В тебе моя жизнь... (исторический ЛР)

Да, я читала о подобном. Чаще, как я слышала, младшие воспитанницы избирали себе кумирами старших. Еще, помню, читала, что Александра II смолянки просто обожали, и он этим беззастенчиво пользовался))).
Но в данном случае кумир-то все-таки должен соответствовать, нет? Неужели ничего не меняется, когда он ни за что ни про что начинает вытирать ноги о свою обожательницу?

Подождите еще чуть-чуть... Все узнаете...
И потом, вспомните: "Чем меньше женщину мы любим..."
_________________

Я прочитала! Ура! Здорово!!! Жду продолжение!!!!! Надеюсь, что в новом сезоне Марину ждут интересные события
Marian, как продвигается написание? Как твой Муз? может, своего прислать - в помощь?
_________________

действительно когда же продолжение? Marian не забывай о нас хоть маленьким кусочком побалуй
___________________________________

Девочки, потерпите совсем чуть-чуть. Сейчас отредактирую последнюю главу и выложу. Уже почти окончена .
_________________

Ждем, ждем
___________________________________

Ждем с нетерпением!

 » Глава 4

Глава 4

Как больно, когда умирает мечта. Разбивается, разлетается на куски. Вдребезги.

Марина молча, словно окаменев, опустилась на кровать. Она еще раз перечитала записку, и каждое слово дикой болью отдалось в ее душе. Он не любит ее и никогда не полюбит. Никогда!
«Того единственного»! «Будьте счастливы»!
Эти слова привели Марину в бешенство. Она подскочила на ноги и быстро, чтобы не передумать, порвала записку на мелкие кусочки, истерически хохотнув. Он хочет спасти ее. И что за ирония судьбы – от самого себя!
Сколько раз ей твердили, что у Загорского нет и не может быть чувств к ней! Сколько раз повторяли, что совесть и честь не в почете у князя, что он бессовестный распутник! Боль железной рукой сдавила ей сердце. Как она верила в свою придуманную мечту! Как обманулась! Боже, как же, наверно, забавляла Загорского ее наивная влюбленность, ее слепое обожание…

Марина стиснула кулаки. Она сделает то, что от нее хотят. Но сделает не ради себя, ей было в эту минуту совершенно все равно, что от нее может отвернуться в Петербурге вся эта светская публика. Она заботилась только о своих сестрах, чье будущее в Петербурге она может осложнить своим настоящим поведением, о Юленьке, дружбой с которой она так дорожила. Только ради этого Марина поступит должным образом, а потом – прочь, прочь из этого лживого города, прочь от обманных глаз и пустых слов. Ей будет гораздо лучше в Ольховке, которую она хоть и смутно, но помнила, как помнила и тепло няниных объятий. Только это поможет ей излечиться от этой боли, терзавшей ее душу.
«Уеду, - решила Марина. – Сразу после Юленького венчания и уеду». Она поднялась с кровати и позвонила горничной. Та явилась незамедлительно:
- Что угодно барышне?
- Прибери здесь, а потом одеваться будем. Нынче вечером выезжаю.

Спустя некоторое время Марина сидела перед зеркалом и придирчиво вглядывалась в свое отражение. Ей казалось, что после сегодняшнего потрясения должна была измениться не только ее душа, но и внешность. Но нет: она выглядит так же, как и ранее, вот только глаза уже не горят тем огнем доверчивой юношеской влюбленности.
- Барышня не довольна, как ее причесали? – откуда-то из-за спины донесся голос горничной.
- Довольна, милая, очень красиво, - Марина повернула голову, словно рассматривая свое отражение. Пожалуй, она как никогда хороша в этот вечер. «Актриса готова к выходу на сцену», - усмехнулась девушка.

Как и предполагалось заранее, по прибытии на бал Марину с матерью и теткой встретили довольно холодно. Хозяйка дома не могла любезно не поприветствовать их, как того требовали приличия, но гости почти сразу же стали игнорировать их маленький кружок. Чуть позднее прибыл граф Арсеньев с двумя своими сослуживцами, и, как было условлено, поздоровавшись со своей невестой и ее родителями, неожиданно для собравшихся подошел к Марине и ее родственницам и представил им прибывших с ним офицеров. С ними она должна была станцевать пару танцев, пока на бал не прибудет другое главное действующее лицо – князь Загорский.
Понимая, что на нее сейчас направлены десятки любопытных глаз, Марина из всех сил старалась удержать на лице безмятежную улыбку, направленную к своим собеседникам, моля Бога, чтобы этот спектакль побыстрее закончился.
Ее чаяния сбылись - события стали разворачиваться довольно споро. Почти одновременно с ними прибыл князь. Он приехал почти к началу бала, еще до первого танца, что было исключительным событием для него, и этот факт упрочил версию влюбленности Загорского. Марина поняла это по шепотку, прошелестевшему по залу, по участившимся взглядам, то и дело бросаемых в их сторону. Сергей вошел в залу, настолько привлекательный каким-то своим мужским обаянием, что у Марины (да и не только у нее одной) перехватило на миг дыхание. Он прошелся по залу, то и дело раскланиваясь с гостями, ослепительно им улыбаясь и бросая мимолетные взгляды в сторону Марины, которые сразу же были замечены присутствующими. Гости, заранее подготовленные слухами об их ночном рандеву, о безумной страсти Загорского к девушке, явно предвкушали невиданное зрелище, которое они смогут долгое время до начала следующего сезона смаковать, пересказывая друг другу во всех подробностях.

Хозяйка подала знак, и заиграл полонез, с которого по обычаю начинался бал. Пары встали в танец. Марину повел в полонезе один из товарищей Арсеньева. Загорский не стал танцевать, а встал в одной из ниш, якобы в намерении скрыться от любопытных глаз, и стал наблюдать за танцующими, изредка перебрасываясь фразами с подошедшими к нему знакомыми.
Марина нервничала под взглядом Сергея, что доводило ее просто до бешенства. Она пыталась улыбаться своему партнеру по танцу, но это плохо получалось. Ее глаза, словно самостоятельно, возвращались к высокой фигуре Загорского, и она никак не могла заставить себя прекратить это.
Наконец полонез закончился. Марина вздохнула с облегчением и позволила своему кавалеру проводить себя к тетушке и матери. От второго танца она отказалась, несмотря на возражения матери («Ты должна делать вид, что тебе абсолютно безразлично присутствие князя!») и попросила принести одного из ее собеседников оранжад.
Загорский второй танец тоже пропустил, послав ей «незаметно» для окружающих несмелую приветственную улыбку. Марина ее проигнорировала и повернулась к нему спиной. Она понимала, что поступает в разрез правилам приличия, но ничего не могла с собой поделать.

Третьим танцем был вальс, и сердце Марины сначала замерло, потом пустилось в бешеном ритме – с вальса и начиналась кульминация их пьесы. По напряженному лицу матери она поняла, что к ним направляется князь.
- Будь благоразумна, - шепотом взмолилась Анна Степановна. – Помни о своем положении…
Но Марина словно не слышала ее. Она повернулась к подошедшему князю и смотрела в его красивое лицо. «Почему? Почему ты отверг меня?» - кричала ее душа. – «Я ведь так любила тебя, ты был для меня всем…»
- Марина Александровна, - склонив голову в неглубоком поклоне, улыбнулся Загорский и протянул ей руку. – Позвольте ангажировать вас.
Марина чувствовала, как ее неумолимое сердце рвется навстречу ему, но мгновенно всплывшие в памяти холодные и вежливые слова его письма заморозили ее порыв. Она посмотрела ему в глаза и покачала головой, краем глаза отмечая ту волну перемолвок, что тотчас пронеслась по залу. Множество глаз наблюдало за их встречей, множество ушей пытались уловить хотя бы слово из их разговора, чтобы после обсудить произошедшее во всех мельчайших подробностях, смакуя каждую деталь. Для всех окружающих вся эта история с ее влюбленностью лишь интересная сплетня, для нее же – ужаснейшая возможность навсегда разрушить ее репутацию, ее жизнь, будущее ее и ее семьи…
- Сожалею, ваше сиятельство, но вынуждена вам отказать, - Марина усилием воли раздвинула губы в подобии улыбки, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно более холоднее и презрительнее. – В последний наш с вами танец сильно пострадали мои ноги, а я желаю впредь оставаться в добром здравии. Кроме того, этот вальс уже ангажирован. Да и вся моя бальная карточка уже полна. Весьма сожалею, ваше сиятельство.

Загорский молча, словно смирившись с поражением, склонил голову в прощальном поклоне и отошел в сторону. Тут же к Марине подошел один из сопровождавших их маленькую компанию офицеров и пригласил ее на уже звучавший вальс. Кружась по залу, Марина уловила уход Загорского из залы, сопровождаемый тихими смешками и перешептываниями. «Вот и все. Конец истории», - девушка прикрыла глаза, стараясь сдержать невольно прилившие слезы. Но когда она вернулась к матери и тетушке, слез словно и не бывало, на лице ее сверкала улыбка, она задорно смеялась шуткам своего партнера по танцу.
Постепенно к их маленькой компании стали подходить все те, кто до этого танца их игнорировал, и скоро вокруг Марины опять образовался круг ее постоянных поклонников. Она шутила с ними, танцевала, снова и снова рассылала им ослепительные улыбки, принимая их комплименты. Только раз на ее лицо набежала тень, когда в разговоре вплыло имя Загорского.
- Нет, я не понимаю, как этот Загорский посмел подумать, что таким образом он может поступать с дамой! – вдруг начал горячиться один из ее поклонников. – Где его манеры, где элементарная воспитанность? Его поведение недостойно благородного человека! Дуэ…
- Нет-нет, - поспешила Марина прервать его прежде, чем неосторожное слово сорвется с его губ. – Прошу вас не стоит так горячиться, Алексей Алексеевич. Я думаю, князь уже понял свою ошибку.
- Все дело просто в том, что он неожиданно для себя слишком влюблен в вас, и это чувство затмило его разум. И, поверьте, мне я не удивлен, - вы кому угодно способны свести с ума вашей несравненной красотой, - с этими словами ее собеседник поднес ее руку к губам. Марина поспешила прикрыть лицо веером, словно в смущении от подобной вольности, на самом деле пытаясь скрыть от окружающих то, как задели ее эти слова. «Ах, если бы это действительно было так, мой друг… Ах, если бы так…»

Тем же вечером возвращаясь домой, Марина со слезами на глазах обратилась к матери с просьбой уехать из Петербурга в Ольховское.
- Я так долго не была там, очень соскучилась по имению. Прошу вас, маменька, поедемте домой.
- Ты с ума сошла, душенька?! Если мы сейчас уедем, то дадим очередную пищу для сплетен. Тебе не хватило этих? Я лично сыта по горло ими и твоим поведением. Нет, довольно трепать имя Ольховских! Никуда не поедем, - отрезала мать.
Марина отвернулась, пытаясь сдержать слезы, но они все равно пролились из глаз и горячими ручейками побежали по щекам. Ее тетушка, хранившая до этого молчание, протянула руку и смахнула с щек девушки одну из слезинок.
- Милая, Анна права. Негоже сейчас бежать из столицы. Да и все эти вечера и твои поклонники, от которых ты бежишь, быстрее помогут твоему бедному сердечку забыть. И ты совсем забыла про свадьбу своей подруги… Думаю, ей будет весьма приятно видеть тебя на службе в этот день.
И Марина осталась, как и намеревалась ранее, в Петербурге до дня венчания Юленьки с графом Арсеньевым. Она неустанно благодарила Бога за то, что ей более не пришлось встречаться с Загорским в Петербурге до отъезда. Он умело свел на нет свои посещения светских мероприятий, где они могли случайно столкнуться, и Марина почти отвыкла от его глаз, от его смеха, от его улыбки… Но ее глупое сердце по-прежнему судорожно сжималось, стоило ей заметить в толпе гвардейский мундир и венчавшую его светловолосую голову.

Юля и Арсеньев собирались венчаться до Вознесения, намереваясь после обряда уехать на остаток весны и на все лето в деревню, в имение графа, где Юленьке предстояло принять на себя новую роль графини и хозяйки дома. Марина с каким-то затаенным страхом и в то же время с нетерпением ждала этого момента. Они никогда не расставались с подругой долее, чем на день, со времен института, а тут предстояла такая долгая разлука, тем более Марина предполагала никогда не возвращаться в Петербург. Ей казалось, что самым лучшим для нее будет стать супругой какого-нибудь местного дворянина из губернии, где была распложена Ольховка, и навсегда поселиться так далеко от соблазнов большого города, которые так вскружили ей голову и чуть не погубили ее. Она представляла себе небольшое имение, несколько детишек и мужа-домоседа с трубкой в зубах у камина в гостиной. Они будут редко выезжать - ни к чему вся эта мишура, зато будут с удовольствием проводить время в охоте и деревенских хлопотах. Разумеется, она ни словом не проговорилась об своих планах маменьке, ведь для той отъезд на лето в Ольховку уже казался трагедией, из-за чего она непрестанно переругивалась с Софьей Александровной.

День венчания был солнечным и безветренным, чему не переставали радоваться женская часть приглашенных, ведь в стремлении выглядеть модно и красиво она была выряжена в платья с голыми плечами и не очень плотные накидки. Марина весь обряд не отрывала своего взгляда от счастливой пары. Они не отрывали своего взгляда от батюшки, но их глаза горели таким огнем, что Марине стало грустно до слез. Она немного завидовала Юленьке, которая отныне принадлежала человеку, которого любила и который отвечал ей тем же.
Молодожены пошли вслед за батюшкой вокруг аналоя. Марина поймала взгляд подруги и улыбнулась ей, но встретившись глазами с серыми глазами дружки Арсеньева, несшего над тем венец, мгновенно окаменела. Загорский так же, как и она, быстро отвел глаза, но она успела заметить, как в них что-то мелькнуло. Что-то похожее на сожаление. «Сожаление? У того, у кого нет сердца и совести, не бывает приступов сожаления», - невесело подумала Марина и попыталась сосредоточиться на службе.
После окончания церемонии и поздравления батюшки с таинством венчания гости и молодожены должны были ехать на свадебный обед, но Марина внезапно поняла, что не в силах вынести еще несколько часов в том напряжении, в какое вогнал ее один лишь взгляд. Что же тогда будет на обеде? Поэтому она решила поздравить молодоженов и, сославшись на нездоровье, тихо уехать, по возможности незаметно для остальных. Она была уверена, что Софья Александровна, которая патронировала ее сегодня, поймет ее настроение.

Но она не учла, что ее намерения легко можно предугадать, и поэтому очень испугалась, когда, стоя на крыльце церкви в толпе приглашенных, кидающих в молодоженов зерно и лепестки роз на счастье, почувствовала мужскую руку на своем локте. Марина быстро повернула голову и неожиданно для себя самой встретилась глазами с Загорским. Сердце ее моментально подпрыгнуло в груди и пустилось вскачь. Девушка почувствовала, что ее щеки заливает предательский румянец, и разозлилась на себя за такую реакцию.
- Что вам угодно, сударь? – Марина старалась как можно тише обратиться к нему, ведь если их сейчас заметят, опять не оберешься разговоров. Но она могла разговаривать в полный голос – никто бы этого и не заметил, все внимание было приковано к молодоженам.
- Марина Александровна…- начал было князь, но увидев, как негодующе вспыхнули ее глаза, поспешил исправить обращение на более холодно-официальное. – Сударыня, я прошу уделить вас мне всего минуту.
Марина отвернулась от него и смотрела теперь на улыбающихся молодоженов, спускающихся по ступеням крыльца.
- Позвольте полюбопытствовать, чего ради? – сквозь стиснутые зубы проговорила она.
- Я бы хотел еще раз извиниться перед вами. Я виноват, и мне нет оправдания…
- Не стоит, сударь, - перебила его Марина. – Не стоит пустых слов и сожалений. К чему они теперь?
- Вы злитесь на меня, я вижу. И поделом. Я был недопустимо безрассуден.
- Я повторяю вам, не стоит тратить попусту слова. Вам не за что извиняться. Это я позволила себе недопустимое безрассудство, не вы. Вашей вины здесь нет в помине. И, прошу прощения, я не понимаю, к чему вам извиняться, если в вас так отчаянно и нелепо влюбилась очередная дурочка. Ведь это, я полагаю, произошло не в первый раз и в далеко не последний. К чему тогда так сожалеть? На всех не хватит ваших душевных сил и терзаний. А теперь прошу прощения, позвольте мне вас покинуть, все уже готовы к отъезду, а мне еще предстоит переговорить с Жюли.
С этими словами Марина собиралась удалиться прочь, но Загорский неожиданно схватил ее ладонь, и она остановилась. Ее бедное сердечко бешено колотилось от страха и волнения, а также от предвкушения и надежды – вдруг князь после разлуки осознал, что он потерял и теперь… Но последующие слова Загорского заставили ее похолодеть.
- Я смиренно прошу у вас прощения за то, что, быть может, невольно дал вам надежду на нечто большее, чем дружеское расположение с моей стороны, и…
- Молчите! – прошипела ему сквозь зубы, полуобернувшись, Марина. – Ради всего святого, молчите!

Девушка вырвала свою руку из ладоней князя и спешно пошла к экипажам, стоявшим возле церкви. Невыплаканные слезы, которые она не имела права пролить в этот момент, душили ее и раздирали ей грудь острой болью. Так обмануться! Так жестоко обмануться! Нет, князь не виноват, что она, наивная и доверчивая, так слепо принимала все его вежливые знаки внимания за намеки на некое скрытое чувство. Сама себе придумала историю, сама и будет выпытываться из этой истории.
Марина обернулась к церкви и посмотрела на ярко блестевшие сусальным золотом купола церкви.
- Господи, - взмолилась она безмолвно. – Дай мне сил пережить это. Дай сил забыть его. Ибо без твоей помощи я слаба, раба твоя…

С того самого дня Марина не видела более Загорского. После венчания и необходимых вежливых визитов к родственникам молодые почти сразу же уехали из Петербурга в имение семьи графа Арсеньева, чтобы там, в сельской тиши провести первые месяцы своего супружества до начала сезона, и девушка со спокойным сердцем принялась к приготовлениям к предстоящему путешествию в Минскую губернию, где располагалась Ольховка. Она искренне и от всего сердца надеялась, что там, в ее родном имении она сможет восстановить свой душевный покой и склеить остатки своего разбитого сердца. Кроме того, там, в Ольховке, была ее любимая Гнеша, ее няня, вынянчившая ее с рождения, и Марина полагала, что добрые ласковые нянины руки вылечат ее от тоски, раздирающей душу, как исцеляли ее детские раны и порезы.
Все почти так и случилось. Вдали от петербургских знакомых и мест Марина постепенно вычеркивала из памяти случившееся. Она с головой окунулась в сельскую жизнь: помогала матери по хозяйству, навещала больных и немощных в деревне, часто прогуливалась по лесу и выезжала верхом. Она принялась с азартом обучать своих младших сестер всему тому, что получила от учителей в Смольном, и чему их недоучила их гувернантка, но отклик нашла только у младшей, Оленьки, которая с младых лет тянулась к знаниям. Старшие же сестры увлекались лишь всем поверхностно, они были истинными дочерьми своей матери и думали только о балах, хоть и сельских, но сносных, вечеринках, гаданиях и пасьянсах, моде. Им казалось дикостью и нелепицей, что Марина наотрез отказалась поехать в Петербург на сезон, когда ее спустя полгода позвала Софья Александровна. Предпочесть светский Петербург этой глуши?! Но, как ни упрашивала Анна Степановна свою непутевую дочь, как ни грозилась ее выпороть, не смогла она ее уговорить покинуть Ольховку. Пыталась даже привлечь к уговорам свою тетку в письмах, но та приняла сторону Марины («Пусть отдохнет душой, успеется еще пощеголять»… «Может статься, и ни к чему ей столичные пустозвоны. И в Минской губернии может найтись сердечная половина Марины»), и Анна Степановна в сердцах написала той не очень вежливое и степенное ответное письмо, что заморозило их отношения аж на два года, несмотря на все ее покаянные письма к Софье Александровне.

Так и шло время, день за днем, месяц за месяцем.
Несмотря на кажущееся спокойствие ее души, Марина иногда вспоминала серые глаза под русой прядью волос, и сердце ее замирало. Ей казалось, что отрава любви навсегда проникла в ее кровь и ни многочисленные губернские кавалеры, ни время не сможет ее оттуда изгнать. Иногда по ночам девушка доставала тщательно скрываемый от Анны Степановны альбом и смотрела на любимый профиль, а слезы все катились и катились по ее лицу.

Однажды девушку за этим занятием застала Агнешка, ее нянька.
- Пошто свечи жжешь ночью? Опять читаешь? – и, заметив в руках воспитанницы альбом и слезы на ее щеках, женщина со вздохом присела на край кровати. – Пошто мучаешь себя, милая? Сердце-то оно болеть не перестанет, коли сама не отпустишь боль.
- Да откуда ты знаешь? – всхлипнула Марина. – Эта боль никогда не уйдет. Уже год прошел…
- Да уж поболе твоего знаю, касатка, - нянечка взяла холодные руки девушки в свои и принялась их растирать, пытаясь отогреть нежные пальчики. Она помолчала с мгновение, а потом глухо продолжила:
- Думаешь, старая нянька не любила никогда? Думаешь, ей неизведанна боль сердечная? Все ей ведомо, няньке твоей. В пятнадцать годков яго встретила, моего Янусика. В семнадцать потеряла. Любила яго так, что сердце, казалось, выпрыгнет из груди, что свет не мил будет без няго. Родители почти сговорили нас, да нелегкая управляющего в имении сменила. Ух, и лют он был! Ух, и гонял нас, горемычных, на полевых! Барину, деду твоему покойному, услужить все старался. Полюбилась я ему, окаянному! Два года он пытался склонить меня к греху, два года я его пазбягала, как могла. Два года он гробил меня и мою семью в поле да оброком немерянным обкладывал. Все по его бумагам выходило, что недодаем мы. А через два года узнал он о сговоре нашем с Яном, нашел яму вину достойную такого наказания и забрил яго в солдаты прямо перед венчанием. Барин с барыней были в Минске, и мне молить было некого, окромя как идти на поклон к окаянному. Я готова была на все, чтобы Ян остался. Но управляющий обманул меня, и Яна увезли. Каюсь, утопиться я хотела после такого позора и горя, к речке ходила. Но вытащили меня, спасли мою душу от адовых мук. Барыня, упокой Господь ее благую душу, узнала сразу же по приезду обо всем, настояла на выгоне управляющего, а меня в дом взяла за батюшкой твоим ходить.
Нянюшка замолчала, пытаясь удержать слезы в глазах, Марина же слушала, затаив дыхание.
- Что же с ним стало, с Яном? – наконец решилась спросить она. – Ведь срок службы уже вышел, почти сорок лет прошло.
- Да кто яго знает, сердэнько мое. Сгинул верно где, ведь сколько войн с той поры-то было.
- А ты его забыла? – робко и неуверенно спросила Марина.
- Забыла? Бог милостив, вот и память моя уже не та, что раньше. А по первости, конечно, больно было. Ни на кого из мужиков смотреть не могла. Хотя сватались ко мне многие, я ведь недурна была да и работящая, кто такую жену не захочет? Да и барыня покойная давала приданое за мной хорошее: курей да корову да тканей несколько аршинов и другого добра. Да не полюбился никто сердечку моему, вот и осталась в доме при детках: сначала покойных братьях батюшки вашего, упокой Господь их душеньки, а потом и при вас малолетних.
Нянька замолчала. Молчала и Марина. Она по молодости своей и подумать не могла, что подобные страсти могут испытывать окружающие ее да еще и в таком возрасте, как нянин… Позволит ли ей Бог забыть то, что занозой сидело в ее сердце? Позволит ли он ей встретить того, кто будет способен затмить воспоминание о Загорском в ее памяти? Того, кто сотрет из памяти тот поцелуй в ладонь на балконе, который, словно печатью, заклеймил ее этой горькой любовью?

До сих пор многочисленные молодые соседи по имению да кавалеры на уездных балах не могли привлечь ее внимание надолго. Они казались ей какими-то пустыми и неинтересными, да и маменька зорко следила за их ухаживаниями – не дай Бог кто Марину склонит к себе. Анна Степановна была согласна только на столичного зятя, ну, на худой конец московского. А местные шляхтичи… Не та птица будет! Вот втайне от Марины и получали отказ некоторые осмелившиеся руки ее дочери просить. Ничего, ей только девятнадцать. До срока «кандидатки»• еще шесть лет…
Так и проходили месяцы день за днем, похожие друг на друга, как братья близнецы. Только изредка письма от любимой подруги заставляли Марину на пару часов вернуться в ту ее прежнюю жизнь, в которой она была столь наивна и, как ей казалось, до крайности глупа. Она не строила ни каких иллюзий по поводу своей дальнейшей судьбы, прекрасно зная, что ее дочерний долг выйти замуж за того, кого укажут папенька и маменька и стать хорошей супругой своему будущему суженому. Но иногда где-то внутри нее что-то восставало против этого, что-то тревожно ныло. «Как же так? Что же насчет любви? Как можно будет обещаться на всю жизнь чужому человеку? Ведь есть же она, любовь… Вон в романах…»
Но жизнь далеко не роман. Это ей было доказано тем самым человеком, который должен быть стать ее романическим героем, но, увы и ах, предпочел роль отрицательного персонажа. Теперь остается только смириться и следовать по течению судьбы…
- Боже милосердный, дай мне сил сделать то, что я должна, - взмолилась Марина, когда их скромный транспорт миновал последнюю заставу и въехал в столицу. – Укрепи меня перед испытаниями, которые ждут меня впереди…

• имеется в виду в старые девы (по нравам тех лет)

Ура!!! Дождались!!!
_________________

Как всегда, замечательно! Спасибо, Marian, очень хочется узнать, что будет дальше.

присоединяюсь, очень буду ждать продолжения
какая же печальная история у няни... растрогало
Marian не забывайте нас и дальше радовать продолжением
а это вам и Музе(Музу)
___________________________________

 » Глава 5

Глава 5.

Загорский возвращался в Петербург в довольно мрачном настроении. Он уже предполагал, как встретит его дед и какими упреками наградит прямо на пороге дома, как будет недоволен командир его полка. Сергей заранее знал, что, скорее всего, получит выговор за поведение, «порочащее честь гвардейского мундира», и, дай Бог, чтобы он был только от генерала Журова, ведь, насколько он был осведомлен, его делом заинтересовался сам государь, т.к. куролесил он заграницей, а Его Величество зорко следил за своими подданными за пределами государства.
Сергей вздохнул. Да, он свалял дурака, опять сойдясь с Натали. Да, ему не следовало оставаться во Флоренции у ее ног, но он предполагал, что старая любовь способна заставить его мысли измениться, а сердце – забыть. Забыть и никогда больше не вспоминать, как он потерял то, что могло быть совсем другим, лучшим, чем он мог даже думать. Забыть, как он испугался за свою холостяцкую свободу, за свою будущую карьеру в армии, за свое положение в обществе, за будущее благосостояние.
- Полячка, без роду-племени, без гроша в кармане и, быть может, католичка! – слова старого князя больно и едко хлестали в лицо. – Неужели ты забыл, сколько горя принесло польское отродье семье Загорских? Неужели не понимаешь, к чему может привести подобный мезальянс? Полячке не дали шифр, это тебе о чем-нибудь говорит?
В тот вечер, после бала старый князь долго беседовал с внуком наедине у себя в кабинете. Он тоже видел тот единственный вальс, только в отличие от остальных он мог увидеть, что где-то внутри Сергея зарождается невольный интерес к этой инженю. «Прокляну и лишу наследства и титула!» - этот вердикт заставил Загорского содрогнуться – без денег, без титула, без эполет… Тогда он решил, что ничто не может быть этому ценой. Разум взял вверх над эмоциями, и он отступился.
Все осталось по-прежнему: его безудержные гулянки и попойки, его безумный успех у противоположного пола и, как следствие, его волокитство. Все да не все. Иногда, по ночам, когда он был беззащитен перед воспоминаниями, что он так настойчиво гнал от себя днем и заглушал, чем мог, настигали его. Эти серо-зеленые глаза… Они выворачивали ему душу наизнанку. Иногда он видел их задорно сверкающими. Иногда сияющими влюбленными. Иногда заволокшие невыплаканными слезами обиды и разочарования.
Он убеждал себя, что это просто очередное увлечение, какое не раз вовлекало его в свои сети быстротечно и без особых последствий, но тот факт, что спустя два года он помнит оттенок ее глаз, говорил об обратном и, честно говоря, пугал его до полусмерти. Он, никогда не признававший долгих привязанностей и обязательств, похоже был пойман наивной инженю.

Сергей тряхнул головой: «Глупости! Каким сентиментальным я становлюсь в преддверии тридцатилетия…»
Приближающийся возраст не пугал его, просто доставлял лишние хлопоты. Дед неустанно твердил ему в письмах, что в эти годы его отец уже был женат и имел даже двух наследников, и призывал его исполнить свой долг перед титулом и положением. Но Загорскому не особо хотелось связывать себя с кем-либо узами брака, ведь это означало, что он будет навеки прикован к одной женщине, с которой ему придется проводить определенную часть своего времени. Да к тому же все женщины, которых он знал, были либо красивы, но глупы, либо наоборот – умны и способны поддержать беседу, но не особо привлекательны. А будущая княгиня Загорская должна быть исключительной особой женского пола, чтобы привести его под венец…

Мысли Сергея опять невольно вернулись к молоденькой девушке с серо-зелеными глазами и чуть лукавой улыбкой. Почему он вспоминает ее? Почему чувствует себя виноватым за то, что произошло два года назад? Нелепая влюбленность чуть не привела к роковой ошибке, и его вины в том нет. Но почему он никак не может забыть этот случай? Почему первые несколько месяцев после отъезда Ольховских из Петербурга порывался написать Марине, но неизменно сжигал неотправленные письма? Почему ему так важно, чтобы она думала о нем без злости или обиды? Раньше его ничуть не беспокоило, проклинают ли его бывшие пассии или вспоминают с теплотой, что же изменилось теперь?
Неужели это действительно его судьба? Неужели ему давался шанс стать в глазах этой девочки именно тем героем, которым он всегда хотел стать? Рыцарем без страха и упрека? Неужели его любили просто такого, какой он есть, а не за его титул, богатство или славу греховодника?
Неожиданно Загорский почувствовал себя усталым и недовольным собой. Может, дед прав, и пришла пора стать примерным супругом и отцом? Он попытался представить себе, что идет по холлу в столовую, где сидит его супруга и ждет его к ужину. Он откроет дверь и пройдет в комнату. Улыбнется детям, лица которых Загорский представил довольно размыто, сосредоточившись на облике супруги. Она сидит к нему вполоборота, что-то говоря одному из детей, сидевшему рядом с ней. Вот она услышала, как открывается дверь, и под аккомпанемент восторженных приветственных возгласов детей поворачивает к нему лицо, подставляя губы для поцелуя, ее серо-зеленые глаза радостно сверкают…

О нет! Похоже, его совсем доконало это долгое и скучное путешествие домой. Только дураки пускаются в путь поздней осенью, когда дороги совсем развезло. Хорошо хоть в России легкий морозец уже прихватил землю, и путешествие пошло быстрее по замерзшей грязи.
Чем иначе объяснить этот сентиментальный настрой? Эта слякотная и хмурая осень! Так и меланхолию недолго удариться…
Загорский решил отвлечься от своих мыслей и вернуться к чтению, которое было прервано на предыдущей заставе. Открыв книгу на первой же попавшейся странице, он бросил взгляд на строчки и невольно замер.
«…Я тебя полюбил неожиданно, сразу, нечаянно,
Я тебя увидал - как слепой вдруг расширит глаза
И, прозрев, поразится, что в мире изваянность спаяна,
Что избыточно вниз, в изумруд, излилась бирюза…»

- А чтоб тебя! – Загорский со злостью отшвырнул книгу в другой угол кареты. Решено, сегодня же он встретится с Ворониным и Арсеньевым (если того отпустит, правда, молодая супруга) и ударится во все тяжкие перед вызовом к генералу. Уж если получать на орехи, то за все сразу! Может, хороший вечер и поможет ему отвлечься от его непонятных мыслей…

Сказано – сделано. В тот же вечер, едва успев смыть с себя дорожную пыль и сменить мундир, Сергей был в ресторации Talon’а, где его с плохо скрываемым любопытством встречали знакомые лица высшего тона Петербурга. Пока его встречали немного настороженно – наслышав о его приключениях и пока оставаясь в неведении, какая реакция на это последует императора, все любезно, но с легкой прохладцей раскланивались с ним, но не более. «Ничего, гроза пройдет – опять любезничать начнете», - усмехался про себя Сергей.
Зато его друзьям было абсолютно все равно – Арсеньев уже вышел в отставку, а Воронину с его высочайшими благодетелями в императорской семье любой скандал был безопасен для карьеры. Именно поэтому они с радостью и с распростертыми объятиями встретили блудного друга.

- Что ж ты не предупредил о приезде? Может, пообедали бы у меня, - пенял Сергею Павел Арсеньев. – Жюли нашла удивительную стряпуху.
- То-то, я гляжу, ты пополнел, друг любезный, - обнял Загорский друга. – Вон еле поместился в объятиях…

Обед пролетел незаметно за дружеской непринужденной беседой. Друзья не виделись почти год, и им было, что рассказать друг другу. Вспоминали прошлое, обсуждали настоящее.
- Что, думаешь, тебя ждет на приеме шефа? – спросил Сергея Воронин. – Скажу честно – твоя история наделала много шуму в Петербурге, что вызвало большое недовольство Его Императорского Величества. Уверен, вызовут тебя скоро и к нему.
Загорский помолчал, потом достал из кармана сигару и прикурил, что вызвало недоуменные и слегка недовольные взгляды друзей.
- Понимаю, все понимаю, - усмехнулся Загорский, - но ничего не могу с собой поделать – пристрастился за границей и никак не могу отвыкнуть. Что касаемо, наказания за мой эскапад, то я готов. Вы же знаете, не в первый раз, - он коснулся своего Георгия, напоминая друзьям свою ссылку на Кавказ за дуэль с одним молодчиком, вызов коего принял по молодости и от хмельной головы. Тогда всех друзей наказали соответственно рангу – неделя на гаупт-вахте и ссылками из Петербурга. Только Воронин и Арсеньев отделались удалением в деревню, а вот Загорский, не сумев удержаться от язвительных комментариев по поводу необоснованных по его мнению обвинений, попал на арену военных действий на полгода.

- Дурак ты, - беззлобно заметил Воронин, - что же ты делаешь со своей жизнью, Серж? Опять пороху понюхать захотелось?
- Нет, Анатоль, - возразил тому Павел Арсеньев, - жениться ему надо. Сразу вся дурь из головы вылетит. И за юбками волочиться так открыто перестанет, и за ум возьмется.
- Не суди по себе, - усмехнулся Загорский. – И потом – жениться, значит, уступить его сиятельству князю. А я пока не готов смириться и пойти на поклон…
- Что за вражда? Серж, не мне тебе говорить, что это так… так.. по-детски. Ребячество это, - Воронин залпом выпил вино, оставшееся в бокале. – Это твой дед, твоя кровь. Если бы у меня был хоть кто-то из старших, я бы… Вот, когда потеряешь близкого, тогда поймешь!
- Ты так говоришь, словно единственный потерял родителей! – Загорский злобно прищурил глаза. – Да, я своих потерял не в младенчестве, но это не означает, что я их не терял.
- Тихо, господа, тихо, - пытаясь их успокоить, положил руки на рукава их мундиров Павел. – Ишь, распетушились… Ну, как дети, право слово. Выпьем лучше. Гарсон, еще шампанского!
- Думаю, будет лишним, Paul. Ведь нам пора, - Воронин поправил рукав мундира.
- Пора? Куда? – удивился Загорский. – Я думал, мы потом поедем к m-m Genous. Ну, с Павлом-то все кончено отныне, а ты, Анатоль, ты-то…
Воронин задумался на мгновение, а потом медленно проговорил:
- Я, друг мой, нынче приглашен на бал к князю Вяземскому и намерен там быть.
- Ты? На бал? Вижу и вправду все переменилось за мое отсутствие, - рассмеялся Загорский. – Не ты ли называл балы и рауты – рассадником невест и их мамаш? Что за дивная перемена?

Воронин резко схватил со стола бокал и отпил вина.
– То было ранее. Я был молод и глуп. Бесшабашная и неразумная юность, что тут скажешь? А нынче…
- Нынче… - повторил за другом Сергей, подталкивая друга к откровенности, краем глаза ловя на себе странный взгляд Арсеньева. Ему с нетерпением хотелось докопаться до истины, заставить признать Воронина, что он дал слабину, и какая-то юная кокетка вскружила ему голову. Неловко было признать (да он никогда и признается в этом даже себе), но Сергею даже приятно было убедиться в слабости друга, который ни разу до сих пор не увлекался особой женского пола столь сильно, что готов был присутствовать на «светских сборищах».
- Нынче все изменилось, - кивнул головой Анатоль. – Да, ты прав – я еду туда ради женщины. Я влюблен, и я намерен пойти до самого конца. Да – да, готов расстаться со своей свободой и окольцевать себя. Поверь, мне ради нее стоит пойти и не на такие жертвы. Да, впрочем, кому, как не тебе об этом знать?
Загорский почувствовал, как внутри него все похолодело. Краем глаза он по-прежнему наблюдал за Арсеньевым, и ему не нравилось, как напряженно замер тот и следил за их разговором.
- Не понимаю, о чем ты, Анатоль, - Сергей глотнул вина и улыбнулся другу. – Ну, если только ты не решил приволокнуть за Натали Ланской, но та ведь в Европе. А больше особ женского пола, ради которых я готов был бы чем-то пожертвовать, нет.
- Полно, Серж, не думаю, что ты забыл ту историю. Ведь говорят, ты был влюблен, во что, заметь, я не верю вовсе. Увлечен, может быть, но влюблен… - Анатоль улыбнулся, и Загорский понял, что тот весьма забавляется в этой ситуации. Они поменялись ролями. – Надеюсь, Натали развеяла тот легкий флер? Потому как мои намерения весьма серьезны в отношении этой дамы, весьма.
- Это звучит прямо как предупреждение. Разве ты уже сделал предложение, чтобы упреждать соперников? - усмехнулся Сергей. Он изо всех сил стремился оставаться спокойным, хотя в его мозгу, как в клетке птица, билась только одна мысль: «Неужели?».– Полно, Анатоль, нам вовсе нечего с тобой делить. Давай лучше выпьем напоследок. Клянусь, мне это сейчас необходимо – по возвращении в особняк я неизбежно столкнусь с моим вечным ходячим укором, его сиятельством старым князем. Мне повезло, что когда я прибыл, он был с визитом у Загряжской, так что я избежал упреков и скандала. Но думаю, в этот раз я не буду столь удачлив. Так что, выпьем за любовь, господа! – и, заметив, как у друзей появилось недоумение на лицах, Загорский продолжил. – За эту химеру, с которой удается столкнуться немногим, и опять же немногим удается понять, что это всего лишь химера.

Он залпом осушил бокал и криво улыбнулся собеседникам.
- Что же вы не пьете, господа?
Павел поднял свой бокал:
- Пью за начало тоста, но не за конец. За любовь! – и, пригубив вина, он с укором сказал. – Не пойму, что с тобой творится, Серж? Что за циник сейчас тут сидит с нами? Ты ведь таким не был. Что произошло во Флоренции?
- Ровным счетом ничего, - Загорский помолчал, затем встал и, отдернув мундир, щелкнул каблуками. – Прошу извинить, господа. Я толком не успел отдохнуть с дороги, да и перед великой битвой со старым князем надо набраться сил.

Воронин медленно поставил на стол бокал с вином, который он крутил до этого в руках, наблюдая за бликами света в вине, и задумчиво проговорил:
- Довела его Ланская до ручки, прости за выражение. Другого подобрать не могу. Я всегда знал, что эта кокотка доведет его до беды…
- Ты думаешь, это она - причина его уныния? Не уверен. Его любовь к ней начала умирать, когда она пошла под венец с графом. За прошедшие годы мало что осталось от нее.
- Что же толкнуло его вслед за ней во Флоренцию?
- Привычка, похоть, желание насолить деду… - Арсеньев достал трубку из кармана и стал набивать в нее табак. Раскурив, он продолжил беседу: - Ты ведь не был тогда, когда у них состоялась та ссора из-за Натали Ланской. Он кричал деду и отцу ужасные слова… А напоследок заявил, что раз она не годится продолжить род Загорских, то его не продолжит никто. Вот так-то… Теперь, когда Серж с дедом еще более отдалились друг от друга после того ужасного случая с его семьей, он и вовсе готов даже встать под пули, лишь насолить старому князю. Боюсь, когда-нибудь это и случится. Я, правда, надеялся года три назад, что он может измениться, но нет – увы и ах, этого не произошло. Юная дева не смогла совершить чудо.
- Ты о той истории? – нахмурился Воронин. Даже слышать от друга об этом давнем случае ему было неприятно.
- О ней. – Арсеньев некоторое время молчал, попыхивая трубкой, а потом продолжил. – Я ведь впервые видел, чтобы он о ком-то действительно беспокоился, кроме нас, что он кому-то помог, а уж тем более, деве.
- Ты думаешь, он был влюблен в нее?
- Влюблен? Нет, конечно. Просто она ему нравилась. Нравилась, как нравится миленький котенок или несмышленый щенок, не более. Вспомни, как его поведение во время этой истории с Ланской… как он страдал… А тут он отпустил ее без какого-либо сожаления, без каких-либо эмоций. Не забывай, я говорю, не с чьих-то слов, я видел все происходящее своими глазами.

Тем временем, Загорский ехал в коляске домой и размышлял. Что происходит с ним? Почему ему так неприятна мысль о том, что Ольховская может быть чьей-то невестой, а уж тем паче супругой? Может, потому, он привык, что только он является предметом ее грез? Простое чувство собственника? Или просто ему неприятно, что это именно Анатоль, дружеским соперником которого он всегда был везде и во всем – в стрельбе, успехе у женщин, в количестве выпитого…
Значит, она в Петербурге…

Загорский попытался вспомнить ее лицо, и его удивило, как легко оно всплыло из недр его памяти. Вся история из знакомства вдруг промелькнула перед его глазами.
«….- Как мило. Только вот верится с трудом в подобное. Отказаться добровольно вышибить скамейку из-под моих ног, когда моя голова уже почти в петле, ну что же вы…
- Не правда ли, неприятно оказаться загнанной ланью, а не охотником, как мгновение назад?...»

«…- Пожалуйста, пригласите меня… -…»

«… - Боже, Марина Александровна! Что вы делаете здесь в это время?
- А вы, Сергей Кириллович? Вы, смею спросить, так рано поднялись или еще не ложились?...»

«…- Вы злитесь на меня, я вижу. И поделом. Я был недопустимо безрассуден.
- Я повторяю вам, не стоит тратить попусту слова. Вам не за что извиняться. Это я позволила себе недопустимое безрассудство, не вы. Вашей вины здесь нет в помине. И, прошу прощения, я не понимаю, к чему вам извиняться, если в вас так отчаянно и нелепо влюбилась очередная дурочка. Ведь это, я полагаю, произошло не в первый раз и в далеко не последний. К чему тогда так сожалеть? На всех не хватит ваших душевных сил и терзаний….»

Их последний разговор долго не давал ему покоя. Он то и дело перебирал в памяти все сказанное, пытаясь найти те слова, что обидели ее. Он ведь пытался извиниться перед нею за то, что свершилось. За то, что невольно, может, дал ей надежду, проводя столько времени рядом. В свете это ведь считалось уже почти ухаживанием. А ведь он такого желания даже не имел, просто сопровождал Арсеньева в его визитах…
Ах, кого он обманывает?! Ему было приятно находиться рядом с ней. Она так разительно отличалась от всех тех девушек, что он встречал ранее – такая непринужденная, такая дерзкая… И это несмотря на институтское воспитание… Немало палок она там получила, верно, за свой нрав.
Во всей этой истории виноват только он. Он и никто другой. Хорошо еще, что удалось все исправить. Неизвестно, к чему бы это привело в противном случае.
Загорский потер рукой лоб, словно стараясь стереть неприятные ему мысли из головы. Теперь, когда оба участника той драмы в Петербурге, снова всколыхнется на пару вечеров та старая история. Ее обсудят и забудут, главное - не давать повода для других сплетен на эту тему.

Задумавшись, Загорский, только столкнувшись в холле со старым князем, обнаружил, что уже дома. Князь надевал поданным лакеем плащ и хмуро взглянул на внука из-под седых бровей.
- Добрый вечер, ваше сиятельство, - поздоровался внук с дедом.
- Добрый вечер. Как путешествие? Как дороги? - они старательно вели светскую беседу, пока рядом суетились лакеи, помогая им.
- Дороги отвратительные, как, впрочем, всегда по осени, - Загорский стянул перчатки и передал их лакею, старательно избегая взгляда старого князя.
- А я всегда говорил, что только дураки пускаются в путь осенью, когда дороги плохие.
Загорский поднял голову и внимательно посмотрел на деда. Тот стоял прямо и в упор смотрел на него.
- Вы бы желали, чтобы я остался во Флоренции на зиму? – с сарказмом спросил Сергей.
- Нет, - холодно отрезал князь. – Я желал бы, чтобы ты не ездил туда вовсе и не позорил имя Загорских. Но что тебе до моих желаний?!
- Да уж действительно, я такой себялюбивый внук, - Сергей рывком сорвал с себя плащ и кинул лакею.
- Был бы другим, поинтересовался бы, как мое здоровье. Дождался бы меня дома, а не мотался бы по ресторациям, - старый князь махом руки отпустил слуг, чтобы продолжить разговор с внуком наедине.
- Ах, простите. Как ваше здоровье, ваше сиятельство? Не хвораете, часом?

Старый князь закрыл на мгновение глаза, стремясь обуздать все те эмоции, что рвали его душу. Успокоившись, он продолжил разговор:
- Я был сегодня у Его Императорского Величества, просил за тебя. В наказание за недостойное офицера гвардии и дворянина поведение тебя ждет лишь домашний арест сроком на два месяца. Начиная с сегодняшнего дня, тебе запрещено покидать этот дом на время ареста. Никаких визитов, никаких попоек и шлюх, никаких игорных. Ты должен быть еще благодарен за то, что так легко отделался.
- Премного благодарен, - шутливо склонился в поклоне Загорский.
- Неблагодарный щенок! – взорвался старый князь. – Другой бы на твоем месте радовался, что не ссылка или тем паче, Кавказ, а ты! Одно радует, что хоть два месяца ты не дашь повода трепать наше имя! Все, нет больше желания продолжать эту беседу с тобой.

Князь повернулся к выходу и, словно из-под земли выросший в мгновение ока, лакей открыл перед ним входную дверь.
- Я еду к Вяземским. Буду поздно, - князь начал спускаться по ступенькам, но потом, словно вспомнив что-то, повернулся к Сергею, который наблюдал за ним через открытую дверь. – Да, и вот еще что. Ты, верно, не знаешь, в Петербурге нынче опять эта полячка. За те три месяца, что она здесь уже успела вскружить головы половине Петербурга, в том числе твоему закадычному другу, Анатолю Воронину. Люди говорят, он столь увлечен ею, что намерен делать ей предложение. А ты просидишь здесь до конца сезона и не увидишь самое интересное … Какая жалость! – и князь со смешком продолжил путь к карете.
Лакей уже закрыл дверь, а Сергей продолжал ее буравить взглядом. Он был так зол, что готов был крушить все подряд. Ни капли сомнения – это дед упросил императора посадить его под замок, пусть даже домашний.

Загорский направился в игорную комнату, где стоял барный шкаф. Налив себе бренди, он махом вылил его в рот. Только почувствовав, как тепло распространяется по всему его телу, от горла до желудка, он успокоился и начал думать.
Старый князь уверен, что обыграл его. Но нет, не на того напал. Он найдет способ насолить ему любой ценой, что бы ему этого не стоило! Старикан уверен, что он маленький мальчик, которым можно управлять по своему желанию. Сначала этот нелепый арест, а что потом? Насильная женитьба на какой-нибудь внучке-мышке одного из его друзей? Он же просто бредит продолжением рода…!
Загорский налил себе еще бренди.
- Вы хотите войны, ваше сиятельство? Вы ее получите! – он посмотрел на свое отражение в зеркале над камином и усмехнулся.
«…- Полячка, без роду-племени, без гроша в кармане и, быть может, католичка! Неужели ты забыл, сколько горя принесло польское отродье семье Загорских? Неужели не понимаешь, к чему может привести подобный мезальянс? Полячке не дали шифр, это тебе о чем-нибудь говорит?...»
«…- Ты, верно, не знаешь, в Петербурге нынче опять эта полячка. За те три месяца, что она здесь уже успела вскружить головы половине Петербурга, в том числе твоему закадычному другу, Анатолю Воронину. Люди говорят, он столь увлечен ею, что намерен делать ей предложение. А ты просидишь здесь до конца сезона и не увидишь самое интересное …»
- Обещаю вам, ваше сиятельство, вы уж точно не пропустите самое интересное! – Сергей отсалютовал бокалом своему изображению в зеркале.
_________________

Marian, спасибо за продолжение, затягивает все больше и больше. Дедушка Сергея прекрасен во гневе))).
Активный соперник появился, что не может не радовать. Словом, с нетерпением жду следующую главу.
Одно замечание: стихи великолепны, но ведь анахронизм...

Ура! Дождалась!!!
_________________

Ага, Бальмонт...
Я просто долго искала стихи той эпохи, которые могла бы сюда вставить, но не нашла подходящих по настрою. Так что, вот так получилось, сорри... Прошу простить мне такую вольность...