Воронцова Татьяна

Его уязвимость в сочетании со стойкостью, самообладание в сочетании с дерзостью – о, как это возбуждает! Свойственная ему постоянная погруженность в себя, в мир собственных фантазмов. Только что он был с вами, и вот уже его с вами нет, хотя об этом свидетельствует лишь застывшая улыбка да некоторая отстраненность во взгляде… В иные минуты его хочется растерзать, в иные – зацеловать до потери сознания. Диковинный зверь, которого, возможно, удастся изловить, но не удастся удержать в клетке.
Убить его или отпустить на свободу? Выбирай одно из двух, потому что пытаться его приручить – дело заведомо безнадежное.
Убить?.. Жаль его.
Отпустить?.. Жаль себя.

– Нет. Однажды я был предъявлен им как аргумент в пользу бесспорной привлекательности Илоны и ее превосходства над прочими, растолстевшими и опустившимися женщинами семейства Бельских, но, кажется, результат получился не совсем такой, на какой она рассчитывала, так что теперь меня держат на расстоянии. – Все это он выложил на одном дыхании и довольно весело, хотя и с ноткой сарказма. – Читаю на твоем лице следующий вопрос: как можно так жить? Можно, если выработать в себе правильное отношение к происходящему. К примеру, начать рассматривать все это как своего рода эксперимент.
– Эксперимент?
– Вот именно. Как тебе это, приятель? Тошно, но не смеешь возразить? Горько, но предпочитаешь улыбаться через силу? Начинаешь терять лицо?.. Знаешь, когда с человеком происходят такие вещи, у него появляется возможность узнать о себе много нового.

После Мандры дорога стала свободнее, и Деметриос прибавил скорость. В черных очках и рубашке, расстегнутой чуть ли не до пояса, он напоминал киношного гангстера, и у Ники мелькнула мысль, что вот сейчас, в эту самую минуту, такую дурочку, как она, можно запросто прикончить, предварительно изнасиловав, или продать в сексуальное рабство… Она вздохнула. Надеюсь, ничего подобного не случится. Бог любит идиотов! А она за последние две недели совершила столько идиотских поступков, что мама не горюй.

За окном проносились бескрайние поля, засаженные неизвестно чем. Один раз ей померещились хлопковые коробочки, но уточнять она не стала из боязни разбудить в своем спасителе зверя. Он вел машину уверенно, без показного лихачества, на ровных участках разгоняясь, на поворотах аккуратно притормаживая, так что сразу становилось ясно – дорогу эту он знает, как собственный огород.

Она вздохнула еще раз. Вот так. Просто берешь свою жизнь и превращаешь ее в гонку с преследованиями. «Спрячь меня, случайный знакомый!» Ну, спрячет. А что потом?

Дорога серпантином извивалась по склонам гор. Деметриос закурил, и, наблюдая за движениями его рук, Ника вдруг подумала, интересно, каков он в постели. Странная мысль, он даже не казался ей привлекательным. Отдавая должное его внешности, она тем не менее не могла отделаться от возникшей с первого взгляда смутной неприязни. Слишком яркий для мужчины, слишком заметный. Резкий, горячий, нервный. Дорогие часы с поцарапанным корпусом. В левом ухе поблескивает ободок серьги.

— Во мне есть греческая кровь. — Он заговорил так неожиданно, что Ника вздрогнула. — Мой дед родом отсюда, из Беотии.

— Никогда раньше здесь не была, — пробормотала Ника, чтобы не оставлять его слова без ответа. — Кажется, мы недалеко от Фив?

— Чуть больше десяти километров.

— Так мы едем туда, в Фивы?

Он покачал головой. Стряхнул пепел с сигареты.

— Фивы — большой город. В большом городе легче спрятаться или спрятать кого-нибудь. Если хорошо знаешь город. А я знаю его недостаточно хорошо.

— Где же ты собираешься меня спрятать?

— В одной маленькой деревушке на юго-западном склоне горы Парнас. — Он мельком глянул на нее сквозь темные стекла очков. — Очень здоровое место.

— Ты хорошо его знаешь?

— Каждый камень.

Любуясь Аонийской равниной, посреди которой раскинулся славный город Фивы, Ника постепенно забыла о своих обидах, по большей части вымышленных. Русский парень с примесью греческой крови опять стал казаться рыцарем, пришедшим на помощь прекрасной, но бестолковой даме. Равнина была плоской, как лист картона, из которого выступали поросшие скудной растительностью, пологие склоны гор. Вдоль автомобильной дороги тянулась железная, по которой резво бежал небольшой товарный состав. На открытой платформе сидели рабочие.

Слева от дороги прямо в поле стояла белая церковь. Неподалеку работали сельскохозяйственные машины. А прямо по курсу виднелись величественные склоны горы Парнас, темно-зеленые на фоне ультрамаринового неба.

Деметриос гнал машину на хорошей скорости, и совсем скоро начался подъем.

— Это все еще Беотия?

Они были в пути уже два часа.

– Фокида.

Потом начались повороты, легкое головокружение при взгляде на очередную бездонную пропасть, от которой их отделяло низкое, довольно хлипкое на вид дорожное ограждение, легкая заложенность в ушах, как при взлете, восторг и страх… чувство абсолютной нереальности происходящего.

Попутных машин становилось все меньше, а встречных не было совсем.

— Там вообще люди живут? – не удержалась Ника.

Деметриос снял очки.

— А зачем тебе люди?

— Не пугай меня.

Он усмехнулся.

Ника уже спала на своей половине дома, за крепко запертыми дверями и закрытыми ставнями, когда Деметриос, посовещавшись с остальными жрецами по поводу предстоящих празднеств, зашел к себе побриться и переодеться. Повесил куртку на крючок, сделал два шага и остановился, вглядываясь во тьму.

Он был в помещении не один. Это безошибочное ощущение присутствия… Держась поближе к стене, Деметриос взвел курок и медленно двинулся вперед по коридору.

— Убери оружие, — послышалось из гостиной.

Только голос. Больше ни звука.

— Иокаста? Ты одна?

— Конечно, одна! — Язвительно, раздраженно. — Кто еще, по-твоему, здесь может быть?

Он знал, что она одна, и задал вопрос, чтобы по интонациям голоса уловить ее настроение.

— Или ты думаешь, что я решила сдать тебя этим русским? — Ехидно. — Вместе с твоей курочкой.

Деметриос прошел в гостиную, включил верхний свет.

— Нет, Ио. Я так не думаю.

Красивая и злая, Иокаста стояла, скрестив руки на груди, прислонившись плечом к арочному проему между гостиной и кухней. На ней были черные кожаные брюки в обтяжку, приталенный жилет и высокие сапоги.

Взгляд ее прошелся по его фигуре, задержался на полоске пластыря, прикрывающей порез. Глаза изумленно расширились, рот приоткрылся… она догадалась.

— Давно ты здесь? — спросил Деметриос, чтобы заполнить паузу.

Положил пистолет на стол.

Иокаста молчала. Закипающий гнев сделал ее лицо похожим на ужасный лик Деметры-Бримо. Надо было срочно дать ему выход. Еще неделю назад для этой цели подошел бы секс, но теперь Деметриос чувствовал себя связанным определенными обязательствами.

— Говори, — тихо произнес он, глядя в ее пылающие глаза. — Я слушаю тебя очень внимательно.

Оттолкнувшись от стены, Иокаста сделала несколько шагов по бежевому с рыжим и коричневым ширазскому ковру. Еще раз оглядела Деметриоса сверху донизу. Теперь их разделял только стол.

— Я уже спрашивала… — Ей пришлось задержать дыхание, мысленно сосчитать до трех и только после этого продолжить: — Какое место занимает она в твоей жизни.

— А я уже отвечал: не твое.

Осмыслив эти слова, Иокаста вспыхнула до корней волос. Прикусила губу. Пальцами левой руки схватилась за край столешницы, словно боялась упасть. Деметриос предвидел ее реакцию и был готов к любому варианту развития событий, но сегодня жрица оказалась проворнее. В следующее мгновение он увидел напротив своего лица ствол пистолета.

Глаза Иокасты сузились.

— Твоя жизнь может закончиться прямо сейчас, Деметриос Стефанидес. Страшно тебе?

Он не шелохнулся.

— Отвечай!

— Моя жизнь никогда не закончится. Этому научила меня ты, Иокаста Катраки.

Продолжая держать Деметриоса на мушке, Иокаста обошла стол, приблизилась и стволом пистолета коротко и сильно ударила его по щеке. Он зажмурился, но тут же снова открыл глаза. Повернул голову. Их взгляды скрестились почти со звоном, как клинки. Горячая кровь струйкой стекала по его саднящей щеке, капая на рубашку.

— Ты совершил ошибку. — Иокаста поставила пистолет на предохранитель и вернула на то же место, откуда взяла. — Я бы не подняла руку на женщину, которая ночевала в твоем доме и принимала пищу и воду из твоих рук. Тебе не надо было вводить ее в семью, чтобы защитить от моей ревности. Она ни в чем передо мной не виновата, но ты… ты виноват. Заподозрив меня в том, что я могу ей повредить, ты нанес мне оскорбление.

Он не стал говорить, что ввел Нику в семью не только чтобы защитить от ревности Иокасты, хотя и для этого тоже. Любые объяснения и оправдания лишь усугубили бы конфликт. Молча он направился к креслу, через спинку которого было перекинуто черное пальто Иокасты, но та, опередив его, взяла пальто сама, надела и стремительно покинула поле боя.

Попасть в Дельфы-под-Дельфами, как называла это место Ника, из дома Нестора можно было кружным путем и напрямик. Не ожидая никакого подвоха, Деметриос пошел бы напрямик. Но во-первых: он ожидал подвоха; и во-вторых: Андреас знал, что он его ожидает. Был еще третий путь — по верху до плато Фийи и уже оттуда подземными тоннелями до храма Аполлона. Но такой хитрец, как Андреас Галани, мог раскинуть сеть на любом из этих путей, или на всех сразу, или ни на одном из них. Поэтому Деметриос выбрал самый короткий путь, как если бы ничего не опасался.

Он уже почти добрался до храма, когда из боковой ниши выступила тонкая фигура, закутанная в темный плащ, и женский голос еле слышно окликнул:

— Деметриос!

Направив луч фонаря в пол, он застыл в полной неподвижности. Присмотрелся.

Эринна!

— Иди за мной, — выдохнула Пифия. — Я должна тебе кое-что сказать. И выключи свет.

Деметриос отступил к стене, пропуская ее вперед, и сам двинулся следом. Когда шелестящая тафта плаща коснулась его руки, в голове сверкнула молнией мысль, что вот это, может, и есть та самая ловушка, расставленная Андреасом. Но, — тут же возразил он самому себе, — ловушка, о которой известно, что она ловушка, уже не ловушка… Узкий прямой коридор, параллельный стене наоса, затем спуск, затем поворот — и вот они уже стоят лицом к лицу перед запертой дверью, ведущей в тайные подземные покои Пифии. В темноте слышно легкое частое дыхание юной прорицательницы. Обнять ее? Взять за руку? Нет, все это фальшь.

В итоге он просто сказал:

— Я слушаю тебя, Эринна.

— Верховный жрец Аполлона в сокровищнице храма. Он ждет тебя. Знает, что ты придешь. Он там со вчерашнего дня. — Эринна судорожно вздохнула, почти всхлипнула. — Ты не сможешь войти в адитон, проститься с госпожой Иокастой и выйти. Он тебе не позволит.

— Что же он собирается со мной сделать? Принести в жертву?

— Нет, нет. Понимаешь, Деметриос, в отличие от тебя, он верит. Действительно верит. Он не сможет пролить кровь потомка Девкалиона, но вполне сможет… — еще один полувздох-полувсхлип, — заточить пожизненно в подземной темнице.

Он рассматривал такую возможность и все же, когда слова прозвучали, почувствовал, что волосы на затылке встали дыбом. Что может быть страшнее смерти? Медленная смерть.

— Когда ты вступишь в адитон, у тебя будет только одно мгновение, Деметриос, — проговорила Пифия, стоя напротив изваянием мойры Антропос. — Одно крошечное мгновение. Не надейся на свое красноречие. Надейся на быстроту и твердость своей руки. Пусть жрец в тебе отступит назад, пусть вперед выйдет воин. Ты понимаешь меня?

— Да, понимаю. — Все заслоны упали, оба одновременно ощутили контакт. — Ты ждала меня… ждала долго, чтобы предупредить…

Она промолчала. Слова были не нужны.

— Благодарю тебя, избранница бога. — Представив, чего стоило ей многочасовое ожидание в холодной нише темного коридора, поблизости от вынашивающего свои гнусные планы верховного жреца, Деметриос склонился в поклоне. Он больше не сомневался в ней. — Мало кто делал для меня столько, сколько сделала ты.

— Иди, — шепнула она. — С тобой мое благословение.

Быстрым легким шагом, временами переходящим в бег, он двигался по лестницам и коридорам подземного города и решительно вытеснял из сознания все мысли, давая волю инстинктам и рефлексам. До входа в храм добрался уже не человек, а боевая машина. Не обращая внимания ни на прекрасный портик со стройными колоннами и резным фронтоном, ни на драгоценный мрамор пола, он скользнул в преддверие храма, пронаос, и минуту стоял там, прислушиваясь к безмолвию окружающего пространства. Пульс его был ровным, мышцы — упругими, напряженными и эластичными.

Под сводами наоса родился негромкий звук… звук шагов. Будто кто-то перешел с места на место. Опять тишина. Потом сухой щелчок, с каким могла упасть на пол шариковая ручка. Держа левую руку опущенной вниз, а правую — приподнятой до уровня пряжки ремня, Деметриос вошел в прямоугольное центральное помещение, которое сейчас было ярко освещено. В расставленных повсюду канделябрах горели тысячи свечей. Но первым, что бросалось в глаза, была великолепная золотая фигура Аполлона на мраморном постаменте. Прямо от нее по направлению к выходу, то есть навстречу Деметриосу, двигалась другая великолепная фигура, человеческая, в белых с золотом жреческих одеждах.

Верховный жрец Аполлона — а это был, несомненно, он — улыбался проникновенной, всепонимающей и всепрощающей, улыбкой, на ходу раскрывая объятия. Как отец блудному сыну, не больше и не меньше. И даже восклицая что-то вроде: «Мальчик мой!» Деметриос ждал. Когда расстояние между ними уже не превышало пяти метров, пальцы на правой руке Андреаса странно дрогнули, согнулись, улыбка застыла, превратившись в гримасу мумии…

Когда ты вступишь в адитон, у тебя будет только одно мгновение.

…и Деметриос почувствовал спинным мозгом – это оно.

Аркадия дома не было. Уехал по делам на материк? Вроде он ничего такого не планировал. Впрочем, Нора же проспала полдня.
— А где... — начала она и, взглянув на сестру, осеклась. — Что случилось? Вы поссорились?

Всхлипнув, Лера помотала головой.
— А что тогда? Что? — тормошила ее Нора. — Да говори же, господи!..
— Он получает sms-сообщения и письма по мейлу, которые читает с таким лицом... как будто ему и больно, и радостно в одно и то же время. — Ей удалось справиться со слезами, но голос остался сиплым. — А потом уезжает и не говорит куда. И вообще очень мало говорит. Мы всегда были откровенны друг с другом, а тут...
— Ты думаешь, он завел себе бабу? Прости за прямоту.
— А что еще можно подумать?

Дальнейший разговор происходил уже на кухне.
— Уезжает и не говорит куда, — нахмурившись, повторила Нора. — А ты спрашивала?
— Да. Один раз. Он посмотрел сквозь меня... знаешь, как он умеет... и попросил не волноваться.
— Так, может, и не стоит волноваться?
— Может, и не стоит. — Лера подняла глаза от чашки. — Но я волнуюсь.

— Тебе не приходило в голову заглянуть в его ноутбук и телефон? Пока он моется, например.
— Нет. Я не могу.
— Да я тебя не уговариваю. — Нора подлила себе чаю и взяла из вазочки пряник в шоколаде. — А почему ты заинтересовалась той женщиной на причале?
— Потому что я не верю ни в призраков, ни в оборотней, ни в вампиров.
— Но мы с Германом...

Лера чуть заметно поморщилась.
— Вместе с Германом еще не то можно увидеть.
— ...видели не только эту женщину. Еще преподобного Германа Соловецкого. Он прошел мимо нас по коридору гостиницы. Так близко, что я разглядела каждый волосок в его бороде.
— Что вы курили перед этим?

Нора широко улыбнулась.
— Друг друга.
— Странно, что вы не видели Геда и Лебаннена верхом на Калессине и Гэндальфа в обнимку с Галадриэль.
— Если ты не веришь в Германа Соловецкого, то и в женщину верить не должна. Если же веришь в женщину...
— Так, стоп! — Лера сделала строгое лицо. — Ты меня не собьешь. Герман Соловецкий, конечно, давным давно на небесах, но женщина вполне может быть из плоти и крови.
— В такое время? На причале? — усомнилась Нора. — Что же, по-твоему, она там делала?
— Ну, некоторые эксцентричные особы находят себе занятие в полуразрушенных зданиях на берегу...

Фыркнув, они дружно рассмеялись.
— Так ты смогла бы ее узнать? — вернулась Лера к началу разговора.
— Думаю, да.
— Опиши мне ее. Как она выглядела? Красивая?
— Как женский вариант Германа, — без запинки ответила Нора. — Нашего Германа. Черные волосы, белая кожа, горящие глаза...
— Королева вампиров.
— Нет. Не знаю. Говорю же, как женский вариант Германа Вербицкого. А Герман на вампира ничуть не похож.
— Совсем ты чокнулась с этим Вербицким! — в сердцах сказала Лера. — На кого же он похож?
— На эльфа.

Лера схватилась за голову.
— Ну хорошо, сейчас попробую сформулировать. Дело не во внешнем сходстве, вернее, не только в нем. — Нора задумалась. — Понимаешь, они оба красивы, но не человеческой красотой, а красотой сверхъестественной. Ганс Рудольф Гигер создал прекраснейшее существо, которое явилось нам в фильме Ридли Скотта, и, глядя на него, мы понимаем, что это красота, хотя красота не только не человеческая, но даже враждебная человеку. Опасная. Завораживающая. Агрессивная. Так же и здесь. У Германа и этой женщины общее то, что ими восхищаешься, как некими монстрами.

Забыв про чай, Лера смотрела на нее во все глаза.
— По-твоему, эльфы опасны и агрессивны?
— Не меньше, чем люди, а может быть, даже и больше...
— ...поскольку не ведают добра и зла, — договорила Лера. — Понятно.
— Я говорю не о воздушных созданиях из добрых сказок и мультиков. Эльфы Толкиена довольно безжалостны, особенно если вспомнить «Сильмариллион».
— А если копнуть еще глубже, то можно увидеть, что прототипами западноевропейских эльфов и фей были ирландские сиды, бессмертные воины-колдуны, имеющие божественное происхождение.
— Да.

Зеленоглазый аристократ, который может вести себя как угодно, не опасаясь потерять лицо. Вот такое врожденное благородство — оно же непропиваемо. Кто с ним родился, тот с ним и умрет.

Поймав себя на том, что улыбается — наверняка идиотски счастливой улыбкой, — Нора виновато взглянула на сестру. Та успокаивающе похлопала ее по руке.
— Все нормально. Мне просто надо было выговориться.

— Нет, Лера, ничего нормального в этом нет. Но плохо не то, что сложившаяся ситуация не нормальна, а то, что она не комфортна для тебя. Моя нынешняя ситуация тоже не нормальна, но для меня она комфортна.

— Что же мы можем сделать? — спросила Лера уже почти спокойно.
— Припереть его к стенке для начала.
— Аркадия?
— Кого же еще.

— О боже! — Лера закатила глаза. Прикусила запястье, изображая шок и ужас. — Даже не знаю, с чего начать. Дорогой, ты завел себе бабу?.. Ту же самую или уже другую?.. — Она хихикнула, но тут же вновь обрела серьезность. Погоняла в уме какую-то мысль. — Нора.
— М-м?
— Ты сказала, что слышала историю. Про Аркадия и Регину.
— Довольно грязную. И не факт, что правдивую.
— А ты видела ее хоть раз? Регину Новак.

Нора покачала головой.
— Нет. — И после паузы медленно проговорила: — Ты думаешь, та женщина на монастырском причале...

Лера ничего не ответила. Ответ был написан у нее на лице.
— Нет, она не могла быть из плоти и крови, — убежденно сказала Нора. — Если бы это было так, ее видели бы мы оба — и я, и Герман. Но Герман не видел никакой женщины. Он видел все того же монаха.

— Он сказал тебе, что не видел никакой женщины.
— Ну да. А зачем ему врать?
— Например, чтобы ты не передала это мне.
— В таком случае он должен знать кого видит. — Нора немного поразмыслила. — Знать, что это не кто иной как Регина, и что ты не обрадуешься, услышав, что она здесь.

Сжав губы, Лера стукнула кулаком по столу.
— Вот кого бы стоило припереть к стенке! Только вряд ли от этого будет толк. Что у него поистине сверхъестественное, так это изворотливость.

— Я самая обыкновенная женщина не первой молодости.

— Да неужели? Посмотри на себя. Бросив работу и квартиру в Москве, ты приперлась сюда, в эту жопу географии, и застряла тут из-за любовника, который моложе тебя на десять лет. Вместо того, чтобы процветать в столице, выходить замуж, рожать детей, покупать мебель, посещать салоны красоты, гулять на каблуках по тротуарам, проводить отпуск на Средиземном море и все такое прочее, ты не вылезаешь из джинсов и кроссовок, скачешь под проливным дождем по лесам и болотам, кормишь собой комаров, красишь волосы у сестры на кухне, врешь полиции и трахаешься с парнем, меньше всего думающем об устроенной семейной жизни. С ним на пару ты видишь и слышишь странное, не сомневаешься в существовании других измерений и дыр в ткани мироздания... Ну и кто ты после этого?

— Дура, — ответила она, смеясь.
— Но уж точно не обыкновенная.
— Не знаю, можно ли считать это комплиментом.
— Нет, дорогая. Это не комплимент, это суровая правда жизни.

Когда он вступил в большой — порядка двенадцати метров в диаметре — подковообразный лабиринт, единственный сохранившийся на Колгуе, никто не попытался его остановить. И никто не рискнул последовать за ним, даже Леонид.

Неподалеку возвышались восемь или десять обетных крестов, точно таких, какие во множестве встречаются по всему Беломорью. Раньше, наверное, их было намного больше, теперь же от поваленных волной и ветром крестов остались одни обломки. К установленному возле самого лабиринта Герман прикоснулся мимоходом, провел пальцами по серому растрескавшемуся дереву и, пренебрежительно усмехнувшись, покачал головой.

Что означала его усмешка, Нора не поняла. Она читала, что обетные кресты ставили моряки, которые терпели бедствие в этих водах, но с Божьей помощью спаслись. Хотя... хотя... некоторые авторы утверждали, что кресты на Анзере «охраняли» остров от неведомых сил, способных проникнуть в нашу обыденную реальность через топологические дыры, воронки, коими по сути являлись каменные лабиринты древних. Вернее, не силы сами по себе проникали из мира иного в человеческий мир, а шаман, вступая в пространство лабиринта, получал доступ к запредельному и черпал оттуда свою магическую силу. Если выдерживал. Если не умирал. Кресты должны были помешать ему достичь состояния сознания, необходимого для совершения обряда.

Помимо двух лабиринтов, сохранившегося и разрушенного, святище Колгуя включало три группы захоронений с надмогильными каменными кладками, по словам Аркадия, довольно хорошо исследованными. Одну из кладок сорок лет назад археологи даже разобрали, однако никаких человеческих останков не обнаружили. Зато обнаружили много керамики — не только во вскрытой кладке, — и пришли к выводу, что создателями могильника были лопари или саамы, представители финно-угорского народа. Лабиринт и могильник разделяло метров сто. Интересно, те же люди выложили лабиринты или другие...

Дойдя до центра лабиринта, который отмечала небольшая горка камней, Герман остановился и медленно развел руки в стороны. Чуть запрокинул голову, подставив лицо ветру. Закрыл глаза.
— Зря он это затеял, — негромко произнес Александр.
— Экспериментатор, — процедил стоящий с ним рядом Аркадий.

Леонид молчал. Взгляд его серых глаз был прикован к черной фигуре в центре лабиринта.
Дыхание Германа изменилось, теперь оно было частым и глубоким. Гипервентиляция легких? Нора слышала о различных дыхательных техниках, изменяющих сознание, но никогда не видела их в действии. Ей говорили, что чрезмерное усердие может привести даже к обмороку, и поначалу она немного волновалась, наблюдая за своим эксцентричным возлюбленным, однако тот, по всей видимости, контролировал ситуацию. Ничего плохого с ним не происходило.

Устав стоять столбом, Аркадий решил побродить вокруг и поискать следы пребывания человека на этом голом пустынном берегу. К нему присоединился Александр. Глядя под ноги и время от времени присаживаясь на корточки, чтобы подобрать с земли то раковину, то осколок керамики, они уходили все дальше, так что Нора уже сомневалась, удастся ли в случае чего докричаться до них.

Сама она, чтобы не замерзнуть на холодном ветру, пританцовывала на пятачке земли, более-менее свободном от каменных россыпей, деревянных щепок, раковин мидий и прочего мусора. В голове у нее звучала странная музыка. Первобытные ритмы. Звуки, погружающие в экстаз.

...бам-бам-баммм...
Она кружилась, кружилась, вскинув руки над головой, то ли отгоняя назойливых чаек, то ли взывая к небесам. Перед глазами вспыхивали яркие огни, распускались диковинные цветы.

...бам-барабам-бам-баммм...
И опять.

...барабам-барабам-барабаммм...
Крутанувшись в очередной раз, она увидела, что Герман выходит из лабиринта. Выходит и тут же оказывается в объятиях Леонида. Значит, все в порядке, уф-ф...

С ними. А со мной?
Усилием воли Нора заставила себя остановиться. Перевела дух, потрясла головой.
Что это было?

Леонид выглянул из-за плеча Германа.
— Нора, ты в порядке?

Она облизнула пересохшие губы.
— Пить хочется. Кажется, у Аркадия есть минералка.

Продолжая думать о минералке, она машинально взглянула туда, где последний раз видела старших мужчин. Они успели отойти на приличное расстояние, но теперь бегом возвращались назад. Да-да, бежали со всех ног! Увидев, что она — единственная из троицы, находящейся на территории святилища, — обратила на них внимание, замахали руками, что, вне всяких сомнений, означало «быстрее сюда».

К ним? Но... от кого? Повинуясь инстинкту, Нора обернулась. Колгуев мыс представлял собой совершенно открытое пространство, ни кустика, ни деревца, поэтому четыре мужские фигуры были хорошо видны издалека.

Четверо. На Большом Соловецком было трое...
— Нора! — окликнул ее Леонид. Он уже повесил на плечо рюкзак Аркадия, остальные вещи подобрал Герман. — Давай, бегом. Без разговоров, ладно?

Склон ближайшего холма был довольно крутым, к тому же его покрывала недоброжелательная к человеку, жесткая и колючая растительность, поэтому они побежали дальше на север, причем быстро-быстро, на бегу высматривая место, пригодное для восхождения, и надеясь, что оно попадется раньше, чем преследователи окажутся на расстоянии выстрела.

Черт, погоня. Как в кино про индейцев и ковбоев.
Но я не хочу в это кино!

— Не бойся, не бойся, — хрипло шепнул ей Герман. — Не думай ни о чем. Просто беги.
— За мной! — крикнул Леонид и устремился к поросшему редким кустарником склону. Выше уже темнели заросли погуще. — Я знаю, где мы! Не останавливайтесь!

Сзади прогремел выстрел. Это было так страшно, что у Норы закружилась голова.
— Не бойся, — повторил Герман. — Они еще далеко. Просто пытаются нас деморализовать. Беги за Ленькой. Вперед!

— Должен быть четвертый. Которого мы еще не нашли.
— Какой еще четвертый? — в замешательстве спросила Нора. — О чем ты?

Герман вздохнул.
— Он прав. Не троица, а четверица, тетраксис, «содержит корни вечной природы»...
— ...в Пифагорейской клятве, да, — подхватил Леонид.

— Троица — это не естественная, это искусственная схема порядка. Четверица же — архетип, встречающийся повсеместно. Четыре стихии, четыре пути духовного развития в буддизме, четыре индийские касты... четыре мистические фигуры, соответствующие в христианской иконографии четырем евангелистам, а в халдейской и ацтекской мифологии — четырем поворотным точкам года и четырем сторонам света... — Говоря, Герман пытался зажечь сигарету, которую держал в зубах, но ему это не удавалось. — Шопенгауэр утверждал, что принцип достаточного основания обладает четверичным корнем. Идеальная полнота — это, как мы все знаем, круг. Но его естественное минимальное членение — квадрат или четверица.

Леонид поднес ему свою зажигалку, прикрывая огонек сложенной ковшиком ладонью.
— И где же мы будем искать этого четвертого? — поинтересовалась Нора.
Герман пожал плечами. Взгляд его блуждал по поверхности озера. Вот невдалеке плеснула рыба...
— Не знаю, Нора. Посмотрим как пойдут дела.

— Не жалей о том, что поделилась со мной, Нора, — тихо произнесла Марго, не отводя глаз от портрета. — Дальше меня это не пойдет.

Та пожала плечами.
— Я очень хочу с тобой подружиться, — продолжала Марго. — И очень стараюсь. Мне сейчас нужен человек, которому я могла бы доверять. Женщина, подруга. Понимаешь?
— Сколько тебе лет?
— Двадцать пять. Ты... — Марго прикусила губу. — Ты считаешь меня дурой?

Фальши в ее голосе не было, и Нора решила ответить.
— Наоборот. Я считаю тебя слишком умной для твоих лет. И хорошо понимаю, что подруг среди обитательниц первого этажа ты не найдешь.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, как будто обмениваться словами уже не было нужды, куда более простой операцией стал обмен мыслями. Потом Марго чихнула — запах масляной краски и растворителя щекотал ноздри, — Нора пожелала ей здоровья, и обе рассмеялись.

Генпланы так и не нашлись.
— Это плохо? — встревожилась Марго, когда вся четверка вновь собралась в библиотеке.
Леонид, сидящий на диване нога на ногу, с треском открыл банку пива и сделал большой глоток.
— Обойдемся. — Облизнул губы. — Мы запросили эти материалы, чтобы посмотреть кто задергается. Русланчик задергался однозначно.
— Ну и что? Он же все равно не сможет вам помешать. Или сможет?

Ей ответил Герман.
— Зависит от того, с кем он объединится, чтобы нам помешать, и как скоро это сделает. Если мы нашли пещеру с колодцем и еще один выход, то и другие рано или поздно найдут. Археологи — шустрые ребята. Наша задача их опередить. — Он тоже открыл себе пиво и присел на подлокотник кресла, в котором расположилась Нора. — Чую спинным мозгом, что Калягин встречался с Шаповаловым, прежде чем полез в гидросистему монастыря...

— Как тебе это в голову пришло? — удивилась Нора.
— Это не приходило мне в голову, — отозвался Герман с легким раздражением. — Я же сказал: чую спинным мозгом. При чем тут голова?
— Ладно, ладно. — Нора ласково провела пальцами по его предплечью. Черная футболка с подвернутыми рукавами не мешала любоваться рельефом мышц. — Не заводись.
— До чего же ты резкий, Герман, — покачала головой Марго, продолжая обдумывать его стычку с Русланом Шаповаловым, о которой он только что рассказал. — Может, не стоило настраивать его против себя?

— Он настроился уже давно и без посторонней помощи, — усмехнулся Леонид.
— Давно? — Марго взглянула на Германа, спокойно потягивающего пиво. — С чего же все началось? Какова причина этой неприязни? И ты сказал... Вы нашли еще один выход из лабиринта? Я правильно поняла?

Да, он сказал. Теперь Марго тоже об этом знала.
— Правильно. — Встретив ее взгляд, Герман улыбнулся краешками рта. — Только не спрашивай, где он, договорились?
— Когда пойдем туда вместе, увидишь все собственными глазами, — пообещал Леонид.
— Вы возьмете меня с собой? — не веря своему счастью, спросила Марго. Она даже охрипла от волнения. — Правда-правда? Без шуток?

Леонид посмотрел на Германа. Тот пожал плечами, мол, почему бы нет.
— Боже мой! — Прикусив губу, рыжая кинулась Леониду на шею. — Мне ужасно хотелось, но я не смела надеяться... Спасибо! Спасибо! — Повернулась к Герману. — Ты не возражаешь? Уверен?

— Если ты не собираешься ставить в известность о наших планах своих соседок по этажу, то какие у меня могут быть возражения? Интересующие нас тоннели Второго Лабиринта вполне проходимы. Там не надо раскорячиваться, изображая Человека-Паука, или брести по самые яйца в воде, надеясь, что не навернешься на скользких камнях и сверху тебе на голову не свалится валун, как в каналах гидросистемы. Может, конечно, я не прав, но, по-моему, ты не болтушка, не трусиха, не паникерша и не истеричка.
— Ты прав, — сказал Леонид, обнимая Марго. — Она хорошая девочка.

И чмокнул ее в висок. Они обменялись взглядами под названием «мы кое-что об этом знаем», после чего Марго вспомнила про свой вопрос.
— Так за что Руслан тебя невзлюбил?

Герман сделал кислое лицо.
— Откуда я знаю?
— Для того, чтобы невзлюбить Германа, никакой особой причины не требуется, — пришла ему на помощь Нора. — Большинство мужчин не любят его... как бы это сказать... по совокупности факторов. — И пояснила на всякий случай: — За то, что он такой как есть.
— В том числе за то, что ему плевать, кто и что о нем думает, — добавил Леонид.
— Если вы закончили обсуждение моего морального облика, — ворчливо заговорил Герман, — предлагаю перейти к следующему вопросу. Когда мы отправимся во Второй Лабиринт?

Тихое счастье зимних месяцев почти стерло из ее памяти кошмары середины лета и начала осени, когда Герман, то в одиночку, то с друзьями противостоял сначала наемникам Андрея Кольцова, вознамерившегося любой ценой разыскать и вернуть в Москву своего беглого сына Леонида Кольцова, у которого были совершенно другие планы, а потом — охотникам за мифическими сокровищами, якобы спрятанными в подземном святилище. Им угрожали, их шантажировали, в них даже стреляли! На предплечье правой руки Германа до сих пор был виден шрам от огнестрельного ранения.
Вспомнив, как доктор Шадрин извлекал чертову пулю, Нора невольно вздрогнула. Но тут же расслабилась, потому что Герман, подошедший сзади, заключил ее в объятия.

Наклонился. Поцеловал в висок.
— О чем задумалась?

Едва уловимый запах табака и моря, от которого у нее всегда кружилась голова. Его особенный, неповторимый запах.
— Вспомнила лето.
— Нашу незабываемую ночевку в Преображенской гостинице?
— Нашу незабываемую поездку на Анзер.
— Нашла что вспомнить.

Море? Может быть. А может, и нет. Что-то чистое и холодное, как сам Север.
— Я не хочу, чтобы это повторилось, Герман, — прошептала она, прижимаясь щекой к его щеке. — И то, что было позже... осенью.
— Я тоже не хочу.
— Мы сможем этого избежать?
— Постараемся.

Пока он тщательно намыливал и ополаскивал руки, стараясь избавиться от запаха растворителя, Дина молчала. Проникающее сквозь кроны деревьев солнце золотило ее светлые волосы. Чуть дальше, за рощей, в десяти минутах ходьбы, находилась валунная дамба, соединяющая Большой Соловецкий с островом Большая Муксалма. Они уже договорились сходить туда после того, как работа над портретом будет закончена.

Герман умылся, провел мокрыми пальцами по волосам, выпрямился и, не обращая внимания на полотенце, которое протягивала ему Дина, спросил, глядя ей в глаза:
— Твой дядюшка не сообщил ничего нового?
— Нет. Я бы тебе сказала.
— Вечером напиши ему, что мы стали любовниками. Что я на крючке.
— И что это нам даст?
— Посмотрим.

На его лице еще не высохли капли воды, влажный блеск черных бровей и ресниц придавал облику особую драматическую привлекательность.
— Какой же ты красивый, — прошептала Дина, не в силах отвести взгляд.

Совсем недавно он говорил ей то же самое. Говорил о ее красоте.
— Знаешь, о чем я думаю? Когда смотрю на тебя.
— Нет, — улыбнулся Герман. — Я же не телепат.

— Вот бы найти такое место... вне этого времени, вне этого мира... где мы могли бы побыть вдвоем. Только ты и я. Заняться любовью, а потом вернуться сюда, в свою реальность, и продолжать жить дальше, как будто ничего не случилось. Помня о том, что между нами было, но никому об этом не рассказывая. Никому. Ни одной живой душе. Ты читал «Темную башню» Кинга? Я мечтаю о таком же Пряничном домике, какой создал Шими для своих друзей, ставших против воли Разрушителями. Тэд Бротигэн записал на пленку рассказ для стрелков...

— Я понял, о чем ты.
— Балкон на Башне, — тихо добавила Дина, улыбаясь болезненной улыбкой человека, чья тайна перестала быть тайной. — Пряничный домик. Место вне времени, вне реальности. Где можно спрятаться от всех. От всех.

Некоторое время Герман разглядывал ее с таким вниманием, словно собирался, вернувшись домой, написать еще один портрет, по памяти.
— Место, где действие всех человеческих законов приостанавливается. — Он слегка вздохнул. — Я знаю такое место. Но не знаю, как туда попасть.
— Подземное святилище? — Дина поежилась. — А почему ты думаешь, что там...

Налетевший неведомо откуда порыв ветра поднял дыбом ее коротко стриженые волосы, заставил зажмуриться.
— Кажется, будет дождь, — пробормотал Герман. И задумчиво обозрев безоблачное небо над головой, добавил со вздохом: — Но продолжать жить дальше, как будто ничего не случилось, вряд ли удастся. В этом надо отдавать себе отчет.

— Как ты можешь рассказывать о таких вещах? — спросила Вера, с неподдельным любопытством разглядывая его профиль.

Повернув голову, он спокойно встретил ее взгляд, как делал всегда.
— Рассказывая о страхе, мы придаем ему форму. Он перестает быть призрачным чудовищем, готовым накинуться на нас из темноты. — Выпустив перила, он повернулся к Вере, высокий и гибкий, как танцор, только движения его всегда казались ей излишне резкими, угловатыми. – Чего ты боишься, Вера? – Он обнял ее прежде, чем она успела ответить. – Подари мне это. Бывают вопросы, которые можно задать только один раз. И дать ответ на них только один раз. Сколько таких вопросов ты пропустила мимо ушей?
— Прекрати.

Она попыталась вырваться, но он держал крепко.
— Это ты прекрати. Прекрати бегать от себя, Вера.
— Чего ты хочешь?
— Давай, скажи мне.

Прогнав все мысли, Вера робко обхватила его двумя руками. Нащупала ребра, вздохнула, пробормотала «ну и ну, одни кости», приподняла голову и, крепко зажмурившись, раскрыла губы навстречу его губам. Мир дал трещину и раскололся. Разлетелся на мелкие осколки. Алекс знал, что этими острыми, сверкающими осколками он и Вера будут изранены вкровь. Но впервые за много лет у него появилось желание отдаться этой боли.
— Твоя сказка... Я могу услышать ее?

Анаис подошла ближе. Без неприязни, но и без симпатии — так смотрела она всегда, сколько он себя помнил. Но сегодня в ее глазах появилось нечто новое. Интерес? Вот без чего он бы с легкостью обошелся.

Дикая сероглазая бестия. Глядя на ее неподвижное лицо с чуть выступающими скулами и нежными, словно специально созданными для поцелуев губами — губами Туирен! — Рэй не раз ловил себя на мысли, что из них с Нэйджелом могла бы получиться отличная парочка.
— Тебя называет своим учеником лучший воин яхада, — заговорила она вполголоса, держа руку на рукояти длинного, висящего на поясе кинжала. — Помни об этом, когда потечет твоя кровь.

Между тем упомянутый воин уже стоял за ее спиной. Его потрясающая способность появляться в нужное время в нужном месте уже не вызывала у людей такого суеверного ужаса, как в первые дни его пребывания в Ле-Ир-Кабир, но все равно изумляла. Разве может человек из плоти крови ходить так бесшумно, слышать так далеко?
— Чем этот юноша вызвал твой гнев, дражайшая Анаис? Если своей вчерашней выходкой, то за это с него спросят на Совете Вождей.

Анаис медленно обернулась. Уставилась на Нэйджела такими же холодными серо-стальными глазами, как у него самого, и процедила сквозь зубы:
— Он обесчестил мою дочь.

Нэйджел пожал плечами.
— Значит, она того хотела.

Стараясь унять сердцебиение, Рэй покосился на Айвора. Поймал на себе его взгляд, полный радостного изумления, и слабо улыбнулся. Что было, то было. Но зачем Туирен...
— А ты всегда говоришь вместо него, Непобедимый?

Движением плеч Нэйджел скинул куртку и остался в коротком приталенном жилете, облегающем его мускулистый торс, как вторая кожа. Черные брюки, черный жилет, черная повязка вокруг головы. Рэй знал, что в соответствии с традицией сегодня на Совете в черном будут все, за исключением жрецов Великого Духа. Но мало кому черные одежды придавали столько шарма, сколько его учителю.
— Непобедимый тоже иной раз бывает не прочь оказаться побежденным, особенно когда ему выпадает честь встретиться в поединке с таким прославленным воином, как госпожа Анаис.

От этих слов, произнесенных с легким поклоном, у нее участилось дыхание.
— Что ж, ты сказал. Завтра на рассвете я готова выйти против тебя... если, конечно, ты не передумаешь, милорд Нэйджел.

Разумеется, она все поняла. Да и кто бы не понял на ее месте? Нэйджел вел себя, как бессовестный соблазнитель. Демонстративно обнажив перед ней свои плечи и улыбаясь вот так — как будто они уже договорились о свидании, — он по сути предлагал ей себя. Что и подтвердили его следующие слова:
— Я имел в виду любовный поединок.

— А я — бой на мечах. — Глаза Анаис блестели как драгоценные камни. Она приняла игру. — Если победа будет за мной, ты откроешь мне секрет своих способностей.
— Ну, а если за мной, ты подаришь мне ночь, прекраснейшая.

Минуту они не отрываясь смотрели друг на друга.
— Почему я? — спросила наконец Анаис. — Вокруг полно молоденьких девушек, ты можешь взять любую.
— Меня не интересуют молоденькие девушки.
— А как же Инанна? Твоя измена причинит ей боль.
— Измена. — Нэйджел позволил себе чуть заметную усмешку. — Инанна мне не жена. К тому же я еще не победил.

Грациозно наклонившись вперед, Анаис оскалилась, как кошка, оттянула зубами кожу на его лопатке, едва уловимо попахивающую какими-то лекарственными травами, которые, вероятно, входили в состав мази, используемой надменной блондинкой для лечения его ран, а затем принялась осторожно вылизывать одну из запекшихся бурых корочек.
— И это тоже я позволю тебе, сиятельная, — пробормотал Нэйджел, корчась от ее жестоких ласк.

Она облизнулась, зорко глянув на его затылок.
— Что?
— Соединить для меня боль и удовольствие. Дать это и принять. Клянусь, тебе ни в чем не будет отказа.
— Ни разу я не слышала таких речей от мужчины.
— Должен ли мужчина прекратить свои речи? — улыбнулся Нэйджел. — Или должен продолжать?

Его поцелуй оказался бесстыдным, глубоким и сладким. Едва отдышавшись, Анаис вновь оказалась в его объятиях, совершенно обнаженная, и вдруг осознала с пугающей ясностью, что у нее есть только один способ сохранить достоинство — раскрыться окончательно и бесповоротно. Принять его предложение под этим резким, расчленяющим светом электрических ламп. Пусть сделает все, что захочет. Пусть увидит, что она не боится... нет, не так... что она желает его, причем уже давно. И заявить о своем желании ей мешала лишь гордость. Страх оказаться отвергнутой. О, значит, страх все же был?

Вопреки собственным прогнозам, по дороге она не заснула. Наоборот, ее охватило лихорадочное возбуждение. Перед мысленным взором то и дело возникало лицо Константина, каким оно было у него, когда из старого заводского здания вывели длинноволосого парня, запустившего сквозь оконное стекло обшарпанный мобильник. Их допрашивали и вместе, и порознь, поэтому она слышала далеко не все из того, что Константин рассказал полиции, однако при ней он ни разу не упомянул об эпизоде в саду. И она сама ни разу о нем не упомянула.

Пробуя доискаться до причин собственной скрытности, Алина тонула во всевозможных «ну нельзя же было подставлять Костю, его забывчивость наверняка вызвала бы подозрения у полиции», «ну нельзя же было подводить индейца, он так старался сделать информацию из своего телефона недоступной для посторонних» и прочих глупостях. Что им этот индеец? Довольно того, что они спасли его жизнь. Если бы не они, мариноваться бы ему в цистерне... В общем, все это были выкрутасы ее нечистой совести, попытки принять и оправдать странный поступок Константина.

— Ты ничего не хочешь мне сказать? — спросила она, когда они остались вдвоем в ее номере, запертом изнутри на ключ.
Константин кивнул.
— Да, госпожа моя.
И опять она увидела это темное пламя в его глазах...

Глядя на нее так, как может глядеть лишь поистине любящий мужчина, он извлек из внутреннего кармана куртки небольшой прямоугольный предмет и показал ей. Летающий телефон. Алина не могла заставить себя отвернуться, он притягивал ее взгляд, точно кувыркающаяся монетка в пальцах гипнотизера.

— Зачем? — От предчувствия опасности в груди образовалась тянущая пустота. Но к этому примешивалось и некое сладостное томление, ощущение танца над пропастью. — Зачем ты это сделал, Костя? Ведь если он так нужен... нужен обеим сторонам, о которых мы ничего не знаем... то его будут искать.

— На это я и рассчитываю.
— Но зачем, зачем? Почему?

Он немного помедлил с ответом.
— Я хочу... поиграть с дьяволом в кости, скажем так. — Голос его звучал так же тихо и страстно, как в ту ночь, когда она поделилась с ним своей фантазией. — Хочу почувствовать вкус чего-нибудь настоящего.
— Более настоящего, чем вино?
— Да. Ты со мной, Авелин, дочь Эрвига?

Он протянул руку, и она вложила в нее свою.
— Я с тобой, Карстен Ройг. Хоть ты и псих.

Батарея летающего мобильника все еще держала заряд. Но ни звонков, ни сообщений не поступало, хотя Константин такой возможности не исключал. Он пока слабо представлял, как поведет себя, если объявится владелец телефона или люди, желающие добраться до него. Также он не смог бы объяснить, почему не передал телефон полиции, точнее, не смог бы сказать ничего более вразумительного, чем сказал Алине.

Алина. Вот кто его действительно удивил. В хорошем смысле слова. Она не паниковала, не истерила, не спорила. Делала все, что он ей говорил. И ни разу — ни разу! — не упомянула о предмете, вокруг которого развернулась интрига. Он не просил ее молчать, не подавал ей никаких знаков. Он был готов к тому, что Алина, как и положено честному человеку, вот-вот расскажет симпатичному следователю о находке под розовым кустом, и ему, Константину, придется на ходу сочинять историю о своем непреодолимом желании самолично вернуть мобильник законному владельцу и узнать от него хоть немного об этом деле, чтобы было о чем рассказывать внукам, ведь другого способа нет — полицейские, увы, отличаются патологической скрытностью. Но Алина, отвечая на вопросы Дусманиса, попросту опустила эпизод с телефоном. Судя по тому, что никто в этом направлении не копал, начальник службы безопасности Цафтариса и его люди также обошли этот эпизод молчанием. И теперь оставалось только ждать, кто доберется до похитителя первым.

Воздух в закрытом со всех сторон боксе без кондиционера был спертый и тяжелый. Кто знает, что происходило в этом здании с тех пор, как оно перестало выполнять функции отеля. Может, здесь тусовались наркоманы, ширялись, курили и заодно справляли нужду. Выраженных неприятных запахов она не чувствовала, но под действием препарата, который ей вкололи перед похищением, и от последующего долгого сидения взаперти у нее могло притупиться обоняние.

Закрыв глаза — все равно в обступившей тьме почти ничего не было видно, — Алина сползла по стене на корточки и слегка запрокинула голову, прижавшись затылком к холодному шершавому бетону. Нет, она не думала, что Константин ее оставит. Но она панически боялась, что он допустит ошибку. Хотя что в данной ситуации считать ошибкой? Обратиться в полицию, столкнуться с некомпетентностью полицейских и разозлить преступников... Не обратиться в полицию, прогнуться перед преступниками и все равно их разозлить... Как он поступит? Рискнет ли привлечь к решению проблемы следователя Дусманиса, который дал ему и домашний, и рабочий, и мобильный телефон? Или Георгиоса Пангалоса, которого подозревал в сговоре с Антонисом Цафтарисом? Или российское консульство? Или снова Яниса, а заодно и... и...

...Нестора.

Она заставила себя додумать до конца эту страшную мысль. Страшную, потому что участие Нестора не сулило ничего хорошего. У людей, которые собрались сегодня под крышей этого здания, был большой зуб на Нестора Беглитиса, а у Нестора, вне всяких сомнений, был зуб на них. Если они встретятся, чтобы решить судьбу распроклятого мобильника и ее, Алины, судьбу, здесь может стать очень, очень жарко.

Рита перевела дыхание. Ну, смелее. Ты же не школьница, в конце концов, а взрослая женщина, кандидат медицинских наук. А он кто? Да просто очередной невротик, который не пожелал расстаться со своими неврозами и чуть было не свел с ума лечащего врача. Писатель, работающий в жанре черной готики. Знаковая фигура, как теперь принято говорить, для культуры, точнее, контркультуры своего поколения.

Если только это он. Не чья-нибудь глупая шутка и не совпадение.
Это был он.

«Моя незабвенная Маргарет! Я прилетаю послезавтра. Рейс №... из Парижа, аэропорт Шереметьево-2. Это не означает, что ты должна меня встречать, боже упаси! Скорее всего я буду пьян, потому что панически боюсь самолетов. Это значит всего лишь, что я хочу тебя видеть и надеюсь, ты не откажешься встретиться со мной в субботу вечером в ресторане „Марио“. Любящий тебя Грэм».

Сперва ее передернуло, потом бросило в пот. Она живо представила себе его улыбку — белозубую мальчишескую улыбку в сочетании с иствудовским прищуром, меняющую до неузнаваемости его мрачноватое лицо. Улыбался он редко, и всякий раз это было как подарок. В такие минуты даже его темные глаза трагического актера с чуть опущенными наружными уголками и устремленным внутрь себя взглядом становились живыми и блестящими. Грэм был на редкость красивым мужчиной. Интересно, удалось ли ему остаться таковым?

После того, как он добился полной и безоговорочной капитуляции, и ей оставалось лишь наблюдать в бессильной ярости, как его болезнь (ведь гениальность — это всего лишь форма безумия, не так ли?) расцветает пышным цветом, внося в их и без того сложные отношения элемент обреченности, этакий упоительный надрыв.

Несс, пришедшая, чтобы поменять постельное белье и убрать в комнате, терпит изо всех сил, но надолго ее не хватает.
— Вы ездили в Дублин, мэм?

Ей, как и всему персоналу отеля, доподлинно известно, что Анна ездила в Дублин вместе с Дэймоном Диккенсом на его громадной американской машине.
— Да, Несси, ездила.
— Хорошо провели время?
— Да, спасибо. Очень хорошо.

Несс сосредоточенно полирует тряпкой поверхность тумбочки.
— Знаете, мэм, это, конечно, не мое дело, но... — Она запнулась. — Вы с ним поосторожнее, честное слово. Я девушка простая, в июне школу закончила, а в колледж только на будущий год думаю поступать, но есть кое-что, в чем я понимаю лучше вас, потому что я родом из этих мест, а вы — приезжая.
— Быть с ним поосторожнее? — Анна медленно повернулась, не зная, смеяться или сердиться. — О ком ты говоришь?

Несс молча указала пальцем на стену.
Будто бы положил на него глаз кое-кто из знати...

— Тебе не очень нравится мистер Диккенс, правда? — улыбнулась Анна, разглядывая круглое симпатичное личико, усыпанное веснушками.
— Как раз наоборот. — Несс решительно тряхнула головой. — Очень даже нравится. Но вы мне тоже нравитесь, мэм, и я должна вас предупредить.
— О’кей. Считай, что ты меня предупредила.
— Не ходите с ним к Бругу. А в дни Самайна вообще никуда вместе с ним не ходите.
— Ладно, если ты объяснишь, почему.
— Он... — Несс хмурилась, кусая губы. — Ну, как бы вам сказать...
Положил на него глаз кое-кто...

Анна решила на время забыть о приличиях.
— А что ты вообще о нем знаешь?
— Не очень много, мэм, если честно. Знаю, что он ирландец только наполовину. Что он в родстве с нашей семьей. Что приехал в Ирландию из Соединенных Штатов, да так здесь и остался.
— А чем он зарабатывает на жизнь?

В самом деле любопытно, какую работу мог найти американец в Ирландии, при том, что она не требует ежедневного пребывания на рабочем месте и, судя по всему, хорошо оплачивается.
— Он художник, мэм. — Нэсс понизила голос, как будто разглашая какую-то страшную тайну. — Очень хороший художник. У него есть агент в Калифорнии, который продает его картины. А одну из своих картин он подарил Мэделин на Рождество, и теперь она висит у нее в офисе. Могу показать, если хотите.
— Ты хочешь сказать, он знаменит?
— Знаменит или нет, не знаю, — пожала плечами Несс, встряхивая одеяло. — Только в деньгах он не нуждается.

Что верно, то верно. Часы, болтающиеся на его узком запястье, тянут как минимум на десять тысяч евро. Тонкие рубашки, обувь отличного качества.
— А с чего ты взяла, будто кто-то из старейших... ну, приметил его. — Анна умышленно повторила слова самой Несс. — Положил на него глаз.

Лицо Несс на мгновение сделалось непроницаемым, отчужденным — вспомнилась реакция Константина. К тому же, Анна знала, ирландцы вообще неохотно говорят с чужаками о делах дивного народа, незримо присутствующего в их повседневной жизни, несмотря на всеобщую христианизацию.
— Несси, — окликнула Анна, не переставая наблюдать за девушкой. — Поверь, МНЕ ты можешь сказать.

— Ладно, мэм, — ответила та со вздохом. — Как хотите. — Тщательно взбила подушки, расправила покрывало. — Он ведь из Корка, вы знаете? Там его родня. Так вот, Селия О’Кронин, она приходится невесткой моей тетке Мэделин, рассказывала, что когда он впервые переступил порог ее дома, большой портрет ее деда, висящий в гостиной, сам собой сорвался со стены и грохнулся об пол. Стекло, правда, не разбилось, но когда она, то есть Селия, увидела сына своей покойной сестры, а после этого опять взглянула на дедов портрет, то сразу же поняла: одна кость, одна кровь. Дед-то ее, царствие небесное, был человек непростой. Ему, говорят, вечно кто-то из знати на ушко нашептывал. Оттого-то была ему удача во всех делах, и будущее он видел, и еще много чего знал и умел, о чем нам с вами лучше не задумываться.

— Значит, внешне Дэймон похож на своего прадеда?
— Похож? Разве я сказала: похож? Я сказала: одно лицо.
— Ладно. Это ясно. Дед был непрост. Но Дэймон-то чем вызвал твои подозрения?
— Это не только мои подозрения, мэм. Мэделин тоже замечает...
— Продолжай, — быстро произнесла Анна.
— Он слеп на левый глаз! — сообщила Несс таким тоном, каким уместно было бы объявить: у него есть хвост.
— Я знаю. Ну и что?

— Он ослеп на один глаз после гибели своего приятеля, тоже ирландца из Штатов, о котором говорят, что будто бы владыка Бруга забрал его с собой. Увидел и пожелал, а благородным никто не отказывает. Для смертного это невозможно. Вот так.
«Они не ведьмы и не демоны, и рассказы о них — не детские выдумки и уж тем более не бредни суеверных обывателей. Сверхъестественное здесь обладает сдержанностью и достоинством», — так сказал отец незадолго до ее отъезда, увидев у нее на столе книгу «Кельтские королевства». О чем у них тогда зашла речь? Ах да, о сверхъестественном. О сверхъестественном и непостижимом.

Глядя на взволнованную ирландскую девушку, Анна чувствовала, что мир вокруг нее необратимо утрачивает привычные формы. Тает и растекается, как шоколад или пластилин. Увидел и пожелал, а благородным никто не отказывает... Неужели следует в это поверить? Одно дело слышать о чем-то таком и снисходительно посмеиваться над чужими суевериями (при условии, что все происходит на приличном от тебя расстоянии) и совсем другое — столкнуться с этим нос к носу. Все равно что прочесть книгу о привидениях, а потом увидеть одно у себя на кухне.

— Но при чем тут Дэймон и его глаз?
— Если в нем сильна кровь его рода, то знайте: он может видеть невидимое. Почти все, кто носит фамилию О’Кронин, могут это. Если, конечно, хотят.
— Видеть невидимое? — задумчиво повторила Анна. — По-твоему, каждый человек с ослабленным зрением способен видеть невидимое? Общаться с духами?
— Не с духами, мэм, — Несс говорила очень тихо, словно боясь, что их услышат. — Народ Сидов — это не духи.

Народ Сидов... Aes Sidhe...
— Кто же это? Боги?
— Может, так, — еще тише ответила Несс. — А может, и нет.
— Но почему ты считаешь, что незрячий глаз Дэймона может служить доказательством его способности видеть сидов?
— Не только глаз.
— Что?

Чтобы расслышать ее шепот, Анне пришлось подойти поближе.
— Он спал на холме, мэм.

Анна остолбенела.
Спал на холме... В спальном мешке или на тростниковой циновке?
— Он спал на холме в канун Самайна. Да еще не на каком-то там первом попавшемся холме, а на самом что ни на есть знатном.

Так. Срочно возьми себя в руки.
— Спал под открытым небом в последнюю ночь октября. Должно быть, у него отменное здоровье... И что же?
— Известно, что, мэм. Можете смеяться надо мной, но я скажу вам то, что слышала от своей матери, а моя мать слышала от своей: если кто уснет на вершине холма, король сидов похитит его душу.
— Король сидов? — вздрогнув, переспросила Анна. — Ты имеешь в виду...

Несс зябко повела плечами и ответила уже совершенно беззвучно:
— Здесь, в долине реки Боанн, только один король.

Как ни странно, ей удалось припомнить практически все, что обсудили они с Константином за минувшие выходные. Все, чем он старался заполнить томительные паузы. Все, чем пробовал удивить и расстрогать ее. История разрушения и восстановления средневековой Дроэды, нечаянное открытие неисследованного древнего рата на склоне Бен-Булбена, хроники правящей династии Тары. Рассказывая об этом, она едва сдерживала слезы. Ну почему за всей этой ерундой они так и не сподобились поговорить о главном?..

— Погоди, погоди, — остановил ее Дэймон. — Еще раз про Бен-Булбен. Что, говоришь, он там нашел?
— Какую-то железяку. Колесо или часть колеса... Честно говоря, я не очень внимательно слушала.
— Колесо? — Он уставился на нее больными, горящими глазами. — Колесо?
— Да... кажется.
— И что он с ним сделал?
— Приволок в отель, на радость мистеру Бирну.

Дэймон повернулся в ту сторону, где за непроницаемой завесой тумана высился древний, как сама земля Эйре, покрытый непроходимыми лесами, издавна славящийся своими «знатными» местечками, величественный, сумрачный и грозный Бен-Булбен. Сколько народу там сгинуло — страшное дело. И в наши дни, хотя туристы и археологи, казалось бы, уже излазили там все вдоль и поперек, Бен-Булбен продолжал требовать и получать человеческие жертвы.
— А я-то все думал, почему же мне так не хочется отсюда уезжать...

Сияющая как солнце Франсуаза потянула его за рукав:
— Давай еще разочек. Латину, да? Я уже договорилась.
— Какую латину? — осведомился Венсан, поворачиваясь к ней всем телом.

Удивительно, она совсем не выглядела усталой, несмотря на высоченные каблуки.
— НАШУ латину? Ты что, забыл?
— Нашу? — Венсан театрально приложил руку ко лбу. — Mon Dieu! Ты что, моей смерти хочешь?
— Еще нет. Заставь меня захотеть.

Медленно они вышли на середину зала, немного постояли, глядя друг другу в глаза. Потом разжали руки и разошлись. Венсан расправил плечи, уперся руками в бедра и чуть опустил подбородок, сразу сделавшись похожим на латиноамериканского танцора с безупречной фигурой и грацией молодого льва. Длинная челка упала ему на глаза, все тело напряглось — и... плавно, уверенно, горделиво, подчиняя каждое движение зажигательному ритму не то румбы, не то самбы (в этом Лиза плохо разбиралась), он устремился к партнерше. А та, в свою очередь, устремилась к нему. Их гибкие, жаркие тела встретились в танце, точно в любовном сражении. Венсан усмехнулся, показав зубы, и опалил двигающуюся в такт женщину темным пламенем своего взгляда. Господи боже! Потрясенная до глубины души, Лиза наблюдала за этим превращением европейского мужчины в мавра. Красотка Франсуаза казалась игрушкой в его руках. Чеканя шаг, чуть покачивая бедрами, точно тореадор, он дразнил и укрощал ее, соблазнял и покорял... Оставалось только стоять, разинув рот, и спрашивать себя, откуда у француза эта страсть латиноса.

Теперь уже никто не рискнул присоединиться к ним. Все стояли в сторонке — кто с бокалом, кто с сигаретой, кто просто так — и следили затаив дыхание за одной-единственной парой, творящей для притихших зрителей свое неистовое волшебство.

— На днях я спросила его: «А тебя это не мучает?» — тихонько говорит Джемма, очевидно, подразумевая Венсана. — «То, что ты сделал. Не то, что сделали мы с Лизой, не важно, вольно или невольно, а то, что сделал ты. Именно ты. Быть соучастником преступления – это тоже преступление. Это зло». А он ответил: «Все, что делается во имя любви, пребывает по ту сторону добра и зла».
— Ницшеанская философия. Это в его духе.
— А ты никогда не заговаривала с ним на эту тему?

Заговаривала, разумеется. Не так давно, когда они сидели вдвоем на вершине скалистого мыса, окаймляющего бухту залива Антипас.
— Ты ни разу не возвращался... ну, туда, к нему?
— Нет! — отрезал Венсан. — И не хочу, чтобы ты думала об этом.
— Не думать? Хм... Забавная рекомендация. Напоминает ту суфийскую притчу, в которой Ходжа Насреддин велел ростовщику Джафару не думать об обезьяне. — Она вздохнула. — Неужели мы никогда не сможем просто жить как все? Не думая о прошлом, не мучая себя вопросами, что и когда было сделано не так...

— Что значит «все»? Каждый человек – это вселенная со своими собственными законами гравитации. Существуют, конечно, некие универсальные законы, по большей части искусственные, к которым каждый приноравливается как может, но apres tout начинаешь понимать, что лучше жить как хочешь, чем жить как все.

Вспоминая об этом, Лиза снова вздыхает и молча сжимает руку своей подруги. Через пару недель они с Венсаном возвращаются в Париж, и Джемма едет с ними. Независимо от того, как там сложится у нее с Анри, Лизу она не покинет. Теперь уже никогда.