В тебе моя жизнь... (исторический ЛР)

Во-во, не то слово!!!! Прочитала и чуть не расплакалась - ну как так может быть??? А потом в голову полезли всякие мысли, всякие предположения... Все надеюсь на хороший исход. Хотя уже и сама не понимаю, что будет хорошо, а что плохо!!!

Стала вспоминать предсказания цыганки... Потом все случившиеся события... Затем попыталась представить, что же нас ожидает впереди...

Потом бросила эту затею! И вообще, я с каждым разом с ужасом замираю перед прочтением новой проды - боюсь узнать что-то, что перевернет все мои представления о героях. Это я к тому, что автор - большая умница! Сохранять такую интригу, держать всех в таком напряжении... Это уметь надо!!!!!

С нетерпением и опаской жду новую проду!
_________________

Вау, как вас сразу много! Мой Муз прямо-таки прыгает от восторга и нетерпения опять вас порадовать...



Да в том-то и дело, что она натура страстная, и ее надо было было переключить со своих переживаний и эмоций, которые она бы долго претерпевала, на что-то другое. Вот Гнеша ее и переключила хотя бы на пару мгновений. Ведь видно далее, Марина опять вернулась к своему горю - в церкви, когда вспоминала . Это от нее никуда не денется, уж поверьте. Такое не забывается вот так враз.


Подсказец небольшой:
Ага, ага... Там-то и собака зарыта... Правда, частично. Остальное по предыдущим главам раскидано.


А впереди нас еще многое ожидает! Мы же еще незнакомы почти с Анатолем...
_________________

Во-во, и про него думки были...
_________________

А интрига-то все закручивается и закручивается...
Marian, Вы просто молодец! Так все повернуть. Я как-то не ожидала предательства именно от Сергея. Но ведь письмо деду он написал. Значит не все так просто. Буду с нетерпением ждать раскрытия всех тайн!

 » Глава 25

Девочки, очередная глава...

Глава 25

Агнешка с шумом раздвинула плотные шторы, впуская в комнату солнечные лучи. Затем распахнула настежь окно, чтобы спертый воздух в спальне сменился на более свежий. Марина с недовольным вскриком перекатилась в постели, закрывая прищуренные от столь яркого света глаза ладонью.
- Ты разума лишилась? – бросила она зло нянечке. Но та лишь передернула плечом и кивнула вошедшей горничной с подносом на небольшой столик у окна. Марина, заметив ее движение, перевела взгляд на еду, потом опять посмотрела на Агнешку и процедила сквозь зубы:
- Я уже говорила тебе, что не буду есть. Не хочу! И тебе меня не заставить – слаба уже со мной тягаться.
- А я и не буду, – ответила ей спокойно Агнешка. – Если ты не будешь ести, то твоя мати кликнет лакеев. Они будут кормиць, не я.

Марина резко откинулась на подушки и скрестила руки на груди, всем своим видом давая понять, насколько она недовольна. Почему бы им снова не оставить ее в покое, в котором она пребывала пару дней до сей поры? Ей было так отрадно лежать здесь в тиши и сумраке спальни. Никто не переступал порог этой комнаты, по крайней мере, пока она бодрствовала, позволяя ей выплакать, отстрадать свое горе, свою боль, свое разочарование…

Марина раз за разом все эти два дня прокручивала в голове те дни, что провела с Загорским, надеясь найти хотя бы малейшее объяснение тому, почему нет записи об их венчании в приходской книге. Но не могла достойной причины этому отсутствию. По всему выходило, что Сергей обманул ее. Теперь, когда она знала, что получилось в результате ее слепого доверия к нему, она совсем по-другому смотрела на разные обстоятельства, что случались до сего инцидента: анонимку с предупреждением, что Загорский пойдет на многое, чтобы добиться ее; эта странная таинственность вокруг их венчания, его поведение после отъезда…

Почему? За что он так поступил с ней? Она так любила его… И что ей делать теперь, когда она обесчещена? В ее теле медленно растет свидетельство того, как наивна была Марина в своей слепой любви в Сергея. Свидетельство, которое скоро будет уже не скрыть от посторонних глаз.
«…Вы напоминаете мне мотылька, летящего на свечу. Его отгоняют от огня, зная, что он погубит это хрупкое создание, но мотылек всенепременно продолжает стремиться к этому обжигающему пламени. Так и вы стремитесь обжечь свои хрупкие крылья об этот огонь. А ведь вы обожжетесь, Марина Александровна, обожжетесь, ведь страсть, она словно огонь от кресала – вспыхивает моментом, но так же быстро и гаснет после этой мимолетной вспышки…»
Это было сказано человеком, который знал Загорского гораздо лучше, чем она, и в каждой фразе, словно, читался приговор ее судьбе. Ах, если бы эти слова были произнесены немного раньше!

Да что бы изменилось тогда? Разве Марина прислушалась бы к ним? Нет, она предпочитала искать маленькие свидетельства любви Загорского к ней, чем обращать внимание на предупреждения людей, более опытных, чем она – маменьки, Анатоля…

Словно читая ее мысли, в комнату ступила Анна Степановна. Она кивком показала прислуге выйти вон и плотно закрыла двери за собой. Затем она подняла поднос со столика и направилась с ним к дочери.
- Ешь, - Анна Степановна поставила поднос на постель рядом с Мариной. – Я дала тебе время успокоить нервы, но более не могу. Ты не ела уже два дня. Решила себя голодом уморить?
- Что, если так? – вскинулась та. – Это моя жизнь, потому я поступаю так, как хочу.
- Не зарывайся!– холодно сказала Анна Степановна. – Не мало ли уже дел натворила? Опозорила своих родителей, свою семью, обесчещена. Этому, видно, научили тебя в твоем институте – мать с отцом обманывать, дерзить им безбожно да честь свою марать? Или Загорский примером выступил?

Марина лишь промолчала в ответ. Она совсем не была настроена вести какие-либо споры, а судя по всему, ее мать явно намеревалась дать ей словесный бой.
- Я сказала тебе, ешь, - Анна Степановна подвинула ей ближе поднос. – Ты не можешь навечно запереться тут в спальне и притвориться, что ничего не происходит в твоей жизни, пока живот не полезет тебе на лоб! Нам надо продумать, как сделать все аккуратно и чисто.
- Сделать что? – нахмурилась Марина, скрестив руки.
- Исправить твою ошибку, милочка! – Анна Степановна показала на ее живот. – Или ты предполагаешь, что это так, cela n'est rien•? Теперь у тебя только один путь – под венец да как можно скорее, пока сроки не прошли. Слава Богу, Анатоль Михайлович по-прежнему намерен сделать тебя своей супругой. Иначе что бы мы делали сейчас, скажи на милость?

Марина, не веря своим ушам, уставилась на мать. Да как можно предполагать даже такое?
- Что ты глаза свои выпучила? Не смотри на меня так возмущенно. О своей совести надо было вспоминать, когда в постель к Загорскому ложилась, - слова матери больно хлестали Марину, словно розгами.
- Я делила ложе со своим супругом. По крайней мере, после так называемого таинства. Это иное! – попыталась было возразить Марина, но мать лишь скривила губы:
- Результат, тем не менее, один, с какой стороны не смотри! Ешь, говорю, да из постели вылезай, - Анна Степановна помолчала, а затем проговорила. - Я записку послала твоему нареченному. Ожидаю его к обеду. Тебе следует привести себя в порядок к тому времени да к нам сойти. Не позорь меня, не доводи до греха!

Марина прочитала в глазах матери такую решимость настоять на своем, что поняла - у нее нет иного выхода, как бы обидно не было признавать этот факт. Вся ее сущность бунтовала против подобного принуждения, а душа стонала от обиды на всех окружающих ее: мать, Загорского да на свою несчастную долю, в конце концов. Она вдруг вспылила и с неожиданной для себя злостью ударила по подносу, стоявшему рядом с ней на постели, да так сильно, что перевернула его. Тарелки да стекло, стоявшее на нем, со всем содержимым обрушились на пол.
Анна Степановна тотчас резко ударила ее по щеке в ответ на этот необдуманный поступок. От боли и обиды у Марины слезы навернулись на глаза, но, тем не менее, она продолжала смотреть на мать с вызовом в глазах.
- Я не стану этого делать! – процедила она сквозь зубы. После этой реплики Марина быстро перекатилась на другой конец кровати и поднялась на ноги. – Я не буду женой графа Воронина, как бы вы не стремились к этому всем своим существом. Он далеко не глуп, и поверьте, счету обучен превосходно. Il ne faut pas lui en conter•. Кто поверит в отцовство, коли дитя появится на свет так скоро после свадьбы?
- Вот поэтому и приблизим дату венчания, - возразила ей мать. – Тетушке совсем худо, а ты пала духом настолько, что строишь планы уйти в обитель, коли протянем. Он поймет, он так любит тебя!

Слова матери, словно каленым железом, обожгли Марину. Поступить так жестоко по отношению к Анатолю она не могла, как бы ни склоняла ее Анна Степановна.
- Так грех-то какой, маменька, - возразила Марина матери. – Разве смогу я так обмануть его, коли срок уже вышел для того, чтобы срам можно было прикрыть?
Анна Степановна вдруг метнулась к ней и схватила ее за руку, чуть повыше локтя, пребольно сжав своими пальцами.
- Обманешь, - прошипела она в лицо дочери. – Ты у нас мастерица – столько времени мать с отцом за нос водила!

И как не было Марине больно от правдивости этих слов, брошенных ей в лицо, как не боялась она сейчас маменьки, у нее все же хватило сил выпрямиться и прямо в глаза матери сказать, чеканя каждое слово:
- Я не выйду замуж за графа Воронина.
- И что же, позволь спросить, ты намерена делать? – спросила мать, не выпуская ее руки из своих пальцев. – Как прикроешь свой грех, не запятнав честь фамилии? Как сделаешь это, не испортив жизнь своим родителям, своим сестрам? Ведь этим позором ты перечеркнешь им дорогу на удачное замужество. Кто возьмет их при таком родстве?
- Я все продумала, маменька, - Марина из всех сил старалась выдержать их дуэль взглядов с матерью. – Я разорву помолвку и уеду из Петербурга, а девочки останутся здесь, в столице. В Ольховке я выношу и выращу свое дитя и никогда более не вернусь сюда. Никто не узнает о моем позоре. А в уезде можно будет слух пустить, что я в столице замуж вышла, но рано овдовела. Наш уезд так далеко от Петербурга, и…

Резкий отрывистый смех матери не дал Марине продолжить свое повествование. Она в недоумении смотрела на Анну Степановну, не в силах понять, что конкретно в ее речи могло рассмешить ту.
- В Ольховке, говоришь? – отсмеявшись, зло спросила мать Марину. – Assurément!•
Она вдруг потянула дочь в сторону двери, коротко бросив ей «Allez!•». Так и тащила за собой, в ночной сорочке, босиком, с растрепанными спутанными волосами по коридору мимо перепуганной Агнешки и Дуняши, ее личной горничной, карауливших под дверьми. Мимо личных покоев семьи, мимо музыкальной, где ее любопытные сестры, заметив их через открытые двери, прервали свое музицирование. Мимо растревоженных слуг, попадавшихся им навстречу и испуганно жавшимся к стенам, лишь бы не задеть их, такое свирепое выражение лица было у барыни…

Анна Степановна, чуть ли не волоком протащив Марину по всей домашней половине, резко толкнула двери библиотеки, где, как знала девушка, любил проводить время отец. Она подозревала, что именно там он скрывается от своей супруги, ведь та так не любила книги и все, что было с ними связано, а посему предпочитала обходить эту комнату стороной.
Но теперь же мать переступила ее порог, затаскивая силой след за собой Марину. Александр Васильевич, мирно дремавший в кресле с давно потухшей трубкой в зубах, испуганно подскочил от неожиданности их вторжения в его маленький мирок, а также полуденную дрему.
- Qu'est-il arrivé, ma cherie ami?• - обратился он к запыхавшейся супруге, переводя недоуменный взгляд с ее разгневанного лица на босые ступни Марины, которая сейчас переминалась в волнении с ноги на ногу. Неужели маменька решила открыть отцу ее положение? Ведь она божилась молчать, памятуя о слабом сердце папеньки. Говорила, что они решат эту ситуасьон вместе, сообща. О Боже, это просто убьет его! А виновата в его смерти будет только она, Марина!
- Скажите ей! – резко бросила ему Анна Степановна. – Ne pas l'envoyer direz à Марина•. Скажите ей сейчас же или это сделаю я!

Александр Васильевич вдруг побледнел и растерянно посмотрел сначала на дочь, затем на свою супругу.
- Сказать ей что? – переспросил он, отводя взгляд в сторону, словно ему было стыдно смотреть им в глаза. Анна Степановна громко фыркнула, совсем неподобающе своему возрасту и положению, а после развернула Марину к себе лицом и проговорила:
- У нас нет более имения. Твой папенька проигрался в карты давеча. Все до последней души поставил на кон и проигрался. Вот уже пару месяцев, как наша семья осталась без крыши над головой и малейшего источника доходов, ведь у нас нет ни копейки, чтобы расплатится по закладной.

Марина ошеломленно посмотрела на отца. Тот словно уменьшился в размерах под ее взглядом, съежившись в кресле.
- Это правда, папенька? – тихо спросила она. Анна Степановна лишь покусывала губы. То, что случилось, для нее, конечно, было ударом, но сказать по правде, она знала, что это может произойти, упусти из виду ее супруга хотя бы на пару минут рядом с игровой комнатой. И хотя он божился перед отъездом в столицу, что даже не взглянет на карты, она-то знала, как слаба его душа, она-то должна была присмотреть за ним. И вправду говорят - on ne court pas deux lièvres à la fois•… Хотела уследить и за Мариной, и за супругом, и вот к чему это привело.
- Son silence dit beaucoup•, - холодно бросила Анна Степановна в ответ на вопрос дочери вместо супруга. Тот же, казалось, не имеет в себе духа даже взглянуть им в глаза, не то, что ответить. Il est sans couilles•!
- А закладная? Кто ее держит? – спросила Марина и вдруг поняла, что уже знает ответ на этот вопрос прежде, чем мать скривила губы в жалкое подобие улыбки.
- Его сиятельство Анатоль Михайлович был столь любезен, что выкупил ее сразу же после игры, - ответила ей медленно мать, и Марина помертвела разом. – Он планировал вернуть ее нам после венчания, как своим beau-père и belle-mère. Теперь же…

Марина молча развернулась и вышла из библиотеки, прикрыв за собой дверь. Она направилась к себе, попутно заглянув в музыкальную комнату, где ее младшие сестры листали ноты и переговаривались со смехом, а средняя, Лиза, что-то быстро наигрывала на фортепьяно одной рукой, а другой дирижировала сама себе. Они выглядели такими безмятежными, такими счастливыми…
Что с ними станет, когда тетушка отойдет в мир иной, и у их семьи не будет более заступницы и благодетельницы? Куда им придется идти? Что делать? Папенька с больным сердцем, слабый не только телом, но и духом. Ее мать, не привыкшая к лишениям, ведь даже малые доходы Ольховки позволяли той не особо ущемлять себя и своих детей в чем-то. Сестры... Да и она сама - в тягости, но зачавшая свое дитя в грехе, хоть и не по своей воле…Что станет с ними, если она откажет Воронину?

Стоит ли обман одного человека разбитых судеб нескольких? В праве ли она решать, кому принести страдание и боль, а кому радость да благо? Марина опустилась на колени перед образами в своей спальне, не обращая внимания на прислугу в комнате. Господи, направь меня, укажи путь, ибо я не ведаю, как мне поступить. Помоги мне, Господи, не оставь меня в эту тягостную пору.

Марина без сил опустилась на ковер, прижавшись к ворсу мокрой от слез щекой. Кто может выдержать тот удел, что приготовила для нее судьба? Есть ли предел душевной боли? Познать вкус любви и страсти, но так жестоко быть низвергнутой из этого земного рая. Пережить потерю человека, без которого для нее нет более радости, чем уйти туда, вслед за ним. Обнаружить, что Господь, отняв у нее сердце, оставил ей взамен частичку любимого, но этот же Божий дар способен и погубить ее и ее семью. Узнать, что у нее есть только два пути, по которому ей суждено пройти в жизни.
Что же ей предпочесть? Который путь из двух? Быть обреченной на изгнание и лишения, а заодно погубить свою семью, самых близких ей людей по крови, или спастись обманом, более жестоким, более изощренным, чем был до того?
Ради себя самой, ради своей семьи, ради всего святого…

Как и было обещано Анной Степановной, Воронин прибыл в дом на Морскую к обеду, привезя с собой небольшие подарки своей невесте и ее семье: коробки конфет сестрам, марципановые пирожные для belle-mère и отменный табак для трубки своему будущему beau-père. Марине же принесли огромный букет из роз разного оттенка и размеров, который благоухал так, словно все присутствующие в гостиной вдруг разом оказались в розовом саду.
- Боже, какая красота! – восторгалась Анна Степановна. – Благодарю вас, Анатоль Михайлович, за подношения. Вы нас балуете…
- Я рад, что у меня скоро появится большая семья, коей я были лишен почти с малолетства, - ответил Анатоль, целуя той руку в знак приветствия. - Поверьте, я получаю от этого не меньшее удовольствие, чем вы. Так позвольте мне удовольствоваться и далее, - он опять окинул взглядом комнату и продолжил, более интимно приглушив голос. – А Марина Александровна…? Как она?
- Ах, Анатоль Михайлович, нашими общими молитвами ее здоровье идет на поправку. Но вот душа… Душу так быстро не исцелить, - она немного помолчала, а потом тихо продолжила. – Примите мой совет, как от вашей будущей belle-mère: вы должны как можно скорее обвенчаться с моей дочерью. Тетушке стало совсем плохо, как бы не было повторного удара, а он, как вы знаете, всегда роковой. А Марине сейчас очень нужна поддержка, ей нужна опора, коей вы будете для нее. Только вы сумеете заставить ее вновь вернуться к жизни.
Анатоль задумался. Ему совсем не по сердцу была такая спешка под венец. Тем паче теперь, когда подвода с телом его друга приближалась к Петербургу.

- Маменька права, - вдруг раздалось за их спинами. Анна Степановна и Анатоль резко обернулись. Позади них стояла Марина. Воронин отметил про себя, что потеря, нагрянувшая на нее столь неожиданно, и последовавшая за ней болезнь все же оставили отпечаток на девушке: ее лицо было очень бледным, и темные круги под глазами особенно выделались на этом белом фоне.
Глаза Марины были покрасневшие, и Анатоль понял, что она недавно плакала. Сердце его сжалось от боли – если бы он только мог, как бы он хотел стереть все печали и горести с лица земли, чтобы она вновь улыбалась как раньше, а глаза ярко блестели, как прежде.
- Bonjour, Анатоль Михайлович, je suis bien aise de vous voir•, - улыбнулась Марина своему нареченному, подавая ему руку. Он поднес ее к губам и отметил про себя, что та холодна, как лед. – Ma mere права, - продолжила меж тем Марина начатую речь. – Я поняла, Анатоль Михайлович, что стать вашей супругой – спасение для меня сейчас. Я бы не медлила с венчанием, тем паче, тетушка действительно плоха, не приведи Господь, приберет ее к себе. Успеть бы до этого срока. Не желаю более ждать.

Анатоль попытался прочитать в ее глазах причины столь странного для него решения, но не смог. Тем не менее, он видел совершенно ясно, что она говорит от сердца, совсем не лукавя. Значит, так тому и быть. Если она видит свое спасение от своей душевной боли в том, чтобы вычеркнуть из памяти былое и целиком отдаться новой жизни, что ж, разве он может отказать ей в этом? Тем паче, намерение Марины полностью отвечало его собственным желаниям.
- Что ж, значит, так тому и быть, - улыбнулся Анатоль. – Перенесем дату и обвенчаемся прямо после госпожинок•.

Позднее этим же вечером Марина писала в письме Юленьке (первом за последние две недели): «Поздравь меня, ma cherie ami, через две недели, сразу после окончания Успенского поста я пойду к алтарю. Сам государь император оказал нам честь быть посаженным отцом на нашей свадьбе. Большего я желать для себя не смею. Да и нет теперь у меня иного пути…». Сообщив подруге о венчании, Марина предпочла умолчать о своем положении да о раскрывшемся обмане Загорского. Такие вещи в письмах не раскрывают.
- Ох, ты Господи, пошто при свечах-то? – ворчала Агнешка, подготавливая ей постель. – Днем святла мало? Вочы портиць тольки!
- Не ворчи, старая, что опять принялась? – ответила ей Марина, запечатывая воском конверт. Она быстро написала на нем имя и адрес и оставила на столе, чтобы просохли чернила. – Завтра Бориске не забудь письмо отдать.

После, когда они с Агнешком стояли перед иконами и читали вечернюю молитву, Марина вновь не сдержала слез. Как могло получиться, что она стала такой грешницей? Никакие молитвы или покаяния не смогут снять с нее этих грехов. Да и как получить-то это покаяние – разве в силах она признаться исповеднику, что намерена совершить? Нет, не в силах. Слаба она духом – начнет он ее отговаривать, она и откажется от своих планов. Только здесь пока, только лику на иконах она могла признаться в задуманном.
- После госпожинок венчаться буду, - уже укладываясь в постель, призналась Марина нянечке. Та замерла на мгновение, а потом продолжила расправлять одеяло на Марининой постели.
- Грэх, вядома, это. Грэх, - медленно проговорила Агнешка. - Але что тут зрабіць? Як тягость-то твою прыкрыць? Никак. Но грэх-то яки… Мужа-то твайго нават у зямлю пакласці не паспелі пакуль, а ты под вянец…
- Не нуди, Гнеша, и так худо, без твоих речей, - Марина прикрыла глаза. Каждое слово няньки отпечаталось крупными буквами в ее голове. И вправду – тело Сергея еще не придали земле, а она уже под венец собралась. Даже и месяца траура не относит…

Потом вспомнилось, что Загорский и не муж ей вовсе, в виду последних событий, а чужой человек. Чужой… Так страшно прозвучало это слово! Чужой, ставший для нее всем миром в те дни. Но, пожалуй, навсегда он останется в ее сердце не в этом качестве, не как совратитель и обманщик, нет. В ее сердце, в ее воспоминаниях Сергей будет другим, тем, каким она видела его там, в Киреевке. Таким он должен остаться в ее памяти, только таким.

- Дзитятка моя, - вырвала Марину из ее мыслей нянечка. По ее виду было видно, что она хочет что-то сказать, но не решается. Девушка сделала ей приглашающий жест продолжить. – Касатка моя, нонче вечор подвода пришла в дом Загорских. Завтра поутру отпеваць будут, - и Агнешка назвала храм, стоявший недалеко от особняка князя.

Марина резко распахнула глаза и уставилась в потолок. Если до этого смерть Сергея казалось ей какой-то нереальной, то теперь, когда его тело привезли в столицу, когда оно так рядом с ней, ей стало больно и страшно от осознания суровой реальности. Боже, как страшно даже в мыслях произносить это: «Его тело». Он, который еще два месяца назад ласкал ее и целовал, такой теплый и родной, стал теперь не ее Сергеем, а просто телом в гробу. Его больше нет.
Всю ночь Марина проплакала тихонько, зажимая в зубах краешек подушки, чтобы не закричать во весь голос от боли, терзающей ее душу, и не переполошить никого из домашних. Она бы отдала все сейчас, приняла б любую кару, только бы он остался жить, только бы не забрал его Господь! Пусть не с ней, пусть с другой! Но только пусть живет, дышит…

Рано утром, пока домашние только-только просыпались ото сна, а слуги уже вовсю работали в кухне и по дому, Марина поднялась в девичью с одеждой и обувью в руках.
- Прибери меня, - приказала она Дуньке, мирно спавшей до ее прихода. Та наскоро накинув на штопаную сорочку платок, принялась приводить барышню в порядок. Заметив платье из темно-зеленого бархата (это было единственное, что мало-мальски напоминало траур в гардеробе Марины), Дуняша подняла брови.
- Барышне не будет жарко? Нынче солнце так и палит!
Тяжелый взгляд Марины заставил ее замолчать. Так и продолжали в полной тишине. Лишь когда застегивала с трудом крючки на лифе платья, Дуняша позволила вырваться восклицанию: «Ох, ты Господи, барышня! Грудь-то еле влезла!». Та лишь еле кивнула и ответила задумчиво:
- Скоро будем платья расставлять, - заставив при этом Дуньку удивленно расширить глаза. Вот тебе и Юрьев день! Вот тебе и причина скорой свадьбы, о которой вчера гудела вся кухня.
Наконец Дуня прибрала последние пряди под шляпку и опустила густую черную вуаль на лицо барышни. Она не стала задавать лишних вопросов – куда направлялась барышня так рано явно в траурном наряде да почему тайно, запретив даже Агнешку будить. Не ее это дело – думать над барскими капризами. Себе же дороже станет!

Марина же тем временем, покинув дом через черный ход, пересчитала деньги, что были у нее в ридикюле. Мало, очень мало! На извозчика явно не хватит. Это раздосадовало ее донельзя – до храма, где было намечено отпевание, было довольно прилично идти пешком. Да Марина редко куда выходила сама, без провожатых, и ей было боязно – не заблудится ли она, не пристанут ли к ней худые люди? Но она вспомнила о цели своего путешествия и, расправив плечи, смело шагнула на тротуар. В конце концов, бояться нечего. Дорогу можно узнать, забирать у нее нечего («Даже честь уже потеряна», подметила она, грустно усмехаясь), а наряд вдовицы должен был защитить от нахалов, коих на улице хоть и было мало в этот ранний час, но хватало.

Марина сжала в руках ридикюль и смело выдвинулась в дорогу, делая частые остановки, чтобы передохнуть. Пройдя квартал, что составляло половину ее пути, она почувствовала, как постепенно слабеют колени – сказывалась недавняя болезнь. Да и Дуняша была права – в такой солнечный день совершать пешие прогулки в бархатном платье просто безумие. Ей было ужасно жарко, спина вся была мокрая от пота.
Но нет, она должна дойти. Должна! Марина прислонилась к стене дома и перевела дыхание.

- Дурно тебе, что ли, барышня? – окликнули ее сзади. Она медленно обернулась и увидела извозчика на подержанной «гитаре», которая стояла прямо рядом с ней. – Куда путь-то держишь, родимая? Далече? А то давай подвезу.
- Нет у меня денег, - коротко ответила Марина, прижимая к себе ридикюль, словно щит. – Совсем нет.
- Да что я нехристь, что ли? Я ж по доброте душевной, а не корысти ради, - обиделся мужичок. – Вижу, дурно тебе, да горе у тебя. Что ж не помочь доброму человеку? А коли копеечку найдешь на водочку, так вообще, буду рад вдвойне. Но коли нет, то и не надо, так отвезу. Сама-то сядешь? Али подсобить?
- Сяду, - кивнула Марина. Ей уже было все едино, пусть даже ей придется отдавать серьги из ушей в оплату проезда. Ноги уже почти не держали ее, а когда она подняла руку, чтобы ухватиться за сидение и сесть в «гитару», то заметила, что и руки ходуном ходят от усталости.
- Куда ехать-то? – спросил извозчик, поправляя картуз с заломанным козырьком, и назвал храм, куда Марина держала путь.
- Да, а как вы догадались? – удивленно спросила девушка.
- Дык не тебя первую везу туда, - кивнул мужичок. – Ох, ну и молодец был усопший, коли столько девок с ним проститься идут! Э-ээх, родимая, паа-аехали!

Марина молчала всю дорогу. Сам того не зная, извозчик задел ее за живое. Ей стало больно при осознании того, что помимо ее в жизни Сергея были и другие женщины, которые любили его. Была ли она единственной в его жизни после того, как он признался в том, что любит ее? Думать об этом ей не хотелось.
Спустя некоторое время «гитара» остановилась около нужного Марине храма. Извозчик, видя, что девушке стало еще хуже во время их недолгого путешествия, слез с козел и помог ей спуститься.
- Куда тебя понесло-то, барышня? На ногах еле стоишь, - проворчал он. Марина ничего не ответила, только сунула ему в руку пару копеек, что у нее были с собой в ридикюле. Извозчик улыбнулся в ответ. – Ну, а говорила, совсем денег нет! Тут даже на несколько чарочек хватит. Ну, Бог с тобой, сердешная. Господь милостив, поможет тебе унять твою горесть. Прощевай, барышня.

Извозчик уехал, а Марина так и осталась на том месте, где стояла. «Гитара» не смогла остановиться напротив церковных ворот – там стоял катафалк, обитый черным шелком и несколько карет и других экипажей. Посему извозчик высадил ее, не подъезжая к воротам, немного поодаль, где она сейчас и стояла. Со своего места в отдалении от храма Марина, тем не менее, прекрасно видела сквозь распахнутые створки отблеск горящих свечей и слышала звуки службы. Она так долго добиралась сюда, что отпевание уже шло полным ходом.

Марина нерешительно двинулась к входу во двор храма, но ноги не послушались ее. Она не могла ступить даже пару шагов. И дело было не только в слабости после болезни. Она только тут осознала, куда и зачем она приехала, и поняла, что не готова к этому. Не готова увидеть гроб в цветах, плачущих родственников, услышать слова заупокойной молитвы. Только не по нему. Только не по Сергею.
Марина прислонилась к железным прутьям кованой ограды храма и попыталась сделать глубокий вдох и успокоить бешено колотящее сердце. Ее руки тряслись, ноги подгибались, и она из всех сил ухватилась за ограду, чтобы не упасть.

Она должна это сделать. Должна.
Там, в паре десятков шагов от нее внутри храма было то, к чему она так отчаянно стремилась, забыв обо всем на свете. Там был ее Сергей, но у нее не было сил сделать эти шаги, не было совсем. Она так хотела прикоснуться к гробу, так хотела сказать ему последнее «Прощай» прежде, чем его увезут от нее навсегда. Но тело Марины отказывалось служить ей, и ей оставалось сейчас только одно – стоять здесь, вцепившись в ограду, чтобы не упасть прямо на мостовую.
Марина прикусила губу, чтобы унять плач отчаяния, рвущийся из ее груди, и, собрав последние силы, в одном рывке оттолкнулась от ограды, чтобы все-таки дойти до тела своего любимого. Она должна была попрощаться с ним.

Это было ее ошибкой. Она поняла это сразу же. Ее колени подогнулись, и она с ужасом подумала о том, что сейчас упадет под ноги случайным прохожим, и у нее не будет сил подняться, а уж тем паче добраться самой домой. «Помоги мне!» - взмолилась она мысленно, сама толком не осознавая, к кому конкретно обращается – к Господу ли или к Сергею.

Твердая мужская внезапно остановила падение Марины, подхватив ее за талию. Кто-то прижал ее к своему крепкому телу, удерживая в вертикальном положении. Она же к этому моменту совсем ослабла и просто повисла на своем случайном спасителе.
- Что же вы, Марина Александровна, творите?! – прошептал возмущенно ей Анатоль и покрепче прижал к себе. – Вы ведь после болезни, еле ходите…
- Я должна была прийти, - прошептала еле слышно Марина.

Служба, видимо, окончилась, потому как из церкви стали выходить поодиночке или парами те, кто пришел прощаться с ушедшим из жизни так рано князем Загорским. Анатоль понял, что сейчас они с Мариной будут замечены, и резко вскинул руку, подавая знак своему кучеру, благодаря Господа за то, что рано утром накрапывал дождик, и посему пришлось поехать на отпевание в карете. Анатоль усадил Марину в темноту экипажа и уселся на сидение рядом с ней. Она попыталась было возразить ему, что сие против правил приличий, но он лишь фыркнул в ответ. Сама-то много о них думала, когда приехала сюда да еще без сопровождающих.
- Я не могла, понимаете… не могла не прийти..., - сбивчиво говорила ему Марина, и он, вглядевшись в ее лицо, заметил, что она находится на грани истерики. – Я должна был прийти… попрощаться… не могла… я хочу видеть…

Внезапно Марина разрыдалась во весь голос, и он быстро и решительно привлек ее к себе, без особого труда преодолевая ее слабое сопротивление. Она уткнулась лицом в мягкую ткань его мундира, схватившись за него так, что на мгновение Воронин подумал, что она сейчас оторвет ему аксельбант на плече. Но ее состояние, ее слезы заставили его забыть об этом.

- Как мне жить без него? – спросила Марина сквозь рыдания, ни к кому конкретно не обращаясь, и у Анатоля сжалось сердце от того, сколько боли было в этом вопросе. – Как быть без него? Я любила его всем сердцем… с самого института. С самой первой встречи… Он был так красив, словно ангел… его светлые волосы так блестели. Я сразу поняла, что это он. Сразу же. Я мечтала о нем все те годы, что ждала выпуска. Я училась отлично… только бы шифр… а потом будет легче стать его круга… рядом с ним. Но шифра не дали… А потом я поняла, что вовсе не нужна ему, как представляла себе. И долгие годы пыталась его забыть. Но как можно забыть тепло солнца, хоть раз увидев его? Вот и я не смогла… А в том году, получив от него первое письмо… он так смотрел на меня… так улыбался. Он любил меня, иначе разве может быть?

Марина что-то еще продолжала говорить, но Анатоль не слушал ее более. Ее слова причиняли ему дикую боль, и он попытался отключиться от их горького смысла. Он лишь прижимал ее к себе и нежно гладил по спине. Он видел нередкие истерики собственной сестры и по опыту знал, что если ничего не делать, ничего не говорить, а просто сидеть рядом да успокаивающе поглаживать, истерика сама сойдет на нет.

Вот и сейчас, спустя некоторое время Марина затихла в его объятиях. Ее тело била мелкая дрожь, он чувствовал это своими руками. Внезапно она отстранилась и подняла голову, посмотрела прямо ему в глаза. Ее лицо распухло от слез, щеки раскраснелись, но для него она все равно была прекрасна, даже в своем горе.
- Анатоль Михайлович…, - пролепетала она смущенно, словно только сейчас поняла, с кем и где находится.
- Это я, - согласился он. – Я был нынче там, но не смог долее стоять в храме, словно что-то гнало меня прочь, и вышел во двор. А потом заметил вас.

Воронин подал ей платок, и Марина приняла его. Она начала было приводить себя в порядок, но вдруг застыла на месте, что-то углядев через окно в щелку не задернутой до конца шторки. Ее глаза опять стали наполняться слезами, и Анатоль резко отдернул шторку, чтобы посмотреть, что снова расстроило ее. Из храма вышел человек и спускался по ступенькам. Он нес в руках подушку, на которой лежали все награды, заслуженный Загорским за время своей службы.
Анатоль знал, что именно сейчас последует за ним, и хотел было постучать в потолок, подавая знак ехать, но Марина перехватила его руку.
- Я прошу вас, - прошептала она. – Я хочу видеть…
И он уступил ей, опустив руку и откинувшись на спинку сидения, тем не менее, не отрывая от нее своего напряженного взгляда. Он заметил, как вдруг резко она выпрямилась и прижала к губам платок, и перевел взгляд в окно.

Из церкви выносили гроб из красного дерева, аккуратно спуская его вниз по ступенькам церкви, чтобы в дальнейшем поместить его в катафалк, и этот мрачный экипаж смерти увезет Загорского в его последний путь до домашнего кладбища в родовом имении.
Марина громко всхлипнула, не в силах более сдерживаться. Из ее глаз по щекам покатились крупные слезы. Анатоль привлек к себе, и она опять подалась ему, не отрывая тем временем свой взгляд от гроба. Ее так трясло, что он с трудом удерживал ее в своих объятиях.

Глубина ее горя поразила Анатоля. Он и не догадывался, насколько ей тяжела ее потеря. Он прижался губами к ее виску сквозь вуаль. Ему было тоже горько и грустно. Было жаль ее, Загорского, себя…
Анатоль видел теперь, как глубоки ее чувства к Сергею. Это была не просто мимолетная влюбленность или страсть, это была самая настоящая любовь. Ему было больно еще от того, что он любил Марину, и его любовь никуда не исчезнет, он чувствовал это. Она заведомо была обречена на безответность, потому как если он еще мог соперничать с живым Загорским, то в конкуренции с памятью о нем он был заведомо в проигрыше.

Анатоль прижал ее к себе покрепче и перевел взгляд в окно. Гроб теперь грузили в катафалк, после чего начали накрывать плотной черной тканью, чтобы хоть немного защитить его от непогоды, которая могла встретиться им по пути.

Воронину вдруг вспомнилась одна ночь из его жизни в кадетском корпусе. Ему было довольно нелегко там в первое время, как и другим мальчикам, оторванным от родительского тепла. Но его горе усугублялось потерей отца, что ему пришлось пережить в первый год учебы. Иногда Анатоль не мог сдержать слез, хотя и корил себя за это последними словами, и тихонько плакал по ночам под одеялом. В одну из ночей его слезы заметил Сергей, спавший на соседней кровати. Он подошел к нему и аккуратно тронул за плечо, заставляя его выбраться из своего убежища под одеялом.
- Что стряслось? – прошептал он одними губами, чтобы не разбудить остальных кадетов, мирно спящих в это позднее время.
- Я… я совсем один, - только и смог выдавить из себя Воронин. Сергей посмотрел на него с участием и положил руку на его плечо.
- Ты не один, - покачал он головой. – У тебя есть я… есть мы, - он мотнул головой в сторону кровати по соседству со своей, где приподнялся на локте встревоженный Арсеньев.
Он был прав. Они всегда были вместе с тех пор и всегда были друг у друга. До сих пор, пока не потеряли одного из них...

Анатоль так и не нашел в себе сил, чтобы написать о произошедшем Арсеньеву. Может быть, позднее, когда боль от потери будет не так остра, как сейчас...
Воронин вдруг осознал, что на глаза навернулась предательская влага. Он не мог не плакать над потерей друга, и ему ни на йоту не было стыдно сейчас за свои слезы. Боль, которая клубком скрутилась у него в груди с тех пор, как он узнал о гибели друга, постепенно покидала его тело вместе с ними.
Так они вместе с Мариной и проводили князя Загорского в его последний путь, наблюдая, как возница траурного экипажа уезжает прочь, увозя с собой свой печальный груз, держа друг друга за руки и смешивая свои слезы.

Позднее, когда Воронин вез Марину домой, чтобы сдать на руки переполошенной Агнешке, они сидели так близко друг к другу, и он набрался смелости и взял ее ладонь в свою. Она не отняла своей руки до самого дома, и это наполнило его сердце невольной надеждой. Пусть она, возможно, никогда не полюбит его, как она любила Загорского, но он сделает все, чтобы их брак был таким удачным, полным понимания, тепла и нежности.
- Я рад, что меж нами нет более никаких тайн и недомолвок, - сказал он ей на прощание, имея в виду, что она сегодня полностью призналась ему в своей любви к другому невольно. Марина же взглянула с каким-то странным выражением в глазах, а затем грустно улыбнулась и кивнула.
- Я тоже рада, что вы знаете теперь, насколько сильно я любила князя.
Она вдруг быстро коснулась губами его щеки и скоро выскользнула из кареты, опираясь на руку лакея, оставив после себя лишь легкий флер духов.

• это пустяки? (фр.)
• Его не проведешь (фр.)
• Конечно! (фр.)
• Ну же! Вперед! (фр.)
• Что случилось, мой друг? (фр.)
• Скажите Марине напрямик, всю правду (фр.)
• Его молчание говорит о многом (фр.)
• за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь (фр.)
• Трус, слабак! (фр.)
• Добрый день, Анатоль Михайлович, рада вас видеть (фр.)
• так назывался в просторечии Успенский пост.
_________________

Елки!... Так жалко Марину... Так жалко Анатолия... Знать, что любимая женщина страдает от любви к другому... Знать, что она тебя не любит... Как мало ему надо - просто быть рядом с ней, делая ее жизнь лучше, легче, отдавая свою любовь и ничего не прося взамен...


Именно эти думки и были - это ж как он ее любит!!!! Надеюсь, что и Анатолий, и Марина будут счастливы...

Автор, отдаюсь твоей фантазии и твоему Музу - жду продолжения!

Чем дальше читаю - тем интереснее становится!
_________________

 » Глава 26

Глава 26

С того дня, когда они вместе разделили всю горесть потери близкого им человека, жених и невеста стали намного ближе друг к другу, чем ранее. Они стали чаще показываться вместе в свете, давая понять, что все толки об их размолвках, а тем паче, разрыве беспочвенны; вместе выезжать на прогулки или просто гуляли в парке под присмотром Анны Степановны, медленно прогуливающейся чуть поодаль с дочерьми.

После перенесения даты венчания на более близкую по времени, разумеется, поползи слухи в свете. Конечно, строились разные предположения, но в итоге сошлись на том, что Марина (в виду ее странной бледности и слабости после горячки) неизлечимо больна, и граф хочет хотя бы немного получить толику счастья перед тем, как его супруга уйдет от него навечно. Впрочем, слухи ходили недолго – уже через несколько дней свет принялся обсуждать ухаживание кавалергарда Дантеса за княжной Барятинской. Ужели забыл про госпожу Пушкину, которую столь открыто преследовал, шептались в гостиных и салонах.

Марину же все происходящее вокруг мало трогало. Она полностью замкнулась в себе в этот период и была безучастна ко всему, даже к собственному венчанию. Она осталась равнодушна к платью, которое доставили ей за неделю до венчания (модистка очень старалась и успела уложиться даже раньше намеченного срока), осталась безразлична к гарнитуру, что подарил ей Воронин как подарок к свадьбе – серьги, ожерелье и брошь из бриллиантов и изумрудов. Анна Степановна постоянно открывала крышку футляра, чтобы полюбоваться камнями и прекрасной работой, Марина же отказалась даже взглянуть повторно на них.
- Ни к чему это сейчас, - сказала она. – Еще успею наглядеться.
А в глубине души с тупой болью в сердце вспоминала, как она лежала в постели с Загорским, и тот говорил, что непременно закажет гарнитур с изумрудами ей в подарок. «…Ничего вычурного, - шептал он ей в ухо. – Хочу только подчеркнуть цвет твоих глаз, а не затмить их блеск. Хотя разве это возможно?...»

Только однажды за оставшееся время до венчания Марина была выведена из своего столь лелеемого равнодушного состояния. В день, когда она обнаружила, что к ней с визитом пришла графиня Ланская.

В первую минуту, когда лакей только сообщил о том, что барышню желают видеть, и назвал имя визитерши, Марина решила, что ослышалась. Она переспросила и, убедившись, что это не так, а с ней действительно хочет переговорить Натали, моментально вскипела. Как эта женщина осмеливается даже появляться на пороге этого дома? Зачем пришла? Знает ли об обмане Загорского? А если знает, не позлорадствовать ли явилась?
С большим трудом подавив в себе желание отказать в визите этой неприятной ей особе, Марина все же решилась и приказала привести ту сюда, в диванную, где Марина читала, сидя у ярко-горящего камина. После первой половины августа неожиданно похолодало в Петербурге, и она предпочитала в это время быть у тепла. Тем паче, после недавней болезни.

Пока Марина думала над позой, в которой она хотела бы принять визитершу (встать ли у камина, гордо и презрительно подняв голову или лучше сидя в кресле), в дверь постучали, и лакей впустил в комнату молодую даму, одетую в траур. Ее вид в черных одеждах с траурными плерезами возмутил Марину до глубины души и почему-то отдался внутри такой острой болью, что она была вынуждена ухватиться за спинку кресла, у которого стояла, чтобы не упасть. В памяти вдруг всплыли толки, подслушанные случайно ею в одном салоне: «Графиня носит полный траур по князю Загорскому, словно по усопшему супругу. Она сразу же выехала из Пятигорска, как узнала весть о его кончине, и всю дорогу до Петербурга ехала рядом с гробом, будто безутешная вдова».
Теперь же Марина своими глазами убедилась, что слухи, которые обычно следовало делить пополам, чтобы отделить зерна от плевел, в этом случае оказались верны. О, как она ненавидела эту красивую темноволосую женщину, которой даже траур был к лицу! Ненавидела всей душой за то, что та имела смелость открыто выражать свои чувства из-за смерти Загорского, а Марине даже лишней слезинки нельзя было пролить на виду. Ненавидела за то, что та несколько недель была рядом с ним, а Марине не довелось даже крышки гроба коснуться. Ненавидела за то, что те редкие дни, что оставались до его гибели, она провела там, рядом с ним, и один только Создатель знает, что было там меж ними.

Марина вздернула гордо подбородок, еле сдерживаясь, чтобы не вцепиться в это красивое лицо, не растрепать хорошо уложенные волосы, не сорвать с лица траурную вуаль, а с платья плерезы. Хотя до этого момента считала себя миролюбивой особой, даже в институте она редко вмешивалась в ссоры сокурсниц.
- Что вам угодно? – холодно спросила она у посетительницы без приветствия, даже не предложив той присесть, что противоречило общепринятым нормам поведения в обществе. Та тут же поняла, какого отношения здесь ей ждать. Она тоже вскинула голову повыше и откинула с лица вуаль.
- Как трудно попасть к вам с визитом, - усмехнулась Натали. – Прямо как особе царской крови. Я уже долго пытаюсь встретиться с вами, но ваша маменька яростно пресекает все мои попытки на корню. А доверить мое дело слугам я не имею права.
- Я повторюсь, что вам угодно? – не желала сдаваться Марина. – И вам не приходило в голову, что если вас не пускают в дом, значит, ваш визит отнюдь не приятен хозяевам.
- Да будь моя воля, я бы и порога этого дома не переступила бы, - вдруг огрызнулась Натали. Она помолчала, отвернув лицо к горящему огню, а затем вздохнула и продолжила. – Я пришла к вам выполнить желание человека, хорошо известного нам обеим. Так вышло, что к тому же и его последнюю волю.

При этих словах глаза Натали наполнились болью, даже со своего места Марина заметила это. Ей стало не по себе – так неприятно было видеть свою соперницу так близко да еще знать, что именно ей он доверял самое сокровенное, раз она сейчас здесь.
Натали опустила руку в ридикюль и достала из него сложенный вдвое конверт. Она немного помедлила, глядя на знакомый почерк, и легонько погладила бумагу пальцем, словно бумага все еще хранила касание его руки. Такой маленький жест, но именно при виде него у Марины ревность обжигающим ядом разлилась по венам, отравляя ее кровь. Она представила, что эти пальцы касались кожи Сергея там же, где могла касаться она сама, а эти губы целовали его губы, и кто знает – делали они это до или после Марины, судя по последним сплетням, долетевших в столицу из Пятигорска.

- Возьмите, - Натали протянула ей письмо. – Он передал его вам перед тем, как… как уехать в Тифлис.
Марина резко вырвала у нее из рук конверт, чуть помедлила, глядя на собственное имя на нем, написанное рукой любимого. Что там внутри? О чем он написал ей с Кавказа? Правду об их мнимом браке? Выразил он свое сожаление, что так жестко разрушил ее жизнь? Или внутри опять очередная ложь о своей безграничной любви к ней?

Девушка неожиданно для самой себя, а уж тем паче Натали, повинуясь странному неожиданному порыву, повернулась к камину и бросила письмо в яркий огонь. Языки пламени тут же принялись за бумагу, и Марина обхватила себя руками за плечи, с трудом удерживая себя от того, чтобы не выхватить у них добычу.
- Эта страница моей жизни перевернута, - произнесла она холодно и посмотрела ошарашенной ее поступком Натали прямо в глаза. – Мне нет более дела до этого.
Натали довольно быстро взяла себя в руки, приняв безмятежно-спокойный вид, и опустила вуаль, давая понять Марине, что более не задерживает ее. Та протянула руку и позвонила, чтобы визитершу проводили до входной двери.

- Я слышала, вы ходите замуж через несколько дней. Примите мои поздравления, - проговорила Натали, чуть склонив голову, словно она задумалась над чем-то. Потом она резко подошла к Марине и заглянула ей в лицо, перепугав ту своим неожиданным приближением. Марина пыталась понять, что ей нужно от нее, но сквозь вуаль было невозможно прочитать выражение глаз ее визави.
- Я желала ему, чтобы он также страдал, как я, не скрою. Но теперь я даже рада, что Господь забрал его до того, как он узнал, что это такое, когда твое сердце разбивается о жестокость безответной любви и равнодушие. Что он ушел в своем заблуждении, это блаженство для него. Благодарю вас хотя бы за это.

В этот миг лакей отворил дверь, и Натали, резко развернувшись, не прощаясь, покинула комнату. Марину же трясло как в лихорадке. Она с трудом опустилась в кресло, потому как ноги не держали ее. Зачем эта женщина приходила? Зачем опять разбередила слегка затянувшиеся раны? Своим визитом она вновь заставила их кровоточить.

Теперь, спустя некоторое время, Марина жалела, что так безрассудно уничтожила последнее письмо Загорского к ней. Сейчас оно уже превращалось в черный пепел под языками яркого пламени, который постепенно растворялся в огне. А с другой стороны – лучше уж полное неведение, чем она прочла в нем подтверждение тому, что случайно вскрылось…
Опять она разрывается на части. Видно, никогда ее душе не обрести равновесия. Разум раз за разом напоминает ей о доказательствах вины Загорского по отношению к ней, а сердце, ее глупое сердце упрямо отказывается верить в дурное.
Марина откинулась на спинку кресла и стала смотреть в огонь, в котором постепенно рассеивался пепел, оставшийся от письма Сергея. Ей очень хотелось верить, что и ее слепое безрассудное чувство к князю также рассеется под воздействием неумолимого времени.

****
Начинало смеркаться, а он все еще не мог заставить себя подняться с колен и уйти отсюда. Только тут он находил теперь успокоение своей страждущей душе.
Почему? Почему так сложилось, что остался один-одинешенек на земном свете? Все ушли, все, кого он любил, за кого без раздумий отдал бы последние годы своей жизни.
Вот стоит мраморный ангел, воздевший вверх ладони, словно вопрошая у небес «За что?». Под ним, этим уже посеревшим от времени небесным созданием, лежат невестка и его прекрасная вишенка – внучка Еленочка, отрада его глаз.
Чуть поодаль, рядом с ангелом лежит просто гранитная плита с именем и датами. Под ней нет никого, ни единой косточки, но ему хотелось верить, что душа его сына все же иногда возвращается сюда, в место, где он родился и вырос, место, где лежат жена и дочь.
А теперь тут же под мраморным крестом будет лежать сын…

Матвей Сергеевич прислонился лбом к холодному камню. У него не был сил ни плакать, ни молиться. Он просто приходил и сидел здесь, у этой свежей могилы. Он уже смирился за прошедшие дни, что его внук, его гордость, будет отныне лежать здесь, на фамильном кладбище.
Это раньше он отказывался верить, что Сергей убит в этом далеком и незнакомом ему ауле. Ему до последнего хотелось верить, что он просто не пишет потому, что они по-прежнему в ссоре, и его гордыня ни за что не позволит черкануть хотя бы пару строк своему деду. За него это всегда делал Степан – приходил к полковому писарю и просил его за пару монет написать письмо старому князю о здравии и бытие его внука.

Но потом пришла подвода с телом. И он вдруг неожиданно для самого вдруг словно лишился разума – кричал, требовал вскрыть гроб, утверждая, что там внутри вовсе не его внук, что произошла досадная ошибка. Но его увели, насильно напоили опиумной настойкой да так, что даже не смог пойти на службу в церковь, и позднее втолковали, что гроб вскрыть никак не можно. Прошло столько времени в пути, тело совершенно не сохранилось. Кроме того, горцы, покидая аул, побросали несколько тел в колодцы с водой, чтобы еще долго невозможно было бы жить в селении, и тело Сергея по нелепой случайности оказалось в числе них. Но никаких сомнений в том, что это тело его внука нет, его опознал верный денщик, прибывший на место чуть ли не на другой день после трагедии.
Сейчас Степан сильно сдал после этой смерти и сильно запил, попеременно разбивая носы лакеям, пытающимся его утихомирить после его застолий. Старый князь держал его только потому, что это был единственный человек, что долгое время был его ниточкой, связывающим с Сергеем.

- Прости меня, - в который раз прошептал князь и прикоснулся ладонью к мрамору. Сейчас уже смеркалось, да постепенно надвигался вечерний холод, и ему пора было уходить. Если же он замешкается, то холод проникнет в его члены, и поднимет голову его вечная проблема – больные ноги и спина. А это значит, что он не сможет тогда прийти сюда, к своим родным, довольно долго.
- Прости меня. Мне надо было давно усмирить свою нелепую гордыню.
Его супруга, царство ей Небесное, постоянно твердила ему, что со своим нелегким нравом да неспособностью признавать чужие слабости и ошибки он еще наплачется. Вот он и плачет теперь…

- До завтра, дорогие мои, - попрощался с родными князь и перекрестился.
Затем Матвей Сергеевич кивнул стоявшим в отдалении лакеям, и один из них быстро подошел к нему и помог подняться на ноги. Потом подал старику трость, и тот медленно побрел к карете, стоявшей чуть поодаль. Домой. Он поедет сейчас в усадьбу, там переночует и скоро опять будет здесь. Так он и будет приходить сюда до тех пор, пока наконец Господь не смилуется над ним и не пошлет ему какую-нибудь горячку, от которой и закончится его бренное существование.

В усадьбе князя встретил верный дворецкий Никодим, лысый, как коленка, с седыми пышными бакенбардами. «Не должно тебе иметь такие баки, когда у барина таких нет. Вот выдеру, будешь знать» - иногда дразнил его Матвей Сергеевич, а Никодим лишь кланялся ему в ответ, улыбаясь.

Теперь же меж ними не было и тени былой шутливости, только тягостное молчание, прерываемое только добрым ворчанием дворецкого. Вот и сейчас он шел за старым князем по дому и все бормотал и бормотал под нос, не умолкая ни на минуту.
- Приняли бы ее, барин. Надоела она хуже горькой редьки! Вот и ходит, и ходит все, - Никодим потряс своими бакенбардами, а затем продолжил. – Давеча она все твердила, что у нее дело до вас. Сурьезное дело, барин.
- Пусть идет прочь, - отрезал Матвей Сергеевич, не прерывая своего пути. – Будешь еще нудить тут – выпорю. Прочь иди. Устал я.
- Дык утверждает…, - не унимался Никодим, и барин поднял трость, на которую опирался. Но старый слуга даже не уклонился - он знал, что барин, как собака в той поговорке, лишь лает. Кусать-то кусает да только по серьезной провинности, не более.
- Пусть прочь идет! – громче сказал старый князь. – Чтобы духу ее здесь не было! Пусть взашей из имения гонят. А еще раз границы переступит – так собак спущу, так и передай.

Матвей Сергеевич отпустил взмахом руки всех из своей спальни и устало опустился на постель. Как же ему хотелось заснуть и, открыв глаза поутру, обнаружить, что все происходящее просто дурной сон! Он бы тотчас бы поехал тогда к Сергею и повинился во всем перед ним. В своей гордыне, в своем слепом стремлении всегда настоять на своем, презрев склонности и желания окружающих, свое самодурство. Ведь что ему стоило сделать это ранее? Быть может, и Сергей не стал бы так дурить…

Как Матвей Сергеевич надеялся на то, что эта бедная пташка серьезно увлечет его внука! Ведь он прекрасно видел, что творится в душе Сергея. Но это была всего лишь искра, которую было необходимо раздуть. Вот он и пытался это сделать, пока она не погасла совсем.

Внучка его хорошего знакомого, генерала Голышева. Красавица, умница (он справлялся у госпожи Адлерберг•), способная отвергнуть его внука. Да еще с тем огнем внутри, который так и полыхал иногда в ее глазах. Правда, наполовину нерусской крови, но он был готов простить ей этот недостаток. Тем паче, что, судя по всему, все же кровь была не ненавистной ему польской, а другой славянской народности. Да и кто сейчас чистокровный русич? Это-то после того, как Русь была под монгольским ярмом, а при Петре понаехали сюда немцы да голландцы?
Сначала, правда, Сергей поддался, уехал прочь из страны. Но затем все пошло так, как и хотел старый князь, умело подбрасывая каждый раз дрова, когда, как ему казалось, интерес внука начинал пропадать, или он смирялся с неудачей. Ведь он всегда поступал наперекор Матвею Сергеевичу, так и делал на этот раз. Старый князь уж было решил, что ему все удалось, и скоро Сергей введет в дом Загорских молодую жену, но эта ссылка спутала все планы. А потом и вовсе объявили о помолвке. Совсем не той, что он хотел. Ах, как старый князь злился на девушку! Все спутала ему! Разве можно было предпочесть его внука? Разве разумно?

А затем смерть пришла к нему в дом, в который раз забрав с собой всех, кого он любил. Всех до единого…

До ушей старого князя вдруг донесся откуда-то пронзительный женский визг, и он нахмурился. Это что еще такое? Он же строго-настрого запретил вообще беспокоить его чем-либо! Что там за девка орет, как резаная? Ну, уж точно он отходит сегодня тростью чью-то спину. Совсем распоясались!
Матвей Сергеевич с трудом поднялся на ноги и, опираясь на трость, пошел вон из комнаты на звуки шума. Как выяснилось, кричали в прихожей комнате. Несколько человек пытались вывести вон из дома упирающуюся женщину, а она кричала, как безумная, колотила по лакеям зонтиком и ридикюлем, кусалась и царапалась. Суетящийся вкруг них Никодим пытался уговорить женщину утихомириться, а сбежавшиеся на крики дворовые со смешками наблюдали за этой картиной. Все были так увлечены происходящим, что даже не заметили подошедшего барина.

Все с возрастающим удивлением Матвей Сергеевич вдруг узнал в бешеной фурии Натали. Шляпка уже давно слетела с ее головы, волосы растрепались, рукав ее салопа оторвался и теперь висел на нескольких нитках. Она выглядела совсем не так, как та светская холеная красавица, которую он привык презирать за недостойное дамы поведение. Да и кто узнал бы ее сейчас в таком виде?

- Что здесь происходит? – как можно громче спросил старый князь, и все дружно замерли на тех местах, где находились. Лишь дворовые шустро скрылись прочь, опасаясь попасть барину под горячую руку.
- Вот, ваше сиятельство, - обратился к нему Никодим. – Опять пришла. Я ей говорю, барин не может принять, почивает. А она вдруг как зыркнет, сама, говорит, тогда пройду, если не пропустишь! И как стала рваться в комнаты. Насилу удержали. Вона как молодцов наших расцарпала, аки кошка какая. А еще барыня!

Натали гордо вскинула голову и посмотрела князю прямо в глаза.
- Прошу прощения за сей скандал, но мне просто необходимо увидеться с вами. Вот уже почти неделю я пытаюсь попасть к вам, но…
- Не имею ни малейшего желания ни видеть, ни слышать вас, - отрезал Матвей Сергеевич. – Падшую женщину никогда не примут в этом доме. А всякая жена, оставившая своего супруга – блудница! Подите вон!
Он кивнул лакеям, те снова схватили Натали за руки, намереваясь вывести вон. Но та ловко увернулась от них и, отбросив зонтик, бросилась к князю, по ходу движения вытаскивая из ридикюля конверт. Она схватила его за рукав и прежде, чем ее оттащили от него, сунула ему в руки письмо.
- Возьмите! – крикнула она. – Он хотел, чтобы вы прочитали его!

Матвей Сергеевич замер. Он узнал почерк внука в подписи на бумаге, и его руки затряслись от волнения. Он поднял потрясенный взгляд на Натали, делая знак дворне, чтобы оставили ее в покое.
- Откуда это у вас?
- Он лично отдал мне письмо в Пятигорске. Просил, чтобы я передала вам лично в руки. Сказал, что от этого письма зависит его будущее, его жизнь, - Натали теперь выглядела такой усталой, такой измученной. Кто ж знал, что иногда выполнить последнюю волю так тяжело?

Князь хотел было сразу же вскрыть конверт, но передумал. Он прочитает его не здесь, на виду у дворовых и Натали, а наедине с собой, в тиши собственной спальни. Матвей Сергеевич взглянул на Натали. Выходит, он и тут ошибался. Было видно сейчас, как сильно она любит его внука. Так сильно, что была готова драться со здоровыми мужиками, лишь бы выполнить его желание. Но, тем не менее, он по-прежнему считал ее недостойной парой для Сергея, и дело было не только в происхождении и богатстве. Просто у Сергея не загорались глаза на нее, тем самым огнем, что выдавал их, Загорских, с головой в своих предпочтениях.

- Благодарю вас, - коротко и чуть мягче, чем ранее обратился к ней старый князь. – Вас проводят в гостиную, где подадут чай или что пожелаете. Разумеется, ваше платье починят. В общем, выполнят любое ваше желание. Никодим? – дворецкий кивнул и жестом показал лакеям взять у Натали зонт и верхнее платье. Князь тем временем продолжил. – Не сочтите за грубость, но я устал и не могу составить вам компанию. Уж простите возраст.

Старый князь медленно направился в обратный путь в спальню, кивком показывая, что ему не нужна ни компания, ни помощь, ничего другого. Письмо так и жгло ему ладонь, он аккуратно то и дело поглаживал мягкую бумагу, немного размокшую в мокром от дождя ридикюле. Он сердцем чувствовал, что в этом письме Сергей написал ему нечто важное. Очень важное. И он должен прочитать это один. Наедине с собой. Наедине с Сергеем…

***
В день венчания весь день лил дождь, что по старым приметам выходило к счастливой брачной жизни, но это не прибавляло Воронину нисколько благости сейчас. Да и голова гудела после вчерашней его последней холостяцкой ночи. Он в последнее время совсем мало пил (да и с кем-то это делать теперь?), и с непривычки его развезло вчера основательно от пары бутылок шампанского.

Сначала Анатоль пил со своими сослуживцами, которые ни за что не хотели отпускать его просто так. Поехали в ресторацию к месье Талону, где просидели чуть ли не до полуночи, провожая его из статуса холостяков. Анатоль смотрел на окружающие его лица и все больше склонялся к тому, чтобы как можно скорее покинуть честную компанию – настроения гулять не было вовсе, за что его уже предварительно окрестили «семейным домоседом».

Вторую бутылку Воронин прикончил в полном одиночестве, сидя у горящего камина. Не так ему раньше представлялся его последний холостяцкий вечер, совсем не так. Должны были быть рядом Серж и Поль, которые бы шутили над ним, смеялись бы от души. Конечно же, Серж предложил бы поехать в какой-нибудь балаган, где они смотрели бы какой-нибудь водевиль и любовались бы стройными ножками артисточек, а потом пили бы вино, поднимая бокалы за будущее семейное счастье жениха да тихую гавань супружества.

Но сейчас он был один. И ему было горько от этого одиночества, как никогда. А еще его почему-то не оставляло чувство, что он отнимает Марину у Загорского.
Какой бред, подумалось ему, пьяный-пьяный бред! Серж мертв, а значит, Анатоль никак не может перейти тому дорогу. И, кроме того, кто знает, как сложились бы их судьбы, если бы все было не так. Он так и не смог понять до конца намерений друга в отношении Марины – действительно ли она была ему нужна или это была просто очередная авантюра скуки ради, просто временное увлечение.

Ночью Анатоль спал дурно. Ему все время снились какие-то обрывки сна, в одном из которых к нему пришла гадалка. «Помни», - шептала глухо она. «Помни, она твоя судьба, но от тебя зависит исход. Лишь от тебя».
Посему немудрено, что поутру Воронин встал в дурном настроении, и как он не пытался привести себя в подобающее предстоящему торжеству настроение, так и не смог. Какое странное предчувствие сдавило ему грудь. Словно что-то нехорошее должно было случиться, а сейчас просто витало над ним в воздухе, выжидая нужного момента.
Это привело его в какое-то волнение. Им полностью овладела странная нервозность, словно какой-то кисейной барышней. Что происходит, спрашивал она сам себя, но ответа так и не находил, как и не пытался.

Анатоль взглянул краем глаза на часы, стоявшие на каминной полке. У него оставалось совсем немного времени, чтобы полностью одеться и выехать в Аничков дворец. Там его ждет императорская чета, чтобы как посаженные родители с иконой благословить его на вступление в брак (императрица пожелала разделить с мужем эти обязанности).
Вернулся в спальню Федор с парадным мундиром в руках. Он в последний раз проверил, хорошо ли почищена ткань, блестят ли пуговицы, и разложил его на постели. Потом подошел к барину и стал помогать ему заканчивать туалет.
- Мандражируете, барин? – улыбаясь, спросил он Анатоля. – Руки вона дрожат немного. Оно и понятно – день-то сегодня какой! Жаль вот только, что ваши папенька и маменька не с вами в сию пору. Но они точно смотрят на нас с небес и радуются за вас.
Анатоль рассеяно кивнул ему. Мысленно он уже давно был там, в церкви Аничкового дворца.
- А что, барин? Скоро в деревню поедем? – вдруг спросил Федор, расправив на спине барина складки батиста, чтобы мундир сел ладно.
- В деревню? – переспросил Анатоль. - Поедем, конечно.
- То и ладно. Барышне-то вашей надо в деревню. Воздух там свежий, овощи-фрукты не рыношные, со своего сада – огорода. Все доносить лучше там. А то тут в Петербруге все чахоточные какие-то родятся…

Федор еще что-то говорил и говорил, помогая барину облачиться в мундир и застегивая крючки, но Анатоль уже не слышал его. Две последние фразы словно резанули его разум. Сначала он не понял их смысл, а когда все-таки осознал его, то сначала замер на месте, будто парализованный, а затем резко размахнулся и ударил Федора по лицу со всей силой, со всей яростью, что забурлила в нем при этих словах. Тот не удержался на ногах от такого удара и повалился на спину. Анатоль тут же бросился к нему и схватил того за грудки, притянул к себе.
- Откуда знаешь?!
- Так Дуняша рассказала давеча, - быстро заговорил Федор. – Вот, говорит, из-за чего свадьбу-то торопят - в тягости-то барышня.

Анатоль снова размахнулся и ударил его по лицу, но уже не ладонью, а кулаком, разбивая тому губу. Замахнулся для следующего удара, да только вид крови, выступившей из раны, остудил его и вернул ему рассудок. Он тут же отпустил растерянного Федора и отошел на него к камину, вцепившись в мрамор с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

От волнения и слепящей ярости у Анатоля кругом шла голова, тряслись руки. «…- Я рад, что меж нами нет более никаких тайн и недомолвок… Я тоже рада, что вы знаете теперь, насколько сильно я любила князя….». Да уж теперь-то он точно знает это!
Ему хотелось кричать во весь голос и крушить все вокруг, давая выход тому гневу, что пожирал его душу, но давняя привычка скрывать свои эмоции, загоняя их куда-то внутрь, в самый дальние и потайные уголки сознания, взяла верх.

Воронин медленно обернулся к стоявшему поодаль и нерешительно переминающемуся с ноги на ногу Федору.
- Ты не забывайся, Федька, кто тут барин, а кто холоп, - холодно бросил он своему слуге. – Вижу, совсем от рук отбился при своем приближенном положении, что разум потерял, кого можно обсуждать, а о ком нужно рот на замке держать. С кем еще делился?
- Ни с кем более, вот вам крест, - Федор быстро перекрестился на образа в углу спальни. – Что ж я не знаю, что говорить-то можно?
- А со мной, значит, можно? – бросил ему резко Воронин, и тот виновато потупил голову. – Дуньке своей скажи, чтобы языком трепала меньше. Будет умнее, будет хорошо жить. Разрешение вам дам, в доме оставлю. А если нет, не обессудь! В поле пошлю.
-Могила, барин, могила, - быстро произнес Федор. Он знал своего барина, как никто другой, и понял, что сейчас тот просто не потерпит другого ответа. Не завидовал он тому, кто попадет под руку графу, невольно извлечет спавшие эмоции в потайном уголке его души! Ой, несладко тому будет, совсем не сладко!

Воронин прибыл в Аничков дворец за полчаса до назначенного времени, в которое планировалось провести таинство. Несмотря на то, что было решено провести скромную церемонию и не свадебный прием после, а просто поздний завтрак, избранный люд Петербурга и империи все же стремился получить приглашение на него, ведь там обещалась быть сама императорская чета. Посему экипажей у дворца уже скопилось порядочное количество, словно тут давался действительно большой прием, и все подъезжали и подъезжали кареты.

Анатоль сразу прошел в личные покои императора, где тот останавливался, когда бывал в своем любимом дворце и поприветствовал императорскую чету и их старших детей (с родителями пожелали быть Мария Николаевна и наследник престола Александр Николаевич), в который раз повторив, что это огромная честь для него и для его невесты разделить всю радость от предстоящего таинства с их императорскими величествами.
- Полноте, - ответил ему император. – Разве могло бы быть иначе? Ведь мы почти родные люди друг другу. Куда уж ближе – порой видимся каждый день и чуть ли не каждый час.

Подошло время получить благословение и идти в церковь, куда уже скоро должна была подъехать невеста и ее небольшая свита. Император взял в руки поданную адъютантом икону. Государыня заняла место рядом с ним. Анатоль медленно опустился перед ними на колени и склонил голову. Он попытался слушать слова благословения, но шум гнева, не умолкавший ни на минуту с тех пор, как его комердином• были произнесены те роковые для Воронина слова, заглушал их. Разве можно быть так жестоко обманутым? Так больно преданным? И кем? Той, которой он доверял безоговорочно. Ради которой смело шагнул бы и в огонь, и в воду без особых раздумий, если бы она только попросила.

Анатоль поднял голову и посмотрел на лик иконы, который словно с укором смотрел на него. Он будто напоминал, что завещал своим детям прощать все обиды, нанесенные вольно и невольно, но Воронин не знал, сумеет ли он преодолеть это, сумеет ли понять и простить ее поступок.
«…вы знаете теперь, насколько сильно я любила князя….» - крутилось в голове Анатоля раз за разом, и ему захотелось запрокинуть голову и завыть во весь голос от боли и тоски. Но он лишь улыбнулся в ответ на довольную улыбку императрицы и прикоснулся губами к лику. Мысленно он попросил при этом прощения у Создателя за то, что в минуту, когда у него на сердце должно быть легко и отрадно, он таит в себе лишь гнев и обиду.

Наконец церемония была завершена, и присутствующие медленным степенным шагом двинулись в дворцовую церковь, Воронин же поспешил к самому выходу из нее. Он намеревался встретить свою невесту прямо у дверей. Зачем? Он и сам не мог себе ответить. Но вот так ждать ее в церкви он не хотел. Рядом с ним прохаживались некоторые гости, чтобы быть в числе первых, кто увидит нареченную. Всем было любопытно взглянуть на тот шедевр, что по слухам сотворила модистка, а невеста лишь приукрасит своей прелестью. В церкви же при подобном количестве приглашенных это удалось бы далеко не всем.

Наконец к дворцу подъехали несколько экипажей, украшенных цветами и лентами. На этом настояла Анна Степановна, которой очень хотелось блеснуть в свете хоть и не пышностью свадебного приема, то хотя бы убранством свадебного поезда да великолепием наряда и красотой невесты.
А невеста действительно была удивительно хороша. Великолепно сшитый наряд подчеркивал стройность стана (чему Воронин уделил немалое внимание), искусно уложенные волосы открывали взору хрупкость длинной шеи. Правда, она была бледна, да чересчур сильно сжимала руки, но это можно было отнести на счет волнения перед таинством.
Едва Марина вышла из кареты при помощи отца, то сразу же повернулась к нему и долго не отрывала взгляд. Анатоль тоже не мог отвести от ее глаз своего. Правда, со своего места он не мог разглядеть их выражение, но по ее позе он прекрасно понимал, насколько она напряжена. Пусть немного грешно, но он наслаждался ее волнением, ее нервозностью. О, она даже себе не представляет, как ему отрадно сейчас видеть ее страдания и сомнения!

Идти ли ей навстречу? Принять ли ее руку из ладони отца, который уже повернулся к нему и смотрел на него, явно недоумевая, чего он медлит? Анатоля на мгновение посетила мысль отказаться от всего этого. Прямо сейчас и при всех отказаться от венчания и оставить ее, эту обманщицу, эту лицемерку, прямо тут и сейчас у распахнутых дверей в храм. Разве осудит его кто-нибудь, узнав причины подобного скандального отказа? Нет, ведь он вправе это сделать. Но разве может Анатоль поступить так с ней? Разве позволит подвергнуть ее всеобщему остракизму и порицанию?

Как же тяжело сделать выбор, который неизменно разрушит одну из жизней – либо ее, либо его! Чей позор будет тяжелее? Чья боль сильнее? Ее, когда он откажется от брака, когда ей придется открыть свой грех перед всеми? Или его – признать этого бастарда, вырастить как своего ребенка, дать ему свою фамилию, свой титул? Ему, а не собственному ребенку, который со временем может появиться в их браке. Как тяжело сделать этот выбор…

Анатоль с трудом отвлекся от своих мыслей и заметил, что Марина вдруг резко выпрямилась и еще пуще побледнела, словно прочитала его мысли. Он вспомнил о ее недавней болезни и вдруг испугался за нее. Неужели ей стало дурно? Неужели обморок? А потом спустя мгновение пришло осознание того, что происходило сейчас в его голове, и он горько усмехнулся. Он хочет стиснуть ладонями ее длинную хрупкую шею и придушить ее, и в то же время его столь сильно волнует состояние ее здоровья, что сердце заколотилось быстрее при виде ее внезапной бледности.

Анатоль легко преодолел те несколько шагов, что разделяли их с Мариной, и принял ее руку у Ольховского.
- Нас ждут уже, - он взглянул ей прямо в глаза. В эти дивные серо-зеленые глаза, которые могут быть такими невинными, когда скрывают ложь. – Готовы ли, Марина Александровна?
Она немного смутилась (или ему это показалось?) и коротко кивнула, еле слышно прошептав:
- Разве мы вправе сейчас переменить свою судьбу?
- Действительно, - согласился Анатоль с нареченной, горько усмехаясь. – Разве мы вправе…

• Адлерберг Юлия Федоровна – с 1802 по 1839гг. начальница Смольного института
• коверканное название камердинера
_________________

Marian, все по-прежнему очень хорошо, эмоционально, выразительно и вызывает самый живой отклик в душе.

И, как всегда, с нетерпением жду продолжения.

Поступок Марины... это сожженное письмо... Да уж, а оно могло приоткрыть много интересного ( и для нас, в том числе).

Вот здесь я ее понимаю. В том плане, что ей надо было либо отказываться от свадьбы, либо (что она и сделала) соглашаться и скрывать свою беременность, выдав потом ребенка за общего с Анатолием.

Анатоль... Ох, вот его мне жаль больше всего! Так любить! И понимать, что Марина любит другого, что она принадлежала душой и телом другому, его другу...

Интересно, что Сергей написал деду... Надеюсь, в ближайшее время мы это узнаем

Я, честно говоря, удивлена поведением Натали! Она оказалась лучше, чем я про нее думала!!! Хотя... Возможно, останься Сергей жив, она бы и не передала письма...

Итог: я в восторге!!!!! Мыслей в голове - миллион! Догадок - два миллиона!!!

Кстати, Пы.Сы.: тело Сергея никто, кроме Степана, не видел...
_________________

Писала развернутый ответ, а тут комп выпендрился и ответ не сохранил! Напишу кратко, дабы не убить мой компик! Маринины поступки поражают раз за разом! Сама бы убила, когда она письмо сожгла!
Матвея Сергеевича очень жалко, тяжело осознавать, что уже никогда не скажешь родному человеку слова любви и сожаления!
А за Анатоля готова убить Марину второй раз! Даже у безграничной любви есть свои пределы, надеюсь опрометчивые поступки у Марины закончились.
Marian, большое спасибо, пишешь великолепно!
_________________

Девочки в очередной раз нем могу выразить свою радость по поводу того, что вы по-прежнему тут, со мной
Вас не было некоторое время, кроме girlfromsaturn / Туси, и я, каюсь, опять начала переживать.... Но вы тут!


Марина, ну, поставь себя на ее место: беременна (причем, будучи не в браке!), средств к существованию - ноль, и это все в ту эпоху. К тому же от ее действий зависит судьба ее близких. Тут, как говорилось, в моем любимом фильме, " не только за Ксан Ксаныча"....


Мы сами выбираем свою судьбу. Да, жаль, конечно, но он сам выбрал этот путь, по нему и идет. А куда придет - увидим обязательно .


Нет, к сожалению. Очень-очень импульсивна. Сначала делает, а потом думает, к сожалению. Впереди у нас будет даже попытка ...


А мне вот больше всего сейчас именно ее жалко, не удивляйтесь. Жаль ее мне, как автору и женщине, очень жаль...




На все это скажу только одно - не те обстоятельства и опять все та же импульсивность...

Готовлю вам продолжение
А кроме него будут и картинки... Так сказать, вести с полей... Наконец-то у нас вылупился в игре Воронин . Долго мы не могли прийти к согласию по поводу его внешности, но наконец-то все готово.
_________________

Урра!!!!!!!!!!


Наконец-то!!!! Любопытно посмотреть!!!


Советую прочитать книгу (если ты еще не делала этого ) - в ней все по-другому, и не стала (блин, забыла я имя героини - невесты Ксан Ксаныча ) выходить замуж лишь для того, чтобы было - поняла, что надо ждать настоящей любви!!!!!


Пы.Сы. На эту тему:

ЧУДАЧКА (Эдуард Асадов)
Одни называют её «чудачкой»
И пальцем на лоб — за спиной, тайком.
Другие — «принцессою» и «гордячкой».
А третьи просто — «синим чулком».
Птицы и те попарно летают,
Душа стремится к душе живой.
Ребята подруг из кино провожают,
А эта одна убегает домой.
Зимы и весны цепочкой пёстрой
Мчатся, бегут за звеном звено…
Подруги, порой невзрачные просто,
Смотришь, замуж вышли давно.
Вокруг твердят ей: — Пора решаться,
Мужчины не будут ведь ждать, учти!
Недолго и в девах вот так остаться!
Дело-то катится к тридцати…
Неужто не нравился даже никто? —
Посмотрит мечтательными глазами:
— Нравиться — нравились. Ну и что? —
И удивлённо пожмёт плечами.
Какой же любви она ждёт, какой?
Ей хочется крикнуть: «Любви-звездопада!
Красивой-красивой! Большой-большой!
А если я в жизни не встречу такой,
Тогда мне совсем никакой не надо!»
_________________

 » Глава 27

Глава 27

Марине в ночь перед венчанием тоже не спалось, как и ее нареченному, как бы она не старалась провалиться в спасительные глубины сна, где только там она забывала о тяжелой реальности.
Только в этот раз в отличие от других ночей Морфей не спешил ее принимать в свои объятия. Она ворочалась в постели, сбивая простыни в комок, но глаз сомкнуть там и не смогла. Ее тяготило происходящее, совесть не давала покоя. Где-то в середине ночи Марина, осознав, что так и не сможет заснуть, поднялась с постели и принялась молиться у образов. Она просила простить ей ее грех, ее ложь, просила принести покой ее страждущей душе. Потом она забыла о своих тревогах и невзгодах и остаток ночи посвятила заупокойным молитвам о душе Сергея.

Наконец рассвело. Пришли девушки и принялись подготавливать Марину к венчанию, намеченному через два часа после утренней службы. Они сняли с нее ночную рубашку и помогли опуститься в принесенную ванну с горячей водой, потом принялись мыть ее тело и волосы с душистым ароматным мылом. Потом она сушилась, сидя у огня, а девушки доставали из чехла подвенечное платье, фату с венком из живых цветов (Марина тут изъявила стойкое желание иметь только живые цветы в венке) и воздушное кружевное белье, которое м-м Monique прислала в качестве подарка к предстоящему торжеству.

Пришла Агнешка и, взяв гребень, принялась расчесывать длинные волосы Марины, никому не доверив эту обязанность из горничных.
- Паспееце яшчэ, - отрезала она в ответ на робкие возражения девушек, что барышню необходимо причесать. Марина не стала вмешиваться в их разногласия. Сегодня она словно была во сне – все понимала, все слышала и видела, но происходящее ничуть не трогало ее.
Агнешка, расчесав ей подсушенные волосы, принялась заплетать их в длинную тугую косу. Затем она подняла глаза и посмотрела в него на отражение Марины.
- Вось и усе, голубка моя. Прийшол час, - после этих слов нянечка стали аккуратно и медленно расплетать Маринину косу, тихо напевая при этом:

Затрубила трубонька
Рана на зары,
Вось паплакала Марыначка
Па русай касе.
Увечары яе касу
Дзяўчаты пляли,
Дзяўчаты пляли,
Усе бантили.

В середине куплета нянечка вдруг заплакала, не прерывая при этом своей грустной песни. Марина, видя ее слезы, катящиеся по щекам, да слыша ее заунывное пение, тоже не сдержала слез. Ей и так было не по себе в это день, а традиционное вытие в проводах под венец вконец разбередило ее душу.
- Поплачь, касатка, - прошептала ей нянечка, разделив ее волосы на прямой пробор и заплетая теперь две косы, как символ супружества Марины. – Слезы перад шлюбом• к доброму жиццю. Вось не поплакала тогда… Бачишь, як яно вышло…
Она принялась за плетение и продолжила свою печальную песню:

Прыехала свахонька
Нелитасьциўцы•,
Стала яе косыньки
Драць-парывае,
Падзялила косыньку
На два баки
И сказала косынькам:
«Стагоддзе• вам вековать,
Стагоддзе вам вековать,
У дзеўках не бываць»…

- Ой, Агнешка, прекрати свой вой! – вдруг раздался резкий голос Анны Степановны. – Будто на похороны собираемся! Развела тут плач! - она быстро подошла к Марине и, глядя на ее отражение в зеркале, произнесла. – Сегодня не тот день, чтобы плакать, Марина. Даст Бог, все обойдется, и ты более не будешь слезы ронять из-за своей судьбы. Улыбнись! Ну же! И запомни: как бы кошки не скребли на душе, ты должна улыбаться. Никто отныне не должен видеть, как тебе горестно. Таков бабий век – стисни зубы и терпи, как бы больно не было.

Анна Степановна наклонилась и нежно погладила дочь по щеке, потом выпрямилась и отрывисто произнесла уже к горничным, стоявшим чуть поодаль:
- Что стоите, как на погосте? Ну же, быстрее барышню одевать! Негоже заставлять жениха в церкви ждать. А уж тем паче императорскую чету!
Марину тотчас принялись причесывать, быстро растрепав заплетенные Агнешкой косы, крутя локоны раскаленными докрасна щипцами да закалывая их вверх. Эту прическу придумала m-m Monique, чтобы весь облик невесты был выше всех похвал. После облачили в белое подвенечное платье, облегающее стройный девичий стан так плотно, что Марина даже поначалу испугалась, что не сможет в нем дышать. Но на что не пойдешь ради красоты?

Девушки аккуратно взяли в руки небольшой венок из белых оранжерейных цветов и принялись прикалывать его к волосам Марины. Агнешка подошла и, отодвинув одну из горничных, ловко вплела в венок с одной стороны, стараясь замаскировать от постороннего глаза среди небольших соцветий веточку калины.
- Ах, дзитятка, руту-то нияк не можно•, - прошептала она в ухо Марине. – А вот калину-то в самый раз… на счастье тебе…
Марина в ответ легко погладила нянечку по руку, одним простым движением стараясь показать той свою любовь и нежность к ней, вырастившей ее с пеленок и до отрочества. Агнешка смахнула слезы с глаз и махнула рукой замешкавшимся горничным:
- Пошто встали?! Вэлюм• нясите!

Девушки тотчас засуетились и принялись прикалывать к волосам невесты легкую и длинную, до самых пят, фату. Анна Степановна с гордостью расправила ее складки.
- Ни у кого еще в империи не было такой фаты! Столько блондов!
Марина еле сдержала горькую улыбку, так своей репликой мать напомнила ей их родственника через тетушку, Заболотнева. Тот сейчас бы тоже выразил бы свое восхищение, озвучив его в денежном эквиваленте.

Анна Степановна поспешила выйти из комнаты, чтобы поторопить супруга да дочерей, настоятельно попросив до этого Марину поторопиться: «Etrez en retard, ma cherie, êtrez en retard•». Ее дочь девушки развернули к зеркалу, чтобы та посмотрела на себя. Марина окинула свое отражение в нем одним взглядом и невольно признала, что так красиво, как нынче, она еще не выглядела никогда в своей жизни. Но разве не все невесты прекрасны?
«Нет», прозвучал у нее в голове голос Загорского. «Ты - самая прекрасная из невест во всем белом свете!» Казались ей эти слова или Сергей действительно был тут, рядом с ней? Ветерок ли это коснулся ее обнаженного плеча или рука любимого легко погладила его? Как же ей хотелось, чтобы в церкви Аничкова ее ждал не Анатоль, а он, человек, которому было отдано ее сердце!
- Вось и усе, касатка моя, - тихо произнесла Агнешка. – Вось и усе…

Марину наскоро благословили родители в гостиной иконой Божьей Матери, торопясь в церковь, откуда уже прибыл лакей с сообщением, что жених уже ждет. Девушка и опомниться не успела, как ее быстро вывели из дома и усадили в карету вместе с отцом. Маменька же предпочла ехать в другом экипаже вместе с сестрами, давая возможность отцу и дочери побыть несколько мгновений наедине. Александр Васильевич не преминул воспользоваться этим. Он занял место рядом с дочерью и взял ее за руку.
- Ты так красива нынче, доченька, - прошептал он. Глаза его блестели от невыплаканных слез, и у Марины тотчас комок подступил к горлу, видя его волнение. – Впрочем, ты у меня всегда умница и красавица, - он помолчал немного, а затем продолжил. – Ты не держи на меня зла, ma cherie. Кто ж знал, что все так сложится? Прости мне мою слабость, я виноват пред тобой, я…
Марина прервала его, положив ладонь на его губы.
- Не надо, папочка, - покачала она головой. – Не казни себя. Так сложилось, mon cher. Такова судьба.
Александр Васильевич поцеловал ее пальцы сквозь кружево перчатки, а потом одним движением привлек к себе и крепко обнял. Они никогда не были особенно близки, но сейчас он чувствовал, что нет на свете никого ближе, чем его ребенок. Слезы потекли по его лицу и закапали на белоснежную фату дочери.
Карета остановилась, и Марина неловко отстранилась от отца, явно не желая покидать его объятие. Она быстро вытерла своей ладонью его слезы и несколько раз быстро поцеловала его в обе щеки.
- Милый мой папочка!
- Благослови тебя Бог, родненькая моя!

Они вышли из кареты и остановились, ожидая, когда к ним подойдет жених, который стоял у входа в храм и напряженно наблюдал за подъезжающими экипажами. Марина подняла на него взгляд и похолодела. Его глаза горели каким-то странным огнем, который она смогла разглядеть даже сквозь расстояние, разделявшее их.
Что я делаю, мелькнуло в ее голове, пока они смотрели друг на друга. Что я делаю? Как я могу вручить ему свою руку и стать рядом с ним под венец, чтобы навеки соединить свои судьбы? Как я могу лишить его выбора – принять ее такую, какова она есть, падшая, с ребенком другого во чреве или соединить свою судьбу с иной девушкой, чистой и невинной, как слеза?

Марина внезапно почувствовала панику, которая захлестнула ее с головой и забилась внутри головы одной-единственной мыслью «Прочь! Прочь! Прочь!». Она уж было хотела вырвать из руки отца свою ладонь да попросить его увезти ее отсюда, как вдруг Воронин сорвался с места и быстро подошел к ним, словно прочитав ее мысли о бегстве. Он принял с легким поклоном ее кисть в свою широкую ладонь от Александра Васильевича и повернулся к ней, заглянув ей прямо в глаза. Тот странный огонь, что она заметила издалека, вовсе не был ее догадкой. Что-то тревожило душу Анатоля, да так что его карие глаза стали черными, сравнявшись по цвету с его зрачками.
- Нас ждут уже. Готовы ли, Марина Александровна?
Марина, ошеломленная его видом, лишь смогла прошептать в ответ:
- Разве мы вправе сейчас переменить свою судьбу?
- Действительно, - согласился он, горько усмехаясь. – Разве мы вправе…
Дикий панический страх вдруг захлестнул Марину, когда она услышала, каким тоном он произнес эти слова. Что происходит? Неужели случилось что-то ужасное? Но что? Узнать об ее обмане было неоткуда – знали только маменька, нянечка и доктор. Не мог же доктор…? Нет, покачала она головой, он не мог. И если это не известие о ее тягости, тогда что?

Тем временем Анатоль ввел ее в храм, где их ждал преподобный и многочисленные гости. Марина с ужасом обнаружила, что почти весь Петербург прибыл сюда, чтобы быть свидетелями их с Ворониным венчания. Но того, кого она сама желала бы видеть в эту минуту, здесь не было. Жюли, Жюли… Каково тебе там, на водах?
Марина обвела взглядом церковь и встретилась глазами с императорской четой, которая наблюдала за женихом и невестой с довольными улыбками на лице. Она замерла на мгновение. Что ей делать? Присесть ли в реверансе? Но тут священник соединил ее правую руку с ладонью Анатоля, накинул на них епитрахилью и повел их из притвора в храм.

Марину вновь вдруг захлестнула волна паники и страха, лишая разума. Она не может сделать это! Бежать! Бежать отсюда прочь, пока не поздно! Пусть ее ждет позор и бесчестье. Пусть Воронин возненавидит ее за этот поступок. Все будет лучше, чем им быть вот так, навеки соединенными под сенью ее лжи и предательства. Она не сможет смотреть на то, как Анатоль будет ласкать этого ребенка, и лгать ему снова и снова, мило улыбаясь!

Марина дернула рукой в намерении вырвать ее из-под епитрахили, но в это же мгновение Анатоль быстро, но незаметно для окружающих поймал ее ладонь под плотной тканью и сжал ее так сильно, что у Марины слезы выступили на глазах. Затем он метнул на нее взгляд, словно одними глазами приказывая остаться здесь, пройти до конца то, что уготовано им судьбой.
И она подчинилась. Приняла от священника зажженную свечу и перекрестилась, прося про себя в который раз прощения у Господа за свой грех и прося о милости к ней в этом браке, вознося свою молитву вместе со всеми собравшимися в храме.

Господи, услышь меня, Господи! Прости мне мой грех, дай мне сил стать хорошей супругой рабу твоему Анатолию и матерью его детей. Господи, дай мне сил открыться ему в тяжести моего греха перед ним, даруй милосердие рабу твоему Анатолию понять и простить его…
- … Обручается раб Божий Анатолий рабе Божьей Марине во имя Отца, и Сына, и Святого духа…
Марининого пальца вдруг коснулся холод венчального кольца.
- …Обручается раба Божья Марина рабу Божьему Анатолию во имя Отца, и Сына, и Святого духа…

Она вздрогнула при этих словах. Ее сердце так больно сжалось, что она невольно едва слышно всхлипнула. Хорошо, что священник громко читал молитвы, и ее полувсхлипа-полустона никто не заметил. В памяти возникло другая церковь, другое венчание, другой мужчина… За что, Господи? За что мне все это?
Анатоль еще сильнее сжал ее пальцы, и она вернулась из своих горьких мыслей обратно. Повернулась к нему и посмотрела на его профиль. Он смотрел прямо перед собой, его губы были плотно сжаты. По щекам то и дело ходили желваки. Что происходит? За что он злится на нее? За то, что она вспоминает другого? Но ведь он знал, что ее сердце не принадлежит ей, когда ввел ее сюда, в храм.

Священник вновь накинул на их руки епитрахиль и повел дальше в храм, ближе к алтарю. Марина заметила белый плат на полу и слегка помедлила, пропуская вперед Анатоля, как знак того, что отныне он господин в их единстве.
- Имеешь ли ты искреннее и непринужденное желание и твердое намерение быть женою Анатолия, которого видишь перед собою? – услышала Марина. Она с трудом разлепила пересохшие губы и ответила:
– Имею, честный отче.
- Не связана ли обещанием другому жениху? – снова спросили ее. Она мгновение помедлила, вспоминая серые глаза, светившиеся таким неподдельным счастьем. «Муж мой… жена моя…»
– Нет, не связана.
Внезапно по церкви при этих словах пронесся легкий ветерок (как выяснилось позднее, это приоткрыли двери храма, впуская прохладу и свежий воздух, так как от количества гостей да от гари церковных свечей стало душно в храме). Этот ветерок быстро пробежал мимо многочисленных собравшихся на этом венчании, легко, словно лаская, коснулся Марининых обнаженных плеч и лица, поиграл с пламенем ее свечи, взметнул фату и локоны. Потом он достиг венчальной свечи Анатоля и тут же погасил ее, оставляя после себя только легкий дымок.

Марина услышала, как вокруг зашептались окружающие и ее, словно волной, накрыло этим суеверным шепотом. Она почувствовала, как пол уходит из-под ее ног, и только сильная рука Анатоля удержала ее от падения.
- Суеверие есть грех, - укоризненно сказал священник, глядя в глаза побледневшей Марине, и дал знак Анатолю зажечь свою свечу от венчальной свечи Марины. – Верить надобно токмо в волю Господню, только в нее одну!

Всю оставшуюся церемонию Марина думала о том, что произошло. Что это было? Просто ли ветер? Или это была душа Сергея, разозлившаяся на нее за то, как быстро она пошла под венец с другим, как быстро успокоилось ее сердце после его кончины?
Нет, милый, думала она, я не забыла тебя. Ты всегда будешь в моей душе, до конца моих дней. Но ты уже на не белом свете, а я здесь. И мне нужно жить дальше. Для нашего ребенка и ради него.

Затем в уме вновь всплыли слова старой цыганки, пророчествующие Анатолю смерть. Ведь и вправду все сбылось так, как предрекала она: Марина уже пережила и смерть близкого ей человека, и предательство, которое изменило ее жизнь. Кроме этого, сегодня она стала венчанной супругой Воронина, а значит, ей суждено отныне разделить с ним его судьбу до конца дней своих и его.

Задумавшись так глубоко, Марина, словно во сне, прикоснулась губами к иконам, которыми их благословил отче, а затем прошла рука об руку из храма в залу, где их окружили многочисленные гости с поздравлениями. Сначала согласно всем правилам их поздравили императорская чета от лица родителей жениха и родители Марины.
Император и его супруга расцеловали новобрачных в обе щеки, что очень смутило Марину, не привыкшую к подобным знакам внимания от малознакомых ей людей.
- Ну, хитер! – улыбался государь. – Вон какую beauté• ухватил! Счастливец! Ну, Марину ты уже получил из рук господина Ольховского, а из наших рук прими Анну.

Анатоль склонил голову в благодарственном поклоне. Подошедший к нему Шангин подал ему бархатную коробочку, в которой лежал упомянутый орден, задорно при этом подмигнув. Анна второй степени. В другое время он бы сильнее только порадовался награде. Сейчас же она была только красивым подарком в его руках, долгожданным, но не приносящим той радости, что должно испытывать человеку в сей момент. Как и Марина. Он добивался ее любыми средствами, даже лукавовством (не зря же он выкупил накладную тогда), и вот он получил ее. Но что принесло ему это приобретение? Радость ли? Довольство ли?

Марине же императорская чета презентовала жемчужный набор – серьги, браслет и длинную нить с бриллиантовым фермуаром – поистине роскошный подарок.
Затем молодые по обычаю подали родителям, как родным, так и названным рюмку водки на серебряном подносе, как знак благодарности за их дары. Император выпил махом свою водку, скривился, подкрутил усы и громко проговорил, улыбаясь:
- Ох, горько мне! Горько!
За ним подхватили этот клич все приглашенные, стоявшие в зале, сопровождая его смехом и негромкими хлопками. Марина передала поднос шагнувшему к ней лакею и повернулась к Анатолю, который стоял рядом и смотрел на нее. Он даже не склонился к ней, словно не намереваясь целовать ее.
Неужели он хочет, чтобы она первая коснулась его губ своими губами? Как можно? У Марины от волнения голова пошла кругом, а окружающие ее продолжали выкрикивать «Горько», каждый раз будоража ее натянутые донельзя нервы. Она умоляюще взглянула на своего супруга, и он смиловался над ней. Протянул руку и привлек ее к себе, касаясь губами ее рта. Но это касание отнюдь не было нежным или просто вежливым, как того требовали обстоятельства. Анатоль с силой прижался губами к ее губам, вдруг больно прикусив ее нижнюю губу. Такой быстрый поцелуй, но он выразил всю ту злость, что кипела сейчас в Воронине, и Марина снова вспомнила свои недавние страхи.

За этим небольшим приемом поздравлений последовал легкий поздний завтрак в соседней зале, после которого Воронин сообщил о том, что он с супругой отбывает в свое имение в Нижегородской губернии, посему они отбыли сразу же, как покинули собрание императорская чета и их дети.
- Но как же так? – недоуменно спрашивала Марина своего супруга, когда они, попрощавшись с родными Марины и приглашенными гостями, покидали залу. – Вы ведь не намеревались уезжать из Петербурга после венчания.
- Я переменил свое мнение, имею на это полное право, - отрезал ей Воронин. – А что вас смущает? Ваши вещи и так были уложены для переезда, так какая им разница, куда направиться – в мой особняк или в Завидово?
- Но мне необходимо переменить платье, - настаивала Марина. – Не могу же я ехать в подвенечном платье?
- Почему бы и нет? Разве оно чем-то отлично от других ваших нарядов? – с издевкой спросил Анатоль, подсаживая ее в карету. Он сразу же убрал руку с ее локтя, как только она заняла место в карете, словно касание ее тела причиняло ему боль. Потом сел в карету напротив нее и легко стукнул в крышу кареты, мол, поехали.

Сначала они ехали в полной тишине, предпочитая смотреть куда угодно, только бы не встречаться глазами друг с другом. Это было еще выполнимо, пока они проезжали по столице. Но когда их карета миновала дорожный пост, и пейзаж за окном стал довольно однообразен, это стало довольно затруднительно.
- А Завидово? Какое оно? – наконец решилась задать вопрос Марина, чтобы хоть как-то за разговором скоротать это тягостное напряженным молчанием путешествие. Анатоль резко повернул к ней голову, но ничего не сказал, лишь откинулся назад и закрыл глаза, всем своим видом показывая, что не намерен поддерживать разговор. Это выглядело так грубо, что у Марины сперва даже не нашлось слов, чтобы что-нибудь сказать ему в ответ. Она немного помолчала, собираясь с мыслями, потом, не отводя взгляда от своих рук, лежащих на коленях, проговорила тихо:
- Я не понимаю вашего поведения, Анатоль Михайлович. Не могли бы вы объяснить причину его? Если я вас чем-то невольно прогневала…

Она не успела договорить. Анатоль схватил ее за руку и притянул к себе, заставив взглянуть в свои горящие гневом глаза. Он ничего не говорил, просто молчал, но от этого молчания у Марины кровь стыла в венах. Их напряженный зрительный контакт длился не менее минуты (Марине же она показалась вечностью), затем Воронин резко стукнул в стенку кареты, подавая сигнал кучеру остановить. Когда тот выполнил его приказ, Анатоль легко оттолкнул Марину обратно на ее сиденье и вышел, крикнув выездному лакею, чтобы ему подали лошадь.

Это все слышала Марина прежде, чем дверца кареты захлопнулась от сильного удара. Такого сильного, что слегка задребезжало стекло в ее окошке. Девушке стало страшно, как никогда раньше. По всему было видно, что он разозлен… нет, не просто разозлен, а в ярости. Куда он везет ее? Зачем этот спешный отъезд из столицы, подальше от ее родственников, знакомых, привычной обстановки?
Неужели он все-таки все знает? Нет, покачала она головой. Разве в этом случае Анатоль повел бы ее под венец? В тягости от другого никакой мужчина не пойдет на это… Или все же пойдет?

Не в силах долее выносить напряжение Марина расплакалась. Как же все хорошо было раньше, в Ольховке! Не вернулась бы она в столицу, ничего бы и не было: ни ее истории с Загорским, ни этого вынужденного брака с человеком, который пугал ее все больше и больше. Она вспомнила его большие руки со сбитыми костяшками пальцев на правой, а потом ей привиделся комердин Анатоля, с разбитой губой и ссадинами на щеке. Марина даже и подумать не могла, что Анатоль способен на то, чтобы избивать дворовых. Он ей всегда казался таким благородным, таким добрым и справедливым.
- Ты обещал защищать и оберегать меня, - прошептала Марина сквозь слезы, обращаясь в никуда, но к конкретному визави. – Ты поклялся, что всегда будешь рядом со мной. Но ведь теперь я одна, совсем одна… и мне страшно, Господи, как мне страшно… Почему ты оставил меня, моя любовь? Почему не забрал с собой?

После того, как Анатоль поехал верхом, видимо, он решил ускорить их темп движения, потому как карета поехала заметно быстрее, то и дело, потряхиваясь на неровностях дороги. Марина, измученная свои плачем и своими страхами да укачанная этой тряской, неожиданно для самой себя заснула, и проснулась только тогда, когда карета остановилась. Девушка отодвинула в сторону шторку, чтобы посмотреть, чем вызвана подобная задержка, и с удивлением обнаружила, что за стеклом уже довольно темно, а стоят он на широком дворе, мощенном камнем, перед двухэтажным домом с колонами. По двору суетились люди с лампами в руках, разгружая вторую карету, видимо с поклажей Марины, а стоявший посередине двора Анатоль разговаривал с пожилым мужчиной во фраке и таких белоснежных чулках, что они прямо светились в этой темноте.

Вдруг Анатоль резко махнул рукой в сторону ее кареты, и Марина от неожиданности этого движения вздрогнула и отпрянула вглубь кареты. Какая глупость прятаться, разозлилась она на себя, он же все равно не видит ее в этой тьме. Она посмотрела вновь на своего супруга и заметила, что он закончил беседу с мужчиной, который сейчас принялся подгонять дворовых, развернулся к дому и направился прочь. Он оставит ее здесь, в карете, вдруг с ужасом поняла Марина. И даже не поможет ей сойти. Словно ненужную игрушку себе привез!
Марина вмиг распахнула дверцу кареты и позвала своего супруга так сильно, как только могла, стараясь перекричать шум во дворе:
- Анатоль Михайлович!
Воронин замер, а потом развернулся к ней и принялся смотреть на нее, словно выжидая, что она будет делать в следующий момент. Марина заметила краем глаза, как застыли дворовые, разглядывая ее во все глаза, и осознала, что она невольно привлекла к себе внимание окружающих.

Черт-черт-черт! Разозлилась она. Теперь ей не хода обратно. Либо Анатоль вернется и поможет ей, либо покажет дворне, что супруга ему не особо по сердцу, уйдя в дом и предоставив ей самой выбираться из кареты. После его сегодняшнего поведения она могла ждать от него чего угодно.
Тут пан или пропал! Марина вздернула подбородок и протянула руку в его сторону. Анатоль смотрел на нее около минуты, затем опять повернулся к дому, и сердце Марины ухнуло вниз. Перенести такое унижение! На глазах у дворни! За что?
Но тут Воронин развернулся и быстро подошел к карете, взял ее руку в свою.
- Марина Александровна, - процедил он сквозь зубы.
- Анатоль Михайлович, - она лишь выше вздернула подбородок.
Воронин потянул ее за собой и развернул лицом к дворовым.
- Ваша барыня и моя супруга ее сиятельство Воронина Марина Александровна, - сказал он громко, обращаясь ко всем присутствующим во дворе. – Представиться вы ей сможете завтра.

Произнеся это, он потащил Марину за собой в дом, потом далее, в жилую часть дома, не давая ни малейшей возможности осмотреться вокруг, узнать хотя бы немного место, в котором ей предстояло жить теперь. Наконец, проведя ее через анфиладу комнат, он оставил ее в одной из них – хорошо обставленной спальне, декорированной в розовых и кремовых тонах. И все это без лишнего слова или жеста. Даже не сказал, ждать ли ей его сегодня, ведь, как она узнала по часам, стоявшим на резной этажерке, сейчас было почти три часа пополуночи.

Марина без сил опустилась на пол. Движение справа от нее сперва напугало ее до полусмерти, но приглядевшись, она увидела в углу напольное зеркало в резной раме, а в нем свое отражение: измученная бледная невеста с красными от слез глазами в белоснежном платье и фате. Марине тут же захотелось стащить с себя этот наряд, все эти кружева, растрепать локоны. Она стащила с головы маленький венок, затем принялась дергать за фату, которая ничуть не поддавалась ее усилиям, словно приросла к голове. Чьи-то руки легли на пальцы Марины, и та в который раз чуть не лишилась чувств от ужаса. Она подняла глаза и увидела в отражении Агнешку, которая незаметно для нее вошла в спальню и теперь стояла позади нее.
- Тихо, тихо, дзитятка моя, - ласково произнесла нянечка. По ее усталому лицу было видно, как тяжело той далась дорога сюда, но, тем не менее, она принялась помогать Марине освобождаться от ее облачения невесты. – Вэлюм-то не дергай так, не при чем ен тут. Яшчэ своему дзитятку передашь такое диво.
- Нет, - буркнула Марина в ответ. – Сожгу ее! Ненавижу ее! Ненавижу это наряд! Ненавижу все!

Агнешка привлекла ее к себе, и девушка схватилась за нее изо всех сил, словно утопающий за бревно. Она не плакала, только часто и прерывисто дышала, стремясь успокоить свое бешено колотящееся сердце, да привести в порядок мысли. Нянечка только гладила ее по волосам и шептала еле слышно:
- Взяла ты свой крест, тебе и несци яго. Тихо, касаточка моя, тихо. Нядобра зараз слезы лить. Поздно ужо. Хутка твой муж придет. Рыхтавацця трэба•.
Марина молча поднялась, и нянечка, кликнув Дуньку, что тоже пришла с ней в спальню да не решалась к барышне подходить, принялась раздевать девушку. Платье сняли и убрали в чехол, чтобы завтра поутру проверить, нет ли каких пятен, и почистить в случае чего. Фату сложили в коробку, чтобы сохранить ее на будущее. Затем с Марины сняли корсет и нижние юбки, облачили в капот.

Едва они успели разобрать прическу Марины и свободно распустить ее локоны, как двери распахнулись, и на пороге возник Анатоль в бархатном шлафроке. Белоснежная рубашка под ним была полурастегнута, и Марине бросилась в глаза обнаженная кожа, что ее смутило донельзя и заставило отвести глаза в сторону.
- Пошли прочь, - коротко и тихо сказал Анатоль Дуньке и Агнешке и, когда те по возможности быстро прошмыгнули мимо него, плотно закрыл за ними двери. Так и остался стоять спиной к Марине, прислонившись лбом к дереву двери.

Марина не знала, как себя вести с ним, что делать. Затянувшееся молчание действовало ей на нервы, а то, что он не поворачивается к ней лицом, а лишь стоит у двери и сжимает ладонь в кулак, что она отчетливо видела со своего места. Сжимает и разжимает, опять сжимает и разжимает…
- Прекратите, прошу вас, - резко сказала Марина, доведенная до крайности этим повторяющимся жестом, который пугал ее не менее, чем тот взгляд, которым окинул ее обернувшийся Анатоль. – Прекратите, - уже не так резко попросила она, надеясь смягчить его, снять напряжение, возникшее в комнате.

Анатоль вдруг быстро подошел к ней и схватил ее за плечи, поглаживая ее кожу сквозь тонкую ткань капота большими пальцами. Он смотрел ей в глаза так внимательно, словно намеревался что-то в них отыскать. Марина уловила слабый запах алкоголя и поняла, что пока ее переодевали, он пил. И пил, видимо, немало – внезапно он резко прижал ее к себе, обхватив ее за талию, и сам едва удержался на ногах от этого движения.

Не в силах выносить запах алкоголя, который неожиданно вызвал у нее легкую тошноту, Марина неосознанно отвернула от него лицо. Это невинное движение разозлило его. Он схватил ее подбородок пальцами и снова развернул к себе, приподняв вверх, заставляя посмотреть в свои глаза. При этом он слишком сильно сжал ее кожу, и она не могла удержаться.
- Вы делаете мне больно! – с этими словами она ударила Анатоля по удерживающей ее лицо руке. Его зрачки расширились, заслонив почти полностью радужную оболочку глаза, и она вдруг осознала, что сделала это совсем зря. Он еще теснее прижал ее к своему крепкому телу, но теперь его рука сместилась вниз, на ее грудь. Марина застыла, но ничего не сказала, лишь опустила глаза не в силах долее смотреть ему в лицо.
- Смотри на меня, - проговорил он, но Марина лишь качнула головой. – Смотри на меня!

Он опять поднял руку и схватил ее за подбородок, заставляя поднять на него глаза.
- Смотри на меня! На меня! Лживая лицемерная тварь! Посмотри мне в глаза. Или не можешь? Или в тебе вдруг проснулась совесть?

Вот оно! Кусочек головоломки встал на свое место. Он знал. Марина не ведала, откуда Воронину стало известно, но он знал о ее положении. С ее плеч словно камень упал. Больше не надо лжи, не надо уверток. Конец… Марина не смогла сдержать нервной улыбки облегчения на своем лице, так велико было напряжение, которое держало ее в своих руках последний месяц, а уж говорить про сегодняшний день и вовсе не стоит.

Это было ее ошибкой, ибо Анатоль расценил эту улыбку насмешку над самим собой. Мгновение, и щеку Марины словно обожгло огнем. Она уставилась на него потрясенно, не в силах поверить, что он ударил ее, и этот обвиняющий взгляд привел Анатоля в неистовство. Он схватил ее за плечи, больно вцепившись пальцами в нежную кожу (капот уже слетел с ее плеч и болтался где-то в ногах), и принялся трясти ее, будто тряпичную куклу.

- Как? – цедил Анатоль сквозь зубы, сопровождая каждое слово очередным встряхиванием. – Как ты могла уступить ему? Залезть в его постель как могла? В его постель! Его! Когда? Когда?
Марина ничего не соображала от страха и от постоянной тряски. Ей казалось, что с очередным последующим встряхиванием ее голова не удержится на шее и оторвется, с такой силой он мучил ее.
- Не надо, прошу вас, не надо, - еле слышно повторяла она, вцепившись в его руки, пятясь назад в попытке вырваться из его рук, но разве она могла остановить его?

Внезапно Анатоль прекратил ее трясти и остановился. Он смотрел в ее глаза, полные ужаса и вины, смотрел на бешено бьющуюся жилку на ее шее, и едва подавил в себе свой необузданный порыв ярости.
- Как ты могла? Я так тебе верил…, - произнес он срывающимся голосом и погладил ее щеку тыльной стороной ладони. – А ты пошла к нему в постель… к нему в постель. Когда? Когда?
Глаза Воронина прищурились, и Марина поняла, что он пытается найти ответ на свой вопрос. И он нашел его.
- Это было в Киреевке? В Киреевке?! – он снова встряхнул ее, словно его сила поможет ей быстрее собраться с мыслями и дать ответ. – До и после моего предложения? До или после? Отвечай! Ну же! До или после?
- После, - пролепетала Марина. Она застонал, словно раненый зверь, и снова ударил ее, только в этот раз не стал удерживать, отшвырнул с силой на постель. Она быстро перекатилась подальше от него и забилась в многочисленные подушки, затаившись там, словно в убежище, молча глотая слезы и наблюдая за каждым шагом своего разъяренного супруга.

Анатоль же опять застонал, запустил руку в волосы и, шатаясь, отошел к окну. Вцепился в портьеры с такой силой, что ткань натянулась донельзя, и Марине показалось, что он сейчас оторвет карниз. Она прекрасно понимала его боль, его отчаянье и попыталась объяснить ему, почему она поступила так.
- У меня не было выхода… мне очень-очень жаль, но это так. Я…
- Молчите! – глухо прошипел он от окна, по-прежнему не поворачиваясь к ней, уставившись в темноту ночи за окном. – Молчите лучше, ибо я за себя не отвечаю!

Так и они провели некоторое время – он у окна, вцепившись в портьеру, она на кровати, боясь даже звука издать из-за сомкнутых губ, чтобы не разозлить его. Потом Анатоль спросил ее:
- Почему ты не открылась тогда, у церкви? Почему не рассказала?
- А ты бы женился на мне после этого? – спросила Марина с едва различимой иронией в голосе. – Женился бы?
- Не знаю, - после минутной паузы ответил ей Воронин. – Видит Бог, я не знаю…
- Вот видишь. Я не могла рисковать, - горько проговорила Марина.

Анатоль взглянул на ее отражение в напольном зеркале, что стояло рядом с окном. Марина тоже посмотрела на мужа через него. Ее волосы растрепались, от роскошных локонов не осталось и следа. Щека раскраснелась от ударов. Ее заплаканные глаза со страхом следили за каждым его движением, за выражением его лица. Она с удивлением и горечью успела заметить слезы на его лице, прежде чем он резко разбил зеркало кулаком и вышел из комнаты.

Марина же откинулась на подушки и разрыдалась, зарывшись в них лицом. Ей было дико страшно от всего, что произошло в этой комнате, и при мысли о том, что ее ждет впереди. Еще страшнее было от того, что помощи ждать было не от кого – Воронин полновластный хозяин в своем поместье. Он может избить ее смертным боем, и никто из дворовых не посмеет встать на ее защиту. Он может запереть ее здесь в четырех стенах, и ни единая душа не придет ей на помощь. Выхода нет, она сама загнала себя в эту ловушку.

- Забери меня к себе, - шептала она сквозь слезы. – Я не могу здесь без тебя… не могу…
Но лишь тишина была ей ответом на ее мольбы и слезы.

• венчанием (бел.)
• немилостивая (бел.)
• век (бел.)
• рута в венке белорусской невесты – символ девственности
• фату (бел.)
• Опаздываем, моя дорогая, опаздываем (фр.)
• красоту (фр.)
• готовиться надо (бел.)
_________________

Marian, это бесподобно просто! Слов нет, такая мощная сцена! Марину жалко безумно. И себя жалко: если я в ближайшие дни не узнаю, что там дальше произошло... Короче, где тут смайлик "Проду, проду"? Я жду, умирая от нетерпения.

Как же мне жаль Анатоля!!!! Прям не могу!!!! Так зла на Марину!!!! Вот почему хорошим мужикам вечно не везет???

Marian, как только закончишь книгу - сразу же рассылай ее по всем издательствам!!!! Она на порядок выше всего того, что продают в наших книжных магазинах!!!!!!
_________________