Erina:
Марина Цветаева
В Шенбрунне
Нежен первый вздох весны,
Ночь тепла, тиха и лунна.
Снова слезы, снова сны
В замке сумрачном Шенбрунна.
Чей-то белый силуэт
Над столом поникнул ниже.
Снова вздохи, снова бред:
«Марсельеза! Трон!.. В Париже...»
Буквы ринулись с страниц,
Строчка — полк. Запели трубы...
Капли падают с ресниц,
«Вновь с тобой я!» шепчут губы.
Лампы тусклый полусвет
Меркнет, ночь зато светлее.
Чей там грозный силуэт
Вырос в глубине аллеи?
...Принц австрийский? Это роль!
Герцог? Сон! В Шенбрунне зимы?
Нет, он маленький король!
— «Император, сын любимый!
Мчимся! Цепи далеки,
Мы свободны. Нету плена.
Видишь, милый, огоньки?
Слышишь всплески? Это Сена!»
Как широк отцовский плащ!
Конь летит, огнем объятый.
«Что рокочет там, меж чащ?
Море, что ли?» — «Сын, — солдаты!»
— «О, отец! Как ты горишь!
Погляди, а там направо, —
Это рай?» — «Мой сын — Париж!»
— «А над ним склонилась?» — «Слава».
В ярком блеске Тюилери,
Развеваются знамена.
— «Ты страдал! Теперь цари!
Здравствуй, сын Наполеона!»
Барабаны, звуки струн,
Все в цветах.. Ликуют дети...
Всe спокойно. Спит Шенбрунн.
Кто-то плачет в лунном свете.
Erina:
Виктор Грабарев
Однажды в Париже
Пред сумраком вечерним
В плохой осенний день
Бродил я с другом верным
И зрел ночную сень.
Она в ветвях скрывала
Монмартр и Мулен руж
И радугой играла
В зеркальных ликах луж.
На набережной Сены
Базар парижских книг.
Потомки Мельпомены
Вещают славы миг.
Уж третье поколенье
Несчастных беглецов
Грызёт своё сомненье
Средь чуждых берегов.
И отпрыск белой касты,
Грассируя слегка,
Выкладывает карты
Плохого игрока.
В них горечь пораженья
И Рок в зените дня
Как знаменье успенья
Пенат родных огня.
Наш диспут не сложился,
У каждого свой взгляд…
Мне чуждый мир открылся
В строках иных баллад.
Внизу шумела Сена
Винтами катеров
И красок новых сцена
Играла вязь веков.
Erina:
Хулио Кортасар
Город
Лагуны раковина свято
минувшее в себе хранит.
Вот - лев, страж города. Гранит
Сан-Марко. Рядом - мрамор статуй.
Как пепел - стайки голубей,
гондолы след на глади водной -
воочию глядишь сегодня
на то, что знал с младых ногтей.
Мелькают наших дней мгновенья -
с их постоянной суетой -
над изумрудною водой,
над камнем розовых ступеней.
Но и мгновению дано
постичь: есть вечное на свете.
Дворцы встают из тьмы столетий,
хоть их творцы мертвы давно.
(С каким неистовством, с какою
любовью должен был творить
художник, чтобы победить:
окаменеть, став красотою!)
Фонарь гондолы над лагуной,
искрясь, во тьме ночной скользит;
и кажется: собор звучит,
дрожат колонн тугие струны;
Венеция, ты - розой юной,
растешь среди могильных плит.
Вален-Тинка:
Московские контрасты.
Песня извозчика
Только встанет над Москвою утро вешнее,
Золотятся помаленьку облака,
Выезжаем мы с тобою, друг, по-прежнему
И, как прежде, поджидаем седока.
Эх, катались мы с тобою, мчались вдаль стрелой
Искры сыпались с булыжной мостовой.
А теперь плетемся тихо по асфальтовой.
Ты да я поникли оба головой.
Hу, подружка верная, ты старушка древняя
Встань, Маруська в стороне.
Hаши годы длинные, мы друзья старинные,
Ты верна, как прежде, мне.
Я ковал тебя железными подковами,
Я коляску чистым лаком покрывал.
Hо метро сверкнул перилами дубовыми.
Сразу всех он седоков околдовал.
Hу и как же это, братцы, получается,
Все так в жизни перепуталось хитро -
Чтоб запрячь тебя, я утром отправляюся
От Сокольников до Парка на метро.
Hу, подружка верная, ты старушка древняя
Встань, Маруська в стороне.
Hаши годы длинные, мы друзья старинные,
Ты верна, как прежде, мне.
Я. Радионов
http://www.youtube.com/watch?v=xgmPYlNKfk0...feature=related
На фото, скорее всего метро "Комсомольская" ,
уж очень окна, проглядывающие между колоннами, похожи на окна Ярославского вокзала
Erina:
Любовь Козырь
Однажды в Париже
Мы однажды проснёмся в Париже в разгар весны.
Попивая горячий чай на большом балконе,
Мы расскажем друг другу о том, что реальны сны,
И позволим бродяге-солнцу согреть ладони.
Мы однажды проснёмся в Париже... И каждый день
Будем просто гулять, внимая своим капризам,
Любоваться, как в утреннем парке цветёт сирень,
Как довольно курлычут голуби на карнизах…
Мы однажды проснёмся в Париже.. И целый мир
Распахнёт объятья, вдохнув ароматы мая
Наше счастье постелется песней в прямой эфир,
Напевая другим: мы живы, пока мечтаем!
Lotos-spring:
Сергей Есенин
Запели тесаные дроги,
Бегут равнины и кусты.
Опять часовни на дороге
И поминальные кресты.
Опять я теплой грустью болен
От овсяного ветерка.
И на известку колоколен
Невольно крестится рука.
О Русь, малиновое поле
И синь, упавшая в реку,
Люблю до радости и боли
Твою озерную тоску.
Холодной скорби не измерить,
Ты на туманном берегу.
Но не любить тебя, не верить -
Я научиться не могу.
И не отдам я эти цепи
И не расстанусь с долгим сном,
Когда звенят родные степи
Молитвословным ковылем.
Erina:
Елена Ларская
Нева, Фонтанка, старый двор...
Ах, Ленинград, мой Ленинград!
Собор Казанский, Эрмитаж...
Эпох старинных аромат,
И давний, памяти мираж...
Адмиралтейская игла
Пронзает небо остриём!
Как ночь июньская светла,
А мы по Невскому идём.
Гостиный двор, Дворцовый Мост,
И Медный Всадник на коне!
Зари волшебной дивный холст,
Луч солнца в звонкой тишине...
Крылатый взмах твоих мостов
Разлукой стал нам навсегда...
Вдали затихший звук шагов,
Я вспоминаю сквозь года...
Ах, Ленинград, мой Ленинград!
Нева, Фонтанка, старый двор...
Петра великий стольный град...
Бутылка, память, разговор...
Lotos-spring:
Эдуард Асадов
ЛЕНИНГРАДУ
Не ленинградец я по рожденью.
И все же я вправе сказать вполне,
Что я - ленинградец по дымным сраженьям,
По первым окопным стихотвореньям,
По холоду, голоду, по лишеньям,
Короче: по юности, по войне!
В Синявинских топях, в боях подо Мгою,
Где снег был то в пепле, то в бурой крови,
Мы с городом жили одной судьбою,
Словно как родственники, свои.
Было нам всяко: и горько, и сложно.
Мы знали, можно, на кочках скользя,
Сгинуть в болоте, замерзнуть можно,
Свалиться под пулей, отчаяться можно,
Можно и то, и другое можно,
И лишь Ленинграда отдать нельзя!
И я его спас, навсегда, навечно:
Невка, Васильевский, Зимний дворец...
Впрочем, не я, не один, конечно.-
Его заслонил миллион сердец!
И если бы чудом вдруг разделить
На всех бойцов и на всех командиров
Дома и проулки, то, может быть,
Выйдет, что я сумел защитить
Дом. Пусть не дом, пусть одну квартиру.
Товарищ мой, друг ленинградский мой,
Как знать, но, быть может, твоя квартира
Как раз вот и есть та, спасенная мной
От смерти для самого мирного мира!
А значит, я и зимой и летом
В проулке твоем, что шумит листвой,
На улице каждой, в городе этом
Не гость, не турист, а навеки свой.
И, всякий раз сюда приезжая,
Шагнув в толкотню, в городскую зарю,
Я, сердца взволнованный стук унимая,
С горячей нежностью говорю:
- Здравствуй, по-вешнему строг и молод,
Крылья раскинувший над Невой,
Город-красавец, город-герой,
Неповторимый город!
Здравствуйте, врезанные в рассвет
Проспекты, дворцы и мосты висячие,
Здравствуй, память далеких лет,
Здравствуй, юность моя горячая!
Здравствуйте, в парках ночных соловьи
И все, с чем так радостно мне встречаться.
Здравствуйте, дорогие мои,
На всю мою жизнь дорогие мои,
Милые ленинградцы!
procterr:
С.А. Виноградов Дама на балконе. 1916
Белла Ахмадулина
Гагра
Меж деревьев и дач - тишина.
Подметание улиц. Поливка.
Море... поступь его тяжела.
Кипарис... его ветка поникла.
И вот тонкий, как будто игла,
Звук возник и предался огласке, -
Начинается в море игра
В смену темной и светлой окраски.
Домик около моря. О ты, -
Только ты, только я в этом доме.
И неведомой формы цветы
Ты приносишь и держишь в ладони.
И один только вид из окна -
Море, море вокруг - без предела!
Спали мы. И его глубина
Подступала и в окна глядела.
Мы бежали к нему по утрам,
И оно нас в себя принимало,
И текло по плечам, по рукам,
И легко холодком пронимало.
Нас вода окружала, вода, -
Литься ей и вовек не пролиться.
И тогда знали мы, и тогда,
Что недолго все это продлится.
Все смешается: море и ты,
Вся печаль твоя, тайна и прелесть,
И неведомой формы цветы,
И травы увядающей прелесть.
В каждом слове твоем - соловьи
Пели, крылышками трепетали.
Были губы твои солоны,
Твои волосы низко спадали...
Снова море. И снова бела
Кромка пены. И это извечно.
Ты была? В самом деле была?
Или нет? Это мне неизвестно.
Erina:
Габриэла Мистраль
Кубинский хоровод
По дороге с востока на запад
поднимаются над кругозором
с обнаженными шпагами листьев
королевские пальмы дозором.
Разбредаются, словно звезды
или стадо овец за забором,
и опять, как в строю, проходят
королевские пальмы дозором.
Меж кустами кофе и хлопка,
меж густым тростником и бором
пролагают себе дорогу
королевские пальмы дозором.
Перешагивая через рощи
и поля с зеленым убором,
как лунатики, ночью проходят
королевские пальмы дозором.
Когда Куба, закутавшись шалью,
вся охвачена диким задором,
то вдали подпевают тихо
королевские пальмы хором.
Но сейчас, как души без тела,
с непонятным своим разговором
прямо в небо идут спокойно
королевские пальмы дозором.
Victoria:
Александр Блок - Флоренция
Флоренция, ты ирис нежный;
По ком томился я один
Любовью длинной, безнадежной,
Весь день в пыли твоих Кашин?
О, сладко вспомнить безнадежность:
Мечтать и жить в твоей глуши;
Уйти в твой древний зной и в нежность
Своей стареющей души...
Но суждено нам разлучиться,
И через дальние края
Твой дымный ирис будет сниться,
Как юность ранняя моя.
хомчик:
Аполлон Майков
Древний Рим
Я видел древний Рим: в развалине печальной
И храмы, и дворцы, поросшие травой,
И плиты гладкие старинной мостовой,
И колесниц следы под аркой триумфальной,
И в лунном сумраке, с гирляндою аркад,
Полуразбитые громады Колизея...
Здесь, посреди сих стен, где плющ растет, чернея,
На прахе Форума, где у телег стоят
Привязанные вкруг коринфской капители
Рогатые волы, - в смущеньи я читал
Всю летопись твою, о Рим, от колыбели,
И дух мой в сладостном восторге трепетал.
Как пастырь посреди пустыни одинокой
Находит на скале гиганта след глубокой,
В благоговении глядит, и, полн тревог,
Он мыслит: здесь прошел не человек, а бог, -
Сыны печальные бесцветных поколений,
Мы, сердцем мертвые, мы, нищие душой,
Считаем баснею мы век громадный твой
И школьных риторов созданием твой гений!..
Иные люди здесь, нам кажется, прошли
И врезали свой след нетленный на земли -
Великие в бедах, ив битве, и в сенате,
Великие в добре. Великие в разврате!
Ты пал, но пал, как жил... В падении своем
Ты тот же, как тогда, когда, храня свободу,
Под знаменем ее ты бросил кров и дом,
И кланялся сенат строптивому народу...
Таким же кончил ты... Пускай со всей вселенной
Пороков и злодейств неслыханных семья
За колесницею твоею позлащенной
Вползла в твой вечный град, как хитрая змея;
Пусть голос доблести уже толпы не движет;
Пускай Лициния она целует прах,
Пускай Лициний сам следы смиренно лижет
Сандалий Клавдия, бьет в грудь себя, в слезах
Пред статуей его пусть падает в молитве -
Да полный урожай полям он ниспошлет
И к пристани суда безвредно приведет:
Ты духу мощному, испытанному в битве,
Искал забвения... достойного тебя.
Нет, древней гордости в душе не истребя,
Старик своих сынов учил за чашей яду:
"Покуда молоды - плюща и винограду!
Дооблачных палат, танцовщиц и певиц!
И бешеных коней, и быстрых колесниц,
Позорищ ужаса, и крови, и мучений!
Взирая на скелет, поставленный на пир,
Вконец исчерпай всё, что может дать нам мир!
И, выпив весь фиал блаженств и наслаждений,
Чтоб жизненный свой путь достойно увенчать,
В борьбе со смертию испробуй духа силы,
И, вкруг созвав друзей, себе открывши жилы,
Учи вселенную, как должно умирать".
procterr:
Юрий Егоров
Ленинград
Он, конечно, все помнит,
Только будет упрямо молчать,
Прижимаясь гранитом
К губам равнодушной Невы,
Он, наверное, станет
Сначала тебя изучать,
Этот Город, к которому
Я обращаюсь на Вы…
Будет хмурить, как брови,
Седые свои облака,
Будет окнами пристально
Душу твою отражать,
Это только покажется,
Будто бы все – свысока,
Надо, просто, любить его,
Чтобы, хоть что-то, понять.
И, быть может, тогда
Он поделится этим с тобой,
И протянет навстречу
Ладони своих площадей,
Ты поймешь, что остались
У Города счеты с войной,
Ты увидишь – он помнит
Девятьсот, Богом проклятых, дней.
Прикоснись к этой памяти
Кожей, руками, душой…
Поплыви по реке
Мостовых и горбатых мостов,
И в закрытых глазах,
За какой-то незримой чертой,
Ты увидишь – он плачет,
Если к этому будешь готов.
Как насквозь промерзала
Его каменистая плоть,
Как дробила гранит
Бесконечная вьюга – метель,
И горячая сталь
Все пыталась его расколоть,
И когтями до горла
Тянулся неистовый Зверь.
Он уже не жалел
Ни дворцовой своей красоты,
Ни зеркал золотых
Со своих эполетовых плеч,
И, как руки, ловили
Снаряды святые кресты,
Чтобы в Городе этом
Кого-то и как-то сберечь
Черно-синяя полночь
Украла здесь свет и тепло,
Выл взбесившийся ветер
В протяжках пустых проводов,
И блестело как слезы
В оконных проемах стекло,
Где еще оно было
Среди бесконечных снегов.
Сверху падало небо
На город разрывами бомб,
И гнилыми зубами
Торчала остаточность стен,
А мороз на каналах,
Как внезапно сорвавшийся тромб,
Перекрыл путь воде
В паутине артерий и вен.
И, казалось, не будет
Уже ни надежды, ни сил,
И, казалось, не кончится
Смерти пьянящий разгул,
Раскрывая до сердца
Свое тело для братских могил,
Каменел Ленинград,
И бледнел белым мрамором скул.
Колоннадой склоняясь
Над пятнами скрюченных тел -
Обогреть бы чуть-чуть,
Да дыхание сковано льдом,
Лишь биением пульса
По-прежнему глухо звенел,
В коридорах проспектов,
В размеренный такт метроном.
И промокший комочек,
Облепленный крошкой махры,
На прозрачные пальцы –
Попытка еще один день
Этим хлебом прожить,
Чтобы снова назавтра пройти
Долгих триста шагов,
Слабым телом, похожим
на тень...
А когда летний дождь
Смоет памяти страшный оскал,
Лучик солнца скользнет
По дорожке случайной слезы,
Ты, конечно, запомнишь
Что Город тебе рассказал,
И, как, я будешь тоже
К нему обращаться на Вы…
Erina:
Хорхе Каррера Андраде
Вечнозеленый Кито
Идет на пользу свежесть горных кряжей
поющим пленникам-колоколам,
индейцам с овощами для продажи,
дрова несущих на спине ослам.
На лицах кротость, благодушье даже,
хотя б спешили люди по делам,
и башни светлые стоят на страже:
надменность с благородством пополам.
Здесь солнце доброе, как хлеб горячий,
струится жидким золотом, пока
не хлынет дождь иль ночь его не спрячет.
Под сенью дождевого колпака
мечтает Кито, что плывет к удаче,
что он - ковчег, а море - облака.
Erina:
Федерико Гарсиа Лорка
Севилья
Севилья - башенка
в зазубренной короне.
Севилья ранит.
Кордова хоронит.
Севилья ловит медленные ритмы,
и, раздробясь о каменные грани,
свиваются они, как лабиринты,
как лозы на костре.
Севилья ранит.
Ее равнина, звонкая от зноя,
как тетива натянутая, стонет
под вечно улетающей стрелою
Гвадалквивира.
Кордова хоронит.
Она сметала, пьяная от далей,
в узорной чаше каждого фонтана
мед Диониса,
горечь Дон-Хуана.
Севилья ранит.
Вечна эта рана.