Итальянский роман

Люция, я так понимаю, что синьора не в курсе также, что Део ее "вычислил" и раскусил ее коварный план)) Что он ее к тому же еще и "идентифицировал"))

Ага, она думает, что он вообще ничего не помнит о той эээ ночи или не ночи. А он и ее красавицу, вспомнил, и Летти ("в девичестве" Ариенну) узнал и даже знает, что его опоили. Весь коварный план коту под хвост. Представляю ситуацию: Фульвия достает брошь и рассказывает всю правду, которая должна всех огорошить, изобличить и раскрыть глаза на весь этот ужас. А окружающие скучающе за ней наблюдают и после прочувствованной тирады отвечают: да мы, вообще-то, в курсе. На Клаудио тогда вся надежда останется.)))
Было бы смешно, кабы не было так грустно Мирелла с Массимо. Не поняли реакции друг друга и оба мучаются. Ничего, разберутся.
_________________

Девочки, а у меня вопрос, почему не думает синьора, что именно ее могут вывести на чистую воду. Есть свидетели похищения Део, палач- дядя, врач. Сама девушка.
Толи все предусмотрела, то ли слишком самонадеянна?
Клаудио-не навредит ли Летти?
Гуля! Спасибо!

Злодеи спелись, однозначно!
_________________

Свидетелей хватает. И где ее муж, вообще? Пока он катается, женушка совсем в разнос пошла.
_________________

 » Главы 35, 36, 37

Интересненько, с чего читатели взяли, что Део вспомнил Фульвию?
Как увидим из проды, ничего он не вспомнил.

Тем не менее, спасибо всем отзывающимся! Роман подходит у меня к концу, осталось от силы пара глав, так что не тянуть с выкладкой постараюсь.
Спасибо, девочки, за поддержку, вы все мне очень помогли с написанием этого "шедёвра".


35.
...Правила вежливости возобладали, наконец, над неприятным изумлением, которое Део испытал, увидев гостью; он поклонился и пробормотал что-то о счастье видеть ее вновь.
- Я взяла на себя смелость воспользоваться гостеприимством вашего дома, синьор Сант-Анджело,- с обворожительной улыбкой проворковала Фульвия, - и нашла в вашей добрейшей матушке радушнейшую и заботливейшую хозяйку из всех мне известных дам.
- Я не могла поступить иначе, дражайшая Фульвия. Ведь мне известно, как прекрасно вы с вашим многоуважаемым и достопочтенным супругом приняли моего сына в своем венецианском палаццо, - в ответной улыбке старой графини было столько меда, что Део почувствовал приторный вкус во рту.
Похоже, его мать и жена дожа уже нашли общий язык и прекрасно поладили. Что немудрено: первая любит лесть, болтовню и сплетни; вторая наверняка быстро раскусила это и извлекла из своего арсенала весь запас любезностей, тонких - и не очень - похвал и захватывающих историй, которыми можно попотчевать хозяйку дома.
- Любезная синьора Градениго скрасила мне часы ожидания, - продолжала мать Део, - и они пролетели незаметно, за закусками и вином. Но садись же; я велю подавать обед.
Део очень хотелось найти предлог, чтобы отказаться от обеда и покинуть дам; но в голову ничего не пришло, и он вынужден был сесть за стол напротив Фульвии.
- Где ты был так долго? – спросила мать. – Что там эта бедняжка Летиция Ферранте, чем она больна? Неужто совсем плоха? Судя по лицу врача, когда он явился перед нами, ей недолго осталось.
- Поверьте, она вовсе не собирается умирать, - резче, чем ему хотелось, сказал Део. – Настолько не собирается, что вы сможете завтра поздравить нас с нею с помолвкой, а через две недели – обнять ее как свою невестку.
Судя по воцарившемуся долгому молчанию, мать пыталась осмыслить преподнесенную им новость. Фульвия же спокойно смотрела на него. На лице ее читалось лишь легкое светское любопытство – и ничего более.
- Прости, дорогой мой мальчик, - наконец, произнесла старая графиня, - я, наверное, к старости становлюсь глуховата. Ты что-то сказал о помолвке и свадьбе?
- Именно, матушка. Завтра здесь, в нашем палаццо, я обручаюсь с Летицией Ферранте. А через две недели мы женимся.
- С Летицией? Но ты же помолвлен с ее сестрой! – воскликнула изумленно мать.
- Мы расторгли помолвку с Миреллой. Я женюсь на Летиции. – И, прежде чем она начала расспросы, как и почему это произошло, он произнес быстро: - Я пригласил на завтра в наш дворец много гостей, прошу вас, распорядитесь, чтобы все было готово к семи вечера.
- Вы слышали, моя дорогая Фульвия? Вот они, молодые люди! Хотят – обручаются; хотят – расторгают помолвку и тут же очертя голову женятся на ком-то другом. А расхлебывать все это приходится нам, их родителям!
- Должно быть, многоуважаемая синьора Сант-Анджело, у вашего сына была серьезная причина для такого поступка, - прикрывая длинными ресницами чуть раскосые, приподнятые к вискам, глаза, отвечала Фульвия.
- Причина тут одна: они не хотят слушаться старших. Своеволие – вот отличительное качество молодых. Мой вам совет, драгоценная Фульвия: воспитывайте своих детей в строгости, не балуйте их и не брезгуйте розгами; они должны учиться повиноваться с младенчества.
- Ваш совет бесценен, многоуважаемая синьора; я непременно воспользуюсь им, когда Господь пошлет нам с супругом деток.
- Так, так; ты видишь, Амедео, перед тобой сидит действительно умная женщина. Жаль, что она уже замужем; право, я была бы счастлива, стань она моей невесткой!
- А как я была бы рада такой мудрой свекрови! – подхватила громко Фульвия, в то же время насмешливо улыбаясь Део. – И такому красивому мужу, - но это уже было произнесено чуть слышно, воркующим грудным голосом, с легкой хрипотцой.
Део напрягся. Она шутит – или говорит серьезно? Ее не поймешь. Но ее слова всколыхнули вновь воспоминания о Венеции и его с ней отношениях. А ее голос... Именно эти нотки в нем чем-то взволновали Део. Чем? Что в них такого? Он сделал усилие, чтобы понять, - но у него не получилось.
Он посмотрел на нее. Она улыбнулась ему вновь, и он подумал, что она отнюдь не так хороша, как казалось ему в Венеции. Почему он счел ее тогда такой уж красавицей? Но, черт ее возьми, красавица или нет, как же не вовремя она появилась в Неаполе!
- Ну, хорошо, Летиция так Летиция, - продолжала, между тем, графиня, - может, оно и к лучшему. Мирелла Ферранте чересчур избалована и взбалмошна. А Летиция воспитывалась в монастыре, она должна быть скромна и послушна. Только уж не передумай, сынок, снова к завтрашнему дню. Не переживай, дорогой: твоя старая мать все подготовит. Сколько будет гостей?
- Около ста.
- Будь спокоен, мы встретим их так, что они навсегда запомнят этот праздник! Синьора Фульвия, надеюсь, вы также почтите его своим высоким присутствием?
- О, да, дражайшая синьора Сант-Анджело. Благодарю вас за столь любезное приглашение. – И снова быстрый лукавый взгляд на Део.
Он злобно ковырял ножом жаркое. Пригласить жену дожа должен был он, а не его мать; он забыл о правилах приличия и теперь раскаивался в этом. В конце концов, его, действительно, прекрасно приняли в Венеции, и ему не на что было жаловаться... почти не на что.
Чтобы загладить свою оплошность, он решился и начал разговор с ней:
- Что привело вас в наш город, синьора Градениго?
- Желание развлечься, уважаемый синьор. Мне давно хотелось побывать в вашем достославном городе.
- Да, Неаполь – город пышный и прекрасный, - вставила мать Део.
- К тому же, мой супруг очень настаивал на поездке; он сказал, что это поможет мне развеяться и забыть кое-что, случившееся со мной в Венеции.
- И что же вы должны забыть? – холодно осведомился он.
- О, Амедео, это такая история! – воскликнула старая графиня. – Ты должен непременно ее услышать! Уважаемая Фульвия, расскажите моему сыну о вашем приключении и его последствиях!
- Боюсь, драгоценная синьора Сант-Анджело, что графу это будет не слишком интересно... – протянула жена дожа, с подрагивающей улыбкой в уголках губ.
- О, нет, я с удовольствием послушаю вас, - сказал Део, откидываясь на спинку кресла с бокалом вина в руке.
- Ну, хорошо. Слушайте. Не так давно, около месяца назад, во время карнавала, я гуляла с моим сопровождающим, почтенным стариком, по городу. На одной из площадей на нас неожиданно напали несколько бандитов. Моего спутника оглушили, меня же схватили, приставили кинжал к горлу и потребовали денег. К счастью, при себе у меня был кошель, и его содержимое удовлетворило разбойников. Они скрылись в темноте...
Део пригубил вино, но не ощутил его вкуса. Воспоминания снова нахлынули. Несомненно, Фульвия рассказывает о том вечере, когда он встречался с ней и попал в руки тех, кто пытал его. Но она не упомянула о встрече с ним, - наверняка намеренно.
- Я вернулась в свой дворец, куда затем доставили и раненого старика. Муж мой был в отъезде; я не хотела говорить ему о происшедшем, тем более, что я не пострадала, отделавшись лишь испугом. Я попросила и моего сопровождающего молчать, но он был верным слугой и, когда мой муж вернулся, все ему рассказал.
Марио – так зовут моего любимого супруга, уважаемая синьора Сант-Анджело, – был необычайно взволнован этим происшествием. Он расспрашивал меня о нем, требовал таких подробностей, что я поняла: это неспроста. Самый странный вопрос, который он мне задал, был такой: не было ли среди тех разбойников женщины.
Я же мало что могла рассказать. Бандиты были все в масках и плащах, я не видела их лиц, а говорил со мною только один, с хриплым голосом.
В конце концов, я не выдержала и попросила у Марио объяснений сему подробному допросу. И он рассказал мне, что, являясь одним из Совета Десяти, ведет расследование преступлений шайки бандитов, промышляющих в Венеции. И что во главе этой шайки, по слухам, находится женщина...
Део вдруг почувствовал, как задрожала рука, в которой он держал бокал. Он поставил его на стол и взглянул на Фульвию. Она остановила рассказ, переводя дыхание, и пристально смотрела на него; синие глаза ее в полумраке горели каким-то демоническим огнем.
- Представляешь, дорогой Амедео? - вставила мать. – Женщина во главе бандитов! Такое возможно только в Венеции! Уж извините, драгоценнейшая Фульвия, но в вашем городе царит разврат, а он – родной брат многих преступлений!
- Вы, как всегда, правы, любезная синьора Сант-Анджело, - тотчас согласилась Фульвия, - но я продолжу, с вашего позволения. Это было не все, что поведал мне об этой банде мой дражайший супруг. Оказывается, она грабила в основном хорошо одетых молодых людей, причем не только грабила...
- Вот здесь самое интересное, Амедео! – вставила его мать. Но и без ее реплики Део весь превратился в слух, хотя внешне старался сохранить хладнокровие.
- Несчастных молодых мужчин нередко отвозили, с завязанными глазами, в некое подземелье, где подвергали пыткам...
Део словно наяву увидел подвал, почувствовал сырость, услышал писк и возню мышей. Ощутил повязку на глазах и путы на руках и ногах. Почувствовал боль в когда-то растянутых на дыбе суставах, мышцах и сухожилиях...
- ...После чего бросали у стен какого-нибудь монастыря, где их находили монахи. Главное здесь то, что несколько таких ограбленных и подвергшихся истязаниям юношей слышали, что приказ пытать их отдавала женщина. Некоторых же не только пытали, – их опаивали, и тогда эта женщина предавалась с ними извращенным утехам.
- Представляешь, Амедео? – воскликнула его мать, и его передернуло, потому что она явно смаковала каждую подробность. – Предавалась извращенным утехам! Гореть этой мерзавке в адском пламени!
- Истинно так, многоуважаемая синьора, - поддакнула Фульвия.
Сердце Део на мгновение остановилось, затем забилось быстрыми, неровными толчками. Он ощущал, что вся кровь отхлынула от лица. Ему хотелось встать и уйти, - но он удерживал себя силой воли. Он должен узнать все до конца!
А между тем Фульвия продолжила:
- Конечно, большинство тех, кого ждала столь незавидная участь, предпочитали молчать обо всем, - на что и был, вероятно, расчет предводительницы шайки. Но несколько молодых людей все же обратились к властям. Моему супругу было поручено расследовать это дело, и он посвятил ему не один месяц. Женщина, которую он разыскивал, получила в Совете Десяти прозвище «Венецианской Потаскухи». Долгое время о ней и ее приспешниках ничего не удавалось узнать. В конце концов, был пойман один разбойник из шайки; на допросе он начал говорить. Вскрылись подробности, заставившие моего супруга содрогнуться от ужаса и отвращения.
Женщина, занимавшая место предводителя банды, была очень молода, происходила из почтенной, хотя и бедной, семьи, и жила вдвоем с матерью. Имела она и жениха – молодого гондольера. Но склонность к жестокости и насилию, необычная и противоестественная для столь юного существа, да еще и женского пола, владела ею с детства. Возможно, сказалось тут влияние дяди девушки, который был палачом, и на работу которого она нередко приходила смотреть...
- Палачом... – пробормотал Део, чувствуя, как на висках выступает холодный пот, а в голове начинает бить молот.
- Да, граф. Девица на людях изображала из себя честную порядочную девушку; Венецианская Потаскуха была прекрасной лицемеркой, и могла обмануть кого угодно ласковыми речами и тихим скромным видом. А сама сколотила шайку разбойников, подговорила и дядю помогать ей, и промышляла таким образом довольно долгое время.
Когда муж со стражей явились арестовать ее, оказалось, что ее и след простыл. Ее мать накануне умерла; вероятно, она узнала о том, чем занимается ее дочь, и у нее не выдержало сердце. Свою банду Венецианская Потаскуха, судя по всему, распустила, домик продала – и исчезла из Венеции. Ее жених ничего не знал; его схватили, но затем отпустили, поскольку убедились в его невиновности. Он был убит горем и повторял без конца, что только накануне невеста призналась ему, что ждет от него ребенка...
- Ждет ребенка? – спросил Део, сам не узнавая свой хриплый срывающийся голос. Голова гудела, молот бил в ней уже не один, – их была сотня.
- Так сказал этот гондольер, - кивнула Фульвия. – Но что с вами, синьор Сант-Анджело? Вы очень бледны.
- Ничего, - еле выдавил Део. Потрясенный всем услышанным, он не мог более сдерживаться, обхватил голову руками, закрыл глаза и глухо застонал. Он пытался собрать осколки мыслей и разобраться во всем, что услышал; но чувствовал, что сейчас это будет невозможно.
Однако, у него почти не было сомнений, что все, что Фульвия рассказала, - правда. Она не могла знать многих деталей того, что произошло с ним в подземелье; как не могла знать главного, – что Летиция беременна.
- Простите, я должен покинуть вас, - он встал и, пошатнувшись, вынужден был опереться на спинку кресла. Если бы он взглянул в этот момент на Фульвию, то увидел бы злорадную улыбку на ее безупречно красивом лице. Но у него в глазах было темно, он чувствовал, что вот-вот лишится чувств. – У меня... срочные дела.
- Амедео, куда же ты? - услышал он, будто откуда-то издалека, тонкий голос матери. Он собрал все оставшиеся у него силы – и, не ответив ей, твердым шагом, не шатаясь более, вышел из комнаты.

36.
Утренний сад был прекрасен. Темно-зеленые самшит, мирт, кипарис и лавр оттенялись купами более светлых миндальных, лимонных и апельсиновых деревьев; яркими пятнами выделялись пышные шапки гортензий и роз; разноцветные кусты рододендронов и магнолий пленяли глаз разнообразием оттенков. Несмотря на ранний час, в воздухе уже гудели пчелы; порхали с цветка на цветок бабочки; пели птицы.
Летиция медленно шагала по дорожкам сада, вдыхая тонкие, ещё не густые, ароматы только распускающихся, готовящихся встретить новый жаркий день, цветов и деревьев.
Она плохо спала этой ночью. Ближе к рассвету в комнату вошла мама, присела на кровать рядом с нею, обняла:
- Девочка моя, не спишь? Ну, может, сейчас расскажешь, как это всё с тобой случилось?
Летиция покачала головой, молча уткнулась лицом в ее колени. Как сказать такое, даже если бы она могла, если б не была связана клятвой?..
Отец ни о чем не спрашивал, но по его лицу Летиция понимала, что он о многом догадывается. Он был зол на Део и, если б не состояние старшей дочери, ни за что не отдал бы ее руку графу.
А Мирелла... Конечно, она тоже очень хотела все узнать. Но вела себя удивительно сдержанно. Только крепко обняла сестру и прошептала:
- Когда захочешь, расскажешь. Я не буду приставать, Летти.
Чувствовалось, что эти слова дались Мирелле нелегко. Гораздо легче она отнеслась к самому факту скорой свадьбы старшей сестры и Део, - и Летиция начала догадываться, в чем здесь дело.
Похоже, Мирелла неравнодушна к Массимо. Она очень странно порой смотрит на него, во взгляде тоска. А иногда глядит так, будто убить хочет. И он, кажется, смотрит на нее по-особенному. Не любовью ли к Мирелле объяснялся его всегда грустный взгляд?
Летиция не могла этому не обрадоваться. Лучший друг Део и ее сестра – прекрасная получится пара! И канут в прошлое все разногласия, обиды, ссоры...
Но главным, что предстояло Летиции обдумать, было ее отношение к Део. К будущему мужу. К тому, кто уже овладел ее телом, а в скором времени, после свадьбы, будет владеть и ее рукой. Но – будет ли ее сердце принадлежать ему?..
Она остановилась, сорвала белоснежный благоухающий цветок магнолии, провела прохладными лепестками по пылающей щеке. Ее отношение к графу менялось так же быстро, как облетают эти лепестки. От ужаса – к жалости; от жалости – к пониманию и сочувствию; от сочувствия – к влечению, которое она не понимала, которому сопротивлялась, как могла... Но все было напрасно: ее тело забыло боль, которую причинило ему его тело; она чувствовала: он больше не допустит ее мук и страданий. И исполнит свою клятву – стать самым нежным и верным мужем.
А какое облегчение она испытала, поняв, что он изнасиловал ее потому, что был чем-то отравлен, что его опоили каким-то зельем! Кто это сделал, зачем, - Летиция тоже думала над этим; естественно, в голову ей сразу пришла неизвестная синьора в маске, заплатившая ей и подарившая странный подарок – брошь. Несомненно, это та женщина. Но зачем это ей понадобилось? Это оставалось тайной, и Летиция, сколько ни думала над этим, так и не разгадала ее.
Она решила, в конце концов, поставить точку на прошлом и на Венеции. Она выходит замуж, у нее начинается совсем другая жизнь. У нее будут муж и ребенок, ей надо смотреть в будущее, а не оглядываться назад.
С такими мыслями и чувствами и бродила Летиция по дорожкам сада виллы Ферранте в этот ранний утренний час. Она была бодра и весела; она чувствовала себя на удивление хорошо, и даже о поездке в Неаполь в тряской карете думала спокойно: она была уверена, что на этот раз ей не будет плохо, и она прекрасно перенесет дорогу туда.
Летиция вдруг остановилась, засмеялась, - Господи, как давно она не смеялась! - сбросив туфельки, шагнула в траву, кое-где ещё влажную от ночной росы, и пошла по ней, мягкой и густой. И вспомнила детство, себя и Клаудио, бегущих по такому же росистому лугу, смеющихся, беззаботных... Вспомнила мамин голос, зовущий: «Ариенна! Не беги! упадешь, расшибешься! Ариенна!..»
- Ариенна! – вдруг раздался, в такт ее мыслям, знакомый голос откуда-то сверху, и она вздрогнула. – Ариенна!
Она посмотрела, - и увидела сидящего на высокой, увитой диким виноградом, каменной ограде, которой был обнесен сад, Клаудио.
- Я жду тебя со вчерашнего вечера, - сказал он, зевая, - вчера бродил по саду, думал, встречу тебя, потом забрался сюда и заснул. Как же хорошо, что ты, наконец, появилась!
- Ты ждал меня здесь всю ночь? – ахнула она. – Клаудио, но зачем?! Я думала, что ты давно уехал в Венецию!
Он наклонился и протянул ей руку.
- Хватайся и залезай ко мне, - предложил он. Летиция помотала головой.
- Клаудио, нет.
- Ариенна! Ну, пожалуйста. Я пришел попрощаться. Мы видимся в последний раз. А, ты все еще сердишься за позавчерашнее? Ну, прости меня. Я больше так не буду. Ариенна, милая! Помнишь, как в детстве мы лазали по деревьям? Прошу тебя!
Она, наконец, решилась, подала ему руки, и он помог ей забраться. Мгновение – и она уже сидела рядом с ним.
- Я не сержусь, Клаудио, - сказала Летиция. – Я тебя понимаю. Но, и это правда, сегодня мы видимся в последний раз. Я выхожу замуж. Сегодня у меня помолвка.
- За этого тощего графика? – фыркнул он.
- Да.
- Твой ребенок... от него?
- Да.
- Господь всемогущий, но когда же он успел?! – вскипел Клаудио.
- Это не важно.
- Не важно? Тебе, может, уже нет! Но не мне! Это ему ты продалась за деньги?
Она покачала головой.
- Ты все не так понял тогда, Клаудио.
- Ты говорила, что стала шлюхой! – настаивал он. – Это его шлюхой ты была? А теперь он вдруг берет тебя в жены?
- Клаудио, забудь обо мне и уезжай, - тихо, но твердо, сказала она. – Твоей я уже не буду. Мне жаль. Очень жаль. Но ничего не вернешь.
- Ты любила меня!
- Уже нет. Прости.
- Ариенна... Подумай хорошенько. Богатство, положение, знатность – это все, конечно, хорошо. Но будет ли он любить тебя, как я? Беречь, защищать? Они все кичатся своей честью, - но где была его честь, когда он купил тебя, невинную девушку, и поимел, как ему хотелось?
- Клаудио, я больше не стану слушать...
Она хотела уже спрыгнуть, но он удержал ее.
- Ариенна, прости. Не буду больше. Сама понимаешь, мне все это нелегко. Я-то тебе всегда был верен. Всегда любил. Но, видно, Богу так угодно. Желаю тебе счастья с ним.
- Спасибо, - прошептала она, чувствуя, как на глаза навертываются слезы.
- Я твой друг, несмотря ни на что, Ариенна. Помни об этом. Всегда помни. – Он привлек ее к себе, вытянул толстый длинный указательный палец, неуклюже, стараясь быть осторожным, стряхнул слезинку с ее ресницы. – Если я понадоблюсь тебе, – ты всегда сможешь найти меня в Венеции, дорогая.
- Клаудио, благодарю тебя...
- Не за что. Давай попрощаемся, Ариенна. Поцелуй меня на прощание.
- Н-нет, Клаудио. Я не могу.
- Ну, хотя бы обними.
- Ну, хорошо, - и она обняла его, а он – ее. Он привлек ее к себе, поглаживая ее спину.
- Ариенна, - вдруг сказал он каким-то другим, тревожным, голосом.
- Что? – она подняла к нему лицо, - и он неожиданно впился жадным поцелуем в ее рот. Она ахнула, попыталась оттолкнуть его, но его руки, его грудь были словно из стали. Его губы были тоже твердыми и грубыми, язык – сильным и властным. Она застонала, пытаясь сопротивляться его напору... И тут он сам оторвался от нее.
- Прощай! – он встал и одним прыжком оказался внизу, на идущей вдоль стены дороге. – Прощай! – он махнул ей рукой – и пошел по дороге в сторону Неаполя.
Летиция начала спускаться вниз, как по лесенке, осторожно ставя ноги в переплетения виноградных лоз. Она слышала голос Клаудио, напевавший какую-то веселую венецианскую песенку. Он был уже далеко.
Платье ее зацепилось за засохшую лозу, она занялась им – и едва обратила внимание на неторопливый цокот копыт за стеной. Да и с чего бы? Какой-то всадник медленно проехал мимо, вот и всё.
Она освободила ткань и направилась к вилле. Около крыльца ее ждал лакей. Он поклонился ей и сообщил:
- Вам письмо, синьорина.
- Мне? – удивилась она, принимая письмо. Но тут же поняла: конечно, это от Део!
Она взяла в руки плотный надушенный конверт и поспешила к себе в комнату. Распечатала и, подойдя к окну, развернула бумагу и прочла... И, побледнев, упала в стоявшее рядом с окном кресло. Письмо выпало из ее пальцев и белой птицей опустилось на ковер. Оно было более чем коротким; всего одна фраза, но носящая необыкновенно зловещий смысл и сразу напомнившая о прошлом, которое Летиция столь твердо решила забыть.
Она почувствовала себя царем Валтасаром и будто увидела руку, пишущую на стене огненные слова*. Вот только вместо четырех загадочных слов «Мене, мене, текел, упарсин» было написано тоже четыре слова, но на вполне понятном итальянском: «Сегодня вечером наденьте брошь».

* Из Библии. В Ветхом Завете рассказывается о пире последнего вавилонского царя Валтасара, который решился на кощунство: приказал принести золотые и серебряные священные сосуды из храма Иерусалимского, чтобы пить вино из них. Когда пир был в самом разгаре, некая невидимая рука на стене зала начертала письмена: «Мене, мене, текел, упарсин», которые, как их истолковал царю пророк Даниил, предвещали скорую гибель и царству Вавилонскому, и самому царю. В ту же ночь Валтасар был убит.

37.
Мирелла проснулась в это утро в скверном настроении. Выместила она его, естественно, на Аннализе: сначала горничной попало за то, что под рукой у госпожи не оказалось зеркала; затем – за то, что, расчесывая госпоже волосы, она дважды дернула их и сделала больно; наконец, Аннализа получила выговор за то, что в комнату принесли свежий букет не розовых, а белых роз. Хотя накануне Мирелла как раз требовала белые.
Аннализа была расторопной и смышленой девушкой, но еще не научилась читать изменчивые мысли своей госпожи, и вздохнула с большим облегчением, когда синьорина начала завтракать и отослала ее.
Сегодня Мирелла решила встать с постели. Ей ужасно надоело лежать. Покончив с легким завтраком, она спустила ноги с постели, встала на одну правую ногу и прыжками добралась до окна, выходившего на подъездную аллею.
Здесь Мирелла опустилась в кресло, отодвинула занавеску на окне и приготовилась к ожиданию. Ждала она, конечно, Массимо. Был еще только восьмой час, но вдруг он приедет пораньше? Он ведь знает, что на вилле Ферранте никто не встает поздно.
Она рассеянно наблюдала за приготовлениями внизу. Карета уже стояла у крыльца; кучер приторачивал к задку большую корзину; вдалеке конюхи чистили лошадей.
Вдруг Мирелла замерла: из сада шла ее сестра. Лицо у нее было умиротворенное, спокойное. Лакей подошел к ней, подал ей какое-то письмо, она взяла его, недоуменно повертела в пальцах, затем улыбнулась, будто поняв, от кого оно, и поднялась по ступеням, исчезнув из поля видимости.
«От Део, наверное», - решила Мирелла. Это удивительно, но ей совершенно все равно, что тот, кто был еще вчера утром ее женихом, помолвлен с Летти и скоро женится на ней.
Ее, Миреллу, волнует только Массимо. И она даже рада, что Летти совсем скоро выйдет замуж. Потому что, похоже, Массимо влюблен в ее старшую сестру.
Почему она сделала такой вывод? Да много почему. Вчера вечером она расспрашивала о том, как Летти стало плохо, и как Массимо нес ее на руках, Аннализу, которая при этом присутствовала. Горничная с превеликим удовольствием и во всех подробностях описала эту сцену, особенно расхваливая чуткость и предупредительность его светлости маркиза по отношению к синьорине Летиции.
- Уж он так ее нес, так нес, будто драгоценность какую, - говорила, весело блестя глазами, горничная, - не дышать старался. И подхватил-то как вовремя, неровен час, сестрица ваша на пол бы упала, а его светлость – тут как тут!
Мирелла слушала, кусая губы. Ей казалось, что только ее Массимо мог нести с такой нежной заботливостью; что она – единственная, к кому он так отнесся; но вот – пожалуйста, он и с Летти повел себя так же! Если не еще нежнее...
Вчера она очень пристально наблюдала за ним. И заметила, что он был серьезнее и задумчивее, чем обычно. Не потому ли, что Летти ждет ребенка, и она и Део решили пожениться? Массимо хорошо скрывает свои чувства, но, наверное, для него тоже стала полной неожиданностью беременность Летти, да еще и от его лучшего друга...
Мирелла плохо спала ночью, металась, мучимая ревностью и подозрениями, постепенно превращавшимися в уверенность: Массимо любит ее сестру! Тщательно скрывает свои чувства, но любит!
Что же ей делать, как быть? Сможет ли он, имея столь цельный характер и такое возвышенное сердце, забыть Летти и полюбить ее, Миреллу?
«Это невозможно, - думала она сейчас, сидя у окна. - Он не разлюбит, я его знаю. Да и за что можно полюбить меня? Я долгие годы была к нему равнодушна, я едва замечала его. Его достоинства, его прекрасная душа, - ничто не тронуло меня. Я эгоистка, я думаю лишь о себе, я злая, отвратительная! И теперь я, такая, как есть, хочу заполучить его? Для этого мне надо, прежде всего, изменить себя. Стать хоть немного похожей на него, - стать умнее, благороднее. Научиться быть терпимее к другим, делать добрые дела. Вот Аннализа. За что я сегодня была с ней так груба? Она хорошая девушка, всегда старается угодить. А я накричала на нее, - и не потому, что она вправду сделала что-то не так, а просто потому, что у меня плохое настроение. Надо загладить это!»
Она позвонила в колокольчик. Явившаяся Аннализа была изумлена, когда госпожа вдруг обласкала ее и подарила ей одно из своих почти новых платьев и красивые бусы из кораллов. Когда горничная, низко присев, удалилась, бормоча слова благодарности, Мирелла почувствовала себя немного лучше.
«Отныне всегда буду такой! – пообещала себе девушка. – Делать добрые дела приятно, и это облегчает сердце... Господи, но когда же ОН появится?!»
Будто отвечая на крик ее сердца, в конце аллеи появился всадник. Мирелла привстала на одной ноге. Он!!
Он ехал шагом, и она вся извелась, пока он не приблизился. Затененное полями шляпы, лицо его показалось ей угрюмым; когда же он бросил поводья подбежавшему конюху, спешился и снял ее, Мирелла увидела, что Массимо и впрямь очень серьезен; лоб его был нахмурен, рот крепко сжат.
«Он вовсе не рад быть здесь! Но почему? Зачем тогда вообще было приезжать?»
Ответ был прост: он здесь, чтобы увидеть Летти перед ее отъездом в Неаполь. Он приехал вовсе не ради нее, Миреллы.
Он шагнул на крыльцо, и она, задернув занавеску, смотрела из-за нее, как он поднимается по лестнице. «Если сейчас он взглянет на мои окна и улыбнется, - значит, он приехал ради меня!» - загадала она.
Он поднял голову и взглянул, казалось, прямо на нее; и сердце забилось сильнее. Но он не улыбнулся, даже, кажется, стал еще мрачнее. «Все кончено, - убитым голосом прошептала Мирелла, - я ему не нужна!»

Массимо, действительно, явился на виллу Ферранте в самом мрачном расположении духа. Увиденная неподалеку сцена не выходила у него из головы.
Он и его юный паж подъехали к вилле очень рано, когда солнце еще только начала вставать. Спешить было некуда; маркиз решил посидеть в тени; и всадники, съехав с дороги, которая шла вдоль каменной стены, тянущейся вокруг виллы и ее окрестностей, расположились под соснами на пригорке, а коней пустили пастись. Мальчик-паж вздремнул, прислонившись спиной к стволу; Массимо же лег на расстеленном плаще и предался мечтам.
Естественно, в них главенствовала Мирелла. Сможет ли он завоевать ее сердце? Или всё напрасно, и она никогда не полюбит его? Вчера она была очень серьезна и печальна. Такой он ее еще никогда не видел. События дня произвели на нее глубокое впечатление. Ему не удалось поговорить с ней; но сегодня он надеялся на это. Возможно, ему удастся даже остаться с ней наедине... Но он тут же грустно усмехнулся. Учитывая, что произошло с их старшей дочерью, маркиз и маркиза наверняка распорядятся ни на миг не оставлять Миреллу без присмотра.
Как же, черт возьми, получилось, что Летиция попала в тот подвал к Део? Массимо на какое-то время задумался об этом, но в голову ему ничего не пришло. Део расскажет ему, конечно, когда-нибудь. Пока они на эту тему не разговаривали.
Затем маркиз вновь вернулся мыслями к своей возлюбленной. «Если она назовет меня не кузеном, а просто Массимо при встрече, как позавчера, - то я стану ее мужем!» - загадал он.
...Так прошло какое-то время. Вдруг он услышал оклик: «Ариенна!» и увидел на стене, прямо напротив того места, где он расположился, здоровенного светловолосого мужчину, сидящего спиной к нему. Тот смотрел в сад, куда-то вниз.
Рука маркиза потянулась было к шпаге, но он тут же расслабился и улыбнулся. Конечно, это не вор. Просто парень, ждущий свою возлюбленную – какую-нибудь служанку с виллы.
В самом деле, парень завел с некой Ариенной, стоявшей по ту сторону стены, разговор. Слова до Массимо не долетали; он расслабился и почти забыл о парочке; и потому просто окаменел, когда вдруг рядом с парнем на стене очутилась... Летиция Ферранте.
Они разговаривали как старые знакомые. Массимо по-прежнему ничего не слышал, как ни напрягал слух; он боялся встать и выдать себя, хотя оба сидели спинами к нему и вряд ли могли его заметить.
Разговор продолжался недолго; вдруг Летиция обняла светловолосого верзилу, а тот обнял ее. Массимо вздрогнул. Но это, увы, было еще не все: здоровяк поцеловал ее! Массимо не верил своим глазам. Она как будто попыталась оттолкнуть блондина, но, как показалось маркизу, не слишком напрягала силы.
Затем здоровяк спрыгнул со стены и направился, напевая, в сторону Неаполя. Массимо расслышал слова песенки: несомненно, встречавшийся с Летицией был жителем Венеции.
Маркиз растолкал пажа и велел мальчику ехать за блондином и выяснить о нем все, что только можно, - для последнего поручения он вручил своему шпиону увесистый кошель.
Мальчишка был сметлив и неглуп, Массимо был уверен, что он справится с заданием и не привлечет к себе внимание венецианца.
А сам маркиз вскочил на коня и шагом направил его на виллу. Но виденная сцена не выходила у него из головы. Черт побери, как бы ему ни хотелось промолчать, - он должен, обязан рассказать о ней Део!
... Мирелла при встрече и впрямь назвала его не кузеном, а просто Массимо, но он уже почти забыл о том, что загадал. Он пробыл на вилле совсем недолго, и уехал раньше, чем карета маркизов Ферранте двинулась по дороге на Неаполь, увозя туда Летицию, - бледную и подавленную, но ее состояние списали на боязнь укачивания, - и ее родителей.

Ох ты, боже ж ты мой! Граф поверил этой аферистке! Массимо видел, как гондольер целовал Ариенну!
Это действительно ужасно!
_________________

ох, синьора, сказочница блин!!!!! и главное складно так!!!! Да, несладко Летиции на балу придется...
интересно, какие действия со стороны Клаудио последуют, мне так кажется, начнутся в их альянсе разброд и шатания, ведь если ославленная Летиция уедет, он мимо денег пролетит...
___________________________________

Да уж... Сколько непоняток. Складную сказку синьора рассказала Део, и тот поверил похоже. Надо было Летти все ему рассказать.
И как он воспримет рассказ об ее поцелуе с Клаудио?
Но раз финал близок, все не так страшно, и страданий осталось немного.)))
_________________

Все один к одному( но утешает, что развязка близко.
_________________

Вот это да!! Так все извратить.. Складно получилось. Страшно за Летти.
Гюля, выручай!!!!!

Неужели Део поверил?! Я думала,он умнее... или он не так сильно любит Летти, если верит не ей, а этой Фульвии?
Жду развязки!
_________________

 » Главы 38, 39

Я Део очень уж умным не считаю. Обыкновенный среднестатический средневековый мужчина А в плохое, как известно, легче верится, чем в хорошее....


38.
Дворец Сант-Анджело в этот вечер был не похож сам на себя: весь освещенный огнями тысяч свечей, оглушенный топотом ног десятков лакеев, снующих по залам и бегающих по лестницам и коридорам; наполненный ароматами сотни блюд, готовящихся на кухне, и звоном посуды, расставляемой в обеденной зале, он преобразился до неузнаваемости.
К семи часам у парадной лестницы выстроилась очередь из подъезжающих экипажей; пышно одетые, блистающие яркими нарядами и драгоценностями гости ступали на синюю бархатную ковровую дорожку, которой были устланы мраморные ступени, и поднимались в вестибюль, где ждали их хозяин – граф Сант-Анджело, и хозяйка дома – его мать.
Графиня, как всегда, в черном, сидела в кресле. Граф был одет тоже во все черное и, как обратили внимание многие гости, был очень бледен, сумрачен и молчалив; он напоминал человека, едва пришедшего в себя после тяжелой болезни.
Впрочем, его мать расточала сладкие улыбки и медовые любезности и за себя, и за неучтивого сына.
Многие гости начинали расспросы о причине столь пышного торжества, но ни граф, ни старая графиня не отвечали на них, и вскоре все пришли к убеждению, что готовится нечто грандиозное. Сплетни и слухи гуляли по залам, где собирались приглашенные.
Не собирается ли старуха снова замуж? Наверное, да. Это объясняет мрачный вид ее сына. О, она вполне способна на такую глупость, - с ее куриным умишком. Ей, верно, надоел ее вечный траур. Что? Найдется ли кто-то, готовый взять ее в жены? Пожалуйста, сколько угодно. Граф Альмафлора, например. Такой же сплетник и дурачок, они будут прекрасной парой.
Да нет, дело не в этом. Вы заметили рыжеволосую красавицу с синими глазами, в алом платье? Она гостит в палаццо Сант-Анджело со вчерашнего дня. Говорят, она приехала из Венеции. Неспроста. Амедео же был там не так давно. Он влюбился в нее – и немудрено, рядом с ней Мирелла Ферранте – невзрачная простушка. Так вот, он разорвал помолвку и собирается жениться на этой венецианке.
Не может быть! нам известно досконально, что маркиз Ферранте с семьей в Неаполе и тоже приедет на торжество. Правда, без Миреллы...
Ну, вот! Это ли не доказательство, что Амедео порвал с ней помолвку?
Да нет, просто Мирелла на днях сломала себе обе ноги. Неудачно спрыгнула с лошади. Говорят, на всю жизнь хромоногой останется. Бедняжка.
Новость, господа! Дама в алом – замужем. Тут ее кое-кто знает. Ее имя - Фульвия Градениго, она супруга венецианского дожа. И, если между нею и графом впрямь что-то есть, то это, хм, свадьбой уж никак кончиться не может...
Так в чем же дело? Зачем нас пригласили?..
Так судачили гости, дожидаясь, наконец, разъяснения со стороны хозяев. Безусловно, Фульвия Градениго, гостья графа и графини, была в центре всеобщего внимания. Она была ослепительно хороша; и если бы здесь нашлись те, кто хорошо знал ее по Венеции, они бы сошлись во мнении, что сегодня ее глаза сверкают ярче, чем обычно, в улыбке ее больше веселья, в движениях – живости. Она была полной противоположностью графу Сант-Анджело и, поставь их рядом, все поразились бы контрасту.
Но прекрасная синьора Градениго будто избегала хозяина дома; да и он ни разу не взглянул в ее сторону. Он вообще, кажется, ни на кого не смотрел. Вернее, смотрел, но не видел. Взгляд его был пуст и будто обращен внутрь себя.

На самом деле Део был как натянутая струна. Он ждал. Все остальное для него не существовало. Он ждал Летицию Ферранте. Ожидание было пыткой; он чувствовал, как временами по вискам стекают капли холодного пота. В то же время, голова его была горячей, и все еще продолжала болеть, – со вчерашнего вечера.
Летиции все не было. Временами ему хотелось, чтобы она вовсе не появилась, - то была бы отсрочка смертного приговора. Временами он жаждал бросить все, вскочить на коня и полететь в ее дворец. Чтобы увидеть ее, объясниться с нею и покончить разом с этой невыносимой мукой.
Рассказ Массимо, - разговор вышел коротким, Део было некогда, - лишь поставил окончательную точку в терзавших его подозрениях. Део сразу узнал по описанию жениха Летиции... то есть, Ариенны. Део не взбесился, не разъярился, как, наверное, ожидал Массимо, - он лишь холодно усмехнулся и произнес: «Это Клаудио, гондольер». «Тот самый Клаудио?» - изумился маркиз. «Да, тот самый».
Больше Део ничего не сказал. Массимо пытался его расспрашивать, но граф ответил лишь: «У меня болит голова от твоих вопросов. Замолчи или уйди».
«Део, подожди с выводами, - промолвил встревоженный его видом друг, - я отправил за этим Клаудио своего пажа. Мальчик все выяснит о нем. Ради Бога, пока не говори ничего Летиции. Быть может, все разъяснится».
«Все и так ясно», - процедил Део.
«Слушай, я понимаю – сегодня у тебя с ней помолвка, а тут такое... Отсрочь оглашение, пока мы не выясним все».
На что Део расхохотался резким, хриплым смехом: «Отсрочить? Массимо, ты, видно, забыл, что отсрочка невозможна!»
Маркиз нахмурился. «Действительно, с помолвкой и свадьбой нельзя тянуть. Беременности Летиции уже больше месяца, каждый лишний день на счету. Но, Део, призови на помощь разум. не поддавайся чувствам. Не совершай ошибку, в которой потом будешь раскаиваться. Я уверен, – Летиция не виновата и сможет все тебе объяснить. Тут какая-то злая интрига. Чьи-то недобрые происки».
В конце концов, Део просто выставил его за дверь. «Злая интрига, недобрые происки!» Самою же Летицией и затеянные, чтобы выйти за него.
Он пытался расставить все по местам, пытался представить весь замысел Ариенны-Летиции... или как там её... ах, да: Венецианской Потаскухи, - с начала до конца, от Венеции до Неаполя, - но голова раскалывалась, мысли путались. Ясно было одно: как и говорил когда-то Массимо: когда Део опоили в подземелье после пытки, все смешалось в его сознании, поэтому ему привиделось, что он насилует девственницу. На самом же деле, он был близок с Ариенной, которая вовсе не была невинна. Она уже ждала ребенка от Клаудио. Она была преступницей. Она возглавляла шайку разбойников. Она пытала своих пленников и издевалась над ними. Ее прозвище было – Венецианская Потаскуха...
Его Летиция - потаскуха! Летиция, которую он боготворил; Летиция, перед которой он преклонялся; Летиция, которая, как он верил, носила его ребенка, и чьи робкие поцелуи он лелеял и хранил в памяти, как бесценные сокровища...
«Боже, пусть она появится! Нет сил терпеть это больше. Пусть появится – и наступит конец!»

И она появилась. Она шла об руку с отцом, опустив глаза. Светло-лиловое атласное платье ее шелестело по натертому паркету, но она ступала так грациозно и плавно, что, казалось, под юбками нет ног.
Део знал, кто она; знал, кто скрывается под этим бледным лицом; что за зверь прячется за этими, осененными черными ресницами, кроткими ланьими глазами; чей оскал скрывает этот сжатый рот с подрагивающими, будто в испуге, уголками.
Но он шагнул вперед и приложился холодными губами к ее протянутой руке и произнес положенные при приветствии фразы. Когда он выпрямлялся, ему бросилось в глаза украшение, сиявшее на ее быстро вздымавшейся груди. Он вздрогнул.
Это украшение Део видел лишь однажды – и то мельком. Но оно запечатлелось в памяти. «Это очень редкая работа», - сказал в голове хрипловатый низкий голос Фульвии Градениго. Аметистовая брошь! Та самая, которую отняли у него в Венеции разбойники! То было последнее доказательство виновности Летиции. Но это последнее доказательство не вызвало в Део чувства торжества; наоборот, он почувствовал, что зала закружилась перед глазами; он снова, как вчера за обедом, был на грани обморока.
Он прикусил губу так, что ощутил вкус крови во рту; но боль помогла, головокружение отступило.
- Как вы бледны, граф, - услышал он голос маркизы Ферранте, - но дайте Летти руку, и идемте в зал. Ваша матушка сказала, что гости все уже здесь.
Он машинально протянул руку, и Летиция положила на нее свою ладонь; ее рука была холодной, но его, по сравнению с ее, – ледяной. Рука мертвеца из склепа.
- Что с вами, Део? – прошептала она дрожащим голосом, когда они двинулись в залу.
- Ничего, - пробормотал он. Взгляд его то и дело обращался к аметистовой броши. Камни сверкали и переливались, будто дразня и посмеиваясь над сумбуром, царившим в его раскалывающейся от боли голове. Цвет их менялся в зависимости от освещения от бледно-розового до густо-лилового; когда они повернули в главную залу, они вдруг стали синими, и он вздрогнул: на него будто смотрели глаза Фульвии: лукавые, искрящиеся смехом.
Они вступили в залу, где уже находились все приглашенные, - Део об руку с Летицией, его мать – опираясь на руку маркиза Ферранте. На дальнем конце залы расположились музыканты; гостей ждал бал, а после него – торжественный ужин.
В зале наступила тишина.
- Друзья мои, - начала старая графиня взволнованно, и оттого на более высоких нотах и более визгливо, чем обычно, - сегодня у нас знаменательный день. Сегодня мой сын Амедео...
Део шагнул и встал рядом с ней, по-прежнему рука об руку с Летицией.
- Синьоры, - перебил он мать, - день сегодня, действительно, весьма знаменательный. Все вы задаетесь вопросом: с чем связано это торжество. И вот ответ: наш скромный дом посетила и уважила своим присутствием дама, которую мы хотим представить всем собравшимся, ибо не все из вас еще знакомы с нею. Эта женщина из очень благородного древнего рода, но это не все: прежде всего, она прекрасна. Моя мать счастлива принимать столь высокую и почетную гостью в нашем доме. И сейчас она представит эту многоуважаемую синьору каждому из гостей и познакомит ее со всеми присутствующими. Итак, господа, я хочу представить вам... синьору Фульвию Градениго, супругу венецианского дожа Марио Градениго. – И он указал рукой на стоящую неподалеку и не сводящую с него пристального взора Фульвию.
Рот его матери открылся в немом изумлении, но Део не собирался ничего объяснять ни ей, ни также удивленным его речью маркизу и маркизе Ферранте. Благодаря своему объяснению, придуманному экспромтом, он получил небольшую отсрочку, и мог воспользоваться ею.
- Идемте, - тихо, но повелительно, как несколько дней назад в саду, сказал он Летиции, – и, благо все взгляды были прикованы к красавице Фульвии, с поистине королевским величием шествовавшей, среди расступавшейся перед нею толпы, к старой графине, увлек ее за собой из залы.

39.
Летиция понимала, что приказ надеть брошь дан ей не просто так. Незнакомка из подземелья просто так ничего не сделает.
Но она надеялась, что, каков бы ни был замысел этой женщины, пострадать от него придется только ей, Летиции. К этому она была готова.
Что же касается второго приказания: заговорить, когда незнакомка велит, и рассказать обо всем, - то Летиция твердо решила: если ей придется сделать это, она расскажет. Но никогда не укажет на того, кто похитил ее невинность, не выдаст Део. Пусть это будет нарушением клятвы; но Нерина Нетте простит ее оттуда, откуда нет возврата; Летиция лишь хочет защитить того, кто не ведал, что творил.
С такими мыслями и чувствами вошла она во дворец Сант-Анджело. Почему-то ею владела уверенность, что синьора из подземелья здесь, но Летиция приказала себе быть сильной и мужественной, несмотря ни на что, и забыть все свои страхи и опасения.
Однако, когда она увидела Део, они вновь нахлынули на нее. Он выглядел совершенно больным, и сердце ее сжалось от жалости к нему и предчувствия чего-то страшного.
Он посмотрел на брошь, и Летиция тут же поняла, что она ему знакома; лицо его исказилось. Она не хотела причинять ему боль; первым ее порывом было сорвать украшение с груди и отшвырнуть от себя как можно дальше, как ядовитую гадину; но – разве могло это что-то уже изменить? Део увидел брошь; и тот, - вернее, та, - которая решила понаблюдать за его страданиями, наверняка уже торжествует.
И вот сейчас она шла рядом с ним, неизвестно куда, остро чувствуя его отстраненность. Шагала рука об руку, – но ощущение было такое, будто их разделяли сотни, тысячи миль.
Они вошли, наконец, в относительно небольшую по размерам комнату, вероятно, в личных покоях Део. Это было что-то вроде кабинета – массивный стол черного дерева, тяжелые кресла, книжные шкафы с огромными томами. Пол был выложен паркетом в шахматную клетку. В углу около двери стоял большой напольный деревянный глобус в отполированном деревянном же корпусе, напоминающем табурет, - та часть корпуса, что окружала сам глобус, была выполнена в форме шестиконечной звезды с заостренными лучами. Сводчатый потолок с огромной люстрой, в которой горело сейчас лишь несколько свечей, создавал ощущение сжатости пространства. Летиции сразу стало неуютно здесь.
- Садитесь, - Део указал ей на одно из кресел, но она помотала головой. Он же присел на угол стола, скрестил руки на груди и вперил в нее пристальный взгляд.
Некоторое время в комнате царило молчание; она тоже вначале смотрела на него, но не выдержала и опустила глаза.
- Вы великолепно выглядите, - наконец, произнес он ледяным голосом. Его обращение на «вы» само по себе означало: то, что было между ними вчера, исчезло.
- Я... – начала было она, но он перебил ее:
- Молчите. Скажите, эта брошь на вашей груди – откуда она?
- Это подарок. Мне ее подарили.
- Ах, подарок, - по губам его скользнула недобрая усмешка. – И кто же и за что сделал вам столь ценный дар, дорогая... Ариенна?
Летиция вздрогнула. Он называет ее Ариенной. Значит, речь пойдет о ее прошлом. Что ж. Пусть будет так.
- Я не могу сказать вам этого.
Снова злобная усмешка.
- Я и не сомневался, что вы не скажете. Вы умеете молчать. И, до поры до времени, я верил вам, даже когда вы молчали. Но это время кончилось.
Ей захотелось покончить с этим. Пусть, наконец, он скажет все, что думает. Его взгляд невыносим. Он смотрит, как судья. Но она не преступница, а жертва! Она вскинула голову:
- В чем вы меня обвиняете, Део?
- Эту брошь похитили у меня в ночь... нашего с вами знакомства. Вы можете что-то сказать об этом?
- Я ее не похищала.
- Конечно, нет. Это сделали не вы. А ваши подручные.
Она уставилась на него в немом изумлении. Подручные??
- Не смотрите на меня так. Вы умеете изображать из себя невинность. Но больше вам не удастся меня провести. Вы хитры. Но вашей хитрости не хватило, чтобы не надеть эту драгоценность – и не быть обличенной. – Он взмахнул рукой. - Ладно. Оставим, к черту, эту брошь. Скажите мне лучше: не было ли у вас в Венеции дяди–палача?
Она снова вздрогнула. Он хрипло рассмеялся:
- Вижу, что был. Он помогал вам в ваших грязных делах. Пытал по вашим приказам. – Он встал, стремительно шагнул к ней и, взяв за подбородок, откинул ее голову назад, подставляя под тусклый свет люстры. – Удивительно. Лицо ангела – и сердце дьяволицы! Я понимаю ваше желание разбогатеть, пусть и путем разбоя, - но стремление наслаждаться чужими страданиями, желание истязать и мучить... Даже турецкие надзиратели в тюрьмах мягкосердечнее вас.
- Део.... Я не понимаю, о чем вы... – прошептала она, пытаясь оттолкнуть его пальцы, больно впившиеся ей в подбородок.
- Все вы прекрасно понимаете, Ариенна, - он тоже снизил голос до шепота, но шепот этот был страшен, в нем таилась скрытая угроза. - Признайтесь: сколько было у вас несчастных мужчин, которых вы опаивали и с которыми занимались тем, что вам так нравилось? Какой я был по счету? Десятый? Двадцатый? Сотый? Почему именно меня вы выбрали? Почему я должен был стать отцом вашего ребенка, которого вы зачали с Клаудио?
На смену крайнему изумлению пришла ярость. Вот как он думает о ней?? Вот в чем подозревает?? Она вырвалась и отступила, тяжело дыша.
- Вы – последний негодяй, граф, если таковы ваши мысли. Кто бы и что бы ни наговорил вам обо мне, кем бы меня ни представил в ваших глазах, - знайте: я была лишь жертвой! Но я не стану оправдываться перед вами. Можете думать обо мне, что вам угодно. Я была с вами честна. Если я не рассказывала вам о чем-то, - то не по своей воле. Я дала слово молчать...
- Не слишком ли о многом вы дали слово молчать? – дико расхохотался он. – Например, о сегодняшней встрече с вашим гондольером, и о поцелуях, которые подарили ему там, на стене... вы, лживая тварь! Венецианская Потаскуха!
Он был в исступлении; он трясся, лицо исказилось, глаза налились кровью и горели бешенством. Он был, как никогда, похож на того безумца в подземелье, который изнасиловал ее; и Летиция отшатнулась от него, охваченная страшными воспоминаниями.
- Вот сейчас на вашем лице все написано, - сказал он хрипло, - ужас разоблаченной преступницы. – Он вдруг схватился за виски и заскрежетал зубами. Но тут же справился с собой и, опустив руки, произнес неестественно спокойным голосом: - Что ж, теперь вам придется поневоле сделать то, на чем вы недавно лицемерно настаивали передо мной и родителями. Рожайте в деревне и затем уходите в монастырь замаливать грехи. Мне больше нечего сказать вам. Прощайте.
И он быстрым шагом вышел из комнаты. Летиция осталась одна. Потрясенная всем случившимся, она бессильно опустилась в кресло и закрыла руками лицо. Какое-то время она провела так, не двигаясь. Затем вздрогнула и отняла руки от лица.
Какое-то дуновение ветра, вероятно, от сквозняка, задуло несколько свечей, и в кабинете сгустилась тьма. Летиции стало жутко. Комната надвинулась на нее, будто грозя раздавить. Тени шевелились по углам, словно призраки умерших предков фамилии Сант-Анджело; Летиции казалось, что она слышит их шепот, полный скрытой угрозы... Тошнота подступила к горлу, страх сдавил грудь, не давая дышать. Прочь отсюда, прочь!
Она побежала; но, не успела сделать и нескольких шагов, как нога ее заскользила по натертому паркету, и она начала падать. Она схватилась за первое попавшееся под рукой, чтобы удержать равновесие, - то был напольный глобус. Гладкая поверхность его начала поворачиваться под ее пальцами, - и Летиция упала прямо на него, на один из острых лучей. Боль пронзила тело, и девушка, вскрикнув, потеряла сознание.

Граф-дурак!
Бедная, бедная Летиция! Слишком она честная и чистая, поэтому и страдает! Теперь наверно ребенка потеряла, да и ранена этим глобусом!
Гюленька, жду дальше!
_________________

Нет, вот все мужчины такие, что ли? В первую очередь верят посторонним людям. Да и Летти, обещала... Уууу. Теперь ребенка потеряет, или нет?
Гюля!