Любовь её - химера?.. по `Флорентийка` Ж. Бенцони (18+)

 » Глава 19 и 20.

«Фьора, не смей, не лишай себя жизни!» — слышался мне голос отца.
— Прости меня, отец, но я больше не могу, мне омерзительно так жить…
Я вошла в воду сперва по колено, потом по пояс и плечи. Даже не потрудившись набрать воздуха в лёгкие, я нырнула ко дну, хватаясь за сокрытые водяной толщей булыжники, чтобы моё предательски лёгкое тело не всплывало на поверхность. Холодная вода заполняла мои лёгкие, попадая через нос, и уши. Перед глазами темнело, изредка плыли цветные круги, а тело сжималось от пробравшего насквозь холода.

Всё сильнее сгущался блаженный туман в моей голове, перед мысленным взором проносилась вся моя прежняя счастливая и беззаботная жизнь, красочная и прекрасная, как привезённые как-то отцом разноцветные шелка из Китая.
Вспомнилось, как еще, будучи несносной и непослушной девчонкой с вечно растрёпанными волосами и побитыми локтями с коленками, убегала из студиолы через окно и бродила по крышам…
Высмеивала Иерониму, — мстя ей за эпитет «цыганское отродье», — и потом убегала от неё, находя убежище в церквях или у Кьяры Альбицци, и как хваталась за голову верная Хатун, ужасаясь моим проделкам.
Ох, и ворчала же на меня за это Леонарда! И ты прости меня, моя любимая наставница, прости за доставленные тебе огорчения и седые волосы на голове. Надеюсь, ты не будешь держать на меня зло, как и убиваться по мне…
Там, куда я стремлюсь попасть, мне больше не будет дела до чьей-то любви или ненависти. Мертвецы не просят их боготворить, возводить на пьедестал и почитать после смерти. Они лишь хотят обрести вечный покой. Свободу от сжимающих сердце боли и страданий.
Смысл жить и бояться смерти, когда твоя жизнь — сплошная ложь?
Смысл беспокоиться о том, куда попаду?
Всё равно умру когда-нибудь.
Закрыв глаза, я вновь мысленно ушла в воспоминания о своём счастливом и безоблачном детстве, когда впереди передо мной была вся жизнь, о скоротечности которой я тогда не задумывалась.

А в голове мелькают обрывки счастливых воспоминаний до той поры, когда Иеронима, узнав тайну моего рождения, разрушила в прах мою прежнюю жизнь.
Вот я в возрасте восьми лет, — добрая и милая девочка, полная противоположность нынешней мне — пропитанной насквозь ядом пожирающей душу ненависти, — прогуливаюсь по саду Лоренцо Медичи с Кьярой Альбицци, Хатун и Лукой Торнабуони…
Да, этот пустой сейчас молодой человек тоже был в детстве милым и дружелюбным мальчиком.
В ходе разговоров мы даже не заметили, как я поспорила на книгу «О граде женском» авторства Кристины Пизанской с Лукой Торнабуони, что смогу залезть на растущее в саду высокое персиковое дерево.
Лука бросил мне вызов, сказав, что мне это не под силу, и я его приняла. Пари было честным.
Правда, Кьяра и Хатун в два голоса уговаривали меня не делать этого, боясь, как бы я не упала с большой высоты и не сломала себе шею.
Но если речь идёт о моём самолюбии, я не отступаюсь.
Ну и понервничал же Лука, когда понял, что я не струсила и всерьёз решила осуществить своё намерение, как он меня уговаривал не лезть на это дерево и обещал подарить интересующую меня книгу просто так!
Пари-то я выиграла, только потом сеньору Лоренцо было невероятно весело вместе с солдатами его гвардии снимать меня с этого дерева, откуда я никак не хотела слазить, но того требовала перепуганная донна Леонарда!
Правда, я и выговор от воспитательницы получила строгий…
Но в сравнении с радостью от выигранного спора это меркло и бледнело.

Наполовину провалившись в забытье, я больше не чувствовала ничего и ни о чём не думала, целиком отдаваясь во власть водной стихии.

***
Когда я слегка приоткрыла глаза, что меня поразило, то увидела светлые стены и закрытое окно, занавешенное шторами. То место, где я оказалась, уж точно не потусторонний мир — звуки и запахи вполне земные.
Под собой я ощущала нечто тёплое и мягкое, уж точно не дно пруда, которое я хотела избрать своим последним пристанищем. Оказывается, это перина. Голова же моя съехала с подушки, и волосы разметались в беспорядке, а из-за двух одеял мне было ужасно жарко и трудно пошевелить хотя бы рукой.
Во рту неприятный горький привкус каких-то травяных настоек, всё тело словно отяжелело и налилось свинцом, окутано слабостью и ломит, а в довершение этого — сменяющие друг друга озноб и жар, словно меня сначала держали в ледяном погребе и только потом столкнули в огненную яму.
Сделав над собой усилие и открыв глаза, я увидела сидящих на краю моей постели пожилую женщину и юную девушку моего возраста.
Дама постарше, с покрытой головой и одетая в наглухо закрытое бордовое платье. Красоту девушки-азиатки, уткнувшейся в плечо старшей дамы, подчёркивает перламутровая туника.
«Господи, ты всё-таки есть, раз возвратил мне моих дорогих Хатун и Леонарду…» — думала я, улыбаясь, с огромным трудом возобладая над желанием плакать, потому что это были именно они!
— Хатун, Леонарда, — с трудом высвободив руку из-под двух одеял, я принялась ощупывать пространство вокруг себя, но Леонарда взяла меня за руку и несильно сжала её. — Господи, я так тосковала по вам! — ну и голос у меня, конечно: рвущийся, хриплый и глухой, точно воронье карканье. Жуть.
— Фьора, милая, лежи спокойно. Тебе сейчас о выздоровлении своём думать надо, — надтреснуто прошептала пожилая дама, гладя меня по голове. — Родная моя, сколько же тебе вынести пришлось…
— Леонарда, Хатун, как же мне вас не хватало, — шептала я, прижимая к своей щеке тёплую и мягкую руку Леонарды, и прикусывая нижнюю губу, чтобы удержать слёзы, — и вот вы обе здесь, со мной…
— Тише, моя ненаглядная, тише, — Леонарда вытерла платком испарину, покрывшую мой лоб. — Ты здесь, в доме Деметриоса. Именно мессер Ласкарис и Эстебан тебя нашли в том пруду с монахом.
— А Игнасио? — проговорила я севшим и хриплым голосом, оглядев свою комнату, и увидев Деметриоса с Эстебаном, стоящих у двери и о чём-то тихо разговаривающих.
— Ты имеешь в виду того угрюмого монаха, хозяйка? — не получив моего готового сорваться с уст ответа на вопрос, Хатун ответила сама: — Он ушёл в город, на рынок за покупками. Всё хорошо.
— А что было? Долго я так спала? — приподнявшись на дрожащих локтях, я попыталась сесть, но не удержалась и тяжело откинулась на подушки. Движение отозвалось ломотой по всему телу, голова закружилась, а на душе стало отвратительно от того, что сейчас я так слаба.
— Ты три дня в бреду металась, бедняжечка моя, жар всё не спадал… Я уж думала, ты сгоришь как свечка, — отозвалась с печальной нежностью Леонарда, снова укутывая меня в одеяло и протирая платком лицо. — Всё звала Хатун, меня и сеньора Бельтрами — светлая ему память, — призывала проклятия на головы Карла Бургундского, Пьера де Бревая, Рено дю Амеля и своего сумасброда-мужа Филиппа де Селонже…
— Пожалуйста, никогда не напоминай мне об этом человеке, Леонарда, никогда! Он умер для меня тогда, когда столь цинично насмеялся над моими чувствами к нему — и всё ради проклятых денег, — и когда бросил на следующее же утро после первой ночи! Его я ненавижу не меньше, чем эту «святую» троицу! Попадись мне Филипп де Селонже сейчас, я бы его своими руками придушила, ясно?! Я ненавижу его, ненавижу! — выкрикивала я истошно эти слова, истязая и без того больное горло. — Я проклинаю его, проклинаю! Если смерть не найдёт его в бою, я возьму на себя её обязанность! — Но зашлась сухим и раздирающим лёгкие кашлем, прижимая руки ко рту и дрожа всем телом.
— Всё, ни слова больше о нём не скажу, спи, моя милая, — шептала Леонарда, целуя меня в макушку и гладя по спине. — Я сейчас выйду: посмотрю, как там дела на кухне и отвар тебе липовый заварю с мёдом, а ты отдыхай и набирайся сил. — Поцеловав меня в лоб, Леонарда направилась к двери, но вдруг резко остановилась. — Хатун, от донны Фьоры не отходи ни на шаг. Скажешь мне, если ей станет хуже или лучше. — Только потом Леонарда, жестом попросив выйти из комнаты Деметриоса и Эстебана, удалилась вместе с двумя мужчинами и закрыла дверь ко мне в комнату.
Хатун гладила меня по голове и в полголоса напевала старинную песню на итальянском языке. Её чистый и мелодичный голос оказывал на меня умиротворяющее воздействие, и я сама не заметила, как мои веки отяжелели и закрылись сами собой. Морфей постепенно устанавливал надо мной свою власть, ограждая моё помутившееся сознание от окружающего мира.
Спала я без сновидений.

****

Так и прошло ещё четыре дня, в течение которых я безвылазно находилась в своей комнате и лежала в постели, прерываясь только на еду и сон. Послушно пила и ела всё то, что в меня норовили влить и впихнуть Леонарда, Хатун, Игнасио и Самия с Деметриосом и Эстебаном.
Нет, первое время я противилась принудительному закармливанию, потому что тяжёлая простуда отняла у меня много сил, которых даже на то, чтобы поесть не хватало. Но разве одна бы я сладила с шестью серьёзно настроенными людьми, которые во что бы то ни стало, хотели поскорее поставить меня на ноги.
Их старания увенчались успехом: на поправку я шла довольно быстро, лечивший меня всё это время Деметриос разрешил вставать с постели и выходить подышать свежим воздухом во внутренний дворик — правда, на пять минут и при условии, что теплее оденусь.
Часами в своей комнате после коротких прогулок я могла сидеть с Леонардой и Хатун, предаваться счастливым воспоминаниям о моей прежней счастливой жизни, от которой сейчас остались одни обломки.
Когда же болезнь окончательно отступила от меня, я вновь вернулась к занятиям испанским языком и фехтованиям с Эстебаном. Кастилец постоянно делал мне поблажки во время тренировок, что ужасно раздражало, и о чём я не умолчала перед ним. Тогда, по моей же настоятельной просьбе, Эстебан перестал давать мне послабления. Трудно было, конечно, за семь дней болезни я растеряла немало сил и мышцы отвыкли от нагрузок, но сугубо из упрямства я выкладывалась на двести процентов, не щадя себя.

С Игнасио отношения стали более спокойными, взвешенными что ли. Иногда ему случалось пенять мне тем, что я пыталась свершить самоубийство и тем самым лишить его меня, но в том, что он ко мне потеплел, я не сомневалась ни минуты.
Часто мы вместе сидели на скамейке в саду Деметриоса и обсуждали всё прочитанное, заимствованное мною из личной библиотеки пожилого учёного. Игнасио не выражал восторга от моей идеи читать античную литературу (монах по-прежнему считал труды греческих философов еретическими), но соглашался лишь потому, что об этом его просила я.
А монах и правда мужчина очень привлекательный, когда не испепеляет никого взглядом своих чёрных глаз и не брюзжит, когда улыбается…
Быть может, рядом с ним я смогу выкинуть из мыслей навсегда и забыть Филиппа де Селонже?
Хотя, какая разница, с кем мне забывать мужа, растоптавшего то доброе и светлое, что у меня было к нему?
Филипп сам виноват, что дал мне повод искать, с кем забыться, и всё-таки найти…
Раз он откровенно пренебрёг мной, то и я не буду столь ревностно хранить супружескую верность.

Глава 20. POV. Фьора.

Два дня, произошедшие с момента моего выздоровления, казались мне наполненными смертельной скукой. Хотя, почему казались? Последние два дня меня одолевала смертельная скука.
Виллу Деметриоса во Фьезоле — где по-прежнему жили я и Хатун с Леонардой и монахом Ортегой у Деметриоса, — мне по-прежнему было нельзя покидать из-за ажиотажа вокруг исчезновения Иеронимы и Марино, пожара в их домике возле Фонтелюченте, смерти Пьетро Пацци от руки неизвестного убийцы.
Ну да, конечно, неизвестного…

Хорошо, что не подумали на меня, наивно полагая, будто я укрылась где-то в городке Винчи. Только обвинения в убийстве кузена, помимо ведовства и прочих высосанных из пальца пунктов, мне не хватало для полного счастья, которое бы не замедлило привалить в виде решётчатого окна и холодных камней стен темницы, ну и Витторио… которого задолго до побега мне почти удалось обольстить, но он вовремя опомнился.
В свете всего этого мне только и оставалось, что сидеть на пятой точке ровно и не суетиться, не искать неприятностей на свою голову и вести себя осмотрительно, слушаться желающих мне только добра старших.
Мне позволялось заимствовать книги из библиотеки Деметриоса, который опекал меня не менее ревностно, чем Леонарда и Эстебан с монахом и Хатун; гулять в саду и бродить по всему дому там, где заблагорассудится. Но выходить за скрытую буйной растительностью калитку запрещалось категорически. Иногда я развлекала себя пением под аккомпонемент лютни, в студиоле Деметриоса был орган — в точности, как у отца. Пожилой учёный не возражал, не имел ничего против сеансов музицирования, если это помогало хоть как-то развеять мою тоскующую лень.

Стоило только намекнуть о своём желании порисовать, как у Деметриоса находились для меня палитра, кисти и краски с холстом и мольбертом. Рисование помогало отвлечься не хуже чтения, прогулок, фехтования, изучения испанского языка, музыки и общения.
Самой большой отрадой для меня было запереться в моей комнате с Хатун — чтобы никто не потревожил, усадить её на край своей кровати и положить голову к ней на колени. Татарка мягко проводила щёткой по моим волосам и тихонько напевала баллады, а я дремала, убаюканная её голосом — таким красивым, переливистым и мягким, успокаивающим, нежным.

От Хатун и узнала о том, что творилось во Флоренции, пока я болела. Не изменилось практически ничего. Джакопо Пацци не уставал продолжать незавершённое дело Иеронимы — поносить меня и моего покойного отца на все лады, обвинять в исчезновении Иеронимы с любовником и гибели Пьетро. Лоренцо наложил арест на дворец Бельтрами и всё имущество, какое только уцелело. Управление банком Великолепный тоже взял под свой строгий контроль, чтобы всё это не прибрали к рукам известные своей жадностью Пацци. Розыски мои не прекращались, только тщательно прочёсывались пригороды Флоренции. Кьяра Альбицци со всем жаром своей преданной души и горячего сердца всячески отстаивала доброе моё и отца. Как Хатун сама узнала от Леонарды, Кьяра из милой и кроткой девушки могла превратиться в настоящую разъярённую фурию, стоило кому-то сказать обо мне и моём почившем отце какую-нибудь мерзость. Кьяра жаждала восстановить попранную в отношении меня справедливость и не боялась пускать в ход свой острый и богатый на колкости язык, а она никогда за словом в карман не лезла.
Да, против меня ополчилась добрая половина города, но меня защищает монсеньор Лоренцо, рядом со мной остались и поддерживают меня Хатун с Леонардой, мне удалось перетянуть на свою сторону и обольстить Игнасио Ортегу, Деметриос и Эстебан дали мне приют, от меня не отвернулась Кьяра…
Пусть сейчас непросто, но не всё так плохо. По крайней мере, я не одна.

Что же до монаха…
Он не возобновлял своих притязаний, но всё же от меня не могло укрыться, каких трудов Ортеге стоит сдерживать себя. Какое-то чувство не давало мне покоя, заставляя быть настороженной с этим человеком. Слишком свежи воспоминания о том, как он едва не утопил меня и не задушил. Слишком быстро он поступился своей верой в Бога и обетами, стоило мне поманить его пальцем. Пока я делаю вид, что влюблена в него, он не прерывает разговоров о любви и не скупится на клятвы, строит планы на совместную жизнь. Но стоит только дать понять Игнасио, что я перестала в нём нуждаться…
С такими отвергнутыми бывшими возлюбленными отпадает надобность во врагах. Он найдёт способ отправить меня обратно в застенки, а потом в тюрьму, и уж тогда сам сеньор Лоренцо не сможет помочь мне избегнуть костра. Если и попытается, то будет со мной гореть за компанию, так что вряд ли донна Лукреция и сёстры Лоренцо с его женой Клариче Орсини скажут мне за это спасибо.

Вместе со мной могут подвергнуться риску дорогие мне люди — Кьяра, Леонарда и Хатун — и те, к кому я успела за это короткое время сильно привязаться: Эстебан, Деметриос и Самия. Вполне в характере Игнасио написать донос для Сеньории. Вот уж тогда несладко придётся всем, кто хоть как-то ко мне близок.
А пока мне не оставалось ничего другого, кроме как принимать вид влюблённой в Ортегу женщины, плести ему чушь на ухо о мечтах жить с ним в домике на берегу моря и нарожать ему целый выводок мальчишек-девчонок, слушаться Леонарду с Деметриосом и быть паинькой. Кто-нибудь, убейте, ради Бога…
Как бы я ни заставляла себя потеплеть к Ортеге, не получалось ничего. Нельзя заставить кого-то полюбить себя, насильно мил не будешь. Где изначально любви нет, бесмыссленно что-то лелеять. Хороший способ самоизнасилования я сама себе избрала — выдумывать чувства там, где их нет.
Если нет, пытаться поверить в их наличие.

Я-то думала, что смогу отомстить Филиппу, если заведу интрижку на стороне — пока он где-то воюет за своего сюзерена. С кем — не особо и волновало на тот момент, когда я была одержима желанием размозжить мужу голову табуреткой. Полагала, что изменой смогу отплатить ему за моё унижение и попранную любовь. Но потом поразмыслила и пришла к любопытным для меня же самой выводам. Я не буду опускаться до адюльтера, не буду и убивать Филиппа. Пока не буду…
Но это не значит, что я позволю ему долго жить. Внушу ему мысли, что всё простила, как внушила Игнасио мысли о своей любви. Войду к Филиппу в доверие, через него подберусь к Карлу Смелому, после убью их обоих. Правда, дю Амель и Пьер де Бревай в очереди на воздаяние одни из первых стоят. Какое-то время с мужем придётся быть доброй, нежной, ласковой и покорной, чтобы не вызывать у него подозрений.
Филипп обладает властью, влиянием и является самым преданным вассалом Карла Смелого. Более того, своего сюзерена граф де Селонже боготворит. Став для Филиппа незаменимой и обольстив его, чтобы он безоглядно мне верил, я получу прекрасную возможность поближе подобраться к Карлу Бургундскому и нанести удар.
От монаха-доминиканца надо для начала как-нибудь отделаться. Понимаю, что это подлость по отношению к человеку, который помог мне сбежать из тюрьмы, но ничего не могла с собой поделать. В конце концов, Игнасио мне тоже не бескорыстно помогает, так что мы в расчёте.
Любопытная дилемма: Филипп будто всадил мне нож под рёбра из-за накрепко засевших в его голове феодальных предрассудков, во имя которых он готов был пожертвовать мной. Но он близок к герцогу Карлу и находится у него в милости.
Благодаря Игнасио я сейчас жива и на свободе, дышу свежим воздухом и могу подставлять лицо ярким солнечным лучам, меня не сожгли на костре. Но плата Игнасио за его труды нужна натурой.
Решено: отделаться надо от монаха Ортеги. Приблизить к себе мужа до тех пор, пока в нём будет надобность для меня.
Идеальный план.

Сегодня с утра полил дождь как из ведра, серые тучи заволокли небо и скрыли солнце. Но недолго природа являла своё буйство. Едва прекратился дождь, в открытые окна повеяло свежестью и прохладой, запахами травы и деревьев, плясали на стенах лучики солнца. Обычно по утрам я гуляла в саду Деметриоса или рисовала там же, сидя на скамье, гуляла с Хатун и Леонардой, занималась фехтованием с Эстебаном и училась у него испанскому, читала с Игнасио труды античных философов.
Из-за дождя пришлось немного изменить мой привычный распорядок, так что я и Хатун играли в шарады. Я загадывала в уме какое-нибудь животное или человека, а Хатун задавала мне вопросы — на которые надо было отвечать «да/нет». Иногда загадывали героев «Сказок тысячи и одной ночи». Выигрывали друг у друга с переменным успехом, а потом к нам и Эстебан с Деметриосом примкнули. Самия смотрела на всё это со стороны и улыбалась, Игнасио Ортега наблюдал за всем этим отстранённо и как-то недобро на меня поглядывал, буквально прожигая глазами. Подозрительной мне показалась змеившаяся на его губах ухмылка.

Но потом все разошлись по своим делам. Монах уединился в отведённой ему комнате для бормотания молитв, Самия и Леонарда с Хатун заправляли на кухне, Деметриос ставил в своём кабинете какие-то опыты, Эстебан ухаживал за лошадьми. Одна я слонялась по вилле и двору унылым приведением, ища себе новое занятие.
Немного повисела на шее у Игнасио — чем и отвлекла его от молитв, — со своими заверениями в «страстной любви» и получила от него порцию внимания — правда, он сегодня был скуп на эмоции, как обычно. Помогла Эстебану расчесать и подстричь лошадям гривы, под чутким руководством Деметриоса научилась готовить два новых вида яда и снотворное с противоядиями.
Проходя мимо кухни, я услышала, как Леонарда и Хатун о чём-то переговаривались. Любопытство — не порок, как говорится. Конечно, подслушивать чужие разговоры нехорошо, но если очень хочется…
…то можно!

В конце концов, нельзя же себе отказывать в естественном для меня желании — сунуть носик в чужие дела.
Прислонившись ухом к замочной скважине, я внимательно вслушивалась в разговор подруги и гувернантки, стараясь разобрать слова за грохотом кастрюль и сковородок на фоне их беседы.
— Да не может быть, донна Леонарда! — воскликнула Хатун, как я по голосу поняла. — Вы сказали, что мессер де Селонже в городе? Он всё же приехал? Но зачем?
— Зачем он сюда приехал, я не знаю, но уж лучше бы не возвращался — Фьора что-то воспылала слишком большим интересом к ядам, — Леонарда тяжело вздохнула, после добавив: — и разве недостаточно она страдала от его предательства?
— Донна Леонарда, наверно, будет лучше не говорить ничего хозяйке, она и так сама не своя после гибели доброго синьора Бельтрами… пусть супруг и разыскивает её, как я узнала от Эстебана.
— Да, Хатун, ты права. Волновать излишне Фьору сейчас не стоит, — согласилась с моей камеристкой пожилая дама, — ради душевного спокойствия Фьоры… и сохранения жизни этого её странного супруга. Не думаю, что мессера Филиппа обрадует перспектива погибнуть от яда или пущеной табуретки в голову, а не на поле боя.
— Донна Леонарда, возможно, я могу и ошибаться, — несмело начала Хатун, — но мне кажется, что чужестранец не забыл мою хозяйку и до сих пор любит, только боится сам себе в этом признаться…
— В том-то и дело, что ты как раз-таки очень редко ошибаешься, а насчёт Филиппа де Селонже ты права, но только Фьоре от этого не легче. Сейчас она утверждает, что ненавидит его, однако её ненависть больше похожа на подавляемую любовь со знаком минус…

Последние слова Леонарды я расслышала плохо, убежав в свою комнату и спешно переодеваясь в мужской костюм для верховой езды, обувая сапоги, накидывая плащ, и надев на голову парик — ни одна чёрная прядь не выбивается, светло-каштановый мне очень к лицу. Кстати, лицо…
Не долго думая над маскировкой, я подрисовала сажей себе тонкие усы и накинула на голову капюшон плаща.
Мой муж, Филипп де Селонже, здесь. Во Флоренции. Вот только какого чёрта он тут забыл, если не за смертью от моей руки приехал? Нет, убивать его не буду. Он ещё мне может пригодиться. Но это не значит, что я не сыграю с ним какой-нибудь жестокой шутки…
И не факт, что Филиппу будет смешно.
Сегодня смеяться буду я.
_________________

 » Глава 21. Призрак. POV. Филипп.

Никогда бы не подумал, что вернусь снова во Флоренцию. Вновь окунусь в эту непривычную мне обстановку: спешащие по своим делам и на ходу переговаривающиеся люди, стремительно проезжающие телеги, стайки шумной ребятни, запахи пряностей и свежих овощей с фруктами — если гулять по рынку.
Матье и я шли пешком, ведя лошадей под уздцы.
Первый раз, когда я едва проехал через городские ворота, Флоренция врезалась в память как какой-то новый мир: красочный, излучающий особый колорит, сотканный из солнца и улыбок с карнавалами и весельем.
Не сказать, чтобы Флоренция показалась мне красивее Дижона. Это просто другой город, где живут такие же люди — только с иным менталитетом, иной шкалой ценностей, нежели принятой в Бургундии.
У меня на родине в особый почёт возводится воинское умение, искусство и коммерция играют второстепенные роли. Во Флоренции иначе: самые высокие налоги платит дворянство, если не занимается предпринимательством. Всяческие привилегии имеют купцы и судовладельцы с ростовщиками, художники и писатели, скульпторы, учёные.
Любопытной мне показалась практика наказания людей, совершивших какое-либо преступление: им давали дворянский титул и облагали высокими налогами.
Правда, поначалу я счёл это каким-то абсурдом.
В Бургундии считалось зазорным для дворянина заниматься банковскими делами — к деятелям торговли относились с лёгким оттенком пренебрежения и презрения, хотя многие разорившиеся дворяне брали в долг деньги у столь презираемых ими купцов и банкиров, во Флоренции людей всячески поощряли преумножать богатства.

Но какое-то странное настроение чувствовалось среди людей в этот день, точно они чем-то очень озадачены или даже полны еле сдерживаемого гнева, который так и витает в воздухе.
Двое прохожих, одного из которых мне случилось по неосторожности задеть, что-то говорил своему спутнику о Фьоре Бельтрами — моей жене. Невыплата денег Фуггером аугсбургским по выданному мне векселю отцом Фьоры — прекрасный повод вновь вернуться в город красной лилии, где правят Медичи.
Скорее всего, новоиспечённый тесть не очень мне обрадуется. Ладно, он с удовольствием швырнёт в меня что-нибудь тяжёлое, если таковое подвернётся ему под руку. Того взгляда, обращённого им на меня в то утро, вполне хватило, чтобы понять одно: Франческо Бельтрами меня ненавидит. Тяжело признавать это, но ненавидит флорентиец меня за дело.
И он прав.
Первое время моё решение казалось мне правильным и единственно верным: любыми путями добиться руки Фьоры, чтобы за счёт её приданого спонсировать военную кампанию сюзерена и погибнуть на поле боя, чтобы искупить вину перед предками за женитьбу на внебрачной дочери Жана и Мари де Бревай — родных брата и сестры. Конечно, несправедливо обвинять дочь в дурных поступках её родителей, но как мне всё объяснить монсеньору Карлу? Не уверен, что он поймёт. Быть может, я сам поставил себя в такое положение? Наверно, надо было изначально просить руки Фьоры у её отца по-человечески: без шантажа и без намёков о том, что мне известна тайна рождения девушки.

Всё чаще преследовала мысль, что правильнее было бы убедить жену уехать из Флоренции в Бургундию. В Селонже бы она была в большей безопасности, чем во Флоренции — любовь и ненависть народа которой не отличались постоянством, как рассказывали мне единожды бывавшие там мои соотечественники.
Даже если бы ей какое-то время грозила опасность раскрытия её тайны в моём имении, всё равно была бы возможность для синьора Бельтрами и его дочери арендовать небольшой дом в любом из городов Италии и Франции, где у моего тестя наверняка есть друзья или хорошие знакомые.
Я думал, что смогу пожертвовать Фьорой ради цели герцога, смогу от неё отказаться и больше никогда не пытаться с ней увидеться, что значится одним из пунктов того идиотского договора с Франческо Бельтрами. Образ моей супруги не покидал меня с тех самых пор, как я уехал на следующее же утро после первой ночи. Фьоры не было рядом лишь физически, но её присутствие ощущал постоянно.
На поле боя моей гибели не произошло, как мне хотелось первое время, только потому что я делал всё, чтобы выжить. Всё время стояла она у меня перед глазами: такая утончённая и ласковая, нежная, жизнерадостная и красивая, излучающая собой тепло. Искренняя, умная и добрая, щедрая, смелая и любящая. Почему-то мне виделась Фьора, одетая в тёмно-красное платье, так подчёркивающее её стройную фигуру, чёрные волосы собраны в косу и перевиты нитками жемчуга. Серые глаза Фьоры глядят умиротворённо и светло. Её изящная ручка едва касается шахматных фигур, на лбу появляется морщинка — выдающая задумчивость.

Она и во сне мне являлась. Радостная и игривая, такая яркая — будто являющая собой ожившее пламя или подвижный солнечный лучик. От неё так и веяло теплом, которым она делилась с ближними. Держась за руки, мы бродили по рынку в Дижоне. Я думал о чём-то своём и полу рассеянно слушал с лёгкой улыбкой то, что мне говорила Фьора, изредка соглашаясь со сказанным ею. Фьора увлечённо хвасталась купленными книгами, бисером для вышивки, тканью и парой колец с опалами. Во сне я видел её довольной и полной жизни, энергии, жажды жить.
Мне трудно далось признание самому себе в том, что я люблю её, но без неё было ещё тяжелее. Это как пробившая грудную клетку стрела, которую нельзя вытащить — не убив при этом самого человека. Как текущий по венам яд, отравляющий тебя изнутри, но ты вовсе не хочешь искать от него противоядие.

В любом случае, возвращение во Флоренцию, столь желанное от того, что здесь живёт дорогая мне женщина, подпитывало мои силы. Я чувствовал себя почти счастливым, ведь скоро вновь увижу Фьору. То, что её отец считает меня хуже эпидемии чумы, не очень-то тревожило.
Признаю перед ним свою неправоту, попрошу прощения. Кто знает, может быть, удастся поладить. Оба мы любим Фьору — только по-разному, оба желаем ей добра и готовы сделать всё для её счастья. Уже это должно как-то нас объединить.
Если Фьора сама того захочет, Флоренцию мы покинем вместе. Сочтёт нужным остаться рядом с отцом… что ж, я бы сам мог после войны остаться с ней, и неважно, где придётся жить — пусть и в гостинице, если её отец не пустит на порог, но хотя бы смогу видеть Фьору, слышать её голос. Ночевать в палатке под окнами дворца — даже это не пугает.
Но когда я и Матье добрались до дворца Бельтрами, для нас обоих стало потрясением видеть, как солдаты гвардии Лоренцо Медичи сторожат полу… полуразрушенное здание!
Стёкла в окнах выбиты и массивные двери сорваны с петель, валяясь теперь рядом. Стены местами обгоревшие. Так и веет запустением.
— Но… как?.. почему, что они могли кому-то сделать?.. — бессильно опустившись на колени, я с трудом мог выдавить из себя несколько слов, в глазах потемнело и внутри будто что-то стремительно оборвалось.
— Мой друг, с тобой всё хорошо? — Матье положил мне на плечо свою руку. — Ты правда думаешь, что она мертва?
Я сам не хотел соглашаться с подтачивающей меня изнутри мыслью, что Фьора мертва. Не хотел, но она против моей воли въедалась в сознание, медленно отравляя душу.
Так стремясь ещё хоть один раз увидеть жену, сказать ей хоть одно слово и прикоснуться к ней, обнять… вновь воскресить в памяти те пережитые счастливые моменты, когда мы были вместе…
Но я и представить себе не мог, приехав во Флоренцию — чтобы вновь увидеться с ней, а эта разлука далась мне очень тяжело, — что застану разорённое пепелище.
— Филипп, — Матье встряхнул меня за плечи, но мне было всё равно, — не всё потеряно! Вполне возможно, что донна Фьора с семьёй и слугами переехала в другой город. Ты не отчаивайся, не могла же твоя жена испариться. Вдруг кто-то может сказать, куда именно она уехала? Уныние — не самый хороший советчик. — Прав Матье, слова его более чем разумны. Но не хотелось слышать и видеть ничего.
— Ты погляди, — Матье повернул мою голову вправо, — там какой-то парнишка играет яблоком. Вставай, — велел он строго, поднимая меня на ноги и подводя к одетому в костюм для верховой езды юнцу — младше восемнадцати лет на вид, подбрасывающему яблоко вверх и успевающему поймать его на лету.
Странное он впечатление производил: худощавого телосложения, волосы светло-каштановые и очень интересно контрастируют с его бело-розоватой кожей, серые глаза глядят задумчиво вдаль, сажей подрисовал себе тонкие усы и щетину — не иначе, захотел показаться взрослее, — черты лица немного женственные, запястья и пальцы тонкие. Что-то в его облике показалось мне знакомым, даже слишком, но я отогнал от себя эту мысль.
— И давно он тут сидит? — я перевёл вопросительный взгляд с Матье на того паренька, который теперь с аппетитом уплетал яблоко.
— Да с самого нашего прихода, — де Прам почесал переносицу и вдруг как-то пристально уставился на мальчишку.
Наверняка, почувствовав постороннее присутствие, юноша убрал яблоко в карман плаща и удивлённо глядел на нас.
— Чем могу помочь, господа? — поочерёдно паренёк смотрел на меня и Матье, потом встал со своего насиженного места на ступенях дворца Бельтрами и подошёл к нашим лошадям, ласково потрепав их гривы.
— Послушай, — обратился я, подойдя к мальчишке, — я ищу одного человека… девушку, Фьору Бельтрами. Если ты живёшь во Флоренции уже давно, то должен был знать её отца — банкира и судовладельца Франческо Бельтрами, мне необходимо знать… куда они могли уехать?
— Оттуда, куда они уехали, никогда не возвращаются. Доброго синьора Бельтрами вы можете найти под каменными плитами могилы в церкви Ор сан Микеле, дочке повезло меньше… — юноша грустно вздохнул и опустил голову.
— Да не ходи ты кругами, что с ними стало! — не сдержался я от раздражённого выкрика.
— Потише, остынь немного, а то парень тебя может и за сумасшедшего принять, — резонно заметил Матье.
— Отца убил любовник его кузины, а девушку сожгли живьём на площади Сеньории — обвинили в колдовстве, подбросили оккультных предметов и любезно сопроводили в застенки, где из неё известными многим методами выбили признательные показания. Пепел развеяли над рекой Арно. Исчерпывающий ответ, господа?
Как подкошенный, я упал на колени и безразлично смотрел перед собой, видя лишь пустоту. Сожгли, сожгли на костре как какую-то еретичку или идолопоклонницу!

Какая-то злая, горько-саркастичная насмешка прозвучала в голосе юноши. По крайней мере, мне казалось, что этот мальчишка издевается надо мной. С трудом себя сдерживал, чтобы не сорваться на него. Не может ведь этот подросток быть виновным в моей гордыне, которая стала причиной гибели Фьоры и её отца.
Я косвенно виновен в случившемся, ведь если бы не моё самолюбие, Фьора была бы жива!
Сам того не ведая, юнец нашёл прекрасный способ убить меня без оружия и яда. Не зная ничего, ударил по самому больному. Его последние слова окончательно уничтожили во мне надежду на то, что хоть краем глаза, но мне удастся увидеть жену. Теперь же я лишился шанса сказать ей последнее «прости», всё померкло и утратило смысл. Фьоры больше нет. В праве упокоиться в могиле ей и то отказали, даже цветы положить негде и помолиться.
До этого дня я думал, что смогу забыть её и вырвать из сердца, смогу разорвать эти опутавшие душу сети, но ошибался.
Со смертью Фьоры словно нечто умерло и во мне самом. Погибла Фьора, а в аду обречён гореть при жизни я. Всё бы отдал за право поменяться с ней местами! Чтобы она жила и радовалась жизни, наслаждалась теми благами, какие она может ей дать…
Ничего не осталось, кроме пряди волос Фьоры, которую всегда и неизменно ношу с собой, надёжно завёрнутую в платок.
Чтобы не показывать слёз другу и малознакомому мальчишке, я закрыл лицо ладонями, желая стать таким же холодным и бесчувственным, как ступени опустевшего дворца.
— Синьор, не стояли бы вы на коленях, камни холодные, — бросил мальчишка на прощание и ушёл в сторону Фьезоле.
Юнец ушёл, оставляя мне право лишь смотреть на осколки былой надежды.
_________________

 » Глава 22. Отъезд POV. Фьора.

Ликующая, с торжествующей улыбкой на губах, счастливая и приободрённая, восторженная, я возвращалась в дом Деметриоса. Чуть ли не в припрыжку бежала. Филипп действительно в городе, с ним и Матье. Так он меня любит, оказывается! Любит, но почему-то обошёлся со мной, как будто я уличная девка! Вдобавок и денег срубил с моего отца, помимо одной ночи с юной супругой — о любовь которой вытер ноги.
Не иначе, как со мной повидаться приехал. Ну, как приехал, так и уедет. Ишь, как его известие о моей якобы случившейся гибели подкосило!
Так ему и надо!
Жалости я к своему супругу-на одну-ночь не испытывала. Удовлетворённое на сегодня злорадство — всё что мне осталось, самая искренняя форма радости.
До дому, а вилла Деметриоса стала мне именно домом, я добралась довольно быстро. Эстебан, Игнасио, Самия, Хатун и Деметриос вместе с Леонардой отнеслись настороженно к тому, что настроение моё было очень даже приподнятое. Непонятно им было такое моё воодушевление. Смотрели как на дурочку.
Пройдя к себе в комнату, я переоделась в розовую тунику и прибрала парик с одеждой и обувью. Лёжа на кровати и раскинув руки, напевая беззаботно разные приходившие мне в голову песни, так могло бы продолжаться весь день, не потревожь моего уединения Игнасио и Хатун с Леонардой.
— Фьора, я хочу с тобой поговорить, — Леонарда, скрестив руки на груди, смотрела на меня с высоты своего роста. Лицо напряжённое, озадаченное.
О Хатун и Игнасио тоже нельзя сказать, что они бодры и веселы. Стоят у меня над душой и молчат. Что-то подсказывало мне, они меня за сумасшедшую держат, уж больно взгляды сочувственные.
— Что вы так на меня смотрите? — почувствовав себя неуютно под пронизывающими меня взглядами трёх пар глаз, я приподнялась на кровати и обхватила колени.
— Хозяйка, можно узнать причину такого хорошего настроения? — Сменилось беспокойство Хатун любопытством.
— Хатун, Леонарда, Игнасио, — я поочерёдно обвела взглядом троицу, — вы не поверите…
— Зная тебя, мне легко поверить во что угодно, — буркнула Леонарда, нахмурившись. — Что ты натворила?
— Я сегодня видела своего мужа, когда была в городе. Он не узнал меня в образе юноши. Филипп де Селонже сейчас находится во Флоренции, я сама ему сообщила о гибели Фьоры Бельтрами на костре по обвинению в колдовстве. Так что больше я с ним никак не связана. — Последние мои слова произвели эффект взорвавшегося порохового склада. — Вы не ослышались, я солгала мужу о том, что меня сожгли на костре… Ну, как меня?.. От лица молодого парнишки я сказала Филиппу, что Фьоры Бельтрами больше нет.
— Хозяйка, я не понимаю тебя, — озадаченность и потрясение отразились в глазах татарки.
— Но… Фьора, да как тебе не стыдно так безбожно лгать? — испуганно перекрестившись, Леонарда осуждающе прожигала меня взглядом. — Ты хоть понимаешь, что совершила? Я понимаю твою злость на мессера де Селонже и желание ему отомстить, но это уже переходит некие границы. Ты понимаешь, как запятналась в этом вранье?
— Ах, оставь, милая Леонарда! — я засмеялась беззаботным смехом и притянула к себе лишившегося дара речи Игнасио, обняв его за шею. — Зато теперь я могу быть уверенной, что больше мой супруг нас не побеспокоит. Игнасио, ты разве не рад? — продолжала я своё представление, усевшись к монаху на колени и пылко целуя его в губы, бесстыдно ласкаясь. Леонарда и Хатун взирали на меня с неодобрением и состраданием. — Всё складывается даже лучше, чем я хотела! О большем и мечтать нельзя, любовь моя! Теперь Филипп нам не помеха, любимый, — шептала я на ухо Ортеге, крепче сомкнув свои объятия, — тебе осталось только сложить с себя сан, и мы можем пожениться, станем мужем и женой, Игнасио! Я стану Фьореттой Марией Ортега! Помнишь, я тебе говорила, что хочу домик на берегу моря и детей от тебя? Мы на пути к этому, мой ненаглядный!
Да, как сказала Леонарда, я безбожно вру. Но если Игнасио — легковерный идиот, это уже его проблема — не моя.
Игнасио выглядел ужасно смущённым моим порывом и не мог вставить даже одно крохотное словечко, обнимая меня за плечи и целуя в шею. Но, поймав осуждающий взгляд Леонарды, обращённый в мою сторону, сам же и пересадил меня со своих колен на постель и покинул комнату, прикрыв дверь.
— Леонарда, — обратилась я к гувернантке, катаясь по постели туда-сюда, — а зачем ты с Хатун приходила? Что-то случилось?
— Случилось, Фьора, случилось, — моя бывшая наставница поправила очки, сползшие на кончик носа, — сеньор Лоренцо в курсе всего благодаря Деметриосу и подготовил всё к твоему отъезду из Флоренции в Бургундию.
— Бургундия? — вырвалось у меня радостное. — Бургундия! О, Леонарда, я так рада! Когда мы уезжаем?
— Когда уезжаем? — повторила мой вопрос Леонарда. — Сегодня же! Бегом собирай свои вещи, я помогу тебе. Сеньор Лоренцо обо всём позаботился и ждёт нас у городских ворот.
Спорить с Леонардой, когда она что-то решила — всё равно, что играть в шахматы с котом. Пришлось ей повиноваться. Иного выбора у меня не было. Час спустя все вещи были перебраны и разложены по саквояжам. Помогала нам в этом деле и Хатун.
Игнасио покинул виллу Деметриоса, чтобы сесть на первый же плывущий во Францию корабль.
Он посвятил меня в свой план до ухода: уехать во Францию и поступить на службу к Людовику XI, чтобы сделать себе имя и обрести дворянский титул.
— Совсем ты ему голову задурила, моя девочка, — Леонарда грустно вздохнула, — мужчины вроде монаха Ортеги умеют мстить за разрушенные иллюзии, и мстить хладнокровно…
— Да ради Бога, не буду ему мешать. Пусть предаётся своим иллюзиям сколько хочет, пускай Людовику служит — раз есть стремление. Мне всё равно, — был мой ответ.
— Делай как знаешь, моя родная, только будь с ним осторожна…
— Я обещаю тебе это, моя милая Леонарда, — слова моей наставницы и гувернантки не могли не тронуть моего очерствевшего сердца.
Со сбором вещей было покончено. Вместе с Деметриосом и Эстебаном, с Леонардой и Хатун я покинула ставшую мне родной виллу греческого учёного, когда на город опустилась ночь. До городских ворот добрались без приключений, чему я была рада. Там же мы и встретились с сеньором Лоренцо. Для каждого из нас была приготовлена лошадь.
— А я уже беспокоился, не случилось ли чего, — Лоренцо помог мне и Леонарде с Хатун забраться в сёдла.
Деметриос и Эстебан справились и без посторонней помощи.
— Донна Леонарда, — Лоренцо Медичи вынул из кармана камзола конверт и протянул моей наставнице, которая молча взяла его из рук и спрятала в карман своего плаща, — здесь сопроводительное письмо для короля Франции.
— Спасибо, сеньор Лоренцо, — я свесилась с седла и поцеловала мужчину в его сухие губы, — за всё, что ты для нас делаешь.
— Кто подарил мне этот поцелуй: Фьора Бельтрами или графиня де Селонже? — спросил Лоренцо, погладив меня по руке.
— Ни та и ни другая, — ответила я, проведя ладонью по щеке Лоренцо, — всего лишь девушка из города, простая флорентийка… — голос мой предательски дрожал, и в глазах застыли слёзы, которым я не давала пролиться, отвернувшись от Лоренцо, чтобы он этого не видел.
Не хотелось являть ему свою слабость, потому я пустила лошадь галопом по направлению к дороге на Прато. Эстебан, Леонарда и Деметриос с Хатун пустились вдогонку за мной.
Из-за всего случившегося я больше не могла оставаться в родном городе. Убийство мною Пьетро Пацци, сгоревшие живьём в домике для уединений Марино Бетти и Иеронима Пацци. Иллюзий касательно того, как это воспримет Джакопо Пацци, я не питала. Смерти Иеронимы и Пьетро он никогда не простит, пока живёт на свете.
Впервые я покидала Флоренцию, город красной лилии, который я так любила. Здесь прошло всё моё детство и здесь я впервые полюбила, но о мою любовь вытерли ноги. Здесь потеряла своего обожаемого отца, тело которого покоится под каменными плитами Ор сан Микеле. От нахлынувших воспоминаний болезненно защемило сердце.
Дул в лицо свежий ветер с холмов, издали доносились голоса ночных птиц. Ночь была прекрасная, тихая, наполненная весенними запахами. Ночь, созданная для счастья, но для меня это была первая ночь изгнания.
Агнолло Нарди, молочный брат моего покойного отца, примет нас у себя, но я не планировала ехать в Париж прямо сейчас. Мысленно я уже была в Бургундии, где поставила перед собой задачу разыскать дю Амеля с Пьером де Бреваем и отомстить им обоим за гибель своих родителей. А потом через моего мужа подобраться к Карлу Смелому.
_________________

Muchas gracias! Рада ознакомиться с очередными приключениями неугомонной особы из Флоренции.

Благодарю Вас, синьора. Надеюсь, не оттолкнет, что этот фанфик я писала давным-давно и в подростковом возрасте?
Персонажи те же самые, но сюжеты вот различные. И здесь будет немного dark!Фьора.
_________________

 » Глава 23. POV. Филипп

Тишину тюрьмы компьенского замка нарушал только шорох от хождения по камере Матье де Прама, действующий мне на нервы. С потолка на пол капала вода, образовывая небольшую лужицу.
Сновали туда-сюда крысы, которых я и Матье подкармливали тем, что нам приносил наш тюремщик — юный Мишель Дане, получивший это место после смерти дедушки. Иногда, чтобы прогнать скуку, нам втроём случалось перекинуться в кости или карты.
Мишель рассказывал нам обо всём, что творилось за стенами темницы, и если Матье эти разговоры немного развлекали среди всей тяготеющей над нами скуки, то я слушал в пол уха и размышлял о своей жизни. Жизни, впрочем, не столь уж и длинной, если учитывать, что через несколько дней меня четвертуют за попытку цареубийства.

Вместе со своими людьми я организовал нападение на Людовика XI, когда он охотился на уток под Тереном. Но был взят в плен вместе с Матье. Нас скрутили бойцы шотландской гвардии Людовика и препроводили в тюрьму епископа Бове, а затем в компьенский замок.
Меня приговорили к четвертованию, тогда как Матье просто содержали под стражей.
Сказать по совести, перспектива покинуть этот мир меня ничуть не пугала. Вызывало холодное отвращение только то, что уйти из этого мира красиво не получится — мои останки ещё долго будут соскребать с площади. Уж лучше плаха.
Нет, смерти я не боялся — раньше она скорее была для меня как очень неприятная и назойливая гостья, являющаяся тогда, когда меньше всего ожидаешь её визита. Не единожды она подстерегала меня на полях сражений. Но теперь она стала для меня чем-то долгожданным и светлым.
Без Фьоры, погибшей на костре по моей вине, эта жизнь стала мне омерзительна. Если бы я забрал её с собой, ничего этого бы не было. Фьора и её отец были бы сейчас живы.
Каждую ночь я видел во сне, как Фьору, одетую в грубое рубище, в запряжённой лошадьми колеснице, везут на площадь Сеньории, где должна состояться казнь. Палач приковывает её к столбу и поджигает вокруг неё солому. Пламя всё ближе подбирается к Фьоре, кашляющей от удушливого дыма костра. Языки пламени лижут её пятки, поднимаясь выше к её одежде. За этим с жадностью или с безразличием наблюдает толпа, собравшаяся посмотреть на смерть «колдуньи».
Каждый раз я просыпался в холодном поту и с криком «убийцы».
Король Людовик, сам того не зная, оказывает мне большую услугу, приговорив к смерти — мне не придётся утруждать себя хлопотами о самоубийстве. Скоро я смогу воссоединиться с женой, гибель которой морально опустошила меня.
Чувство вины ни на минуту не покидало меня, подтачивая изнутри.
Мои невесёлые думы прервал скрип замка и открывшаяся дверь, в проёме которой показался Мишель.
— Мессер де Селонже, мессер де Прам, — Мишель переминался с ноги на ногу, — вы свободны, король даровал вам помилование. И кстати, к вам пришли.
— Кого ещё принесло? — пробормотал я, поднимаясь с прибитой к стене полки, служившей постелью, и на которой сидел. Известие о нашем помиловании не так поразило меня как-то, что кто-то пришёл навестить меня и Матье.
— Мы свободны! — радовался Матье, подбежав ко мне и хлопнув по спине. — Свободны!
Покинув камеру, мы прошли по длинному коридору к выходу, где стояла какая-то женщина. Лицо её скрывала белая вуаль.
— Что же, я пойду. Очень рад, что вас помиловали, — молвил Мишель, удаляясь обратно в замок.
— Узнаёте ли вы меня, мессир? — спросила женщина, приподняв вуаль, а я замер на месте как вкопанный.
Это лицо, чёрные волосы, ясные серые глаза и чувственные губы, к которым так и хочется прильнуть… Проживи я тысячу лет, и то не смог бы забыть эти черты.
Я смотрел на гостью и не верил своим глазам, как будто не человека — привидение увидел. Предо мной стояла Фьора — живая, из плоти и крови.
Матье, верно поняв, что он тут лишний, отошёл на двадцать шагов, оставив меня и жену одних.
— Фьора, ты ли это? — спросил я, не смея верить своему счастью вновь видеть её живой, и прикоснувшись к её щеке. Девушка вздрогнула, отведя мою руку. — Боже мой, я думал, что тебя сожгли на костре!
— Кто тебе это сказал?
— Один мальчишка, которого я спрашивал о тебе.
— Этим мальчишкой была я, — Фьора самодовольно улыбнулась. — Я чувствовала себя оплёванной, была очень на тебя зла и хотела чем-нибудь досадить. Поэтому я и солгала тебе о своей гибели, будучи переодетой парнем.
— Ты бы знала, как я мучился, считая, что тебя нет в живых!
— Да неужели? В самом деле? Мучился он, как же! — Фьора всхлипнула и с ожесточением принялась бить меня кулачками, но я перехватил её запястья. — Тоже мне — мученик нашёлся!
— Фьора, прошу, выслушай, — но Фьора не горела желанием слушать, нанося удары носками туфель по моим ногам, и путаясь в подоле платья.
— Что я должна выслушать? Как ты шантажом добился моей руки и векселя на сто тысяч флоринов золотом?
— Я не отрицаю, что такое было, но женился я на тебе не поэтому!
— Ещё скажи, что любишь меня! — Фьора попыталась вырваться, но я держал её запястья достаточно крепко.
— Да, люблю, хотя боялся сам себе в этом признаться.
— Любит он! — Фьора пнула меня ногой по голени. — Тогда кто такая Беатрис де Селонже, которая всем правит в твоём замке? Уж не законная ли жена? И когда вы на ней женились: до того, как встретили меня, или полагая, что я мертва?
— Беатрис — жена моего покойного брата Амори, погибшего при Монлери десять лет назад. Она мне невестка, но не супруга.
— Как мне после всего тебе доверять? — девушка подняла на меня глаза, в которых застыли слёзы. — После того, как ты посмеялся над всем светлым, что у меня было к тебе?
Видеть это было больно для меня, ведь это по моей вине на её долю немало выпало, иначе Фьора бы не оказалась здесь во Франции. Забери я Фьору с собой в Бургундию, ничего бы не случилось. Фьора была бы со мной в безопасности, Франческо Бельтрами бы остался жив.
— Фьора, я понимаю, как тебе сейчас тяжело, — я взял жену за плечи и коснулся губами её лба и закрытых глаз, — я не жду, что ты простишь меня, так хоть дай возможность заслужить твоё прощение.
— Наверно, я совсем ума лишилась, но я согласна, — она смахнула скатившиеся из глаз слёзы и покачала головой, — тем более, что мне некуда деваться.
— Значит, ты дашь мне второй шанс? — спросил я, приобняв жену.
— Да, — был её ответ, — хочешь спасать погребённое под пеплом — твоё право. А всё-таки, почему ты вернулся во Флоренцию?
— Потому что больше не мог тебя не видеть, потому что люблю тебя, Фьора, что бы ты ни думала…
— Мне больше ни о чём не хочется думать, — промолвила девушка, уткнувшись лицом в моё плечо, — я очень от всего устала и измучена…
— Это будет непросто, но давай попробуем жить вместе по-человечески?
— Давай, попробуем.
_________________

 » Глава 24. POV. Игнасио

Королевская тюрьма замка Лош — не самое приятное место для времяпровождения, в чём я убеждаюсь на своём опыте уже вторую неделю заточения. За эти две недели запах и грязь тюрьмы въелись в мои тело и сутану. От одного вида пищи, что приносили мне и моему соседу по камере кардиналу Балю, наши животы крутило в приступах тошноты, а желудки выворачивало наизнанку. Но мне и кардиналу Балю в нашем положении выбирать не приходится — слишком непозволительная роскошь. Хоть и наши лица кривились от отвращения, но нам приходилось есть отвратительные похлёбки, чтобы поддерживать силы.
Сейчас я стоял у узкого зарешёченного окна и взирал на проливающее потоки дождя затянутое серыми тучами небо. Серыми, как глаза Фьоры, моей флорентийской колдуньи, с подачи которой я и оказался здесь.

Произошло всё в соборе Парижской Богоматери, куда я и Фьора, лишь в компании друг друга, пришли послушать мессу. По счастливой, как мне казалось, случайности, сам король Франции Людовик XI почтил святое место своим присутствием. В своём порыве — броситься к ногам короля и молить о позволении сражаться за него — я устремился к нему, но в ту же минуту некто сбил меня с ног, а на каменные плиты собора Нотр Дам упал кинжал прямо перед моим носом. Этим некто оказалась Фьора.
— Сир, этот человек хотел убить короля! — воскликнула девушка, бодро вскочив на ноги и подбежав к королю. Сделав изящный реверанс, она отдала кинжал в руки короля.
Гончая короля прыгнула на меня и схватила клыками за горло.
Ни слова не говоря, король очень внимательно осмотрел оружие, не спеша отозвать на место рычащую собаку, которая не очень-то и пугала меня.
— Шлюха! — буквально выплюнул я в лицо Фьоре это слово. — Проклятая колдунья, лживая дрянь! Это ты принесла кинжал сюда!
— Лгать вы не умеете, фра Игнасио, — молвила Фьора, вскинув голову.
— Мне интересно, донна Фьора, при каких обстоятельствах вы встретили этого странного слугу Господа, — король покровительственно положил свою руку на плечо этой коварной интриганки.
— Если король пожелает меня выслушать, я расскажу ему всё. — Фьора слегка улыбнулась Людовику своей обворожительной улыбкой. Вот паскуда — раньше она точно так же улыбалась мне.
— Мы с удовольствием послушаем. Ещё ребёнком мы любили слушать истории про бандитов. Мессир де Коммин, соблаговолите проводить донну Фьору в нашу молельню, куда я скоро приду. А теперь, Милый друг, — обратился он ласково к собаке, — пойди сюда и ляг. Ты сослужил нам хорошую службу и будешь за это вознаграждён. Капитан Кеннеди!
Офицер, командующий шотландской гвардией, стоял передо мной, всё ещё лежащим на земле и не осмеливающимся встать, опасаясь клыков гончей, которая хотя и послушалась хозяина, всё же продолжала рычать.
— Слушаюсь, король! Что прикажете?
— Богу не угодно, чтобы ты запятнал руки кровью этого убийцы. Отведите его под стражей в наш замок в Лоше. Если мы не ошибаемся, там есть свободная камера, где томится этот бедный Балю. Мы думаем, что они поладят.
Скрутив мне руки, солдаты гвардии подняли меня на ноги и вывели из собора.
Так вот и закончилась моя с Фьорой история. Оказывается, между мной и своим мужем Филиппом, она выбрала последнего, избавившись столь низким и подлым способом от меня. Все мои надежды и мечты заслужить графский титул службой Людовику, жениться на Фьоре и стать отцом нашим детям рухнули в одночасье. Любимая женщина вероломно предала меня, король считает, что я пытался убить его. И ведь никому не докажешь, что я тут не при чём.
Я хотел служить королю, но оказался в королевской тюрьме. Я думал, что любим Фьорой, а она просто использовала меня в своих целях и выбросила из своей жизни как ненужный старый хлам. Любовь, ради которой я был готов сложить с себя сан, оказалась эфемерной химерой, миражом, разбитой и не сбывшейся мечтой.
Мне только и оставалось, что запоздало укорять самого себя в своей же глупости.
Я был готов отступиться от Бога — и ради чего? Ради распутной стервы, которая всего лишь мастерски играла в любовь со мной!

Ради Фьоры я был готов отказаться от сана, уйти из братства святого Доменика. Когда мы были в Дижоне, я пошёл на убийство её отчима Рено дю Амеля и помог ей доставить в Бревай её единоутробную сестру Маргариту. В Бревае я хотел было убить деда Фьоры, но она отказалась от мести ему, посчитав, что паралич — то наказание, которое он заслужил.
Мне грозит пожизненное пребывание в темнице, в компании начинающего сходить с ума кардинала Балю, а Фьора тем временем наверняка расточает свои лживые ласки супругу. Шепчет ему на ухо слова любви и засыпает в его объятиях, даже не мучаясь угрызениями совести от того, что по её милости я оказался за решёткой.
И винить мне некого, кроме себя самого. Сам виноват, что слепо поверил в любовь женщины, тогда как подлинной любви она ко мне не питала. Сам же и разрушил свою жизнь.
_________________

 » Глава 25. Первое фиаско. POV. Фьора

Карета, запряжённая четвёркой лошадей, катила по лесной тропе, иногда подпрыгивая на ухабах, от чего мне случалось стукнуться головой о двери, что немного портило мне настроение. Хотя настроение у меня и так было хуже некуда. Больших усилий мне стоило сидеть рядом с мужем и натянуто улыбаться, чтобы он не заметил моего дурного настроения.

В Париже, откуда мы выехали три дня назад, оставались дорогие мне люди — Эстебан, Деметриос, Хатун и Леонарда, по которым я безумно скучала. Моя бедная Леонарда поскользнулась и сломала ногу, когда мы выходили из Нотр дама, за день до намеченного отъезда. Само собой, она не могла пуститься в путь до Селонже — родового имения моего мужа. До сих пор стоит перед глазами её несчастное лицо. Но я твёрдо уверена в том, что в доме супругов Нарди — друзей моего отца — о ней позаботятся. Агнелла Нарди, молодая жена Агнолло, с которой я имела счастье познакомиться, заверила меня в том, что за Леонардой будет надлежащий уход.
Что до Хатун, то она пленила сердце молодого ученика Агнолло — Флорана. Родной отец юноши отправил его к Агнолло изучать банковское дело, но парню больше нравилось заниматься садом принявших его супругов.
Я дала Хатун свободу. Даже если я несчастна, у меня нет права удерживать кого-то возле себя. Если Хатун и Флоран действительно искренне полюбили друг друга, я не стану препятствовать счастью той, к кому я относилась как к младшей сестрёнке. Хатун и Флоран обвенчались в Сакре Кёр, став мужем и женой. Флоран очень хороший, добрый и открытый человек. Надеюсь, Хатун будет счастлива с ним и счастлива надолго.

Высунув голову из окна кареты, я смотрела на небо, где вовсю сиял золотой диск солнца. Мимо по небу плыли облака в свой заоблачный край. Шелестел листвой дующий в лицо ласковый ветер, издали доносились птичьи голоса. Но даже дивные пейзажи за окном кареты не могли развеять моей тоски.
Вскоре мне это надоело и я села на своё место рядом с мужем, взяв его за руку. Филипп притянул меня к себе, а я склонила голову на его плечо. В моей голове неожиданно созрел план, как добиться развода с Филиппом и обрести свободу. Одно его присутствие доводило меня до зубовного скрежета. Мои пальцы то и дело поглаживали рукоять кинжала в ножнах, которые были привязаны к моей ноге.
В голове мелькали картины, как я молниеносно вытаскиваю кинжал из ножен и вонзаю оружие в левую грудь Филиппа — туда, где сердце. Или перерезаю ему горло, потоки его крови стекают с моих рук. Я ласково улыбалась Филиппу, а в уме представляла, как красивыми гирляндами его кишки висят на ветвях деревьев.
От мысли, что теперь придётся притворяться любящей женщиной не при монахе, а уже при собственном муже, мне становилось тошно. Снова врать, изворачиваться и играть в чувства, которых нет. Я найду способ подобраться к Карлу Бургундскому и без помощи Филиппа. Пора нашим путям разойтись так же, как они когда-то пересеклись.
Конечно, это будет труднее, но у меня должно получиться. Притворюсь парнем, проникну в армию Смелого, войду к нему в доверие и подсыплю яд в вино. Спасибо Деметриосу, научившему меня готовить различные яды и снадобья. Герцог будет медленно умирать в муках, мои родители Жан и Мари де Бревай будут отомщены. Дело за малым — добиться развода с мужем.
— Филипп, я должна тебе кое-что сказать… — я взглянула супругу в лицо.
— Что же ты хочешь сказать, родная?
— Когда я угодила в тюрьму по обвинению в колдовстве, то попыталась в первые же дни сбежать, — начала я, собираясь с мыслями и сложив руки в замок, — но мой побег не удался — стражники смогли меня поймать и толпой избили за попытку бегства… — я всхлипнула и опустила голову, чтобы муж не заметил, как покраснело моё лицо. Оно всегда краснеет, когда я вру — Леонарда знала об этой моей особенности, поэтому ей не составляло труда уличить меня во лжи. Но Филипп-то об этом не знает.
— Вот твари! — воскликнул Филипп, сжав кулаки. Лицо его потемнело от гнева, в карих глазах зажёгся недобрый огонь. — Они ещё поплатятся… — зло прошептал он.
— Когда мне всё же удалось вырваться из тюрьмы, я нашла приют в доме Деметриоса. Он осмотрел меня и сказал, что вероятно у меня никогда детей не будет из-за того случая… Я бесплодна… Филипп, ты понимаешь? — бесплодна! Так что будет только лучше, если ты разведёшься со мной, ведь я не смогу родить тебе ребёнка и продолжить твой род. Прости меня, но нам действительно лучше развестись…
— Боже мой, Фьора, да как тебе такое в голову пришло? — Филипп взял меня на руки и бережно прижал к себе, а мои глаза были готовы на лоб полезть от потрясения. — И ты ещё просишь прощения за то, в чём нет твоей вины? Я виноват в том, что с тобой случилось… если бы я забрал тебя с собой, всё было бы хорошо… — своими губами он прикоснулся к моему лбу.
— Что? — я непонимающе уставилась на мужа.
— Напрасно ты думаешь, что я откажусь от тебя из-за этого, — его рука нежно погладила меня по щеке, — всё будет хорошо, Фьора, — шептал он мне на ухо, — мы найдём тебе хорошего врача, съездим на воды… даже если и это не поможет, ребёнка можно усыновить. Ты моя жена, я люблю тебя, я дал клятву быть с тобой в горе и в радости… ты дорога мне, ни за какие коврижки от тебя не откажусь!

Мышцы моего лица задёргались, губы задрожали, а глаза наполнились слезами. Филипп вполне категорично дал мне понять, что не даст мне развода и что моё мнимое бесплодие для него не является поводом для расторжения брака. Моя надежда на то, что бесплодие отвратит его от меня, разбилась на миллионы осколков. Слёзы застилали и жгли мне глаза, мешая видеть, стекали по щекам.
— Фьора, ты плачешь что ли? — мужчина вытирал мне слёзы платком, прикасался губами к закрытым глазам и лбу, поглаживал меня по голове. — Любимая, поверь, всё наладится…
«Да, конечно, наладится! Ты даже не представляешь, как я тебя ненавижу, каких трудов мне стоит удержаться от убийства! Не хочешь давать мне развод по-хорошему — будет по-плохому…» — думала я, поджав губы и уткнувшись в ткань его камзола.
Филипп крепче прижал меня к себе, поглаживая по спине.
План с бесплодием не удался, провалился с треском. Ничего, я придумаю, как превратить жизнь Филиппа в сущий Ад — благо, фантазия богатая. Сделаю так, чтобы он взвыл от жизни со мной и сам дал мне развод, а пока мне только и оставалось, что плакать от гнева и злого бессилия.
_________________

 » Глава 26. Дорога. POV. Фьора

Путь до Селонже, родного дома моего мужа, занял у нас две недели. По пути мы разбивали палатку и ночевали на природе, к чему располагала тёплая погода и отсутствие дождей. Но чаще останавливались на постоялых дворах. Днём вовсю сияло на небосводе солнце, согревая своими ласковыми и тёплыми лучами. Ночи приходили на смену дням, даря живительную прохладу. Перед тем, как лечь спать, я любовалась сияющими в небе звёздами. Подобное мирное занятие отвлекало меня от мысли придушить Филиппа подушкой или подсыпать ему яду в питьё. Но на моей душе и так грехов предостаточно, так что нечего отягощать свою совесть убийством, если есть хоть крохотная надежда добиться желанной свободы без помощи яда или кинжала.

За два дня до отъезда из Парижа я и Филипп посетили оружейную лавку. Вернее это я его туда затащила, выпросив у него пару толедских клинков — короткий и длинный, стилет, шпагу, меч и кинжал.
Мой благоверный сперва говорил мне, что для женщины не нормально интересоваться оружием, но потом сдался — уговоры и состроенные глазки с ласковой улыбкой подействовали отлично.
Где-то около пяти часов мы гуляли по городу. Послушали мессу в Нотр дам и заглянули в ювелирную лавку на мосту Менял, где Филипп купил мне несколько браслетов, колец, три пары серег, кольцо с рубином, ожерелье и диадему. На рынке муж приобрёл для меня много платьев из шёлка и бархата.
В гостеприимный дом супругов Нарди мы вернулись лишь вечером.
В саду я продемонстрировала мужу свои навыки владения оружием. Он показал мне несколько приёмов и сказал, что для новичка я очень даже хорошо управляюсь со шпагой и мечом.

Когда у меня было особо хорошее расположение духа и хотелось романтики, я склоняла мужа к близости и испытывала на нём те способы доставления удовольствия мужчине, о которых мне поведал Деметриос. Филипп охотно поддерживал мою инициативу. Правда, первое время недоумевал, где я этому научилась. Я отделалась объяснением, что вычитала в одном трактате. Немало ночей, наполненных нежностью и страстью, мы провели вдвоём. Филипп очень умелый и внимательный любовник, знающий как доставить удовольствие женщине, этого у него не отнять. Несмотря на ненависть, я не могла не признать, что мой супруг очень хорош в постели.
В тайне от супруга я пила настойки на травах, чтобы не забеременеть. Ребёнок никак не вписывался в мои планы. Тем более ребёнок от человека, навсегда излечившего меня от излишней доверчивости.

Иногда я чувствовала нечто похожее на радость от того, что мой отец не дожил до этих дней. Как же хорошо, что мой добрый и благородный отец не видит, какой я стала, во что превратилась. Хотя наверняка отцу с небес всё видно, что не могло не приносить мне огорчения. Что бы сказал принципиальный купец и судовладелец Франческо Бельтрами, узнай он, что его дочь соблазнила монаха-доминиканца, использовала его в своих целях, а потом подставила — вероломно предала, выставив цареубийцей в глазах короля Людовика? Несмотря на то, что я всячески старалась заставить заткнуться мою совесть, она всё равно продолжала меня грызть за тот дурной поступок.
Игнасио и во сне мне являлся. Мне снилось, что он протягивает ко мне руки сквозь прутья решётки и взывает печальным голосом, вопрошая, за что я так поступила с ним. Каждый раз я резко вздрагивала и подскакивала на своём ложе, а с моих уст срывался вскрик.
— С тобой всё хорошо, родная? — сонно спрашивал Филипп, садясь рядом со мной и гладя по плечу.
— Да так, не обращай внимания, — бросала я ему в ответ, — просто дурной сон.
Уснуть вновь удавалось с трудом и лишь под утро. Потому я ходила хмурая и не выспавшаяся.

Как-то раз в мою голову прилетела одна идея — рассказать мужу обо всём, что произошло в моей жизни после его отъезда и гибели моего отца. Кто знает, вдруг Филипп не захочет быть с женщиной, соблазнившей и предавшей того, кто ей доверял, и готовой идти по трупам ради достижения своих целей, а именно такой я и стала. Надо надеяться на лучшее: что он проникнется ко мне отвращением и сам подаст на развод.
Рассказать-то я ему всё рассказала, Филипп не перебивал меня и внимательно выслушал… вот только потом мне было впору волком выть и кусать локти с досады…
— Почему же не дала мне знать, что ты попала в переплёт, почему даже не написала? — Филипп осторожно приподнял за подбородок моё лицо и посмотрел мне в глаза. — Я бы приехал…
— Я ведь тогда думала, что ты и знать меня не хочешь, и к тому же не знала, где ты в этот момент, — проронила я, обхватив себя за плечи. — Неужели всё, о чём я поведала, не вызывает в тебе желания осудить меня?
— Я не праведник, чтобы тебя осуждать, никто из живущих в этом мире не святой, — Филипп грустно улыбнулся, — к тому же ты была в безвыходной ситуации. Фьора, мне кажется, что ты слишком строго судишь себя…

Вот чем кончился разговор с мужем.
Вторая попытка не удалась. Ничего, я найду способ выставить себя в чёрном свете перед ним. Он сам не пожелает оставаться моим супругом.
И такая возможность мне вскоре представилась, когда мы остановились в одном городке, близком к Селонже.
Филипп снял комнату на постоялом дворе, чтобы мы могли отдохнуть после утомительной дороги. Под предлогом того, что мне нужно купить на рынке фруктов, я улизнула на улицу. Отыскать ближайшую в городке таверну мне не составило труда. Какое-то время я сидела за столом одна и тоскливо помешивала ложкой мясной бульон, но моё уединение нарушил и подсел ко мне за стол один заезжий молодой англичанин, представился Джоном Кроуном. Мы немного поговорили о политике, искусстве, каждый рассказал о себе. Лично я рассказала Джону только то, что посчитала нужным.
Он заказал для нас бутылку вина, которую мы опустошили до дна, после чего заказали ещё одну бутылку. Разговоры стали живее. Неожиданно моему новому знакомому пришла в голову идея перекинуться в кости или в карты. От себя я добавила, что играем на деньги. Джону моё предложение понравилось, правда, только первое время, пока он не проиграл мне в кости тридцать экю золотом. Когда у него иссякли деньги, в ход пошла одежда. Каждый раз, когда Джон пытался отыграться, то проигрывался ещё больше. Таким образом бедняга оказался раздетым мною до кальсон. Никогда бы не подумала, что я могу быть такой везучей в азартных играх.
— Так вот ты где пропадаешь, а я тебя по всему городу ищу! — послышался сердитый голос и чья-то рука сжала моё плечо.
Оглянувшись, я увидела перед собой Филиппа. Судя по его недовольному лицу, он точно не поведёт меня в ювелирную лавку.
— Чтобы больше этого не повторялось, ты меня поняла? — в его голосе слышались суровые нотки.
Он поднял меня за плечи от скамьи, собираясь увести, но Джон остановил его, схватив за руку.
— Э, погодите, сударь! — англичанин икнул. — Сперва пусть ваша прекрасная дама вернёт мне тридцать экю золотом и мою одежду. Как же я домой-то возвращаться буду?
— А об этом надо было думать раньше, когда играли с большими ставками, — отчеканил Филипп. — Фьора, верни этому человеку его деньги и одежду, — велел он строго уже мне.
Было немного жаль расставаться с выигранным добром, но муж так гневно смотрел на меня, что пришлось повиноваться.
Я и Джон обменялись пожеланиями друг другу всего самого наилучшего и вероятно обменивались бы ещё долго, если бы Филипп не вывел меня под руку за двери таверны.
— О чём ты вообще думала, когда распивала вино в компании малознакомого мужчины? — отчитывал меня Филипп, ведя к карете. — А потом трупы таких как ты находят в реке с перерезанным горлом… да ещё и в кости играли!
— Вот это да! — воскликнула я, перебив мужа и указывая пальцем в небо. — Филипп, ты только посмотри — три луны на небе!
— Ага, — отозвался он хмуро, взяв меня на руки, донеся до кареты и усадив в неё, сев рядом со мной, — все шесть. Это ж надо было так напиться, Фьора! Это был последний раз, когда я куда-нибудь отпускал тебя одну! — заявил он мне, грозя указательным пальцем.

Опустив голову, я делала вид, что мне стыдно, хотя подлинного стыда не было. Кажется, мне удалось вызвать гнев в собственном муже. Глядишь, он придёт к необходимому для меня выводу, что ему не по пути с женщиной, распивающей спиртное в таверне и играющей в азартные игры. Начало положено. Вот так постепенно мне удастся довести своего супруга до ручки и он сам побежит к Римскому папе просить развода со мной.
Я обдумывала планы, как устроить Филиппу «сладкую жизнь», возница стегнул хлыстом лошадей и карета тронулась, увозя нас из этого города.
_________________

 » Глава 27. Селонже. POV. Филипп

До моего родного дома мы добрались за две недели.
Родные места встретили нас сияющим солнцем в безмятежном голубом небе. Настроение у меня было отличное, как раз под стать ясной погоде.
Сердце радостно забилось, когда показались десять караульных башен, черепичные крыши которых блестели на солнце, охраняемые вооружёнными людьми, высокие прочные стены и массивная центральная башня, устремлённая в небо, словно гигантский вытянутый палец.

Карета изредка подрагивала на ухабах, но это нисколько не беспокоило Фьору, которая мирно дремала, облокотившись об меня. Серые глаза её были закрыты, чёрные волосы немного истрепались. На нежных губах Фьоры играла довольная улыбка. Лицо её излучало умиротворение. Фьора немного походила на ангела или святую с церковных фресок. Во сне она казалась ещё более хрупкой и уязвимой, но это лишь на первый — поверхностный взгляд. С оружием моя жена управляется очень умело, в чём я наглядно убедился.
В этой слабой на вид прекрасной молодой женщине таилась необычайная внутренняя сила, благодаря которой она выстояла под гнётом того, что на неё обрушилось.
По вине омерзительной дряни Иеронимы Пацци и предателя Марино Бетти Фьора лишилась обожаемого отца, оказалась низвергнутой на самое дно и стала изгоем, столкнулась с ханжеством и лицемерием представителей духовенства, подвергалась унижениям и выслушивала в свой адрес оскорбления, над ней висел смертный приговор, она была куклой для битья в тюрьме — что стало причиной её бесплодия в столь юном возрасте и долгое время находилась в зависимости от полоумного монаха-расстриги, стала убийцей поневоле — защищаясь от пытавшегося убить её обезумевшего кузена.
Лишь благодаря поддержке любящих её людей она не сошла с ума от всего пережитого ею.

Не удивляет, почему в её серых как зимнее небо глазах лишь пустота, а лёд сковал сердце. Когда мне и Фьоре случалось встретиться взглядами, меня как будто обдавало холодом. Этот взгляд не мог принадлежать молодой и красивой женщине, скорее древней иссохшей старухе, которая уже одной ногой в могиле. Обличье юной женщины, но постаревшая на целую жизнь душа — вот что стало с той Фьорой, которую я знал и люблю.

Фьора ещё так молода, но ей уже пришлось немало выстрадать в её семнадцать лет. Чувство вины разъедало меня изнутри, как разъедает железо ржавчина. Забери я супругу с собой в Бургундию, она была бы в безопасности.
Мне следовало плюнуть на этот пункт идиотского договора с Франческо Бельтрами — не искать больше встреч с Фьорой. Я должен был похитить жену из родного дома, но ни за что не оставлять в этом осином гнезде. Ей бы не довелось оказаться в Аду, в который превратилась её жизнь стараниями подлых и жестоких людей.

Эта гадкая тварь Иеронима лишилась бы возможности шантажировать Франческо Бельтрами, мой тесть был бы жив и Фьора бы не стала круглой сиротой. На её долю не выпало бы столько зла, она бы не заледенела сердцем и душой. Не потеряла бы веры в бога, добро, любовь и справедливость. Этого бы не случилось, будь я рядом с ней тогда, когда Фьора в этом остро нуждалась.
Выросшая в холе и неге, привыкшая любить и видеть этот мир светлым и радостным, она столкнулась с его уродливой изнанкой.
Такая добрая, солнечная, светлая и жизнерадостная, искренняя и чистая, Фьора оказалась смешана с грязью, научившись лгать, изворачиваться, ступать по трупам и использовать людей в своих целях. Насквозь пропиталась ядом ненависти и цинизмом. В этом нельзя винить её — вся ответственность на тех, кто исковеркал ей жизнь и душу.
Увы, притворству она научилась у меня, что прискорбно. Я ведь обманом женился на ней. Не единожды испытывал чувство жгучего стыда за то, что пустил в ход шантаж. Фьора любила меня и доверяла мне, а я нанёс ей глубокую рану без ножа.

Она угодила в тюрьму по лживому обвинению в колдовстве, ей грозила смертная казнь через сожжение живьём на костре. Не видя иного выхода, Фьора обольстила испанского монаха, воспылавшего к ней страстью, и была вынуждена лгать ему о своей любви, чтобы выжить. Когда Фьора рассказала мне о том, как монах пытался её утопить, мои пальцы сжимались в кулаки сами собой, в душе клокотала ярость. Попадись мне этот монах, вряд ли бы я смог удержаться от убийства. Игнасио Ортеге повезло, что он в тюрьме стараниями Фьоры.

Мимолётно мне вспомнилась выходка супруги. Я уже не злился на жену за её поступок, когда мы останавливались в одном городке, близ Селонже, и когда Фьора напилась в таверне с каким-то незнакомым мужчиной. Страшно подумать, чем могло бы всё для неё кончиться, не найди я её в том заведении. Как будто я не знаю, зачем иные подозрительные личности подсаживаются к женщинам и угощают их вином! О чём только она думала? Сперва мне хотелось надавать ей по шее за её поведение, но эта решимость рухнула. Я не чувствовал себя способным поднять руку на Фьору. У меня эта рука скорее отсохнет. То время, прошедшее со дня нашей разлуки, она только и видела, что насилие, которое изведала сполна. Фьора и так хлебнула немало горя. Много жестокости пришлось испытать этой стойкой и сильной женщине.

Несмотря на то, что мы проводили вместе ночи всё то время, что были в пути, я не чувствовал, что душою Фьора со мной. Да, она вела себя со мной как пылкая любовница, даря незабываемое наслаждение, но между нами была высокая стена отчуждения. И в том, что моя жена возвела эту стену, виноват я.
». я согласна, тем более, что мне некуда деваться», — никак не выходила у меня из головы сказанная Фьорой фраза. Она больше не любит меня, а вернулась только потому, что не знает, куда ей идти.
Осознавать, что я и Фьора стали чужими друг другу людьми, было очень больно, но надежда вновь заслужить её любовь и доверие жила во мне, подпитывая силы.

Считая её погибшей, я лишь тогда осознал, насколько дорога мне эта женщина. Фьора стала моим наваждением, запала мне в душу и вошла в сердце, вросла в него, как врастает дерево в землю. Без неё солнце в небе светит не так ярко, еда и вино не имеют вкуса и жизнь кажется пустой. Только Фьора наполняла её смыслом.
Если есть хоть крохотный шанс возродить то, что погребено под пеплом, я его не упущу. Я не терял надежды на то, что Фьора придёт в себя. Тепло домашнего очага, внимание, забота, нежность, любовь и ласка, покой, жизнь в достатке и безопасности среди тех, кому она дорога… Может быть, это растопит лёд, сковавший сердце Фьоры, она оттает, вновь научится жить полной жизнью и доверять.
Я не в силах воскресить из мёртвых её доброго и благородного отца, не могу вернуть её в прежнюю беззаботную жизнь, когда Фьора ещё жила в палаццо Бельтрами и не знала меня. Не в моей власти повернуть ход времени вспять и изменить прошлое. Но я дал клятву самому себе сделать всё возможное для счастья женщины, вручившей мне свою судьбу в монастыре Сан-Франческо во Фьезоле. Фьора моя законная жена, она имеет право на мою заботу и защиту, на мне лежит ответственность за неё.
Костьми лягу, но не допущу, чтобы моя жена скиталась или голодала, подвергалась опасности и была игрушкой в чьих-то руках. Фьора будет жить той жизнью, которую заслуживает: в уважении, почёте, безопасности, любви и богатстве. В Селонже будет прекрасная, милосердная и умная госпожа. Хочется верить, что мы сможем быть счастливы вместе.

Карета подъехала к подъёмному мосту. Возница протрубил в рог и караульный опустил мост, по которому мы проехали.
Фьора продолжала дремать даже тогда, когда коляска подъехала к замку. Какая же она всё-таки соня.
— Фьоретта, проснись, — прошептал я ей на ухо, поцеловав в шею, — мы приехали, родная.
— Что, уже? — прозвучал сонно её вопрос. — Мы приехали?
— Да.
— А так хотелось поспать, — Фьора досадливо усмехнулась.
— Сколько можно спать? — я легонько ущипнул жену за носик. — Ты изображаешь белку в спячке?
— Да, — Фьора потёрла кулачками глаза и поправила причёску.
Выйдя из кареты, я помог выйти Фьоре, которая поражённо и с любопытством осматривала всё, что её окружает.
— Тебе здесь нравится? — спросил я жену, погладив её пальцы.
— Да, вполне, — был её ответ, — замок красивый, мне очень нравится…
— Надеюсь, тебе будет хорошо здесь.
Держась за руки, мы поднялись по ступеням на крыльцо. Я постучал в массивные двери, которые открыл дворецкий Оливье.
— С возвращением вас, граф, — Оливье чуть поклонился и принял из моих рук наши с Фьорой плащи, повесив их на вбитые в стену гвозди. — Могу я знать, кто эта прекрасная дама с вами?
— Оливье, эта прекрасная дама — Фьора де Селонже, моя жена и твоя госпожа.
— Моё почтение, мадам графиня, — Оливье склонился в поклоне перед Фьорой и поцеловал её руку.
Фьора улыбнулась, велев дворецкому встать.
— И я рада встрече, Оливье, — прозвучали приветливо слова молодой женщины.
— Оливье, перенесите вещи из кареты в мою спальню, — отдал я распоряжение, которое дворецкий тут же бросился исполнять.
— Филипп, с приездом вас!
Подняв голову, я увидел спускающуюся по лестнице Беатрис. Фьора тоже обернулась в её сторону.
— Здравствуйте, сестра, — поприветствовал я невестку, — выглядите прекрасно.
— Благодарю за комплимент, Филипп, — Беатрис кивнула, улыбнулась и подошла к нам. — Так вы прибыли не один! — удивилась женщина, дружелюбно глядя на мою жену. — Вы не представите нас друг другу?
— Беатрис, познакомьтесь с Фьорой, моей супругой. Фьора, это Беатрис — жена моего покойного брата Амори, — представил я их друг другу.
— О, я видела вас, когда приезжала в Селонже! — воскликнула Фьора. — Я надеялась застать в замке моего мужа, но его не было.
— Рада знакомству с вами, дорогая, — проворковала Беатрис, взяв Фьору за руки и улыбаясь ей.
— Поверьте, это взаимно. А теперь извините меня, я немного притомилась в дороге, — Фьора одарила свояченицу улыбкой и отняла свои руки. — Филипп, где спальня?
— Как отдохнёте с дороги, спускайтесь в столовую. Фантина приготовит вкусный ужин, — сказав это, Беатрис удалилась наверх.
Пока мы шли по коридорам замка в мою — вернее, теперь в нашу — комнату, Фьора с интересом рассматривала висевшие на стенах гобелены и портреты моих предков, постоянно спрашивая, кто на них изображён.
Переступив порог спальни, она какое-то время мерила шагами комнату и смотрела в окно. Я закрыл за нами дверь.
— Ты не хочешь тут ничего поменять? — спросил я жену.
— Не хочу.
— Комната не кажется тебе мрачной?
— Не кажется. Всё сделано со вкусом. Как раз тот случай, когда прекрасное в строгом.
Фьора легла на кровать и обняла подушку, закрыв глаза. Присев рядом с ней, я провёл рукой по её волосам и поцеловал в висок, накрыв покрывалом. Она отдыхала после утомительной дороги, а я сидел на краю кровати, гладил спящую жену по голове и любовался ею.
Проспала Фьора немного, но проснулась заметно приободрённой. Причесавшись и заплетя волосы в косу, она довольно оглядела себя в зеркале.
— Фьора, ты прекрасно выглядишь, пойдём, — взяв её за руку, я вышел с ней из комнаты, вдвоём мы спустились в столовую, где уже был накрыт стол.
Кухарка Фантина приготовила яблочный пирог, дразнящий ноздри запахом свежей выпечки. Беатрис уже сидела за столом и пила маленькими глотками вино из своего бокала. Я занял своё место во главе стола, Фьора же села рядом с Беатрис.
За ужином, с аппетитом уплетая пирог и попивая вино, мы обсуждали политическую обстановку, искусство, налоги, будущий урожай. Беатрис расспрашивала Фьору о её родине и детских годах, об увлечениях. Фьора охотно делилась с ней тем, что моя невестка хотела узнать.
Беатрис нашла замечательную рассказчицу, а моя жена — благодарную слушательницу. Быстро, однако, они поладили.
— Моя дорогая, у вас такой чудесный белый цвет лица, — сделала Беатрис комплимент Фьоре.
— Спасибо, приятно это слышать, — поблагодарила её Фьора, отпив из своего бокала немного вина.
— В чём же ваш секрет? — полюбопытствовала Беатрис.
— Право же, секрет очень прост — месяц в тюремной камере по обвинению в колдовстве, — ответила Фьора с ироничной улыбкой и продолжила доедать свой кусок пирога.
Беатрис смущённо опустила глаза, я ощутил щемящую грусть в груди. Наивно полагать, что из её памяти когда-нибудь изгладятся воспоминания о том Аду, который Фьоре пришлось пережить.
Эта фраза, брошенная Фьорой, свела на нет непринуждённую атмосферу вечера. Остаток ужина прошёл в напряжённой тишине, которую никто не решался разорвать.

После ужина мы разошлись по своим спальням. Переодевшись в ночную рубашку, я подошёл к окну и закрыл ставни. Фьора переоделась в сорочку и расплела косу. Отвязав от своей ноги кинжал в ножнах, она положила оружие под подушку.
— Ты спишь с кинжалом? — спросил я упавшим голосом.
— Да, а что? — Фьора пожалал плечами.
— Но это не нормально — спать с оружием, — я присел на край кровати и привлёк жену к себе.
— Для меня — нормально, — недовольно проговорила она.
— Фьора, здесь — в Селонже, теперь твой дом, где ты в безопасности, — сказал я, поцеловав её в лоб, — а у себя дома не спят с оружием.
— Палаццо Бельтрами — мой дом, — упрямо прошептала Фьора, поджав губы.
— Я сожалею, но был. — Уложив Фьору в кровать и накрыв одеялом, я поправил ей подушку. — Теперь твой дом — Селонже, где ты отныне госпожа. Доброй ночи, любимая.
— И тебе того же, — Фьора закрыла глаза и повернулась на бок, спрятав руки под подушку.
Я прилёг рядом с женой, обняв её.
Спустя не столь уж и долгое время Фьора уснула. Губы её тронула улыбка. Что она такого хорошего видит во сне? .
Может быть, ей снится родная Флоренция и живой отец? Кто знает…
Фьора спала крепким сном, а я ещё полночи с ужасом думал о том, что ещё такого кошмарного могло случиться с молодой женщиной, что она спит с кинжалом.

Утро нового дня встретило меня яркими солнечными лучами, бьющими прямо в глаза — ставни были открыты. Фьоры рядом не было. Наверно, она уже давно проснулась. На столе лежал свёрнутый в рулон листок пергамента. Я развернул его и прочёл содержимое. Записка была от Фьоры, в которой она сообщала, что ушла прогуляться с Беатрис. Это хорошо, что между двумя женщинами зародилась взаимная симпатия. Надеюсь, что дружба с её свояченицей поможет Фьоре быстрее привыкнуть к новому дому.
Сняв рубашку и повесив её на спинку кресла, я переоделся в свою повседневную одежду и обул сапоги.

Наскоро перекусив хлебом с сыром, я закрылся у себя в кабинете и наводил порядок в бумагах. Не самое весёлое занятие, конечно, но кроме меня это никто не сделает. Сортировка бумаг отняла у меня пару часов, но всё было сделано надлежащим образом — все документы разложены по порядку.
Закончив заниматься бумагами, я разведал обстановку в Селонже. Радовало то, что в городке всё благополучно и никто не бедствует. Крестьяне не жаловались на управляющего, притеснений над ними никто не учиняет.
Взяв с собой несколько егерей, я решил прочесать лес. Воздух тут свежее, прохладнее. Шелестят тревожимые ветром листья деревьев, выводят свои трели птицы. Прекрасное место, дышащее покоем и умиротворением. Вот только настроение подпортили два браконьера, которых поймали за охотой на косулю. Главный егерь предложил высечь их на городской площади, но я ограничился тем, что велел выгнать этих людей из города, пригрозив им повешением, если попадутся снова. Одно дело, если голодный бедняк убивает животное в графских владениях, чтобы накормить свою семью. Его можно понять. Но с браконьерами, которые продают добычу на рынке, у меня разговор короткий.

Домой я вернулся лишь под вечер, уставший и злой. Фьору и Беатрис я застал в гостиной. Моя невестка сидела на табурете в перламутровой тунике, делающей её похожей на молодую гречанку. Фьора сидела за мольбертом и старательно срисовывала женщину. Я не мог не улыбнуться при виде этой картины.
— Беатрис, не вертитесь, — проговорила Фьора, склонившись ниже над холстом, — а то портрет криво получится.
— Я постараюсь, дорогая, — пообещала ей Беатрис.
— Я смотрю, ты нашла себе занятие? — обратился я к жене.
Фьора немного отвлеклась от рисования и повернула голову в мою сторону.
— Хочу подарить Беатрис её портрет, — Фьора вновь вернулась к рисованию.
— У тебя очень хорошо получается, милая, — высказал я своё мнение. Ответом мне была довольная улыбка супруги.
— Фьора очень талантлива, — Беатрис поправила локон.
— Приятного вечера, — пожелал я им, поднялся по лестнице наверх и проследовал в свой кабинет. Чуть отодвинув от стола кресло, я плюхнулся в него, но тут же с диким воплем подскочил со своего места, потому что приземлился на нечто очень острое. Послышалось недовольное шипение. Приглядевшись, я узрел ежа, который до того, как я на него сел, чувствовал себя вполне вольготно в моём кресле. Выставив свои колючки, зверёк продолжал на меня шипеть, скаля зубки.
— Как ты вообще тут взялся? — я смотрел на ежа, скрестив руки на груди.
Издали я уловил звук чьих-то быстрых шагов. Дверь в мой кабинет открылась, порог переступила Фьора.
— Филипп, что случилось? Мне показалось, что я слышала крики… — она взволнованно теребила ожерелье на шее.
— Тебе не показалось. Фьора, это что? — спросил я её, указывая пальцем на свернувшегося в клубок ежа.
— Ёж. Его зовут Стефан.
— Что это ёж, я и так вижу. Что он здесь делает и откуда взялся?
— Сегодня я и Беатрис гуляли в лесу, где нашли Стефана. Я решила взять его с собой. Он уснул у тебя в кабинете, вот я и оставила его там.
— Фьора, отнеси Стефана туда, где ты его нашла.
— Пожалуйста, — Фьора умоляюще заглянула мне в глаза, взяв ёжика на руки и прижав к груди, — можно его оставить?
— При условии, что ты будешь держать ежа подальше от моего кабинета.
— Обещаю! — воскликнула она, вновь заглянув мне в глаза. — Спасибо. Я пойду, а то меня Беатрис ждёт, — молвила Фьора, открыв дверь, и вышла, закрыв её за собой.
— И зачем она только этого ежа сюда приволокла? — задал я риторический вопрос, тяжело опустившись в кресло и подперев голову рукой. — Главное, чтобы Фьора была довольна. Надеюсь, в постель она этого зверя не притащит…
_________________

 » Глава 28. "Великий" повар. POV. Фьора

Этой ночью мой новый питомец Стефан спал со мной и Филиппом, который был не в восторге от этой идеи. Я лежала на боку, повернувшись спиной к мужу, и ласково поглаживала зверька по его довольно острым колючкам. Стефан довольно пофыркивал, а я скармливала ему мясо. Ёж поглощал съестное с большим аппетитом.
— Фьора, обязательно было ежа в постель к нам тащить? — слышится недовольный вопрос Филиппа.
— Я не понимаю, тебе чем-то мешает Стефан? — я села на кровати, обиженно выпятив нижнюю губу. — Почему ты так его не любишь? Он же просто очарователен.
— Я вовсе не питаю нелюбовь к твоему ежу, — спустив рукав моей сорочки, Филипп поцеловал меня в плечо, — просто домашним животным нечего делать в хозяйской постели.
Неожиданно ёжик выставил колючки и зашипел, демонстрируя свои острые зубки.
— Ты только посмотри на него, — муж усмехнулся и погладил меня по голове, — похоже, что я ему не нравлюсь.
— Ещё бы, ты же на него сел, когда он спал, к тому же хочешь выгнать из кровати.
— Потому что не надо таскать животных в кровать.
— Мой бедняжка Стефан, — я взяла на руки ёжика и спустила его на пол, — не любят тебя в этом доме.
Я слезла с кровати, вышла из комнаты и спустилась вниз. На кухне я нашла блюдце, в которое налила молока. Вернувшись обратно в спальню, я поставила угощение перед Стефаном, который тут же принялся лакать жидкость. Взяв свою подушку, я положила её на пол рядом с кроватью, после чего положила на подушку ежа. Мой питомец уснул, едва я опустила его на подушку.
— Спи, мой маленький, — прошептала я ласково, погладив спящего Стефана.
— Фьора, милая, а ты на чём спать будешь? — спросил меня супруг.
— Ты обо мне не беспокойся, — ответила я уклончиво, забираясь под одеяло и прижимаясь к мужу, подложив его руку себе под голову. — Доброй ночи, — проронила я сонным голосом, зевнув и закрыв глаза, отдавшись целиком во власть Морфея, чувствуя, как рука благоверного нежно гладит меня по голове и как его губы касаются моих лопаток.
Эта ночь принесла мне только радостные видения. Во сне я видела живого отца, свой родной палаццо Бельтрами на берегу реки Арно, где я выросла, и мою наставницу и гувернантку Леонарду с Хатун, балы, устраиваемые Лоренцо Великолепным.
Мне снилось то счастливое и безоблачное время, когда я была ещё ребёнком и беззаботно носилась по улицам с уличными мальчишками, ныряла в реку с моста Понте Веккио. Когда играла в саду своего дворца с Кьярой и Хатун. Мне приснилось, как отец учил меня играть в шахматы, когда мне было восемь лет. Помню, как я обижалась, стоило мне заметить, что отец поддаётся мне.
Жаль, что нельзя вернуть отца в мир живых или поменяться с ним местами.
Но один сон мне запомнился очень хорошо. Мне привиделось, что Филипп всё-таки дал мне развод и отпустил меня на все четыре стороны, я стала свободной от уз брака и была вольна делать со своей жизнью всё, что мне угодно.
В этом моём сне Филипп после развода со мной жил своей жизнью, а я своей. Он в Бургундии, я — во Франции. Сон был настолько сладок, что мне даже не хотелось просыпаться. Но я всё-таки проснулась от шороха, который производил Стефан.
Было раннее утро, замок утопал в предрассветных сумерках, солнце ещё не взошло. В открытые окна веяло лёгкой прохладой. Филипп спал, зарывшись лицом в мои волосы и крепко прижимая к себе. С его тонких губ не сходила довольная улыбка.
Тихонько выскользнув из его объятий, я ушла в кухню, откуда вернулась с новой порцией мяса для ежа. Зверёк съел свой завтрак за считанные минуты.
Сняв сорочку, я небрежно бросила её на кресло и переоделась в своё зелёное платье, купленное в Париже, и обулась в домашние туфли.

Взяв ежа на руки, я вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. Стефан спокойно сидел у меня на руках, пока я бродила по замку, исследуя каждую комнату и любуясь картинами на стенах.
Замок Селонже — родной дом моего мужа, место, где он родился и вырос. Филипп сказал мне, что теперь это мой дом, где я полновластная госпожа. Но вот только ощущения, что Селонже — мой дом, у меня не было. Я не чувствовала себя здесь на своём месте и казалась сама себе инородным предметом в жизни своего супруга.
Быть может, мне удастся добиться развода мирными способами. Вдруг мне удастся убедить мужа, что я неподходящая для него пара? Вдруг какая-нибудь другая женщина затмит меня? Хотя бы Беатрис. Она ещё молода, прекрасна и добра. В такую не составляет труда влюбиться. У меня родился замысел убедить Филиппа развестись со мной и жениться на Беатрис.
Словно чувствуя моё плохое настроение, ёжик лизнул мою руку, чем отвлёк меня от невесёлых дум.
Пройдя в коридор, я сняла с гвоздя плащ и накинула на плечи.
Решив немного прогуляться в саду, я никак не ожидала, что буду там не одна. Похоже, что Беатрис тоже не спалось. Белокурая красавица была одета в фиолетовое платье и обута в такого же цвета домашние туфли, волосы собраны в аккуратный пучок. Молодая женщина поливала из лейки кусты земляники.
— Доброе утро, Беатрис, — поприветствовала я её, — как вы спали?
Моя свояченица прервала своё занятие и обернулась.
— Доброе утро, Фьора. Спасибо, спала я хорошо. А вы, моя дорогая?
— Тоже не могу пожаловаться. Я смотрю, вам не спится?
— Я привыкла рано вставать.
— У вас очень красивый сад, — я опустила ежа на землю.
Стефан принюхивался и осматривался вокруг себя.
— Спасибо, — Беатрис продолжила поливать землянику.
Закончив, молодая женщина подошла к Стефану и погладила его. Животное радостно фыркало.
— Беатрис, можно вам задать глубоко личный вопрос? — я взяла свояченицу за руку и увлекла за собой к скамье. Стефан был занят тем, что поедал слизней, захвативших землянику.
— Конечно, моя дорогая, — Беатрис ласково улыбнулась мне.
— Скажите, вы любите Филиппа? — дрожал мой голос от волнения.
— Простите, что вы сказали? — Беатрис удивлёнными глазами смотрела на меня.
Я повторила заданный вопрос.
— В Филиппа трудно не влюбиться: он красив, отважен, обаятелен, справедлив и добр…
— Беатрис, вы так и не ответили мне: любите ли вы его? — я крепче сжала руку родственницы.
Дивное личико Беатрис покрыла бледность, даже губы побелели.
— Что с вами? — встревожилась я, глядя на неё.
— Да, я люблю его, — она грустно улыбнулась. — Ума не приложу, как вам удалось так точно попасть в цель…
— Так это же замечательно, Беатрис! — воскликнула я радостно, крепко обняв её. — Дело в том, что я не люблю своего мужа и хочу развода. Со мной Филипп не будет счастлив, но вы именно та женщина, с которой ему будет хорошо. Прошу вас, помогите мне убедить Филиппа развестись со мной!
— Увы, Фьора, ничем не могу вам помочь, — Беатрис покачала головой, — Филипп любит не меня. Не в моей власти сделать так, чтобы он разлюбил вас, а уж на развод никогда не согласится.
Я поникла головой, не найдя, что сказать Беатрис.
— К тому же, — продолжала она, — родители нашли мне хорошего мужа. Знатного рода, богат и хорош собой, показал себя на поле боя прекрасным воином. Его зовут Дени де Круа, он вдовец и один растит пятилетних близняшек. Надеюсь, мне удастся поладить с его дочерьми.
— А вы? — спросила я. — Вы его любите? Вы сами хотите замуж?
— Не стану нарушать планы, продуманные моими родителями. Я скоро уезжаю.
— Мне будет недоставать вас, — прошептала я грустно.
— Я буду писать вам. Вы и Филипп сможете даже приезжать ко мне в гости. Моя дорогая, вы такая понурая. Не хотите ли прогуляться со мной?
— С удовольствием! — я чмокнула Беатрис в щёку и взяла на руки устроившегося у моих ног Стефана.

Беседуя обо всём на свете, я и Беатрис гуляли по лесу, наслаждаясь тишиной, дыша свежим воздухом и любуясь тем, что нас окружало: устремлёнными вверх вековыми деревьями, пролетающими над нами птицами, приветствующими занимающуюся зарю, пробегающими по ветвям белками.
Беатрис познакомила меня с одной пожилой женщиной по имени Бертрада, одиноко живущей в лесной хижине. Несмотря на отталкивающую наружность — маленькие зелёные глаза, крючковатый нос с бородавкой, недовольно сжатые губы и реденькие волосы — Бертрада оказалась приятным человеком. Она жила в лесу совсем одна, изредка выходя из своей лачуги в городок. Ни детей, ни внуков у неё нет. Жилище старухи многие обходили десятой дорогой. Среди жителей Селонже бытовало мнение, что Бертрада — колдунья лишь потому, что она занималась врачеванием, готовя настойки на травах от различных болезней, живя обособленно от побаивающихся её людей. Перед тем, как покинуть пропахшую травами хижину Бертрады, я приобрела у неё — в тайне от Беатрис — настойку на травах, чтобы не забеременеть, которую тут же выпила до дна.

Домой мы вернулись к обеду в весьма приподнятом настроении, довольные.
Кухарка Фантина — рыжеволосая и полноватая немолодая женщина доброй наружности — испекла отменный сырный пирог, который был нами съеден с большим аппетитом. Стефан сидел у меня на коленях, лакомство перепадало и ему. Только Филипп мягко выговаривал мне, что животным не место за столом. На его слова я отвечала лишь тем, что дарила ему улыбки и пожимала плечами.

«Ничего, я смогу убедить Филиппа, что нам не по пути», — думала я, попивая мятный отвар с сахаром и заедая долькой апельсина.

После обеда Беатрис удобно устроилась в гостиной, сидя в кресле и читая «Божественную комедию» Данте. Стефан дремал у неё на коленях. Филипп просто бродил по замку, а я проникла на кухню, пока Фантина не видела. В моей голове родился новый план — продемонстрировать мужу, какая я ужасная хозяйка. Вдруг подействует — и Филипп решит, что ему не нужна супруга, у которой руки растут из того места, на котором она привыкла сидеть. Найдя книгу с рецептами, я решила приготовить жареного фазана. Кончилось всё тем, что я будто бы случайно устроила пожар на кухне. На запах гари сбежались служанки и Фантина с моим мужем.
Общими усилиями пожар удалось потушить и никто не пострадал, если не брать в рассчёт сгоревшего фазана. Тараканы в моей голове устраивали праздник, а я притворялась напуганной. Мой благоверный держал меня в объятиях и гладил по спине, целуя в макушку.
— Ты точно не обожглась? — звучала неподдельная тревога в вопросе Филиппа, обхватившего руками моё лицо и целующего меня в лоб. — С тобой всё хорошо?
Я ничего не отвечала, а только кивала головой, глядя на дымящегося фазана.
— Слава богу, что вы не пострадали, мадам, — Фантина взяла противень с горелым фазаном и направилась к двери, — наверно, даже собаки не станут это есть.
Женщина и служанки ушли. Я и Филипп остались одни.
— Никудышная из меня хозяйка, — заключила я, пожав плечами, — даже еду по-человечески приготовить не могу. Зачем тебе в качестве жены такая неумеха?
— Никто и не требует от тебя, чтобы ты готовила, — Филипп приподнял за подбородок моё лицо и поцеловал в кончик носа. — К тому же любят не за это. Господи, Фьора, я так испугался за тебя!
Я даже опомниться не успела, как муж крепко прижал меня к себе.
Но я вырвалась от него и опрометью бросилась вон из кухни, буквально взлетела вверх по лестнице и закрылась в нашей спальне, где вымещала зло на подушке, пиная её ногами.

Лишь вечером я покинула комнату и спустилась в гостиную. Беатрис по-прежнему сидела и читала. Стефан спал, уткнувшись мордочкой в её платье. Филипп занимался тем, что приводил в порядок свои вещи.
Ничего не говоря, я опустилась на ковёр рядом с креслом, которое занимала Беатрис, погладив спящего у неё на коленях ежа.
— Фьора, не расстраивайся из-за того, что твой фазан не удался, — говорил мой супруг, начищая доспехи, — не всегда всё сразу получается.
— Я и не расстраиваюсь, — проронила я, вставая и направляясь в кухню, откуда слышался гром кастрюль и сковородок.
Наверняка сейчас прислуга готовит ужин.
Вот и отлично, думала я, потирая руки и хихикая. Дверь на кухню открылась. Я успела спрятаться за угол как раз в тот момент, когда из кухни вышла Фантина. Едва кухарка скрылась из моего поля зрения, я прошмыгнула на её территорию. Очевидно, что Фантина решила побаловать нас вкусной бараниной.
Недолго думая, я высыпала в блюдо пол солонки соли. Еле сдерживая смех, я представляла лицо мужа, когда он попробует мой кулинарный шедевр. Но послышались тяжёлые шаги кухарки. Я кинулась прочь из кухни в столовую и села рядом с Беатрис, улыбнувшись сидевшему во главе стола мужу.
Стефан лакал молоко из блюдца рядом с моим стулом.
Ужина долго ждать не пришлось. Всё это время я глядела по сторонам и болтала ногами под столом, предвкушая, что будет дальше.
Служанка разложила мясо по тарелкам и удалилась, оставив поднос с ужином на столе.
— Кстати, я тоже принимала участие в готовке ужина, — заметила я как бы между прочим.
— Да неужели, Фьора? — Беатрис отпила немного вина из бокала. — Надеюсь, обошлось без пожара?
— Да, Беатрис, всё обошлось благополучно, — заверила я её.
— И всё-таки я не понимаю, почему тебя так интересуют домашние дела, — Филипп отрезал ножом кусочек мяса от своей порции.
— Может я и плохая хозяйка, но хочу научиться вести дом, — я состроила самое невинное выражение лица, на которое только была способна.
Стоило Беатрис и Филиппу съесть по кусочку мяса, как их лица перекосило.
— Вам нравится? — поинтересовалась я.
— Ты умница, вот только капельку пересолила, — Филипп упорно делал вид, что эта баранина съедобна, чтобы не расстраивать меня.
Беатрис кивала, обильно запивая пищу бургундским вином, что было в её бокале. Мне даже стало немного жаль мою бедную свояченицу и собственного мужа. Любопытства ради я откусила кусочек от того, что лежало в моей тарелке. Боже мой, это и в самом деле невозможно есть — слишком солёное. И это ещё мягко сказано. Моей стряпнёй можно насильно преступников закармливать, тем самым выбивая из них показания. Чтобы избавиться от кошмарного вкуса во рту, я хлебнула немного вина из своего бокала.

Ближе к ночи, когда я уже собиралась отходить ко сну и играла со Стефаном в спальне, порог комнаты переступил Филипп. Взяв ежа на руки, я села на край кровати и в упор смотрела на мужа.
— Ты что-то хотел мне сказать? — задала я вопрос, наивно хлопая глазами.
— Да, хочу. Учиться чему-то новому для себя — хорошее желание. Но впредь учись готовить, если тебе это так нравится, под присмотром Фантины. Так мне будет за тебя спокойнее. Я не хочу, чтобы ты сгорела живьём и спалила замок.
— Филипп, скажи, неужели тебе так нужна жена, у которой руки растут из того места, на котором она сидит?
— Прекрати на себя наговаривать, — оборвал он меня строго.
— Но ведь это правда, — возразила я, опустив ёжика на пол.
— Фьора, — Филипп присел рядом и приобнял меня за плечи, — поверь, я люблю тебя такой, какая ты есть, и мне совершенно неважно, что ты не умеешь готовить, — прошептал он мне на ухо, увлекая на подушки.
«Любишь такой, какая есть? Что ж, ты сам напросился, Филипп де Селонже», — думала я, распаляясь от умелых ласк мужа и страстных поцелуев, рождающих во мне негу и томление. Несмотря на то, что я питала к мужу искреннюю ненависть, мне нравилось делить с ним постель и получать от этого удовольствие.
Лишь задёрнутый полог кровати был безмолвным свидетелем той ночи, что мы провели вдвоём.
_________________

 » Глава 29. Повседневная жизнь. POV. Филипп

С того дня, когда Фьора поразила всех своими необычайными способностями к поварскому искусству, протекла одна неделя. Фантина, уступив настойчивым просьбам Фьоры, согласилась учить её готовить, изредка сетуя, что знатной даме не пристало самой заниматься готовкой. Получалось у Фьоры, если быть честным, плохо. Но я и Беатрис делали вид, что всё приготовленное Фьорой съедобно, чтобы не огорчать её. Под присмотром Фантины пожаров Фьора больше не устраивала.

За это время уже вся домашняя прислуга и крестьяне с управляющим были в курсе, что отныне Фьора их госпожа.
О том, что Фьора — моя жена, знали и мои вассалы. Кто-то был искренне рад за меня, некоторые отнеслись без особого энтузиазма, а иные восприняли это нерадостно — особенно те, чьи дочери были на выданье.
Тем не менее они прониклись симпатией и уважением к моей жене, были очарованы ею. Фьора буквально покорила их. Помимо красоты, моя супруга обладала обаянием, незаурядным острым умом, изысканными манерами, была блестяще образована и талантлива, общение с ней приносило удовольствие.

Подданные полюбили её за лёгкий и добрый нрав.
Беатрис крепко сдружилась с Фьорой и часто находилась в её обществе, чему они обе радовались. От одной мысли, что скоро Беатрис уезжает, чтобы выйти замуж за мужчину, выбранного её родителями, мне становилось немного грустно. Всё-таки Беатрис была членом моей семьи, я воспринимал её как сестру. Хочется верить, что Беатрис обретёт в браке счастье, которое заслуживает. Она молода и очень красива, не век же ей быть одной после гибели моего брата.
Моя жена, зная, что скоро ей предстоит разлука с той, кого она считала своей подругой, стремилась как можно больше времени проводить с Беатрис.
Они вместе гуляли по окрестностям Селонже, взяв с собой Стефана, занимались садом, пропадали в большой замковой библиотеке, играли в шахматы, Фьора рисовала картины для Беатрис и учила её фехтованию.
Особую радость мне доставляло наблюдать, как невестка и супруга тренируются во владении оружием, лязг которого разносится на весь сад. В пылу учения щёки Фьоры озарял румянец, выбившиеся из пучка чёрные волосы прилипали к вспотевшему лбу, серые глаза горели азартом, губы трогала улыбка. В такие моменты она казалась мне ещё прекраснее, ещё пленительнее.

Каждую ночь, оставшись в спальне наедине, я и Фьора предавались тому, что приносило удовольствие нам обоим. У меня не было сил и желания противиться её пылу, красоте и юности. Фьора опьяняла сильнее, чем вино. Да и как противостоять этой обольстительной сирене? Страсть затмевала разум. И было непонятно, кто над кем властвовал. Вот только я не был уверен, что Фьорой движут чувства ко мне — скорее желание подчинить меня себе. Она темпераментная женщина, которая не может без плотской любви, а я для неё лишь тот, кто оказывается поблизости, когда ей этого хочется.
К принесённому ею из леса ежу Стефану у неё больше тёплых чувств, чем ко мне, что обидно. Горько было видеть в глазах любимой женщины лишь пустоту, когда наши взгляды встречались. Ночью мы делили ложе, уступая голосу страсти. Днём Фьора держалась со мной отстранёно. И в том, что мы с Фьорой чужие люди, полностью моя вина. Я не чувствовал, что Фьора любит меня и доверяет мне. Да и как можно питать не омрачённую любовь и доверять, если однажды обжёгся?

Беатрис уехала домой к своим родителям через три дня. Перед тем, как сесть в карету, которая умчит её из Селонже, молодая женщина тепло распрощалась со мной и Фьорой. Они расцеловали друг друга в обе щёки на прощание и обнялись.
— Филипп, Фьора, — Беатрис окинула ласковым взглядом меня и Фьору, усаживаясь в карету, — живите дружно. Я буду писать вам так часто, как только смогу.
Карета тронулась, увозя Беатрис.

После отъезда свояченицы Фьора ходила как в воду опущенная. Она слонялась по замку унылым привидением, держа на руках своего ежа Стефана и прижимая его к груди. Часто засиживалась допоздна в библиотеке за книгами, коих было много, безвылазно сидела дома. Фьора успела привязаться к Беатрис и теперь, когда та была далеко, очень по ней скучала.
— Я рассталась с Хатун и Леонардой, а теперь и с Беатрис, — Фьора тяжко вздохнула и опустила голову.
— Хочешь, мы напишем письмо Леонарде, а когда она поправится — пошлём за ней? — моя рука мягко легла на плечо Фьоры.
— Очень хочу! — оживилась молодая женщина.
Не успел опомниться, как она порывисто обняла меня и уткнулась личиком в мой колет, а я, объятый чем-то напоминающим радость, гладил её по голове, слегка прикасаясь губами к макушке. Впервые она сама обняла меня. Может быть, мои надежды не напрасны, вдруг ещё не всё потеряно?
У меня в кабинете мы вместе составили письмо Леонарде, в котором Фьора поведала о своей уехавшей подруге, Стефане и кулинарных опытах. В письме Фьора написала, что очень скучает по своей наставнице, любит её и желает ей скорейшего выздоровления.
Письмо мы отправили с гонцом в Париж.

Я старался уделять Фьоре как можно больше внимания, как бы много у меня ни было повседневных дел. Помогал ей совершенствоваться в фехтовании. Вытаскивал на прогулки по нашим владениям, чтобы она не сидела постоянно дома. Покупал различные подарки, чтобы поднять настроение жене. Новых платьев, обуви и украшений много не бывает. Мне хотелось, чтобы у Фьоры было всё самое лучшее, увы — к подаркам она относилась равнодушно. Расспрашивал Фьору о её жизни задолго до того, как мы поженились.
Никогда бы не подумал, что моя прекрасная супруга в детстве была сущим чертёнком. Фьора поведала мне о своём отце, при этом в глазах её читалось неподдельное обожание. Я узнал о покойном синьоре Бельтрами очень много хорошего и даже пожалел, что у меня не было возможности получше узнать его. Наверно, я и мой тесть смогли бы поладить, если бы я сватался к Фьоре без шантажа. Увы, но теперь я этого никогда не узнаю, потому что Франческо Бельтрами больше нет.

Как-то раз мне надо было проверить, как обстоят дела на рынке. Решил взять с собой и Фьору, чтобы она немного развеялась. Погода установилась ясная, солнечная. В такие тёплые дни нечего сидеть в четырёх стенах. На рынке Фьора купила себе немного сладостей и вуаль. Когда мы возвращались обратно домой, я заметил, что Фьора пристально смотрит в сторону, сжав кулаки и прикусив нижнюю губу. Мышцы лица её дрожали, серые глаза полны слёз, и эти слёзы стекали из глаз по щекам, оставляя за собой дорожки. Проследив за направлением взгляда супруги, я узрел молодую пару. По одежде заметно, что они крестьяне. Мужчина и женщина шли бок о бок, счастливо улыбаясь, смеясь и переговариваясь. На плече молодого человека сидел розовощёкий белокурый мальчик на вид двух лет. Молодая мать показывала козу пальцами, что смешило ребёнка. Эти люди представляли собой истинную картину семейного счастья.
Я ощутил, как у меня что-то больно кольнуло в груди. В голове крутились слова Фьоры, что она бесплодна, сказанные ею, когда мы три дня как выехали из Парижа. По милости избивших её в тюрьме подонков она не может иметь детей — и это в семнадцать лет… А вид счастливой пары с прелестным малышом довёл её до слёз.
— Фьора, милая, иди ко мне, — привлёк я к себе жену, крепко обняв её за плечи, уводя подальше от этой пары. — Я представляю, как тебе тяжело. Ты не отчаивайся, наверняка есть способ вылечить твоё бесплодие. Быть может, Деметриос знает…
— Деметриос сейчас занят королём Людовиком, — выдавила из себя через силу Фьора, пряча лицо, уткнувшись в мой камзол. Плечи её дрожали.
— Поверь, моя ненаглядная, у нас с тобой ещё будут дети, — шептал я, гладя жену по голове, чтобы успокоить.
— Я смотреть на детей не могу, всё во мне переворачивается…
— Пошли домой, родная.
В полном молчании мы добрели до дома…

Потихоньку я вводил супругу в курс дел имения, чтобы она смогла управлять им в моё отсутствие. Фьора схватывала всё налету, вникая в дела довольно быстро — ум у неё живой и пытливый.
Сейчас мы находились в моём кабинете. Я смотрел в окно на проплывающие по небу облака. Фьора сидела за столом и внимательно вчитывалась в документы. Стефан спокойно сидел на подушке возле кресла. Неожиданно в мою голову прилетела идея, как расшевелить Фьору.
— Моя родная, отвлекись на минутку.
Фьора подняла голову, глядя на меня.
— Как ты смотришь на то, чтобы устроить небольшой праздник и пригласить гостей? — спросил я жену.
В глазах Фьоры зажглись искорки радости, на лице появилась счастливая улыбка.
— Праздник? — Фьора вертела в руках перо. — Мне нравится твоя идея…
_________________

 » Глава 30. Будь на моей стороне. POV. Фьора

Услышав из уст своего мужа слово «праздник», я едва не подпрыгнула от радости, но сдержалась, всего лишь вертя в руках перо, улыбнувшись и сказав, что идея мне нравится. Сколько себя помню, я всегда любила праздники, будь то балы, даваемые Лоренцо Великолепным во дворце Медичи или те торжества, которые устраивал для меня отец в честь моих дней рождения. Леонарда всегда по такому случаю пекла огромный пирог и, вместе с домашней прислугой, украшала дом цветами. На празднество приглашались все дети, с которыми я была в приятельских и дружеских отношениях.
Ни один мой день рождения не обходился без моей верной подруги Кьяры Альбицци. Конечно же в числе приглашённых оказывались Доменико Аккайоли, Лука Торнабуони и Пьетро Пацци. Вот мне была потом забота следить, чтобы Доменико и Лука не донимали Пьетро своими подковырками и злобными шуточками насчёт физического уродства юного Пацци. Внешнее уродство — не беда. Гораздо хуже, когда душа безобразнее наружности.

Искренне сопереживая Пьетро, я всегда защищала его от издевательств сверстников как умела. Естественно, Пьетро с негодованием отвергал мою помощь, считая позорным для себя, что за него заступается девчонка — к тому же младше его на три года. Вот только теперь Пьетро мёртв, а клан Пацци сто процентов ополчился против меня и мне в родную Флоренцию въезд заказан.

Лоренцо приглашал на балы дворян и буржуа. Нанятые музыканты играли на лютнях и арфах, роскошный зал освещали множество свечей, приглашённые люди разбивались на пары. Царит атмосфера лёгкости, непринуждённости и веселья. Из глубин моей памяти всплыл тот день, когда отец взял меня с собой на праздник, устраиваемый Лоренцо Медичи, где я и познакомилась со своим будущим мужем. Вспомнилось, как сеньор Лоренцо пригласил меня на танец, после которого мне больше не хотелось танцевать ни с кем другим.
Румянец окрашивал щёки и кровь в венах горела огнём, в висках стучало. Мысленно я вернулась к своему отъезду из Флоренции и тому поцелую, подаренному мной Лоренцо на прощание. Уж не знаю, доведётся ли мне ещё хоть раз с ним встретиться или тот поцелуй окажется последним, что останется в памяти.

И вот Филипп предлагает мне устроить праздник и пригласить гостей. Мне его идея понравилась. Не трудно догадаться, что моим мужем движет желание как-то порадовать и отвлечь меня.
Ясно как день, что он видит во мне едва ли не святую мученицу. Несчастную девушку с искалеченной, изломанной душой, потерявшую веру в людей. Только дурак не заметит в графе де Селонже стремления искупить вину передо мной, изгладить тяжёлые воспоминания обо всех перенесённых горестях.
Из положения, в котором я пребываю сейчас, нужно учиться извлекать для себя выгоду.
Чувство вины за былые дурные поступки в отношении моего отца и меня, и за обрушившиеся на мою с отцом головы несчастья, гложет моего супруга. При умении и желании по этому его больному месту можно наносить удары.

Наверное, Филипп думает, что праздник меня повеселит и развлечёт. За все те дни, прожитые в Селонже, я от мужа кроме добра, ничего не видела. Филиппу нравилось проявлять ко мне щедрость, преподнося в подарок изысканные наряды, головные уборы, вуали и обувь, а также шикарные украшения. Но я была равнодушна к подаркам, не было даже и тени радости.
Большой замок, что золотая клетка, о прутья которой бессознательно хочется убиться, богатые украшения и обновы многим знатным дамам на зависть, обручальное кольцо на пальце с родовым гербом — точно пудовые кандалы.

Большую часть своего свободного времени муж посвящал мне. Вместе мы разбирали в его кабинете важные документы и делились воспоминаниями о той жизни, которую вели до свадьбы. Гуляли по окрестностям Селонже или в лесу, взяв с собой Стефана. Филипп даже почти не возмущался, когда я брала ёжика с собой спать. Да и зверёк перестал с ним дичиться.

Мой благоверный учил меня фехтованию и говорил, что для меня хорошо бы нанять учителя, когда он сам уедет сражаться за дело Карла Смелого. В последнее время мне стали чаще сниться кошмары. То мне привидится, что монах Ортега сбежал из тюрьмы, разыскал меня, подкараулил в лесу и заколол тем самым кинжалом, который я ему подбросила в Нотр-дам. Или сон, что Иеронима выжила и вместе со всем кланом Пацци привязывает меня к трупам Марино Бетти и Пьетро, после закапывая в землю.
Обычно после таких «радужных» сновидений я просыпалась от собственных криков и в холодном поту. Тогда Филипп брал меня на руки, крепко прижимая к себе и тихонько укачивал как ребёнка, шепча на ухо нечто успокаивающе и целуя в макушку. Помогало прийти в себя после увиденных кошмаров.
Именно этого я всегда хотела, вверяя ему всю себя, преклонив у алтаря колени в монастыре Сан-Франческо во Фьезоле и с выражением нескрываемой радости на лице слушая молитву пожилого настоятеля. Мне хотелось любви, заботы и тепла, единения чувств и жара объятий — всего того, что зовут счастьем замужней жизни. Правда, откуда мне было знать в ту пору, что мечты о тепле и счастье — лишь глупый мираж, эфемерный и сладкий обман, оставивший после себя горький привкус разочарований и сожалений?

Зря, видимо, понадеялась, что едва знакомый супруг всегда будет мне крепкой опорой, поддержкой, защитой. Я слепо верила, что Филипп и есть тот, кого судьба послала на моём пути, чтобы сделать счастливейшей женщиной на земле.
Жестоко ошибалась, думая, что муж никогда не оставит лицом к лицу с одиночеством, отчаянием, страхом и болью. Сама попалась в эту паутину, умирала и возродилась теперь демоницей мщения.

Ни счастья, ни тепла не нашла я с тем мужчиной, рядом с которым о них грезила.
Столько долгих дней жила этой красивой и глупой небылью, пока не всплыла на поверхность истинная причина, почему Филипп взял меня в жёны…
Не любовь, но трудно поддающаяся контролю страсть, которую не терпелось утолить, да сто тысяч флоринов золотом от моего отца — для нужд Карла Смелого.

Но в ту пору я была слишком наивной и неопытной юной девушкой, чтоб понять, что любви в нём и не было, мне это привиделось, приснилось…
Даже если выбранный мною путь мести, который никогда не бывает прямым, за покойных родителей приведёт меня в никуда, в могилу или на эшафот — не важно, какое это имеет значение? Что моему мужу за дело до этого? Ему было наплевать на то, что у меня на душе и в сердце, что из себя представляют мои мозги. Он хотел от меня только моего тела и денег от моего отца для спонсирования военных походов этого трижды проклятого и чёртова Карла Бургундского! Где тут искренняя и страстная любовь ко мне?! Так и хотелось всё это, что взрывает мою голову, вывалить на Филиппа, всё ему в лицо высказать наболевшее и сжегшее мне сердце в кучку пепла. Но я молчала, верная своему плану через постель Филиппа подобраться как можно ближе к Карлу Смелому и отомстить за моих родителей. Герцог сполна ответит мне за пролитую палачом на эшафоте кровь Жана и Мари де Бревай!
Как бы Филипп ни старался уверить, что любит меня и я ему дорога, я-то догадываюсь об истинной причине, что его со мной держат только чувство вины и жалость. Нет ни малейшего желания унижать себя такого рода союзом. Тем не менее, всё же придётся, раз через него решила поближе подобраться к герцогу Бургундскому и воздать за кончивших жизнь на плахе кровных отца и мать.

Все эти ласка, забота, любовь и тепло… я хотела всего этого раньше — до всех исковеркавших меня событий.
Теперь уже не надо, спасибо. Я сожжена дотла морально, так что обойдусь без тепла огня в очаге, от моих сердца и души сейчас осталась жалкая кучка пепла и золы. Никогда и ничего не бывает слишком поздно, бывает только уже даром ни на кой чёрта не надо. Вот так и у меня получилось с собственным мужем. Где этого благородного Робин Гуда и Ланселота раньше носило, когда я отчаянно нуждалась в защите и вела безжалостную борьбу за моё выживание не на жизнь, а на смерть, и вышла из этих битв с изувеченной донельзя душой?!
Я не представляю, как мне с Филиппом прожить на одной территории хоть один месяц и не придушить его ночью подушкой. Особенно, когда он решил именно сейчас вытянуть из меня правду.
Ишь, чуткий и заботливый какой! Раньше надо было ко мне это проявлять. Теперь уже не надо.
— А я пью настойки, чтобы от тебя не забеременеть, — ляпнула я первую пришедшую в голову правду.
— Я знаю, с Бертрадой дружишь не ты одна. — Заявил мне Филипп.
— И про Игнасио Ортегу я тебя не обманула ни единым словом.
— Я знаю. Фьора, я люблю тебя и всегда буду на твоей стороне. Даже если правда виновата ты. Потому что моя жена ты! — без предупреждения меня сгребли в охапку и прижали к себе! — Всегда так будет, Фьора, всегда!
«А может, мне правда с ним пожить? Думаю, он изменился. К лучшему. Вот только одна проблема — как от его хватки освободиться?» — думала я, блаженствуя в мужних объятиях.

Примечание к части
Названием главы я обязана песне "Будь на моей стороне" Кошки Сашки
_________________

 » Не одна - бонус

Ознаменованием конца этого непростого дня стал отполыхавший своё кроваво-лилово-алый закат. Через открытые ставни окна веяло приятной прохладой, что стало спасением после изнуряющей летней жары угасшего дня и испепеляющего солнца.
Август именно этой удушающей жарой давал понять, что своими правами никогда не преминет воспользоваться в полной мере.
Переделав все повседневные дела, мой муж этой ночью был полностью в моей власти. Хотя, после этой чёртовой войны — развязанной этим чёртовым герцогом Карлом Бургундским, мой супруг теперь пожизненно мой. Окончательно, без оговорок. Мой — и всё тут, никому не отдам. Никаким Карлам Смелым, ни Людовикам XI, ни уж тем более всяким Мариям Бургундским.
Наконец-то ни с кем не придётся делить своего мужа, что я больше никогда не останусь одна. Когда-то я ненавидела Филиппа настолько сильно, аж до дрожи по всему телу. Представляла, как заеду ему по голове табуреткой — и насмерть. Рисовала в своём воображении, как оставляю лезвие кинжала в его груди. Куда же девались все мои планы, стоило Филиппу один раз меня сгребсти в охапку и сказать, что он любит меня и всегда будет на моей стороне, даже если правда вина на мне? Слабачка. Я сдалась, отступилась, стоило ему меня пригреть.
Где все мои мечтания о мести теперь, когда Филипп крепко прижимает меня к себе, приникает в поцелуе к губам и закрытым глазам, пока меня трясёт от ужаса после всего увиденного во сне? Снова привиделась выжившая после устроенного Игнасио Ортегой пожара, моя тётка Иеронима Пацци — источник всего того, что исковеркало меня. Иеронима опять с помощью своих людей привязывала меня к полуразложившимся трупам своего сына Пьетро и любовника Марино Бетти.
Всё ещё вздрагивая и всхлипывая, сбивчиво шепча мольбы не оставлять меня одну, я цеплялась за Филиппа, который пытался меня успокоить — закутав в одеяло и укачивая.
Вкрадчивый ласковый шёпот на ухо, поглаживания по голове. Уверения, что он здесь, рядом со мной и всё будет хорошо.
Странно. Пока Филипп воевал за дело Карла Смелого, а я тихо и спокойно жила в себе в Селонже, эти сны меня не посещали, но сейчас вернулись. Но, просыпаясь от своих кошмарных сновидений в спальне замка Селонже, мне было отрадно уже то, что я не одна.
Немного отойдя после кошмара, я крепче прильнула к мужу, а он коснулся губами моего лба.
— Опять эти твои ужасные сны с участием твоей тётки? — вопрос Филиппа скорее походил на утверждение.
— Да, снова эти сны. Ты ведь будешь здесь со мной? — насилу я уняла бешеное биение сердца.
— Да, Фьора, да, — шептал мне пылко на ухо Филипп, поудобнее устраивая у себя на руках и целуя в макушку. — Я здесь, с тобой. Так будет всегда.
Пригревшись, я ощутила, как тело наполнило тёплое и приятное покалывание, меня клонило в сон.
Весь кошмар с закапыванием меня, привязанную к трупам, лишь сон. Я в Селонже, со мной рядом мой муж. Теперь так будет всегда. Я больше не одна.
_________________

Однако же, милая леди, приключения неугомонной особы из Флоренции снова Вас поджидают в новых главах, и я надеюсь, Вас порадует то, что в итоге станет с Фьорой, как сложится её жизнь.
_________________