Булат Окуджава

ТЫ ТАКОЙ. ВЫШЕ НЕБА ЛЮБОГО...
Из Медеи Кахидзе

Ты такой. Выше неба любого,
что стелет облака, клубя.
Я всего лишь зернышко бобовое...
Ну разве я достойна тебя?

Ну куда мне до твоего света?!
Шагать мне до него, шагать...
Вот и платье апрельского цвета
не сшитым осталось опять.

Я стою у реки -- поздний путник.
Лишь река разделяет нас.
Сколько всяких дорог я напутала,
пока до тебя добралась.

Сердца моего порог высокий
запрещу другим обивать...
Только и с тобой, гордый сокол,
не бывать мне, знать, не бывать.

Первая к твоему огню греться
я дорог сама не расстелю.
Зимним холодом своего сердца
удивлю я тебя, удивлю.

Развеселой песней небесной
сожаления отведу.
Буду я счастливой невестой
ходить у людей на виду.

Я укрою любовь мою большую.
Никогда тебе не расскажу,
что, когда на тебя гляжу я,
словно в храм Грузинский вхожу.

Все обиды свои позабуду,
не промолвлю злого ничего...
Я свирелью звонкою буду,
вынутой из сердца твоего.
___________________________________

«Продолжается музыка возле меня...»

Продолжается музыка возле меня.
Я играть не умею.
Я слушаю только.
Вот тарелки, серебряным звоном звеня,
на большом барабане качаются тонко.
Вот валторны
восторженно
в пальцы вплелись.
Вот фаготы с каких-то высот пролились,
и тромбонов трудна тарабарская речь,
две вертлявые скрипки идут на прогулку
между мной и кулисами
по переулку,
не сходя с музыкантских мозолистых плеч...
Все известно!
Нельзя ли чего поновей?
Не смычком — по струне, например,
а струною -
по стене, например...
Или чтоб за стеною
старательно старый запел соловей...
Соловей?..
А нельзя ли чего поновей?
___________________________________

ЧЕРНЫЙ ВОРОН СКВОЗЬ БЕЛОЕ...

Черный ворон сквозь белое облако глянет -
значит, скоро кровавая музыка грянет.
В генеральском мундире стоит дирижер,
перед ним - под машинку остриженный хор.
У него - руки в белых перчатках.
Песнопенье, знакомое с давешних пор,
возникает из слов непечатных.

Постепенно вступают штыки и мортиры -
значит, скоро по швам расползутся мундиры,
значит, скоро сподобимся есть за двоих,
забывать мертвецов и бояться живых,
прикрываться истлевшею рванью...
Лишь бы только не спутать своих и чужих,
то проклятья, то гимны горланя.

Разыгрался на славу оркестр допотопный.
Все наелись от пуза музыки окопной.
Дирижер дирижера спешит заменить.
Те, что в поле вповалку (прошу извинить),
с того ворона взоров не сводят,
и кого хоронить, и кому хоронить -
непонятно... А годы уходят.

Все кончается в срок. Лишней крови хватает.
Род людской ведь не сахар: авось не растает.
Двое живы (покуда их вексель продлен),
третий (лишний, наверно) в раю погребен,
и земля словно пух под лопатой...
А над ними с прадедовых самых времен -
черный ворон, во всем виноватый.
_________________

СОЕДИНЕНИЕ СЕРДЕЦ

Соединение сердец --
старинное приспособленье:
вот-вот уж, кажется, конец --
ан снова, смотришь, потепленье.

Вот-вот уж, кажется, пора,
разрыв почти увековечен...
Но то, что кажется с утра,
преображается под вечер.

Соединение сердец --
старинное приспособленье...
Но если впрямь настал конец,
какое, к черту, потепленье?

Но если впрямь пришла пора,
все рассуждения напрасны:
что было -- сплыло со двора,
а мы хоть врозь, но мы -- прекрасны.

И в скорбный миг, печальный миг
теряют всякое значенье
все изреченья мудрых книг
и умников нравоученья.

Понятны только нам двоим
истоки радости и муки...
И тем живем, на том стоим,
и утешаемся в разлуке.
___________________________________

«Март великодушный»

У отворенных
у ворот лесных,
откуда пахнет сыростью,
где звуки
стекают по стволам,
стоит лесник,
и у него —
мои глаза и руки.
А лесу платья старые тесны.
Лесник качается
на качкой кочке
и все старается
не прозевать весны
и первенца принять
у первой почки.
Он наклоняется — помочь готов,
он вслушивается,
лесник тревожный,
как надрывается среди стволов
какой-то стебелек
неосторожный.
Давайте же не будем обижать
сосновых бабок и еловых внучек,
пока они
друг друга учат,
как под открытым небом
март рожать!
Все снова выстроить — нелегкий срок,
как зиму выстоять, хоть и знакома...
И почве выстрелить
свой стебелек,
как рамы выставить хозяйке дома...

...Лес не кончается.
И под его рукой
лесник качается,
как лист послушный...
Зачем отчаиваться,
мой дорогой?
Март намечается
великодушный!
___________________________________

Союз друзей
(Старинная студенческая песня)

Ф.Светову

Поднявший меч на наш союз
достоин будет худшей кары.
И я за жизнь его тогда
не дам и самой ломаной гитары.
Как вожделенно жаждет век
нащупать брешь у нас в цепочке...
Возьмемся за руки, друзья,
друзья, возьмемся за руки,
чтоб не пропасть поодиночке.

Среди совсем чужих пиров
и слишком ненадежных истин,
не дожидаясь похвалы,
мы перья белые свои почистим.
Пока безумный наш султан
сулит дорогу нам к острогу,
возьмемся за руки, друзья,
возьмемся за руки, друзья,
возьмемся за руки, ей-богу.

Когда ж придет дележки час,
не нас калач ржаной поманит,
и рай настанет не для нас,
зато Офелия всех нас помянет.
Пока не грянула пора
нам отправляться понемногу,
возьмемся за руки, друзья,
возьмемся за руки, друзья,
возьмемся за руки, ей-богу.

1967

_________________

КРИЧАТ ЗА ЛЕСОМ ЭЛЕКТРИЧКИ...

Кричат за лесом электрички,
от лампы - тени по стене,
и бабочки, как еретички,
горят на медленном огне.
Сойди к реке по тропке топкой,
и понесет сквозь тишину
зари вечерней голос тонкий,
ее последнюю струну.

Там отпечатаны коленей
остроконечные следы,
как будто молятся олени,
чтоб не остаться без воды...
По берегам, луной залитым,
они стоят: глаза - к реке,
твердя вечернии молитвы
на тарабарском языке.
Там птицы каркают и стонут.
Синеют к ночи камыши,
и ветры с грустною истомой
все дуют в дудочку души...
_________________

МГНОВЕННО СЛОВО. КОРОТОК ВЕК.

Мгновенно слово. Короток век.
Где ж умещается человек?
Как, и когда, и в какой глуши
распускаются розы его души?
Как умудряется он успеть
свое промолчать и свое пропеть,
по планете просеменить,
гнев на милость переменить?
Как умудряется он, чудак,
на ярмарке
поцелуев и драк,
в славословии и пальбе
выбрать только любовь себе?
Осколок выплеснет его кровь:
«Вот тебе за твою любовь!»
Пощечины перепадут в раю:
«Вот тебе за любовь твою!»
И все ж умудряется он, чудак,
на ярмарке
поцелуев и драк,
в славословии
и гульбе
выбрать только любовь себе!
___________________________________

Из реверансов Булата Окуджавы XIX веку...

Былое нельзя воротить
А. Цыбулевскому

Былое нельзя воротить -- и печалиться не о чем:
у каждой эпохи свои подрастают леса.
А все-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеичем
поужинать в "Яр" заскочить хоть на четверть часа.

Теперь нам не надо по улицам мыкаться ощупью:
машины нас ждут и ракеты уносят нас вдаль.
А все-таки жаль, что в Москве больше нету извозчиков,
хотя б одного, и не будет отныне, -- а жаль.

Я кланяюсь низко познания морю безбрежному,
разумный свой век, многоопытный век свой любя.
А все-таки жаль, что кумиры нам снятся по-прежнему,
и мы до сих пор все холопами числим себя.

Победы свои мы ковали не зря и вынашивали,
мы все обрели -- и надежную пристань, и свет...
А все-таки жаль: иногда над победами нашими
встают пьедесталы, которые выше побед.

Москва, ты не веришь слезам -- это время проверило,
железное мужество, твердость и сила во всем.
Но если бы ты в наши слезы однажды поверила,
ни нам, ни тебе не пришлось бы грустить о былом.

Былое нельзя воротить... Выхожу я на улицу
и вдруг замечаю: у самых Арбатских ворот
извозчик стоит, Александр Сергеич прогуливается...
Ах, завтра, наверное, что-нибудь произойдет!
1964

Он наконец явился в дом

Он, наконец, явился в дом,
где она сто лет мечтала о нем,
куда он сам сто лет спешил,
ведь она так решила, и он решил.

Клянусь, что это любовь была,
посмотри - ведь это ее дела.
Но знаешь, хоть Бога к себе призови,
разве можно понять что-нибудь в любви?

И поздний дождь в окно стучал,
и она молчала, и он молчал.
И он повернулся, чтобы уйти,
и она не припала к его груди.

Я клянусь, что это любовь была,
посмотри: ведь это ее дела.
Но знаешь, хоть Бога к себе призови,
разве можно понять что-нибудь в любви?
___________________________________

ПОСЛЕДНИЙ МАНГАЛ

Тамазу Чиладзе,
Джансугу Чарквиани

Когда под хохот Куры и сплетни,
в холодной выпачканный золе,
вдруг закричал мангал последний,
что он последний на всей земле,
мы все тогда над Курой сидели
и мясо сдабривали вином,
и два поэта в обнимку пели
о трудном счастье, о жестяном.
А тот мангал, словно пес — на запах
орехов, зелени, бастурмы,
качаясь, шел на железных лапах
к столу, за которым сидели мы.
И я клянусь вам, что я увидел,
как он в усердье своем простом,
как пес, которого мир обидел,
присел и вильнул жестяным хвостом.
Пропахший зеленью, как духами,
и шашлыками еще лютей,
он, словно свергнутый бог, в духане
с надеждой слушал слова людей...
...Поэты плакали. Я смеялся.
Стакан покачивался в руке.
И современно шипело мясо
на электрическом очаге.
_________________

Размышления возле дома, где жил Тициан Табидзе

Берегите нас, поэтов. Берегите нас.
Остаются век, полвека, год, неделя, час,
три минуты, две минуты, вовсе ничего...
Берегите нас. И чтобы все — за одного.

Берегите нас с грехами, с радостью и без.
Где-то, юный и прекрасный, ходит наш Дантес.
Он минувшие проклятья не успел забыть,
но велит ему призванье пулю в ствол забить.

Где-то плачет наш Мартынов, поминает кровь.
Он уже убил однажды, он не хочет вновь.
Но судьба его такая, и свинец отлит,
и двадцатое столетье так ему велит.

Берегите нас, поэтов, от дурацких рук,
от поспешных приговоров, от слепых подруг.
Берегите нас, покуда можно уберечь.
Только так не берегите, чтоб костьми нам лечь.

Только так не берегите, как борзых - псари!
Только так не берегите, как псарей - цари!
Будут вам стихи и песни, и еще не раз...
Только вы нас берегите. Берегите нас.
___________________________________

СЧАСТЛИВЧИК

Александру Сергеичу хорошо!
Ему прекрасно!
Гудит мельничное колесо,
боль угасла,

баба щурится из избы,
в небе — жаворонки,
только десять минут езды
до ближней ярмарки.

У него ремесло первый сорт
и перо остро.
Он губаст и учен как черт,
и все ему просто:

жил в Одессе, бывал в Крыму,
ездил в карете,
деньги в долг давали ему
до самой смерти.

Очень вежливы и тихи,
делами замученные,
жандармы его стихи
на память заучивали!

Даже царь приглашал его в дом,
желая при этом
потрепаться о том о сем
с таким поэтом.

Он красивых женщин любил
любовью не чинной,
и даже убит он был
красивым мужчиной.

Он умел бумагу марать
под треск свечки!
Ему было за что умирать
у Черной речки.
_________________

НА БЕРЕГУ ВЕЛИКОГО ОКЕАНА

Покуда поздняя заря
еще не скована туманом,
замри, счастливый пешеход,
перед Великим Океаном:
там в синих сумерках воды,
в сиреневых ее закатах,
так много ангелов простых,
любвеобильных и крылатых.

Вон среди зарослей и мглы,
как стройный мальчик на крылечке,
колышется конек морской
без седока и без уздечки,
не знающий кнута и шпор,
не ведающий поля брани...
Мне слышится из глубины
его загадочное ржанье.

Вон сельдь плывет среди равнин.
Кто знает, что у той селедки --
змеиный бюст, акулий нрав
и сердце девочки в середке?
Кто знает, что в ее душе,
затейливой и многогранной,
под платьицем ее смешным,
в улыбке ласковой, но странной?

То краб, то мидия, то спрут
вплывают в тот поток хрустальный,
то хищник в скромном пиджаке,
то либерал сентиментальный,
то круг медузы молодой,
похожей на пирог слоеный,
то капелька воды морской --
сестра твоей слезы соленой.

1969
___________________________________

ОЛОВЯННЫЙ СОЛДАТИК МОЕГО СЫНА

Земля гудит под соловьями,
под майским нежится дождем,
а вот солдатик оловянный
на вечный подвиг осужден.

Его, наверно, грустный мастер
пустил по свету невзлюбя.
Спроси солдатика: «Ты счастлив?»
И он прицелится в тебя.

И в смене праздников и буден,
в нестройном шествии веков
смеются люди, плачут люди,
а он все ждет своих врагов.

Он ждет упрямо и пристрастно,
когда накинутся трубя...
Спроси его: «Тебе не страшно?»
И он прицелится в тебя.

Живет солдатик оловянный
предвестником больших разлук
и автоматик окаянный
боится выпустить из рук.

Живет защитник мой, невольно
сигнал к сраженью торопя.
Спроси его: «Тебе не больно?»
И он прицелится в тебя.
_________________