Nyuringit:
06.06.20 16:19
» Про рожь, русалку и рыбалку
Жизнь ломает каждого, но зато в местах переломов мы становимся крепче. Эрнест Хемингуэй
Илья Муромец, сидя по плечи в колосьях ржи, зябко передернул широкими плечами, отчего нива пошла рябью, а земля еле слышно загудела. С недосягаемой ныне реки отчетливо тянуло свежестью. Окидывая взглядом окрестности, богатырь приложил ладонь к глазам козырьком и охнул, чувствительно ударившись о наносник: – Ах ты ж трупёрда гульнявая, едва персты об шлем не посек! Не рассчитал спросонья силушку свою богатырскую...
От его могучего голоса еще сильнее загудела земля, а с ближайшего дуба, коротко взвизгнув, свалилась русалка. Звучно плюхнуло – видимо, под тем дубом раскинулось болотце, откуда полурыба-полуженщина и вылезла.
– Ишь, куда занесло хвостатую, - буркнул Илья, настойчиво удерживая руку у глаз. - Жаль, не ведал я об том, на перси русалочьи да на чешую подивиться не поспел.
Правая нога привычно заныла, обещая приближение дождя. Богатырь потер твердокаменное колено: после последней попытки пробраться сквозь заслоны к реке сустав оказался раздроблен. Но местный кузнец – невероятно мастеровитый и ловкий, – сумел как-то заменить покалеченную часть чугунным шариком. Уж как он это сумел сделать – неведомо было Муромцу. Поговаривали, что коваль родич бабы Яги – и знаменитая костяная нога тоже его работа, ведь он не только кузнечных дел мастер, но и по кости резчик известный. Отчего кузнец решил проблему именно таким способом, осталось тайной, но богатырь не жаловался. На удивление нога по-прежнему сгибалась и разгибалась, приобрела в этом месте неимоверную крепость, хромоты почти не осталось, а удары по противникам стали даже еще эффективнее. Увесистее. Сокрушительнее. Впрочем, и это преимущество не помогло бы, решись Муромец вновь штурмовать подходы к водоему – врагов там обреталось чересчур много, и силушкой богатырской их природа не обидела.
Тяжко вздохнув, Илья перевёл взгляд на середину поля, где посреди бегущих волной колосьев стояла скирда. Там что-то возилось. Он подобрался поближе и напряг зрение – оказывается, в скирде была вырыта удобная ниша, где сейчас активно подпрыгивала на некоем вольготно раскинувшемся организме недавно спасенная богатырем из замка Кащея молодуха. Была она целиком и полностью нагой, если не считать зелёной атласной ленты в ритмично колотящейся по плечам увесистой косе. Неопознанный Муромцем организм вяло подрыгивал ножкой: то ли в попытке скинуть с себя наездницу, то ли от удовольствия.
Илья задумчиво засмотрелся на движения трепещущих, что заливное из стерлядки, обширных ягодиц и скривился. Его уже мутило от подобного зрелища: столько женских задов он за последнее время навидался разных объемов и форм, что лучше уж... Лучше уж... Что? А, вот! Лучше уж он поглядит на сваленную у стога кучу одежки, может, по рубахе поймет, кто там забавляется с бабой, за которую богатырь чувствовал теперь ответственность. Куча оказалась бесформенной и неопознаваемой. Рядом небрежно сброшенные скучали две пары лаптей. Ну, хоть две, а не больше, чего только нынче не бывает... Оргии на три и больше персон стали необычайно популярны среди молодежи в последнее время – верный признак скорого конца света. Около обуви внезапно обнаружился Кот ученый – скорчившись, он сосредоточенно гадил в один из лаптей.
"Ничего в этой жизни не меняется", – хмыкнул богатырь, вспомнив свою собственную испорченную этим мстительным мерзавцем любимую пару лаптей и снова вздохнул. – «Поди, тысячелетия минуют, а этот негораздок али его потомство так и будут добрым люди лапти, опорки да сапоги поганить. Тьфу, пакость!»
Илюша тосковал. Грустил. Рвался туда, куда теперь путь ему заказан надолго. Жить было незачем. Подвиги? К чему вся эта суета, если не получить ему истинной награды? Он так утомлен битвами, погонями, постоянной беготней и суетой... А нескончаемый поток благодарных и не очень красавиц? Таковыми, во всяком случае, мнили себя спасенные девки, молодухи, тетки, да и просто старухи. Некоторые в заточении с полсотни лет просиживали в башнях! И ведь на каждой непременно требовалось жениться! Да хоть бы и не жениться, а просто покорно принять благодарность – он ведь не железный! Да и палица его не казенная! Не сотрется, говорили они... Как же! Да он сейчас только и способен, что русалками интересоваться. "Жениться" на ней не надо, да и не выйдет – женилку свою к хвосту рыбьему ему никак не приспособить. Зато у нее перси есть ого-го каковские, а еще... От нее рыбой пахнет.
Илья Муромец ощутив, как онемел отсиженный на бугристой земле зад, прилег, опершись о локоть, и расстроено свел мохнатые брови домиком.
«Ах, рыба... Когда мне таперича доведется вновь посидеть спокойно с удой у реки, острогой пронзить трепещущего сазана али добыть великана-осетра из морских глубин? Правда, до моря-окияна верст немеряно, но нонеча туда мне путь и вовсе заказан. Как и до самой паршивой речушки. А ведь я намеревался в заморские края съездить, там, бают, водится чудо-юдо рыба марлин. Болтали, величины он достигает не хужей осетра, да и на вкус... Вот бы сразиться с этой чудо-юдой! Посередь агромадного окияна, да в утлой лодчонке...*
– Почто седалище просиживаешь, добрый молодец? – рядом с Ильей Муромцем возникли дрожащие костлявые колени, обтянутые потрепанными портами. – Поди, тоска смертная грызет, опосля того, как освободил меня от очередной вздорной бабы? И зачем я их токмо таскаю в свою башню, кто бы мне поведал... Тщусь ведь хозяйку сыскать справную да пригожую, а все какие-то буесловные безпелюхи попадаются. Что, Илюша, не словить нонеча рыбки вертлявой, не отдохнуть душою на волны прибрежные глядючи? Не пущает дева морская да пресноводная?
Богатырь, упорно пялясь в колышущиеся колосья, не обратил внимания на костлявый зад, опустившийся на землю в непозволительной близости от него.
– А что делать прикажешь, нелюдь окаянная? Ты, поди, тоже свои дела поганые творить притомился, коли пред мои светлые очи явился? Совсем скушно тебе стало, а, Кащеюшка? Неужто и ты по рыбалке затосковал? Помню, помню, как ты намедни, еще до времени черного для всей нашей рыболовной братии вытащил такого осетра – царя всех осетров, не иначе. Эх, вот бы и мне сподобиться...
– То верно, – мечтательно протянул бледный Бессмертный, напряженно держа перед собой правую руку, с бережно сжатыми в кулак пальцами. – Да токмо миновали деньки те славные, Илюша, миновали. Можа, через пару веков и угомонится Водяница, а вот тебя к тому времени ужо не будет на земелюшке нашей.
– Да что же она тако возбесилася-то, оглашенная?! – возопил богатырь и привстав, стукнул кулаком по земле в бессильной ярости, едва не сбив и без того шатающегося Кащея. – Чего мы-то ей сотворили такого, что нонеча водицы токмо в колодце да в луже увидеть можно? Богатыри сии, блядословы выпороточные, на подступах аки рукоблуды у бани – оборону держат, не пройтить! И никак их мне не одолеть, уж больно много супротивников на меня наваливается, обезжиливают разом, мочи нет...
Кащей побледнел еще сильнее, хотя казалось – дальше уже некуда, и ухватился за могучее богатырское плечо, пытаясь удержаться в вертикальном положении.
– Тише, тише, Илюша... Мы хучь некогда с тобой и повоевали знатно, и почти живота я тебя тогда лишил, а токмо нонеча мы уж не вороги. Рыбачья душа другую рыбачью душу за версту чует, аки таперича с тобой враждовать? Я тебя, бывалыча, спасал, ты меня... Не убил. Хе-хе. Не надо меня добивать, братья эти гульнявые меня ведь едва не угробили...
– Да как же это? – прошептал пораженный Илья Муромец, внимательно вглядываясь в изможденное лицо Кащея. – Твоя правда – краше в гроб кладут, хотя, вроде бы уже давно пора... Но ведь ты – Бессмертный! У тебя ж смерть отдельно от тебя находится!
– Находится, – согласился, отдуваясь, старик. – Вот она, узри же!
И Кащей разжал до того судорожно сведенные пальцы. Изумленный Муромец увидел лежащее в бледной сухощавой ладони маленькое, вытянутое, похожее на перепелиное, голубое в крапинку яйцо.
– Видал, Илюша? Едва сумел ноги унести, ну, и яйцо тож. Эти тридцать три богатыря, чтоб им всю жизнь в болоте квакать, и дуб нашли, и сундук в щепки разнесли, и утку с зайцем прихлопнули, просто чудо, что я яйцо споймал, когда оно из уточки бедной, Белоснеженьки пуховой, любы моей, выпало... Токмо-токмо успел коршуном обернуться и перехватить. Но спасти уточку уж силов не было, да и когда таперича обернуться сумею – не ведаю.
– Ох ти... – еле слышно прошептал ошарашенный богатырь. – Ты позволишь мне взглянуть поближе? Такая диковина, аж дух захватывает...
– Токмо бережно, не раздави! – предупредил Кащей, аккуратно кладя яйцо на едва подрагивающую от напряжения широченную длань Ильи Муромца. – Я хоть отдохну чуток, а то персты уж сводит. Надо придумать место, где хранить ноненча буду смертушку свою. Но одно точно молвлю – подальше от воды! Постой, постой... Гляди-ка, русалка на дуб карабкается! Совсем от скуки обалдела... Но перси-то у нее какие! Любо-дорого! Илья, ты видал такие у бабы сухопутной? Да глянь же!
– Ну ее, дуру хвостатую... Ты мне лучше молви, что ж такое случилося, что взбеленились и богатыри и Водяница? Отчего боле никого к водоемам не пущают?
– Эка – спросил, я уж думал, все про то ведают, – Кащей кряхтя, с облегчением разлегся прямо на колосьях. – Ох, старость окаянная, все кости ноют... Ушел от Водяницы супружник ейный, дядька Черномор – нимфу себе некую на греческой стороне сыскал. Молодайку муженеискусную, пригожую да бездетную. Родичка самого Посейдона, бают. А Водяница, стало быть, одна с его тридцатью тремя сыновьями осталася, вот и бушует таперича. Мол, она тридцать три года в тягости ходила, тридцать три раза для него рожала, и до сих с ими всеми мается. Коли она нонче мужатица без мужа, то таперича должон он ей отдавать рыбой, да всякой тварью морскою и пресноводною за все муки ея, по Черноморовой вине пережитые, да за выгоду от объединения царств подводных полученную. И никто боле на Руси дарами любых водоемов, акромя колодцев, болот малых да луж, пользоваться не сподобится. А коли она сумеет договориться с водными хозяевами иноземными, то и туда ни сам Черномор, ни русичи сунуться не смогут. С Туретчиной, я слыхивал, ужо сговорено...
– Да что ж это деется! Из-за бабы вздорной таперича и не порыбачить? И по морю не походить? А промысловые села – они как же?! Пиявками – лягушками пробавляться будут? Ой!
Илья Муромец в бешенстве с размаху треснул кулаком по земле и, почувствовав, как что-то кольнуло ладонь, вздрогнул, приходя в себя. Он растерянно разжал пальцы и увидел в пригоршне кусочки скорлупы вперемешку со сломанной пополам маленькой иголочкой. Посреди ладони медленно набухала капля крови. Откуда-то послышался хрип. Богатырь в панике обернулся к Кащею – тот корчился на земле, скребя ногтями себя по горлу, загребая ногами.
– Кащеюшка, ты что? – вскричал Илья, в панике подскакивая на месте и не зная, что предпринять. – Постой, постой, я сейчас... Того! Я все сделаю! Что ж я утворил-то, изверг, ладно бы, в бою честном, а так...
Он кинулся к росшей неподалеку сосне, сцарапал длинным пожелтевшим ногтем мизинца немного смолы и метнулся обратно к приятелю. С размаху бухнувшись оземь, трясущимися пальцами невесомо схватил обе половинки иглы, макнул их в смолу и принялся прилаживать друг к другу.
– Ничего – ничего, брат, все будет ладно. Судьбина, знаешь, она такая штука – все, что ни делается, все к лучшему. Жизнь ломает каждого, но зато в местах переломов мы становимся крепче. Я-то это наверняка знаю!
Хрип около него прекратился и постепенно перешел в ровное, еле слышное дыхание.
– Вот и хорошо, вот и славно, – Муромец поглядел на получившуюся конструкцию: игла вышла кривая, наспех склеенные половинки угрожающе кренились в разные стороны, но пока держались. – А таперича полежи пока, вздремни, Кащеюшка! Я вепрем к ковалю нашему метнусь, он твою иглу скует – захочешь, не сломаешь! Поверь мне! И с тридцатью тремя пакостниками с их мамашей я еще разберусь. Ох и разберусь! Вот только пущай кузнец заодно и мне мошну чугунную скует, дабы об промежность мою вороги наши ноги ломали, волки́ позорные...
Вслед исчезающему вдали богатырю, выбирая ряску и лягушек из спутанных волос, уныло смотрела русалка. Она тоже хотела в реку и рыбы.
* - Отсылка к повести Эрнеста Хемингуэя «Старик и море».
...