» Закатная повесть
Жанр: воспоминание
Примечание: квинтэссенция всякого
Сентябрь 1910 года, Блэкруф, Уиклоу.
Мистер О’Каллахан внимательно посмотрел на шахматную доску, еще раз перечитал полученное накануне письмо от своего приятеля, и, больше уже ни минуты не сомневаясь, передвинул епископа.
После записал этот ход в записную книжку и отметил про себя, что старина Джош определенно сдает позиции. Стареет. Впрочем, и партия длилась третий месяц.
Твердо вознамерившись отписать Джошу в Лондон вечером, мистер О’Каллахан поправил узел галстука и вышел из кабинета.
Заглянул в столовую. Хокинз стоял у камина под часами и внимательно следил за часовой стрелкой, периодически поглядывая на раскрытые в ладони карманные часы. В общем-то, это было даже забавно – держать в слугах англичан. Правда, теперь, спустя столько времени, мистер О’Каллахан не испытывал и доли того восторга, какой мог быть у него лет тридцать тому назад при мысли о подобном положении вещей.
- Вы не видали миссис Гринвуд? – удивившись собственной бесстрастности, спросил мистер О’Каллахан дворецкого.
- Пожалуй, на половине слуг, мистер О’Каллахан, - повернулся к нему Хокинз и поклонился.
- Благодарю вас, Хокинз.
С этими словами мистер О’Каллахан пошел дальше.
Экономка стояла у кладовой и раскладывала постельное белье. Неугомонная женщина!
- Миссис Гринвуд, этим больше некому заняться? – недовольным тоном обратился к ней хозяин дома.
- Именно сейчас – некому, сэр. Миссис О’Каллахан тщательно следит за тем, чтобы слуги не оставались без работы, - ответила экономка, оставив свое занятие, и повернулась к мистеру О’Каллахану.
- И это не может подождать, пока кто-нибудь освободится?
- Нет, сэр. Миссис О’Каллахан ясно дала понять, что все должно быть закончено сегодня к вечеру.
- Вам это все не надоело еще?
- Это моя работа, сэр, - миссис Гринвуд удивленно посмотрела на своего хозяина: ей приходится объяснять ему такие простые вещи. – Мне за нее платят.
Мистер О’Каллахан мрачно взглянул на нее и, привалившись спиной к дверце кладовой, негромко сказал:
- Выходите за меня замуж, вот что.
Она опустила глаза, сделала несколько быстрых коротких вздохов и ровным голосом ответила:
- Вынуждена отказать вам, сэр. Не сочтите, что я не ценю ваш порыв, но я не нуждаюсь ни в чьей жалости.
- Я предлагаю вам не жалость, а замужество, миссис Гринвуд. Завтра мы идем в Сити-холл.
- Нет, сэр, - настаивала экономка.
- Воля ваша, - рассердился мистер О’Каллахан и, отлепившись от дверцы, пошел прочь, чуть прихрамывая. Когда он торопился или злился, эта старая хромота всегда становилась заметной, хотя в обычное время никто никогда не видел бы ее.
Обстоятельства, при которых он ощутимо повредил ногу на всю оставшуюся жизнь, были неразрывно связаны с миссис Гринвуд.
Июнь 1883 года, Ипсуич
Трель соловья, доносившаяся с заднего двора фабрики, где изгородью был высажен боярышник, весело раздавалась по всей округе. Даже за ручьем слышно. Вот уж сумасшедшая птичка – нашла, где поселиться.
Питер окунул руки в прозрачную воду, стекающую по камням вниз, к реке, воронкой уходившей в море. И легко вздохнул. Стало немного легче. Не так горели пальцы, боль в мозолях немного отступила. Еще немного, и он попривыкнет.
«Это тебе не жевательный табак по коробкам рассовывать, педди!» - так говорили ему на фабрике Гринвуда, когда он взялся за то, чтобы крутить сигареты. Такая работа мистером Гринвудом оплачивалась лучше. Но и была несоизмеримо труднее. Нет, Питер О’Каллахан совсем уж новичком здесь не был. Пятый год он работал на одного хозяина. С тех пор, как оставил Голуэй и семью в поисках лучшей жизни. Но в цех по производству самокрутных сигарет, которые только недавно начали изготавливать в Ипсуиче, Питер попросился всего-то месяца три назад. И все еще не привык.
Он смотрел, как вода лижет его покрасневшую кожу, и улыбался, вспоминая, как смеялся с дядюшки Грэди, когда тот совершенно серьезно убеждал его идти к нему в лавку сапожником. Но если уж оставлять землю, которая его отцу не принадлежала, но все же была родной, то уж не ради сапог старика Грэди. Глядя на уставшие натруженные пальцы, Питер думал, что однажды приедет домой с карманами, полными денег. И вырвет О’Каллаханов из нищеты.
Потом он закрыл глаза и откинулся на высокую траву, росшую у ручья. До заката оставалось еще совсем немного времени. Можно бы и вздремнуть, да только сон не шел. Он считал секунды, ожидая темноты. И теперь думал не о доме. Боль из пальцев ушла. Накатывало нетерпение. Привычное уже, какое накрывало его с головой каждый раз, когда он приходил после работы к ручью.
- Нора, - прошептал Питер, глядя в алеющее над головой небо и слушая соловья.
Нора…
Он полюбил ее с первого взгляда. Подал ей однажды руку, когда она спускалась со ступенек экипажа на дороге, отделявшей двор хозяйского дома от двора фабрики. И пропал на всю жизнь. Ей тогда было всего четырнадцать лет. Она носила пышную, совсем как у взрослой, шляпку, но еще не совсем длинное платье, закрывавшее ноги у щиколоток. Подвижное лицо ее обрамляли медные локоны. И она почти всегда улыбалась, сверкая задорными ямочками. Когда их руки соприкоснулись – его, большие, шероховатые, и ее крошечные, почти детские, затянутые в кружевные перчатки – она подняла на него глаза и, отчетливо выговаривая каждое слово, произнесла: «Благодарю вас». И для него с той минуты все в жизни было решено.
Самым большим счастьем для Питера стало слышать ее голос, когда она музицировала и пела – это всегда было слышно, стоило выйти из цеха. Или наблюдать, как она отправляется на прогулку со своей гувернанткой, старательно повторяя слова на французском языке или с книгой в руках. Или увидеть ее светлое платье, мелькавшее иногда у боярышника за фабрикой.
До тех пор, пока однажды он не рискнул. Пока не вышел к ней туда, где росла живая изгородь.
Теперь всего было мало. Теперь думалось о будущем. Теперь понимал, что брак между ними невозможен. И в то же время оторвать себя от нее не мог. Потому что любил ее больше всего на земле. Наверное, так любить нельзя. Желал бы ей добра – ушел бы давно от мистера Гринвуда. И каждый день клялся себе, что наутро так и поступит. И каждый вечер приходил к ручью, скрытому от глаз, расстилал на траве старую, видавшую виды куртку. И ждал, когда стемнеет.
Потому что Нора почти всегда приходила.
- Нора, - снова беззвучно шепнул Питер, когда тень легла на его лицо.
В ответ тонкие пальцы коснулись его щеки, скулы, провели по губам. Послышался шорох юбки – она села рядом, близко-близко. Так, что стало слышно ее дыхание, немного сбивчивое, словно она бежала и теперь старалась отдышаться.
- Питер, - негромко сказала Нора, вложив свою руку в его большую ладонь, как в день их первой встречи, - мне иногда безумно стыдно, что ты работаешь у отца.
Его губы расплылись в улыбке, он перекатился набок и стал разглядывать ее. Сейчас она была в простом суконном сером платье, будто ей казалось, что этак ее не узнают в девушке, пробиравшейся к ручью.
- Вам жаль меня, мисс Гринвуд? – спросил Питер, сдерживая смех.
- Нет… да… я не знаю. Но мне всегда кажется, что следует что-то сделать. И все время думаю, как могу все изменить. Давай сбежим! – вдруг улыбнулась Нора.
- Давайте. У меня накоплено целых пять фунтов. Поедем в Голуэй. Вам понравится, мисс Гринвуд, - он приподнялся на локте, дотянулся до ее губ и вдруг прошептал: - Все, что угодно, только не жалейте меня.
Она подставила ему свои губы для поцелуя, но неожиданно снова заговорила.
- У меня есть немного денег, только моих. Достались от бабушки. И кое-какие украшения, их можно будет продать, - так же резко замолчала и печально добавила: - Думаешь, это пустые мечты?
- Ничего не думаю, - ответил он тихо и провел пальцами по ее щеке, коснулся затылка и снова наклонил ее голову близко к своему лицу. – Знаю только, что люблю вас.
- Я тоже люблю тебя, - шепнула она и поцеловала его, прикрыв глаза и отдаваясь его губам, твердым и одновременно нежным.
В который уж раз подумала о том, что не знает, как жила бы, если бы однажды он не появился среди кустов боярышника, если бы не бывало этих нескольких вечерних часов, которые они проводили на берегу ручья. И если бы только они могли всегда быть вместе. Его руки скользили по ее спине, прижимая все крепче к груди тонкое и гибкое тело. Нетерпение, знакомое уже столько мучительных месяцев снова и снова овладевало им, и он ничего не мог поделать с собой, когда пальцы его нашли ее тонкую шею, на которой наглухо были застегнуты пуговицы платья. Он желал касаться этой шеи. Губами, ладонями. Чувствовать, как бьется жилка под поцелуями. Питер обхватил ее руками и перекатил на спину, нависнув над ней. И, продолжая терзать ее пухлые теперь уже совсем красные губы, к которым прилила кровь, стал дергать пуговки ворота. А потом поймал себя на мысли, что если начнет, то не остановится.
- Отец уехал в Лондон, - шепнула Нора, когда он на мгновение отстранился. Она лежала с прикрытыми глазами, наслаждаясь его поцелуями, прикосновениями его мозолистых пальцев. И отчетливо понимала, что только эти руки могут ласкать ее кожу и обнимать. Пусть она молодая наивная мечтательница, но никогда не коснуться ее другие руки. Она не позволит. – Я могу остаться сегодня до рассвета.
Эти слова словно бы стали переломом в нем – прорвали плотину сдержанности, которая сковывала его столько долгих месяцев и ветшала с каждым днем. Она желает уйти с ним из Ипсуича, она желает остаться с ним на всю эту ночь. Она не может не желать его. А он? Господи, смеет ли он?
Питер лежал, уткнувшись лицом ей в плечо, но пальцы его гладили ее лицо по линии профиля. Ото лба по носу, по губам, до подбородка, потом скользнули ниже, на горло. По ключицам, скрытым тканью. Ниже – к груди. Сжал ее. Прошелся по животу и пробормотал, уже не пытаясь бороться с собой:
- И вы останетесь?
- Я останусь, - проговорила она, прижавшись щекой к его волосам, - я останусь с тобой.
Они оба слишком хорошо знали, что означает сказанное. И оба слишком хорошо понимали, что этого нельзя. И все-таки можно. Отныне и навсегда – все можно.
Солнце село совсем. И соловьиная трель заглушала их шумное тяжелое дыхание. Он не видел ее глаз, и отдал бы все лишь за то, чтобы в них было такое же нетерпение, какое было в нем. Он освобождал ее от одежды, освобождался сам. И ни на минуту не мог оторваться от ее теплой и гладкой кожи. Его кожа была другая. Будто задубевшая, грубая.
Дома Питера считали слишком смазливым для мужчины. Здесь, в Ипсуиче, красивым почти аристократически. Пожалуй, что так. Его черты были слишком правильными и мягкими, слишком яркими – глаза болотного цвета, слишком пышными – чуть вьющиеся каштановые волосы. Тонкий стан и ровная, совсем не сутулая спина делали бы его похожим на джентльмена. Но стоило лишь немного присмотреться, чтобы понять, что это не так. Крупные крестьянские ладони, плотная, почти твердая кожа и взгляд человека, который поклялся себе добиться большего. Злой взгляд, делавшийся нежным и ласковым лишь тогда, когда он смотрел на хозяйскую дочку.
Теперь она таяла от его поцелуев. И совсем не думала о том, что всего-то через мгновение ею овладеет ирландец, рабочий табачной фабрики ее отца. Не думала, потому что для нее он уже теперь был кем-то большим. Кем-то равным. И это оказалось самым главным, самым важным его свершением.
Платье ее было расстегнуто до пояса. Сквозь тонкую ткань белья Питер ласкал ее грудь, пробежался по ребрам, устроил ладонь на животе. Другой рукой водил по согнутой в колене ноге от самой щиколотки в шелковом чулке и выше, приподнимая и сминая ткань платья. Пока не добрался до кожи бедра. Дрожали оба. Боялись оба. Любили оба так, что задыхались друг без друга на этой земле.
Когда в тишине раздался ее негромкий всхлип, словно бы она хныкала, прося его о большем, он не выдержал. Рванулся к ней, к ее нежному лицу. И овладел ею, наконец, прижимая к себе напряженное теперь женское тело.
Нора улыбнулась ему счастливой улыбкой. В свете луны ярко блестели ее глаза, полные блаженства. Он, наконец, увидел их, эти глаза. И облегченно выдохнул, снова касаясь ее губ жадным ртом. Отвечая на его поцелуи, объятия, ласки она испытывала смущение от своей неопытности и неловкости, но вовсе не от стыда за случившееся этой теплой ночью под трель соловья, за то, что он знает теперь ее всю, как не знает никто другой. И почти не думала о себе, думала лишь о нем, желая ему счастья, потому что сама была счастлива. Счастлива одним тем, что они любили друг друга. Она шептала ему нежные слова и повторяла его имя, звучавшее для нее музыкой:
- Питер…
Потом, когда соловей на мгновение смолк, а их дыхания выровнялись, он, не оставляя ее ни на мгновение, не желая размыкать в близости тел незримую близость душ, проговорил ей на ухо:
- Давайте сбежим… давайте поженимся…
И будь, что будет…
Это была их последняя встреча на ближайшие двадцать семь лет.
В свой барак Питер вернулся под утро. Спать уже и смысла не было. Потому полежал немного до того часа, как рабочие стали подниматься, чтобы идти на фабрику. Далеко ходить не надо было – бараки располагались прямо у цехов. Первое, что видел человек, выходя на улицу – это здание, в котором работал.
День прошел спокойно. О натруженных пальцах не думалось. Думалось о том, что этой же ночью, если Нора выберется к ручью, нужно решить, нужно составить план, нужно понять, что делать дальше. Слишком серьезным было то, что произошло. Слишком хорошо понимал он это сам, даже если она в силу возраста и неопытности не ведала, каковы могут быть последствия. Даже в случае, если никто ничего не узнает.
Вечером, когда направлялся от фабрики к месту их встреч с Норой, наткнулся на Джоша.
- Ты в город? – спросил тот.
Питер частенько привирал, что уходит в Ипсуич к своей девчонке на ночь, чтобы меньше болтали. Даже Джошу.
- Пройдусь подышу воздухом, - с улыбкой ответил О’Каллахан и пошел по узкой дорожке сквозь заросли боярышника, не увидев веселой усмешки Джоша, глядевшего ему вслед. И давно догадавшегося о свиданиях возле ручья. В ту ночь догадливость Джоша спасла ему жизнь.
Питер, как делал это обыкновенно, расстелил куртку на траве, сел у воды и опустил руки в ручей. Прозрачная вода, всполахивающая алыми искрами от закатного солнца, приятно холодила кожу. И Питер закрыл глаза, чувствуя, как снова все его тело и вся его душа наполняются нетерпением. Он ждал бы Нору вечно – потому что даже это ожидание оказывалось счастьем. И не знал, что эти минуты тоже были последними, когда он чувствовал себя счастливым.
Он отчетливо помнил первый удар, пришедшийся по затылку. Удар был резким, болезненным, до искр из глаз. Но сознание Питер не потерял. Может быть, потому что сразу упал в воду лицом и невольно втянул ее носом. Захлебнулся, закашлялся. И через минуту был выволочен на берег чьими-то сильными руками. Их было четверо. И он не знал их. И даже лиц не запомнил. Да и не видел их почти. Видел только руки, вытянутые перед их крепкими телами. И дубинки в этих руках. Потом замелькало. Потерялся. От боли потерялся. Слышал отвратительный тупой треск в ноге, в ребрах. Чувствовал, как работают по его телу ногами – обувь с железными набойками прибивала к земле, вонзаясь в кожу. Чувствовал, как схватив за волосы, трут лицо о шершавые камни. Чувствовал, как влага течет по лицу – отвратительно вязкая и теплая. И даже не думал о том, что это собственная кровь.
Потом уже ничего не чувствовал. Казалось, что избиение длится не один час. И он терял сознание. Его снова окунали лицом в ручей, он приходил в себя. И все начиналось сызнова.
Когда уже у сознания не было сил бороться, расслышал только единственный голос, прорезавший череду ударов, стонов и тяжелых дыханий.
- Живой? – спросил голос.
- Надо, чтоб был не живой?
- Ну его к черту мараться. Оттащите его куда подальше от фабрики. Сам дойдет.
Питер мотнул головой, пытаясь понять, откуда эти голоса. И что здесь делает мистер Гринвуд. А потом к лицу его приблизилось бледное пятно, которое заливали потоки собственной крови, капавшей со лба. Это лицо странным образом оказалось лицом хозяина.
Тот сказал еще что-то, но Питер не расслышал. Его снова ударили. До электрического разряда в шее. Потом уже ничего не было. Ни шума, ни голосов, ни ударов.
Джош нашел его у моря. Там, где в него впадает Оруэлл. У каких-то доков, где он должен был умереть. Джош не дал ему умереть.
Спустя несколько дней Питер пришел в себя в больнице. У него спрашивали, что случилось, он не отвечал. Говорил, не помнит. Он, и правда, мало что помнил. Свое имя – и то с трудом. И имя Норы Гринвуд, с которой его разлучили. Еще он помнил, что этого имени называть ни за что нельзя.
Через неделю своего пребывания в общей палате вздумал удрать. Чтобы найти ее. Далеко не ушел. Свалился с кровати, снова расшиб голову. Впал в горячку.
Окончательно мозги на место стали только через месяц.
Раны заживали. Самыми трудными были переломы. Ребра – еще ничего. А вот левая нога… Врачи говорили, он никогда не сможет нормально ходить.
К черту! В танцоры Питер подаваться не собирался.
Иногда заходил Джош. Но в его присутствии Питер всегда молчал. Пока однажды не спросил:
- Это ты выдал меня Гринвуду?
Джош выругался.
- И надо было бы мне к тебе таскаться, если бы это был я!
- Может, совесть проснулась, - пожал плечами Питер и поморщился от боли. Движения все еще доставляли ему немало неудобств. Но и не двигаться он не мог – слишком живой был его нрав, слишком энергичен склад ума. – Тогда кто? Ты последний видел меня той ночью.
- Наш Коротышка Арчи за этот месяц стал любимцем управляющего. И сам мистер Гринвуд замечает его среди прочих, - задумчиво ответил Джош. – А Коротышка был у него в тот день, я сам видел!
- Арчи… - медленно повторил Питер. – Но он-то откуда… - ирландец поднял глаза и негромко спросил: - Много я наболтал, пока был не в себе?
- Не много, - отмахнулся Джош и достал из кармана трубку. Долго раскуривал ее и, наконец, с усмешкой сказал: - Только знай себе твердил о любви к зеленому лесу.
- Люблю, знаешь ли, прогулки по лесу. Теперь вот не скоро погуляю, - он кивнул на искалеченную ногу.
- Лучше хромым, чем мертвым, - засмеялся Джош и, вмиг став серьезным, добавил: - Видишь, до чего довела твоя любовь к прогулкам по лесу. Будто не мог гулять в другом месте…
- Не мог, Джош.
Тот снова громко выругался и вытащил из кармана слегка потрепанную местную газетенку, сложенную в несколько раз. Видно было, что Джош таскает ее в пиджаке не первый день. Он повертел газету в руках, а потом решительно ткнул в руки Питеру.
- Вот, почитай-ка… о лесе.
Питер непонимающе уставился на ровные печатные строки, осторожно развернул газету, а потом понял, что сложена она именно той стороной кверху, на какой и было то, что Джош велел читать. Читал Питер неплохо для нищего ирландца, крестьянского сына. Но в ту минуту, как осознал смысл первой же строки, пожалел, что учился читать когда-то. Потому что так проще было бы не верить ни единому слову.
«Мисс Нора Луиза Гринвуд, дочь мистера С. Б. Гринвуда из Ипсуича, и Эллиот Меннерс, 7-ой граф Ратленд, заключили брак в четверг 16 июня в Церкви Св. Павла, в 9:30 утра. Церемонию провел пр. Дж. Джонс. Брак был засвидетельствован ее отцом, мистером С. Б. Гринвудом. Подружкой невесты имела честь быть мисс Эдна Хэвлик. Шафером жениха был лорд Фицджеральд Керби. После свадебного путешествия в Италию молодожены поселятся в Париже».
… поселятся в Париже…. Поселятся…
Питер оторвался от газеты.
- Занимательный лес, - мягко сказал он, глядя прямо перед собой. Он считал, сколько времени прошло. Получалось около двух недель. Значит, теперь она где-то в Европе. Нора Луиза Меннерс. Графиня Ратленд. Мечта мистера Гринвуда осуществилась. У него будут породистые внуки. Питер снова посмотрел на Джоша. – Я вернусь в Голуэй. К отцу.
- И что ты будешь делать в своем Голуэе? – выпуская изо рта клуб дыма, спросил приятель. – У меня есть идея получше. Отправимся на Оранжевую, в Африку. Там алмазные прииски. Наймемся для начала на работу, а если повезет, может, и мы какой участок заполучить сумеем. Там алмазы, говорят, под ногами, как у нас обычные камни валяются. Только собирай!
Питер тупо мотнул головой, едва ли понимая, о чем болтает Джош.
После этого он поправлялся еще медленнее, чем до того. Когда однажды стал ступать на больную ногу и понял, что может пройти несколько десятков ярдов, ринулся все-таки на фабрику. Ни Гринвуда, ни его дочери там не было.
В Африку? Ну, пусть в Африку. Там он научился бы снова жить.
Несколько недель спустя, Питер О’Каллахан и Джош Мартин отплывали из порта Ипсуич по реке Оруэлл к Северному морю, имея на двоих пять фунтов и восемь шиллингов в карманах – остальное пришлось отдать за лечение в больнице. Двумя днями позднее тело Коротышки Арчи было найдено в корабельных доках. Бедняга, видимо, был пьян, упал и сломал себе шею.
Сентябрь 1910 года, Блэкруф, Уиклоу
В главном холле Блэкруфа царила суета – лакеи сновали вверх-вниз по стремянкам и негромко переговаривались. Судя по записям предыдущей экономки, гардины можно было сменить через четыре недели. Но миссис О’Каллахан выразила настойчивое желание отправить их в стирку именно сегодня, о чем и сообщила миссис Гринвуд поутру.
В строгом темно-синем платье из тонкой шерсти, единственным украшением которого были лишь белый кружевной воротник и тонкая серебряная цепочка, в неизменных черных митенках, Нора стояла на нижней ступеньке парадной лестницы и внимательно наблюдала за происходящим, не позволяя себе отвлечься ни на минуту. Она и без того последнюю неделю была совершенно несобранной, и дважды ей пришлось выслушивать пространные рассуждения миссис О’Каллахан о порядке в доме. В последний раз она позволила себе заметить, что рекомендательные письма, которые представила миссис Гринвуд, могут быть обманными. И Нора всерьез раздумывала о том, чтобы взять расчет.
И все же она снова отвлеклась. Судя по тону лакея, он обратился к ней уже не в первый раз. Оказалось, мистер О’Каллахан велел передать, что просит к себе экономку.
Спустя пять минут Нора стояла перед хозяином в огромном кабинете посреди яркого цветастого ковра, привезенного откуда-то издалека.
Тот сидел за массивным письменным столом, на котором был наведен идеальный порядок, будто бы мистер О’Каллахан никогда здесь не работает. Зато столик с шахматной доской был придвинут ближе. По всей видимости, партия все еще не окончена. Он некоторое время изучающе осматривал всю ее невысокую худенькую фигуру в скромном платье. А потом мимолетно поморщился и сказал:
- Я бы хотел просить вас передать на кухню, чтобы на ужин сегодня не подавали ничего жирного. У миссис О’Каллахан предписания врача, как бы ей ни хотелось о них позабыть.
- Но… миссис О’Каллахан особенно просила подать вареную свиную голову и кари из баранины.
- Исключено, миссис Гринвуд, - бесстрастно ответил он. – В случае если она будет чем-то недовольна, не забывайте, что в этом доме хозяин – я. И это я плачу жалование вам и кухарке. При необходимости я напомню об этом и ей.
- Я сообщу кухарке ваше желание, сэр, и мы посмотрим, что можно будет сделать с ужином.
- Благодарю вас, миссис Гринвуд. Еще одна просьба. Велите горничным не ставить в моей комнате цветов. Сегодняшний букет заберите себе.
- Да, сэр.
- И выходите за меня замуж.
Нора едва заметно вздрогнула.
- Я вновь откажу вам, сэр. Это слишком неуместно – хозяин и прислуга.
- Да неужели! – хмыкнул мистер О’Каллахан, не отводя от нее настойчивого взгляда болотного цвета. – Я знавал более неуместные случаи в своей жизни.
- Мне не довелось, сэр, - негромко ответила Нора.
- Жаль, миссис Гринвуд. Так пойдете за меня?
- Нет, сэр.
- Зря. Можете быть свободны.
- Сэр, - кивнула Нора и, подтянув перчатку на левой руке, пошла прочь из кабинета.
Под изящным черным кружевом она в любую погоду прятала тонкий, но уродливый шрам, оставшийся на запястье. Это стало привычкой, которой она не изменяла даже зимой, когда длинные рукава платьев и без того скрывали бледный рубец. И по прошествии стольких лет он продолжал напоминать ей о самом ужасном лете в ее жизни. Лете, которое она искренно считала своим последним.
Июнь 1883 года, Ипсуич
За завтраком было тихо. Мистер Гринвуд, обычно разговорчивый и увлеченный, в это утро молчал и сосредоточенно намазывал масло на кусок сдобной булки. Потом убрал в сторону нож, свернул газету, которая до того лежала перед ним возле тарелки, и посмотрел на дочь, сидевшую напротив.
- Я получил письмо от графа Ратленда, - безо всякого предисловия проговорил он. – Он подтверждает свое намерение жениться на тебе, Нора.
Вскинув на отца равнодушные, немного покрасневшие глаза, Нора несколько отвлеклась от созерцания чая.
Вчера вечером она, как обычно, ходила к ручью. Питера там не оказалось. Она прождала целый час, но он не появился. Всю ночь проведя без сна, она не знала, что думать и что могло случиться. Он мог обидеться. Отец велел ждать его к ужину, но когда сам так и не вернулся, Нора решилась уйти из дома только после заката. И потому опоздала на встречу.
Или Питер мог не прийти, потому что ему больше незачем было с ней встречаться.
Он мог? Сердце замирало от этой мысли. И Нора убеждала себя, что не мог. Питер не мог.
- Отец, вы всегда говорили, что не станете решать мой брак без меня.
- Я решаю. Сейчас. С тобой. Тебе восемнадцать, Нора. Это не очень много, разумеется, но я не уверен, что у тебя могут быть предложения лучше этого.
- Мне не нужны никакие предложения. Ни графа Ратленда, ни любые другие, - негромко ответила она.
- Вот как? – мистер Гринвуд приподнял бровь и стал помешивать сахар в чае. – То есть ты не намерена выходить замуж вовсе? И как ты думаешь жить?
- Я не намерена сейчас выходить замуж за графа Ратленда, - Нора сердито сжала губы.
- То есть ты полагаешь, что не готова к браку? – расплылся в улыбке мистер Гринвуд. – Глупости! Граф Ратленд состоятелен, зрел и достаточно опытен, чтобы не вызывать отвращения и дать тебе достаточную свободу в семейной жизни.
- Я не готова называться его именем, какую бы свободу он мне ни предоставил.
Ложка звонко ударилась о блюдце. Мистер Гринвуд стукнул ладонью по столу.
- Довольно! – рявкнул он. – Чье имя ты хочешь носить?
Нора молча уставилась в чашку с остывшем чаем. Мистер Гринвуд подавил в себе гнев – во всяком случае, внешне он опять стал казаться спокойным. Снова взял ложку, осторожно положил ее возле блюдца и сказал:
- Я отписал графу Ратленду, что ты согласна. Со свадьбой он тянуть не намерен. Так что мы в ближайшее время уезжаем в Лондон.
- Я не выйду за него замуж, - твердо проговорила Нора.
- Выйдешь. И впредь это обсуждаться не будет. Я слишком сильно уважаю тебя, Нора, чтобы спрашивать, о ком ты думаешь сейчас. Но отныне это тебе запрещено.
- Я не выйду замуж за графа Ратленда, - упрямо повторила Нора и поднялась из-за стола.
- Даже если мне придется тебя связать, ты будешь его женой. Но я верю, что этого делать не придется. К слову, садись и ешь. Тебе никто не разрешал встать.
- Не придется, сэр, - ответила Нора и выбежала из столовой.
В своей комнате Нора сидела у окна с блуждающим взглядом. Мысли ее замирали на незначительных мелочах, которые она видела вокруг себя.
Горничная не прикрыла дверцу шкафа, и в щели была заметна юбка ее любимого платья из зеленого шелка в мелкий желтый цветочек. Питер всегда говорил, что ей к лицу это платье.
И мысли ее срывались вскачь, когда она вспоминала о нем. Что бы ни произошло, отец не позволит им быть вместе. Это Нора понимала отчетливо. Если Питер осмелится просить ее руки, отец в лучшем случае прогонит его из дома, с фабрики и даже из города. Если пытаться бежать… Питер был прав, хотя и не сказал этого вслух. Все лишь ее пустые мечты. Отец найдет их и вернет ее. И тогда даже страшно подумать, что мистер Гринвуд может сделать с Питером.
Взгляд ее упал на книгу, которая лежала на столике у кровати. «Путешествие к центру Земли». В прошлом месяце отец брал Нору с собой в Лондон, где она и купила книгу, намереваясь подарить ее Питеру на день рождения.
К чему было ждать? Могла подарить сразу. Нора улыбнулась, вспомнив, как бежала после возвращения домой к ручью. В тот вечер она пришла первой. Она и сегодня помнила, сколько радости было в его глазах, когда он увидел ее. И если теперь он оставил ее, для нее это ничего не меняет. Однажды ночью у ручья она стала его женой. И у нее не может быть иного мужа.
Отец будет настаивать. Отец, конечно, будет настаивать. А как иначе? Стать родственником графа Ратленда – что может быть заманчивей в конце жизни? И он не будет долго раздумывать, чтобы исполнить свою угрозу.
Свяжет и привезет в церковь.
Если только будет, кого связывать.
Мысли Норы снова замерли. Если только будет…
Она не справится с отцом в одиночку. Слишком бесправна и слишком слаба. Избалованная девчонка, пригодная лишь к тому, чтобы заполучить в семью титул.
Нора поднялась и подошла к большому зеркалу. Внимательно оглядела себя с ног до головы. Отец всегда говорил, что она – самое значительное его вложение, проценты с которого вернутся ему сторицей. С тех самых пор, как она стала носить длинную юбку, на нее оглядывались мужчины. Нора убеждала себя, что немалое значение в этом играют и деньги ее отца. Но самый большой скептик признал бы, что это далеко не так.
Природа наделила мисс Гринвуд невысоким ростом, тонкой талией и высокой грудью. Черты ее лица не были идеальными, но большие глаза золотистого цвета с лихвой искупали немного курносый любознательный носик и крупный рот с четко очерченными яркими губами. В довершение ко всему Нора обладала веселым добрым нравом и была всегда готова помочь нуждающимся, чем уже сейчас нередко пользовались местные кумушки во главе с преподобным Харрисом, устраивая всевозможные сборы пожертвований.
В комнате стало темнеть, солнце отправлялось за горизонт. Нора вздохнула. Казалось, все прошедшее было не с ней и очень давно. Словно за сегодняшний день она прожила еще одну жизнь. На этот раз свою собственную, в которой была она и был Питер. В которую никто не может вмешаться, и которую она сама же может и завершить.
И тогда некого будет вести в церковь. Как же легко принимать единственно верное решение.
Нора выскользнула за дверь, незамеченной пробралась на чердак, в комнату лакеев, прислушиваясь к шагам в коридорах. Нельзя было попасться никому на глаза, иначе все тут же разболтают отцу. Впрочем, никто не смел отлынивать от работы, и комнаты были пусты.
Она спешно открывала ящики в поисках туалетных принадлежностей, пока, наконец, в одном из них не обнаружила бритву. Крепко зажав ее в руке, она бросилась обратно к себе, заперла дверь и почти без сил упала в кресло.
- Я не буду женой графа Ратленда, - уверенно шепнула она и коснулась лезвием кожи на запястье.
Бритва оказалась старой и давно не знавшей точильного камня. Нора нажимала сильнее, края раны стали рваными, по руке пробегали болезненные судороги. Но она упрямо водила по ране все глубже и глубже, пока из нее не потекла струйка крови, впитываясь в белый муслин платья. Расплывающиеся по ткани пятна, которые в сгущающихся сумерках казались черными, заставили Нору остановиться.
Так и сидела она в кресле, продолжая держать в руке бритву. Боли больше не было.
Больше ничего не было.
Через четверть часа, когда ее не дозвалась горничная и сочла нужным сообщить об этом экономке, у спальной дочери был мистер Гринвуд. Дверь высадили. Послали за доктором. Но всю оставшуюся жизнь мистер Гринвуд не мог избавиться от воспоминания о красных пятнах на белом муслине, в который была одета его Нора.
Ее спасли.
Успели.
И, удерживая в больших ладонях ее бледную, но здоровую руку, отец просто пообещал ей, спящей, что она никогда больше не будет страдать. К сожалению, теперь это уже не было в его силах.
Она очень много спала потом. Будто сознание ее не желало возвращаться к жизни.
Даже по дороге в Бат, спустя полторы недели, когда доктор Кларксон заверил мистера Гринвуда в том, что поездка пройдет без риска для здоровья юной мисс Гринвуд, она тихонько дремала, привалившись к спинке сиденья и едва ли понимая, куда ее везут.
Нора почти ничего не говорила. Механически отвечала на любые вопросы. Послушно ходила на прогулки. Она не видела Бата, не видела отца. Ничего не видела. В это же самое время в газете Ипсуича напечатали заметку о ее мнимой свадьбе. Об этом Нора так и не узнала.
Окончательно пришла в себя она только через несколько недель. Сидела с книгой в руках, отрешенно глядя на поблескивавшие под косыми солнечными лучами пылинки, что кружились в воздухе. А в следующую минуту вдруг услышала голос отца.
- Все кончено, Эдвард, - глухо говорил мистер Гринвуд, сжимая в руках перчатки. – Мне остается только продать фабрику. Дом заложен и так. Но без фабрики я все равно не смогу его содержать.
- Невозможно, - шевельнул губами мужчина, сидевший в кресле у окна. Сколько он здесь сидел? Кажется, уже давно. Ноги его были укрыты пледом, и Нора вспомнила, это у него они гостят. И он инвалид Крымской войны – не ходит. – Это невозможно, Сэмюэл. Тебе хватило ума поставить все, что у тебя есть, на эти чертовы акции?
- Хватило, Эдвард.
- Что теперь будет, отец? – спросила Нора таким тоном, как спросила бы о погоде, не намереваясь выходить из дому.
Мистер Гринвуд резко дернулся, услышав ее голос, впервые звучавший четко и ясно за последнее время. И медленно, чуть пошатываясь, будто был пьян, а впрочем, вероятно, он и был пьян, сказал:
- Ничего, девочка моя. У тебя есть наследство твоей бабушки. С тобой все будет хорошо. Только больше не оставляй меня.
- Да, отец. И если вы сочтете нужным воспользоваться бабушкины деньгами…
- Ни за что! – он отчего-то вздрогнул и отрешенно уставился в ее глаза. Прямо. Не прикрывая своего взгляда ресницами, как делал это обыкновенно, когда изучал других людей. Может быть, если бы она все-таки вышла за Меннерса… Нет… поздно… - Найдем дом поменьше. Сэкономим на прислуге. Все будет хорошо.
Хорошо тоже не было. Меньше, чем через месяц, мистер Гринвуд скончался от удара. Вероятно, если бы он не пил столько, сколько в последние недели, дожил бы до глубокой старости.
После смерти отца Нора узнала, что в попытке быстро улучшить свое финансовое положение мистер Гринвуд, помимо прочего, участвовал в сомнительных спекуляциях, все сильнее загоняя себя в долговую петлю. Для покрытия всех его долгов была продана не только фабрика, но и все остальное имущество, имеющее хоть какую-то ценность.
Несколько месяцев спустя, когда было покончено со всеми делами, в распоряжении Норы оказалось около ста фунтов, с которыми она и отправилась в Лондон. Там она обратилась к старому знакомому отца. Он помог ей найти достойную ее положения комнатку, поместить некоторую сумму в банк, дать объявления в газеты о поиске работы и советовал не соглашаться на первое попавшееся предложение. Что она и сделала, прожив несколько месяцев в Лондоне.
Наконец, ей повезло. Ее наняли гувернанткой к восьмилетней дочери хозяев Соммерс-парка в Северном Йоркшире. Много позже Норе шепнула по секрету старшая горничная, что из-за отсутствия рекомендаций хозяева экономят на ее жаловании двенадцать фунтов в год.
Но мисс Гринвуд там нравилось. Ученица оказалась послушной и смышленой. Комнату ей отвели светлую. Любые воспоминания она решительно гнала от себя.
Когда поверенный ее отца занимался продажей фабрики, она попросила его узнать о Питере. Уже в следующем письме она прочитала о том, что О’Каллахан перестал появляться на фабрике в самом начале июня, а накануне им было получено недельное жалованье. Посчитав, что в это самое время в ее комнате сутки напролет дежурила горничная, потому что отец опасался, что она придет в себя и снова постарается что-то с собой сделать, Нора поняла – Питер бросил ее. Пожалуй, он вряд ли мог что-то изменить, но ведь он даже не пытался! И потому легче оказалось не вспоминать.
Порой Норе казалось, что теперь, вдали от Ипсуича, жизнь ее будет спокойной.
До тех пор, пока однажды ее не пригласила к себе миссис Банистер.
Та сидела в своей гостиной с непроницаемым видом и со странной улыбкой, которая ничего не выражала и так не подходила ее постному лицу, медленно произнесла слова, которых Нора никак не ждала услышать:
- Боюсь, нам придется распрощаться с вами, мисс Гринвуд. Вы слишком молоды для этой работы.
- Но… - растерянно пробормотала Нора, - вы ведь всем были довольны. И свой возраст я не скрывала, когда нанималась к вам.
- Это верно, не скрывали, - миссис Банистер чуть поджала губы и подняла повыше подбородок, выставив напоказ изящные крылья носа и узкие ноздри. – Но беда в том, что в вашем объявлении о поиске работы нигде не было сказано о том, что вы слишком привлекательны для гувернантки в доме, где есть молодой женатый мужчина.
Нора удивленно приоткрыла рот. Услышанное могло бы позабавить ее, если бы миссис Банистер не смотрела на нее так строго. За то время, что Нора служила в Соммерс-парке мистер Банистер, в лучшем случае, сказал ей десяток фраз. Он вряд ли вообще замечал ее присутствие в доме. Собственно, и сам он бывал в нем крайне редко.
- Миссис Банистер, уверяю вас, - попыталась оправдаться Нора, - вы можете быть совершенно спокойны на этот счет.
- В том, что касается вас, я не особенно сомневаюсь. Но в свете некоторых слухов… Мисс Гринвуд, вы получите в конце недели двойное жалование и рекомендации. В остальном, к сожалению, помочь вам я не смогу. Да и не считаю нужным.
И снова Нора Гринвуд оказалась в Лондоне. Теперь к прочим ее богатствам добавилось рекомендательное письмо, о котором она и указала в своих объявлениях о поиске работы.
_________________
На форуме с: 23.11.2013
01 Июн 2018 20:55
ДжЫн и Светлая, спасибо большое! Прекрасная история, так и подумалось, что встретятся Кира и Григорий обязательно! И очень хорошо, что ещё не завершение! ) Жду продолжения! ) Как там Владимир ... ?
На форуме с: 04.04.2017
На форуме с: 25.10.2015
На форуме с: 02.08.2014
спасибище!
На форуме с: 16.10.2015
На форуме с: 20.12.2017
На форуме с: 21.09.2013
с новой темой ) 
Ох, как вовремя появился ,,мелкий". И да, судьбу не обойдёшь, не объедешь) 
На форуме с: 05.01.2017
На форуме с: 07.03.2016
пишете, как всегда - не оторваться. и по-моему, сюжет вполне тянет на отдельный полноценный роман.
Нора так и не знает, что Питер оставил её не по своей воле? Или знает?
Сначала он был не подходящей парой, теперь она? Неужели они никогда не будут вместе? 
Читайте журнал 
В теме «Что вы сегодня приготовили?»: Танюша, я недавно уже писала, что решила лишний раз не упоминать о домашней консервации. Банки открываю регулярно, их обычно хватает... 
В блоге автора Зоя: 
В журнале «Little Scotland (Маленькая Шотландия)»: