Джулия Куин. "Потерянный герцог Уиндхэм"

чудесный перевод надеюсь на продолжение
_________________

Ветер, ты умничка))))))))) Не могла бы ты мне скинуть английский текст, плиииззз))))))))) Буду очень признательна)
___________________________________

Отличный перевод!
Заинтриговали. Хочу продолжение!!!!

Куин, УРА!!! Ветер спасибочки тебе ОГРОМНОЕ за то, что взялась за перевод.
_________________

Ой, как хочется продолжение, vetter!!!! Ты же нас не бросишь теперь?

Спасибо, девочки! Я постараюсь, хотя для меня это довольно трудоемкое занятие.
Есть еще вторая глава, но ждем, что скажет Июль - она бета-ридер

Здорово!!! Романы Куин всегда меня радуют!!! А тут новенький!!! Ветерок, спасибо!
_________________

Девочки. пыхтю-пыхтю! Сегодня - кровь из носу закончу! вчера а то не успела...
_________________

Ветер Я получила ))) не волнуйся )))
___________________________________

 » Глава 2, 3

Кое-что подправлено в первой главе.

*******************************************

Глава вторая

Несколько часов спустя Грейс сидела на стуле в коридоре около спальни вдовы. Она была так утомлена и ничего так не хотела, как заползти в свою собственную кровать, где, она была совершенно уверена, будет метаться и ворочаться, не в состоянии заснуть, несмотря на изнеможение. Но вдова была так расстроена и звонила столь часто, что Грейс, наконец, сдалась и принесла стул к ее спальне. За прошлый час она принесла вдове (которая не поднималась с постели) связку писем, спрятанных в глубине запертого ящика, стакан теплого молока, стакан бренди, другую миниатюру ее давно умершего сына Джона, шейный платок, который явно обладал своего рода сентиментальной ценностью, и другой стакан бренди, чтобы заменить тот, который вдова опрокинула, с тревогой отправляя Грейс за шейным платком.
Прошло примерно десять минут с последнего вызова. Десять минут бездействия, когда она сидела на стуле и ждала, размышляя, размышляя...
О разбойнике.
О его поцелуе.
О Томасе, нынешнем герцоге Виндхэме, которого она считала другом.
О давно умершем среднем сыне вдовы и человеке, который, очевидно, имел с ним сходство. И его имя.
Его имя. Грейс протяжно, беспокойно вздохнула. Его имя.
Боже милостивый!
Она не сказала этого вдове. Она стояла неподвижно посреди дороги, наблюдая, как разбойник мчался прочь в свете неполной луны. Только когда он скрылся, она, наконец, подумала, что ее ноги вполне способны передвигаться, и пора направить их домой. Нужно было развязать лакея и позаботиться о кучере, а что касается вдовы - она была так явно расстроена, что даже не жаловалась, когда Грейс размещала раненого кучера с нею в карете.
Затем она присоединилась к лакею на месте кучера и повезла всех домой. Она не имела большого опыта управления лошадьми, но вполне могла справиться.
Она должна была справиться. Не было никого, кто сделал бы это за нее. Это было то, на что она была способна.
Управлять. Что-то делать.
Она привезла их домой, нашла того, кто позаботится о кучере, затем занялась вдовой, и все время думала: “Кто это был?”
Разбойник. Он сказал, что его когда-то звали Кэвендиш. Мог ли он быть внуком вдовы? Ей сказали, что Джон Кэвендиш умер, не оставив потомства, но он был бы не первым молодым дворянином, который засоряет местность внебрачными детьми.
Если исключить то, что он сказал, что его зовут Кэвендиш. Или скорее звали Кэвендиш. Это означает...
Грейс в смятенье покачала головой. Она так устала, она едва соображала, и все же единственное, что она еще могла делать, это думать. Что это значит, если имя разбойника было Кэвендиш? Может незаконный сын взять имя отца?
Она понятия не имела. Она никогда прежде не встречала бастарда, по крайней мере, не такого благородного происхождения. Но она знала других, которые изменили свои имена. Сын викария, например, жил с родственниками, будучи маленьким, а когда в последний раз приезжал навестить их, он взял себе другую фамилию. Таким образом, наверняка, незаконный сын мог назвать себя любым именем, которым ему бы захотелось. И даже если это не было бы юридически обосновано, то разбойник не посчитался бы с такой мелочью, не так ли?
Грейс коснулась своего рта, пытаясь притвориться, что она не дрожит от волнения при воспоминаниях, промчавшихся в ее памяти. Он поцеловал ее. Это был ее первый поцелуй, а она не знала, кем он был.
Она помнила его аромат, она помнила теплоту его кожи и бархатную мягкость его губ, но она не знала его имени.
По крайней мере, не полностью.
- Грейс! Грейс!
Грейс поднялась. Она оставила дверь приоткрытой так, чтобы лучше слышать вдову, и быть достаточно уверенной, что ее снова вызывают. Вдова явно все еще расстроена - она редко использовала имя Грейс. Так тяжелее было обращаться к ней в требовательной манере, в отличие от мисс Эверсли.
Грейс помчалась назад в спальню, пытаясь не выглядеть утомленной и обиженной, в то время как произносила:
- Чем могу быть полезна?
Вдова сидела в кровати, точнее, не совсем сидела. Она, практически, лежала, только ее голова опиралась на подушки. Грейс подумала, что так ужасно неудобно, но в последний раз, когда она попыталась улучшить ее положение, та едва ее не покусала.
- Где Вы были?
Грейс не думала, что вопрос требовал ответа, но, тем не менее, сказала:
- Возле Вашей двери, мэм.
- Вы мне понадобились, чтобы кое-что мне принести, - сказала вдова, выглядевшая не столько властной, сколько взволнованной.
- Что Вы хотите, Ваша милость?
- Я хочу портрет Джона.
Грейс уставился на нее непонимающе.
- Да не стойте же там! - вдова практически кричала.
- Но, мэм, - возразила Грейс, отступив назад, - я принесла Вам всем три миниатюры, и...
- Нет, нет, нет, - выкрикивала вдова, ее голова качалась взад и вперед на подушках. - Я хочу портрет. Из галереи.
- Портрет, - эхом отозвалась Грейс, была половина третьего утра, и, возможно, она заболела от истощения, но ей показалось, что ее только что попросили снять портрет в натуральную величину со стены и пронести его два лестничных марша в спальню вдовы.
- Вы знаете его, - сказала вдова. - Джон стоит рядом с деревом, и его глаза искрятся.
Грейс мигала, пытаясь осознать это.
- Я думаю, такой только один.
- Да, - сказала вдова, ее голос почти сорвался от нетерпения. – У него блестящие глаза.
- Вы хотите, чтобы я принесла его сюда.
- У меня нет другой спальни, - огрызнулась вдова.
- Очень хорошо. - Грейс сглотнула. О господи, как она собирается это сделать? - Это займет немного времени.
- Только подставьте стул и сдерните проклятую картину вниз. Вам нет необходимости...
Грейс рванулась вперед, поскольку тело вдовы забилось в судорогах кашля.
- Мэм! Мэм! – говорила она, обвивая вокруг нее свою руку, чтобы усадить ее вертикально. - Пожалуйста, мэм. Вы должны попытаться быть более спокойной. Вы сделаете себе больно.
Вдова несколько последних раз кашлянула, сделала большой глоток теплого молока, затем выругалась и выпила вместо него свое бренди. И она полностью пришла в себя.
- Я сделаю больно Вам, - она с трудом дышала, поставив стакан назад на ночной столик, - если Вы не принесете мне этот портрет.
Грейс сглотнула и кивнула.
- Как пожелаете, мэм. - Она выбежала, опустившись по стене коридора, как только оказалась вне поля зрения вдовы.
Вечер так прекрасно начинался. А теперь посмотрите на нее. Ей целились пистолетом в сердце, ее поцеловал человек, чье место, уж точно, на виселице, и теперь вдова хотела, чтобы она вступила в схватку с портретом в натуральную величину на стене галереи.
В половине третьего утра.
- Она платит мне явно не достаточно, - бормотала Грейс в такт своему дыханию, спускаясь вниз по лестнице. – Не может существовать достаточно денег...
- Грейс?
Она резко остановилась, споткнувшись на нижней ступеньке. Большие руки немедленно нашли ее плечи и поддержали. Она осмотрелась, даже притом, что знала, кто это может быть. Томас Кэвендиш был внуком вдовы. Он был также герцогом Виндхэмом и, таким образом, несомненно, самым влиятельным человеком в округе. Он жил в Лондоне почти так же часто, как и здесь, но Грейс, на самом деле, очень хорошо его узнала за те пять лет, что была компаньонкой вдовы.
Они были друзьями. Это была странная и совершенно неожиданная ситуация, учитывая различие в их положении, но они были друзьями.
- Ваша милость, - сказала она, несмотря на то, что он давно просил называть его по имени, когда они были в Белгрейве. Она устало кивнула ему, он отстранился и опустил свои руки. Было слишком поздно, чтобы задумываться над титулами и обращениями.
- Почему, черт возьми, Вы так активны? - спросил он. – Сейчас уже более двух часов ночи.
- На самом деле, более трех, - рассеянно поправила она, и затем... святые небеса, Томас!
Ее застали врасплох. Что она должна сказать ему? Должна ли она вообще что-нибудь говорить? Она бы не скрыла тот факт, что на нее и вдову напали разбойники, но она не была уверена, должна ли рассказать, что у него может быть двоюродный брат, разгуливающий по дорогам, лишая местное дворянство их ценностей.
Однако если подумать, этого не могло быть. И, конечно же, не имело смысла напрасно его беспокоить.
- Грейс?
Она встряхнула головой.
- Я сожалею, что Вы сказали?
- Почему Вы блуждаете по дому?
- Ваша бабушка нехорошо себя чувствует, - сказала она. И затем, так как она отчаянно хотела изменить тему разговора: - Вы поздно вернулись.
- У меня были дела в Стэмфорде, - сказал он резко.
Его любовница. Если было бы что-то еще, он не был бы так уклончив. Это странно, тем не менее, сейчас он был здесь. Обычно он отсутствовал всю ночь. Грейс, несмотря на свое респектабельное происхождение, была прислугой в Белгрейве, а потому была посвящена почти во все сплетни. Если герцог отсутствовал всю ночь, она обычно знала об этом.
- У нас был … захватывающий вечер, - сказал Грейс.
Он смотрел на нее выжидающе.
Она колебалась, и затем... действительно, ничего не случится, если она расскажет об этом.
- На нас напали разбойники.
Его реакция была моментальной.
- Боже милостивый, - воскликнул он. - Вы в порядке? А моя бабушка?
- Мы обе целы, - заверила его Грейс, - хотя наш кучер получил удар по голове. Я взяла на себя смелость предоставить ему три дня, чтобы поправиться.
- Конечно. - Он на мгновение закрыл глаза, выглядя очень огорченным. - Я должен извиниться, - сказал он. – Мне следовало бы настоять, чтобы Вы взяли более чем одного слугу для эскорта.
- Не глупите. Это не Ваша ошибка. Кто бы подумал... - Она прервала себя, так как действительно, не было никакого смысла в поисках виновного. - Мы невредимы, - повторила она. - Это - все, что имеет значение.
Он вздохнул.
- Что они взяли?
Грейс сглотнула. Она не могла сказать ему, что они украли только кольцо. Томас никогда не был идиотом, он задался бы вопросом почему. Она широко улыбнулась, решив, что неопределенность – это то, что надо.
- Немного, - сказала она. – У меня вообще ничего. Я полагаю, что было очевидно, что я женщина без средств.
- Бабушка должна быть безумно зла.
- Она немного расстроена, - сказала Грейс уклончиво.
- На ней были ее изумруды, не так ли? - Он покачал головой. - Старая летучая мышь нелепо привязана к этим камням.
Грейс не стала ругать его за характеристику его бабушки.
- Она, действительно, была в изумрудах. Но спрятала их под подушкой сиденья.
Он выглядел пораженным.
- Она спрятала?
- Я спрятала, - поправила Грейс, несклонная разделять славу. - Она кинула их мне прежде, чем они ворвались в карету.
Он слегка улыбнулся, затем, после минуты несколько натянутой тишины, сказал:
- Так Вы не сказали, почему Вы все еще на ногах так поздно. Вы заслуживаете отдыха.
- Я … э … - Казалось, не было никакого способа избежать с ним разговора. К тому же, на следующий день он, наверняка, заметил бы массивное пустое пятно на стене галереи. - У Вашей бабушки странное желание.
- Все ее желания странные, - немедленно ответил он.
- Нет, это... хорошо... - Грейс смотрела раздраженно. Как она до этого дошла? - Я полагаю, что Вы захотите помочь мне вынести картину из галереи.
- Картину.
Она кивала.
- Из галереи.
Она снова кивнула.
- Я полагаю, что она просит один из тех небольших квадратных натюрмортов.
- С вазами с фруктами?
Он кивнул.
- Нет. - Когда он не ответил, она добавила: - Она хочет портрет Вашего дяди.
- Которого?
- Джона.
Он кивнул, слегка улыбаясь, но без тени юмора.
- Он всегда был ее любимцем.
- Но Вы никогда не знали его, - сказала Грейс, потому что то, как он это произнес – почти провозгласил, звучало так, словно он был этому свидетелем.
- Нет, конечно, нет. Он умер прежде, чем я родился. Но мой отец рассказывал о нем.
По выражению его лица было видно, что он не желал более обсуждать этот вопрос. Грейс не могла представить, что еще сказать, тем не менее, она продолжала стоять, ожидая, когда он соберется с мыслями.
Что он, очевидно, и сделал, потому что повернулся к ней и спросил:
- Это портрет в натуральную величину?
Грейс представила себя снимающей его со стены.
- Боюсь, что так.
Мгновение казалось, что он может пойти в галерею, но затем лицо его отвердело, и он превратился в грозного, неприступного герцога.
- Нет, - сказал он твердо. - Вы не получите ее для нее этим вечером. Если она хочет перетащить эту чертову картину в свою комнату, она может утром попросить лакея.
Грейс хотела улыбнуться его защите, но она была слишком утомлена. И помимо этого, с тех пор, как она поселилась у вдовы, она давно научилась следовать по пути наименьшего сопротивления.
- Уверяю Вас, сейчас я ничего так не хочу, как удалиться, но легче сразу же выполнить ее приказ.
- Абсолютно нет, - сказал он властно, и не ожидания возражений, повернулся и пошел вверх по лестнице. Грейс наблюдала за ним одно мгновение, а затем, пожав плечами, отправилась в галерею. Не может же быть, что так трудно снять картину от стены?
Но она успела сделать всего десять шагов до того, как услышала, что Томаса окликнул ее.
Она вздохнула, останавливаясь. Она должна была знать его лучше. Он был столь же упрям, как и его бабушка, хотя он и не ценил бы сравнение.
Она развернулась и пошла назад той же дорогой, когда услышала, что он снова ее зовет.
- Я уже здесь, - сказала она раздраженно. – Будьте любезны, не разбудите весь дом.
Он закатил глаза.
- Не говорите мне, что Вы собирались снять картину.
- Если я этого не сделаю, то она будет звонить мне всю ночь, и тогда сегодня заснуть мне не удастся.
Он сощурил глаза.
- Смотрите на меня.
- Зачем? - спросила она, сбитая с толку.
- Сорвите шнур ее звонка, - сказал он, устремляясь наверх с вновь обретенной решимостью.
- Сорвать ее … Томас! - Она бежала позади него, но конечно не могла поспеть за ним. - Томас, Вы не можете!
Он обернулся. Затем усмехнулся, и было в этом что-то тревожное.
- Это - мой дом, - сказал он. - Я могу делать все, что хочу.
И пока Грейс переваривала услышанное своим измученным сознанием, он зашагал через зал в комнату его бабушки.
- Что, - она услышала, что он оборвал шнур, - Вы думаете, что Вы делаете?
Грейс испустила вдох и поспешила за ним, входя в комнату в то время, когда он говорил:
- О боже, с Вами все в порядке?
- Где мисс Эверсли? - спросила вдова, ее глаза отчаянно метались по комнате.
- Я здесь, - заверила ее Грейс, выйдя вперед.
- Вы принесли его? Где портрет? Я хочу видеть моего сына.
- Мэм, сейчас слишком поздно, - Грейс попытался оправдаться. Она медленно двигалась вперед, хотя и не была уверена зачем. Если вдова начнет говорить о разбойнике и о том, что он похож на ее любимого сына, она будет не в состоянии остановить ее.
Но тем не менее, находясь поблизости, она, по крайней мере, сохраняла иллюзию, что может предотвратить несчастье.
- Мэм, - снова сказала Грейс, мягко, мягко. Она бросила на вдову осторожный взгляд.
- Вы можете приказать лакею принести ее Вам утром, - сказал Томас, несколько менее властно чем прежде, - но я не позволю мисс Эверсли заниматься такой тяжелой работой, и уж конечно, не в середине ночи.
- Мне нужна картина, Томас, - сказала вдова, и Грейс, почти дотянулась до нее, чтобы взять ее руку. Она казалась огорченной. Она казалась старой. И она совершенно не походила на саму себя, когда произнесла: - Пожалуйста.
Грейс поглядела на Томаса. Он выглядел обеспокоенным.
- Завтра, - сказал он. - Первое же, что для Вас сделают, если Вы этого желаете.
- Но...
- Нет, - прервал он. - Я сожалею, что на Вас напали сегодня вечером, и я, конечно, сделаю все, что необходимо - в пределах разумного - чтобы обеспечить Вам комфорт и здоровье, но это не включает причудливые и несвоевременные требования. Вы понимаете меня?
Они смотрели на друг друга так долго, что Грейс захотелось выйти. Тогда Томас резко сказал:
- Грейс, идите спать. - Он не обернулся.
Грейс задержалась еще на мгновение, ожидая неизвестно чего - может возражений от вдовы? Удара молнии за окном? Когда ничего не последовало, она решила, что более уже ничего не может сделать этим вечером, и оставила комнату. Пока она медленно шла через зал, она могла слышать их спор - ничего неистового, ничего страстного. Но она и не ждала этого. Характеры Кэвендишей излучали холод, и они, с большей вероятностью, нападут с замораживающей колкостью, чем с горячими слезами.
Грейс дышала глубоко и неровно. Она никак не могла к этому привыкнуть. Она провела в Белгрейве пять лет, но все же раздражение и негодование, которые проскакивали между Томасом и его бабушкой, до сих пор потрясали ее.
И хуже всего было то, что не было даже никакой причины! Однажды, она осмелилась спросить у Томаса, почему они так презирали друг друга. Он только пожал плечами, говоря, что это было всегда. Она не любила его отца, Томас утверждал, что его отец ненавидел его, а сам он, возможно, прекрасно обошелся бы без любого из них.
Грейс была ошеломлена. Она думала, что семьи создаются, чтобы любить друг друга. В ее семье так и было. Ее мать, ее отец... Она закрыла глаза, сдерживая слезы. Она готова была расплакаться. Возможно, потому что устала. Она больше не плакала о них. Она потеряла их - она всегда будет переживать их потерю. Большая зияющая пустота поселилась в ней после их.
А теперь... что ж, она нашла новое место в этом мире. Это не было то, чего она ожидала, и это не было то, что планировали для нее ее родители, но оно дало ей пищу и одежду, и возможность время от времени видеть своих друзей.
Но иногда, поздно вечером, когда она лежала в своей постели, ей было так тяжело. Она знала, что не должна быть неблагодарной - она же жила в замке, святые небеса. Но она не была рада этому. Ни неволе, ни фальшивым отношениям. Ее отец был сельским джентльменом, ее мать - любимицей местного общества. Они воспитали ее в любви и радости, и иногда, когда они вечером сидели перед камином, отец мог вздохнуть и сказать, что она вынуждена будет остаться старой девой, поскольку, конечно же, не было ни одного мужчины в графстве, который был бы достаточно хорош для его дочери.
И Грейс рассмеялась бы и сказала:
- А как насчет остальной части Англии?
- И там тоже!
- Во Франции?
- О боже, нет.
- В Америке?
- Вы пытаетесь убить Вашу мать? Вы знаете, что она начинает страдать морской болезнью, как только видит берег.
И все они, так или иначе, знали, что Грейс выйдет замуж за кого-то тут же в Линкольншире, где она и будет жить, или, по крайней мере, совершать лишь короткие поездки куда-то недалеко, и она будет счастлива. Она нашла бы то, что нашли ее родители, потому что никто не ожидал, что она выйдет замуж по какой-либо другой причине кроме любви. У нее были бы дети, и ее дом был бы полон смеха, и она была бы счастлива.
Она считала себя самой удачливой девочкой в мире.
Но лихорадка, которая ворвалась в дом Эверсли, была жестока, а когда она прошла, Грейс осталась сиротой. В семнадцать лет она едва ли могла жить самостоятельно, и действительно, никто не был уверен, что с нею делать, пока дела ее отца не были улажены, и завещание не было прочитано.
Грейс горько рассмеялась, в то время как сняла свою мятую одежду и приготовилась лечь спасть. Распоряжения ее отца только все ухудшили. Они были должны, не так много, но достаточно, чтобы она почувствовала финансовые затруднения. Ее родители, оказалось, всегда жили несколько выше своих средств, по-видимому, надеясь, что любовь и счастье защитят их.
И, действительно, так оно и было. Любовь и счастье противостояли каждому препятствию, перед которыми оказывались Эверсли.
Кроме смерти.
Силлсби, единственный дом, который когда-либо знала Грейс, наследовался по мужской линии. Она знала это, но не ожидала, что ее нетерпеливый кузен Майлс так быстро сменит место жительства. Или что он все еще не состоит в браке. Или что, когда он толкнул ее к стене и прижал свои губы к ее, она, как предполагалось, должна была это ему позволить, да еще благодарить эту жабу за его милостивый и благосклонный интерес к ней.
Вместо этого она пихнула его локтем под ребра и коленом между ног.
Да, он не был слишком влюблен в нее после этого. Это была только часть полного фиаско, который довершила ее улыбка.
Взбешенный ее отказом, Майлс выбросил ее на улицу. Грейс осталась ни с чем. Без дома, без денег, без связей (она отказалась посчитать за таковые Майлса).
И тут появилась вдова.
Новости о затруднительном положении Грейс, должно быть, быстро облетели округ. Вдова налетела подобно ледяной богине и унесла ее прочь. Не было никаких иллюзий, что она была избалованной гостьей. Вдова прибыла с полной свитой, бросила на Майлса такой взгляд, от которого он долго корчился (без всяких преувеличений; и это был самый приятный момент для Грейс), а затем заявила ей:
- Вы должны стать моей компаньонкой.
Прежде, чем Грейс успела согласиться или отказаться, вдова развернулась и оставила комнату. Это только подтвердило то, что знали все - у Грейс не было выбора в этом вопросе.
Это было пять лет назад. Теперь Грейс жила в замке, ела превосходную пищу, у нее была одежда, если и не по последней моде, то хорошо сшитая и, действительно, весьма симпатичная. (Может, у вдовы и были другие недостатки, но она, хотя бы, была не скупа).
Она жила всего лишь в миле от того места, где выросла, и поскольку большинство ее друзей все еще жили в округе, она видела их достаточно регулярно - в деревне, в церкви, во время дневных визитов. И если у нее не было собственной семьи, то, по крайней мере, она не была вынуждена иметь ее с Майлсом.
Но как она не ценила всего того, что сделала для нее вдова, она хотела чего-то большего.
Или, возможно, даже не большего. Возможно, только кое-что еще.
Это невозможно, думала она, падая в кровать. Единственными вариантами для женщины ее происхождения были служба и брак. Для нее это означало - служба. Мужчины Линкольншира были слишком запуганы вдовой, чтобы кто-либо осмелился сделать предложение Грейс. Было известно, что у Августы Кэвендиш не было никакого желания обучать новую компаньонку.
Еще лучше было известно, что у Грейс нет ни единого гроша.
Она закрыла глаза, пытаясь напомнить себе, что простыни, на которых она спала, были наивысшего качества, и свеча, с которой она только что сняла нагар, была из чистого воска. Нельзя отрицать, что она имела все для физического комфорта.
Но то, что она хотела, это...
На самом деле, не имело значения, что она хотела. Это была ее последняя мысль прежде, чем она, наконец, заснула.
И увидела сны о разбойнике.

Глава третья

На расстоянии пяти миль, в маленькой почтовой гостинице, в своей комнате одиноко сидел человек с бутылкой дорогого французского бренди, пустым стаканом, небольшой коробкой одежды и женским кольцом.
Его звали Джек Одли, до этого Капитан Джон Одли армии Его Величества, еще прежде Джек Одли Батлерсбридж, из графства Кэвен, Ирландия, еще раньше Джек Кэвендиш-Одли того же самого места, а еще прежде, так давно, как только можно было добраться, поскольку это было во времена его Джона крещения, Августус Кэвендиш.
Миниатюра ничего для него не значила. Он видел ее только ночью, и он, во всяком случае, еще не знал ни одного портретиста, который смог бы ухватить сущность человека в миниатюрной живописи.
Но кольцо...
Нетвердой рукой он вылил в себя еще стакан бренди.
Он не присматривался к кольцу, когда брал его из рук старой леди. Но теперь, в тишине снимаемой комнаты, он рассмотрел его. И то, что он увидел, потрясло его до глубины души.
Он видел это кольцо прежде. На своем собственном пальце.
У него был мужской вариант, но они были идентичны. Искривленный цветок, крошечный завиток в виде буквы Г. Он никогда не знал, что это означает, поскольку ему сказали, что его отца звали Джон Августус Кэвендиш, никакого намека на Г нигде найдено не было.
Он все еще не знал, что же стояло за буквой Г, но был уверен, что старая леди знала. И независимо от того, сколько времени он пытался убедить себя, что это всего лишь совпадение, он знал, что этим вечером на пустынной Линкольнширской дороге, он встретил свою бабушку.
Господи.
Он снова посмотрел вниз на кольцо. Он положил его на стол, его лицо отражалось в нем, мерцая от света свечи. Он резко крутанул свое собственное кольцо и сдернул его с руки. Он не мог припомнить, когда в последний раз его палец был гол. Его тетя всегда настаивала, чтобы он скрывал его, это был единственный подарок на память, который они получили от его отца.
Его мать, сказали ему, сжимала его в своих дрожащих пальцах, когда ее вытаскивали из холодных вод Ирландского моря.
Медленно Джек протянул кольцо, осторожно укладывая его рядом с его «сестрой». Его губы слегка разгладились, он оценивал пару. На что он надеялся? На то, что, когда он положит их рядом, то увидит, что они, фактически, совершенно разные?
Он мало знал своего отца. Его имя, конечно, и то, что он был младшим сыном зажиточной английской семьи. Его тетя встречала его дважды, у нее сложилось впечатление, что он жил отдельно от своих родственников. Он говорил о них только со смехом, в той манере, которую люди используют, когда не хотят сказать что-нибудь по сути вопроса.
У него не было состояния, или так казалось его тете. Его одежда была качественна, но затаскана, так что любой мог утверждать, что он блуждал по ирландской сельской местности в течение многих месяцев. Он сказал, что приехал на свадьбу школьного друга, и ему так здесь понравилось, что он остался. Его тетя не видела причины сомневаться в этом.
В конечном счете, всё, что знали о Джеке, было: Джон Августус Кэвендиш был родовитым английским джентльменом, который поехал в Ирландию, влюбился в Луизу Гелбрейт, женился на ней, а затем погиб, когда судно, перевозившее их в Англию, разбилось недалеко от Ирландских берегов. Луизу прибило к берегу, ее побитое тело дрожало, но она была жива. Это случилось за месяц до того, как все поняли, что она беременна.
Но она была слаба и истощена горем, и ее сестра, женщина, которая воспитала Джека как своего собственного сына, сказала, что большим удивлением является то, что Луиза пережила беременность, чем то, что она, наконец, умерла при его рождении.
И это должным образом подвело итог знаний Джека о наследии его отца. Время от времени он думал о своих родителях, задаваясь вопросом, кем они были, и кто из них одарил его готовностью улыбаться, но, правду сказать, он никогда не тосковал ни по чему больше. В возрасте двух дней его отдали Уильяму и Мэри Одли, и если они и любили своих собственных детей больше, то никогда не позволяли ему почувствовать это. Джек, фактически, вырос сыном сельского сквайра, с двумя братьями, сестрой, и двадцатью акрами холмистого пастбища, идеально подходящего для того, чтобы ездить, бегать, прыгать - всего того, что мог захотеть маленький мальчик.
У него было изумительное детство. Проклятье, оно было почти идеальным. Если он не вел жизнь, которую ожидал, если иногда он лежал в постели и задавался вопросом почему, черт возьми, он грабил экипажи в мертвой ночной тишине, то, по крайней мере, он знал, что дорога к этому была проложена его собственными руками, его собственными недостатками.
И большую часть времени он был счастлив. Он был разумно весел по своей природе, и, действительно, все могло быть хуже, чем игра в Робин Гуда на британских сельских дорогах. По крайней мере, он чувствовал, что у него будто была своего рода цель. После того, как его пути с армией разошлись, он не знал, чем себя занять. Он не желал возвращаться к солдатской жизни, однако, что же еще он умел делать? Как оказалось, у него было всего два навыка в жизни: он мог сидеть на лошади так, словно родился в этом положении, и он мог вести беседу достаточно остроумную и полную очарования даже с самыми неприветливыми людьми. Сложив их вместе, ограбление экипажей показалось ему самым логичным выбором.
Джек впервые решился на ограбление в Ливерпуле, когда увидел, что молодой франт пнул однорукого бывшего солдата, который опрометчиво попросил у него пенни. Несколько ободренный довольно крепкой пинтой пива, Джек последовал за парнем в темный переулок, приставил оружие к его сердцу и ушел с его бумажником. Содержимое которого он тогда раздал нищим на Куинс Вэй, большинство из которых когда-то боролись за достойных людей Англии, а затем были забыты.
Итак, девяносто процентов содержимого кошелька было роздано. Остальное Джек оставил на еду.
После этого было довольно легко перейти к грабежам на дорогах. Такая жизнь была более изящной, чем жизнь разбойника. И нельзя было отрицать, что уйти верхом намного легче.
Итак, такова была его жизнь. Это было то, чем он занимался. Если бы он возвратился в Ирландию, он, вероятно, к настоящему времени был бы уже женат, спал с одной женщиной, в одной кровати, в одном доме. Его жизнь проходила бы графстве Кэвен, и его мир был бы намного, намного меньше, чем это было сегодня.
У него была душа бродяги. Именно поэтому он не возвращался в Ирландию.
Он плеснул еще немного бренди в свой стакан. Имелось сто причин, почему он не вернулся в Ирландию. По крайней мере, пятьдесят.
Он сделал глоток, потом другой, затем пил залпом до тех пор, пока не стал слишком пьян, чтобы продолжать обманывать себя.
Была одна причина, по которой он не возвращался в Ирландию. Одна причина, и четыре человека, которым он не мог показаться.
Поднявшись со своего места, он подошел к окну и посмотрел наружу. Было плохо видно - маленький сарай для лошадей плотно скрыт листьями дерева через дорогу. Лунный свет превратил прозрачный воздух в мерцающий и густой, казалось, человек мог выйти и затеряться в нем.
Он мрачно улыбнулся. Заманчиво. Очень заманчиво.
Он знал, где находится Замок Белгрейв. Он находился в графстве уже неделю, нельзя было так долго оставаться в Линкольншире и не изучить местоположения величественных зданий, даже если бы Вы не были вором, грабящим его жителей. Он подумал, что может и посмотреть. Вероятно, он должен посмотреть. Он был должен это кому-то. Черт возьми, возможно, он должен сам себе.
Он не так уж много интересовался своим отцом..., но немного-то он всегда интересовался. И он был здесь.
Кто знает, когда он будет в Линкольншире снова? Он слишком любил свою голову, чтобы долго оставаться на одном месте.
Он не хотел говорить со старой леди. Он не хотел представляться и давать объяснения или притворяться, что он был еще кем-то кроме того, кем был...
Ветеран войны.
Разбойник.
Бродяга.
Идиот.
Подчас сентиментальный дурак, который знал, как мягкосердечные леди заботятся о раненых, пользовался этим неправедно - иногда Вы не можете снова вернуться домой.
Но, Боже мой, чего бы он только не отдал, чтобы взглянуть на них одним глазком.
Он закрыл глаза. Его семья приняла бы его назад. Это было хуже всего. Его тетя обняла бы его. Она сказала бы ему, что все это было не его ошибкой. Она была такой понимающей.
Но она не поняла бы. Это была его последняя мысль прежде, чем он заснул.
И видел сны об Ирландии.
***
Следующий день выдался погожим и издевательски ясным. Шел бы дождь, Джек и не потрудился бы выйти. Он ездил верхом, и он потратил достаточно времени в своей жизни, притворяясь, что не возражает против того, что промокает насквозь. Он не ездил в дождь, если не было необходимости. По крайней мере, он заработал достаточно.
Но он не собирался встречаться со своими сообщниками до сумерек, таким образом, у него не было оправдания не ехать. Кроме того, он собирался только посмотреть. Возможно, найти некий способ, который позволил бы ему вернуть кольцо старой леди. Он подозревал, что оно много значило для нее, и даже притом, что он, возможно, получил бы за него огромные деньги, он знал, что не будет в состоянии заставить себя его продать.
Итак, он съел здоровый завтрак, сопровождаемый вредным напитком, владелец гостиницы поклялся, что тот просветлит его голову, хотя Джек не сказал ничего кроме:
- Яйца.
До того, как приятель сказал:
- Я принесу все, что тебе необходимо.
Удивительно, но смесь сработала (следовательно, поспособствовала перевариванию здорового завтрака), Джек уселся на свою лошадь и, не торопясь, поскакал к замку Белгрейв.
Он часто ездил по этим местам за прошедшие несколько дней, но это был первый раз, когда он заинтересовался окружающим пейзажем. Наиболее интересными ему казались деревья, по следующим причинам - форме листьев, и тому, как они поворачивались, когда дул ветер. Цветы тоже. Некоторые были знакомы ему, точно такие же цвели в Ирландии. Но другие были новы, возможно, они росли только в местных долинах и болотах.
Это было странно. Он не был уверен, зачем он об этом думает. Возможно, причина была в том, что его отец видел все это каждый раз, когда проезжал этой же самой дорогой. Или возможно потому, что не будь шторма в Ирландском море, они могли бы быть цветами и деревьями из его собственного детства. Джек не знал, построили бы его родители свой дом в Англии или в Ирландии. Очевидно, они плыли, чтобы представить его мать семье Кэвендишей, когда их судно затонуло. Тетя Мэри сказала, что они планировали решить, где будут жить, после того, как Луиза немного посмотрит Англию.
Джек сделал паузу и сорвал с дерева лист, так, без всякой причины, только из прихоти. Он решил, что лист не такой зеленый как дома. Конечно, это не имело значения, за исключением того, что странным было то, что он делает.
Он бросил лист на землю и, фыркнув от нетерпения, пришпорил лошадь. Это же смехотворно, что он изводится чувством вины, собираясь просто увидеть замок. Боже, он же не собирался представляться. Он не хотел найти новую семью. Он обязан семье Одли намного больше, чем этой.
Он только хотел увидеть дом. Издалека. Увидеть, то что он мог бы иметь, но чего был рад не иметь.
Но возможно должен был иметь.
Джек пустил коня в галоп, позволяя ветру выдуть все воспоминания. Скорость давала очищение, почти прощение, и прежде, чем он понял это, он прибыл на место. И все, о чем он смог подумать, было...
Господи.
***
Грейс была измучена.
Ночью она спала, но немного, и не очень хорошо. И даже притом, что вдова захотела провести утро в постели, Грейс такую роскошь не предоставили.
Герцогиня бесконечно требовала помочь ей сменить положение: она то садилась, то ложилась, то откидывалась полулежа.
И даже когда она все бросила, отвернулась и отказалась поднять голову от подушки, ей все равно удалось вызвать Грейс шесть раз.
Первый час.
Наконец, она с головой ушла в пачку писем, которые Грейс откопала для нее в глубине старого стола ее покойного мужа, сложенных в коробку с надписью:
ДЖОН, ИТОН.
Спасена школьными бумагами. Кто бы мог подумать?
Однако отдых Грейс был прерван менее чем через двадцать минут, прибытием леди Элизабет и Амелии Уиллоуби, симпатичных, белокурых дочерей графа Кроуленда, давних соседей и, Грейс всегда была рада это отметить, друзей.
Особенно Элизабет. Они были одного возраста, и до того, как положение Грейс резко изменилось со смертью ее родителей, считались подходящими компаньонками. О, все знали, что Грейс не составит конкуренцию девочкам Уиллоуби - в конце концов, у нее никогда не было бы Лондонского сезона. Но здесь в Линкольншире, они были, если не ровня, то, по крайней мере, приблизительно одного уровня. В Линкольнширском Собрании люди не были настолько разборчивы.
И когда девочки были одни, социальное положение никогда не стояло между ними.
Амелия была младше Элизабет. Всего лишь на год, но когда все они были моложе, это казалось огромной пропастью, поэтому Грейс не знал ее так уж хорошо. Но она предполагала, что скоро это изменится. Амелия была обещана Томасу, и обещана с самой колыбели. Это была бы Элизабет, но ее обещали другому молодому лорду (также в младенчестве; лорд Кроуленд не желал пускать дело на самотек). Однако суженый Элизабет умер очень молодым. Леди Кроуленд (которая не была таковой фактически) объявила все это весьма неудобным, но бумаги, связывающие Амелию с Томасом, были уже подписаны, и все посчитали за лучшее оставить все как есть.
Грейс никогда не обсуждал этого с Томасом - они были друзьями, но он никогда не стал бы говорить с нею о чем-то настолько личном. Однако она давно подозревала, что он находил данную ситуацию довольно удобной. Действительно, наличие невесты ставило мечтающих о замужестве мисс (и их мамаш) в безвыходное положение. Отчасти. На самом деле, было очевидно, что английские леди верили в свой шанс, и где бы не появился бедный Томас, женщины начинали выставлять себя в самом лучшем свете, на всякий случай, а вдруг Амелия, ох, исчезнет.
Умрет.
Решит, что она не желает быть герцогиней.
Действительно, подумала Грейс с усмешкой, как будто у Амелии был какой-то выбор в данном вопросе.
Но даже притом, что жена была бы намного более эффективным сдерживающим средством, чем невеста, Томас продолжал тянуть со свадьбой, из-за чего Грейс считала его совершенно бесчувственным. Ради Бога, Амелии шел уже двадцать первый год. И, если верить леди Кроуленд, то по меньшей мере, четверо мужчин в Лондоне сделали бы ей предложение, если бы она не считалась будущей герцогиней Виндхэм.
(Элизабет, чьей сестрой она была, сказала, что число было ближе к трем, но, тем не менее, в течение многих лет бедная девочка была в подвешенном состоянии).
- Книги! - объявила Элизабет, как только они вошли в зал. – Как и было обещано.
По просьбе Элизабет ее мать позаимствовала у вдовствующей герцогини несколько книг. Не то чтобы леди Кроуленд действительно читала книги. За исключением страниц со сплетнями леди Кроуленд читала очень немного, но возвращение книг было прекрасным предлогом, чтобы посетить Белгрейв, и она хваталась за любой повод, который помог бы Амелии побыть с Томасом.
Ни у кого не находилось смелости сказать ей, что Амелия редко даже видела Томаса, когда бывала в Белгрейве. Большую часть времени она вынуждена была выносить компанию герцогини - компанию, возможно, слишком сильно сказано, чтобы описать Августу Кэвендиш, стоящую перед молодой леди, предназначенную для того, чтобы продолжить род Виндхэм.
Вдова прекрасно умела находить какие-либо недостатки. Можно было даже сказать, что это был ее самый большой талант.
И Амелия была ее любимым объектом.
Но сегодня она была занята. Герцогиня все еще находилась наверху за чтением латинских спряжений своего мертвого сына, и потому Амелия имела возможность потягивать чай, пока Грейс и Элизабет болтали.
Или скорее это Элизабет болтала. Все, что удавалось делать Грейс, это кивать и бормотать в подходящие моменты. Можно было бы подумать, что ее усталый ум совершенно ни на чем не может сосредоточиться, но верно было обратное. Она не могла прекратить думать о разбойнике. И его поцелуе. И его личности. И его поцелуе. А если бы она встретила его снова. И он поцеловал бы ее. И...
Она должна была прекратить думать о нем. Это безумие. Она посмотрела на поднос с чаем, задаваясь вопросом, будет ли неприлично съесть последнюю булочку.
- ... тебе точно хорошо, Грейс? - сказала Элизабет, подавшись вперед, чтобы сжать ее руку. - Ты выглядишь очень усталой.
Грейс заморгала, пытаясь сосредоточиться на лице своей дорогой подруги.
- Извини, - механически ответила она. - Я действительно устала, хотя это не оправдание моего невнимания.
Элизабет понимающе взглянула на нее. Она знала вдову. Они все знали.
- Она держала тебя допоздна вчера ночью?
Грейс кивнула:
- Да, хотя, по правде говоря, это была не ее вина.
Элизабет посмотрела на дверь, чтобы удостовериться, что никто их не подслушивает, прежде чем ответила:
- Это всегда - ее вина.
Грейс криво улыбнулась:
- Нет, на сей раз это действительно не так. На нас... - Да, интересно, существует ли причина не говорить об этом Элизабет? Томас уже знает, и, наверняка, до сумерек это будет известно всей округе. - На самом деле, на нас напали разбойники.
- О, Боже мой! Грейс! - Элизабет торопливо поставила свою чайную чашку. - Неудивительно, что ты выглядишь такой расстроенной!
- Хммм? - Амелия смотрела куда-то в пространство, она часто так делала, пока Грейс и Элизабет болтали, но это сообщение привлекло ее внимание.
- Я совершенно оправилась, - уверила ее Грейс. - Боюсь, что только немного устала. Я плохо спала.
- Что случилось? - спросила Амелия.
Элизабет раздраженно кинула ей:
- На Грейс и вдову напали разбойники!
- Правда?
Грейс кивнула.
- Вчера вечером. По пути домой из собрания. - И затем она подумала - О, Господи, если разбойник - действительно внук вдовы, и вполне законный, что будет с Амелией?
Но он не законный. Не может им быть. В нем может быть кровь Кэвендишей, но, конечно, не происхождение. Сыновья герцогов не оставляли законное потомство от случайных связей. Этого просто никогда не случалось.
- Они что-нибудь забрали? - спросила Амелия.
- Как ты можешь быть такой спокойной? - Возмутилась Элизабет. - Они угрожали ей оружием! - Она повернулась к Грейс. - Так?
Грейс снова представила себе - холодное круглое дуло пистолета, пристальный, неторопливый, обольстительный взгляд разбойника. Он не выстрелил бы в нее. Теперь она это знала. Но, тем не менее, она пробормотала:
- Действительно, угрожали.
- Ты испугалась? - Спросила Элизабет, затаив дыхание. - Я бы точно. Я упала бы в обморок.
- Я не стала бы падать в обморок, - заметила Амелия.
- Ну да, конечно, ты не упала бы, - сказала Элизабет раздраженно. - Ты даже не задохнулась, когда Грейс сказала тебе об этом.
- На самом деле, это кажется довольно захватывающим. - Амелия смотрела на Грейс с большим интересом. - Не так ли?
И Грейс, о боже, она почувствовала, что краснеет.
Амелия наклонилась вперед, ее глаза сияли.
- Значит, он был красив?
Элизабет посмотрела на свою сестру так, словно та была безумна.
- Кто?
- Разбойник, конечно.
Грейс, запинаясь, что-то пробормотала и принялась пить свой чай.
- Он был красив, - торжествующе сказала Амелия.
- Он был в маске, - вынуждена была сказать Грейс.
- Но все же ты можешь сказать, что он был красив.
- Нет!
- Тогда его акцент был ужасно романтичен. Французский? Итальянский? - Глаза Амелии все более расширялись. - Испанский.
- Ты сошла с ума, - сказала Элизабет.
- У него не было акцента, - парировала Грейс. Тогда она подумала о тех небольших дьявольских переливах его голоса, которые не могла точно описать. - Хорошо, совсем чуть-чуть. Возможно, шотландский? Ирландский? Не могу сказать точно.
Амелия уселась на место со счастливым вздохом.
- Разбойник. Как романтично.
- Амелия Уиллоуби! - Возмутилась Элизабет. - Грейс только что подверглась нападению с оружием, и ты называешь это романтичным?
Амелия открыла рот, чтобы ответить, но именно в это время они услышали шаги в зале.
- Герцогиня? - прошептала Элизабет, было видно, как она хотела, чтобы это было не так.
- Я так не думаю, - ответила Грейс. - Она все еще была в постели, когда я уходила. Она была скорее... хм... не в себе.
- Я так и подумала, - заметила Элизабет. Затем она прошептала: - Они забрали ее изумруды?
Грейс покачал головой:
- Мы спрятали их. Под подушками сиденья.
- О, как умно! - сказала Элизабет одобрительно. - Амелия, разве ты не согласна? - Не ожидая ответа, она повернулась к Грейс. - Это была твоя идея, не так ли?
Грейс открыла рот, чтобы возразить, что она была счастлива спрятать их, но именно в это время мимо открытой двери гостиной прошел Томас.
Беседа прервалась. Элизабет смотрела на Грейс, Грейс - на Амелию, а Амелия продолжала смотреть на теперь уже пустой дверной проем. Переведя дыхание, Элизабет повернулась к Амелии и заговорила:
- Я думаю, что он не знает, что мы здесь.
- Мне все равно, - объявила Амелия, и Грейс ей поверила.
- Интересно, куда он пошел, - пробормотала Грейс, хотя и не думала, что кто-нибудь ее услышит. Они все еще наблюдали за дверью, ожидая, не возвратится ли он.
Сначала Грейс услышала ворчание, затем звук от падения. Она стояла, задаваясь вопросом, должна ли пойти и узнать в чем дело.
- Черт побери, - услышала она возглас Томаса.
Грейс вздрогнула, посмотрев на остальных. Они тоже вскочили на ноги.
Она услышала, как Томас сказал:
- Осторожней с этим.
И затем, в то время как три леди молча стояли и смотрели, портрет Джона Кэвендиша появился в открытом дверном проеме, два лакея изо всех сил пытались удержать его в вертикальном положении.
- Кто это был? - спросила Амелия, как только портрет скрылся.
- Средний сын вдовы, - пробормотала Грейс. - Он умер двадцать девять лет назад.
- Почему они его переносят?
- Вдова хочет его к себе, - ответила Грейс, думая, что такого ответа достаточно. Кто знает, почему вдовствующая герцогиня что-либо делает?
Амелия, очевидно, была удовлетворена этим объяснением, потому что не стала расспрашивать дальше. Или, возможно, потому, что в этот момент в дверях вновь появился Томас.
- Леди, - сказал он.
Они все три присели в реверансе.
Он кивнул с таким видом, что было ясно - это всего лишь вежливость.
- Прощайте. - И затем вышел.
- Прекрасно, - сказала Элизабет, и Грейс не была уверена, пыталась ли та выразить возмущение его грубостью или просто заполнить тишину. Если последнее, то это не сработало, потому что никто больше не сказал ни слова, пока, наконец, Элизабет не добавила: - Возможно, нам пора ехать.
- Нет, Вы не можете, - ответила Грейс, чувствуя себя ужасно из-за необходимости доставлять такие дурные вести. - Еще нет. Вдова хочет видеть Амелию.
Амелия застонала.
- Я сожалею, - сказал Грейс. И думала она именно это.
Амелия села, посмотрела на поднос с чаем и объявила:
- Я ем последнюю булочку.
Грейс кивнула. Амелии необходимо подкрепиться для предстоящего испытания.
- Может мне заказать больше?
Но тут снова вернулся Томас.
- Мы почти потеряли его на лестнице, - сказал он Грейс, качая головой. - Портрет качнулся вправо и почти наткнулся на перила.
- Ох.
- Он был бы пронзен стойкой прямо в сердце, - сказал он с мрачным юмором. - Это стоило бы сделать только для того, чтобы увидеть ее лицо.
Грейс приготовилась встать и подняться наверх. Если вдова бодрствовала, это означало, что ее общение с сестрами Уиллоуби было закончено.
- Значит, Ваша бабушка поднялась с кровати?
- Только чтобы наблюдать за транспортировкой. Пока Вы в безопасности. - Он покачал головой, закатив глаза. - Я не могу поверить, что она имела безрассудство предположить, что Вы доставите его ей прошлой ночью. Или, - добавил он весьма многозначительно, - Вы сами думали, что сможете это сделать.
Грейс подумала, что должна объяснить.
- Вдова просила, чтобы я принесла ей картину вчера вечером, - сказала она Элизабет и Амелии.
- Но она же огромная! - воскликнула Элизабет.
- Моя бабушка всегда предпочитала своего среднего сына, - сказал Томас, губы его скривились, Грейс не стала бы называть это улыбкой. Он оглядел комнату, и затем, как будто внезапно осознав, что здесь присутствует его невеста, сказал:
- Леди Амелия.
- Ваша милость, - ответила она.
Но он, возможно, не услышал ее. Он уже повернулся к Грейс, говоря:
- Вы, конечно, поддержите меня, если я запру ее?
- Том... - начала Грейс, тут же оборвав себя. Она предполагала, что Элизабет и Амелия знали, что он дал право называть его по имени в то время, когда они в Белгрейве, но, тем не менее, казалось непочтительным делать это в присутствии других.
- Ваша милость, - сказала она, произнося каждое слово с осторожной решительностью. - Сейчас Вы должны проявить к ней чуть больше терпения. Она немного не в себе.
Грейс вознесла молитву, прося прощения, поскольку она позволяла всем думать, что вдова была расстроена не чем иным, как обычным грабежом. Она, строго говоря, не лгала Томасу, но она подозревала, что в этом случае грех умолчания мог оказаться не менее опасным.
Она заставила себя улыбнуться. Она чувствовала себя притворщицей.
- Амелия? Вам нехорошо?
Грейс повернулась. Элизабет с беспокойством наблюдала за своей сестрой.
- Со мной все хорошо, - проговорила Амелия, по которой было видно, что это не совсем так.
Пару минут сестры препирались, голоса их были достаточно тихими, поэтому Грейс не могла разобрать их слов, а затем Амелия поднялась, сказав что-то о необходимости подышать свежим воздухом.
Томас продолжал стоять, Грейс тоже встала. Амелия дошла до двери, и тут Грейс поняла, что Томас не намерен следовать за ней.
О боже, для герцога, его манеры были отвратительны. Грейс толкнула его локтем в бок. Кто-то же должен это сделать, сказала она себе. Никто никогда не противостоял этому человеку.
Томас бросил на нее тяжелый взгляд, но, очевидно, понял, что она была права, потому что повернулся к Амелии, едва заметно кивнул головой и сказал:
- Разрешите мне сопровождать Вас.
Они вышли, а Грейс с Элизабет сидели тихо в течение, по крайней мере, минуты прежде, чем Элизабет тихо сказала:
- Они не составят хорошую пару, не так ли?
Грейс кинула быстрый взгляд на дверь, даже зная, что они давно скрылись, и покачала головой.
***
Он был огромен. Это был замок, конечно, это означало, что он должен быть внушительным, но чтобы настолько.
Джек стоял с открытым от удивления ртом.
Он был огромен.
Забавно, что никто не упоминал, что его отец был из герцогской семьи. Знал ли кто-нибудь? Он всегда предполагал, что его отец был сыном некоего веселого старого сельского сквайра, возможно, баронета или, возможно, барона. Ему всегда говорили, что он был произведен на свет Джоном Кэвендишем, не лордом Джоном Кэвендишем, как его должны были бы именовать.
А что касается старой леди... Джек понял этим утром, что она никогда не называла своего имени, но, конечно, она была герцогиней. Она была слишком властной, чтобы быть незамужней тетей или овдовевшей родственницей.
Господи. Он был внуком герцога. Как это было возможно?
Джек уставился на здание перед ним. Он не был настолько провинциальным. Он много путешествовал, пока был в армии, и ходил в школу с сыновьями самых известных семей Ирландии. Он был знаком с аристократами. Он не чувствовал себя неудобно в их среде.
Но этот дом...
Он был огромен.
Сколько в нем комнат? Должно быть более ста. И каково его происхождение? Он не выглядел совершенно средневековым, несмотря на зубчатые окончания стен, он был, несомненно, предтюдоровским. Должно быть, в нем происходило что-что важное. Не существовало таких больших зданий, которые не были бы связаны с каким-либо историческим событием. Может быть, переговоры? Возможно, королевский визит? Похоже было, что о таком событии должны были упоминать в школе, однако он не помнил этого.
Он не был хорошим учеником.
Представление о замке, пока он не приблизился, было обманчиво. Местность была усажена деревьями, и башни и башенки, казалось, мелькали перед глазами, уносясь прочь, пока он пробирался сквозь листву. Только, когда он достиг конца дорожки, он смог полностью оценить вид - основательный и ошеломляющий. Камень был серого цвета, с намеком на желтый оттенок, и хотя углы дома были главным образом прямыми, в его фасаде не было ничего скучного. Он опускался и поднимался, выступал и изгибался. Не было длинной георгианской стены из окон.
Джек не мог даже вообразить, как долго вновь прибывший будет искать вход внутрь здания. Или сколько времени понадобится, чтобы найти беднягу, если тот заблудится.
Так он стоял и смотрел, пытаясь принять это. На что бы это походило, если бы он рос в этом доме? Его отец здесь вырос, и по всем отзывам он был достаточно хорошим человеком. Хорошо, по одному отзыву, подумал он - его тетя Мэри была единственной из его знакомых, кто знал отца достаточно хорошо, чтобы поведать историю или две.
Однако было трудно вообразить семью, живущую здесь. Его собственный дом в Ирландии не был маленьким по любым стандартам, но, тем не менее, с четырьмя детьми часто чувствовалось, как будто они постоянно натыкались друг на друга. Вы не могли пройти даже десять шагов, или провести десять минут, не будучи втянуты в беседу с кузеном, или братом, или тетей, или даже с собакой. (Он был хорошим псом, упокой, Господь, его маленькую пушистую душу. Лучше, чем большинство людей).
Они знали друг друга, они были Одли. Это была, как давно решил Джек, очень хорошая - и очень необычная, семья.
Через несколько минут у парадной двери возникла небольшая суета, появились три женщины. Две из них были белокурыми. Он находился слишком далеко, чтобы видеть их лица, но он мог сказать по тому, как они двигались, что они были молоды, и, вероятно, весьма привлекательны.
Симпатичные девушки, как он давно понял, двигались иначе, чем несимпатичные. Не имело значения, знали ли они о своей красоте или нет. То, что они не знали, говорило об их искренности. Которая у некрасивых была всегда.
Полуулыбка тронула губы Джека. Он подумал, что он был чем-то вроде ученого, изучающего женщин. Данный предмет, в этом он часто пытался себя убедить, был столь же благороден, как любой другой.
Но появилась третья девушка - последняя, вышедшая из замка - он затаил дыхание и замер, не в силах отвести взгляд.
Это была девушка из кареты, остановленной в прошлую ночь. Он был уверен в этом. Её волосы были правильного цвета - блестящие и темные, но это не был такой уж уникальный оттенок, который нельзя было бы найти в другом месте. Он знал, что это была она, потому что... потому что...
Потому что знал.
Он помнил ее. Он помнил, как она двигалась, как она прижималась к нему. Он помнил мягкое дуновение воздуха между их телами, когда она отошла.
Она нравилась ему. Он не часто получал шанс любить или не любить людей, которых он подстерегал, но про себя он подумал, что было нечто довольно привлекательное во вспышке ума в ее глазах, когда старая леди пихнула ее к нему, давая ему разрешение держать оружие у ее головы.
Он не одобрил этого. Но в тоже время он оценил все это, потому что трогать ее, держать ее было неожиданным удовольствием. И когда старая леди возвратилась с миниатюрой, его единственная мысль была о том, какая жалость, что у него не было времени, чтобы поцеловать ее должным образом.
Джек спокойно наблюдал, как она шла по дороге, оборачиваясь через плечо, затем наклоняясь вперед, чтобы что-то сказать другим девушкам. Одна из блондинок взяла ее под руку и увела в сторону. Они были подругами, понял он с удивлением, и задался вопросом, была ли девушка - его девушка, так он теперь о ней думал - чем-то большим чем компаньонкой. Возможно, бедная родственница? Она, конечно, была не близкой родственницей, но казалось, что она была и не совсем служанкой.
Она поправила ленточки своей шляпки, затем (Как ее звали? Он хотел знать ее имя) указала на что-то вдалеке. Джек проследил за ее взглядом, но такое большое количество деревьев вдоль дороги закрывало от него то, что вызвало ее интерес.
А затем она повернулась.
Лицом к нему.
Увидела его.
Она не вскрикнула, и не вздрогнула, но он знал, что она увидела его, в некотором смысле...
В некотором смысле и он предположил, что это была она, потому что не мог видеть ее лица на таком расстоянии. Но он знал.
Его кожу стало покалывать, и это подсказало ему, что она тоже узнала его. Это было нелепо потому, что он был далеко внизу по дороге, и он не был в одежде разбойника, но он знал, что она знала, что уставилась на человека, который ее поцеловал.
Мгновение - возможно, оно продлилось всего секунды, растянувшиеся в вечность. И затем где-то позади него прокричала птица, выдернув его из транса, тут же в голове забилась мысль.
Пора уходить.
Он никогда долгое время не оставался на одном месте, но здесь - это место - было, определенно, самым опасным из всех.
Он бросил назад последний взгляд. Никакой тоски, нет, он не жаждал этого замка. А что касается девушки из кареты - он подавил что-то странное и раздражающее, горящее в горле - он не будет жаждать и ее тоже.
Некоторые вещи слишком ненадежны.
***
- Что это был за человек?
Грейс слышала, что говорила Элизабет, но она притворилась, что не слышит. Они сидели в удобной карете Уиллоуби, но их счастливая тройка теперь стала четверкой.
Вдова, как только встала с кровати, бросила один взгляд на поцелованные солнцем щеки Амелии (Грейс действительно думала, что она и Томас совершили настоящую длительную прогулку вместе, все говорило за это), и разразилась едва понятной тирадой о надлежащем поведении будущей герцогини. Не каждый день услышишь речь, содержащую все о династии, потомстве и веснушках одновременно.
Но вдова справилась с этим, и теперь все они были несчастны, и больше всех Амелия. Вдова вбивала все это в ее голову, и то, что она должна поговорить с леди Кроуленд - больше всего, вероятно, о воображаемых пятнах на коже Амелии - поэтому, она пригласила себя на прогулку, давая инструкции конюшим Виндхэма подготовить карету и выслать ее за ними, чтобы вернуться назад.
Грейс отправилась с ними. Поскольку, если честно, у нее совершенно не было выбора.
- Грейс? - Это снова была Элизабет.
Грейс поджала губы и категорически уставилась на пятно на подушке сиденья сразу слева от головы вдовы.
- Кто это был? - упорствовала Элизабет.
- Никто, - быстро сказала Грейс. – Мы готовы ехать? - Она смотрела в окно, притворяясь заинтересованной в причине отсрочки их отъезда. В любой момент они могли выехать в Бёрджес Парк, где жили Уиллоуби. Она боялась поездки, хотя та и была короткой.
И, кроме того, он ее видел.
Разбойник. Которого звали не Кэвендиш.
Но когда-то звали так.
Он уехал прежде, чем вдова появилась из замка, демонстрируя искусство верховой езды столь бесспорное, что даже она, которая никогда не была наездницей, признала его мастерство.
Но он видел ее. И он узнал ее. Она была совершенно в этом уверена.
Она чувствовала это.
Грейс нетерпеливо постукивала пальцами по бедру. Она думала о Томасе и огромном портрете, пронесенном мимо дверей гостиной. Она думала об Амелии, которая, начиная с рождения, воспитывалась так, чтобы быть невестой герцога. И она думала о себе. Ее мир не мог быть совершенно таким, каким она хотела, но это был ее мир, и он был безопасен.
И вдруг во власти одного человека оказалась возможность разрушить все это.
Почему, даже притом, что она выторговала бы за часть своей души всего лишь еще один поцелуй этого человека, имени которого не знала, когда Элизабет заметила, что все выглядело так, будто она его знала, она резко сказала:
- Я не знаю.
Вдова огляделась, она была раздражена.
- О чем вы говорите?
- В конце дороги стоял человек, - сказала Элизабет, прежде чем Грейс успела что-либо сказать.
Голова вдовы откинулась назад в направлении Грейс.
- Кто это был? - потребовала она ответа.
- Я не знаю. Я не видела его лица. - Это не было ложью. По крайней мере, не совсем.
- Кто это был? - гремела вдова, ее голос заглушал стук колес, громыхавших вниз по дороге.
- Я не знаю, - повторила Грейс, но даже она слышала, что ее голос сломался.
- Вы видели его? - спросила вдова Амелию.
Глаза Грейс поймали Амелию. Что-что прошло между ними.
- Я никого не видел, мэм, - сказала Амелия.
Вдова с фырканьем отвернулась от нее, обращая всю свою ярость на Грейс.
- Это был он?
Грейс покачала головой.
- Я не знаю, - запиналась она. - Не могу сказать.
- Остановите карету, - завопила вдова, покачнувшись вперед и пихая Грейс в сторону так, чтобы она могла барабанить в стенку, отделяющую салон от кучера. - Остановитесь, я Вам говорю!
Карета внезапно остановилась, и Амелия, которая сидела рядом с вдовой, упала вперед, приземлившись в ногах Грейс. Она попыталась встать, но была придавлена герцогиней, которая рванулась через карету, чтобы схватить подбородок Грейс, ее длинные, старческие пальцы, безжалостно вцепились в ее кожу.
- Я дам Вам еще один шанс, мисс Эверсли, - шипела она. - Это был он?
Прости меня, подумала Грейс.
Она кивнула.

Splendid! Ветер, так держать!
___________________________________

vetter,
спасибо!
_________________

Вот это да!Такая красота и я не охваченная!Ветер и бета-ридер!!!!!!!!!!!

Vetter? ты просто молодца!!! Перевод просто супер, бабуся мочит коры просто класс! Только Томас больно малохольный, какой-то непонятный.