Булат Окуджава

ПОЛНОЧНЫЙ ТРОЛЛЕЙБУС

Когда мне невмочь
пересилить беду,
когда подступает
отчаянье,
я в синий троллейбус
сажусь на ходу,
в последний, в
случайный.
Полночный
троллейбус, по улице
мчи,
верши по бульварам
крушенье,
чтоб всех подобрать,
потерпевших в ночи
крушенье, крушенье.
Полночный
троллейбус, мне дверь
отвори!
Я знаю, как в зыбкую
полночь
твои пассажиры -
матросы твои -
приходят на помощь.
Я с ними не раз уходил
от беды,
я к ним прикасался
плечами...
Как много, представьте
себе, доброты
в молчанье, в
молчанье.
Полночный троллейбус
плывёт по Москве,
Москва, как река,
затихает,
и боль, что
скворчонком стучала в
виске,
стихает, стихает.
___________________________________

***

Деньги тратятся и
рвутся,
забываются слова,
приминается трава,
только лица остаются
и знакомые глаза...
Плачут ли они, смеются
-
не слышны их голоса.
Льются с этих
фотографий
океаны биографий,
жизнь в которых вся,
до дна
с нашей переплетена.
И не муки и не слезы
остаются на виду,
и не зависть и беду
выражают эти позы,
не случайный интерес
и не сожаленья снова...
Свет - и ничего другого,
век - и никаких чудес.
Мы живых их
обнимаем,
любим их и пьем за
них...
...только жаль, что
понимаем
с опозданием на миг!
___________________________________

СТАРЫЙ ПИДЖАК

Я много лет пиджак ношу.
Давно потерся и не нов он.
И я зову к себе портного
и перешить пиджак прошу.

Я говорю ему шутя:
"Перекроите все иначе.
Сулит мне новые удачи
искусство кройки и шитья".

Я пошутил. А он пиджак
серьезно так перешивает,
а сам-то все переживает:
вдруг что не так. Такой чудак.

Одна забота наяву
в его усердьи молчаливом,
чтобы я выглядел счастливым
в том пиджаке. Пока живу.

Он представляет это так:
едва лишь я пиджак примерю -
опять в твою любовь поверю...
Как бы не так. Такой чудак.

1960
___________________________________

Я ОБНИМАЮ ВСЕХ ЖИВЫХ...

Я обнимаю всех живых,
и плачу над умершими,
но вижу замершими их,
глаза их чуть померкшими.

Их души вечные летят
над злом и над соблазнами.
Я верю, что они следят,
как плачем мы и празднуем.
___________________________________

АХ, ЕСЛИ Б ЗНАТЬ ЗАРАНЕЕ...

Ах, если б знать заранее, заранее, заранее,
что будет не напрасным горение, сгорание
терпения и веры, любви и волшебства,
трагическое после, счастливое сперва.

Никто на едкий вызов ответа не получит,
напрасны наши споры. Вот Лермонтов-поручик.
Он некрасив, нескладен, и все вокруг серо,
но как же он прекрасен, когда в руке перо!

Вот Александр Сергеич, он в поиске и в муке,
да козыри лукавы и не даются в руки,
их силуэты брезжут на дне души его...
Терпение и вера, любовь и волшебство!

Всё гаснет понемногу: надежды и смятенье.
К иным, к иным высотам возносятся их тени.
А жизнь неутомимо вращает колесо,
но искры остаются, и это хорошо.

И вот я замечаю, хоть я не мистик вроде,
какие-то намеки в октябрьской природе:
не просто пробужденье мелодий и властей,
а даже возрожденье умолкнувших страстей.

Все в мире созревает в борениях и встрясках.
Не спорьте понапрасну о линиях и красках.
Пусть каждый, изнывая, достигнет своего...
Терпение и вера, любовь и волшебство.
___________________________________

Как я сидел в кресле царя

Булат Окуджава

Век восемнадцатый. Актеры
играют прямо на траве.
Я - Павел Первый, тот, который
сидит России во главе.

И полонезу я внимаю,
и головою в такт верчу,
по-царски руку поднимаю,
но вот что крикнуть я хочу:

"Срывайте тесные наряды!
Презренье хрупким каблукам...
Я отменяю все парады...
Чешите все по кабакам...
Напейтесь все, переженитесь
кто с кем желает, кто нашел...
А ну, вельможи, оглянитесь!
А ну-ка денежки на стол!.."

И золотую шпагу нервно
готовлюсь выхватить, грозя...
Но нет, нельзя. Я ж Павел Первый.
Мне бунт устраивать нельзя.

И снова полонеза звуки.
И снова крикнуть я хочу:
"Ребята, навострите руки,
вам это дело по плечу:
Смахнем царя... Такая ересь!
Жандармов всех пошлем к чертям -
мне самому они приелись...
Я поведу вас сам... Я сам..."

И золотую шпагу нервно
готовлюсь выхватить, грозя...
Но нет, нельзя. Я ж - Павел Первый.
Мне бунт устраивать нельзя.

И снова полонеза звуки.
Мгновение - и закричу:
"За вашу боль, за ваши муки
собой пожертвовать хочу!
Не бойтесь, судей не жалейте,
иначе - всем по фонарю.
Я зрю сквозь целое столетье...
Я знаю, что я говорю!".

И золотую шпагу нервно
готовлюсь выхватить, грозя...
Да мне ж нельзя. Я - Павел Первый.
Мне бунтовать никак нельзя.

1962

Батальное полотно



Сумерки. Природа. Флейты голос нервный. Позднее катанье.
На передней лошади едет император в голубом кафтане.
Белая кобыла с карими глазами, с челкой вороною.
Красная попона. Крылья за спиною, как перед войною.

Вслед за императором едут генералы, генералы свиты,
славою увиты, шрамами покрыты, только не убиты.
Следом -- дуэлянты, флигель-адъютанты. Блещут эполеты.
Все они красавцы, все они таланты, все они поэты.

Все слабее звуки прежних клавесинов, голоса былые.
Только топот мерный, флейты голос нервный да надежды злые.
Все слабее запах очага и дыма, молока и хлеба.
Где-то под ногами и над головами -- лишь земля и небо.

Сумерки погасли. Флейта вдруг умолкла. Потускнели краски.
Медленно и чинно входят в ночь, как в море, кивера и каски.
Не видать, кто главный, кто -- слуга, кто -- барин, из дворца ль, из хаты,
все они солдаты, вечностью богаты, бедны ли, богаты.

1973

Божественная суббота

Зиновию Гердту


Божественной субботы
Хлебнули мы глоток,
От празднеств и работы
Укрылись на замок.
Ни суетная дама,
Ни улиц мельтешня,
Нас не коснутся, Зяма,
До середины дня.

Как сладко мы курили,
Как-будто в первый раз,
На этом свете жили,
И он сиял для нас.
Еще придут заботы,
Но главное в другом.
Божественной субботы
Нам терпкий вкус знаком.

Уже готовит старость
Свой неизбежный суд.
А много ль нам досталось
За жизнь таких минут.
На шумном карнавале
Торжественных невзгод
Мы что-то не встречали
Божественных суббот.

Ликуй, мой друг сердечный,
Сдаваться не спеши,
Пускай течет он, грешный,
Неспешный пир души.
Дыши, мой друг, свободой,
Кто знает, сколько раз,
Еще такой субботой,
Божественной субботой,
Наш век одарит нас.

Прощание с Польшей



Агнешке Осецкой



Мы связаны, поляки, давно одной судьбою
в прощанье и в прощенье, и в смехе, и в слезах:
когда трубач над Краковом возносится с трубою --
хватаюсь я за саблю с надеждою в глазах.

Потертые костюмы сидят на нас прилично,
и плачут наши сестры, как Ярославны, вслед,
когда под крик гармоник уходим мы привычно
сражаться за свободу в свои семнадцать лет.

Свобода -- бить посуду? Не спать всю ночь --
свобода? Свобода -- выбрать поезд и презирать коней?..
Нас обделила с детства иронией природа...
Есть высшая свобода. И мы идем за ней.


Прошу у вас прощенья за раннее прощанье,
за долгое молчанье, за поздние слова...
Нам время подарило пустые обещанья.
От них у нас, Агнешка, кружится голова.

Над Краковом убитый трубач трубит бессменно,
любовь его безмерна, сигнал тревоги чист.
Мы -- школьники, Агнешка, и скоро перемена,
и чья-то радиола наигрывает твист.

1966

Когда петух над Марбургским собором...


Когда петух над Марбургским собором
Пророчит ночь и предрекает тьму,
Его усердье не считайте вздором,
Но счеты предъявляйте не ему.

Он это так заигрывает с нами,
И самоутверждается при том.
А подлинную ночь несем мы сами
Себе самим, не ведая о том.

Он воспевает лишь рассвет прекрасный
Или закат и праведную ночь.
А это мы, что над добром не властны,
Стараемся и совесть превозмочь.

Кричи, петух, над Марбургским собором,
Насмешничай, пугай, грози поджечь.
Пока мы живы и пока мы в горе,
Но есть надежда нас предостеречь.

Кораблик с названием "жизнь"

Мы столько всего ожидали вначале…
От каждой минуты, от каждого дня.
А жизнь так богата была на печали,
И щедро дарила тебя и меня…

То школьные годы с тобой торопили,
То время в разлуке, то будние дни…
И только впоследствии мы ощутили,
Что мчатся и так очень быстро они.

Плывём по реке меж святым и беспутным…
И то ль чертыхайся, а то ли – божись…
Мы вовсе ещё и не жили, как будто,
Ещё не вкусили, не поняли жизнь.
Мы столько всего ожидали вначале,
Когда нам сказали: вертись и кружись!
И вот мы стоим на пустынном причале
Отчалил кораблик с названием «Жизнь».
___________________________________

"В саду Нескучном тишина..."


В саду Нескучном тишина,
Встает рассвет светло и строго.
А женщину зовут Дорога...
Какая дальняя она!

1964

РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ

Римская империя времени упадка
сохраняла видимость твердого порядка:
Цезарь был на месте, соратники рядом,
жизнь была прекрасна, судя по докладам.
А критики скажут, что слово "соратник" - не римская деталь,
что эта ошибка всю песенку смысла лишает...
Может быть, может быть, может и не римская - не жаль,
мне это совсем не мешает, а даже меня возвышает.

Римляне империи времени упадка
ели что придется, напивались гадко,
а с похмелья каждый на рассол был падок -
видимо, не знали, что у них упадок.
А критики скажут, что слово "рассол", мол, не римская деталь,
что эта ошибка всю песенку смысла лишает...
Может быть, может быть, может и не римская - не жаль,
мне это совсем не мешает, а даже меня возвышает.

Юношам империи времени упадка
снились постоянно то скатка, то схватка:
то они - в атаке, то они - в окопе,
то вдруг - на Памире, а то вдруг - в Европе.
А критики скажут, что "скатка", представьте, не римская деталь,
что эта ошибка, представьте, всю песенку смысла лишает...
Может быть, может быть, может и не римская - не жаль,
мне это совсем не мешает, а даже меня возвышает.

Римлянкам империи времени упадка,
только им, красавицам, доставалось сладко -
все пути открыты перед ихним взором:
хочешь - на работу, а хочешь - на форум.
А критики хором: "Ах, "форум", ах, "форум" - вот римская деталь!
Одно лишь словечко - а песенку как украшает!
Может быть, может быть, может и римская - а жаль...
Мне это немного мешает и замысел мой разрушает.

«Мгновенна нашей жизни повесть...»

Мгновенна нашей жизни повесть,
такой короткий промежуток,
шажок, и мы уже не те...
Но совесть, совесть, совесть, совесть
в любом отрезке наших суток,
хотя она и предрассудок,
должна храниться в чистоте.

За это, что ни говорите,
чтоб все сложилось справедливо,
как суждено, от А до Я,
платите, милые, платите
без громких слов и без надрыва,
по воле страстного порыва,
ни слез, ни сердца не тая.
___________________________________

АХ, ЕСЛИ Б ЗНАТЬ ЗАРАНЕЕ...

Ах, если б знать заранее, заранее, заранее,
что будет не напрасным горение, сгорание
терпения и веры, любви и волшебства,
трагическое после, счастливое сперва.

Никто на едкий вызов ответа не получит,
напрасны наши споры. Вот Лермонтов-поручик.
Он некрасив, нескладен, и все вокруг серо,
но как же он прекрасен, когда в руке перо!

Вот Александр Сергеич, он в поиске и в муке,
да козыри лукавы и не даются в руки,
их силуэты брезжут на дне души его...
Терпение и вера, любовь и волшебство!

Всё гаснет понемногу: надежды и смятенье.
К иным, к иным высотам возносятся их тени.
А жизнь неутомимо вращает колесо,
но искры остаются, и это хорошо.

И вот я замечаю, хоть я не мистик вроде,
какие-то намеки в октябрьской природе:
не просто пробужденье мелодий и властей,
а даже возрожденье умолкнувших страстей.

Все в мире созревает в борениях и встрясках.
Не спорьте понапрасну о линиях и красках.
Пусть каждый, изнывая, достигнет своего...
Терпение и вера, любовь и волшебство.
___________________________________