Самые любимые, трогательные моменты.....

Какие моменты в романах вы считаете самыми трогательными и грустными?
ВСЁ		8%	[ 21 ]
Встреча после разлуки...		19%	[ 50 ]
зависит от таланта автора		5%	[ 15 ]
Когда ГГ узнаёт что то такое душещипательное, от чего меняет своё отношение к ГГ )))		9%	[ 26 ]
Когда главный герой извеняется		6%	[ 16 ]
когда один узнает о том, что второй тайком сделал что то важное и хорошее или спасительное для него, хотя это было очень трудно..		3%	[ 10 ]
Признание в любви...		13%	[ 36 ]
Раскаяние		11%	[ 30 ]
Раставание главных героев...		9%	[ 24 ]
Раставание и смерть ГГ		2%	[ 6 ]
Смерть одного из героев...		10%	[ 28 ]

Всего голосов: 262 Опрос завершён. Как создать в теме новый опрос?

Erithro: 24.10.10 23:33

Все из перечисленных моментов трогательные, но только один грустный - смерть одного из героев, за него и проголосовала.
А отрывочек у меня любимый из "Сладкого папочки" Л.Клейпас. Первый раз даже плакала...

Он медленно покачал головой, словно столкнулся с какой то проблемой, к которой не знает, как подступиться.
– Либерти, мне нужно сказать тебе... Я скоро уезжаю.
– Уезжаешь из Уэлкома? – насилу выговорила я.
– Да.
– Когда? Куда?
– Через пару дней. Мне обломилась работа, на которую я претендовал, и... Какое то время меня здесь не будет.
– Чем ты будешь заниматься?
– Буду работать сварщиком в нефтедобывающей компании. Сначала на морской буровой установке в заливе. Но они часто перемещают сварочные машины в соответствии с контрактами. – Харди помолчал, наблюдая за моей реакцией. Он знал, что мой отец погиб на буровой установке. Работа на морских буровых установках хорошо оплачивается, но сопряжена с повышенной опасностью. Чтобы работать на нефтяной вышке с горелкой в руке, нужно быть сумасшедшим или самоубийцей. Харди, по видимому, угадал мои мысли. – Постараюсь обойтись без взрывов.
Если он пытался вызвать улыбку на моем лице, то его попытка с треском провалилась. Было очевидно, что я вижу Харди Кейтса в последний раз. Спрашивать, вернется ли он когда нибудь ко мне, не имело смысла. Мне предстояло распрощаться с ним. Но я знала, что, пока я жива, разлука с ним будет мучить меня, как фантомная боль.
Я подумала о его будущем, об океанах, которые он пересечет, о континентах, на которых побывает, оставаясь вдали от всех, кто знал и любил его. Так далеко, куда не дойдут даже молитвы его матери. Среди его будущих женщин найдется, наверное, одна, которой дано будет узнать его секреты, она родит ему детей, на ее глазах время будет оставлять на нем свои отметины. И этой женщиной буду не я.
– Удачи тебе, – глухо сказала я. – У тебя все получится. Думаю, ты в итоге добьешься всего, чего хочешь. Думаю, ты будешь успешнее, чем даже можно предположить.
Голос Харди был тих и спокоен.
– Что ты делаешь, Либерти?
– Говорю то, что ты хочешь услышать. Желаю тебе удачи. Счастья тебе в жизни. – Я оттолкнула его коленями. – Пусти меня.
– Подожди. Сначала ты мне скажешь, почему всякий раз, как я пытался не причинить тебе боль, ты злилась.
– Потому что мне все равно было больно. – Я не следила за словами, которые вырывались у меня. – И если ты когда нибудь спросил бы меня, чего я хочу, я ответила бы, что хочу тебя всего вместе с болью в придачу. Но я не получаю ничего, кроме этих дурацких... – я запнулась, тщетно пытаясь подобрать слово поточнее, – дурацких оправданий в том, что ты якобы не хочешь причинять мне боль, тогда как на самом деле это ты боишься, что тебе будет больно. Ты боишься полюбить, потому что любовь помешает тебе осуществить свои мечты уехать и ты останешься жить в Уэлкоме до конца жизни. Ты боишься...
Я, не договорив, ахнула, потому что Харди схватил меня за плечи и слегка встряхнул. Это короткое движение отдалось у меня во всем теле.
– Прекрати, – резко сказал он.
– Ты знаешь, почему я гуляла с Люком Бишопом? – спросила я с отчаянным безрассудством. – Да потому, что я хотела тебя и не могла тебя получить, а он оказался наиболее похожим на тебя. И каждый раз, как я с ним спала, я желала, чтобы на его месте был ты, и я тебя за это ненавижу даже больше, чем себя.
Как только эти слова сорвались у меня с языка, меня охватило острое чувство одиночества, заставившее меня отпрянуть от Харди. Уронив голову, я обхватила себя руками, пытаясь сжаться в маленький комок.
– Ты во всем виноват, – бросила я ему слова, за которые мне позже станет невероятно стыдно, но я слишком уж разошлась, чтобы следить за тем, что говорю.
Харди крепче сжал меня в руках, так что стало больно.
– Черт, Либерти. Ты несправедлива.
– А все вообще несправедливо.
– Чего ты от меня хочешь?
– Я хочу, чтобы ты хоть раз признался, что чувствуешь по отношению ко мне. Я хочу знать, скучаешь ли ты по мне хоть немного. Будешь ли ты меня помнить. Пожалеешь ли о чем то.
Он схватил меня за волосы и потянул, запрокинув назад мою голову.
– Господи, – прошептал Харди, – ты хочешь, чтобы мне было как можно тяжелее, верно? Я не могу остаться и не могу взять тебя с собой. И ты хочешь знать, жалею ли я о чем нибудь. – Я почувствовала жаркие волны его дыхания на своей щеке. Он обхватил меня руками, лишив всякой возможности двигаться. Его сердце стучало прямо в мою расплющенную об него грудь. – Да я бы душу отдал за то, чтобы обладать тобой. Всю мою жизнь ты будешь для меня самой желанной. Но мне нечего тебе дать. И я не останусь здесь, не стану таким, как отец. Ведь все невзгоды я стал бы вымещать на тебе... я стал бы причинять тебе боль.
– Нет, ты никогда бы не стал таким, как твой отец.
– Ты думаешь? Значит, ты веришь в меня больше, чем я. – Харди взял мою голову в руки, его длинные пальцы легли на мой затылок. – Мне хотелось убить Люка Бишопа за то, что он прикоснулся к тебе. И тебя за то, что ты ему это позволила. – Я почувствовала, как по телу Харди пробегает мелкая дрожь. – Ты моя, – сказал он. – И в одном ты права – я не взял тебя лишь по одной единственной причине: я знал, что после этого никогда не смогу тебя оставить.
Я ненавидела его за то, что он видел во мне ловушку, которой следует избежать. Он склонил ко мне голову для поцелуя, и мои соленые слезы исчезли под его губами. Я не поддавалась, но Харди заставил меня разомкнуть губы и углубил поцелуй, и тут я погибла.
С дьявольской нежностью он обнаруживал мои уязвимые места, по капле собирая ощущения, точно это был мед, который нужно собрать языком. Он прошелся ладонью по моим бедрам, раздвинув их, и не успела я снова их соединить, как он встал между моих ног. Что то тихо бормоча, он заставил меня обнять его за шею, и его губы вернулись к моим, медленно их теребя. Как бы я ни извивалась и ни напрягалась, желая прижаться к нему, мне это не удавалось. Мне хотелось почувствовать на себе тяжесть его тела. Хотелось полного обладания им, его полной капитуляции. Я скинула с его головы шляпу и запустила пальцы в его волосы, все сильнее и сильнее прижимая его губы к своим.
– Тихо, – прошептал Харди, поднимая голову и притягивая к себе мое сотрясающееся тело. – Тише, детка.
Я задыхалась, деревянные перекладины врезались мне в зад, колени судорожно сжимали его бедра. Он больше не отдавал мне свои губы, пока я не успокоилась, и лишь потом начал тихо и ласково, успокаивая, целовать меня, его губы поглощали звуки, поднимавшиеся из моей груди. Его ладонь вверх вниз гладила меня по спине. Он медленно подвел руку к моей груди снизу, лаская ее сквозь ткань моей рубашки и легко описывая круги большим пальцем, пока не нащупал твердеющий кончик. Мои ослабевшие руки налились тяжестью, я не могла их поднять и навалилась на Харди всем телом, повисла на нем, как пьяница в пятницу вечером.
Тогда я поняла, насколько наша близость отличалась бы от всех тех упражнений, которые мы проделывали с Люком. Харди чутко прислушивался к каждому моему ответному движению, к каждому моему звуку, содроганию и вздоху. Он обнимал меня так, будто держал в своих руках нечто не имеющее цены. Я потеряла ощущение времени и не знаю, как долго он меня целовал. Его губы при этом были то нежными, то требовательными. Напряжение достигло такой степени, что из моего горла стали вырываться стоны, а кончики моих пальцев заскребли по его рубашке, стремясь во что бы то ни стало добраться до его тела. Тогда он оторвался от моих губ и зарылся лицом в мои волосы, силясь успокоить дыхание.
– Нет, – запротестовала я. – Не останавливайся, не останавливайся...
– Тихо. Тихо, милая.
Меня всю трясло, и я никак не могла успокоиться, не желая оставаться неудовлетворенной. Харди прижал меня к груди и погладил по спине, пытаясь успокоить.
– Все хорошо, – шептал он. – Моя сладкая, сладкая... все хорошо.
Но ничего хорошего не было. Я подумала, что, когда Харди уедет, мне все будет не в радость. Я выжидала некоторое время, пока не почувствовала, что в состоянии удержаться на ногах, затем соскользнула и чуть не упала на землю. Харди протянул руку, чтобы удержать меня, но я отшатнулась от него. Я почти не видела его, такой туман стоял у меня перед глазами.
– Не прощайся со мной навсегда, – сказала я. – Прошу тебя.
Видимо, осознав, что как раз этого то он для меня сделать не может, Харди промолчал.
Я знала, что позже снова и снова буду вспоминать и проигрывать эту сцену, размышляя, что бы я могла еще сказать и сделать.
Но тогда я просто повернулась и ушла, не оборачиваясь.
Мне часто потом в жизни приходилось сожалеть о брошенных сгоряча словах.
Но никогда я так не жалела о сказанном, как о том, что я тогда так и не высказала.

...

Шуршуля: 30.10.10 22:57

Прочитала Неженку Филлипс и до сих пор нахожусь под впечатлением:

Консуэло и Тедди не было, когда Франческа пришла домой, Она положила сумочку и портфель, выскользнула из жакета и направилась через прихожую в спальню. Открыв дверь, Франческа застыла на пороге — сияющий хрусталем и серебром кубок длиной почти в метр лежал прямо посередине кровати.
— Далли! — пронзительно закричала она.
Он вышел из ванной с еще мокрыми после душа волосами, завернувшись в одно из ее пушистых розовых полотенец. Улыбнувшись Франческе, Далли поднял кубок с кровати, подошел к ней и поставил приз у ног.
— Ты этого хотела? — спросил Далли.
— Ты негодяй! — Франческа бросилась в его объятия, чуть не снеся и его, и приз. — Ты мой любимый, невозможный, замечательный негодяй!
А потом Далли целовал ее, а Франческа — его, и они обнимали друг друга так крепко, что казалось, жизненные силы перетекают из одного тела в другое.
— Черт возьми, я люблю тебя! — прошептал Далли. — Моя милая маленькая Неженка, ты сводишь меня с ума!
Он целовал ее опять, долго и медленно.
— Ты почти самое лучшее, что приключилось со мной в жизни, — прошептал ей Далли на ухо.
— Почти? — прошептала она ему в губы. — А что самое лучшее?
— То, что я родился красивым, — ответил Далли и поцеловал ее опять.
Они занимались любовью со страстью и нежностью, для них не было ничего запретного, они не отказывали друг другу ни в чем. А потом они, прижавшись обнаженными телами, начали шепотом делиться друг с другом своими секретами.
— Я думал, что умру, — говорил ей Далли, — когда ты сказала, что не выйдешь за меня замуж!
— А я думала, что умру, — сказала ему Франческа, — когда ты не сказал, что любишь меня!
— Я так боялся. Ты была права насчет этого.
— Я должна была взять от тебя все лучшее. Я жалкая, эгоистичная личность!
— Ты лучшая женщина на свете!

Далли подошел к нему ближе. Сквозь слезы мальчику были видны манжеты его брюк. Затем он почувствовал, как Далли обнимает его за плечи и прижимает к себе.
— Иди сюда, сынок, и поплачь, сколько тебе нужно, — произнес мягко Далли. — Знаю, как трудно бывает по настоящему поплакать, когда рядом женщина, а у тебя был такой тяжелый день!
Тедди почувствовал, как что то тяжелое и мучительное, глыбой давившее внутри, вдруг исчезло.
Далли опустился перед ним на колени и прижал мальчика к груди. Тедди обнял его крепко за шею и заплакал с такой силой, что долго не мог остановиться и с трудом переводил дыхание.
Далли гладил ему спину под рубашкой, называл сыном и обещал, что рано или поздно все будет хорошо.
— Я не хотел повредить ее, — всхлипывал Тедди, уткнувшись в шею Далли. — Я люблю статую. Мама сказала, что больше не будет мне доверять!
— Когда женщина так расстроена, она не всегда говорит то, что думает на самом деле.
— Я люблю маму. — Тедди снова икнул. — Я не хотел ее так огорчать.
— Я знаю это, сынок.
— Мне прямо плакать хочется, когда я вижу, как она из за меня расстраивается.
— Поверь, сынок, ей еще тяжелее, чем тебе.
Тедди наконец собрался с духом и поднял глаза. Но из за слез вместо лица Далли он увидел лишь расплывшееся пятно.
— Мама, наверное, миллион лет не будет выдавать мне карманные деньги.
Далли кивнул.
— Боюсь, это вполне вероятно. — Затем Далли притянул голову мальчика к своей груди и поцеловал Тедди около уха.
Тедди замер на несколько секунд, привыкая к прикосновению шершавой щеки, так непохожей на мамину.
— Далли?
— Угу.
Тедди уткнулся ртом в воротник рубашки Далли, так что слова его были сильно приглушены.
— Я думаю… я думаю, ты мой настоящий отец, да?
Далли помолчал какое то время, а когда заговорил., то чувствовалось, что он с трудом сдерживает в голосе дрожь:
— Ну конечно, сынок! Конечно же, да!
Некоторое время спустя отец и сын вместе вышли к Франческе. Когда она увидела, как Тедди прильнул к Далли, то не выдержала и заплакала первой. Прежде чем мальчик успел что либо понять, мама обняла его, а Далли обнял маму, и они стояли так втроем посреди холла в офисе службы безопасности статуи Свободы, обнимали друг друга и ревели как малые дети.

...

lu-iza: 11.02.11 14:25

Privet devochki!Pomnyu byla temka "luchshie priznaniya v lyubvi"!?Ne mogu eye najti.Mozhet eye uzhe net?

...

Adriana de Astolfi: 13.06.11 23:06

Я бы еще приплюсовала сюда момент, где она дарит Ройсу кусочек ткани с подола....

А еще отрывок, который заставил меня плакать, а это со мной бывает редко ...

— Я хочу, чтобы ты сейчас ушел, Ник.
Скулы его дрогнули, и все тело напряглось от прозвучавшего приговора. Ник не хотел понимать этих слов и, вместо того чтобы уйти, не отрывая от нее взгляда, достал из кармана плоскую коробочку, завернутую в серебряную бумагу.
— Я привез тебе подарок, — проговорил он. Лорен удивленно посмотрела на него:
— Что?
— Вот, — сказал он, кладя коробочку ей на ладонь. — Это рождественский подарок. Это тебе, открой.
Внезапно в голове Лорен пронеслись слова, сказанные Мэри в ресторане, и она задрожала. «Он пытался подкупить свою мать, чтобы она вернулась к нему… Он подарил ей подарок… и настаивал, чтобы она тут же открыла его…»
— Открой сразу, Лорен, — проговорил Ник.
Он старался сохранить спокойное выражение лица, но Лорен видела отчаяние в его глазах и то, как были напряжены его сильные плечи. И знала, чего он со страхом ждет: что она отвергнет его подарок. А вместе с ним и дарителя.
Лорен оторвала от него свой взгляд и, дрожащими руками развернув серебряную бумагу, достала маленькую бархатную коробочку с инициалами чикагского ювелира и названием чикагского отеля. Она открыла ее. На белом бархате красовался рубиновый кулон, который окружали маленькие росинки сверкающих бриллиантов. Он был размером почти с коробку.
Это был подкуп.
Второй раз в своей жизни Ник пытался подкупить женщину, которую любил, чтобы она вернулась к нему. От нежности и любви у Лорен защемило сердце, и глаза наполнились слезами.
— Пожалуйста, — хрипло прошептал он. — Пожалуйста… — Он обнял ее и, прижав к себе, спрятал лицо в ее волосах. — Пожалуйста, дорогая…
Защита Лорен полностью рухнула.
— Я люблю тебя! — прошептала она, обвив руками его шею и гладя его сильные плечи и густые темные волосы.
— Я купил тебе еще и серьги, — хрипло проговорил он. — Я куплю тебе пианино — в твоем колледже сказали, что ты очень талантливая пианистка. Хочешь рояль или…
— Не надо! — заплакала Лорен, поднимаясь на цыпочки и закрывая его рот поцелуем.
Он вздрогнул и еще крепче обнял ее..... (Джудит Макнот - Битва желаний)

...

Temarka: 14.06.11 16:50

Чувственный момент! У меня тоже слезы наворачиваются.

...

mis Rur: 05.08.11 14:48

А мне очень нравится книга Мери Белоу "Немного волшебства", там много трогательных моментов. И особенно признание в любви.

Уэстхейвен взял прядь волос, выбившуюся из прически Элис, и завел ей за ухо.
– Удивительно, но тебе идет беременность. Ты стала такой красивой! Может быть, стоит поддерживать тебя в таком состоянии ближайшие десять лет?
– Ох, Пирс, – произнесла Элис дрожащим голосом, – я чувствую себя ужасно глупо! Впервые в жизни не могу придумать достойного ответа.
– Я дам тебе полгода, чтобы ты пришла в себя. – Он обхватил ее лицо руками и ласково погладил щеки, потом нагнулся и поцеловал Элис в губы. – А потом выдержу еще годик и снова сделаю тебя глупой и красивой.
– Пирс! – Она засмеялась. – Я красива всегда.
– Черт возьми! Разве я этого не сказал? Ладно, будь по твоему, но при одном условии.
Она вопросительно взглянула на него.
– Если сначала ты скажешь, что любишь меня и готова стать моей женой.
– Я люблю тебя. – Она потупилась. – И стану твоей женой.
– Хорошо. В таком случае ты красивая. Очень красивая! И останешься столь же красивой, когда пройдет еще шесть месяцев и твой живот вырастет до носа. Ты будешь красивой даже в восемьдесят лет. Я тоже люблю тебя, Элис Пенхэллоу. Элис Уэстхейвен. И возьму в жены.

...

хомчик: 08.08.11 11:54

+1000!!!!!!

...

Adriana de Astolfi: 10.08.11 20:22

Девочки, в очередной раз перечитала "Подари мне луну" Дж. Куин !!! Обожаю этот роман. Он весь такой любимый и трогательный, что я даже не смогла выбрать какой отрывок процитировать!!!

...

Sveta-zzz: 01.03.12 02:24

Всегда, когда читаю этот момент, рыдаю...

Линда Ховард "Под покровом ночи"

— Поговорить? Ну, к этому мы еще вернемся, —спокойно произнес он, — но сначала я хочу знать, что, черт возьми, вы сделали с Роанной?
Люсинда долго сидела молча, и вопрос Уэбба повис в воздухе.
Она смотрела в окно на залитую солнцем лужайку с редкими тенями от облаков. Земля Давенпортов. Ей всегда нравилось смотреть на этот пейзаж за окном, но теперь, когда жизнь подходила к концу, не стоило тратить на это время.
— Я сначала не заметила, — наконец сказала она, а ее взгляд все еще был где то далеко. — Смерть Джесси была… нет, об этом потом. Словом, я была так занята своим горем, что почти не замечала Роанну, и она совсем ушла в себя.
— Ушла в себя? — резко спросил он.
— В ней как будто что то сломалось, — сказала Люсинда, и ее подбородок задрожал. — Я всегда уделяла Джесси больше внимания и любви, а ведь Роанна тоже нуждалась в этом, может быть, еще больше, хотя никогда ничего не требовала, как Джесси. Не правда ли странно? Я любила Джесси с рождения, но она никогда не была мне опорой, как теперь Роанна. Я не смогла бы обходиться без нее последние годы.
— Что значит — как будто что то сломалось?
— Она стала ко всему безразлична, совсем перестала есть. Девочка и до этого не отличалась аппетитом, так что я долгое время ничего не замечала, слишком долгое время… В доме все разладилось, никто не собирался в привычные часы к столу, и трудно было проследить, когда она ест. Роанна много времени проводила в своей комнате… Ты знаешь, ведь она до сих пор во всем обвиняет себя.
— Почему? — спросил Уэбб.
— Несколько лет назад она все таки рассказала мне, что произошло на кухне. Повинуясь случайному импульсу, она тогда поцеловала тебя. Конечно, не задумываясь о том, что именно в этот момент Джесси может войти в кухню. Дальше все очень просто: если бы она не поцеловала тебя, ты не поссорился бы с Джесси, тебя бы не обвинили в ее смерти и не было бы всего остального. Она всегда так тебя любила… Мы смеялись над ней, когда она — маленькой — бегала за тобой, как щенок. Но потом то это стало не просто детским обожанием, не так ли?
— Не знаю.
Он вспомнил ее беззащитность, открытость — по ее лицу всегда можно было понять, что она чувствует, — и абсолютное доверие к нему. Казалось, он, со своими взрослыми проблемами и обязанностями, мало обращал на нее внимания. На самом деле она была для него как воздух, который воспринимаешь как нечто само собой разумеющееся, но остро реагируешь на его нехватку. Именно поэтому он был вне себя, когда решил, что Роанна предала его.
— После смерти ее родителей, — продолжила Люсинда, — мы с тобой стали для нее главным в жизни. Девочка нуждалась в нашей поддержке и любви, но мы не смогли ей этого дать. Пока ты был здесь, твое присутствие поддерживало ее. А потом она осталась совсем одна — ты уехал, я была убита горем, некому было ее поддержать, и она стала просто напросто умирать. Когда я заметила это, дело зашло уже слишком далеко, — вздохнула Люсинда. Слеза медленно поползла по ее морщинистой щеке, и она вытерла ее рукой. — Она весила не больше восьмидесяти фунтов. Восемьдесят фунтов! В ней пять футов и семь дюймов, она должна весить не меньше ста тридцати. Трудно описать, что это было! И в один прекрасный момент я поняла — надо что то делать, иначе я ее потеряю.
Уэбб молчал. Сжав кулаки, он подошел к окну. Ему было трудно дышать. Боже, она почти умирала, а он ничего не знал!
— Просить ее, чтобы она стала есть, — это вряд ли помогло бы, — продолжала Люсинда, как будто давно хотела высказать все, что так долго держала в себе. — Ей нужен был повод, чтобы жить. И я сказала, что нуждаюсь в ее помощи.
Старая женщина проглотила комок в горле.
— Ей никто никогда не говорил, что нуждается в ней. Я сказала, что не могу обойтись без нее, что теперь мне слишком трудно вести дела одной. И на самом деле так и было, — горько сказала она. — В общем, началось длительное сражение, и порой мне казалось даже, что я спохватилась слишком поздно. Понадобился целый год, пока здоровье Роанны улучшилась настолько, что она смогла поехать в колледж и перестала будить нас по ночам своими истошными криками.
— Криками? — переспросил Уэбб. — Ее мучили ночные кошмары?
— Да. После смерти Джесси, — Люсинда говорила тихо, с трудом, — ведь это она нашла тогда Джесси, ты знаешь. Ночные кошмары закончились бессонницей. Она боялась заснуть, чтобы снова не увидеть своих страшных снов. Роанна и сейчас страдает бессонницей и иногда не спит ночи напролет. Так, дремлет чуть чуть. Если ты увидишь, что она прикорнула где то днем, не буди, может быть, это ее единственная возможность выспаться. Всем в доме я приказала не будить ее, когда она спит. Только Корлисс нарушает это правило. Вечно или что нибудь роняет, или хлопает дверью, а потом уверяет, что сделала это случайно.
Уэбб отошел от окна. В его зеленых глазах плескался гнев.
— Пусть только попробует еще раз — она пожалеет.
— Я не люблю обсуждать членов семьи, — сказала Люсинда, — но у Корлисс много отвратительных черт. То, что ты приехал, должно оздоровить обстановку в доме.
Итак, его не было здесь, когда Роанна в нем так нуждалась!
Он сбежал и оставил ее наедине с ужасом той ночи. И даже не представлял себе, что ей пришлось пережить. Уэбб вспомнил, как она, вопреки общему приговору, подошла к нему на похоронах Джесси и вложила свою маленькую ручку в его руку, чтобы ободрить и поддержать его. Это был очень смелый поступок, если принять во внимание ходившие о них сплетни, но она совершила его, не думая о своей репутации. А он? Вместо того чтобы пожать ее руку, вместо того чтобы сказать, что верит ей, он отвернулся от нее.
Бедняжка выжила, но какой ценой!
— Я сначала даже не узнал ее, — сказал он, — ее как будто кто то выключил изнутри.
Теперь то понятно; бесстрастность — это маска, помогавшая ей справляться с болью, своего рода панцирь, защищающий от новых огорчений.
Плечи Люсинды распрямились, как будто она скинула с себя тяжелую ношу.
— Помнишь, мы все сбежались на ее крик, и Глория мгновенно сделала вывод, что именно она убила Джесси, и сказала об этом шерифу, а тот на первых порах приставил стеречь ее своего помощника. Я помню ее, стоящую в углу комнаты, совершенно одну, рядом с охранником. Она смотрела на всех взглядом затравленного зверька. С тех пор Роанна больше не называет меня бабушкой. Она замкнулась в себе, и даже сейчас я не знаю, что у нее в голове. Да, она занимается делами, но по настоящему ее это не интересует.
Когда я сказала, что изменю свое завещание в твою пользу, она и глазом не моргнула. Не разозлилась, не стала возражать, никаких эмоций, полное спокойствие.
В голосе Люсинды послышалось недоумение — как можно так равнодушно отнестись к возможности потери Давенкорта?
Она вздохнула.
— Ты помнишь, какой она была — волчок, который всегда в движении. Бегала вверх и вниз по лестнице, хлопала дверьми… Говорила все невпопад, а потом огорчалась, когда ей делали замечания. Я бы много отдала, чтобы еще раз увидеть ее такой. Сейчас Роанна вообще редко разговаривает. Невозможно понять, о чем она думает.
— Она когда-нибудь смеется? — спросил Уэбб. Он скучал по ее смеху. После очередной шалости Роанна смеялась так заразительно, что ни он, ни она не могли остановиться.
Люсинда грустно посмотрела на него:
— Нет. Она теперь почти не улыбается и совсем не смеется. И так уже десять лет.

...

Sveta-zzz: 01.03.12 22:04

Пожалуйста, Аsta

Вот ещё один трогательный момент.

Майя БЭНКС "НАЗОВИ МЕНЯ ЖЕНОЙ"
Крисандер провел врача в спальню, а сам, выйдя за дверь, остался возле нее, чтобы услышать все.
Потянулось долгое молчание, затем комнату наполнили тихие голоса. Сначала говорила врач, старавшаяся успокоить Марли. Через некоторое время Крисандер услышал дрожавший голос Марли и еще теснее приник к двери.
— Я пошла к врачу в тот день, когда Крисандер должен был вернуться из зарубежной поездки. Узнав, что беременна, я была потрясена. Мне надо было поговорить с Крисандером и спросить, как он относится ко мне.
— Продолжайте, — ободрила ее психотерапевт. Теперь Крисандеру стали понятны вопросы, которые Марли задавала ему в тот давний вечер. А затем он вздрогнул, услышав ее следующие слова:
— Он сказал, что у нас нет никаких отношений. Что я — его любовница. Женщина, которой он платит за секс, — произнесла Марли глухим голосом.
Крисандеру захотелось войти в комнату и сказать, что это неправда — он никогда так не относился к ней.
— А потом он обвинил меня... — голос Марли сорвался, и он услышал тихий всхлип.
— Все хорошо, Марли, — успокоила ее врач.
— Крисандер заявил, что я украла у него документы. Он утверждал, что я похитила проект одного из его отелей и передала конкурентам. И велел мне убираться.
— А вы действительно похищали эти документы?
— Вы первый человек, который меня об этом спрашивает, — грустно произнесла Марли.
Крисандер вздрогнул. Она права. Он ни разу не спрашивал — лишь обвинял ее.
— Я была потрясена. И до сих пор ничего не понимаю. Я никогда не видела документов, которые он швырнул мне в лицо.
Ее измученный голос терзал сердце Крисандера. Ужас охватил его. Что он наделал?!
— А потом... — Марли всхлипнула. Возникла еще одна пауза, во время которой врач пыталась успокоить свою пациентку.
— Скажите, что случилось потом, Марли?
— Я ушла, но хотела вернуться на следующий день, когда он немного успокоится, и все ему объяснить.
— И что же случилось? — мягко спросила терапевт.
Крисандер прильнул к двери, весь превратившись в слух.
— Кто-то накинул мешок мне на голову и потащил к машине. Меня отвезли в какое-то незнакомое место и сказали, что будут требовать выкуп. Я была в ужасе. Ведь под угрозой оказалась не только моя жизнь, но и жизнь моего ребенка. — (Крисандер сжал кулаки, пытаясь сдержать рвавшийся наружу гнев.) — Они дважды выдвигали ему требования, — прошептала Марли. — И Крисандер два раза отказался платить. Он оставил меня в руках этих бандитов. О боже! Я не стоила полмиллиона долларов!
Рыдания вырвались из ее горла. Крисандер не мог поверить своим ушам. Матерь Божия! Ему никто не предъявлял никаких требований! Он повернулся и прижался лбом к стене. Слезы текли по его щекам, но он не торопился вытереть их.

...

happy girl: 05.03.12 02:50

Для меня самое трогательное это Раскаяние, почему то не могу удержать слез , хоть в жизни не сентиментальный человек

...

Sveta-zzz: 05.03.12 15:53

Не могу сказать какие сцены трогают меня больше, всё зависит от того, как написано .

...

очаровашка: 06.03.12 05:05

отличный момент, у меня тоже слезы наворачиваются когда я читаю этот отрывок!!!!!!!!!!!

...

Flora: 06.03.12 08:48

Я не могу выделить какую-то конкретную трогательную ситуацию, потому что все зависит от того, как это написал автор!

...

nastassia: 29.04.12 07:12

Может слишком просто, но этот момент когда герой наконец-то признался в своей любви героине (а я ждала этот всю книгу) - самый душещипательный для меня! сколько читаю его - столько и балдею от него, прям слезы на глазах.....
Пенелопа Уильямсон "Под голубой луной"

Маккейди нашел Джессалин не сразу. Он ненавидел такие минуты, потому что его обязательно охватывал страх – он боялся, что больше никогда не увидит ее.
Он видел лицо Клари, когда тот наконец понял, что Джессалин потеряна для него навсегда. Маккейди прекрасно понимал его чувства. Он сам постоянно испытывал потребность точно знать, где она находится, в любую секунду видеть ее.
Он обнаружил ее на вершине небольшого пригорка, футах в трехстах от гостиницы. Кругом горели костры землекопов. Он едва различил ее силуэт в сгустившихся сумерках. Она стояла, слегка расставив ноги, и смотрела вниз, в овраг, по которому проходили железные рельсы, казавшиеся большим свежим шрамом на лице земли. Сапоги Маккейди задели какой-то камешек. Джессалин обернулась, и ее лицо осветилось широкой улыбкой, которая всегда сводила его с ума.
Он хотел ее.
Он хотел ее так, как будто у него много лет не было женщины. Но он хотел именно ее. Ему не нужны были никакие другие женщины, пусть самые красивые. Он хотел ее – эту женщину со скрипучим смехом, лучистой улыбкой, длинными ногами и худыми коленями. Ему хотелось слышать ее короткие отрывистые вздохи, когда он входил в нее, и ощущать на своем животе шелк ее распущенных волос. Он хотел Джессалин, свою Джессу. И одно делало его безоговорочно счастливым – мысль о том, что она хочет его точно так же.
Маккейди подумал, что надо обязательно сказать ей все это, чтобы она поняла, что он чувствует. Но не мог найти нужных слов. Поэтому он решил просто прижать ее к себе и поведать обо всем своим поцелуем. Поцелуем, который тотчас же стал таким горячим и страстным, что пришлось заставить себя оторваться от ее губ.
– Маккейди! – Джессалин поправила соломенную шляпку, которую он сбил набок. Она тяжело дышала и облизывала губы. Ему хотелось снова прижаться к ее губам, но прежде он должен был ей кое-что сказать.
– Джесса…
– Хорошо, что ты пришел. Я тут как раз стояла и думала. – Голос Джессалин звенел от радости и возбуждения. Она взяла его за руку, и они вместе повернулись туда, где крутой скалистый обрыв, поросший утесником, уходил вниз. – Скажи мне, что ты видишь?
Маккейди недоуменно покачал головой. Он видел только ее.
– Трудно сказать. Сейчас довольно темно. Скалы, траву, какие-то деревья. – Джессалин недовольно фыркнула, и Маккейди весело рассмеялся. – Ну хорошо. Я вижу железную дорогу. Мою дорогу.
Джессалин еще крепче стиснула его руку и поднесла ее к груди. Он смотрел на ее лицо, на четко очерченные скулы, на полные губы. При мысли о том, что она принадлежит ему, Маккейди почувствовал благоговение. Благоговение и сладостную боль.
– Разве ты не понимаешь? – возбужденно продолжала Джессалин. – Даже если бы им удалось остановить тебя, идея все равно бы развивалась. Ведь ты уже столько сделал. И вот это, эта железная дорога – она изменит мир. Это – будущее. – Она повернулась и посмотрела на него долгим, пристальным взглядом. – А вот это – наше будущее. – Медленно она подвела его руку вниз, к животу, и неожиданно гортанно рассмеялась. Наклонившись, она потерлась щекой о его грудь. – У нас будет ребенок, Маккейди.
Глаза защипало от слез, и он только и смог выдохнуть:
– О Боже!
Теперь Джессалин смеялась уже во весь голос.
– Ну, конечно, Бог тоже имеет к этому некоторое отношение. Но думаю, что большая часть ответственности на тебе, любовь моя.
Любовь моя.
Раньше она никогда не называла его так. Маккейди почувствовал, как его окутывает нежное, уютное тепло. Он хотел, чтобы она знала… Он должен ей сказать, что… Он упорно выталкивал эти слова, но язык казался неповоротливым и твердым, словно задубевшая кожа.
– Джесса, я…
Она улыбаясь смотрела на него. Она ждала. Но он никак не мог заставить эти проклятые слова выплеснуться наружу. Джессалин нежно погладила его по щеке.
– Глупый. Интересно, эти цветы, которые ты терзаешь в руке, для меня?
Бледно-желтые примулы росли вдоль изгороди, и Маккейди сорвал несколько цветков, пока искал ее. Примулы всегда напоминали ему о Джессалин и о том далеком лете. Теперь же, протягивая ей букет, он чувствовал себя полным идиотом.
Но он быстро забыл о своей неловкости – лицо Джессалин осветилось широкой, восторженной улыбкой. Зарывшись носом в желтые цветы, Джессалин вдыхала их аромат. Но вот она подняла голову, и Маккейди подумал, что сейчас она снова улыбнется. Однако Джессалин, подпрыгивая от возбуждения, показывая куда-то рукой, воскликнула:
– Маккейди, посмотри! Посмотри на луну!
Луна сияла вдалеке над верхушками деревьев – огромный золотой шар с легким красноватым отливом. Словно бы кто-то из шалости подвесил в небе гигантский персик.
Джессалин вдруг вздохнула и положила голову ему на плечо.
– Как ты думаешь, это – голубая луна?
– Не знаю, – охрипшим от волнения голосом сказал Маккейди. Какая разница? С той самой ночи, как она стала его женой, для него все луны были голубыми. Особенными, неповторимыми и…
– Джессалин, я… – Господи, ну почему же так тяжело выговариваются слова. Он живет ради нее. Она для него и врата в рай, и напоминание об аде. Об аде, где он очутится, если когда-нибудь потеряет ее. И тут наконец Маккейди понял, какое именно слово он так долго искал…
– Люблю. Я люблю тебя, Джессалин.

...