Свет далекой звезды / Distant accendit Astrum (ИЛР)

Ната, очень рада, что вы присоединились к моему читательскому кругу. Спасибо!



К истории я не имею никакого отношения по роду своей деятельности. Когда-то хотела поступать на истфак, но передумала, хотя интересуюсь ею со школьной скамьи. Просто много читаю Ну, и моя вторая специальность по диплому - культорология - немного связана с историей, жизнью и бытом людей в историческом контексте. В общем-то, я самоучка
___________________________________

[/quote]К истории я не имею никакого отношения по роду своей деятельности. Когда-то хотела поступать на истфак, но передумала, хотя интересуюсь ею со школьной скамьи. Просто много читаю Ну, и моя вторая специальность по диплому - культорология - немного связана с историей, жизнью и бытом людей в историческом контексте. В общем-то, я самоучка [/quote]

Надя, я поражаюсь твоей способности изучать историю в таких мельчайших подробностях! Ты замечательная самоучка
_________________

Даша, спасибо, но это не так сложно, как кажется, если есть интерес
___________________________________

Так-с, я пока главу ещё не прочитала (оттягиваю приятный момент, берегу на послезавтра, чтобы скрасить дорогу до работы) - но позвольте всё-таки влезть в ваш чудесный диалог!
Надюша, я, вероятно, в своих хвалебных отзывах забыла пройтись по исторической составляющей романа! Даша (Элинор) тут абсолютно права - это же просто супер, вот читаешь и диву даёшься, сразу складывается впечатление, что автор - профессиональный историк, и это как минимум. Так что тебе ещё и за это - огромный плюс!

По главе отпишусь чуть позже, ок? Я такие приятные приятности обычно напоследок оставляю, уж не обессудь
___________________________________

Ириша, ты пока эту главу начнешь читать, может уже и следующая народиться
___________________________________

Так это ж хорошо! Ты не поверишь, я же не только на работу езжу, но ещё и с работы! А это занимает время, и за чем же ещё его скоротать, если не за чтением интересной книги?
Меня Юля Леонова здорово в этом деле выручала со своими романами, а вот теперь ещё и ты! За что тебе большущее спасибо! И ромашки -
___________________________________

Надя, это ты так решила нас испугать?
Так мы ЗА!!!
___________________________________

 » Глава 4 (часть1)

- Господи Иисусе Христе, Владыко живота и смерти, Ты рекл еси в святем Твоем Евангелии: бдите, не весте бо, когда приидет Сын Человеческий, в оньже не мните, Сын Человеческий приидет…
Настасья стояла на коленях возле мертвого ратника. Не зная его имени, она все равно посчитала долгом прочесть над ним отходную молитву, помня, что убитые по злому умыслу и не отпетые, покойники возвращаются назад поганой нечистью, бродят по земле неприкаянными душами, а на Духов день могут являться обидчикам, чтобы те держали перед ними ответ. Она ныне пеклась не о литвинах, и тем более не о Людвиге. Он стоял рядом, расставив ноги, заложив руки за спину, с презрительным интересом наблюдая, как дрожат ее губы от невыплаканных слез, срывается голос до шепота. В тот момент она в первую очередь думала о себе, о спасении своей души. Вина ее в гибели ратника была не меньшей, чем у его убийц. Ведь это Настасья дала согласие литвину проводить их кортеж до Вильно. Не поддайся она чарам зеленых глаз, не заслушайся льстивыми речами, не положись на честь шляхтича и не доверься ему (он все же спас ее из реки, как ни как), и человек, лежавший в крови на полу, остался бы жив. И Епифану не пришлось бы сейчас бродить ночью по морозу, среди метели. Людвиг по непонятной причине наотрез отказался пригласить в дом иерея, чтобы устроить по убитому заупокойный молебен, поэтому ей пришлось вспомнить, чему ее учили мамки по требнику, и, сбиваясь чуть ли не на каждом слове, путая их последовательность, она читала молитву.
Порой отвлекаясь, Настасья скользила взглядом по лицам окружавших ее людей, смотрела на разгром, царивший в гриднице, и острые иглы страха пронзали сердце. Она не в силах оказалась поверить в реальность происходящего. «Это сон. Ужасный сон. Господи, помоги. Позволь очнуться. Верни волей своей в отчий дом. Защити от демонов. Спаси от того, кто ныне хочет меня лишить меня сил и крепости духовной».
Закончив с заупокойной, она подняла глаза на шляхтича, понимая, что никуда эти демоны не исчезли. Перед ней стоял один из них. Его зеленые глаза светились алчностью.
- Все? - сухо поинтересовался Людвиг. – Благодарю за труд. Хотя точно знаю, что еще ни один мертвец пока не вернулся с того света ни оборотнем, ни духом. Это сказки для глупых девочек.
Он протянулся к ней, и Настасья в ужасе отшатнулась, решив, что мужчина снова хочет ее ударить, как недавно в опочивальне. Однако, Людвиг всего лишь хотел помочь ей подняться с колен. Когда они стояли на пороге гридницы, литвин вдруг обратился к своим пахоликам, рассевшимся по лавам у стены в обнимку с бочонками меда. На голос хорунжего они тотчас вскочили с мест в сиюминутной готовности выполнить любой его приказ. «Точно псы дворовые, прикормленные», - пришло невольно на ум сравнение. Впрочем, мелкая шляхта, которую она сейчас видела, и у которой иногда, кроме штанов и палаша, за душой ничего не имелось, служившая за деньги и землю более богатому товарищу, таковой по сути и являлась - преданной, по-собачьи верной, готовой на все ради господина за полушку хлеба и копу грошей.
- Закройте московитов в погребе, а этого, что преставился - в лес. И Бирутэ позовите, пусть с женщинами приберет в зале.

Они шли по темному коридору. В нишах, проделанных в стенах, где обычно складывали дрова и домашнюю рухлядь, Настасья видела силуэты людей. Это были слуги, боявшиеся в недобрый час попасться хозяину под горячую руку. В темноте она плохо различала путь, но предположила, что Людвиг ведет ее назад в свою опочивальню. Вскоре на запоре двери загремела клямка(1), шляхтич отступил, пропуская Настасью в спальный покой. Нараставшее в ее душе с каждым шагом нехорошее предчувствие, вылилось в маленький бунт.
- Не пойду.
Она пыталась удержаться руками за косяки, но Людвиг, не особо прилагая усилий, втолкнул ее в комнату, закрыв дверь на ключ.
Спальня, в которой Настасья лишь недавно была, на этот раз открылась с иной стороны. На столе горела свеча, стоял глиняный кувшин и два кубка. В углу висел образ. Каменные стены украшали яркие ковры, переливаясь в отблесках огня золотом и серебром нитей. На полотнищах, как живые, вытканные умелым мастером, гарцевали всадники, белые единороги нежно ласкались головами о ноги длинноволосых дев, войско, с ног до головы закованное в латы, шло в поход на неведомого врага. Почему она не обратила внимания на эту красоту раньше? Впрочем, до того ли было? В самом центре комнаты стоял стул с высокой спинкой, украшенной тонкой резьбой. На подобный и князю не зазорно было бы сесть. Рядом со стояком небольшого очага, обложенного изразцами, чья-то рука, возможно хозяйская, повесила деревянный щит и скрещенные двуручные мечи. Там же висела и пара звериных голов, которые Настасья еще раньше заметила.
Людвиг поймал ее заинтересованный взгляд, обращенный на ковры, когда она рассматривала вытканные на них сюжеты.
- Панне они нравятся?
Так она ему и призналась!
- Нет. Подумаешь, невидаль. У батюшки конюхи солому лошадям носят в лучших дерюгах.
По губам Людвига скользнула снисходительная улыбка.
- Не сомневаюсь. Но смею заметить, то, что ты назвала дерюгами, на самом деле фламандские гобелены. Мой родственник, пан Флориан, привез их из Брюгге. А ты, панна, невежда.
Настасья и бровью не повела. Подумаешь, какой-то Брюгге! Она никогда не слышала о таком городе, как и о том, что где-то вообще существует Фландрия, прославившаяся на весь христианский мир лучшими на свете гобеленами. Ей ничего не оставалось, как молча опустить глаза и забиться в самый дальний угол комнаты - туда, где ныне горел очаг. Больше всего в те минуты ей хотелось оказаться как можно дальше от шляхтича. Если бы могла, она бы слилась с каменной стеной, превратилась в дым в камине, срослась в единое целое с кладкой очага. Сделала бы что-угодно, только бы стать незаметной. Она присела на медвежью шкуру. Мягкая шерсть щекотала босые ступни, раскрытая пасть мертвого зверя скалилась двумя рядами острых зубов, в стеклянных глазах полное безразличие. Такое же, как в глазах мужчины, присевшего напротив нее на стул. Людвиг церемонно, не спеша, (а торопиться ему, действительно, было незачем – птичка попалась в ловушку) налил меду(2) в один кубок, потом в другой, который протянул Настасье. Ее это возмутило. Уж не думает ли он, что она станет пить медовуху за здравие хозяина дома после всего ужаса, что она по его милости натерпелась? Не сдержав минутный порыв, она резким жестом отстранила кубок, испуганно глядя, как золотистые пятна расплываются по каменному полу. Тотчас нахлынуло раскаяние. Зачем она это сделала? Зачем опять оскорбила? Ведь негоже сейчас злить этого страшного человека. Она опять его боялась. Страшилось новой пощечины, тумаков. Участи ратника. Его лицо стояло у нее перед глазами.

Но ничего не произошло. В комнате просто повисло тягостное молчание. Людвиг ни чем не выказал своего неудовольствия, продолжал сидеть, развалившись на стуле, медленно потягивая из кубка напиток, изредка глядя на Настасью сонным взглядом сытого кота. Пил он много. Она потеряла счет кубкам, которые он осушил. Прижавшись спиной к холодной стене, поджав под себя колени, она уронила на них усталую голову, терпеливо выжидая, когда же шляхтич, наконец, упьется до смерти, мечтая удрать из фольварка. Правда, Настасья пока плохо представляла, как это незаметно сделать в доме, кишащем людьми. Да и ключ от спальни Людвиг, кажется, куда-то спрятал.

В доме постепенно все затихло. Пахолики, наверное, хватив через край браги, попадали замертво во хмелю под лавки, или отправились по домам. Кроме частых ударов сердца и стука крови в висках, Настасья не слышала ничего - ни шарканья ног, ни голосов, ни звона посуды. Челядь, видно, тоже легла спать, или перемещалась бесшумно, словно по воздуху, чтобы не тревожить покой господина. Было так тихо, так страшно. Тишина резала ножом, сверлила взглядом, давила стенами.
Но вдруг где-то хлопнула дверь, и Настасья не выдержала. В душе ее что-то оборвалось, словно лопнула натянутая до предела струна. Схватившись за голову, она тихо завыла.
Людвиг, смотревший на нее в тот миг, кисло поморщился.
- Что ты ноешь, как на похоронах? И без того тошно, - он замолчал, о чем-то думая. Затем, видимо, вспомнив что-то очень веселое, широко ухмыльнулся. - Черт, ведь правда, похороны. Мои люди, поди, именно сейчас закапывают в снег твоего ратника. Если ему повезет, он пролежит до весны и его по-человечески кто-нибудь похоронит. А если нет, к чему я больше склоняюсь, утром волки или рыси растащат его по кускам.
Настасья от его слов на миг даже забыла о слезах, глядя на Людвига потрясенными глазами. Господи милосердный, он ведь на самом деле чудовище! Циничное и безжалостное! Не боявшееся Бога! У него нет ничего святого. Нет сердца. Нет души.

Людвиг устало прикрыл глаза, потер пальцами раскалывающиеся от боли виски. Ему сейчас особо не доставляло радости пугать, и без того, зареванную маленькую дурочку, которая была и так в его власти. Она уже тряслась, как осиновый лист. Но он не терпел, когда с ним обращались, как с ничтожеством, тыкая происхождением. Не выносил этого. Совсем. Эта девица, что ныне сидела в углу, превратившись в комок нервов, унизила его. Очень сильно. Сделала больно. Кичилась своим родом, властью отца. Ясно дала понять, что он, по сравнению с ней, ничто. Поэтому ее следовало проучить. Причем сразу. Сбить спесь, чтобы впредь неповадно было.

Вздохнув, он приоткрыл глаза, внимательно ее разглядывая. Если копнуть глубже, он мог, пожалуй, признать, что дело не только в желании проучить. И не в деньгах. У него давно не было нормальной женщины, (кабацкая шлюха не в счет), и вынужденный голод, нарастающий от самой литовской границы, только усиливался, когда он смотрел на эту русскую. Ему не очень-то хотелось покидать именно сейчас теплую спальню, тащиться по сквозняку в подпитии на половину, где спали слуги, будить кого-то из холопок, ради того, чтобы минутно потешить плоть. Зачем? Это скучно. Зато она была рядом. И вполне его устраивала. Сейчас, когда Настасья не кричала, кичась своим боярством, пытаясь обдать его потоком презрения, она выглядела маленькой растерянной девочкой, хрупкой и нежной. В заплаканном лице, в тонких, словно вырезанных искусным резцом мастера, чертах, худеньких острых плечика было нечто такое, что пробуждало нестерпимое желание. Не защитить, разумеется. И не обнять, прижав к груди. Хотелось иметь. По-скотски. Познать всю. Полностью. Без остатка. Чувствуя власть сильного над слабым. Решить дело именно этой ночью, не откладывая до завтра. Пошло, бесчестно. Но он именно так он ее хотел. Он еще помнил вкус ее губ. Сладких, розовых, чуть обветренных на морозе. Помнил и то, что она оказалась совсем не против, когда он ее целовал. Это потом она стала вырываться, крутить головой, но сначала… Ей понравилось. В таких вопросах он никогда не ошибался.
- Смотрю на тебя, панна, и не знаю, чем я пришелся не ко двору? Если бы не я, ты утонула бы в Полоте.
- Ты зверь.
Еще хватало смелости дерзить!
Голос Настасьи срывался от страха, но опустив голову, не глядя Людвигу в лицо, она добавила:
- Ты убил человека. Ты обманул меня. Заманил в фольварок. Чуть не лишил чести.
Упомянув последнее обстоятельство, она слегка смутилась, как видно, признавая в душе свою неправоту. Что ни говори, но он ее силой на ложе не тащил. Она сама за ним пошла, потеряв на время голову.
- Не понимаю, в чем зверство, - Людвиг вдруг выпрямился на стуле, приняв напряженную позу, на челюсти вздулись желваки. Он долго смотрел на Настасью, потом, слегка успокоившись, продолжил. – Так все же, в чем заключается мое зверство? Ответь? Может быть в том, что идиот, которого нынче уже закопали в снегу, накинул на мою шею удавку по приказу твоего Епифана? Понятно, устали ждать, чтобы уехать из маёнтка(3), решили ускорить развязку. Или мое зверство в том, что я не позволил себя удавить и начал защищаться? Это мне следовало умереть ныне? Так по-твоему, панна? Вижу по глазам, что так.
Людвиг неожиданно озорно, по-мальчишечьи, улыбнулся.
- Что же до чести, моя прекрасная боярышня - она пока при тебе. Ты сама, как воск, таяла в моих руках, пока я по глупости раньше времени не сболтнул про женитьбу. Вспомни, какими глазами прежде на меня смотрела. Что же ты сейчас их отводишь? Или тебе память изменяет? – помолчав немного, он неожиданно поинтересовался. – Сколько тебе лет?
Она была не настолько наивной, чтобы не понять, зачем он ее спрашивает.
- Четырнадцать.
- Самое время стать женщиной.
В лице Настасьи отражалась полная обреченность, и ему даже стало немного смешно от сознания, как быстро эта малышка сообразила, что он от нее хочет. Могла бы и помолчать, не задавая нелепый вопрос:
- Чего ты хочешь?
Людвиг ответил просто:
- Тебя. Всю. С потрохами.
Ах, эти красивые, полные слез голубые глаза. Как она ими смотрела. У Людвига на мгновение дух захватило от ее взгляда. Испуганного, потрясенного.
- Теперь?
- Да, теперь. Раздевайся.
Тяжело поднявшись со стула, он, слегка покачиваясь на нетвердых ногах, подошел к ней, поднял со шкуры. Быстро, несмотря на хмель, сильно его тормозивший, стал стягивать с ее плеч лямки сарафана. Рванул с треском то, что осталась на ее груди от рубахи после их недавних кувырканий в постели.
- Зачем? - девочка начала проситься, что-то лепетала про других девок, которых ему, вроде как, не хватало на Литве, про договор, про то, что должна вернуться домой девицей, мол, в том клялась на кресте. Какие это были глупости по сравнению с тем, как пахли ее волосы, кожа, когда он впился ей в шею долгим поцелуем.
- Любой договор, как и закон, можно нарушить, если очень хотеть, - цедил Людвиг, теряя остатки терпения, когда Настасья вдруг стала его отталкивать.
- Если тебе награда нужна или выкуп, требуй их у моего отца. Он все даст. Все, что бы ты не просил. Я уже говорила это в монастырском саду.
Какая она все же дура.
- Зачем мне все? Мне будет достаточно твоего приданного. Земли и влияния, которое она мне даст в Литве. И тебя, панна, – она все еще надеялась вырваться, укусила за ребро ладони. Поэтому Людвигу пришлось вывернуть ей руки, чтобы привести в чувство. Встряхнул, как погремушку, так, что голова замоталась в разные стороны. - Прекрати артачиться. Иначе придется сделать тебе больно.
- Тебя в землю закопают, на которую заришься, когда станет известно, как ты со мной поступил. У Ярославских руки длинные, и до Литвы достанут.
Настасья захлебывалась от слез, но продолжала сопротивляться даже с заведенными за спину руками. Нагая, с растрепанной косой, она билась в его руках, пытаясь увернуться от поцелуев.
- На все воля Божья, Настасья Даниловна!
Людвигу нравилось то, что он видел. Красивое длинноногое тело, маленькая плоская грудь, атласная кожа, розовые горошины сосков, золотистый треугольник пушка, скрывающий сокровище, за которое она сейчас безнадежно пыталась бороться. И взгляд, заплаканный, в котором на долю секунды проснулся гнев. Она, видно, не ожидала столько откровенного признания. Как и все, хотела, чтобы он упал на колени, признался в любви. Хм... Может быть, потом он так и сделает, чтобы подлечить ее раненную гордость. Но теперь ему просто хотелось ее. До боли, до зубовного скрежета. Поэтому пришлось ненадолго выпустить из рук, чтобы раздеться.

Обнажившись, он подошел к образу Спасителя, висевшему в углу спальни, и перевернул его ликом к стене. На шее хищным отблеском вспыхнула секира Перуна. Настасья в ответ только ахнула.
- Пусть не смотрит. Ему сейчас здесь нечего делать. Если бы Он был столь всесилен, как говорят попы, он помог бы тебе. Но это только идол. Молчаливый и беспомощный.
Он поднял ее на руки и положил на кровать.
Она боялась поднять на него глаза. Нежные губы вздрагивали, голос срывался. Но потом вдруг встал, упала на колени, осыпая его руки поцелуями, вперемешку с солью слез. Это нытье уже всерьез начинало раздражать.
- Не думаешь ли ты, маленькая дурочка, что я буду играть с тобой в куклы? Мне нужен задаток, уверенность в том, что обратного пути для тебя нет.
Кажется, после этих слов она сдалась, сникла, полностью сломавшись. Покорно легла опять на кровать, уставившись стеклянными глазами в темный полог ложа. Что же, дальше тянуть не имело смысла. Людвиг резко перевернул обмякшее, послушное, как тряпичная кукла, тело лицом вниз, стянув его на край кровати.
- Раздвинь ноги.
Она повиновалась. Молча. Даже уже не плакала. Только поджатые под грудь руки судорожно схватили меховое покрывало с такой силой, что побелели костяшки. Пальцы Людвига коснулись белых ягодиц, мечтательным жестом погладили, осторожно, не торопясь, раскрывая две розовые складки – врата земного рая. Так же аккуратно проникли внутрь. Нужно было убедиться, что она девственна, и не попался испорченный товар. Все оказалось на месте. Пальцы нашли, что искали - тонкую податливую преграду. Она сжалась, с головы до ног пробегали волны озноба, покрывавшие кожу пупырышками. Возможно однажды, если ему понравиться с ней быть, он объяснит ей суть любви между мужчиной и женщиной, покажет, как можно обоим достичь удовольствия. Но не сейчас. Теперь хотелось быть грубым, эгоистом, хозяином. Чтобы только брать, наслаждаясь. Насаживать на себя. Вертеть, как вздумается. Чтобы плакала. Чтобы стонала. Задыхалась. Лезла на стенку. Это тоже удовольствие, хоть и свинское.
Расставив ноги, удобно устроившись сзади, он резко, одним движением ворвался в желанное тело, ломая барьер. Внутри было узко, тепло.. Еще, еще... Он двигался, не останавливаясь. С каждым толчком врываясь все глубже. Ломая до конца, срывая злость, наслаждаясь трепещущей плотью, умирая и возрождаясь от нараставшего желания. С каждым новым рывком. С каждым ее стоном. Платя болью за боль. Унижением за унижение. Не мог остановиться, празднуя победу. Упивался ею, как кровью в бою. Криками, как торжественным пением горна.
Исчезли терпеливый искуситель и юная чаровница из княжеского возка. Сантименты отброшены в сторону. В комнате, погружавшейся постепенно во мрак, был лишь самец, яростно вдалбливающий естество в пойманную самку, которой не оставалось ничего, кроме как терпеть, захлебываясь от боли, не имея права на отказ.
Когда за окнами забрезжил рассвет, Людвиг ее отпустил.
- Дело сделано, мeae deliciae... mei amore…»(4), - будничным тоном сказал он. - Сегодня поедем в церковь. Если захочешь, потом можно повторить, если нет - я не обижусь.
Тихий шепот в ночи.
- Я не хотела так…
Стало ее немного жаль. Но он помнил, какая она гордячка. Поэтому следовало цинично добить. Не оставить от гордости и следа.
- Чего же ты хотела? Любви? Я тебе ее дал, даже с лишком. А теперь хочу спать.
Улегся с ней рядом, едва живой от усталости и жгучей боли, и мгновенно уснул.


Скорчившись под меховым покрывалом, она долго лежал без сна, давясь рыданиями, от которых содрогалось все тело. Это был ее первый раз. Первый опыт, который должен был произойти по любви. Но который ничего не принес, кроме муки, ощущения грязи и острого чувства отвращения к себе. Не хотелось жить. Он побывал всюду, везде оставил свой след. Помятое тело болело, кровоточило между ног, во рту солоно от его семени. Шея и грудь в темных пятнах, оставшихся после его жадных губ. Покусанные соски горели. В голове пустота. Зверь! Настоящий волк. Он насиловал, грыз, казалось, желая съесть целиком. Она плакала и плакала. И не могла остановиться.
Людвиг спал. Он больше не выглядел исчадием ада. Сон, принесший умиротворение, сгладил жёсткие контуры лица, смягчил губы. На лбу выступили капельки пота. Взмокшие кудри смешались на подушке с волосами Настасьи. Во сне это красивое чудовище выглядело беззащитным и уязвимым. И она его ненавидела! Ненавидела за то, что безжалостно разрушил мечты о любви, убил остатки детской наивности. За то, что снял маску с лица, которой она дорожила, обнажив свою суть.
Над камином висели мечи. Приподнявшись на локте, Настасья смотрела на холодную сталь клинков. Почему она не родилась Суламифью, отважной и безжалостной? Тогда она могла бы взять в руки один из клинков и резким ударом поразить ненавистника. Увы, она не родилась библейской героиней, и ей не хватало ее отчаянной храбрости. В погребе сидели ратники, а в доме, наверно, плакали и тряслись от страха ее прислужницы. Их жизни зависели от ее рассудительности и самообладания. Поэтому, видно, придется, придумать другой способ, чтобы вырваться из плена литвина, который даже во сне, вдоволь над ней наглумившись, удовлетворив извращенную похоть, не хотел с ней расставаться. Даже сонный, он крепко держал в кулаке прядь ее волос.
«На каждого Самсона найдется своя Далила», - неожиданно подумала Настасья глядя, как спокойно, доверчиво вздымается грудь Людвига. Не сразу, но она найдет способ избавиться от него, даже если придется наступить на горло собственной гордости и снова терпеть то, что он с ней ныне делал. Она притворится ласковой и слабой, научиться играть и льстить, чтобы окончательно усыпить бдительность Волка.
Тяжело вздохнув, она легла назад на кровать, на самый ее край, натянув до глаз покрывало, чтобы на время спастись от холода в спальне, такого же, что разрастался в сердце, в душе.
(1)дверная защелка в виде запора и язычка-ключа
(2)напиток из меда и трав
(3)тоже что и фольварок. Усадьба.
(4)моя милая… моя любимая (лат.)
___________________________________

Вау, какая красота -новая глава! СПАСИБО, Надя!!!
Комментариев не даю- убежала читать!(это, чтобы ты знала- я на месте, никуда не пропала, и с нетерпением ждала! )
___________________________________

Надя, девушки, всем добрейшего времени суток!
Надюша, огромное спасибо за приглашение в тему!

Очень приятное для чтения и увлекательное произведение - слог, герои - на достаточно высоком уровне, чувствуется основательный и серьезный подход к произведению, словно его писал современник событий.

С удовольствием буду следить за развитием сюжета и переживать за героев вместе с нашей теплой компанией читательниц.

Обязательно прочту "Чужую" и отпишусь в теме по прочтении
___________________________________

Надя, спасибо за увлекательную главу.
Теперь Настасья душой и телом принадлежит Людвигу. Но все же есть надежда, что у их истории будет счастливый конец. Не смотря на презрительное заявление Людвига о приданом, сам он во время близости был нежен с девушкой.
___________________________________

Да, глава просто " крышу сносит"!

Ой, Людвиг, так надо ж хоть чуточку разбираться в женской логике!
А всё-таки он молодец! Не просто , наверное сложилась жизнь, видно же, что не ангел. Тем не менее к Настасье ласков и нежен!
Видно, хорошенько она его зацепила!

О, в ход пошли женские штучки!
Ну, судя по Прологу, что-то Настасья придумает.
Наденька, мы тебя не торопим, но ты пиши не долго, а то мы от нетерпения...нервничать будем.
___________________________________

Margot Valois писала:



Рита, здравствуйте! Всегда прыгаю до потолка, когда появляется новый читатель А поскольку вы человек активный, присутствуете много в каких темах, вот я и решила послать вам весточку, мол, существует такая Надя, которая временами кое-что пописывает. Очень рада, что вы откликнулись!

Виктория В писала:




Вика, привет!
Телом то принадлежит, а вот в душе у нее разброд. Может статься, что Людвиг, при всей жесткости, и подчас, даже жестокости, окажется честнее Настасьи, со своим женским коварством. Мы, женщины, умеем долго помнить обиду, и терпения у нас, хоть отбавляй.


lorka писала:




Привет, Лариса!
Придумает, не сомневайся! Женщины очень изобретатель бывают по части выдумок, особенно если их самолюбие задеть


Быстро писать не умею, потому что поспешность сразу скажется на качестве текста. Скоро засяду за "Чужую". Муз вернулся вроде как
___________________________________

О, так это же как здорово! У нас очки уже готовы!
Не будем отвлекать, пиши дорогая!
___________________________________

Судя по Прологу придумает и сумеет она сбежать от него! Только после свершившегося как домой возвращаться