Унтерменшен (ИЛР, 18+)

Кениг, Вам спасибо!
_________________

Спасибо за продолжение!
Интересный спор у героев получился. Харди не слишком начитан, путает Шубарта и Шуберта, но убежден в своей правоте. А Алеся критически мыслит, но открыта новому, готова даже проповедь немецкого пастора слушать и воспринимать...

Инес, спасибо большое за комментарий. Да, Алеся старается и сама развиваться, и достучаться до Харди на его языке - ссылается на немецкого философа, тексты Евангелия, так как он - католик. Но Харди слышит то, что хочет слышать, думает, как учили. Тут еще булки с пирогами под носом пахнут, отвлекают.
В общем пока взаимоуважения, на которое надеется Алеся, нет.
Инес, еще раз спасибо!
_________________

 » 43. Унтерменш

3

Я подъехал к Дахау около девяти часов утра в понедельник. Ходили слухи, что лагерь предварительного заключения появился близ тихого живописного городка не случайно, а как "ответ" фюрера на то, что его население единодушно проголосовало против национал-социалистов на выборах в тридцать третьем. Так или нет, кто знает.

Над крышами двух белых двухэтажных зданий с небольшими пристройками развевались флаги: свастика над одним и две белые руны "зиг" на черном полотнище — эмблема СС — над другим. Окна верхних этажей украшали цветы, нижние — закрыты решетками. Между зданиями находились ворота, рядом — черно-белая караульная будка.

Я показал документы, немного подождал и получил разрешение войти внутрь.



Лагерь был огромный, больше двухсот гектаров, но, к счастью, мне не пришлось далеко идти — политический департамент Тайной государственной полиции находился в двух шагах от главных ворот. Здесь проходила регистрация, на заключенных составляли дела, записывали личную информацию, фотографировали, присваивали номера. Шли допросы.

Я представился, изложил суть вопроса – надо было прояснить одну путаницу с документами. Меня проводили в кабинет сотрудника, который мог мне помочь, с ним где-то до одиннадцати просидели в архиве. Разобравшись, я отзвонился начальству, доложил все и вышел на улицу. Оставалось еще одно, личное дело...



Пристроившись в тени деревьев, я ждал. Мимо прошагали заключенные. Их то и дело подгоняли, чтобы держали строй и маршировали. Я всматривался в лица охранников в форме, поглядывал на часы — засранец опаздывал.

Наконец увидел, как ко мне широким шагом, улыбаясь, спешил Фриц Расп.

— Шефферлинг, старина, прости! Закрутился, — пожал мне руку он.

— Бывает. Ну что, получилось?

— Не здесь, — Расп покосился на здание полицейского департамента. — Пойдем прогуляемся. Заодно поболтаем. Сто лет не виделись.

— Полгода, с весны, — уточнил я. Что-то подсказывало, что Фриц просто забыл о моей просьбе. Впрочем, намеки обнадеживали, да и свободным временем я располагал. — Ты, смотрю, получил повышение? — спросил я, глядя на петлицы. Расп кивнул. — Как дядюшка? Тут у вас мило. Клумбы, деревья. Пахнет вкусно.

— Дядюшка — эстет. Ты еще не видел, его комендантский штаб. Версаль! А пахнет оттуда, там столовая. В старой теперь швейная фабрика, — Расп указал на здания левее гауптвахты. — Такие дела.

***

Над коваными воротами свежей черной краской сверкало на солнце: «Arbeit macht frei».[6]

...Болтали в основном о работе, сравнивали жалование, условия службы. Расп рассказал, как на выходных чинил крышу у родителей в доме. Что отец совсем плох, из-за подагры не выходит на улицу, а мать «чудит» и капризничает. Фриц предположил, что после отпуска в Италии с женой и детьми переедет куда-нибудь поближе к своим старикам, чтобы они были под присмотром и ни в чем не нуждались.

За разговором прошли мимо зоны переклички — что-то вроде плаца, где утром и вечером происходило построение, сверялись списки, выдавались наряды на работу и прочие бытовые мелочи. Сейчас там стояло порядка пятидесяти человек — пять рядом по десять заключенных в каждом.

— Утренняя проверка затянулась? — сказал я, оглядывая уродливые серые лица и выцветшие робы в сине-белую полоску.

— Двоих не досчитались. Пока ищут, эти стоят.

— Не все стоят, некоторые лежат, — ответил я. Местами строй был «рваным» — некоторые заключенные валялись на асфальте.

— Жара. Солнце, — отмахнулся Фриц. – Помнишь с нами учился такой Отто Циммер? Здесь пригрелся, кретин. Как его смена, так вечно все не сходится. Панику поднимет, все на ушах: «Побег! Побег!». А потом окажется, что списки не обновили, кто за ночь сдох, а он бегает, гавкает, что овчарок не слышно… На прошлой неделе вот так запорол одного. Приседания плохо выполнял, не старался. Вор, к тому же монархист, но хороший электрик был, толковый. Там, в мастерской работал. К слову, о работе… Комендант тут закинул одну мысль. Чтобы заставить этих лучше работать, выделить один блок для развлечений. Вроде борделя. Привезти таких же бритых шлюшек из женского лагеря. Хорошо поработал, выполнил норму, получи талон, иди развлекись. Как тебе идея?

Я не ответил. Глядя на ходячие скелеты в робах, еле таскающие ноги, сомневался, что они на что-то способны… Обратил внимание на большие белые буквы на покатой длинной крыше здания технического обслуживания: «Есть один путь к свободе. Ее вехами являются: послушание, честность, чистоплотность, трезвость, трудолюбие, организованность, самопожертвование, правдивость, любовь к отечеству».

— Слова Гиммлера, — пояснил Расп. — Года три как нарисовали. Ладно, поспешим, а то скоро обед.



Мы подошли к блокам — баракам, где содержались заключенные. По центру шла лагерная дорога, справа — лазарет. Я предупредил, что дальше не сделаю ни шагу.

— Да успокойся. Заразы не подцепишь. Первые два блока у нас образцовые, — засмеялся он, поняв, в чем дело, — Они для гостей, журналистов, делегаций. Там и чисто, и красиво. Я сам здесь сижу, приставлен к одному офтальмологу. Он исследует глаза, возможность изменения цвета радужки. Пока никаких результатов, только там больше работы, — Фриц кивнул на дальнее строение с высокой трубой, из которой валил черный дым.

— Не хочу. Иди сам, — ответил я. Отлично помнил, как за партией в скат Расп лакал шнапс и болтал про дезинфекционный блок, где заключенные обрабатывали свои вшивые одеяла и тряпки, — его обходили стороной сами охранники. Рассказывал, что в лазаретах проводятся эксперименты с возбудителями разной дряни, вроде малярии, да и вообще «инфекция там гуляет такая, что узники дохнут, как мухи, и пришлось построить новый крематорий, так как старый один не справлялся».



Расп исчез в двери «образцового» блока. Я остался на улице. Солнце палило нещадно. Хотелось пить и меньше дышать. Стояла омерзительная вонь — так обычно пахнет в больничном морге. Хотя сам морг, как я понял, находился дальше, в другом блоке — там у задней двери стояло что-то вроде навозной телеги, на которую заключенные накидывали за руки и за ноги тощие обнаженные обритые трупы. Телега наполнялась до верха, как сеном, и отъезжала. Грузилась другая...

Лошадь била копытом и фыркала, отгоняя мух. "Бедное животное", — подумал я. По такой жаре возить туда-обратно тяжелую телегу. Хотелось верить, что лошадям здесь дают достаточно воды.

Кто-то истошно завизжал. Я обернулся. Из лазарета вышли двое заключенных, они вели под руки третьего. Тот стонал и буквально висел на их руках. Верхняя часть головы у него была забинтована, на месте глазниц расплылись два кровавых пятна.

Я понимал эксперименты по влиянию температуры на организм или давления, лечение той же малярии. Но менять цвет глаз? Блажь, особенно в военное время.



Наконец появился Расп и тайком сунул мне маленький сверток. Я поспешил спрятать его в карман.

— Фриц, дружище, не знаю, как благодарить тебя!

— Не знаешь — не благодари. Лучше завязывай с этим. Или уж на "белую фею" пересядь.

— Я не летчик, чтобы перед вылетом себя бодрить кокаином, — усмехнулся я. — Для меня это только лекарство, не больше. В любой момент я брошу, когда боли пройдут. У меня все под контролем.

— Было бы под контролем, хватало бы того, что выписывают по рецепту.

— Фриц!

— Харди! — тоже повысил голос Расп. — Холодный пот, пустая голова, нервы, как у истерички, запоры, вялый член, а потом еще начнёшь вокруг себя несуществующих пауков давить, если не бросишь! Это я, как человек с дипломом медика говорю. Вернее предупреждаю. А там решай сам. Ты взрослый человек, должен понимать... Ладно. Слушай, Шефферлинг. Давай вечером встретимся, посидим в пивной. Знаю я одно местечко…

— Нет-нет, — решительно отказал я. — Пас. Дела.

— Дела или пианистка-кузина? Хессе жаловался, что ты его поколотил. Что, неужели такая любовь?

Я невольно улыбнулся и кивнул.

— Тогда тем более завязывай с этой гадостью. К слову о Хессе, ты ничего про него не слышал? — сказал Расп закуривая. Я отказался. Старался меньше курить, потому что Алесе не нравился запах табака и мой кашель.

— Нет, — ответил я. — Что с ним?

— Не знаю. Хильдегард написала, он вроде как-то пропал.

— Хильдегард, это которая…

— ...которая судилась с ним из-за алиментов. Кстати, видел я их малышку. Захочешь – не откажешься, копия прохвоста. Последний раз он писал из-под Севастополя. Прислал даже какие-то вещи девочке.

Я пожал плечами, ничего сказать не мог. Как ни цинично, но привык в последнее время к таким новостям и похоронам тех, с кем учился в военном училище, с кем служил, кого знал.



Я еще раз поблагодарил друга за помощь и заверил, что провожать не надо. Дорогу найду сам.

На обратном пути остановился у наполненного водой рва, которым был окольцован непосредственно сам лагерь. Где-то здесь был застрелен Клаус, воздыхатель моей сестры. Идиот, на что он рассчитывал? Трехметровая стена с колючей проволокой по периметру. Семь вышек с пулеметами и охраной. Впрочем, как я потом узнал, этот мог быть и не побег. Дело в том, что между лагерем СС и лагерем для военнопленных было что-то вроде рва с водой. Каждый, кто приближался к рву расценивался, как беглец. В него стреляли без предупреждения. Красный ублюдок был пристрелен как раз возле воды, и это стоило Еве жизни... Воспоминание о сестре отозвалось тупой болью.

Впрочем, когда сел в машину и развернул сверток, настроение пошло на взлет. На эмоциях даже прижал к губам два заветных флакончика с морфином.

***

На ужин был превосходный тунец с овощами. Алеся смотрела внимательно, будто отслеживала каждое мое движение.

Когда я говорил — молчала, когда улыбался — улыбалась в ответ, но натянуто, нервно.

— Как прошел день? — спросил я. Быть может, что-то произошло, что-то такое, о чем она не могла заговорить первая.

— Хорошо. А у тебя? — Алеся снова что-то ждала.

— Вполне.

— Получилось узнать что-нибудь?

— О чем?

— О ком. Я просила, помнишь?

— А-а-а, да... Конечно же, — я поставил на скатерть бокал вина. — Мне очень жаль, но.. информация закрыта, все только через официальный запрос. А запрос... это объяснения, вопросы, риск.

Алеся понимающе кивнула. Я накрыл ее ладонь своею.

— Не расстраивайся. Если твой друг и попадет в Дахау, с ним все будет в порядке.

— Разве в тюрьме человек может быть в порядке? — ответила Алеся, отвернувшись.

— Дахау — не тюрьма, а трудовой лагерь. Там хорошие условия. Не отель, но вполне. Разбиты клумбы с цветами, есть крыша над головой. Есть лазарет, даже место, где развлечься, отдохнуть от работы. Знаешь, там выращивают очень милых ангорских кроликов. Как думаешь, зачем? Верно! Шерсть, мех используется для пошива формы летчиков, — говорил я, но Алеся не слышала. Она смотрела в одну точку и ломала пальцы о чем-то размышляя. Или о ком-то.

— Послушай, милая, — сказал я строго, — Ты просишь меня разыскать кого-то, не объяснив даже, кто этот человек и что значит для тебя. А теперь сидишь тоскуешь у меня на глазах. Учитывая наши отношения, это как минимум странно, не находишь? Или ты мне не веришь?

Взгляд Алеси стал осознанным. Она тряхнула головой, будто отгоняя мысли, и пробормотала:

— Верю, конечно верю. Извини...

— Все хорошо, — принял извинение я и вернулся к ужину. — Сыграй мне что-нибудь, будь умницей.

Алеся прошла к пианино и заиграла какую-то тоскливую мелодию. Когда я попросил сыграть что-то повеселее, ответила, что "пальцы сегодня как будто деревянные", закрыла крышку и вышла из комнаты.

Я стиснул зубы.

[6] «Труд освобождает»

_________________

Спасибо за продолжение!
Интересно, проснется ли у Харди совесть?

А зачем она ему? Он считает нормальным врать в глаза, пообещать, не выполнить, да еще претензию кинуть. "Хозяин" дал слово, хозяин забрал. Алеся все терпит, чего волноваться?
Другой вопрос, что сколько верёвочке не виться, и все тайное станет явным.. Может тогда хоть что-то поймет.
Инес, спасибо большое за отзыв!
_________________

 » 44. Унтерменш

4

В воскресенье вечером гуляли перед сном с Асти по городу. Я шел молча. Алеся наоборот была весела, как никогда, и навязывала свое веселье мне.

—… Вчера день такой был, — говорила Алеся, облизывая мороженое. — Двое соседских мальчишек прибежали. Губы трясутся, сами чумазые, в краске. Оказалось, мать уехала и оставила дома одних, чтобы за младшей сестрёнкой присмотрели. А они такие драчуны, ужас! Ну вот и начали выяснять, кто из них за старшего, пока мать не придет. Поругались, подрались. А сестренка тем временем — тоже тот еще пропеллер! — краску на себя опрокинула. Ну вот, вчера с Флори пол дня отмывали сначала кроху, потом мальчишек, а потом себя.

— Надо было не прикрывать их, а все рассказать матери, чтобы хорошенько надрала им задницы, — ответил я. — Да и мамаше тоже. Почему краска не спрятана, дети могут ее так спокойно открыть?

— Не знаю, но помочь надо было. Зато они про ссору свою забыли напрочь! Все-таки ничто так не объединяет, как совместные неприятности! Хочешь? — Алеся ткнула мне под нос свое мороженое. Я отвернулся, но Алеся настаивала. В итоге часть эскимо оказалась у меня на носу и подбородке.

Алеся хихикнула. Я выругался и достал платок.

— Ничего смешного! Ведёшь себя, как ребенок.

— Я? А по-моему, это ты ведешь себя как обиженный мальчик, — Алеся невозмутимо ела мороженое. — Взрослый мужчина, военный офицер с наградами идет и дуется на то, что его три раза в «морской бой» обыграли.

— Ты жульничала! — не сдержался я.

— Как?! Ты сидел в другом конце комнаты! Как в морской бой вообще можно жульничать! Как?! — смеялась Алеся. — Хочешь, давай придем и еще раз сыграем. Ты даже можешь сам расставить мои корабли.

— Не буду я с тобой больше играть. Ты играешь нечестно! И не в "морской бой", а "линкоры". Называй правильно!

Алеся закатила глаза.



Незаметно мы вышли на Хорнштайнштрассе. Почта, автобусная остановка, а там, за тополями, кованая ограда и дом со львами у крыльца…

Алеся дотронулась до моей руки. Она больше не смеялась:

— Так и не поговорил с отцом?

Я покачал головой. Сразу после нашего ночного разговора с Алесей я написал ему, что жду его у озера, в кафе, где мы часто бывали всей семьей. Но отец не пришел… На службе тоже не получалось — да и не место это для выяснения отношений и личных тем. Потом отец уехал в Берлин. Вернуться должен был пару дней назад.

Алеся огляделась по сторонам, затем перебежала улицу и скрылась в кондитерской. Вернулась с коробкой, перевязанной яркой ленточкой, и решительно сказала:

— Пошли!

— Куда? — не понял я.

— Туда, — махнула она рукой в конец улицы.

— К отцу? Рехнулась? Полчаса десятого!

— Ну и хорошо. Значит, точно дома.

— Нет, нельзя прийти вот так, без предупреждения, без звонка… Нужен какой-то повод, в конце концов. Это не по-немецки.

— Разве? Харди, а что такое «блицкриг»? — внезапно спросила Алеся.

— Блицкриг?.. Быстрая война... цель которой достижение победы в максимально сжатые сроки.

— Зачем?

— ...Чтобы противник не сумел мобилизовать свои основные военные силы, экономику, — ответил я.

— Правильно. Поэтому мы и пойдем сейчас, без звонка и предупреждений. Застанем врасплох. — легко дернула плечиком Алеся. — Я забрала последние пирожные с вишней — те самые, которые он обожает. Это добрый знак!

Она свистнула Асти и, что-то напевая, пошла вперед гордой уверенной походкой.

***

...В доме горело несколько окон. Сердце колотилось, как в юности, когда я возвращался ранним утром и пытался незаметно пролезть через окно или заднюю дверь. Алеся наоборот источала решительность и подбадривала меня улыбкой.

Мажордом открыл дверь и после неловкой паузы сказал, что «впустить может только фройляйн Алис» — Вилли извинился и, назвав меня по имени, виновато добавил: «Таково распоряжение хозяина».

Алеся завертелась вокруг него, как уличная торговка, осыпала старика вопросами, улыбками, комплиментами, — словом, заговорила зубы. Так оказались в холле.

Запах дома заставил невольно улыбнуться. Казалось, сейчас из кухни выбежит мать в переднике и начнется волшебная суета, апофеозом которой всегда был праздничный обед…



—...Что здесь происходит? — спросил отец, тяжело спускаясь по ступеням лестницы. В темном халате он был похож на сурового судью. — Вилли, тебе было сказано не впускать этого человека.

— Добрый вечер! Вилли не виноват, — вмешалась Алеся, очаровательно улыбаясь. — Мы прогуливались и решили зайти.

— Отец, в самом деле, — сказал я. — Ты не отвечаешь на звонки, письма... Соглашусь, сегодня уже поздно. Но мы могли бы встретится в другое время.

— Конечно! Например навестить к Харди, — подхватила Алеся. — В выходные, да?

— Было бы отлично. Алис превосходно готовит жаркое по рецепту матери. Ты должен его попробовать.

Отец спокойно выслушал.

— Все? — спросил он. — Вилли, проводи. Гости уже уходят.

Отец зашагал обратно вверх по лестнице. Я посмотрел на Алесю — каким ослом она меня выставила! Ведь знал, что так и будет. Но она как будто загипнотизировала меня, дала надежду, и вот результат. Нет, больше ни секунды не собирался оставаться здесь.

— Герр Георг, не думала, что вы такой… черствый человек, — вдруг сказала Алеся таким стальным тоном, что обернулись и я, и отец. — Чего вы добиваетесь? Что вы вредничаете? Зачем издеваетесь над собственным сыном? Неужели вы не видите, что ему больно и плохо? И вы еще упрекаете его в бессердечности?! А сами ведете себя, как… как деспот, как самодур!..

Увидев, что отец уходит, Алеся как пантера бросилась за ним вверх, хотела удержать за рукав, но вдруг потеряла равновесие, вскрикнула и полетела вниз, глухо ударяясь о ступени. Она осталась лежать неподвижно у подножия лестницы…



…Все было как в страшном сне. Я бросился к Алесе. Отец, несмотря на возраст и грузность, в мгновение оказался возле меня, перескакивая через две ступени, как теннисный мяч.

Тронул ее шею.

— Пульс есть… Жива!

— Вилли, воды, нашатырь! — крикнул отец. — Вилли, черт тебя дери!.. Август, ну конечно! У нас сосед новый, доктор из Гамбурга... Сейчас-сейчас, я приведу его.

Отец скрылся в дверях. Я осторожно взял Алесю на руки и как можно аккуратнее положил на диван в холле. Погладил ее по щеке… Ком подошёл к горлу.

Я закрыл глаза, быстро перекрестился и сухим языком, прилипающим к небу, прошептал:

— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen… Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum. Adveniat regnum tuum…

***

Казалось, прошла целая вечность, когда наконец появился доктор Август с медицинским саквояжем. Отец на ходу рассказывал, что произошло. Доктор кивал, подошёл к Алесе и попросил посторонних выйти, оставить его наедине к пострадавшей. Я сказал, что не посторонний и хочу присутствовать, но отец буквально втолкнул меня в свой кабинет, усадил в кресло.

Но сидеть я не мог. Ходил от окна к двери, не находя себе места.

— Сядь, сказал! Не маячь. Веди себя как мужчина, — крикнул отец, раскашлялся, налил себе воды, выпил большими глотками. Стакан дрожал в его руках. — Не понимаю, как это случилось?.. — говорил он сам себе. — Я и не коснулся ее…

Я достал сигареты. Закурил. Голова была, как в тумане. Отец ли толкнул Алесю, или она сама оступилась, — решил, что в этом разберусь позже. Сейчас главное, чтобы она пришла в себя, чтобы все было хорошо. Хорошо, насколько возможно в такой ситуации…

— Что? Что ты смотришь? — поймал я внимательный взгляд отца.

— Ничего. Ровным счетом ничего. Давно не видел тебя… таким. Переживаешь, что жаркое теперь никто не приготовит? А помнишь, как весной в этом же кресле ты слюной брызгал, что я ее подобрал и взял в дом.

— Замолчи, — прорычал я, стряхивая пепел. Смотрел в темнеющее окно, думал вслух: — Не надо было приходить… Как знал, как чувствовал… Не хотел идти, она настояла…

— С каких это пор ты стал таким послушным? — усмехнулся отец.

— С тех самых, как ты стал упрямым и злым, как старый дьявол!

— Заявился мой дом и оскорбляешь меня?

— Я пришел извиниться, объясниться! И не впервые, если ты не заметил. Но, вижу, тебе это не нужно. Что ж! Хорошо. Я больше не потревожу тебя. Вас, герр Шефферлинг... Господи, почему так долго? Что он с ней делает?!.

Из-за двери послышались голоса. Мы переглянулись с отцом.

— Разговаривает, она пришла в себя! — прислушался я, схватился за ручку двери, но отец снова оттолкнул меня.

— Пусти, у меня уже нет терпения здесь сидеть!

— Так наберись! — сказал отец. — Думаешь, у меня оно было, когда тебя оперировали с шансами пятьдесят на пятьдесят?!

Голос отца дрогнул. В лице появилось что-то болезненное. Он будто сразу пожалел о собственных словах. Заходил по комнате, пытаясь вернуть себе прежний невозмутимый вид. Подошел к секретеру, что-то достал из ящика и бросил передо мной.

— Вот, отвлекись. Почитай.

— Берлин… Ильзе Хольц-Баумерт? — удивился я, рассматривая письма. — Откуда это?

— Из почтового ящика, — язвил отец. — Наверное не знала, что ты переехал. Вот и пишет по старому адресу.

Я без особого любопытства оглядел письма. Мне было совершенно не до этого.

***

С плеч свалилась целая горная гряда, когда увидел Алесю. Полулёжа, она заправляла блузку, иногда морщась от боли.

Новости были отличные. Доктор Август заверил, что «ничего страшного нет». Ни сотрясения, ни переломов. Гематома на затылке. Ушиб плеча и особенно сильный ушиб двух правых ребер. Поэтому никакой активности, физических нагрузок. Покой. Рецепт мази, обезболивающее — на столике.

Когда отец ушел проводить доктора, я бросился к Алесе. Не мог поверить, что все обошлось.

— Ты бледный, — сказала Алеся и погладила меня по щеке. Я сжал ее руку, поцеловал.

— Как себя чувствуешь?

— Если не считать, что немного больно сидеть из-за, pardonne moi, ушиба мягких тканей, то все хорошо, — улыбнулась она и, слегка приподнявшись посмотрела в сторону окна, откуда доносился разговор отца и доктора: — А у вас? Лед тронулся? Отец уже с тобой разговаривает, по имени назвал.

— Лежи, тебе нужен покой… Не понимаю, как ты упала? Он толкнул тебя? Отец? Признайся, только честно. Не прикрывай его.

Алеся как-то странно посмотрела на потолок, потом на дверь и прошептала:

— Харди, если честно… я упала немного... сама.

— Как это? Оступилась?

— Не совсем... Я побежала за твоим отцом, и вдруг думаю, а это идея!.. Помнишь, я рассказывала про двух мальчишек? Что неприятности, они сплачивают, примиряют…

Алеся говорила все тише, отодвигалась от меня, вжимаясь спиной в подушки.

Я бросил ее руку. Встал с колен.

— Ты что, специально упала? А обморок?! Ты же потеряла сознание…

— Я хотела, как лучше... — пискнула она, как мышь. — Чтобы вы помирились.

— Лучше?! А если бы ты сломала себе шею?!

— Так если для дела... А вообще я хорошо сгруппировалась. Когда-то ходила на каток и первое, чему меня научили: правильно падать…

Кровь забила в висках. Я хлестнул ее письмами по лицу, которые в суматохе так и держал в руке.

— Идиотка. Безмозглая дура! Сумасшедшая! — я не находил слов от ее безрассудства.



Хлопнула входная дверь. Вернулся отец и отозвал меня в сторонку.

— Леонхард, — сказал он. — Я подумал и решил, для Алис будет лучше переночевать здесь.

— Да, так будет лучше, — согласился я, стиснув зубы. Иначе придушил бы ее. — А утром, часов в шесть, подъеду. Сколько я должен за доктора?

— Потом, — махнул рукой отец. – Вот что, ты тоже оставайся. Не мне же за ней присматривать ночью. Иди свою орлицу, вам две комнаты готовить, или в твоей ляжет. Только без глупостей! Доктор Август сказал никакой активности, понимаешь?

— Спасибо, отец, — сказал я. — Спасибо.

Отец улыбнулся кончиками губ, забегал глазами, как от неловкости:

— Иди давай, И собаку свою в дом забери. Не хватало, чтобы она чего-нибудь сгрызла или сбежала, — проворчал он, но по-доброму, мягко. Еще час назад предположить такого не мог. Я почувствовал, как стало легко и спокойно на душе — забытое чувство казалось таким странным, неуклюжим…



Сделав несколько кругов по холлу, я снова подошёл к Алесе. Она смотрела в сторону, тайком утирая слезы. Я взял ее за подбородок и развернул лицо к себе. Скула была красной, кровоточила небольшая царапина.

— Жить будешь, — сказал я. — Значит так, ночуем здесь. В аптеку заеду завтра. Ясно?

Алеся кивнула, не поднимая глаз.

— Сказать, чтобы приготовили чай? Хочешь чего-нибудь? — спросил я.

Она отрицательно покачала головой.

— Болит где?

— Тут немного, — прошептала Алеся, сморщившись, и потерла плечо.

— Сейчас съезжу к себе, привезу морфин. Будет легче.

— Не надо, я потерплю, — сказала Алеся и посмотрела в глаза. — Харди, ты что, испугался за меня?

Не ответил. Отвернулся. Ухмыльнулся.

Алеся обвила мою шею одной рукой и прошептала:

— Прости, пожалуйста...

Злость ушла. Я осторожно прижал ее к себе, поцеловал висок. Черт возьми! В том момент, когда она летела с лестницы, я в одну секунду вдруг понял, насколько важна она, что для меня значит…

А еще подумал, что на такие рискованные проделки не решился бы сам Уленшпигель. Фокусница, мать ее... И после этого она будет утверждать, что не жульничала в «Линкоры»!..

_________________

спасибо за продолжение

Кениг, Вам спасибо!
_________________

Спасибо за продолжение!
Алеся хоть и разыграла представление, всё же сумела примирить отца с сыном.
Главное, чтоб письма Ильзе не стали причиной размолвки.

Если бы Алеся не вмешалась, Леонхард с отцом еще долго бы фыркали друг на друга. А письма подозрительные, Вы правы.
Инес, спасибо большое за комментарий!
_________________

 » 45. Унтерменш

5

Я опаздывал и старался ничего не забыть. Все потому, что Алеся рано утром, во сне, закинула на меня ногу, а потом прижалась всем телом, уткнувшись мне в шею... Словом, пришлось проигнорировать звонок будильника и задержаться в постели. А теперь в спешке одеваться, бегать из комнаты в комнату, завтракать без свежего выпуска «Фелькишер».



— … Часы?!

— На тумбочке, — спокойно отвечала Алеся. Она держала за ошейник Асти, чтобы та не мешала и не бегала за мной, думая, что я с ней играю.

— Платок, сигареты... Ключи? Где эти чертовы ключи!.. А, вот... Ты поняла, что тебе надо сделать? Повтори, — говорил я, затягивая на запястье кожаный ремешок часов.

— Забрать рубашки из прачечной. Не забыть ошейник и подстилку Асти. Вычесать ее хорошо. Записать тебя к дантисту на следующей неделе… Собрать вещи в чемодан.

— Так точно. Собери. Мой стол не трогай, им я займусь сам, — я звякнул ключами.

— Сам? Там что-то секретное? — посмотрела Алеся в сторону моего стола. — Письма поклонниц?

— Каких поклонниц? Не говори ерунды.

— А какие письма ты принес от отца в прошлый раз?

— Письма?.. Так, приятель писал. Вместе воевали во Франции. Не знал мой новый адрес, отправлял на старый.

— Хм… Среди немецких офицеров принято душить письма друг другу женскими духами?

Алеся спрашивала как бы между прочим, но смотрела въедливо.

— Тебе показалось, милая, — ответил я. — Ах да, после обеда придет Фриц Расп. Отдашь ему деньги, они там, у зеркала.

— Ты кому-то должен? — спросила Алеся.

— Нет, конечно. Расп проигрался в карты, попросил занять.

— То есть, мне взять с него расписку?

— Какую расписку?

— На твое имя, конечно. Ты же сам учил, что в долг надо давать только с распиской, и не всем подряд. Так будет по-немецки, — отвечала Алеся, как выученный урок.

Так как деньги предназначались Фрицу за морфин, я не нашел ничего лучше, как отметить внимательность Алеси, что она "растет" в моих глазах, а потом сменить тему.

— Да, чуть не забыл, — сказал я. — На счет вещей, может все-таки вместе переедем? Отец будет рад. В доме нужна женская рука. Особенно оранжерее матери.

— Нет, — ответила Алеся, — Это твой дом, я рада, что ты снова туда вернёшься. Твоему отцу тяжело одному, чтобы он не говорил. Но я привыкла к своей каморке. Тем более Флори никак не съедет к Хорсту. За ней тоже надо присматривать.

— Ты ей не нянька. Тебе за это не платят.

— Все равно. Тем более, у меня же радиопередатчик в чулане, забыл? — она многозначительно повела бровью, — Кто будет шифровки передавать?

После того случая, когда я заставил Алесю открыть чулан, она не упускала случая кольнуть меня. С одной стороны, мне нравилось ее веселое настроение, с другой — чувствовал раздражение, когда она язвила и обыгрывала подобные «шпионские» темы.

— Я ушел. Хорошего дня, моя богиня, — сказал я.

Алеся обвила мою шею. Поцелуй на прощание затянулся...

— Опоздаешь! А потом я буду виновата… — прошептала сквозь поцелуй Алеся и оттолкнула меня.

Я вышел на улицу и первым делом нашел свои окна. Алеся помахала мне рукой, я послал в ответ воздушный поцелуй.

***

Вбежал в служебные двери, как в последний вагон. На ходу приветственно вскидывая руку, дошел до кабинета. Перевел дух, немного пришел в себя после утренней "пробежки". Открыл окно, чтобы проветрить помещение, закурил, хотел забрать из сейфа дела и понял, что ключей нет. Холод прошел по спине, ведь я помнил, как убирал их в карман... Или в суматохе только подумал убрать?

Я позвонил Алесе и выдохнул: в самом деле, связка так и осталась лежать на подносе для визиток. С минуты на минуту должно было начаться совещание, потом приемные часы, словом, отлучиться получилось бы не раньше двенадцати. Я предложил Алесе принести мне ключи сюда, в гестапо, но она наотрез отказалась.



…Совещание прошло почти "бескровно". По крайней мере, для меня. Посетителей, к счастью, тоже оказалось совсем немного.

Забежал Шторх, опять надо было где-то расписаться, согласовать график дежурств. Принес служебный вестник от двадцать девятого августа. На последней странице в списке тех, кто отдал жизнь за Рейх и фюрера Шторх показал фамилию старого приятеля, с кем пришел в полицию еще Веймарской республики. Помолчали. Затем пошел в тир, куда в последнее время стал редко заглядывать. Как-то не находил времени. Впрочем на качестве стрельбы это не отразилось.

Ближе к обеду заглянул к отцу, чтобы сообщить, что переезд наметил на выходные, правда без Алеси. Но отец говорил по телефону, жестом показал, что занят.

Последние двадцать минут я сидел в кабинете за столом и просто смотрел на стрелки часов. Потом на фотографию Алеси в баварском платье — в груди сладко кололо, и я снова считал минуты...

***

Я не предупредил, что вернусь за ключами в перерыв. Фриц к этому времени наверняка забрал деньги за морфин, а Алеся ушла в ателье. Поэтому я удивился, застав ее в квартире. Точнее в моем кабинете, за моим столом.

Я остановился, прислонился к дверному косяку. Асти подбежала ко мне, радостно виляя хвостом.

— Так-так, у нас обыск? — спросил я, потрепав ее по ушам.

Алеся ничего не ответила. Кажется, она даже не удивилась моему появлению. Как-то заторможено сгребла все со стола обратно в ящик и вздрогнула, когда я подошёл к ней и взял со стола ключи рядом с ее рукой.

На полу валялся вскрытый голубой конверт, я поднял его. Пробежал по диагонали: Ильзе крупным школьным почерком признавалась в любви, извинялась за то, что сбежала, просила о встрече...

— Ты соврал про письма... — тихо сказала Алеся.

— Ты могла понять их неправильно. Да и что говорить? Об их существовании я узнал совсем недавно. Если ты заметила, я их даже не прочел. Потому что для меня их содержание, равно и как их отправитель, значат не больше, чем остальной бумажный мусор в этой корзине, — сказал я, разорвал письмо и выбросил обрывки. — А ты, значит, ты не поверила и воспользовалась тем, что я забыл ключи... Тебя разве не учили, что читать чужие письма некрасиво? Ты меня разочаровываешь, милая... Очень. Придется тебя наказать. Отшлепать или, быть может... лишить сладкого?

Я провел пальцами по щеке Алеси. Было что-то пикантное в этой сцене. Она ревновала, а в малых дозах это было даже приятно. Главное, не превышать, и чтобы это не вошло в систему...

Но Алеся отстранилась от моего прикосновения.

— Я ведь сразу поняла, что это от нее, от этой "принцессы Гарца", как ты ее называл... — сказала она тихо, дрожащими пальцами трогала дрожащие губы. — Испугалась, что она, как тогда, в поместье Александра, заявится, и ты бросишься за ней… Я боялась снова потерять тебя, Харди... Только бояться надо было не писем, а того, что лежало выше… Этого...

Только сейчас я заметил, что в руках Алеся держала не еще одно письмо, а копию наградного листа, в нижней части шло краткое изложение личного подвига. Туда она ткнула пальцем:

— Блестяще проведенная операция, имеющая дезинформационную цель… Что это, Харди?.. Что это?..

— Это моя работа, — ответил я и забрал из ее рук наградной лист.

— А позировать на фоне… на фоне повешенных, расстрелянных... тоже работа? — Алеся указала на ящик стола.

— В какой-то степени да. Послушай, милая. В каждой работе, есть какие-то неудобные моменты, о которых не принято говорить. Что-то вроде обострившегося геморроя или расстройства желудка... Поэтому не надо лишних вопросов.

— Нет надо! Я хочу знать, о какой "операции" здесь говорится. Только не лги, не лги мне!..

Я выдохнул. Поднял глаза к потолку. Дьявол... Так прогадать направление главного удара. Причиной истерики были вовсе не письма Ильзе. Алеся полезла в стол за ними, а нашла мои документы, военные фотографии, переписку... Она требовала ответа, я решил его дать.

— Что говорить? Ты же читала... Мне поручили инсценировать террор НКВД, преступления сталинской власти, армии... — сказал я. — Да, использовать для этой цели пришлось гражданских... Это психология, так надо было. У меня был приказ. Ничего личного, никакой неприязни я не испытывал к этим несчастным фрау, старикам... детям...

Я понял, что последнее уточнение было лишним. Алеся судорожно выдохнула, прикрыла рот ладонью.

— Милая моя, я понимаю, что ты чувствуешь. Это на самом деле ужасно. И никакого удовольствия ни я, ни мои солдаты не получили от того, что пришлось делать... К слову! Большую часть этой ужасной работы взяли на себя — и с удовольствием взяли, скажу! — твои соотечественники, украинские головорезы, пособники своего садиста-главаря Бандеры. Это так. Мои солдаты, даже я сам были поражены, с какой жестокостью они все сделали! Выродки. Настоящие животные. Озлобленные дикие животные!.. Повторяю, я выполнял приказ. А приказы не обсуждаются. Обжаловать приказ можно только после его выполнения. За невыполнение приказа по уставу полагается расстрел. Поверь, мне тоже было больно...

— Больно?! Я видела, когда тебе было по-настоящему больно! Ты плакал мне в коленки о своей сестре, а теперь ты улыбаешься!.. — срывалась на крик Алеся. — Говоришь про нелепость, геморрой... Не прикрывайся приказом. Много ты вспоминал об этих людях?

— Конечно, позже я был на исповеди, и священник отпустил мне все грехи. Я чист перед Богом и своей страной.

— Чист?! Да у тебя руки по локоть в крови! Человеческой крови!.. Ах да, они же не люди. Ни для тебя, ни для твоего священника. Второй сорт. Садовые муравьи на участке, которые занимают "жизненное пространство" предназначенное для "расы господ", да?.. Это твой долг перед страной?!.

Я посмотрел на часы.

— Ладно, не горячись. Окна открыты. Мне нужно идти, иначе не успею поесть, — сказал я. — Вернусь — поговорим. А лучше прекратим вовсе.

Алеся покачала головой, по щекам покатились слезы.

— Ты не просто убийца. Ты чудовище, — прошептала она. — Какое же ты чудовище...

— Послушай, сладкая, ты хотела правды — ты ее получила! — я начинал терять терпение. — Достаточно того, что я вообще объясняюсь с тобой. Я не просил тебя совать нос в мои документы, ты сделала это сама! Да, в той деревне я выполнял приказ, как положено солдату. Да, я фотографировался на фоне этих ублюдков-партизан, за которыми гонялся два месяца! И не надо сейчас драматизировать и заламывать руки, что это для тебя какая-то новость! Ты чистила мою форму, видела награды на кителе, Железный Крест. Или ты думала, я получил их за спасение редких птиц? Не строй наивную дуру, ты понимала, кому подставляешь задницу! Поэтому подотри свои сопли и займись делом!..

Алеся, не дослушав, сорвалась с места и выбежала из комнаты. Хлопнула дверь...





Видит Бог, я не хотел ссоры. Наоборот, доверился ей, поверил в ее здравомыслие. Я не собирался даже повышать голос, но обвинения Алеси и какая-то "жертвенность" позы и взгляда спровоцировали.

Я уверял себя — это эмоции. Ей просто надо дать время остыть. Пройдет пара дней, и она забудет все, как забыла остальное. Обиды, ссоры... Мало ли их было? Из-за "передатчика", из-за власти большевиков, революции в России и Германии, потом Алеся дулась, что я ничего не узнал о ее русском друге. Эмоции кипели, мы выговаривали друг другу, что думали, но каждый раз снова ложились в одну постель.

И эта маленькая ссора не станет исключением. Конечно, Алеся поймет, что виновата сама, что сама себя наказала за свое любопытство. Долго она злиться не может, я это уже понял. В ней нет такой силы, а значит, она прибежит сама, как прибежала в Вассеррозе после всех унижений. Как бросилась за мною тогда вечером, после того как нагрубила в доме Кристиана и Чарли...

"Да, все будет так", — говорил я, заставлял себя в это верить. Но где-то глубоко внутри ныло и царапало предчувствие: на этот раз что-то серьезно сломалось, сошло с рельс и теперь летело под откос...

_________________

Спасибо за продолжение!

Инес, Вам спасибо, что читаете!
_________________

Привет! Спасибо за продолжение.

На этот раз размолвка серьезная.. Алеся правда не подозревала о масштабах деятельности Харди и специфике его работы, надеялась, что в прошлом он армейский служака, а сейчас - обычный следователь?