Викинг:
10.10.18 10:34
» Глава 3
Шли дни, тянулись ночи… медленно и страшно. Ксюша понимала сколько прошло времени по визитам врача, медсестер и следователя. По ним можно было сверять часы. Правда, нужно сначала понять алгоритм их посещений, тогда определение времени не составит никакого труда.
Врач мужчина. Ксюша никак не могла запомнить его имя, кажется, он был грузин по национальности, с совсем не грузинским именем, и очень примечательным акцентом. Маленького роста, немного сутуловат и пухловат. Но глаза озорные и смешливые. И руки теплые. Он единственный из мужчин не вводил ее в ступор своим появлением. Когда этот забавный мужчина зашел к ней впервые, и она была в сознании, страх сковал все тело, озноб прокатился по коже и ее бросило в холодный пот. И это дикое желание спрятаться, заползти под кровать, забиться к стенке и не высовываться пока он не уйдет… Но это было в первый раз.
Мужчина был немолод, но похоже, что таких пациенток у него не имелось. Ксюша это поняла, когда он начал осмотр швов, и ее горла. У него едва заметно дрожали руки, а в глазах читалась паника.
Она сама не могла пошевелиться, руки вцепились в края кровати так, что потом пришлось прибегнуть к помощи, чтобы их разогнуть. Мышцы свело судорогой от перенапряжения.
Врач заметил, как она держится за кровать. Она бы объяснила, что так заставляет себя оставаться на месте, что хотя бы так, но способна контролировать свое тело. Инстинкт кричит: беги, прячься. А разум приказывает: лежи,- это для твоего же блага.
Легкая форма шизофрении, не иначе.
Она вцепилась в койку, а у него дрожали руки. Но оба справились и остались даже в какой-то мере довольны друг другом.
Ксюша научилась слышать его шаги в коридоре отделения, узнавала их и успевала заранее успокоить разбежавшиеся нервы. Не хваталась за кровать больше, не закусывала щеку до крови, сдерживая крики. Спустя несколько дней перестала дрожать от его появления.
Так вот, врач приходил два раза в день. Утром, в восемь часов, и вечером, в пять. Так она научилась определять для себя эти два отрезка времени.
Медсестры приходили через час. Помогали вставать с постели, водили до ванной. Делали уколы, ставили капельницы, следили, чтобы она пила все прописанные таблетки. Из-за них Ксюха ощущала себя слабой и безвольной, не способной самостоятельно банально сходить по нужде.
Они появлялись, смотрели на нее, едва скрывая свое отношение, и через силу делали свою работу.
А ей хотелось орать! Орать на них!
Первые два дня ей сочувствовали, жалели.
А потом у некоторых она заметила эти взгляды. Презрительные, грязные. Будто она в г*вне извозилась, и их заставили ее мыть, отчищать.
Но говорить она по-прежнему не могла. Только смотрела на них, а в душе закипал такой гнев, такая ярость, что кулаки сжимались и возникало желание схватить кого-то из этих куриц за волосы и окунуть мордой в унитаз, или лучше головой об стену стукнуть.
От того, что с ней случилось Ксюша не отупела и не сошла с ума, хотя, наверное, это было бы лучшим вариантом. Потому что, когда так смотрят посторонние люди, из раза в раз, изо дня в день, появляются мысли.
Возможно, они правы? Возможно, она сама виновата? Если это случилось именно с ней, значит, что-то… что-то… привлекло того человека.
Вина накатывала на сознание, обрушивалась на тело тошнотворной волной, и Ксюшу опять выворачивало наизнанку.
Следователь приходил через день.
Зачем? Она все равно не могла говорить, только кивала или мотала головой, потом правда, начала писать в телефоне, но пальцы плохо слушались, стоило начать все вспоминать. Буквы двоились перед глазами, руки тряслись. А тело немело и начинало гореть.
Ксюша знала, что ее мыли, когда она была в бессознательном состоянии, но все казалось, что она грязная. Кожа зудела, но там не было сыпи. Зуд был, сыпи нет. Чистая, бледная, с синяками и царапинами кожа рук.
И все равно ощущала себя грязной, испачканной. И хотелось вымыться самой. Своими руками, другим она не доверяла. Но сил не было. Накатывала слабость, в глазах темнело и гудела голова. Врач говорит,- это следствие тяжёлого сотрясения.
Частично она в это верила.
Но в глубине души знала от чего появился такой внутренний запрет. Если мыться, то полностью, и нужно посмотреть на ноги, коснуться себя ниже лобка. Испачкаться. Ее передергивало от таких мыслей, что уж говорить о том, чтоб сделать?
На ноги она так и не смотрела, начинало тошнить и появлялось ощущение, что по ним стекает жидкость.
У нее не было истерик, она не плакала, не кричала.
Молча переносила эти взгляды мерзкие, от персонала больницы, делала вид, что не слышит шепотки и не видит, как мимо палаты порой проходят больные и с любопытством вытягивают шеи, пытаясь заглянуть и сунуть к ней нос.
Плевать было на них. На них всех.
Она провела в больнице уже неделю. А из сокурсников никто даже не пришел ее навестить, писали сообщения, ее стена в соцсетях стала площадкой для излития сочувствия и баталий по поводу системы правосудия. Поэтому, заходить на свою страничку она перестала.
Хуже было от присутствия матери.
Ее милая и добрая мама не понимала, что своими слезами делает только хуже. Эти ее увещевания и причитания «как же так, девочка моя, что же мы будем делать?» просто добивали.
Отец пытался маму урезонить, но та его не особо слушала. Она могла только реветь, гладить Ксюшу по голове и причитать, что ее бедное сердце не выдержит всего этого.
Внутри Ксюша вся кипела, когда слышала это. Ей орать хотелось в ответ, швыряться вещами, бить всех. А ее сердце это выдержит? Выдержит???
Папа в такие моменты отворачивался или вообще уходил из палаты. Его жутко это бесило, но кричать было глупо. Это же мама.
Ксюша старалась не слушать.
Потому что… на душе становилось до такой степени тошно, что казалось, лучше бы она умерла, сдохла бы в том переулке и никогда бы не видела, как ее отец стыдится того, что он мужчина, а мать стала похожа на зареванную курицу.
Когда мама помогала Ксюшу мыть губкой… отворачивала свое лицо, не могла смотреть на тело в синяках и царапинах. Маме было… отвратительно. А Ксюшу тошнило и знобило. Ее раздели и мыли, как маленького ребенка, а она еле сдерживала рвотные позывы.
Но после, стало легче дышать. Казалось, что, протерев кожу влажной губкой с нее стерли следы. И ей стало даже лучше. Ненадолго. Пока не провалилась в неглубокий сон, а потом,- все по новой. Ксюша тонула в болоте, в грязи, захлебывалась ею, а сил вырваться не было.
В груди постоянно давило, как при слезах, они вот-вот должны были быть, и появляется этот отвратительный ком в горле, когда уже не можешь сделать спокойный вдох. У нее этот самый ком не проходил вообще. И грудь давило.
Но она старательно дышала через нос, контролируя каждый свой вдох и выдох. Запрещала себе истерику, запрещала себе слезы.
Мама спрашивала, как же быть?!
А Ксюша мысленно себе повторяла: жить!
Надо жить! Пусть хотя бы так… но раз вышло, что она жива, значит, она будет жить.
Но решение, принятое в голове, это малая часть проблемы. Самая малая.
Ощущение дикого липкого страха, когда просто мимо ее двери проходили мужчины… сердце колотится бешено, в висках стучит, и по спине струится пот. Пальцы снова цепляются за кровать и не дают ее телу сдвинуться с места.
Перед глазами темнота, во рту привкус крови, не ее, чужой. И даже сильно зажмурившись, Ксюша видит злые голодные глаза. И запах… ее снова начинает тошнить.
Папа заходит к ней в палату только постучавшись, сказав, что это он, и выждав немного времени. Так им обоим спокойней. Он не видит насколько ей по-прежнему страшно, а она не видит, как его перекашивает от отвращения к самому себе за ее страх.
Он уже несколько раз подходил прямо к кровати, даже брал за руку, касался. Правда, в первый раз она все же слетела с кровати и просидела на полу пару часов, но сейчас ей хотелось, чтобы папа коснулся.
И он прочитал это молчаливое желание у нее в глазах. Присел рядом на табурет, сначала просто погладил ладонь, а, не увидев глубоко запрятанного страха, все же сжал ее ладошку своей сильной рукой.
Они оба зажмурились.
Петр от облегчения и радости, что наконец, все сдвинулось, и он смог коснуться дочери, не боясь, что она от страха забьется под кровать.
А Ксюша спрятала глаза от отца. И покрепче сцепила зубы. Ее мутило, а внутри все замерло. Но это реакция тела. Просто тела. Головой она понимала, что это ее папа. Родной и любимый. Он не причинит ей вреда, ему можно верить.
Эти мысли она повторяла, как мантру.
Сама она не справится, но папа поможет. Его участие в ее жизни сейчас, как никогда важно. И сердце сжимается радостно, а на языке горчит. В отце она видит больше надежды на свое выздоровление, нежели в матери, это странно и страшно. Потому что она заставляет себя, приказывает себе мысленно лежать на месте, а не жаться к стене и скулить.
- Михаил говорит, ты скоро сможешь разговаривать, отек спадает, - папа немного хрипит, но голос звучит уверенно, - Тебя скоро выпишут, малыш. И у меня есть вопрос…
Папа замолчал, Ксюша видела, как он нервничает и пытается подобрать слова, что совсем на ее папу похоже не было. Но то, что случилось с ней, на многое открыло глаза. На папу, в том числе.
Она ободряюще сжала его ладонь, попыталась улыбнуться и подбодрить его этим, но он лишь нахмурился и замялся.
- Детка, тебя скоро выпишут и нужно решить, что делать дальше, как будет лучше для тебя. Мы с мамой пока не можем… В общем, я предлагаю тебе уехать со мной.
Папа был решителен, он знал, что говорил и что делал. Эта черта характера всегда ее искренне поражала и немного злила, теперь-то она понимает, что он просто привык сначала обдумывать, потом ставить себя на чужое место, и только потом предлагать какие-то действия или же совершать поступки.
Мама была немного импульсивной и чересчур эмоциональной.
Но стоило ей только представить незнакомый город, чужой дом и чужих людей рядом, все внутри взбунтовалось, и она неосознанно вцепилась в руку отца до крови, и захрипела, мотая головой.
Ужас сковал все тело. В голове люди, толпа, и все смотрят на нее. Касаются локтями, плечами. А среди этой толпы она видит его… ненавистное пальто, злые глаза и запах… отвратительный дорогой запах.
Ее рвет прямо на отца, выворачивает желчью и слюной, ее знобит, трясет всю. А перед взором чужие глаза.
Голова взрывается болью, папа что-то говорит, но она уже не слышит, проваливается в спасительную темноту, там все безразлично и безлико, там нет этого запаха и глаз.
***
Петр сидел на кушетке, в мокрой рубашке. Попытался ее оттереть, но делал это только для того, чтобы занять чем-то руки и голову. Но мысленно все возвращался к разговору с дочерью, и то, как она была ему рада в начале, и как от ужаса у нее потемнели глаза в конце.
Знал, что еще многое нужно пройти, и ситуация, что произошла, не единственная из возможных.
Рядом сидела Камилла, держалась за его руку и наблюдала за медперсоналом, как их детке ставят очередной укол, как в катетер подливают еще одну капельницу. У девочки живого места на руках нет, а повернуться к кому-то спиной добровольно Ксюша не могла, сразу каменела и менялась в лице.
Ее кормили специальными растворами, дочка отказывалась есть, похудела, спала с лица. Поблекла вся и стала тенью себя прежней.
Людмила сидела здесь же, по другую руку от него. Она говорила, а они слушали.
- Вы преждевременно завели этот разговор, поспешили. Ксения еще не готова что-то решать, боюсь она даже не готова просто выйти на улицу. Эта палата - ее защита. Здесь знакомые люди, которых она знает не только в лицо и по голосу, но и их шаги. Вы не замечали, но она прислушивается к шагам, различает по ним людей. Ее сознание настолько напугано, что все рецепторы обострены до предела. Реакция на шум- одна из самых примитивных мер защиты. Ваша дочь – борец, она пытается себя защитить. И начала ощущать себя тут более-менее в безопасности.
- Я решил… я подумал… Господи, я не хотел ее пугать! – он взвыл, но шёпотом, чтобы не разбудить, хотя врач и сказал, что добавил в ее обычные препараты снотворное.
Камилла, успокаивающе сжала его ладонь, погладила по плечу, но у самой женщины уже опухло лицо от слез. Она на свою девочку не могла спокойно смотреть, потому что в этой малышке свою дочку не узнавала.
Ксюша изменилась. Пропала та мягкая девочка, иногда дочь смотрела так, будто хотела всех убить, взгляд становился жестоким и холодным.
Подсознательно Камилла начинала бояться родную дочь и даже где-то была рада, что Петя предложил дочку увезти к себе.
- Вы хотите сказать, что ее рано выписывать? – женщина посмотрела на психолога и быстро отвернулась, когда заметила проницательный взгляд. Камилла эту Людмилу недолюбливала… слишком многое та видела и слишком много времени ее бывший муж уделял этой женщине.
- Нет, ее лечащий врач не видит причин держать ее тут больше, чем нужно, возможно, он бы согласился, и мы бы успели подготовить Ксению, чтобы все прошло, как нужно, но он всего лишь врач в отделении, он не может приказать всему персоналу не смотреть на девочку, не может запретить больным любопытствовать.
- Я их порвать готов, разве она виновата? – Петр рычал, сестра, что ставила капельницу вздрогнула и посмотрела на него гневно, мужчина еле сдержал грубость, рвущуюся с языка.
- Это людская природа, кто-то будет ее жалеть, кто-то наоборот. Ксюша не глупая, она эти взгляды видит, и они ее злят.
- Иногда она так смотрит… - Камилла посмотрела на мужа, боялась, что тот рот будет затыкать, но все же продолжила, - Будто хочет их всех убить.
Людмила помолчала, обдумывая ответ. Петр ей казался в этой паре более ответственным и более сильным, его не пугали трудности, связанные с психикой дочери, Камилла же, несмотря на любовь к девочке, боялась и проблем, и самой Ксюши.
- Ваша дочь всеми силами пытается блокировать воспоминания, чтобы вернуться к прошлой жизни, забыть все. Это нормальная реакция, но видя, как ее жалеют или же презирают, она невольно вспоминает все, и начинает ощущать вину, а потом и злость. Подсознательно она себя не винит, но рациональная часть, видя такие взгляды, толкает ее на мысли о том, что она виновата, привлекла его чем-то. Ей стыдно, пусть она не осознает это чувство до конца, и от этого появляется ярость. Но… я видела многих жертв насилия, ваша дочь держится, она давит в себе панику, запрещает себе бояться, старается себя контролировать.
- Это ведь хорошо?
Петр ощущал в словах женщины огромное и жирное «но». И оно там было.
- Это неплохо, главное, чтобы эта стадия ее состояния не усугубилась, иначе стать «пережившей» она так и не сможет, будет «жертвой» до конца жизни. Подавление эмоций, в том числе и страха – не выход. Она пытается себя контролировать, но это не значит, что Ксения не чувствует.
- Я не совсем вас понимаю, вы же сказали…
- Она старается подавить в себе страх, вернуться к прошлому… но она уже изменилась, ее жизнь прежней не будет. Ксения решила жить, но прошлым. Чем раньше она поймет, что к прошлому нет возврата, тем лучше. Ее эмоциональные реакции сейчас нормальные, но дальше будет хуже. Она будет отрицать свое состояние, это только помешает выздоровлению.
- И что нам делать?
- К сожалению, сейчас вы ничем помочь не сможете, вы не сможете бороться за нее постоянно, тогда она будет зависима от вас, а это не выздоровление. Это ее борьба, вы должны только поддерживать и иногда направлять.
- Это все слова, мне нужны конкретные действия и примеры, - Перт уже вышел из себя, ему казалось, что Людмила помогает, но сегодня его дочь так испугалась, что он понял: это не помощь, а издевательство.
- Я не Бог, я не могу вам предсказывать будущее, я говорю, что будет с вашим ребенком. Не ждите от меня конкретики, я, как и вы, могу только направлять. Когда она готова будет работать с психологом, ситуация изменится, но пока она с трудом будет переносить людей в целом, про незнакомых и говорить не стоит. Запаситесь терпением.
Его переполняла злость и раздражение, душила ярость. Он ощущал себя бессильным, неспособным ни на что. Она же, бл*дь, психолог, она с этим сталкивалась больше, чем он, больше знает. Но и эта женщина не могла дать конкретный совет. Все обтекаемо, никакой конкретики… сами додумывайте, сами делайте. Указала направление, и все.
Он, конечно, понимал, все понимал. И то, что злится зря. Но не мог быть спокойным. Черт!
Но Людмилу все же услышал. Принял к сведению ее слова. Обдумает, и будет решать, что делать.
****
Если бы можно было совсем не спать, она бы отказалась от сна навсегда. Но знала, что это невозможно. Во сне тело отдыхает, сознание тоже. Это единственное время для организма, когда отключаются все барьеры памяти, мыслей, и так далее.
Но она боялась засыпать.
А врачи настаивали и заставляли принимать препараты, стимулирующие гормон сна, вроде эта чертова химия не вызывает привыкания.
В какие-то моменты Ксюша им была благодарна за сон, потому что проваливалась в бессознательное состояние так глубоко, что кругом были только темнота и тишина.
Но чаще было по-другому.
Она болталась где-то на границе сна и яви. Иногда слышала то, что происходит вокруг. Шаги чьи-то, как мать с отцом шёпотом ругаются, но стараются не тревожить её, не выходят из палаты… потому что тоже чего-то боятся.
А иногда она возвращалась туда… в тот вечер. И все повторялось, но сценарий был другой, Ксюша будто репетировала сцену собственного изнасилования.
Пыталась предугадать, что-то сделать по-другому. Но сколько разных вариантов ее мозг бы не предлагал для спасения, заканчивалось все болью, грязью и диким страхом.
В этот раз ей приснилось, что у нее в сумке каким-то образом оказался пистолет. Обычный ПМ, она такой даже в руке держала, они всей группой учились стрелять, правда, у нее выходило плохо.
Каким-то образом этот пистолет был у нее в сумке, и она успела его выхватить.
Ее схватили со спины, она задыхалась, а когда он попытался развернуть ее к себе, всадила всю обойму в его пах.
Телом не владели никакие эмоции, абсолютная пустота, никакого страха.
Ксюша развернулась, чтобы уйти, но услышала шорох за спиной. Повернулась. А тела нет.
Он стоит у нее за спиной. Снова. Обойма пистолета пуста. По телу прошла дрожь, сковало ужасом. Хотела бежать, но не успела. Схватил за шею и зашептал знакомым голосом:
- Ты так на нее похожа, не бойся, я справлюсь и руками. Будет больней, но ты сама виновата.
Влажный язык облизнул ухо, холодные руки коснулись ног…
Открыла глаза, завертела головой. Руки дрожат, сердце стучит так, что кажется слышно в другом конце палаты.
Но внутри не страх. Внутри полыхает такая злость, такая дикая необузданная ярость, что она не сдерживается. Сметает рукой все, что стоит на тумбочке. Вазу с цветами, таблетки, телефон, воду. Все.
Она хрипит, кричит, по щекам текут слезы, а по рукам течет кровь.
В палату врывается санитар и медсестра, а у нее перед глазами пелена, и в голове мысль: «живой не дамся».
Плохо помнит, что было дальше.
Только чужие руки, кто-то что-то говорил, кричал. Она брыкалась, дралась, кусалась. Хрипела и плакала.
А потом снова темнота. И тишина.
****
Эта больница не скоро забудет свою пациентку и ее родителя, а также друзей этой семьи.
Камилла поехала домой переодеться, взять кое-какие вещи из дома и поговорить с Виталей на счет дочки.
Нужно было подготовить мужчину к тому, что дочка психически нестабильна, что нужно себя аккуратно вести. В общем, уехала на трудный разговор.
Петр же каждую ночь оставался с дочерью, но работа в другом городе ждать не могла, одного из клиентов несколько часов как допрашивают, помощники там с ним, но держали мужчину в курсе всех событий. Пришлось выйти на лестницу и говорить там, его малышка только уснула.
Он не заметил, как в разговоре спустился на несколько пролетов вниз, ему лучше думалось, когда он находился в движении.
Закончился разговор, голова работала над делом, перебирая в уме будущие аргументы в предстоящем суде, а то, что он будет, уже никаких сомнений не осталось. Ходил по лестнице, со ступеньки на ступеньку, и вдруг услышал шум. Кто-то кричал… надрывно, так, что у него мороз по коже прошелся.
Рванул наверх, влетел в отделение, а когда увидел, что творилось в палате,в первый момент у него сердце остановилось при виде крови на руках его малышки. Подумал, что… что хотела покончить с собой. Но успел заметить выдернутый внутривенный катетер, разбросанные вещи.
Нет, самоубийством тут и не пахло, а вот убийством,- да. Сейчас запахнет…
Свое полечили все. Заведующий отделением, лечащий врач, которого пришлось вызывать из дома, и даже главврач больницы.
Остановить отца, который имел право на гнев, и уже столько накопил в своей душе ярости… Самоубийц в кабинете главврача не было, и многие понимали, что выплеснуть все накопившееся лучше именно сейчас, в окружении специалистов, чем потом где-то посреди дня познакомиться с инфарктом.
Молча слушали крики и гнев, упреки и справедливые обвинения.
Не досмотрели, не предупредили заступивший на смену персонал. Вина есть, и все это понимали.
Запала хватило ненадолго.
В душе была пустота и обреченность. Петр замолк на полуслове, оглядел всех присутствующих и махнул головой.
Сорвался. Но кто бы на его месте выдержал? А здесь вроде мужики нормальные, понимающие по крайней мере.
- Сколько продлится еще действие транквилизаторов?
- Как минимум часа два, может, три.
- Выписывайте ее, я перевезу ее домой, - он посмотрел на Михаила, - Вы сможете осматривать ее у нас дома?
- Да, если вы считаете, что так правильно.
- Вы думаете моей дочери после того, как на нее налетел этот ваш стахановец будет тут нормально? Вы же врач, все сами понимаете. Выписывайте под мою ответственность, никаких претензий больнице я предъявлять не буду.
И ему, довольный блеск глаз у главного не показался, Петр это знал. Этот хоть и был разумным, но волновался о своей шкуре больше, чем о его дочери. Упрекать его не за что, Петр и сам такой же, чего уж тут.
Позже пришлось звонить Камилле, рассказывать обо всем. И еще искать сиделку, его бывшая жена ставить капельницы не умела точно, а дочь пока была на внутривенном питании.
Было бы гораздо легче увезти ее к себе, под его присмотром все легче контролировать. Никому доверить свою девочку не мог, просто физически не мог себя заставить, но и разорваться тоже.
А еще помнил, как Ксюша отреагировала на его слова про переезд.
Пока лучшим вариантом было оставить ее здесь, и жить снова на два города. Трудно. Но куда деваться? Надеяться на то, что Камилла будет все контролировать, и себя в том числе, он не мог.
Другого варианта он пока не видел.
Рука снова тянется к своему телефону, набрал помощника, парень давно хотел серьезное дело и шанс себя показать. Ну что ж, сейчас у него такая возможность появилась.
****
Великобритания, Лондон.
Стоит сказать спасибо родителям, что всегда ему долбили мозги по поводу английского языка. Заставляли его учить, проверяли домашку, нанимали репетиторов, а потом ездили с ним непосредственно в Англию и практиковали гребаный инглиш с носителями языка.
Но сыновьей благодарности Давид не ощущал.
Его переполняли бешенство и здоровая злость, но свои чувства он не показывал, давно умел держать свой нрав в узде.
На родине стимулом к контролю была Ксюша, он всю жизнь помнить будет как давно в школе обидел ее неосторожными словами.
А здесь, сейчас, когда все прошлое осталось там, где ему и место, в прошлом, характер брал свое.
Тут никого не волновало насколько он умный, сколько денег у его отца, и так далее. Здесь он был чужак из страны, которая погрязла в политических санкциях, скандалах, и тому подобному. Его родину тут считали отсталой, правда не все, но были и такие индивиды, и мысли свои они скрывать не стремились.
Он как-то за свое детство привык, что англичане народ скупой на эмоции, чопорный и заносчивый немного. Но, если говорить откровенно, на его курсе оказалось англичан… да по пальцам одной руки пересчитать много. Иностранцев до хрена, у каждого своя правда, свой норов и крутизна характера.
Короче, среда оказалась достаточно враждебной, и он не видел больше смысла себя сдерживать, ради кого? Тут его целью было не налаживание хороших отношений, а урвать лучший кусок знаний и возможности применить все это на практике.
Но несмотря на все это, он рад, что находится тут, рад. Ну… старается себя в этом убедить.
Тоска черная в душе. Жажда. Увидеть, поговорить по душам или просто переброситься парочкой привычных шуток.
Ему казалось, что он умирал вдали от Ксюхи. Выжигал из себя привязанность, чувства.
И пустился по полной во все тяжкие.
Клубы, выпивка и продажные девки на любой вкус и цвет.
Трахал очередную размалеванную и ничем не напоминающую ее бабу, а перед глазами другое лицо, другие губы.
Он помнил их обжигающий мимолетный вкус. Помнил, хоть и старался забыть.
Звонил родителям, и только. С остальными связи разорваны, никого знать не хотел, потому что знал… узнает ненароком о жизни его девочки, и все,- сорвется, его никакое расстояние удержать не сможет. Так что, лучше не знать, и совсем было бы хорошо не думать и не вспоминать. Но не все сразу.
На душе, правда, кошки скребли. Кроме тоски по ней, было еще что-то. Беспокойство, тревога и он никак не мог понять откуда это взялось.
У родителей спрашивал, но те говорят: все нормально. Пытался уточнить… мать засыпала его вопросами о жизни, о друзьях… а отец сразу переключался на деловой тон. Они однозначно что-то недоговаривали.
Он боялся… боялся, что родители молчат о свадьбе. Тот другой, наверное, уже и предложение сделал, он бы сам, будь на его месте, сделал бы давно. Если тот не дурак, значит, так и есть. А Ксюша… она романтичная… она согласится. Для нее брак- синоним любви, верности, преданности.
Давид желал ей счастья, искренне и от души. И чтобы все это осуществилось в ее жизни, сидел в гребаном туманном Альбионе и разрушал себя до основания, вырывая чувства, выгрызая их. Чтобы однажды вернуться и смотреть на нее с улыбкой, быть счастливым от того, что она счастлива.
И вот вроде с самим собой договорился, разобрался. А тревога осталась, и с каждым новым днем становилась только больше.
...