Владимир Высоцкий жив в своем творчестве

Я никогда не верил в миражи...


Я никогда не верил в миражи,
В грядущий рай не ладил чемодана,-
Учителей сожрало море лжи -
И выплюнуло возле Магадана.

И я не отличался от невежд,
А если отличался - очень мало,-
Занозы не оставил Будапешт,
А Прага сердце мне не разорвала.

А мы шумели в жизни и на сцене:
Мы путаники, мальчики пока,-
Но скоро нас заметят и оценят.
Эй! Против кто?
Намнем ему бока!

Но мы умели чувствовать опасность
Задолго до начала холодов,
С бесстыдством шлюхи приходила ясность -
И души запирала на засов.

И нас хотя расстрелы не косили,
Но жили мы, поднять не смея глаз,-
Мы тоже дети страшных лет России,
Безвременье вливало водку в нас.

1979 г

Белый вальс

Какой был бал! Накал движенья, звука, нервов!
Сердца стучали на три счёта вместо двух.
К тому же дамы приглашали кавалеров
На белый вальс традиционный — и захватывало дух.

Ты сам, хотя танцуешь с горем пополам,
Давно решился пригласить её одну,
Но вечно надо отлучаться по делам,
Спешить на помощь, собираться на войну.

И вот, всё ближе, всё реальней становясь,
Она, к которой подойти намеревался,
Идёт сама, чтоб пригласить тебя на вальс, —
И кровь в виски твои стучится в ритме вальса.

Ты внешне спокоен
средь шумного бала,
Но тень за тобою
тебя выдавала —
Металась, ломалась
она в зыбком свете свечей.
И бережно держа,
и бешено кружа,
Ты мог бы провести её по лезвию ножа…
Не стой же ты руки сложа
сам не свой и — ничей!

Был белый вальс — конец сомненьям маловеров
И завершенье юных снов, забав, утех.
Сегодня дамы приглашали кавалеров
Не потому, не потому, что мало храбрости у тех.

Возведены на время бала в званье дам,
И кружит головы нам вальс, как в старину.
Но вечно надо отлучаться по делам,
Спешить на помощь, собираться на войну.

Белее снега, белый вальс, кружись, кружись,
Чтоб снегопад подольше не прервался!
Она пришла, чтоб пригласить тебя на жизнь,
И ты был бел — бледнее стен, белее вальса.

Ты внешне спокоен
средь шумного бала,
Но тень за тобою
тебя выдавала —
Металась, дрожала,
ломалась она в зыбком свете свечей.
И бережно держа,
и бешено кружа,
Ты мог бы провести её по лезвию ножа…
Не стой же ты руки сложа
сам не свой и — ничей!

Где б ни был бал — в лицее, в Доме офицеров,
В дворцовой зале, в школе — как тебе везло!
В России дамы приглашали кавалеров
Во все века на белый вальс, и было всё белым-бело.

Потупя взоры, не смотря по сторонам,
Через отчаянье, молчанье, тишину
Спешили женщины прийти на помощь нам.
Их бальный зал — величиной во всю страну.

Куда б ни бросило тебя, где б ни исчез,
Припомни вальс: как был ты бел — и улыбнёшься.
Век будут ждать тебя — и с моря, и с небес —
И пригласят на белый вальс, когда вернёшься.

Ты внешне спокоен
средь шумного бала,
Но тень за тобою
тебя выдавала —
Металась, дрожала,
ломалась она в зыбком свете свечей.
И бережно держа,
и бешено кружа,
Ты мог бы провести её по лезвию ножа…
Не стой же ты руки сложа
сам не свой и — ничей!
И — ничей!

Райские яблоки

Я когда-то умру — мы когда-то всегда умираем.
Как бы так угадать, чтоб не сам — чтобы в спину ножом:
Убиенных щадят, отпевают и балуют раем…
Не скажу про живых, а покойников мы бережём.

В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок —
И ударит душа на ворованных клячах в галоп!
В дивных райских садах наберу бледно-розовых яблок…
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.

Прискакали. Гляжу — пред очами не райское что-то:
Неродящий пустырь и сплошное ничто — беспредел.
И среди ничего возвышались литые ворота,
И огромный этап у ворот на ворота глядел.

Как ржанёт коренной! Я смирил его ласковым словом,
Да репьи из мочал еле выдрал, и гриву заплёл.
Седовласый старик что-то долго возился с засовом —
И кряхтел и ворчал, и не смог отворить — и ушёл.

И огромный этап не издал ни единого стона,
Лишь на корточки вдруг с онемевших колен пересел.
Здесь малина, братва, — оглушило малиновым звоном!
Всё вернулось на круг, и распятый над кругом висел.

И апостол-старик — он над стражей кричал-комиссарил —
Он позвал кой-кого, и затеяли вновь отворять…
Кто-то палкой с винтом, поднатужась, об рельсу ударил —
И как ринулись все в распрекрасную ту благодать!

Я узнал старика по слезам на щеках его дряблых:
Это Пётр-старик — он апостол, а я остолоп.
Вот и кущи-сады, в коих прорва мороженых яблок…
Но сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.

Всем нам блага подай, да и много ли требовал я благ?!
Мне — чтоб были друзья, да жена — чтобы пала на гроб,
Ну а я уж для них наворую бессемечных яблок…
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.

В онемевших руках свечи плавились, как в канделябрах,
А тем временем я снова поднял лошадок в галоп.
Я набрал, я натряс этих самых бессемечных яблок —
И за это меня застрелили без промаха в лоб.

И погнал я коней прочь от мест этих гиблых и зяблых,
Кони — головы вверх, но и я закусил удила.
Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок
Я тебе привезу — ты меня и из рая ждала!

Маски

Смеюсь навзрыд среди кривых зеркал,
Меня, должно быть, ловко разыграли:
Крючки носов и до ушей оскал —
Как на венецианском карнавале

Что делать мне? Бежать, да поскорей?
А может, вместе с ними веселиться?
Надеюсь я — под маскою зверей
У многих человеческие лица.

Все в масках, париках — все, как один.
Кто сказочен, а кто — литературен.
Сосед мой справа — грустный арлекин,
Другой палач, а каждый третий — дурень.

Я в хоровод вступаю хохоча,
Но все-таки мне неспокойно с ними, —
А вдруг кому-то маска палача
Понравится, и он ее не снимет?

Вдруг арлекин навеки загрустит,
Любуясь сам своим лицом печальным?
Что, если дурень свой дурацкий вид
Так и забудет на лице нормальном?

Вокруг меня смыкается кольцо,
Меня хватают, вовлекают в пляску.
Так-так, мое обычное лицо
Все остальные приняли за маску.

Петарды, конфетти! Но все не так…
И маски на меня глядят с укором.
Они кричат, что я опять не в такт,
Что наступаю на ноги партнерам.

Смеются злые маски надо мной,
Веселые — те начинают злиться,
За маской пряча, словно за стеной,
Свои людские подлинные лица.

За музами гоняюсь по пятам,
Но ни одну не попрошу открыться:
Что, если маски сброшены, а там
Все те же полумаски-полулица?

Я в тайну масок все-таки проник.
Уверен я, что мой анализ точен:
И маска равнодушья у иных —
Защита от плевков и от пощечин.

Но если был без маски подлецом,
Носи ее. А вы? У вас все ясно.
Зачем скрываться под чужим лицом,
Когда свое, воистину, прекрасно?

Как доброго лица не прозевать,
Как честных угадать наверняка мне?
Они решили маски надевать,
Чтоб не разбить свое лицо о камни.

49 дней

Суров же ты, климат охотский, —
Уже третий день ураган.
Встаёт у руля сам Крючковский,
На отдых — Федотов Иван.

Стихия реветь продолжала —
И Тихий шумел океан.
Зиганшин стоял у штурвала
И глаз ни на миг не смыкал.

Суровей, ужасней лишенья,
Ни лодки не видно, ни зги.
И принято было решенье —
И начали есть сапоги.

Последнюю съели картошку,
Взглянули друг другу в глаза…
Когда ел Поплавский гармошку,
Крутая скатилась слеза.

Доедена банка консервов
И суп из картошки одной —
Всё меньше здоровья и нервов,
Всё больше желанье домой.

Сердца продолжали работу,
Но реже становится стук.
Спокойный, но слабый Федотов
Глотал предпоследний каблук.

Лежали все четверо в лёжку,
Ни лодки, ни крошки вокруг,
Зиганшин скрутил козью ножку
Слабевшими пальцами рук.

На службе он воин заправский
И штурман заправский он тут.
Зиганшин, Крючковский, Поплавский
Под палубой песни поют.

Зиганшин крепился, держался,
Бодрил, сам был бледный как тень,
И то, что сказать собирался,
Сказал лишь на следующий день:

«Друзья!..» Через час: «Дорогие!..» —
«Ребята! — ещё через час. —
Ведь нас не сломила стихия,
Так голод ли сломит ли нас!

Забудем про пищу — чего там! —
А вспомним про наш взвод солдат…» —
«Узнать бы, — стал бредить Федотов, —
А что у нас в части едят».

И вдруг — не мираж ли, не миф ли? —
Какое-то судно идёт!
К биноклю все сразу приникли:
От судна летел вертолёт.

…Окончены все переплёты,
Вновь служат — что, взял, океан?! —
Крючковский, Поплавский, Федотов,
А с ними Зиганшин Асхан.
___________________________________

***

В белье плотной вязки,
В шапчонке неброской,
Под буркою бати —
Опять шерстяной —
Я не на Аляске,
Я не с эскимоской —
Лежу я в кровати
С холодной женой.

Идёт моей Наде
В плетёной рогоже,
В фуфайке весёлой,
В китайском плаще.
И в этом наряде
Она мне дороже
Любой полуголой,
А голой — вообще!

Не нашёл сатана денька,
Всё зимы ему мало!
Нет, напакостил в праздник точь-в-точь!..
Не тяни же ты, Наденька,
На себя одеяло
В новогоднюю ночь!

Тьфу в нас, недоенных,
Чего мы гундосим!
Соседу навесить —
Согреться чуток?
В центральных районах
В квартирах — плюс восемь,
На кухне — плюс десять,
Палас — как каток.

Сожгём мы в духовке
Венгерские стулья
И финское кресло
С арабским столом!
Где надо — мы ловки:
Все прём к себе в улья,
А тут, интересно,
Пойдём напролом?

Вдруг умы наши сонные
Посетила идея:
Десять — это же с водкой полста!
Наливай же гранёные,
Да давай побыстрее!..
Вот теперь красота!

1979 год.

Белое безмолвие

Все года и века и эпохи подряд
Все стремится к теплу от морозов и вьюг.
Почему ж эти птицы на север летят,
Если птицам положено только на юг?

Слава им не нужна и величие.
Вот под крыльями кончится лед,
И найдут они счастие птичее,
Как награду за дерзкий полет.

Что же нам не жилось, что же нам не спалось?
Что нас выгнало в путь по высокой волне?
Нам сиянья пока наблюдать не пришлось.
Это редко бывает — сиянья в цене!

Тишина. Только чайки — как молнии.
Пустотой мы их кормим из рук.
Но наградою нам за безмолвие
Обязательно будет звук.

Как давно снятся нам только белые сны,
Все иные оттенки снега замели.
Мы ослепли давно от такой белизны,
Но прозреем от черной полоски земли.

Наше горло отпустит молчание,
Наша слабость растает, как тень.
И наградой за ночи отчаянья
Будет вечный полярный день.

Север, воля, надежда,- страна без границ,
Снег без грязи, как долгая жизнь без вранья.
Воронье нам не выклюет глаз из глазниц,
Потому что не водится здесь воронья.

Кто не верил в дурные пророчества,
В снег не лег ни на миг отдохнуть,
Тем наградою за одиночество
Должен встретиться кто-нибудь.

1972 год.

Две судьбы

Жил я славно в первой трети
Двадцать лет на белом свете — по влечению,
Жил бездумно, но при деле,
Плыл куда глаза глядели — по течению.

Думал: вот она, награда, —
Ведь ни вёслами не надо, ни ладонями.
Комары, слепни да осы
Донимали, кровососы, да не доняли.

Слышал, с берега вначале
Мне о помощи кричали, о спасении.
Не дождались, бедолаги, —
Я лежал, чумной от браги, в расслаблении.

Крутанёт ли в повороте,
Завернёт в водовороте — всё исправится,
То разуюсь, то обуюсь,
На себя в воде любуюсь — очень ндравится.

Берега текут за лодку,
Ну а я ласкаю глотку медовухою.
После лишнего глоточку —
Глядь: плыву не в одиночку — со старухою.

И пока я удивлялся,
Пал туман и оказался в гиблом месте я,
И огромная старуха
Хохотнула прямо в ухо, злая бестия.

Я кричу — не слышу крика,
Не вяжу от страха лыка, вижу плохо я,
На ветру меня качает…
«Кто здесь?» Слышу — отвечает: «Я, Нелёгкая!

Брось креститься, причитая, —
Не спасёт тебя Святая Богородица:
Тех, кто руль да вёсла бросит,
Тех Нелёгкая заносит — так уж водится!»

Я впотьмах ищу дорогу,
Медовухи понемногу — только по сту пью.
А она не засыпает —
Впереди меня ступает тяжкой поступью.

Вот споткнулась о коренья
От большого ожиренья, гнусно охая.
У неё одышка даже,
А заносит ведь туда же, тварь нелёгкая.

Вдруг навстречу нам живая
Хромоногая, кривая — морда хитрая.
«Ты, — кричит, — стоишь над бездной,
Я спасу тебя, болезный, слёзы вытру я!»

Я спросил: «Ты кто такая?»
А она мне: «Я Кривая — воз молвы везу».
И хотя я кривобока,
Криворука, кривоока — я, мол, вывезу…

Я воскликнул, наливая:
«Вывози меня, Кривая, — я на привязи!
Я тебе и жбан поставлю,
Кривизну твою исправлю — только вывези!

И ты, Нелёгкая маманя,
На-ка истину в стакане — больно нервная!
Ты забудь себя на время,
Ты же толстая — в гареме будешь первая».

И упали две старухи
У бутыли медовухи в пьянь-истерику.
Я пока за кочки прячусь
И тихонько задом пячусь прямо к берегу…

Лихо выгреб на стремнину:
В два гребка — на середину!
Ох, пройдоха я! Чтоб вы сдохли, выпивая,
Две судьбы мои — Кривая да Нелёгкая!

Романс мисс Ребус

Реет над тёмно-синей волной неприметная стайка,
Грустно, но у меня в этой стае попутчиков нет,
Низко лечу, отдельно от всех, одинокая чайка,
И скользит подо мной
Спутник преданный мой — белый мой силуэт.

Но слабеет, слабеет крыло,
Я снижаюсь всё ниже и ниже,
Я уже отраженья не вижу —
Море тиною заволокло.

Неужели никто не придёт,
Чтобы рядом лететь с белой птицей?
Неужели никто не решится?
Неужели никто не спасёт?

Силы оставят тело моё, и в солёную пыль я
Брошу свой обессиленный и исстрадавшийся труп…
Крылья уже над самой водой, мои бедные крылья!
Ветер ветреный, злой
Лишь играет со мной, беспощаден и груб.

Неужели никто не придёт,
Чтобы рядом лететь с белой птицей?
Неужели никто не решится?
Неужели никто не спасёт?

Бьётся сердце под левым плечом,
Я спускаюсь всё ниже и ниже,
Но уже я спасителя вижу —
Это ангел с заветным ключом.

Ветер, скрипач безумный, пропой на прощанье, сыграй нам!
Скоро погаснет солнце и спутник мой станет незрим,
Чайка влетит в пучину навек к неразгаданным тайнам.
Я в себе растворюсь,
Я навеки сольюсь с силуэтом своим.

Но слабеет, слабеет крыло,
Я снижаюсь всё ниже и ниже,
Я уже отраженья не вижу —
Море тиною заволокло.

Бьётся сердце под левым плечом,
Я спускаюсь всё ниже и ниже,
Но уже я спасителя вижу —
Это ангел с заветным ключом.

Рядом летит невидимо он,
незаметно, но — рядом.
Вместе в волшебном тихом гнездовье отыщем жильё.
Больше к холодной мутной воде мне снижаться не надо:
Мы вдвоём, нет причин
Мне искать средь пучин отраженье своё.
___________________________________

***

Жили-были на море —
Это значит плавали,
Курс держали правильный, слушались руля.
Заходили в гавани —
Слева ли, справа ли —
Два красивых лайнера, судна, корабля.

Белоснежнотелая,
Словно лебедь белая,
В сказочно-классическом плане.
И другой — он в тропики
Плавал в чёрном смокинге,
Лорд — трансатлантический лайнер.

Ах, если б ему в голову пришло,
Что в каждый порт уже давно влюблённо
Спешит к нему под чёрное крыло
Стремительная белая мадонна!

Слёзы льёт горючие
В ценное горючее
И всегда надеется втайне,
Что, быть может, в Африку
Не уйдёт по графику
Этот недогадливый лайнер.

Ах, если б ему в голову взбрело,
Что в каждый порт уже давно влюблённо
Прийти к нему под чёрное крыло
Опаздывает белая мадонна!

Кораблям и поздняя
Не к лицу коррозия,
Не к лицу морщины вдоль белоснежных крыл,
И подтёки синие
Возле ватерлинии,
И когда на смокинге левый борт подгнил.

Горевал без памяти
В доке, в тихой заводи,
Зол и раздосадован крайне,
Ржавый и взъерошенный
И командой брошенный,
В гордом одиночестве лайнер.

А ей невероятно повезло:
Под танго музыкального салона
Пришла к нему под чёрное крыло —
И встала рядом белая мадонна!
___________________________________

Баллада о времени

Замок временем срыт
и укутан, укрыт
В нежный плед из зелёных побегов,
Но… развяжет язык молчаливый гранит —
И холодное прошлое заговорит
О походах, боях и победах.

Время подвиги эти не стёрло:
Оторвать от него верхний пласт
Или взять его крепче за горло —
И оно свои тайны отдаст.

Упадут сто замков, и спадут сто оков,
И сойдут сто потов с целой груды веков,
И польются легенды из сотен стихов
Про турниры, осады, про вольных стрелков.

Ты к знакомым мелодиям ухо готовь
И гляди понимающим оком,
Потому что любовь —
это вечно любовь
Даже в будущем вашем далёком.

Звонко лопалась сталь под напором меча,
Тетива от натуги дымилась,
Смерть на копьях сидела, утробно урча,
В грязь валились враги, о пощаде крича,
Победившим сдаваясь на милость.

Но не все, оставаясь живыми,
В доброте сохраняли сердца,
Защитив свое доброе имя
От заведомой лжи подлеца.

Хорошо, если конь закусил удила
И рука на копьё поудобней легла,
Хорошо, если знаешь, откуда стрела,
Хуже, если по-подлому, из-за угла.

Как у вас там с мерзавцами? Бьют? Поделом!
Ведьмы вас не пугают шабашем?
Но… не правда ли, зло называется злом
Даже там — в добром будущем вашем?

И во веки веков, и во все времена
Трус, предатель — всегда презираем,
Враг есть враг, и война
всё равно есть война,
И темница тесна,
и свобода одна —
И всегда на неё уповаем.

Время эти понятья не стёрло,
Нужно только поднять верхний пласт —
И дымящейся кровью из горла
Чувства вечные хлынут на нас.

Ныне, присно, во веки веков, старина, —
И цена есть цена,
и вина есть вина,
И всегда хорошо, если честь спасена,
Если другом надёжно прикрыта спина.

Чистоту, простоту мы у древних берём,
Саги, сказки из прошлого тащим,
Потому что добро остаётся добром —
В прошлом, будущем и настоящем!

Баллада об уходе в рай

Вот твой билет, вот твой вагон.
Всё в лучшем виде — одному тебе дано
В цветном раю увидеть сон —
Трёхвековое непрерывное кино.

Всё позади — уже сняты
Все отпечатки, контрабанды не берём;
Как херувим, стерилен ты,
А класс второй — не высший класс, зато с бельём.

Вот и сбывается всё, что пророчится,
Уходит поезд в небеса — счастливый путь!
Ах! Как нам хочется, как всем нам хочется
Не умереть, а именно уснуть.

Земной перрон! Не унывай!
И не кричи — для наших воплей он оглох.
Один из нас уехал в рай,
Он встретит Бога, если есть какой-то Бог!

Ты передай ему привет,
А позабудешь — ничего, переживём:
Осталось нам немного лет,
Мы пошустрим и, как положено, умрём.

Вот и сбывается всё, что пророчится,
Уходит поезд в небеса — счастливый путь!
Ах! Как нам хочется, как всем нам хочется
Не умереть, а именно уснуть.

Не всем дано поспать в раю,
Но кое-что мы здесь успеем натворить:
Подраться, спеть, — вот я — пою,
Другие — любят, третьи — думают любить.

Уйдут, как мы, в ничто без сна
И сыновья, и внуки внуков в трёх веках...
Не дай господь, чтобы война,
А то мы правнуков оставим в дураках.

Вот и сбывается всё, что пророчится,
Уходит поезд в небеса — счастливый путь!
Ах! Как нам хочется, как всем нам хочется
Не умереть, а именно уснуть.

Тебе плевать и хоть бы хны:
Лежишь, миляга, принимаешь вечный кайф.
Что до меня — такой цены
Я б не дал, даже клад зарытый отыскав:

Разбудит вас какой-то тип
И впустит в мир, где в прошлом войны, вонь и рак,
Где побеждён гонконгский грипп.
На всём готовеньком ты счастлив ли, дурак?

Вот и сбывается всё, что пророчится,
Уходит поезд в небеса — счастливый путь!
Ах! Как нам хочется, как всем нам хочется
Не умереть, а именно уснуть.

Ну, а пока — звенит звонок.
Счастливый путь, храни тебя от всяких бед.
А если там приличный Бог,
Ты всё же вспомни — передай ему привет!

Мы вращаем Землю.

От границы мы Землю вертели назад —
Было дело сначала.
Но обратно её закрутил наш комбат,
Оттолкнувшись ногой от Урала.

Наконец-то нам дали приказ наступать,
Отбирать наши пяди и крохи,
Но мы помним, как солнце отправилось вспять
И едва не зашло на востоке.

Мы не меряем Землю шагами,
Понапрасну цветы теребя,
Мы толкаем её сапогами —
От себя, от себя!

И от ветра с востока пригнулись стога,
Жмётся к скалам отара.
Ось земную мы сдвинули без рычага,
Изменив направленье удара.

Не пугайтесь, когда не на месте закат,
Судный день — это сказки для старших,
Просто Землю вращают, куда захотят,
Наши сменные роты на марше.

Мы ползём, бугорки обнимаем,
Кочки тискаем зло, не любя
И коленями Землю толкаем —
От себя, от себя!

Здесь никто б не нашёл, даже если б хотел,
Руки кверху поднявших.
Всем живым ощутимая польза от тел:
Как прикрытье используем павших.

Этот глупый свинец всех ли сразу найдёт?
Где настигнет — в упор или с тыла?
Кто-то там, впереди, навалился на дот —
И Земля на мгновенье застыла.

Я ступни свои сзади оставил,
Мимоходом по мёртвым скорбя,
Шар земной я вращаю локтями —
От себя, от себя!

Кто-то встал в полный рост и, отвесив поклон,
Принял пулю на вздохе.
Но на запад, на запад ползёт батальон,
Чтобы солнце взошло на востоке.

Животом — по грязи, дышим смрадом болот,
Но глаза закрываем на запах.
Нынче по небу солнце нормально идёт,
Потому что мы рвёмся на запад.

Руки, ноги — на месте ли, нет ли?
Как на свадьбе росу пригубя,
Землю тянем зубами за стебли —
На себя! Под себя! От себя!

***



Неужели мы заперты в замкнутый круг?
Неужели спасёт только чудо!
У меня в этот день всё валилось из рук
И не к счастию билась посуда.

Ну пожалуйста, не уезжай
Насовсем! Постарайся вернуться!
Осторожно: не резко бокалы сближай —
Разобьются!

Рассвело! Стало ясно: уйдёшь по росе,
Вижу я, что не можешь иначе,
Что всегда лишь в конце длинных рельс и шоссе
Гнёзда вьют эти птицы удачи.

Но, пожалуйста, не уезжай
Насовсем! Постарайся вернуться!
Осторожно: не резко бокалы сближай —
Разобьются!

Не сожгу кораблей, не гореть и мостам, —
Мне бы только набраться терпенья!
Но… хотелось бы мне, чтобы здесь, а не там
Обитало твоё вдохновенье!

Ты, пожалуйста, не уезжай
Насовсем! Постарайся вернуться!
Осторожно: не резко бокалы сближай —
Разобьются!
___________________________________

Памяти Михаила Хергиани


Ты идешь по кромке ледника,
Взгляд не отрывая от вершины.
Горы спят, вдыхая облака,
Выдыхая снежные лавины.

Но они с тебя не сводят глаз —
Будто бы тебе покой обещан,
Предостерегая всякий раз
Камнепадом и оскалом трещин.

Горы знают — к ним пришла беда, -
Дымом затянуло перевалы.
Ты не отличал еще тогда
От разрывов горные обвалы.

Если ты о помощи просил —
Громким эхом отзывались скалы,
Ветер по ущельям разносил
Эхо гор, как радиосигналы.

И когда шел бой за перевал, -
Чтобы не был ты врагом замечен,
Каждый камень грудью прикрывал,
Скалы сами подставляли плечи.

Ложь, что умный в гору не пойдет!
Ты пошел — ты не поверил слухам.
И мягчал гранит, и таял лед,
И туман у ног стелился пухом…

Если в вечный снег навеки ты
Ляжешь — над тобою, как над близким,
Наклонятся горные хребты
Самым прочным в мире обелиском.
___________________________________