рим. В косметическом салоне ей прокололи уши, и она наконец-то заполучила вожделенные серёжки, а я удовольствие созерцать счастливое личико дочери. Она заглядывала во все отражающие поверхности, трогала серьги руками и была готова часами слушать комплименты, пока возле меня колдовали косметолог и маникюрша. После салона я, немного поплутав, выбираясь из бойких туристических мест, нашла тихий переулок с ростичерией — небольшим ресторанчиком с домашней кухней. Такие заведения с удовольствием посещают сами итальянцы.
Усадив дочь на стул и устроившись сама, я читала меню и поглядывала на маленькую кокетку, раздающую воздушные поцелуи всем, кто имел неосторожность ей улыбнуться. Безусловно, это проделки её тётки, больше не кому.
— Что леди желают выпить? — Свободный стул отъехал в сторону, к нам присоединился мужчина, назвать которого джентльменом можно было с большой натяжкой.
— Леди желают побыть в тесном женском кругу — у нас свои секреты, знать о которых тебе совсем необязательно, Бальтазар.
— Хочу компот! — заявила Сонька. Когда она не баловалась, то произносила слова четко и внятно.
— Софья, да ты совсем взрослая девушка. — Бальтазар направил свое обаяние на слабое звено. — Так хорошо разговариваешь… Выглядишь сногсшибательно. Настоящая красавица… как твоя мама.
Дочь впитывала его слова как губка и не сводила с него глаз: мужское внимание было ей в диковину. Мор она видела редко, а когда такое случалось, он не обращал на неё внимания либо оставался вежливо-равнодушным. Яков в расчет не шёл. И сейчас всё, что произносил демон, обращаясь к ней, падало на благодатную почву. Если б в моей жизни не было Мессира, то я бы, скорее всего, сейчас расплакалась. Но его отношение ко мне позволяло смотреть на сидящего рядом мужчину почти равнодушно. Или это сказывались лекции Иегудиила: «Ты не можешь всегда контролировать события, происходящие в твоей жизни, однако ты способна держать в узде свои чувства». Вот я и держала. Так туго натянув вожжи, что побелели костяшки пальцев, держащих папку меню.
— Тира, спустись с высот на землю и расслабься. — Бальтазар внимательно разглядывал мою разнесчастную физиономию, потом наклонился и поцеловал, осторожно и очень нежно.
— Соня, допивай компот и поехали. Дома пообедаем. — Это выглядело как позорное бегство, но лучше так, чем возврат к исковерканным отношениям и разбитым надеждам.
Дочь, почувствовав моё изменившееся настроение, не стала сопротивляться, требуя обещанное мороженое, и послушно сползла со стула.
Посадив ребёнка в детское автомобильное кресло, я закрепила ремни и повернулась к демону сказать до свидания. Мысль о том, что я, может быть, никогда больше его не увижу, причиняла почти физическую боль.
— Не хочешь поцеловать меня на прощание? — усмехнулся он.
— Лучше не надо, — вздохнула я, села за руль и запустила двигатель.
— Береги себя. — Прозвучало словно пророчески. — Я не часто бываю добрым. — Дрянная улыбка, появившаяся на его лице, была красноречивее слов.
— А что ты мне сделаешь? — Пустила я парфянскую стрелу.
— Ничего такого, чего б ты сама не захотела.
— Именно этого я и боюсь. — Захлопнув дверцу, я сорвала с места машину под возмущенный визг колёс.
И вот теперь это несущественное могло обернуться бесконечной головной болью и никому не нужными извечными волнениями. Куда проще: прожил, умер, родился заново и в случае удачного стечения обстоятельств живи себе дальше и в ус не дуй.
— Мессир, у меня совсем нет шансов убедить вас изменить решение?
Мор воззрился на меня с любопытством энтомолога, у которого приколотая бабочка вдруг взяла да и задёргала крылышками…
Устав размышлять, я вернулась на супружеское ложе. Мор не спал. Я прильнула к нему всем телом и закрыла глаза.
— Иногда женщине нужно давать немного свободы. Это благотворно влияет на совместные отношения. — Его слова прозвучали ответом на мои мысли. Я знала, что от него мало что могло укрыться, но всё равно удивилась. Мне было приятно и захотелось ответить взаимностью. Я растянулась на нём сверху, поцеловала в подбородок и сказала:
— У меня самый терпеливый и лояльный муж на свете. Я тебя люблю, Мессир.
— В твоём сердце нет любви. Уважение, страсть есть, а её нет. — Я заглянула в его глаза и вздрогнула, опомнившись, на ком лежу — предопределённый всегда быть без чувств, без эмоций его взгляд отражал пустоту.
Эльфийскую его маму за ногу, мне и вечности, наверное, не хватит, чтоб понять своего мужа и отличить блеф от истины. А может, мне просто этого не дано? Я разозлилась, сползла с него и повернулась спиной. «Надо будет поинтересоваться у Благородия», — успела я подумать и оказалась в том положении, в котором меня застала Сонька. Глаза Мора сияли от смеха. «Нет, точно, вот возьму и спрошу у Наставника», — последняя связная мысль, что посетила меня перед тем, как всё вылетело из головы.
Иегудиил словно подслушивал — появился к завтраку. Складывалось впечатление, будто ночью я только и делала, что стояла на коленях перед его портретом и просила почтить своим присутствием.
— Благородие, вас там что, не кормят? — я кивнула наверх, — или столовая на переучет закрылась?
— Не ропщи, отроковица! — Он подливал в кофе молоко и улыбался.
— Ну, по сравнению с тобой я, можно сказать, и не родилась вовсе… А поздороваться с Его Святейшеством? — крикнула я пробегавшей мимо Софийке . Она повернулась, показала Иегудиилу язык и понеслась дальше. — Не любит она тебя чего-то, Благородие, — я извинилась за дочь.
— Зато я догадываюсь, кого она любит. — Это прозвучало как укор моему воспитанию. Я сделала вид, что не услышала и спросила его о том, что волновало меня сейчас гораздо больше Сонькиных предпочтений.
Если я правильно поняла архангела, то выходило, что эльфы специфически используют то, что я называла разумом. У них другой вид здравого смысла, потому что другое субъективное состояние. Они вроде существ с другой планеты.
— Таинственные инопланетяне… — пошутила я.
— Таинственность — не совсем верный термин, — поправил меня, не принявший шутку Благородие. — Эльфы по-другому общаются с повседневным миром, в котором ты привыкла жить. Поведение твоего мужа кажется тебе непонятным, потому что ты не разделяешь его взглядов. А поскольку у тебя нет никаких стандартов, чтобы… — Иегудиил задумался, подбирая нужное слово, — … чтобы измерить, что есть повседневный мир для эльфа, тебе проще думать, что его поведение не поддаётся твоему пониманию.
— М-да, — многозначительно изрекла я и поблагодарила архангела за пояснения, не забыв поинтересоваться, не слишком ли я его задерживаю, намекнув, что пора отчаливать, и отсутствие Мора на данный момент еще не повод угощать его целый день изысками нашего повара.
Благородие намёк понял, отложил салфетку и произнёс:
— Тира, в тебе словно уживаются два человека — женщина, которую я знал до замужества, и женщина, что сидит сейчас предо мной. И если б этим женщинам довелось встретиться, они бы друг друга не узнали.
— Не всегда коту масленица, ой, пардон, архангелу Пасха, Иегудиил. — Я скромно потупила глаза, едва сдерживаясь, чтоб не рассмеяться.
Наставник вздохнул, поднялся и обвёл взглядом стол. Положив в карман пару конфет, он поцеловал меня в щёку и растаял в воздухе. Я потянулась за сигаретой.
— Бросай курить, — донесся до меня голос Благородия, — откажись от вредной привычки.
— Жизнь вообще одна большая вредная привычка! — выкрикнула я, задрав голову вверх.
— Не гневи Его. Цени Им данное и стремись приумножать Его дары.
— Нет, ну это невозможно! — Я выкинула сигарету и ушла в дом.
— Научись говорить «нет» и вовремя уйти от греха. — Он преследовал меня по пятам.
— Ты заметил, я к тебе и не приближаюсь! — Я смеялась во весь голос, а Благородие резко унялся, оставив меня наконец-то в покое.
Наверное, я всё же Его разгневала…
Ну на кой ляд сдалась мне едва приметная кнопка на панели кухонной плиты, если я на кухню захожу лишь для того, чтоб поинтересоваться меню или заказать плюшки для Якова. Однако принесло ж меня… Захотелось вдруг кофе... Караулила, чтоб не убежал и рассматривала утварь. А потом… Всё-таки стадное чувство сильный мотиватор: все на что-то жмут, куда-то проваливаются, и мне надо — интересно, что же получится?
Дерьмо получилось. Причём полное. Я провалилась подпол и оказалась в тёмном тоннеле. Из освещения только моё собственное свечение. Насколько хватит — неизвестно, что делать дальше, тоже не понятно. Орала, звала на помощь и ползла вперёд. «Сгусток слабоумного энтузиазма» — это обо мне. Я ползла, рассматривала стены, материлась и рассуждала о том, что кладка тоннеля настолько старая, что ни как не могла быть чьей-то диверсией. Скорее всего, это был ещё один путь в невидимый Замок. Что тоже неутешительно: поди знай, в какое измерение попадёшь и где окажешься. А вдруг после очередного поворота я свалюсь на голову какому-нибудь чудовищу? Или у него будет три головы… — с фэнтези у меня было туго, но и этого хватило, чтоб не почувствовав под четырьмя конечностями твердой опоры, кричать во всё горло «ёрш вашу медь, всех вас в дрыгало и мать! мать!! мать!!! вашу раз так и раз эда-а-а-ак!!!» и лететь в неизвестность…
— Ну, у вас, принцесса, и лексикон. Сапожник позавидует.
Юбка во время полёта вниз задралась на голову, но и не видя чудовища, я знала — оно с одной головой. Его руки по-хозяйски легли мне на ягодицы, раздался звук, характерный для раскрывающихся огромных крыльев. И всё. Нет больше принцессы. Есть женщина, что летела в Ад, впившись поцелуем в губы прекрасного чудовища и не обращавшая внимания на клыки, рассекавшие кожу. Задавленная тоска по демону вырвалась из-под контроля и накрыла лавиной. «Господи, какая же я тварь» — отголоски совести заглохли под бухающими ударами двух сердец, будто стучавших в грудь друг другу и просивших пустить. И нет такого закона во Вселенной, запрещавшего слиться двум существам во едино, соединив две половины целого. Одно уродливо и извращённо, второе безоглядно и наивно, они любили одной им самим непонятной любовью.
У молящегося Наверху в небесной обители архангела иконы замироточили кровавыми слезами, когда вырвавшийся из груди демона крик возвестил Ад о зарождении новой жизни. Лишь третья сила — Всадник — хладнокровно, целеустремлённо прокладывала дорогу, возвращаясь из иных миров, подчинявшаяся и Тому и Другому и в тоже время никому, обособленная, недоступная, она стремилась сквозь пространства, чтоб вернуть свой источник.
…Рассеянная нездешняя улыбка… низкий бархатный полушепот… сознание затопило накатившее возбуждение, вожделение, смешанное с болью… рот, словно созданный произносить бесстыдные слова в полумраке… Я лежала, запрокинув голову. Острым когтем демон вырезал причудливые знаки, обвивавшие меня точно пояс. Раздвоенный язык очерчивал, углублял контур, кровь из его руки стекала в витиеватые бороздки, впитывалась и подсыхала.
— Дорогой, что это? — Я приподнялась на локтях и рассматривала выпуклую вязь.
— Это… — Он не успел договорить, вскинул голову, как хищный зверь почуявший другого зверя и исчез, оставив меня одну.
— Я тебя не звал, — приветствовал демон Всадника.
— Верни то, что тебе не принадлежит, и я тебя не трону.
— Я забрал то, что никогда твоим не было.
— Женщина моя. Перед Богом и людьми.
— Это не ко мне — категории не подходят.
— Не тяни время, это ничего не изменит.
— Можешь пожаловаться на меня в международный суд в Гааге. — Демон рассмеялся, обнажив клыки, и принял тот же облик, что и стоящий перед ним Всадник — человеческий. Только их глаза: светлые, почти белые и черные — зловещие глаза с ужасающим безжалостным взглядом — убивали всякую иллюзию.
— Переговоры окончены. — Всадник сбросил маску дипломата и смотрел на демона как на папуаса, увешанного акульими зубами. В его руке появился меч.
— Принц, хватит разговоров, я от страха уже наложил в штаны. — Два огненных шара, разгораясь, рождались из ладоней демона.
Ни звука человеческого голоса, ни шороха перемещающихся тел — только безмолвная холодная ярость меча и смертоносные огненные снаряды. Всадника убить невозможно. Демон силён, вынослив и уязвим. Схватка не может продолжаться до бесконечности. Вариантов нет — Всадник убьёт, не задумываясь: пленные ему не нужны. Демон — воин Ада, сколько жил, столько и убивал. Но Тёмного Принца убить нельзя. Круг замкнулся. Демон сражается за себя и две жизни, что теперь от него зависят. Погибнет он — умрут и они. Поэтому он будет биться, пока дышит…
Наверное, я заснула. На меня вдруг нахлынули потоки странных и неистовых эмоций. Удар был такой силы, что я открыла глаза и подскочила. Не став искать свою одежду, я напялила первое, что попалось под руку и пошла бродить по адским апартаментам Бальтазара, разыскивая хозяина. Схватилась за ручку закрытой двери и зашипела, одёрнув руку — металл словно раскалился. Намотав подол рубашки, я резко повернула и распахнула дверь. От едкого серного дыма к горлу подкатила тошнота, по глазам резанули яркие вспышки огня, но страшнее всего были ненависть и ещё какое-то безликое чувство, определить которое я не смогла. Ноги подкосились, и я упала, сжавшись в комок, закрыв глаза и заткнув уши. Голову разрывала боль, будто по голому черепу долбили молотком. Из ушей и носа хлынула кровь.
— Что вы делаете?! Прекратите!! Не надо!! — кричала я, катаясь по полу от боли.
Меня никто не слышал. Захлёбываясь кровью, рвотой и слезами, я потеряла сознание…
Он услышал её крик. Отвлёкся и тут же пропустил удар меча, раскроивший тело и обжегший внутренности. Словно удивившись, он смотрел на зияющую смертельную рану и медленно оседал, пока колени не коснулись пола. Под его меркнущим взглядом Всадник поднял на руки бесчувственную женщину. Голова запрокинута, длинные волосы, свисая, прощально коснулись демона. Зажав рану руками, пытаясь удержать вытекающую из него жизнь, он собрал силы для последнего рывка и переместился…
— Мой Бог… Мой Апостол… — Умирающий демон высшего уровня, лежал на каменном полу у ног двоих, которым был предан фанатично и служил до последнего. — Жизнь за жизнь… прошу вас…
— Как же мне дороги Всадники, кто б только знал… — Апостол Ада вопросительно посмотрел на брата.
— А что мне с этого будет, кроме радости, что у хороших людей горе? — ответил Бог Смерти, и братья рассмеялись изощрённой циничной шутке.
Демон их не слышал, он лежал с закрытыми веками, видел своего неродившегося сына и его мать, маленькую ведьму с колдовскими глазами…
Очнулась я дома. Увидев Мора, сразу всё вспомнила… поняла… и зашлась в беззвучных рыданиях, отключившись от действительности. Он взял руками за плечи и осторожно встряхнул. От неожиданности я вскрикнула. Светло-голубые глаза оказались напротив моего лица, я смотрела в них, быстро-быстро смаргивая слёзы.
— Вы убьёте меня, Мессир?
— Дурочка, — очень тихо сказал он, — какая же ты дурочка…
И вышел из спальни, ничего не добавив.
Потом появился Иегудиил.
— Куда он ушёл, Благородие?
Архангел молчал.
— Он отправит меня на аборт?
— Иногда лечение опаснее самой болезни…
Мор вернулся ночью. Я ждала его и боялась. Всё было как всегда и всё-таки не так. Острее, пронзительнее, сильнее… словно умираешь от блаженства. Там, на вершине, на гребне экстаза я чувствовала себя человеком, который отмучился…
К вечеру следующего дня до меня дошло — это не конец, это начало бессмертия. Если, конечно, уместно такое определение. И ещё дошло — у ребёнка демона появился сосед, с каждым часом набиравший делившиеся клетки, словно старался не отстать от брата. В моей голове что-то сдвинулось: я не хотела никого видеть, впадала то в истерику, то в безудержный хохот. Затихала лишь, когда возвращался Мор. Как за оплот благоразумия я цеплялась за него и находила успокоение. Он дарил мне любовь, не запятнанную никакими ожиданиями и сомнениями.
Я сидела в шезлонге на нашем частном пляже, смотрела на море и ждала яхту, которая никогда не придёт. Положив на впалый живот руку, я водила пальцами по выпуклым шрамам вязи и мечтала о несбыточном. Передо мной развернулась поразительная галлюцинация: белая палата — то ли лазарет, то ли реанимация — на кровати объект моих мечтаний с перемотанной бинтами до подмышек грудью. Лицо бледное, черты заострились как у покойника. Я склонилась, прикоснувшись к его губам, поправила волосы и положила руку ему на грудь.
— Осторожно, ливер заштопан.
Икнув, я дёрнулась и отпрыгнула.
— Сукин кот, ты живой!
— Тирка, война — х**ня, главное — манёвры. — С бледного лица на меня смотрели лихорадочно блестевшие карие глаза, рот кривился в ухмылке.
— Точно, живой! — я рыдала, крыла его на чем свет стоит и опять рыдала.
— Ёпт, ну и семейка: один не добил, так другая затопит.
Он упомянул семейку, и я заволновалась:
— А ты у меня появишься? Когда? А на чём ты появишься? И как мне отсюда выбраться?
— Кошмар. Ничего не меняется: как тарахтела всё время, так и тарахтишь.
— И всё же, Бальтазар! — От нетерпения я притопнула ногой.
— Не думаю, что твой муж ждёт меня на вилле с распростёртыми объятиями… На яхте… потом… я быстро…
Разговор исчерпал все его силы. Погружаясь в сон, он шевельнул рукой, и я очутилась дома. Обхватив голову руками, я простояла минут десять, уставившись в одну точку, потом опомнилась:
— А где моя дочь?.. Софийка-а-а!.. Бэ-э-эс! Вы где? — Я вылетела в парк, продолжая звать, — я вам такое сейчас расскажу, вы ни за что не поверите !