Аз Буки

 » 1972

1972
Как ты загнала себя в это, - Редфорд смотрит на жену слишком часто и слишком долго. - Как загнала себя в эту броню, из которой тебя не выцарапать, слова лишнего не дождаться.

- Иди сюда, - слова раздаются посреди его кабинета, жена стоит у окна, глядя на метель во дворе их сада.
Она смотрит на него и замирает, не сдвинувшись с места. Потом лишь фыркает, всем своим видом показывая, что вовсе не ее это была первая реакция.
- Подойди, Мора, - произносит муж мягче, и она делает шаг к нему, сидящему в кресле, показывая, что ей решительно все равно.
Он берет ее ладонь в свою руку и целует в сердцевину. Нежданно, отчего глаза ее распахиваются, забирает ее палец в рот, согревая. Один за другим.
- Что ты делаешь, - понимая, что у нее слабеют ноги.
- Хочу тебя, - коротко отвечает он, забывая о том, что это, чтобы растопить лед. Потому что льда в опускающейся перед ним на колени женщине больше нет.
До следующего раза.

 » Ноябрь 1981

Ноябрь 1981

Первым ее порывом было бросить в него заклятие. В того, кто в бесконечном знании нее, встал перед ней, надев личину утраченного и единственного, что было важно.
Но его выбившее палочку из ее рук заклинание, усталость во взгляде и...то, что он не просил понять. Ничего не просил, только смотрел, заставило сжать зубы, чтобы не кричать. И выдохнуть. Один раз, другой, заставляя себя дышать.
Ведьма поднимает взгляд на мужа медленно. На мужа похороненного и развеянного. Не оплаканного. Крепко вбитого внутрь нее с твердой мыслью "он мертв".
- Мора, - она вздрагивает и делает шаг назад. Когда он делает два ближе, и ей остается только качать головой и умолять не трогать ее.
- Скажи мне что-нибудь, - тихо, бесчувственно, слова срывая с запекшихся губ. - Скажи, - она улыбается, она всегда улыбается, когда ей больно. - Что тебя выкрали, - почти смех. - Что тебя, всемогущего и всесильного, околдовали, ранили, почти убили и все эти годы и месяцы держали под Империусом, - шаг к нему. - Скажи мне, что ты не знаешь, не узнаешь меня, скажи мне, что все это ложь. Что ты умер, - она поднимает и опускает руку, чтобы только его не коснуться.
Отводит взгляд, с улыбкой - от одной кучи хлама взглядом к другой.
Смех. Мягкий, грудной, ее истерический смех. Он хватает ее выше локтя, и она оборачивается к нему так резко со вспыхнувшим взглядом, что Генри Редфорд убирает ладонь.
- Потомок величайшего рода, как пес в конуре, - смеется. - Ты пес отныне, любовь моя? - она не может унять смех. Обрывается отзвук безумия резко. Как и начался.
- I'm...
- Don't u dare, - hisses she. - Finishing that with a "sorry".
His stubborn self-aware look bursts out all the pain covered and buried.
- I worshipped you, I mourned you, I, - losing her breath and catching with the anger growing inside her, - I buried you in my living body. So that every day, every damned coming back day I could feel that you are dying. Again and again, - tears coming to her eyes, as expected, two years after she thought he was dead.
I am alive - his eyes telling her. I am true and sound, and alive - his arms telling her as she knows he would hug her if not scarried that she would lose no, not the temper, the last spark of her mind.
Seconds after his arm reaches hers to meet the calm and perfectly balanced voice:
- Don't you ever touch me again, Henry Redford. And this is, - she smiles, - not the "please, touch me".
The witch disappears to leave the man, still persuaded to have done the only right and just he could do to protect her.

Почему-то вспомнилось "Как больно, милая, как странно" и написалось что-то на тему

Как больно милая, как странно,
Что ты теперь совсем чужая,
Как странно милая, как больно,
Что наша кончилась игра…
Как больно милая, как странно,
Услышать: «ах, ну не смогла я»,
Как странно милая, как больно,
Ты этим чувством не жила…
Я так любил, а ты играла,
Я этим жил, а ты мечтала,
Рассказ писала и стихи…
А я на части разрывался,
И мир в осколках осыпался…
Спасибо… Все мои грехи
Ты вспоминать доселе будешь,
Смеясь, другому говоря,
Ах, чувства все давно остыли,
Ведь в них играла только я…

И знаешь, до мурашек, просто вот наизнанку и мясо по живому и сердце словно вынули, а назад вставили механизм.
Не знаю, насколько понятно написала, но ощущение - навзрыд.
___________________________________

 » Генри и Мора от Izobella

О том, что делают люди, когда даже не знают, что что-то не так.


Мора и Генри от Izobella.
Спасибо. Честное и очень сильное.

Еще два баннера завтра вечером добавлю.

Думаю, Уля, что в стихах все же много обвинения. А проср*ли подразумевало, что дур в той истории две. Но оставим.
Спасибо за внимание к теме в любом случае.
И спасибо всем за сердечки.

Omg this is stunning)
мне понравилась визуализация образов героев на баннере...да, Ева такая "правильная" для роли ведьмы)
и очень правильная атмосфера)
спасибо, мы хотим еще))
___________________________________

ivankka
спасибо за твой замечательный и, как и всегда, искренний отзыв) заряжаешь настроением и вдохновением.

 » Йорген и Анна_часть 1

Оборачивается. На звук ли - скрип доски у двери, на запах ли - его, безошибочно различимый запах, на то, как всем существом ощущает его присутствие рядом.
Она оборачивается. Резко, сгорбив спину - угрожая, и знает это.
Он же смотрит, не выдавая себя ничем. Так же прищурившись, по привычке, оставшейся от рваной раны у виска - привык напрягать зрение в попытке увидеть. Хоть что-то. В попытке снова видеть ее. Прошло, то время прошло. О том, как любил ее, о ране, о прошлом напоминает светлый рубец поверх паутины морщин у глаза.
Шаг назад - она поднимается, шаг за пределы его досягаемости. Иллюзия, они вместе смеялись бы в голос, будь то попытка кого-то другого. В ней болит, все болит, она ощущает, как сворачивает все внутри так ощутимо и явственно, что хочется взвыть.
- Я ударю, - в ответ на шаг его ближе, - клянусь всем, что было здесь и не здесь, когда-либо между нами, Йорген, я ударю тебя.
Даже если это она никогда не сможет. Даже если связана клятвой, кровью и всеми силами существовавших богов, темных ли, светлых - слишком древних, чтобы их различать.

Рывок между ними нечеловечески быстрый, она успевает ударить его в плечо, он дернуть ее на себя, швырнуть на кровать и подмять. Под тяжесть собственного тела, под то, как оказавшись под ним, она выгибается, сжимается, стиснув челюсти, чтобы только не заскулить. Зная точно, что проиграла. Что одной его близости ей достаточно.
- Не делай это, - подрагивая под ним, глядя в его лицо. Знает, что сможет. Что тело не воспротивится, что даже разум ее не скажет против и слова. - Не делай это со мной, - шепотом, когда он прикрывает глаза. - Прошу.
Пока его ладонь сминает подол ее платья и она запрокидывает лицо. В глазах ее слезы. Не боли, она не способна с ним чувствовать боль. Но унижение, унижение ей знакомо.
Когда он вжимается, давит бедрами, весом ей на живот и бедра, и она против воли стонет.
Когда заводит пальцы под ткань белья, мягко сдвигая и толкаясь внутрь нее - так же неотвратимо и мягко, так что она дрожит, дрожит и обнимает, сжимает его внутри, стараясь не закричать.
Боль, боль не имеет общего с признанием, что она его. Он ее, всегда был, всегда будет. И касания ей достаточно - знающего ее. Чтобы течь по нему и смотреть в глаза. Через ткань рубашки кусать в плечо, заходясь от того, что нужен. Глубже, сильнее - ей.
Она сжимается, выгнувшись, вздрагивает под ним. Давит крик, сжав зубы. И смотрит - в сторону. Потому что проклясть не сможет. Оттолкнув, отвернувшись, колени тянет к груди, сознавая, что бедра липкие от того, что его хотела, для него готова.

Он входит в нее без сопротивления, без слова против, без всхлипов ее. Но и без того, что всегда получал в ответ. Без нее самой.
Оставляет лишь, сделав то, для чего пришел, - прикусив клеймо у плеча. Укусив ли? Накрыв губами, трепетно, ощутимо - оставляя свою печать.

Она вздрагивает и молчит. Все мельче дрожит и мельче. Зная, что каждый в большом их доме, каждый чувствует, как исходит волнами сила. От вожака и пары, его жены.
Как знает каждый, не хуже нее, что он ей изменил.
Подумать не могла. Что согнет физически. Что почувствует это кожей. Что сотня лет сотрется минутами. Толчками, движением в чужом теле. Что их не станет. Меньше, чем за десять минут.

Она воет. Дико и страшно воет. Раненным зверем. Так что вой этот ставит шерсть на загривке дыбом.
Она воет, отрицая его как пару. Воет, будучи человеком. Глядя ему в глаза. Воет зная, что ночью сорвет когтями его клеймо. С кожи и шкуры - звериной и человеческой.

 » Йорген и Анна_часть 2

Они встретились в одна тысяча девятьсот десятом на закате века кайзеровской Германии.
Встретились у Новой Ратуши, свежайший камень которой был столь отвратительно нов, что казался Мюнхену чуждым. Встретились за четверть века до недалекой, долетевшей до них отголоском времени Хрустальной ночи. В Мюнхене, у здания Новой Ратуши на Мариенплац.
Тонкая, невыносимо тонкая, с талией схваченной шелком платья - так, что казалось ладони обнимут ее идеально. С подолом, касавшимся щербленого камня площади, вопреки "прогрессивному" времени и стремлению явить свои щиколотки всем, кто пожелает видеть. И только полы ее шляпки, чрезмерно, вызывающе маленькой, не скрывали ее лицо.
- Анна, - окликнул ее мальчишка, и она обернулась. Она обернулась с лукавым, наполненным жизнью взглядом, но не коснулась ладонью в перчатке темной ткани пальто своего предупредительного кавалера.

Анна, - имя дробью стучало в висках. Не было запаха, предопределения, стойки звериной сущности. Он влюбился в нее человеком, как всякий смертный, неотвратимо и четко ощущая, что он пропадает.

- Анна! - в угодьях на землях Гессена, когда сильные женские пальцы передернут затвор - перезарядить охотничий Зауэр. После того, как зверь пал, пораженный валькирией.
- Анна, - в раскатистом голосе друга, барона Кауфмана, ее отца.
К ногам ее за примитивно простое право отвести от ее щеки светлую прядь разметавшихся волос.

- Анна, - женщине, что он возьмет в жены.
- Анна, - той, в ком проклятие всегда говорило так же сильно, как в нем.
Чтобы сотню лет спустя, сухими губами, закрыв глаза, повторять ей "Анна, моя Анна".

***

Изменилось все. Изменилось время.
Холст рубашек, стягиваемых с него, сменился тканью футболок; волос его коснулась седина, время не убивавшее их, все же прибавляло годы, медленно, значительно медленнее, чем всем прочим, что вынуждало их скрываться и менять места, пока они не нашли свое.
Дни сменялись ночами такое множество раз, что удержать их вместе, должно быть, могла лишь клятва. Все иное уничтожала скука. Верный спутник времени и постоянства.
И все же она по нему текла. Горечью жара от горла к грудине, вниз живота. Плавленной горечью мыслей от права коснуться и быть его. И там - под пальцами его - тоже.

Шелк закрытого платья - ровным рядом крохотных пуговиц вверх под горло, сменился просторными майками поверх белья. Она стала другой со временем. Открытой, бесстыдно для него открытой, страстно жадной - до него. Обнимая его ногами и опускаясь плавно, сверху, забирая его в себя, смотрела в глаза все так же и забывала дышать. Делать вдох и выдох. Так что он делал их за нее, вдавливая ладонь в поясницу, чтобы заставить ее стонать.

Изменилось все. Кроме них. До того дня, когда из поездки в собственный бизнес-центр со старшим сыном он не вернулся со свежей повязкой, закрывшей бок.
Он дышал все так же спокойно, скрыл повязку, натянув футболку, и в постель лег только для короткого сна. Восстановиться, ее притянув под бок. Она же лежала, ладонь положив на его плечо, и напряженно слушала каждый вздох.

***

Она увела за собой семью. Младшего сына и двух дочерей с мужьями, только старший склонил голову перед отцом и не взглянул на мать. Она расколола надвое самый сильный из старых домов и не обернулась. Ни разу не оглянулась, какой из крови оставлен след.
Младший из сыновей отделается в коротких стычках разорванным ухом. Старший так и останется для всех них не уязвим. Не потому ли, что на его убийство Анной был наложен строжайший запрет, что передавали друг другу во всех кланах от Калифорнии до Монреаля.

Ночью седьмого апреля две тысячи пятнадцатого года во время открытого нападения дома медведей на оставшихся в ослабленном доме Йоргена, под его крышей оборотней окажется на добрую сотню больше.
Партию окрестят "апрельской резней", и покушения на власть дома Йоргена прекратятся.

Утром восьмого апреля две тысячи пятнадцатого года Анна вернется к своему мужчине.
Пять лет. Ничтожные пять лет для отведенного им срока жизни.
Пять лет отделят их обоих от дня, когда он ее касался.
Опускаясь на колени, она лишь покачает головой, едва заметно - не перечь. Не трогай.
Прижмется лбом к нему и наконец-то выдохнет.

Пять лет будут отделять ее от мужчины, который прижмет к себе ее голову крепче, сжав волосы в пальцах.
И от разговора той же, пятилетней давности.
- Они не выступят против тебя открыто. Но ничто не помешает им нападать снова и снова, подобно шакальим выродкам.
Он отмахивается, без слов одним жестом отвечая "предоставь это мне".
- Но в нашей слабости можно их убедить, - она смотрит ему в глаза. - Раскол.
Улыбка на тонких губах всегда касается уголков его глаз.
Никто не поверит, что я способен тебя оставить. То, что он не скажет ей никогда.
- Но все поверят, что тебя оставила я, - спокойно продолжит Анна.

Конец

Примите в читатели.

Привет, Крошик!
Какие необычные у тебя тексты после Рождества.
Спасибо за них.
_________________

Привет) с прошедшими праздниками)
Точно в первый раз тоже виделись год назад.
Тут есть тайна)) за восемь дней отдыха и гуляний мой мозг успевает отдохнуть!
Спасибо)

Белорусам остается только завидовать!
Мы с 4 по 6 трудились аки пчОлки.

Недавно читала один фэнтезийный романчик (бобер выдыхал) с сюжетом о ликанах, метках и проч.
Героиня ненавидела свою метку и то, что метка с ней делала.
И вдруг твоя история!
Борьба с предопределенностью. Счастье это или злой рок? Можно ли противостоять?..

И это в Святки! Когда все, кто помнит и хочет знать, гадают на судьбу)
Красноречивая ирония судьбы)))
_________________

Только два дня) хотя они именно разрывают череду гуляний, обидно, факт.

Поговори-поговори со мной)) гугл вывел меня на Пленницу Волка месяц назад. Кто бы знал, что я так умею плеваться от пяти страниц)

Она же не об этом. Не вполне об этом. О том, что первая сцена - постановочная, но знают это только двое.
Не уверена, что верю в предопределенность. Или все же верю) не знаю.

А мы не гадаем))

))

Привет! Как всегда - пронзительно!


Эй! Вы сейчас до предопределения договоритесь, дамы!)))
_________________