Софья (Обманутые иллюзии) ИЛР

Юлия, наконец-то добралась до твоей новой истории. Безумно интересно
Спасибо, за прекрасные книги. Вдохновения
_________________

Юля начала читать твою новую историю и не могу оторваться. Очень жаль героиню - в таком юном возрасте и уже хлебнула горя , Александр сначала мне не нравился , но импонирует его честность и ответственность за семью. Теперь жаль и его, как он там в плену, надеюсь скоро освободится. Очень хочется чтобы Китти и Соня примирились

Не удивительно, после того что она пережила. Искренность и доброта увы ей счастья не принесли и для окружающих форма оказалась важнее содержания. Видимо она разочаруется во многих своих идеалах.
Обсолютно согласна
_________________

Всем заглянувшим доброго дня.


Есть время подумать, принять решение и понять, что хотелось бы получить от жизни, ради чего стоит жить. Дай Бог, чтобы принятое решение не стало еще одной ошибкой, за которой непременно последует расплата.

Привет. Рада видеть. Мне очень приятно, что произведение получается интересным. Продолжение будет скоро. Думаю, завтра вычитаю очередную главу.

Лена, спасибо на добром слове. Очень рада видеть.

Юля, привет. не думаю, что примирение Кити и Софьи произойдет очень скоро, ведь для этого нужно, чтобы вернулся Александр и это самое малое.
Безусловно, она разочарована. Вот только будет ли ее душа спокойна, когда она сможет взглянуть на все с другой стороны? По нраву ли ей придется такая жизнь?
___________________________________

Очень жалко бедную девочку(

Как бы потом остальных героев жалеть не пришлось)))
___________________________________

 » Глава 8

Глава 8




Небольшой отряд, выехавший из Измаила, по истечению трёх седмиц достиг Анкары. Раневский, никогда ранее не бывавший на Востоке, с любопытством осматривал город через прутья решётки. Нищие глиняные хижины соседствовали с роскошными дворцами восточной знати. Целью Беркера было посещение огромного городского рынка, где он собирался продать часть награбленного, что успел прихватить с собой, покидая Измаил. Восточный базар являл собой причудливое смешение красок, языков, людей всех мастей. Казалось, что не было ничего в этом мире, чего нельзя было купить на рынке Анкары. Отовсюду слышалась речь на непонятных языках. На какой-то краткий миг Александру показалось, что он услышал французскую речь, но не было никакой возможности привлечь в себе внимание, да и стали бы оказывать помощь русскому пленнику те, кто ныне поддерживал Османскую империю в её войне с Россией. Пока Беркер был занят тем, что торговался с одним из купцов у маленькой лавчонки, к клетке пробрался Сашко.

- Завтра, поутру Беркер к дому тронется, - тихо заговорил парнишка. – В горы пойдём, дорога узкая, арба там не пройдёт, из клетки вас выпустят, ваше благородие. Бежать не пытайтесь, далеко не уйдёте.

Раневский невесело усмехнулся:

- Предупредить, стало быть, пришёл.

- В бега податься с пустыми руками – всё равно, что на смерть себя обречь, - прошептал Сашко. – Терпением запастись вам надо да гордость свою усмирить, дабы не злить Беркера понапрасну.

- Далеко идти-то? – поинтересовался Раневский.

- Два дня пути, - едва слышно прошептал парнишка и поспешил оставить пленника, так как турок, сторговавшись с купцом, направился прямиком к ним.

Сашко был прав: проведя ночь в городе, небольшой отряд на рассвете тронулся в путь. Перед выходом из Анкары Раневского выпустили из клетки, но снимать кандалы не стали. Выйдя из тесного узилища, Александр, наконец, смог выпрямиться во весь рост и едва сдержал стон от боли, пронзившей затёкшие мышцы. Его мундир, превратившийся в лохмотья, Беркер велел снять. Пленника заставили одеться в простую груботканую рубаху и шаровары, похожие на те, что носили казаки. Идти босиком по узкой горной дороге было невероятно трудно. Нечего было и думать, чтобы попытаться сбежать. Раны Александра, полученные в том злополучном бою под стенами Измаила, уже заживали и причиняли всё меньше беспокойства. Двигались медленно, шедший позади Раневского турецкий воин не раз подгонял пленника тычками в спину. Стиснув зубы, Раневский шёл вперёд, в душе проклиная тот день, когда Беркеру пришло в голову сохранить ему жизнь. К исходу дня ноги пленника были сбиты в кровь о каменистые уступы горной тропы. На ночлег турки расположились на небольшом горном плато. Прислонившись спиной к каменному валуну, Александр прикрыл глаза. Запах готовящейся на костре еды сводил с ума, в животе урчало от голода. Стараясь отвлечься, Раневский погрузился в воспоминания. Пред мысленным взором мелькали картины из прошлого: дорога от Рощино до Марьяшино, пролегающая между бескрайних зелёных полей, берёзовая роща на пригорке, Надин на качелях в саду, первый украденный поцелуй, признания, произнесённые тихим шёпотом.

Из раздумий его вырвал тихий голос Сашко.

- Ваше благородие, - позвал его паренёк, - Беркер велел сапоги ваши вам вернуть.

Открыв глаза, Раневский вздохнул.

- Не думаю, что смогу натянуть их, - с сомнением протянул он.

- Так я это, портянки принёс. Я помогу, - засуетился Сашко.

- Не сейчас, - отмахнулся Александр.

Присев рядом с Раневским, Сашко разломил пополам лепёшку, что принёс с собой и, протянув половину Александру, принялся жевать свой кусок, запивая тёплой водой из небольшой фляжки, нагревшейся на солнце.

Утром, едва рассвело, вновь тронулись в путь. С помощью мальчишки Раневскому удалось кое-как обуться, кандалы на ногах сняли, и он, прихрамывая, продолжил путь. На закате вошли в ущелье, которое далее расширялось, превратившись в небольшую горную долину, где и располагалось селение Беркера.

- Добрались, - вздохнул Сашко и бегом бросился вперёд к большому дому, ворота которого распахнулись, едва только отряд показался у выхода из ущелья.

Осмотреться Александр не успел. В горах быстро темнело. Пленника впихнули в глиняный сарай и заперли снаружи. Оставшись в одиночестве, Раневский опустился на пол. «И что дальше? – мелькнуло в голове. – Что Беркер собирается делать теперь?» Сказалась неимоверная усталость двухдневного перехода через горы, и Раневский не заметил, как задремал.

Утром его разбудил яркий солнечный луч, проникший в щель между плохо пригнанными досками двери. Зажмурившись, Александр закрылся от него рукой. Казалось, что о нём позабыли. По подсчётам пленника минула половина дня, в сарае становилось невыносимо жарко, спёртый горячий воздух обжигал гортань, вызывая нестерпимую жажду. Находясь в полуобморочном состоянии, Раневский услышал за дверью тяжёлые шаги. Солнечный свет, хлынувший в открытую дверь, на мгновение ослепил его. С трудом поднявшись на ноги, Александр вышел во двор. Уперев руки в бока, перед ним стоял Беркер и перепуганный Сашко. Турок заговорил, парнишка что-то попытался возразить ему, но получив полновесную затрещину, свалившую его с ног, начал переводить слова хозяина:

- Беркер ожидает к вечеру гостей, он хочет, чтобы ты прислуживал за столом.

Раневский отрицательно качнул головой. Приблизившись к нему, турок наотмашь ударил его по лицу, разбив губу.

- Нет, - повторил Александр.

Беркер прищурился, не спуская глаз с лица пленника. Повернувшись к замершим позади него воинам, он отдал короткое распоряжение. Двое из них выступили вперёд и приблизились к Раневскому. Выкрутив руки пленника за спину, они подтащили его к вкопанному в растрескавшуюся каменистую землю толстому столбу с привязанной к его верхушке верёвочной петлей. Сдёрнув с Раневского рубаху и продев его запястья в петлю, один из турок затянул её, так что верёвка впилась в кожу.

Александр и, не оборачиваясь, догадывался, что сейчас произойдёт. За спиной щёлкнул кнут, заставляя напрячь плечи и сделать безуспешную попытку вытащить руки из стягивающей их петли. Раневский замер, но Беркер не спешил, явно наслаждаясь тем, что заставляет пленника нервничать. И всё же первый удар был неожиданным: за коротким свистом кнута, последовала обжигающая боль.

- Чёрт! – сорвалось с губ пленника, вызвав довольную усмешку на лице Беркера.

Стиснув зубы, Раневский мысленно считал удары. Пять, семь, пот крупными каплями катился по лицу, капая на грудь солёными каплями. После двенадцатого удара потемнело в глазах и Александра затянуло в тёмную пропасть. Ведро холодной воды привело его в чувство. Беркер снова заговорил, презрительно скривив губу. Сашко, бледный как полотно, стал переводить его речь трясущимися губами:

- Когда хозяин приказывает что-то сделать – раб повинуется. Раб, посмевший ослушаться, будет наказан.

- Чтоб ты сдох! – выдохнул в сердцах Раневский.

Пленника оставили у столба. Только поздней ночью к нему, ковыляя искалеченными ногами, вместе с Сашко подошёл совершенно седой казак, чьи отливающие серебром волосы отчётливо просматривались в свете полной луны. Что-то ворча себе под нос, казак принялся распутывать верёвку, стягивающую запястья Раневского. Вдвоём с Сашко они дотащили его до деревянного сарая, в котором Беркер содержал своих рабов.

- С таким норовом, ваше благородие, - ворчал казак, осторожно промывая рубцы на спине Раневского в тусклом свете лучины, - вы здесь долго не протянете. Видали иву на берегу. Ветер дует, а она гнётся и не ломается. Вот и здесь иногда согнуться нужно.

- Скорее ад замерзнёт, - простонал Александр, вызвав улыбку на лице казака.

- Эх! Ваше благородие, всё у вас, у благородных, гордость во главе угла.

- Тебя как зовут? – спросил Раневский, чтобы отвлечься.

- Афанасий я. Отец вон ему, - кивнул он на Сашко.

Казак помог ему сесть и поднёс к потрескавшимся искусанным губам глиняный сосуд с водой. Несмотря на то, что спину адски припекало, Раневский уснул. Александр подозревал, что Афанасий добавил что-то в воду, потому как вкус её показался ему странным. Двое суток он пролежал на животе в сарае, днём в одиночестве, ночью в компании рабов Беркера. Помимо Сашко и Афанасия, было ещё трое. Один из них совсем ещё юноша армянского происхождения и двое русских, бывших когда-то солдатами в русской пехоте и воевавших с турками ещё в 1806 году. На третий день, едва рубцы на спине немного затянулись и перестали кровоточить, как и предсказывал Сашко, Раневского отправили в каменоломню вместе с остальными. Александр прекрасно понимал, что Беркер и не ждал от него, что он согласится унизительно прислуживать за столом ему и его гостям, турку нужен был повод, чтобы продемонстрировать пленнику, кто здесь хозяин положения, и какая жизнь ожидает его отныне.

Каменоломня представляла собой совершенно безжизненную каменную выработку, где не было ни единого островка зелени и совершенно негде было укрыться от палящего солнца. От звона кирок гудело в голове. Жарким, душным маревом раскалённый воздух колыхался перед глазами, солёный пот заливал глаза. Не выдержав, Раневский снял рубаху.

- Зря вы это, ваше благородие, - покачал головой Афанасий, - мало вам ран на спине, так ещё и обгорите.

- Жарко, - выдохнул Александр.

- Привыкнете, - пожал плечами Афанасий. – Через пару седмиц жара спадёт, так по ночам даже холодно будет.

- Не желаю я привыкать к этому, - сплюнул на землю Раневский, вновь берясь за кирку.

Афанасий бросил быстрый взгляд вокруг и усмехнулся в седую бороду. Такой как Александр никогда не смирится с положением раба, как те пленники, что влачили жалкое существование уже на протяжении трёх лет. Голубая кровь, одним словом. Самому Афанасию было уже не уйти из турецкого плена, но вот Сашко… Казак тоскливо вздохнул, который раз укоряя себя в душе за то, что взял мальца с собой. Пока жив Раневский, для Сашко есть надежда, ежели, конечно, его благородие своим норовом раньше времени всё дело не загубит. Наученный горьким опытом неудачных побегов, Афанасий знал, что может понадобиться в долгом и трудном пути домой, знал, в какое время лучше всего попытаться уйти, но посвящать Александра в свои планы пока не спешил. Только бы Раневскому хватило выдержки и терпения.

Спустя некоторое время тело привыкло к тяжёлому физическому труду, уже не так сильно болели мышцы по ночам. Через две седмицы, как и сказал Афанасий, в горах похолодало и ныне по ночам пленников трясло от холода в продуваемом насквозь всеми ветрами сарае.

Как-то после особенно тяжёлого дня, Александру привиделось, будто кто-то гладит его по голове, пропуская русые пряди меж тонких пальчиков. Повернувшись, он увидел Надин. Потянувшись к ней всем своим существом, Раневский поднялся со своей постели в Рощино, но Надин словно бы растворилась в темноте ночи и, вместо неё из полумрака выступили иные черты. «Софи!» - прошептал он и проснулся.

- Кто такая Софи? – сонно поинтересовался Сашко.

- Жена, - коротко ответил Александр.

- Красивая? – продолжал любопытствовать паренёк.

- Нет, - тихо ответил Раневский. – Но добра, как ангел, - добавил он.

Работать и дальше без обуви стало совершенно невозможно, и с Раневского вновь сняли кандалы и отдали сильно износившиеся сапоги. Афанасий подозревал, что он попытается сбежать и хотел упредить его, да не успел. Александр исчез во время короткой трапезы в каменоломне. Хватились его спустя всего полчаса. Само собой, что Раневскому, совершенно не знающему местности и попытавшемуся уйти единственным известным ему путём через ущелье, не повезло. Уже через полдня беглеца поймали и привезли обратно в село. Наказание последовало незамедлительно. Беркер был в ярости и орудовал кнутом, даже не обращая внимания, на то, что пленник давно лишился чувств.

Отбросив в сторону окровавленный кнут, турок окатил потерявшего сознание Раневского ледяной водой из ведра. Александр с тихим стоном пришёл в себя.

- Убью, - тихо процедил он сквозь стиснутые зубы.

Беркер совершенно не понимал языка, но по интонации распознал угрозу. Размахнувшись кнутом вновь, он ударил пленника по лицу, оставляя на щеке кровавую борозду. На этот раз Раневский пролежал в сарае куда дольше. Хмурый Афанасий невозмутимо ухаживал за ним, когда возвращался с работ в каменоломне. В какой-то момент Александру хотелось закрыть глаза и провалиться в спасительную темноту с тем, чтобы никогда более не очнуться, не увидеть эти бесконечные горы, серое низкое небо, убогое жилище, где он вынужден был находиться, но жажда жизни оказалась сильнее. Лелея надежду когда-нибудь если не избавиться от плена, то задушить Беркера собственными руками, Раневский понемногу поправлялся. Он обещал вернуться и должен сдержать обещание. Он так виноват перед Софьей и, если судьба позволит, должен искупить эту вину во что бы то ни стало. Хотя, может быть, именно сейчас, когда в Рощино уже наверняка доставили обезглавленное тело Меньшова, она, наконец, испытала облегчение, потому как жизнь их семейная не задалась с самого начала. Александр хорошо помнил её слова: «Ненавижу. Всё чего я хочу – это никогда более не видеть вас», - вновь и вновь всплывало в мыслях. Подавив тяжёлый вздох, Раневский осторожно перевернулся, стараясь не потревожить искалеченную спину и спящего рядом Сашко. Как же он был слеп, отчего думал, что сможет так жить, принеся в жертву собственное сердце и чувства жены к нему, ибо никогда бы не смог ответить ей взаимностью. «А что сейчас? – вопрошал он себя. – Сейчас бы смог? Не знаю, - вздыхал он. – Видит Бог, не знаю. Как найти в себе силы забыть Надин, когда даже здесь она снится ночами? Может, получив весть о моей смерти, она уже и позабыла обо мне?» Пройдёт год, истечёт срок положенного траура, и его жена вновь сможет выйти замуж. Он должен вернуться до того, как этот срок истечёт, должен во чтобы то ни стало: вернуться или умереть, быть рабом он не сможет, ибо даже от одной только мысли о том, чтобы смириться со своей участью, хочется завыть во весь голос.

***

К Рождеству Софья получила письмо от Ольги Николаевны. Тётушка писала ей, что Дмитрий Петрович был по делам в Петербурге и вернулся из столицы вместе с Мишелем. Миша был очень огорчён тем, что не смог увидеться с сестрой и просил передать ей самые тёплые приветы, что она делает с великим удовольствием.

«Шантаж», - усмехнулась Софи, дочитав послание. Девушка понимала, на что рассчитывала тётка, напоминая ей о младшем брате, о той жизни, что бурно протекала за стенами монастыря и от которой Софья добровольно отказалась. «Не хочу, ничего не хочу», - вздохнула девушка, свернув письмо и убрав в небольшую шкатулку. «После отвечу. После вечерней службы», - решила она.
Однако вернувшись со службы, она почувствовала себя настолько уставшей, что не нашла в себе сил сесть за стол и написать ответ.

Кое-как раздевшись, Софья свалилась на узкое ложе, и почти сразу её сморил сон. Ей снился петербургский особняк. Она спускалась по лестнице из детской. Чем ближе она подходила к кабинету отца, тем явственнее слышала громкие голоса. Маменька с папенькой говорили на французском, и потому она мало что поняла из их беседы, поняла только, что papa был чем-то недоволен и громко кричал на maman. Уже спустившись, она заметила притаившуюся у дверей за портьерой Наталью. Тяжело дыша, Софья села на постели. «Наталья, видит Бог, то была она! Но зачем она подслушивала под дверью? То-то лицо её было столь знакомо!» Сердце бешено колотилось в груди. «Зачем она была там? Что ей было нужно?» Софья вновь опустилась на подушку, раздумывая над своим сном. Что-то очень важное ускользнуло от неё. Что-то, что могло дать ответы на многие вопросы, которые мучили её с самого детства, и на которые она ни у кого не находила ответа.

Так и не вспомнив ничего более, Софья больше не смогла уснуть, а потому поднялась и зажгла свечу. Достав чистый лист бумаги, она принялась писать ответ Ольге Николаевне. Софи тщательно обдумывала каждое слово своего письма. Стараясь уверить тётку, что у неё всё хорошо, она писала о том, что только здесь смогла найти успокоение, только здесь к ней, наконец, пришла ясность мысли, и что она пока не готова вернуться к мирской жизни.

День за днём жизнь её протекала однообразно, но она не ощущала скуки или недовольства ею. Окончился пост, и наступило Рождество. Собираясь к всенощной, Софья достала то самое платье, которое одевала на похороны супруга. Оно оказалось ей велико, с удивлением отметила она. Потуже затянув пояс под грудью, она накинула на голову эшарп из чёрного газа и отправилась к собору. Отстояв службу, Софи вернулась в свою келью. В праздник ей впервые захотелось выйти за стены монастыря. Испросив разрешения у игуменьи, Софья вышла пройтись. Неподалёку от обители располагалась небольшая деревенька. Софи медленно брела по укатанной зимней дороге, когда внимание её привлёк звонкий детский смех: деревенская ребятня устроила катание с горки. Кто-то катался на деревянных салазках, кто-то прямо на поле зипуна. Невольно залюбовавшись картиной всеобщего веселья, Софья замедлила шаг. Как бы было хорошо, если бы и у неё был ребёночек. Острое сожаление кольнуло прямо в самое сердце, и новая волна злости на Раневского поднялась в душе. «Господи! Зачем я согласилась на его предложение?! Это же так очевидно, что никогда бы ничего путного из этого не вышло! Права была Лиди, не стоило мечтать о том, чему никогда не дано было свершиться. Как глупа я была, думая, что он полюбит меня, и в итоге что имею: разбитое сердце и неясное будущее». Ей вспомнился тот единственный поцелуй, когда он так легко, так нежно коснулся её губ на следующий день после безобразной ссоры, которая случилась накануне приезда Андрея, и с которой начались все её беды. Сердце перевернулось в груди, а горькие слёзы выступили на глазах. Тоска, острая, как никогда, сжала грудь, комом стала в горле, не давая вздохнуть. Развернувшись, Софи побрела обратно, подальше от веселья, смеха.

В самый разгар сезона, когда она коротала дни своего вдовства в монастыре, Лидия с супругом обосновались в столице в фамильном особняке Корсаковых. Лиди всегда мечтала жить в Петербурге и пришла в неописуемый восторг от того, что, наконец, мечты её сбылись. Алексей восторгов жены не разделял. Самому Корсакову Первопрестольная была куда более по сердцу, чем чопорный светский Петербург, но, уступив просьбам супруги, этот сезон они проводили в столице.

Наутро после шумного бала по случаю празднования Нового 1810 года у губернатора Лидия поздно проснулась и, спустившись в столовую, не застала там Алексея. Выяснив у прислуги, что «барин уже позавтракали», она направилась прямо в его кабинет. То, что муж не стал дожидаться её и предпочёл завтракать в одиночестве, неприятно кольнуло.

Корсаков просматривал корреспонденцию, которую поутру доставили на его адрес в столице. Он как раз вскрыл письмо от Андрея, когда в его кабинет вплыла Лидия.

- Что пишут, mon cher? – поинтересовалась она.

- Это от твоего брата, - отозвался Алексей. – Пишет, что нашёл Софью.

- В самом деле? – улыбнулась Лидия.

- Не могу поверить, - тихо произнёс Корсаков, читая строки письма. – Она собралась постриг принять. Это так ужасно.

- Единственное разумное решение, - пожала плечами Лидия, устраиваясь в кресле напротив супруга. – Ей не стоило выходить за Раневского. Они не пара, это было столь очевидно.

- Тебе совершенно всё равно? – удивлённо взглянул на жену Корсаков.

- Это её жизнь, она сама выбрала этот путь, - отмахнулась Лидия.

Взяв со стола колокольчик, она позвонила.

- Любезный, - обратилась она к явившемуся на её зов лакею, - принеси мне чаю.

- Лиди, - недовольно поморщился Алексей, - я не единожды просил тебя не устраивать завтраки в моём кабинете.

- Без твоего общества в столовой мне было бы одиноко, - улыбнулась она ему.

Вздохнув, Корсаков сдался, предпочитая не затевать новую ссору, коих и так было вполне предостаточно между супругами в последнее время. Притом возникали эти ссоры из столь незначительных мелочей, что Алексей только диву давался способности Лидии раздуть какой-нибудь пустяк до размеров истинной катастрофы. Вовсе не о такой семейной жизни он мечтал. Ему виделась большая семья: пять, а лучше шесть детей, чтобы непременно три мальчика и три девочки, но к его огорчению Лиди не стремилась становиться матерью. Минуло более полугода с тех пор, как они обвенчались и ничего. Заподозрив неладное, Алексей с пристрастием допросил камеристку жены. В конце концов, разрыдавшись от страха, что барин сдержит слово и продаст её подальше от семьи, девица поведала ему, что, будучи в Воздвиженском барыня ходила к местной повитухе и имела с той долгую беседу. Поговорить о том с Лидией Корсаков так и не решился, но сознание того, что она не стремится к тихой семейной жизни, что её куда более волнуют светские развлечения, вызывало раздражение. Лидия обожала быть в центре внимания и после замужества привычки её нисколько не изменились. Она всё так же кокетничала, флиртовала и не на шутку сердилась, если Алексей позволял себе сделать ей замечание.

- Ах! Это всё твоя ревность! – вспыхивала она как сухой порох от искры. – Ты, видимо желал бы запереть меня в четырёх стенах. – Может и мне в монастырь податься, как моя кузина? – сердито выговаривала она ему после посещения оперы.

- Скажи мне, mon ange, - обратился к ней Корсаков, - случись мне не вернуться, ты тотчас забудешь обо мне?

Лидия провела кончиками пальцев, затянутых в шёлковую перчатку по щеке супруга:

- Ты, верно, шутишь, mon coeur?

- Нет. Отчего же мне шутить? Я серьёзен как никогда, - убирая её руку, отозвался Корсаков.

- Чего бы ты желал? Чтобы я в монашки подалась и вечно оплакивала тебя до самой гробовой доски? – откинулась на сидение в экипаже Лидия.

- Что ты, - иронично улыбнулся Корсаков. – Я и мечтать не смел о подобном. Лиди, зачем вы сказали Бетси о Софи? О длинном языке княжны Черкасской в столице разве что анекдоты не рассказывают, - перевёл он разговор на другую тему.

- Полно, Алексей Кириллович, я не думала, что из ухода моей кузины в монастырь надобно делать великую тайну, - надулась Лидия.

Она и сама не знала, зачем рассказала Бетси о Софье. Видимо, оттого, что Лиза говорила без умолку, и все восторженно внимали ей, Лиди захотелось вдруг сказать что-нибудь такое, чтобы обратить на себя внимание, вот тогда-то она и вспомнила о Софи. Сколько вздохов вызвала рассказанная ею история. Кто-то счёл весьма романтичной такую преданность супругу даже после его смерти, кто-то счёл поступок Софи глупостью. «Как можно хоронить себя заживо в монастырских стенах?» - удивлённо протянула Бетси, оглядев тех, кто собрался в тесном кружку вкруг неё после завершения представления, и всем своим видом предлагая присоединиться к её мнению. «Позвольте не согласиться. Мне кажется, что подобная преданность достойна уважения, а не порицания», - тихо заметил Корсаков.

Лидия растерялась от того, что так и не решила, чью точку зрения ей следует поддержать: с одной стороны, была Бетси, к мнению которой прислушивалась добрая половина великосветского Петербурга, а с другой её супруг, чьё мнение она должна была уважать и почитать. Недовольная тем, что Алексей поставил её перед подобным выбором, она сочла за лучшее покинуть собравшееся общество, чем пытаться и дальше мучительно поддерживать разговор, когда каждый вокруг так и ждёт, что она ответит на фразу, сказанную Корсаковым.

Промеж супругов вновь повисло тягостное молчание. Лидия нахмурилась и отвернулась. Алексей вздохнул, вид её недовольства уже стал привычен ему и уже не огорчал как ранее. Мысли его снова и снова возвращались к Софье: «Как странно, - думал он, - неужто она настолько сильно любила Раневского? Я бы мог поклясться, что она была увлечена мною. Это было так очевидно: эти взгляды украдкой, её неловкость и волнение всякий раз, стоило встретиться взглядами, пунцовый румянец во всю щёку. Так откуда же взялась эта любовь к Александру? Софи никогда не была ветреной, напротив, она казалась такой рассудительной и не по годам серьёзной. Странно. Очень странно. А может и не любовь то вовсе? В последнюю встречу Завадский говорил что-то о том, что именно он поспособствовал тому, что Раневского определили адъютантом к Зассу. Если уход от мирской жизни – попытка искупить грехи, то не слишком ли суровую епитимью наложила на себя Софи? Всё так неясно в этой истории».

За размышлениями он и не заметил, как они миновали дорогу домой. Выйдя из экипажа, Алексей подал руку супруге. Лидия, спустившись с подножки, устремилась к парадному, даже не оглянувшись. Столь явная демонстрация обиды задела: видит Бог, он старался угодить ей, он всегда уступал её просьбам, но доколе это будет продолжаться? Корсаков и раньше не чурался светского общества, но завсегдатаем раутов и балов его назвать было трудно. После женитьбы на Лидии его жизнь превратилась в бесконечную череду праздников и развлечений. Как получилось, что ныне он стал полностью зависеть от капризов и настроения своей супруги? Разве о такой семейной жизни он мечтал? «Устал, - вздохнул Алексей, поднимаясь в свои покои. – Кто бы мог подумать, что бесцельное праздное существование может быть столь утомительным? Сейчас бы поехать в Воздвиженкое, окунуться с головой в тихие радости сельской жизни, но разве ж Лиди согласится променять шумный и суетный Петербург на спокойную размеренную жизнь в деревне? Вероятно, предложение сие не найдёт у неё отклика и дай Бог, если не выльется в новую шумную ссору».

Раздевшись при помощи камердинера, Корсаков с тихим стоном удовольствия вытянулся на широкой постели. Уже в полудрёме он услышал, как открылась дверь в смежные с его комнатами покои Лидии. Тонкая фигурка в почти прозрачной сорочке скользнула к его постели.

- Лиди? – удивлённо приподнялся он на постели.

Тонкие руки обвились вокруг его шеи.

- Я не могу уснуть, когда мы в ссоре, - зашептала она ему на ухо, приникая к его груди.

- Лиди, mon ange, - обнимая тонкий стан, вздохнул Алексей, - я не сержусь на тебя. Покойной ночи, mon coeur, - коснулся он поцелуем гладкого лба.

- Вы желаете спать, супруг мой? – шутливо погрозив ему пальчиком, улыбнулась Лидия.

- Я не стану возражать, если вы составите мне компанию, - откинулся на подушки Корсаков.

Задув свечу, Лидия скользнула под одеяло и, положив голову ему на грудь, принялась водить пальчиком по его щеке.

- Ты не любишь меня более, - тихо заметила она.

- Отчего ты думаешь так? – поинтересовался Корсаков.

- Ты не желаешь меня более, - вздохнула Лидия.

- Я просто устал, Лиди. Ничего более. Спи, ma chére. Не забивай свою хорошенькую головку подобными глупостями.



/
___________________________________

Юлия, большое спасибо за главу)))
_________________

Спасибо Юля! Да, не ту сестру Корсаков выбрал. Как бы они подошли друг другу. Увы...

Спасибо за продолжение!

Да уж не сладко Александру в плену, с его то гордостью. Понабивает еще шишек, пока не поумнеет. Но похоже у него есть шанс на побег, повезло, что встретил Сашку с отцом.
Кто бы сомневался, что в мыслях и снах Александра присутствует Надин, а вовсе не Софи. Одно радует, что развод-то вряд ли возможен. Что дает надежду на второй шанс. Правда сама Софи уже может воспротивится семейной жизни.
Насчет Лидии совершенно не удивлена, как порхала бабочкой, так и живет дальше, заботясь только о своих удовольствиях. Алексей явно не на ту лошадку поставил в своей женитьбе.
Натали все-таки оказалась той Натали из детства, сыгравшей в жизни Софи уже во второй раз роковую роль.
Юлечка, большое спасибо!
Жду новой главы.

Спасибо за продолжение!
Все идет своим чередом, герои верны себе, радуют своим постоянством.
Кто первый преподнесет сюрприз? Наверно, Софья - похорошеет, посты пойдут на пользу ее внешности.

Спасибо за главу)))))

Юля, спасибо за главу!!!
Лидия вызывает у меня раздражение и очень хочется треснуть ее, посильнее, чтоб поняла, что она не пуп земли...
Жду продолжения!!!!!!!!!!!
_________________

Юля, большое спасибо за главу)))
___________________________________