Самые любимые, трогательные моменты.....

зависит от таланта автора

А вот мои любимые моменты:

Барбьери Элейн - плененные любовью
— Стой! Кто идет?
Торопясь, насколько это было возможно в ее положении, она побежала следом за Чингу к лесу. За стенами форта не прекращались тревожные крики. В ужасе от того, что их бегство раскрылось, Аманда, едва дыша, из последних сил старалась поспевать за Чингу по лесной тропинке. Она споткнулась, неловко поднялась и тут же споткнулась вновь, чувствуя, как ее покидают последние силы.
Голоса преследователей приближались, и она взмолилась, глядя в тревожное лицо Чингу:
— Оставь меня здесь! Мне они не причинят зла, а тебя наверняка убьют, если поймают!
— Я не брошу тебя, Аманда. — Он помог ей подняться на ноги. — Осталось пробежать еще немного, и мы доберемся до того места, где я спрятал каноэ. В нем мы сможем плыть в тени прибрежных кустов, пока не окажемся вне досягаемости их ружей. А тогда я стану грести изо всех сил, и мы быстро уйдем от погони.
Однако шум погони приближался слишком быстро, и Аманда вновь споткнулась, различив голос Роберта. Она сумела преодолеть еще несколько футов, пока от острой рези в боку у нее не перехватило дыхание. Она опустилась на колени.
— Я не могу… не могу больше бежать, Чингу! — пробормотала Аманда, жадно хватая ртом воздух. — Брось меня… здесь. Беги же, я вернусь к тебе позже.
— Нет, я не побегу один!
Чингу крепко схватил ее за руку, стараясь поднять на ноги. Но не успела она выпрямиться, как вдруг оглушительно грохнул выстрел, и на глазах у потрясенной Аманды Чингу резко дернулся вперед, а в его груди появилась жуткая рана, из которой тут же хлынула кровь. Ослабевшее тело Чингу медленно опустилось на землю.
— Нет! Нет!!! — закричала Аманда. — Чингу, Чингу! — Задыхаясь от рыданий, она на четвереньках подползла поближе, не веря, что такое могло случиться наяву. Но Чингу неподвижно лежал на спине в луже крови, которая толчками выплескивалась из раны.
— Чингу, милый, не покидай меня! — стонала Аманда.
Из последних сил он заставил себя открыть глаза. Аманда, ужаснулась гулким, булькающим звукам, которые раздавались каждый раз, когда его легкие пытались набрать воздуха.
— Тебе нельзя было приходить за мной, Чингу. — Она с плачем гладила его по щекам трясущимися руками. На побелевших губах промелькнула слабая улыбка.
— Разве ты не знала… что я не мог не прийти… — прохрипел он. — Человек не может жить… без души. — Он накрыл ее руку своей и продолжал слабым, прерывающимся шепотом: — Воистину, меня благословил сам Манито. Я успел познать такое счастье, которое достается немногим людям, сколько бы они ни прожили на свете… — По его телу прошла предсмертная судорога, и он не сразу смог заговорить вновь: — Скоро родится на свет мой наследник. Люби моего сына, Аманда. Пусть он помнит…
Тут его бледные как мел губы застыли неподвижно. Аманда, окаменев от горя, могла лишь бессильно следить, как в теле ее мужа затухает последняя искра жизни. Она зарыдала. Обезумев от горя, она гладила безжизненное тело.
— Чингу, мой любимый!
— А ну, брось его, Аманда! — раздался над ней грозный голос Роберта. — Я сказал, прочь от него!
Аманда обернулась к Роберту: над дулом его ружья все еще вился слабый дымок. Содрогнувшись от ужасной догадки, она закричала:
— Это ты его убил! Ты! Ты убийца! Убийца!!! — Не помня себя от ярости, она завизжала и бросилась на Роберта. Она лупила по чему попало, она кусалась, она старалась выцарапать ему глаза и повторяла: — Убийца! Убийца!........



Гудмэн Джо - невеста страсти
Клод, не в силах ничему помешать, смотрел, как Алексис вырвалась из рук своего стражника и бросилась к Траверсу. Она упала ему в ноги и принялась умолять прекратить порку. В горле Клода рос комок. Он знал, что больше всего ей хочется убить этого человека, но она заставляла себя просить. На девушку больно было смотреть. Гордость ее истекала кровью, и выразительное лицо как нельзя лучше отражало муки, выпавшие на ее долю. Этот праздник она, должно быть, запомнит на всю жизнь.
— Капитан Траверс! Прошу вас! Остановитесь! Вы его убьете! Не заставляйте его страдать еще!
И чем нежнее, чем просительнее звучал ее голос, тем резче резал воздух бич.
— Вы уже отомстили… Оставьте его в живых!
Траверс отшвырнул ее носком сапога.
— Заткнись, или следующая плеть достанется тебе!
Алексис встала. Она сжала в кулаки кисти заломленных за спину рук так, что болели мышцы, и подняла глаза на Траверса, надеясь, что он сможет прочесть в ее взгляде всю ненависть, которую она к нему испытывала. Но негодяй только захохотал, и приказал своим людям продолжать. Алексис не столько поразил его смех, сколько его глупость. Тот моряк, что всадил нож в Франсин, по крайней мере понял сразу, что она не шутила, пообещав убить его. Однако Траверс никак не хотел понимать, что его судьба решена.
Она убьет его, но не сейчас. Сейчас надо спасти Пауля. С Траверсом она разберется потом. Если останется жить.
Алексис подбежала к Паулю и загородила его окровавленную спину своим телом. Платье ее мгновенно пропиталось кровью друга. Человек, державший плеть, не успел отвести удара, и удар пришелся на спину Алексис. Плеть прорвала платье и оставила на спине узкую красную полосу. Моряк бросил плетку, собираясь оттащить девушку подальше и продолжить экзекуцию, но Траверс остановил его.
— Если леди желает, — сказал он, поднимая плетку, — мы можем ей это устроить. Ему осталось получить двадцать пять ударов. Они твои, девчонка!
Клод смотрел, как девушке развязали руки, как привязали ее к столбу так, что она закрыла своим телом человека, которого хотела защитить. Он слышал, как застонал Лендис в тот момент, когда раздался треск рвущейся ткани. Никаких снисхождений — пусть все будет как положено — платье разорвали сзади, чтобы оголить спину.
— Нехорошо портить такую чудесную кожу. — Траверс пробежал ладонью по обнаженной спине Алексис. Он занес руку для первого удара, но, увидев, как его люди отворачиваются, опустил плеть.
— Она сама этого хотела! — заорал он. — Если бы не она, все кончилось бы миром!
Траверс знал, что лжет. Знали это и его люди, но они помнили и другое: стоит им ослушаться Траверса, как каждый может оказаться на месте девушки. Поэтому им оставалось лишь молча смотреть на происходящее. Каждый был волен думать, что ему угодно.
Человек, который убил Франсин, как завороженный посмотрел на Алексис, когда та, чуть повернув голову и прижавшись щекой к спине Пауля, взглянула в его сторону.
Кожаная плеть хлестнула ее по спине, и Алексис, прикрыв глаза, зашептала Паулю, чтобы он не боялся: она выдержит, она может и хочет пройти все это до конца. Она молила его не умирать, хотя бы ради грядущего возмездия. Алексис чувствовала, что кровь течет у нее по спине, что ее кожа превращается в кровавое месиво по мере того, как Траверс раз за разом поднимает и опускает плеть. Она до крови искусала губы, стараясь не издать даже стона. Волосы ее прилипали к сплошной ране, в которую превратила ее спину плеть Траверса, но Алексис заставляла себя держаться и не терять сознания. Она повторяла себе, что должна запомнить все до последней точки, всю меру унижения и боли, которым подверг ее этот кровавый палач. Ей нужно было помнить все, чтобы эта память помогла ей прожить следующие дни, недели, месяцы. Слезы потекли по ее щекам. Вначале это были слезы боли, но потом их питали горечь, ужас, ярость. Она не могла сдержать стона, только когда потеряла счет ударам и уже готова была потерять сознание, но тут все внезапно закончилось.
Траверс бросил плеть. Раненая рука его невыносимо ныла. Кровотечение усилилось, он чувствовал, что с каждым новым ударом силы уходят от него. Хватит, довольно. Случилось то, чего он хотел с самого начала: услышать, как девчонка закричит. Она могла бы в значительной степени избавить себя от боли, если бы сделала это раньше. Он не собирался давать ей полную порцию, но она все тянула и чуть не убила его самого, прежде чем он добился этого слабого стона. Проклятая гордячка!
Траверс схватился за руку, пытаясь остановить кровь, и рявкнул на своих людей:
— Бросайте их! Мы должны забрать корабли и убираться прочь с этого острова.
Матросы не двигались с места. Взгляды всех были прикованы к спине девушки. Она не плакала и не двигалась. То, что она жива, было понятно лишь по ее судорожному хриплому дыханию. Моряки ненавидели своего капитана за то, что он сделал с ней, и себя за то, что не остановили его.
Один из них подошел поближе к столбу, чтобы отвязать Алексис, но Траверс заступил ему путь.
— Нет. Оставьте ее. Надо убираться отсюда, пока местные жители не поняли, что здесь произошло.
Все побрели прочь. Один лишь убийца Франсин не мог двинуться с места, загипнотизированный взглядом янтарных глаз. Алексис смотрела на него сквозь пелену слез. Когда она опустила веки, матрос словно почувствовал, что его отпустили, и в этот момент он очень четко понял, что хочет сделать. Он кинулся вперед, туда, где маячила незащищенная спина капитана, и бросился на него.
Однако Траверс всегда заранее чувствовал угрозу. Почему-то именно такого поступка он ждал от моряка, убившего женщину. В доме что-то произошло. Что-то еще, помимо смерти женщины.
Инстинкт подсказал Траверсу, как повести себя. Несмотря на свою слабость, он успел выхватить пистолет в тот самый момент, когда моряк уже прыгнул к нему на плечи. Единственный выстрел в живот решил судьбу мятежника — нападавший упал замертво. Траверс поднял голову и обвел взглядом троих оставшихся с ним матросов.
— Кто-то еще хочет выкинуть что-нибудь в этом роде? — с издевкой спросил он.
Мужчины отвели глаза, глядя куда-то поверх холма. Каждый из них мечтал убить капитана, но никто не хотел подвергать себя риску в случае, если попытка не удастся.


Клод едва верил в то, что их с Лендисом оставили в живых. Алексис спасла им жизнь, приняв удар на себя. После того, свидетелями чего они стали, Траверс никогда не решился бы взять их на корабль. Клод понимал, что Траверс не прикончил их только потому, что насытился. С него хватило кровавой бойни этого дня, и больше он не желал крови.
Моряк подкатился поближе к Лендису — вдвоем им было легче справиться с веревками. Первым освободился Лендис. Затем он развязал своего капитана, и они уже вместе подбежали к Алексис. Она была жива, но жизнь в ней едва теплилась. Когда Клод развязал ей руки, она соскользнула по спине Пауля и упала бесформенной грудой у его ног. Мужчины даже не успели подхватить ее. Клод опустился перед девушкой, собираясь взять ее на руки и отнести в дом, когда Лендис тихо сказал:
— Он мертв, капитан. Он, вероятно, умер еще до того, как она бросилась его спасать.
Неожиданно Алексис открыла глаза и посмотрела на человека, произнесшего страшные слова.
— Он умер, когда я просила его держаться. Он умер у меня в объятиях.
Тело ее задрожало от рыданий. Клод протянул руки, чтобы подхватить ее, но она оттолкнула его. С каждым вздохом, наполнявшим воздухом ее легкие, она становилась сильнее.
Клод и Лендис не могли сдержать удивления, глядя, как она встает на ноги. Слегка покачиваясь, она подошла к Паулю, посмотрела на его мертвое израненное тело, затем подошла к Джорджу. Там, за дверью, в доме, была мертвая Франсин. Всего час назад все они были живы. Все были вместе, здесь, в этом доме, счастливые, радостно возбужденные. Самый большой праздник — ее годовщина. Алексис наивно верила, что здесь, в «вороньем гнезде», где жизнь протекала так счастливо, так мирно и спокойно, никто не сможет ее обидеть. Только сейчас девушка заметила, что двое мужчин смотрят на нее с сочувствием. Вероятно, они решили, что она наполовину сошла с ума. Возможно, они правы, подумала Алексис.
Разве не было безумием полагать, что «воронье гнездо» — место, где с тобой не может случиться ничего плохого? Разве она не позволяла Джорджу и Франсин баловать ее, лелеять и защищать от невзгод? Разве не она дала возможность Паулю принять за нее решение и привести ее в этот благословенный дом? Ведь ее с самого начала что-то насторожило; она не хотела соглашаться и все-таки пришла с ним сюда. Да, Пауль поступил так из сострадания и любви к маленькой девочке. И она научилась любить. Любить их всех.
А сейчас все те, кто проявил к ней участие, кто любил ее, были мертвы. Боль, терзавшая ее спину, была ничем по сравнению с болью, терзавшей ее душу.
Алексис, покачиваясь, побрела к «вороньему гнезду». На одном из поворотов она упала и оставшуюся часть пути проделала ползком.
Только добравшись до утеса, она распрямилась и стояла, глядя в небо. Алексис знала, что на нее смотрят, и спрашивала себя, чего ждут от нее эти двое мужчин. Быть может, они решили, что она собирается броситься вниз со скалы? Неужели они не понимают, что ей есть для чего жить. Неужели не догадываются? Алексис подняла вверх сжатые кулаки, туда, где небо и вода сливались в одну голубую дымку на горизонте, и хриплым голосом прокричала клятву — клятву на всю оставшуюся жизнь.......
[/b]
_________________

Мои любимые моменты:
1)когда один узнает о том, что второй тайком сделал что то важное и хорошее или спасительное для него, хотя это было очень трудно
2)признание в любви
Но, всё, конечно зависит от мастерства автора - можно и завтрак в постель расписать так, что - просто сказка самая настоящая
___________________________________

Восхищаюсь, когда автор может буквально несколькими словами, в двух-трёх предложениях, затронуть душу читателя...
Вот отрывок из романа А.Минчин - "Юджиния", в котором говориться о чувствах Юджинии... Здесь ещё автор очень удачно, на мой взгляд, применил приём обращения к читателю, что ещё более усилило эффект...

Когда он раскрывал свои объятия и она попадала в них, она забывала все на свете: кто она, где она и что с нею происходит. А происходило с ней прекрасное — она была влюблена. Первый и последний раз в жизни. Редкое чувство, которое дается Богом считанному количеству людей.
Не нам, к сожалению. А может быть, вам.

О, здесь уже перечислили именно те отрывки, от которых я тоже лью слезы когда перечитываю- Макнот ,,Само совершенство'', ,,Королевство грез''; Деверо ,,Рыцарь'', ,,Воспоминание''; Барбьери ,,Плененные любовью''; а еще у Бенцони ,,Катрин'' есть момент-всегда рыдаю- когда Арно признали прокаженным и, заживо отпев его в церкви, он уходил в лепрозорий:
,,....И внезапно сердце Катрин затрепетало в муках.Она услышала голос Арно: он пел свой предсмертный псалом в этой маленькой церквушке с почерневшими сводами. .....С замирающим сердцем слушала она это последнее прощальное пение, глубокий и красивый голос человека, который страстно любил жизнь и был так грубо из нее исторгнут. ....Перед глазами Катрин плыл туман.Сквозь слезы и черную вуаль она не столько увидела, сколько почувствовала, что Арно поднялся с колен и двинулся к выходу, по-прежнему с пением псалма.Тогда она сорвала вуаль, чтобы тот, кто уходил навсегда, мог в последний раз взглянуть на ее лицо.На осунувшемся лице глаза казались чрезмерно большими, ибо ни одна золотая прядь больше не осеняла его.Арно, зачарованный этим прекрасным, таким знакомым и таким странным лицом, остановился, и псалом замер на его губах.В последний раз взглянул он в любимые глаза, сверкающие от слез, но ничего не сказал.Он был так близко от нее, что она слышала его тяжелое дыхание...Он шевельнулся, сделал шаг вперед.Сейчас он пройдет мимо нее!Тогда она развернула вуаль и высыпала на жалкий, выщербленный пол деревенской церкви то, что принесла с собой из замка.К ногам Арно хлынула золотая волна: это были волосы Катрин, те самые роскошные волосы, которыми она так гордилась, которые были прославленны могущественным принцем и которые так любил сам Монсальви...На заре проклятого дня Катрин безжалостно срезала их, острым кинжалом, вынутым из сердца Мари де Конборн.
Арно, побледнев, зашатался.Слеза покатилась по худой щеке.Он закрыл глаза, и Катрин показалось, что он сейчас рухнет на пол.Но нет!Медленно преклонив одно колено, он сгреб обеими руками золотистые шелковистые волосы, прижал их к груди, словно сокровище, и, поднявшись, пошел к залитой светом овальной двери.Когда он появился на пороге, солнце ударило лучами в эту жатву любви, и крестьяне, охваченные ужасом, отступили еще дальше от входа.Но он их не видел.Подняв глаза к небу с улыбкой на устах, он не замечал даже монаха-бенедиктинца, поджидавшего его на повороте дороги. ....Внизу Арно уже поравнялся с монахом, но на звук волынок он обернулся, обернулся в последний раз: посмотрел на деревню, на замок, горделиво вознесшийся на скале, а затем перевел взор на серое печальное лицо бенедиктинца.
-Прощай, жизнь!-прошептал он.-Прощай, любовь!
-Сын мой,-мягко сказал монах,-думайте о Господе!
Однако и для Арно, как для Катрин, Бог был слишком далеко. Он почувствовал, как его охватывает бессильное бешенство, и крикнул с такой силой, что эхо его голоса долго затихало в долине и скалах:
-Прощай, Катрин!
Могла ли она, одинокая супруга, оставить без ответа этот последний зов своей любви?Душа ее вдруг наполнилась тем же священным гневом, и тот же вопль вырвался из ее груди.Она ринулась вперед по каменистой дороге, устремив руки к человеку, которого уводил монах.
-Нет!Только не прощай!Только не прощай!-Она споткнулась о камень и рухнула на колени в дорожную грязь, по-прежнему простирая руки к Арно.Но монах с прокаженным уже миновали поворот...Дорога была пуста.'' -и еще есть моменты,вобщем на протяжении всего романа рыдаю периодически!
_________________

Все перечисленное, если хорошо написано, меня может зацепить.
___________________________________

Несмотря на огромное количество прочитанных романов, любимых трогательных моментов, уже более 20 лет мне переворачивает душу эта сцена в романе Кристин дочь Лавранса норвежской писательницы Сигрит Унсет:

На галерею вышла Кристин. Он почувствовал это, не оборачиваясь, – он знал ее легкую поступь. Она сделала несколько шагов и остановилась рядом с ним в отблеске вечернего солнца.
Она была так ослепительно хороша, что ему показалось, будто он никогда прежде не видел ее такой красавицей. И ему почудилось вдруг, будто, взмыв куда то ввысь, он парит в этом солнечном сиянии; он глубоко вздохнул и вдруг подумал: «Как хорошо жить на свете!» Безграничное блаженство затопило его своими золотыми волнами…
«Добрый друг мой! – Все передуманные им мучительные и горькие мысли показались ему вдруг полузабытым наваждением. – Бедный друг мой! Чего бы я не сделал для тебя! Жизни бы своей не пожалел, только бы помочь тебе, только бы вновь увидеть тебя счастливой…»
От него ведь не могло укрыться, как постарело и поблекло ее прекрасное лицо. Под глазами появилась сетка мелких морщинок. Нежные краски стерлись. Кожа загрубела и покрылась загаром, но и сквозь загар было видно, как она бледна. Но для Симона Кристин по прежнему оставалась несравненной красавицей: ни у одной женщины на свете не встречал он таких огромных серых глаз, нежного, спокойного рта, маленького круглого подбородка и такой величавой неторопливости в осанке.
Как хорошо, что ему вновь довелось увидеть ее в наряде, который подобает женщине благородного происхождения. Легкая шелковая косынка лишь наполовину прикрывала ее густые золотисто каштановые волосы: косы были уложены так, что выступали вперед над ушами; в них уже появились седые нити, но что из того! На ней был великолепный кафтан из голубого бархата, отороченный горностаем, с таким глубоким вырезом и такими свободными проймами, что на плечах и груди он лежал наподобие узких помочей, – и это очень шло Кристин. А в вырезе виднелась песочно желтая рубашка, которая плотно облегала грудь и шею до самого горла и руки до запястий. Рубашка была застегнута мелкими золотыми пуговицами, и они умилили его до глубины души. Прости ему боже, при виде этих золотых пуговок он возликовал так, словно увидел сонм ангелов.

Вот так. Считаю любовную линию этого романа самой из самых.!

Место было целиком заполнено артефактами - к тому же сплошь кельтскими! Шотландским оружием, датирующимся пятнадцатым веком, если она не ошиблась в своих догадках, а это редко случалось, которое украшало стену его библиотеки. Бесценными шотландскими регалиями: спорран, эмблема, броши в большом количестве лежали рядом с кучей древних монет на столе.
Она трогала, она рассматривала, она качала головой, не веря во всё это.
Если сначала она не чувствовала ничего, кроме неприязни к мужчине, то к этому моменту она питала уже к нему нежные чувства, неприлично соблазнённая его превосходным вкусом.
Её интерес к нему возрастал с каждой новой находкой.
Никаких фотографий, отметила она, оглядывая комнаты. Ни одной. Ей бы хотелось узнать, как парень выглядел.
Дэйгис МакКелтар. Что за имя.
Ничего не имею против Зандерс, дед часто говорил ей, это прекрасное имя, просто влюбиться в шотландца так же легко, как и в англичанина, девочка. Значительная пауза. Хмыканье. Затем, добавлял неизбежно, как восход солнца, Легче, фактически.
Она улыбнулась, вспоминая, как он бесконечно поддерживал её в попытках заполучить ”надлежащую” фамилию для себя.
Её улыбка застыла, когда она вошла в спальню.
Её желание узнать, как он выглядел, обострилось до навязчивого состояния.
Его спальня, его греховная, декадентская спальня, с огромной, резной вручную, с балдахином кроватью, застланной шелками и бархатом, с изысканно покрытым кафелем камином, чёрной мраморной джакузи, в которой, возможно, сидели, потягивая маленькими глоточками шампанское, глядя вниз на Манхеттен через стеклянную стену. Множество свеч окружали ванную. Два бокала небрежно валялись на берберском ковре.
Его запах задержался в комнате, запах мужчины, пряности и мужественности.
Её сердце забилось тяжёлыми ударами, когда чудовищность того, что она делала, дошла до её сознания. Она совала свой нос повсюду в пентхаусе очень богатого мужчины, в настоящее время, находясь в спальне этого мужчины, ради всего святого! В самом его логове, где он соблазнял своих женщин.
И потому, как всё здесь выглядело, он возвёл соблазнение до уровня высочайшего искусства.
Ковёр из чистой шерсти, чёрный бархат, ниспадающий с исполинской кровати, шелковые простыни под роскошным украшенным бисером бархатным покрывалом, богато украшенные, достойные музея зеркала в рамках из серебра и обсидиана.
Вопреки звоночкам тревоги, взрывающимся в её голове, она, казалось, не могла заставить себя уйти. Зачарованная, она открыла гардеробную, прикасаясь пальцами к великолепной одежде ручной работы, вдыхая изысканный, неоспоримо сексуальный запах этого мужчины. Лучшие итальянские туфли и ботинки стояли в ряд на полу.
Она начала вызывать в воображении его фантастический образ.
Он будет высоким (у неё не будет низких малышей!) и статным, с красивым телом, хотя с не слишком незаурядным, и с хрипловатым голосом. Он будет умным, будет говорить на нескольких языках, (так что сможет шептать ей гаэльские слова любви ей на ушко), но не слишком элегантным, грубоватым в разумных пределах.
Забывающим побриться, что-то вроде того. Он будет немного замкнутым и ласковым. Ему будут нравиться низкие, кругленькие женщины, чьи носики так часто пребывают в книгах, что они забывают выщипать брови, расчесывать волосы и наносить макияж. Женщины, чьи туфли не всегда бывают из одной пары.
Ага, как же, голос разума грубо проткнул её пузырь фантазий. Парень внизу сказал, что ты не подходила под его обычные предпочтения. А теперь, убирайся отсюда, Зандерс.
И возможно не было бы слишком поздно, и она всё же спаслась бы, не подойди она ближе к этой грешной кровати, любопытно заглядывая, и с немалой зачарованностью, на шелковые шарфы, привязанные к столбикам кровати размером с небольшие стволы деревьев.
Простоватая Хло из Канзаса была шокирована. Никогда не выходившая с мужчиной, Хло внезапно… неглубоко задышала, мягко выражаясь.
С дрожью отворачивая взгляд и пятясь на шатающихся ногах, она наткнулась на уголок книги, выглядывающей из-под его кровати.
Но Хло никогда не пропускала ни одной книги. К тому же древней.
Минутами позже, натянув на бёдрах юбку, забросив сумку на кресло, бросив пиджак на пол, она обнаружила его тайник: семь средневековых томов.
Все, как ранее сообщалось, украденные у разных коллекционеров.
Боже мой - она была в логове нечестивого Галльского Приведения! И неудивительно, что у него было столько артефактов: он крал всё, что ему хотелось.
Стоя на четвереньках почти под кроватью, прикованная к более чем очевидным гнусностям его преступлений, Хло Зандерс резко повернула своё мнение о мужчине в худшую сторону. - Развратный, вороватый лизоблюд, бормотала она про себя. -Невероятно.
Осторожно, большим пальцем и кончиком указательного она отшвырнула чёрные кружевные трусики ”танга” из-под кровати. Оу. Упаковка от презерватива. Упаковка от презерватива. Упаковка от презерватива. Вау! Сколько людей здесь проживало?
Магнум, элегантно извещала упаковка, для очень больших мужчин.
Хло моргнула.
- Я ещё не пробовал это делать под кроватью, милая, заурчал позади неё глубокий шотландский акцент, -Но если таково твоё предпочтение… и всё остальное хотя бы наполовину такое же прекрасное из того, что я сейчас вижу… Я вполне склонен угодить тебе.
Её сердце перестало биться.
Она застыла, её мозги заикались над затруднительной то ли борьбой, то ли полётом. При её росте в пять футов и три дюйма, борьба не подавала надежд. К несчастью, её мозги упустили тот факт, что она всё ещё была под кроватью, загружаясь волнами адреналина, необходимого для того, чтобы спастись бегством, так что она преуспела только в том, чтобы стукнуться затылком о крепкую деревянную раму.
Почувствовав тошноту и видя звёздочки перед глазами, она начала икать - унизительная вещь, которая всегда случалась с ней, когда она нервничала, словно само состояние нервозности уже не было плохим само по себе.
Ей не надо было выбираться из-под кровати, чтобы понять, что она была в очень глубоком дерьме.
(Темный горец )Монинг.
_________________

Меня может умилить и встреча героев после разлуки, и их раскаяние и примирение, и тронуть расставание и трагедия в жизни героев, все зависит от таланта автора, за что и проголосовала!

Смерть ГГ-ев это невыносимо печально, даже голосовать за такое не стала..
А вообще меня трогают сцены раскаяния героев. Иногда аж дух захватывает насколько автор проникновенно это описывает.
В частности, меня зацепил момент из "Ну разве она не милашка" (Филлипс), когда на званом ужине Колин раскаивается, что подверг Шугар Бет жестокому унижению.
Или момент из "Благословения небес" (Макнот), когда Ян узнает правду о погубленной репутации Элизабет и является на бал всё исправить.
_________________

Смерть одного из героев...
_________________

Очень люблю читать моменты когда герой обвиняет героиню в чем -то страшном чего на самом деле нет,потом узнает правду и извиняется перед героиней.

когда один узнает о том, что второй тайком сделал что то важное и хорошее или спасительное для него, хотя это было очень трудно..
_________________

Для меня пока самый трогательный момент из лр - книга Лизы Клейпас «И снова магия», где героиня Алина объясняется со своим мужчиной о том, почему она его отвергла, рассказывает о своих ожогах и т.д. А плачу (постоянно) от сцены в книге Джулия Куинн - «Когда он был порочным», когда Франческа говорит на могиле своего первого мужа о том, что она любит Майкла. Ооооо, плачу я каждый раз
— Привет, Джон, — сказала она, встав на колени и положив пионы возле надгробного камня. У Джона была очень простая могила, куда скромнее помпезных монументов, которые знать обыкновенно воздвигает над гробами умерших.
Но Джон предпочел бы, чтобы все было как раз так, она ведь знала его так хорошо, порой даже предугадывала слова, которые он произносил.
Он бы выбрал именно такое простое надгробие, и он бы выбрал именно этот дальний угол кладбища, поближе к холмистым угодьям Килмартина, месту, которое он любил больше всего на свете.
Так она все и устроила.
— Хорошая сегодня погода, — сказала она, усаживаясь на плед. Она подобрала юбки и села по‑турецки, а потом снова прикрыла юбками колени. Конечно, она бы никогда не уселась так, будучи в приличном обществе, но здесь все было по‑другому.
Джону только приятно было бы, что она уселась удобно.
— Последнее время дождь лил не переставая, — сказала она. — Иногда посильнее, иногда послабее, конечно, но сухой погоды мы не видали. Тебе это было бы все равно, а вот я, признаться, очень рада солнышку.
Она заметила, что один стебель лежит не так, как ей хотелось, наклонилась и поправила его.
— Разумеется, я все равно выходила гулять, — сказала она с нервным смешком. — Что‑то в последнее время часто дождь застает меня врасплох. Сама не знаю, в чем тут дело — раньше я внимательнее следила за погодой. — Она вздохнула. — Да нет, я знаю, в чем тут дело. Просто боюсь сказать тебе. Глупо с моей стороны, конечно, но… — Она снова засмеялась, и этот натужный смех, сорвавшийся с ее губ, прозвучал странно в тишине. Вот чего она никогда не испытывала в присутствии Джона, так это нервозности. С того самого момента, когда они встретились впервые, ей было с ним так хорошо и спокойно.
Но сейчас…
Сейчас у нее появились основания нервничать.
— Кое‑что произошло, Джон, — сказала она, и пальцы ее принялись теребить полу плаща. — Я стала испытывать к одному человеку чувства, какие, возможно, мне испытывать не подобало бы.
Она оглянулась, почти ожидая, что вот сейчас ей будет явлен знак свыше. Но ничего не произошло, только ветер продолжал шелестеть в ветвях деревьев.
Она сглотнула и снова обратила взгляд к надгробному камню Джона. Как‑то глупо думать, что кусок камня может олицетворять человека, но она не знала, куда бы еще смотреть, когда она разговаривает с душой Джона.
— Может, я не должна была испытывать таких чувств, а может, и должна и только думала, что была не должна. Сама не знаю. Я знаю только, что это произошло. Я не ожидала этого, но оно случилось… и… с… — Она умолкла, и на губах ее появилась почти печальная улыбка. — Ну, думаю, ты и так знаешь с кем. Можешь себе представить!
И тут произошло нечто поистине примечательное. Когда она позже вспоминала об этом, ей казалось, что должно бы было быть что‑то другое: земля, колыхнувшаяся у нее под ногами, или луч ослепительного света, упавший с небес на тихое кладбище. Но ничего подобного не произошло. Ничего осязаемого, слышимого или видимого не случилось, только возникло странное чувство, что внутри у нее что‑то сдвигается, меняется, вернее даже, становится на место.
И тут она поняла, по‑настоящему, окончательно поняла, что Джон как раз мог себе это представить. Более того, он вполне мог желать этого.
Он бы хотел, чтобы она вышла за Майкла. Он бы хотел, чтобы она вышла за любого человека, которого полюбит, но почему‑то ей казалось, что Джона очень развеселило бы, что это произошло именно с Майклом.
Ведь Джон любил их двоих больше всех на свете, и. наверное, ему хотелось бы, чтобы они были вместе.
— Я люблю его, — сказала она и только тут поняла, что впервые говорит вслух о своей любви к Майклу. — Я люблю Майкла, и, Джон… — Она коснулась пальцами его имени, вырезанного на камне. — Мне кажется, что ты бы одобрил наш брак, — прошептала она. — Иногда мне даже кажется, что ты все это и устроил. Это так странно, — продолжала она. Теперь глаза ее были полны слез. — Я так долго думала, что никогда не смогу влюбиться вновь. Ну как я могла влюбиться? И когда меня спрашивали, что бы ты, по моему мнению, желал для меня, я всегда отвечала, что ты желал бы, чтобы я вышла замуж снова. Но в душе… — Она печально улыбнулась. — В душе я была уверена, что этого никогда не будет. Что я никогда не полюблю снова. Я знала это. Знала с совершенной уверенностью. Так что не имело особого значения, что бы ты пожелал для меня, верно? Вот только это взяло и случилось. Случилось, когда я совсем этого не ожидала. И случилось с Майклом. Я так его люблю, Джон, — сказала она дрожащим от волнения голосом. — Я все твердила себе, что не люблю, но когда я подумала, что он умирает, это было слишком для меня, и я поняла… о Боже, я поняла, что люблю его, Джон. Он нужен мне. Я не могу жить без него. И мне необходимо было рассказать тебе и убедиться, что ты… что ты…
Она не в силах была продолжать. Слишком много лежало у нее на душе, слишком много чувств, которые рвались наружу. Она закрыла лицо ладонями и заплакала, но не от горя. И не от радости, а просто потому, что не могла сдержать слез.
— Джон, — прошептала она. — Я люблю его. И мне кажется, что ты как раз этого бы и хотел для нас обоих. Я правда так думаю, но…
И тут за спиной ее раздался какой‑то звук. Звук шагов, и потом звук учащенного дыхания. Она обернулась, уже зная, кто это должен быть. Она почувствовала его приближение.
— Майкл, — прошептала она. Он выглядел как сущее привидение — бледный, осунувшийся, и ему пришлось опереться о дерево, чтобы устоять на ногах, но в ее глазах он был само совершенство.
— Франческа, — сказал он, с трудом выговаривая ее имя. — Фрэнни.
Не сводя с него восторженного взгляда, она поднялась.
— Ты слышал, что я говорила?
— Я люблю тебя, — сказал он глухо.
— Но ты слышал, что я говорила? — настаивала она. Ей надо было это знать; если он не слышал, то ей следовало сказать ему.
Он кивнул.
— Я люблю тебя, — сказала она. Ей хотелось подойти к нему, обхватить его шею руками, но она словно к месту приросла. — Я люблю тебя, — сказала она снова. — Я люблю тебя.
— Не надо…
— Нет, надо. Я должна сказать тебе это. Я люблю тебя. Правда. И так сильно!
И тут они оказались в объятиях друг друга. Она уткнулась лицом ему в грудь, и слезы ее омочили его рубашку. Она сама не знала, отчего плачет, и ей было, в сущности, все равно. Важно было одно: в его объятиях она чувствовала будущее, и будущее это было прекрасно.
Подбородок Майкла уперся ей в макушку.
— Я вовсе не хотел сказать, что не надо говорить, что ты любишь меня, — негромко произнес он. — Я имел в виду только, что не обязательно это повторять.
Она засмеялась, хотя слезы по‑прежнему текли и текли, и оба они затряслись от хохота.
— Нет, и повторять обязательно, — сказал он. — То есть если тебе так хочется, то обязательно повторяй, сколько угодно раз. Я человек жадный и хочу слышать это снова.
Она подняла на него сияющие глаза. — Я люблю тебя. Майкл коснулся ее щеки.
— Не знаю, что я сделал, чтобы заслужить такое счастье. —А тебе и не надо было ничего такого делать. Просто быть собой, и все. — Она подняла руку и тоже коснулась его щеки — точь‑в‑точь как он ее, словно была его зеркальным отражением. — Просто потребовалось время для того, чтобы осознать это.
Майкл прижал ее ладонь к своему лицу обеими руками. Он целовал эту ладонь и вдыхал нежный аромат кожи. Прежде он старался убедить себя, что не имеет значения, любит она его или нет, что главное — быть ее мужем. Но теперь…
Теперь, когда она сказала эти слова, когда он знал это наверное, когда его сердце так и пело, теперь он понял, что главное.
Это было счастье.
Это было блаженство.
Он никогда и не надеялся испытать нечто подобное, даже не подозревал, что такое счастье существует.
Это была любовь.
— До конца своих дней, — торжественно пообещал он, — я буду любить тебя. Обещаю. Я не пожалею своей жизни ради тебя. Я буду чтить и лелеять тебя. Я буду… — Голос его прервался от волнения, но это было не важно. Он просто хотел сказать ей. Просто хотел, чтобы она знала.
— Пошли домой, — сказала она мягко. Он кивнул.
Она взяла его за руку и потянула за собой. Он послушно последовал за ней. Но прежде чем они ушли с кладбища и вошли в небольшую рощицу, расположенную меж часовней и Килмартином, он обернулся и, глядя на надгробие Джона, одними губами произнес: «Спасибо».
_________________

Всё зависит от таланта автора
_________________