» 39. Унтерменш
4
Вечер был тихий. Если бы не мошкара, на таком свежем воздухе можно было бы хорошо выспаться. В тени дома, возле скульптуры, оплетенной желтыми розами, стояла беседка – внутри небольшой садовым столик, за которым Хорст и Кристиан играли в шахматы. Флори сидела неподалеку около небольшого декоративного прудика и болтала рукой в воде и протирала лоб и шею. На самом деле, для восьми часов вечера было еще слишком жарко и душно.
Я спросил Флори, где Алис – оказалось, Чарли попросила ее собрать букет для чайного стола. «Значит, придет сама», — решил я и направился к беседке.
— … А потом мы купим домик где-нибудь в пригороде, где потише. Займусь выращиванием клубники. У меня будет много клубники! Четверть моргена точно, – рассказывал Хорст. Увидев меня, он развернулся на стуле: — Вот и жених! Я же говорил, что папашин портсигар принесет тебе удачу, старина! А ты не верил, рожу кривил.
— Хорст строит планы, — сказал Кристиан. — Сына назовет Вильгельмом. Он будет адвокатом.
— …Или судьей! — перебил Хорст. — Я еще не решил.
— …А издательство меняет на четверть моргена клубники. Слышал, — сел я рядом, угостил друзей сигаретами. — Значит, тебя рассекретили? Ты больше не "рабочий" Краус Маффей?
Хорст как бы смахнул пот со лба.
— Признался и был прощен. Фух! Я так не дрожал, даже когда в прошлом году в фамилии фюрера буквы перепутали и пустили в тираж. Итак, Рубикон преодолен. Впереди другая жизнь. Не городская. Я решил. Большая семья требует большого дома, простора… Нет, она опять! Ведь простудится, – Хорст погрозил пальцем Флори, которая сняла кофточку и принялась обмахиваться маленьким веерком.
— Хосси, сейчас градусов двадцать пять, - заметил Кристиан.
— А сквозняки? Вечернее тепло коварно. Однажды летом я здорово простудился. А тогда тоже все говорили тепло, тепло!
— Случайно не когда мы ездили в Австрию к Алексу? – вспомнил я. — Ты тогда напился и заснул в винном погребе.
— Меня просто сморило на жаре. Австрийский климат не для моей прусской крови, — начал оправдываться Хорст, но мы с Кристианом рассмеялись и не дали ему договорить. Хорст передразнил наш смех, скрючив рожу. – Идиоты!..
— Без обид, Хосси, — сказал Кристиан. — Мы не со зла. Просто ты в очередной раз нас удивил! С твоими-то… вкусами и кругом общения, и вдруг такая девушка? Милая, простая, искренняя…
— В самом деле, Хосси, — поддержал я. — Еще месяц назад ты призывал такой тип женщин едва ли не колесовать. Помнишь, в бильярдной, какой-то докторишка дочку нахваливал?
— Все течет, все меняется. Я что не человек? Не могу влюбиться? Выбор его удивляет… Хе! А к выбору Харди у тебя вопросов нет? У меня вот есть.
— Хосси, у тебя ко всем есть вопросы, — сказал Кристиан. — Александр женился. У тебя вопросы. Я — вопросы. Харди — опять вопросы.
— Ну, к твоему браку я отношусь со скептицизмом, но допускаю. Ты, — Хорс оглядел Кристиана, — мягкий, весь в науке, литературе. Беспомощный, как ребенок. Тебе нужна сильная рука и женщина, которая крепко стоит на ногах, а не витает в облаках. Другой вопрос, что эта женщина... Кхе.. Мда... Так вот. Всë, абсолютно всë, включая брак, в Германии должно способствовать созданию расово и идеологически однородного общества. Так что тебе, Харди, нужна какая-нибудь белокурая голубоглазая дочь Рейха. Понятная, простая и надежная, как табурет. А Алис, она такая, с секретом. Мутная река с подводными камнями. Мне почему-то кажется, ей ближе Liberté, Égalité, Fraternité, чем идеалы Рейха, за которые Харди проливал кровь. А разные взгляды в отношениях, тем более в супружестве – это бомба замедленного действия.
— Мало ли что тебе кажется, — усмехнулся я. — Если она долго жила во Франции, это не значит, что она приняла идеалы Великой французской революции.
— Возможно, Алис более традиционна в оценках немецкой действительности. Разве это плохо? — вступился Кристиан. — Наоборот, они дополняют друг друга: прошлое и настоящее, традиции и современность. В конце концов, именно единство и борьба противоположностей в диалектике являются источником развития. Эти два начала борются друг с другом, отрицая друг друга, но в то же время обусловливают существование друг друга.
Хорст как маятником закачал головой и пальцем. Отчеканил, как приговор:
— Мы говорим о двух принципиальных людях с принципиально разными политическими убеждениями. И не рассказывайте мне сказки о любви, как о великой соединяющей, всепрощающей силе! Чепуха! Согласен, на какое-то время чувства, страсть притупляют взгляды. В постели не до идеологий. Но когда страсти перекипят, пена сойдет, что потом? Харди, ну... ведь она не сторонница фюрера. Проведи эксперимент, спроси, верит ли она, что коммунисты подожгли Рейхстаг в тридцать третьем. И что она думает о последовавших за этим декретах.
— Не думаю, что она о них слышала вообще, — отвечал я. — Моя мать, светлая память, была абсолютно аполитична. Ей это не помешало прожить с моим отцом тридцать лет. Когда женщина разделяет твои убеждения — это хорошо. Но когда она не вдается в подробности, еще лучше.
— Аполитична? — Хорст задумался. — Хорошо, если так. Потому что в противном случае одному из вас двоих придется либо уступить, либо сломаться.
— Ты много болтаешь и сейчас лишишься ферзя.
Кристиан подтвердил мои слова на шахматном поле и поставил шах. Хорст махнул рукой, поднял глаза на Флори и сделал грозное лицо:
— Флорентина, не сиди на камне!..
Флори в ответ показала язык. Хорст скакнул ладьей по диагонали в конец доски, бросил мне: "Доиграй!" и поспешил к возлюбленной.
Кристиан проводил его мягкой улыбкой.
— Не слушай его, Харди. Работа сказывается на нем. Когда человек пишет под диктовку то, что ему говорят, со временем он теряет себя, перестает иметь собственное мнение. Вот и крутится, как флюгер. Скажет одно, потом другое. Мне он тоже намекал на разные гадости про мою жену. Будто я слепой и не знаю, что делает Шарлотта... А Алис хорошая девушка. Думаю, ты будешь с ней счастлив.
Кристиан говорил искренно. Но я посчитал лишним развивать эту тему и вернул белую ладью на место, оценил оставленную партию. Если в карамболе Хосту не было равных, то в шахматах он начинал ерзать на половине партии. Более того, до сих пор путал, как какая фигура ходит.
— Думаешь спасти партию? — спросил Кристиан.
— Черт знает. В карты бы посоветовал, а здесь… По-моему, она обречена, — ответил я и сделал ничего не значащий ход пешкой. — Кристиан, а как твои дела в университете на поприще науки?
— Ничего интересного.
— Разве? А я слышал в ваших стенах появились поклонники епископа Галлена...
— А-а-а, ты об этом, — Кристиан вздохнул. Подпер подбородок рукой. — Да, на прошлой неделе я дважды имел удовольствие общаться с твоими коллегами. Извини, но если ты прощупываешь меня про эти листовки, мне нечего сказать сверх того, что сказал им.
— Неужели? Не верю, что ты рассказал все слухи, все странности, свои подозрения.
— Откуда они должны у меня появиться?
— Ты, как и я, ты ходишь по улицам и тебе тоже попадаются разные «крамольные» надписи и призывы. Как думаешь, этим занимаются взрослые люди? Нет. Скорее мелкие ублюдки, вроде твоих студентов. Которые, к слову, тебя ценят и доверяют, сам же говорил. А значит, готовы поделиться информацией.
— Предлагаешь, собрать их в аудитории и устроить допрос? — спросил Кристиан. Его голос потерял прежнюю доброжелательность.
— Разумеется, нет! Не надо никого допрашивать. Так, если что-то вдруг услышишь, дойдет слух, скажи мне. Я могу на тебя рассчитывать, как на друга?
Кристиан долго смотрел на доску, потом куда-то в бок, поверх кустов и деревьев, на розовое закатное небо и белесые облака.
— Как на друга — да. Сотрудничать с гестапо и писать доносы на своих учеников я не буду. Извини, Харди. Тебе шах и мат.
Я не смотрел на доску. Обычно мягче ваты, совершенно ручной Кристиан теперь как никогда говорил уверенно и твердо. Я не сомневался, одного намека на сотрудничество будет достаточно, чтобы Кристиан заверил меня в своей дружбе и поклялся достать зубами даже угли из костра. Минуту назад, когда он говорил, что "знает о проделках своей жены", в его голосе слышался упрек, но он даже не осмелился поднять глаза. Откуда теперь в робком ягненке проснулся лев, я не понимал, но это насторожило.
— Перенесем наш разговор, скажем, на понедельник? — предложил я, потому что показалась прислуга с вазой и букетом цветов. Рядом шла Алеся.
— Конечно! Около шести я буду свободен, — повеселел Кристиан. — А где встретимся? Около стадиона открылось хорошее кафе. Хорошее пиво, вкусные обеды, приветливые официантки. Там в клетке живет огромный попугай и приглашает посетителей!
— Нет-нет, — ответил я. — Дитлинденштрассе, тридцать два — сорок три. Серое здание. Поговорим там.
Я достал записную книжку. Адрес писать не стал — уверен, Кристиан его помнил еще с прошлого визита в гестапо. Написал только номер своего кабинета и время — десять утра.
Кристиан поменялся в лице.
— О, милая, ты как раз вовремя, — сказал я подошедшей Алесе, поцеловал ее руку. — Чудесный букет! Твои пальчики теперь пахнут цветами. Садись.
Алеся отказалась и выжидающе посмотрела на Кристиана. Он схватил со стола лист бумаги, внезапно вспомнил, что ни мороженое, ни кофе еще не подали, и побежал разбираться.
— Леонхард, я пожалуй пойду, — сказала она, поправляя кружевные перчатки. В голосе, лице, чувствовалось напряжение.
— Почему? Что-то случилось? — спросил я. Завтра выходной, а на часах не было и девяти.
— Все хорошо. Просто поздно. Флори ночует у Хорста. А там квартира открыта. Домовладелица заметит — мало не покажется. Надо идти.
— Если все хорошо, почему ты не улыбаешься? — спросил я и отогнал от волос Алеси бабочку, по-видимому, привлеченной заколкой в виде цветка. — Улыбнись. Разве нет повода? Меня уже поздравили со свадьбой не единожды.
Алеся улыбнулась, но взгляд ее оставался холодным, колючим.
— С чем поздравлять? — спросила она. — С лишней головной болью? Флори уже прожужжала уши: «Какое платье хочешь?», «будешь ли венчаться?». Не беременна ли я? В самом деле, отличный повод улыбнуться. Правда, зачем тебе это было надо?
— Я решил, так будет удобнее. Любая немка счастлива стать невестой офицера СС. Можешь рассматривать это как мой подарок на твой день рождения.
Я не кривил душой. Я хорошо помню, как в Галиции, рейхскомиссариате Украина, жили в доме одной милой вдовы. Ее красавицы-дочери начищали до блеска мои сапоги, стирали вещи, танцевали для нас и пели песни, и даже целовали мне руки, когда я угощал их леденцами... А за год до того жена одного крупного пражского чиновника вовсе покончила с собой после того, как получила мое прощальное письмо. Те же славянки, и тоже красивы…
Я хотел обнять Алесю, но она отвернулась:
— Спасибо за подарок. Кузина — так кузина, невеста — так невеста. Как у нас говорят, хоть горшком назови, только в печь не ставь.
– Не понимаю, чем ты недовольна? — сказал я. Мне не нравился ее сердитый тон. — Я избавил тебя от назойливого внимания барона и сохранил твое доброе имя. Может ты не знаешь, но подарками покупают только шлюх? Они обязывают. Или в России принято принимать драгоценности от женатых мужчин?
— В России принято держать слово. Тем более мужчинам. Сказал — сделал. В России никто не гордится тем, что выставил кого-то дураком, что солгал и подбил на ложь другого, потому что этот другой связан по рукам и ногам и ничего не может сделать… В России за это не благодарят, а морду бьют, — Алеся говорила тихо, даже немного устало, но за каждым словом слышалась злость и раздражение.
— Почему солгал?
— Согласно Закону об охране немецкой крови и чести от тридцать пятого года ты не можешь на мне жениться. Я не немка. Я русская, — это слово Алеся сказала твердо и не скрываясь. Я осмотрелся. К счастью, лишних ушей не было.
— Или ты не согласен с Законами своего Рейха? Не согласен с политикой фюрера?
— Нет... — ответил я. Был немного сбит с толку этим аргументом.
— Что нет? Не согласен?
— Согласен, разумеется… Но паспорт у тебя рейхсдойче. Так что ничто не мешает мне назвать тебя своей невестой. Только невестой. О настоящей свадьбе речи не идет, разумеется.
— Даже так?! Какая прелесть! — засмеялась Алеся и плеснула руками. — Послушайте, герр офицер, а вы не боитесь?
— Боюсь? — удивился я. — Чего?
— Меня. Вдруг я тайком залезу в твой кабинет за какими-нибудь документами. Ты ценный источник информации. Или раскроется моя фальшивая биография? У тебя возникнут проблемы. В конце концов я могу убить тебя. Имею полное моральное право, поверь. Хотя бы то, что такие как ты пытали и повесили моего брата.
— Я не вешал твоего брата. Это раз, — ответил я. — Два – рабочие документы я дома не храню и обсуждать свои служебные дела не намерен. Что касается остального, ты все это можешь сделать. Но сама же призналась, что связана по рукам и ногам. Это ведь о нашем соглашении, так? Зачем тебе убивать меня, если от меня зависит твое возвращение домой?
Алеся молчала. Сжимала скулы, пальцы в кулак и напряженно смотрела по сторонам. Я подошел ближе, погладил ее плечи, пригладил волосы.
— Я ответил на твой вопрос? Тогда успокойся. Ты слишком взволнованна и не можешь правильно оценивать произошедшее. Попробуем десерт, попрощаемся, и я провожу тебя. Таков был первоначальный план действий на вечер, и я не вижу причин его менять. Да, вот еще, — добавил я. — зови меня Харди. Выглядит нелепо, что ты до сих пор называешь меня полным именем.
Алеся не ответила. Ни к мороженому с шоколадной крошкой, ни к клубнике со сливками, ни к обожаемым конфетам из молочного шоколада она так и не притронулась.
_________________