
Золото манит цыган, приковывает взор, заставляет желать его, не бывает его много или достаточно. Именно поэтому Рубина решилась нагадать богатой глупой гаджо жениха. Да непростого, а того, что стоит в отдалении, но всё же видит трон. Много звонких монет обещала ей доверчивая мать девушки, но Рубина лишь попросила золотых нитей - чтобы связать пророчество, чтобы исполнилось оно, как на судьбе написано. Нити были куда дороже обещанных монет, но и замуж за важного гаджо очень хотелось выдать дочь. Получила загаданную плату Рубина, получит и Зора платье, достойное жены Рустэма.
Вышивку Рубина откладывает, дел поперёд свадьбы много и сватовство вперёд всех. Надо плоску подготовить, некуда тянуть. Ткань Рубина давно с отданного гаджо платья оставила, большая часть на юбку для фламенко ушла, уж больно хорош и ярок алый красный, - достоин танцовщицы, как она. После раздумий золотую нить Рубина всё же убирает к платью, неизвестно успеет ли достать ещё, а наряд невесты куда важнее. Но монета на полоску нужна особая, абы какую пусть другие семьи дарят.
Рубина задумывается на секунду, вздыхает глубоко, прикрывает глаза, но всё же достаёт монисто, что мать для неё плести начинала. Здесь монеты разные, наизусть каждую Рубина знает, пальцами на ощупь помнит. Она сжимает губы, не давая себе передумать, резко дергает плотную нить, чтобы освободить желанную монету. Монисто себе Рубина сама сплетёт, нельзя призраков для памяти держать, неважно, что тоскуешь. Сноровисто девушка пришивает к плоске яркую монету. Не даёт слезам и тоске в душу пробраться, лишь плечи распрямляет. Теперь бутыль осталось подобрать, но это Рустэма выбор - с каким вином идти к Бару, какой бутылью подивить. Хорош брат да молод. Кому, как не сестре, помочь ему советом и верным словом?
***
За секунду до ответа подмигивает ей Рубина. Ведь решено всё, отец, раз за ответом пришёл своё слово дал, пора на столы накрывать. Заждались рома ужина.
"Нет" звучит громко, на будущей могиле Рубины черти бьют чечетку. В глазах темнеет резко. Это сон дурной всё и в село им идти, как проснётся. Дурной, глупый и злой сон, потому что Рубина брата гневит и не слушает. Вот ей призраки и показывают, что беречь им друг друга надо. Одна кровь у них, лишь Рустэм о ней печется, лишь ему верить можно. А чтобы поняла глупая девчонка, прямо в сердце его ранят, на её глазах, чтобы неповадно было. Чтобы те раны, что сама она глупостью и гордостью нанесла мелочью казались, чтобы на себе их чувствовала. Вот только сон всё никак не кончался, вырваться не давал.
Ногти до крови в ладони впились, пусть стекает, вся пусть вытечет, как из брата сейчас Зора кровь выпускает. Полюбить сестру названную Рубина готова была, да возненавидит теперь со всей силою. За позор, за боль, что брату причинила. Не заслужил Рустэм такого, не давал Зоре права на оскорбление.
Высоко Рубина голову вскинула, плечи себя расправить заставила, лучше Рустэма в целом свете не сыскать - любой свистнет и прибежит. Ногти в ладони всё сильнее впиваются, губы кусает Рубина, чтоб не расплакаться. Им в глаза никто не засмеется, а к шепокам за спиной привычна Рубина. Голову выше вскинь да вид, что не ранят тебя делай - легка наука. Да только как теперь голову поднять, когда сердце брата в ногах лежит? Брат работал не покладая рук, деньги копил да откладывал. Нити да ткани выменивал, чтобы Зоре дар был по сердцу. Да ей лишь всё равно, посмеялась Зора над Рустэмом. Над её родным братиком...
Хватает юбки Рубина, чтобы выскочить из вардо. Чтоб нога её больше за этот порог не ступала, чтобы глаза её Зору не видели.
Не может пока в табор вернутся, знает, что брат искать станет. Беспокоится ведь Рустэм, чтобы не пострадала сестра, когда трава горела. А другим в целом свете до Рубины и дела нет. Вот так исчезнет однажды и не вспомнит никто, слова доброго не скажет. Зора в подругах утешение найдёт, Бара сыновья поддержат, у Рустэма есть Роман, а у Рубины никого нет. Поднимает она подборок, вдыхает воздух ночной и сама себе указывает - никто ей и не нужен. Рубина сама такую судьбу приняла, сама подругам слезы не льет об обидах и не подпускает близко, чтобы ран не нанесли. Так легче, убеждала Рубина себя долгие годы. Нет, не легче - знает она теперь, брата затронули, вот и её сердце ножом расковыряли, но некому утешить, некому ей слёзы лить, не от кого объятия и утешение принимать.
Она бежит через лес, чтобы от мыслей скрыться, так издревле цыгане поступают. Нет у них своей земли, потому что вся она цыганам принадлежит. Свободны они, подобно ветру несутся, сейчас Рубина тоже ветер. Даром, что ветки за одежду и руки цепляют. Острые эти ветки, полосы оставят, разукрасят. Но не боится Рубина пораниться, как ветер не боится. Льют слезы девицы сегодня в кибитках, песни поют о несчастной долюшке, напиваются мужчины, чтоб забыться, дерутся, злость свою вымещая, но не дано этого Рубине. Она может быть лишь ветром. Она на секунду замирает, выбегая на поляну и грустно улыбается. Ветер, что танцует ночью под луной.
Нет сегодня жадных глаз гаджо, нет музыки звучащей так сладко, нет голосов рома, трогающих душу. Её танцу они не нужны, как Рубина не нужна никому. Она вскидывает руки, громко щелкает пальцами, звенят браслеты в ночной тиши, сумасшедшим вихрем с полосками красного юбки её крутятся вокруг ног. Пусть заберет этот танец боль её, пусть затопит та боль поляну, чтобы отпустила уже Рубину, разлилась из сердца вон. Шаги босых ступней всё бойче,все быстрее и быстрее, юбка кружится неистово, красный в одно сливается словно кровью заливает подол, звенят браслеты музыкой громкою, кудри по плечам рассыпаются, в ночь её волос лунный свет вплетается, звезды отражаются в глазах. Быстрее кружись, Рубина, быстрее, быстрее, ещё скорей уходи боль, покидай её. Быстрее, быстрее, ещё быстрей.
Девки слёзы льют, мужчины напиваются, а Рубина в ночи танцует под луной.
***
Нет сил больше у Рубины, не разбирает она дороги, юбки подхватывает и бегом к вардо Бара. Нет ни гордой надменности, ни плеч расправленных, ветром летит, лишь бы успеть. Всё равно, что смеяться станут, пусть шепчутся да в спину плюют, лишь бы не изгнал вайда брата.
Не слушает Рубина грубых окликов, что без зова в вардо вайды не смела войти. Отказался Рустэм от Зоры по глазам видит по крику слышит. Из-за глупой девчонки готов к изгнанию. Предать романипэ из-за гордости. Жизнь свою отдать лишь бы правым быть? Не перепишут закон под Рустэма не бывать тому.
Опускается плечи, нет больше сил держать, падает Рубина на колени, голову склоняет, к Бара ноге прижимается, шепчет, как молитву в ночи читала:
- Только не изгнание, вайда, только не оно. Чем хочешь накажи, только не изгнание. - Не поднимает лица Рубина, только шепчет всё громче, почти на крик срывается. - Хочешь на коленях по табору проползу, скажу, что я Зоре голову дурила, напраслину на брата возвела. Никакая бы замуж не пошла. Косы отрежь, да выпори Рустэма, лошадь забери, вардо от костра прикажи увести. Именем родителей тебя заклинаю, именем жены твоей покойной. Вайда, только смилуйся.
Быстро Рубина говорит, жарко, слез не льет да и плечи уже распрямила. Не умеет рубина молиться, за это Бог и наказывает.
Вскидывает голову Рубина об отречении услышав, глаза закрывает. Но милостив Бар, по его мнению, скверна брата ждёт. На душе у Рубины кошки мечутся. Бога благодарит, что не изгнан брат, вайду укоряет, что лишь Рустэм наказан. Дочь свою пожалел Бар, ту что Рустэма опозорила, на бесчестие толкнула.
Рубина поднимается на ноги, кивает благодарно, хоть и дурно ей ужасно. Хитер Бар, она его за наказание благодарить должна. То что к брату не подойти, не свидится, что тот лишь в вардо будет, ни к лошадям его не пустят, ни к ужину у общего костра. Теперь ни руки не подадут, ни слова доброго не скажут,даже если упадет, то стоять и смотреть Рубина должна. Знает Бар, что обоих их наказал и за Зору, и за Арсена. Место указал, чтоб другим неповадно было.
Шепчет Рубина брату слова утешения. Быстро кудри отрастут, скоро скверна уйдёт, не оставят друзья, придут по зову первому, как очистится. Скверна сердце в камень не превратит, время пройдёт и всё забудется. Встретит Рустэма до зимы побольшевший жеребенок. Много слов ненужных, чтобы легче брату стало. Знает рома, как зубы заговаривать, даже, если сердце черным-черно.
Ссутуливаются плечи вайды, когда щелкают ножницы, плачет Зора, состригая пряди, ахают и подвывают Зоре женщины, словно к ним беда в дом явилась. Прямо Рубина стоит, спину не гнёт, голову не опускает, да глаз с брата не сводит. Нет у неё слез, нет причитаний. Что есть мочи ногти в ладони сжимает и губу кусает, чтобы до конца достоять. Пламя от костра уж не светит ей, темная ночь пришла и на сердце и на душу. Глаза бы отвести и легче станет, но нельзя.
Держат часто женщин, когда мужчин наказывают. Вырываются они в ноги падают, приговор нарушить пытаются. Знает Рубина, что и на неё рома смотрят, коли кинется, так доргу прикроют. Но стоит Рубина, знает, что нет пользы от киданий и причитаний, только больше род опозорится. Твердо смотрит, даром, что в глазах темно уж.
После волосы Рустэма сама собирает, гладит их украдкой, перед тем, как в огонь кинуть. что же ты наделал, братик?
***
Сложись все иначе, у Рубины сегодня могло бы быть настоящее сватовство, вместо тихого шепота вардо бы наполнял смех и песни. На лице брата бы улыбку ловила, завистливые взгляды соседок бы смиряла с гордо поднятой головой. Хотя и сейчас головы Рубина не опустит, пусть шепчутся сколько влезет, пусть взгляды сочувствующие и при том довольные бросают. Пусть так, но ведь все за любовь платят? За свою, за чужую, за ту, которой быть не может... И её плата не дороже многих. Знает ведь Рубина за что такую цену отдает. И горько, сладко, и беда уже на пороге вардо. Она ловит чей-то всхлип и, не поднимая головы от шитья, бросает короткое:
-Уходи, не хороните сегодня...
Усмехается Рубина, когда видит через окошко вардо, как загораются глаза Бара от принесенной Генри бутыли. Явно та дорогая, из личных запасов. Хмыкает вайда и на стол быстро ставит, поглаживает гладкий бок, открыть бы уж рад. Но традиции чтит, хоть и в таком странном виде, спрашивает что-то, но из вардо не слышно, кивает. Словно ответ нужный получен, и Рубину уж зовут.
В бокале, что в руках у вайды, вино плещется, Генри с усмешкой почти переворачивает кошель над ним. Рубина тихо говорит - "Двенадцать", и впервые за вечер взглядом встречается. Чувствует, как щеки полыхать начинают, ей бы взгляд отвести, но его глаза не пускают. Тонет Рубина в синеве, пусть ночь и не видно почти лиц, но она его глаза и в темноте узнает. Словно издали слышит она голос Бара, который вслух отсчитывает падающие в бокал монеты, тост его за счастье и здоровье будущей семьи, гул тихий, когда бокал на стол поставлен...
Рубина ведь понимает, что глупым кажется это Генри, и только ради неё одной он терпит всё. Улыбается несмело, словно благодаря и, наконец, глаза отводит. Губы закусывает, пытаясь улыбку удержать, когда видит с каким недоумением Генри смотрит на Бара, возвращающего монеты и перечисляющего достоинства самой Рубины. Старая традиция, мудрая, чтобы легче жене жилось в новой семье, чтобы жалел её муж и не попрекал. Только сейчас она глупой кажется, не быть Рубине хозяйкой в вардо, да и жалеть её не за что. Рубина снова дерзко голову поднимает и улыбается свысока, быстро прекращая любой шепот за спиной.
Утешения слова шепчет старая Эйш: счастье сулит и любовь большую, что до конца жизни хватит, видела она то в линиях ладоней, как письмена читала. Крепка рука Бара на плече и слово его твёрдо - не оставят Рубину после, есть у неё дом и семья, всего ждать будут. Не хочет Рубина слёз, объятий чужих и неловких речей, что истину скрывают, Рустэму говорить не велит, чтоб глупости не сделал. Лишь на минуту, мгновенье малое плечи опускает под тяжестью судьбы да снова спину прямит.