Дорогами судьбы

Утро.

Рассеивает день новый сумрак дня прошлого. Выходит Зора из кибитки своей, ножками травы чуть влажной от росы касается, да лицо к небу поднимает. Морщит нос цыганка молодая, от того что лучи ласковые лицо ее щекочут.

Просыпается табор.

Видит она подружек своих любимых – Виту и Симзу с Тали, и улыбается им, рукой машет, и позванивают браслеты на запястье ее. Прячет печаль свою за улыбкой радостной. Да разве обманешь подружек, что боль ее вчера делили с ней? Виновата она перед Витой. Сватала брата своего вчера ей, да разрушила же сама все. Простит ли подружка это ей?

- Подружки мои хорошие, надо завтрак готовить, да мужчин кормить. Вон уже, сколько времени, - кивает Зора в сторону солнца просыпающегося, да высоко поднимающегося над горизонтом, окрашивая верхушки деревьев золотом. Всплескивает руками, да о бедра ударяет, - а у нас еще чай не сварен. Скорее идем.

Косо смотрит Рубина на Зору, взглядом прожигает. Гневается на нее сестра ее будущая. Не смеет Зора винить ее.
- Доброе утро, Рубина, - улыбается она родственнице будущей. Мягко, тепло улыбается. – Ах, какая ты красивая сегодня.

Не видит цыганка отца своего поблизости и вздох облегчения с губ ее срывается. Наверное, в вардо еще. Но натыкается взгляд Зоры на цыгана, что душу ее бередит. И снова сердечко девичье заныло от любви к нему. Глядит она на эти кудри буйные, на лицо его красивое и чувствует, как румянец окрашивает щеки ее нежные.
Возненавидит он ее, если правду узнает. Не должен он знать, что она дурочка любит его душой всей своей.

- Пойду, воды свежей принесу, чтобы чай приготовить, - хватает она ведра, что поодаль от костра стоят, да бежит к речке, умоляя сердечко свое успокоиться.

Очнулась Талэйта от того, что ее крепко обнимает Симза. Девушка повернула голову и увидела, что сестренка уснула. Чтобы не будить её, Тэли осторожно выскользнула из ее объятий и нацепив на плечи платок вылезла из кибитки. Солнце вставало. Занимался рассвет. Глаза Талэйты болели, от выплаканных и не выплаканных слез. Она не хотела чтобы это заметили родные. Будут выяснять почему и что случилось. Всю душу вывернут. А Тэли не готова к этому. У соседней кибитки она уловила шорох и увидела Джанго и Виту о чем-то шепчущихся. Она тихо пробралась за свою кибитку и быстрыми шагами пошла в лес. Задумалась. Она часто ловила взгляды Арсена на Виту, полные печали. Раньше не придавала им значения. Но сейчас, после этих всех событий, стала многое понимать. Наверно взрослеет. Больно кольнуло внутри. Получается, что Вита и Джанго... А как же Арсен? Она шла вглубь леса ничего не замечая. Ветки хлестали по юбкам и рукам, цеплялись за волосы. А Талэйта шла и шла. Теперь ей было горько за Арсена. А может она все придумала? Может это все её характер, который жалеет всех, кого надо и не надо. Она ничего не понимала. Что происходит. Почему все несчастны. А главное что творится с ней. Почему без конца так и хочется плакать. Почему так больно?

Возвращалась Талэйта в табор когда уже рассвело окончательно. Многие цыганки готовили еду и производили уборку, после пожарища. Шла Тэли к своим уже другой, изменившейся, повзрослевшей. Не будет теперь Тэли прыгать и скакать как козочка. Не будет заливисто смеяться и задорно щебетать. Она подошла к матери и молча присоединилась к готовке. Не глядела в глаза, опускала взгляд, отводила в сторону.

Встретила Симза утро с твердой решимостью во что бы то не стало помочь влюбленным сердцам их табора. Знала она один ритуал, сложный, опасный, но выхода иного не видела.
Умылась, на реку сбегала ни свет, ни заря, искупала тело, освежила душу, наслаждаясь холодными водами. Как солнце встало, Симза уже на ногах бегала, старшим помогала завтрак готовить, да чай разливала старикам.



- Солнышко наше в лице твоем, еще не выспалось. Все уже готово, и завтрак, и чай. Ты не зевай, красавица, присоединяйся к трапезе.

Улыбнулась Симза подружке, да взглядом её проводила. Вздохнула, на руки свои уставилась. Пора. Обратила она ладони к солнцу, прошептала слова тайные, да не оглядывая ушла в чащу леса,с ножом в кармане.

Идет Симза по тропинке узкой, ветки тонкие щеки царапают, паутина глаза застилает, но твердым шагом сворачивает с тропинки в глубь леса, по траве густой ступает, глазами змею живую высматривает.

Не проснуться ей что-то никак. Видать совсем мало поспала, слезами вымочив рукав рубашки. Не замечает взглядов отца Ягори, в землю уставившись.

Кивнула послушно. Прав Джанго, только вот он всё больше Вардом занимается, а ведь детки это самое-пресамое настоящее цыганское счастье. Она вчера даже присматривалась, чтобы себе украсть ребятёночка, столько их было на представлении. Да только гуся и добыла. Ну ничего, когда снимутся, тогда может и заберёт кого...
Подняла голову, посмотреть на Джанго, да смутилась, заметив наконец какой не такой взгляд. Что же это творится!
- Сейчас принесу.- Сердито сверкнула очами, решив ничего не говорить про медведя и дочку. Забралась в вардо и осторожно подняла сонное, тёплое и вкусно пахнущее маленькой тельце четырёхлетней малышки. Прижала к себе, словно не желая отдавать и вынесла к отцу.
- Береги её, Джанго, а то заберу Ягори себе.- Пригрозила пигалица высокому и сильному цыгану и улыбнулась вдруг тому, какой нежностью засветились глаза его при взгляде на спящую дочку. - Не переживай, знает Ягори, что папка любит её, - и добавила лукаво,- побольше чем медведя.

На рассвете, когда солнце выглянуло, сморило Рустэма. Тело умнее души, знает, когда отдых нужен.

Проснулся он, когда Богдан зазвякал у костра, ставя котелок с похлебкой. Благослови его Господь за терпение и умение молчать.
А потом появился и Роман. Да не с пустыми руками брат пришел. Знал, что по вкусу Рустэму.


Хоть и бушует внутри прежнее пламя, но плечо друга рядом помогает.
Молча отхлебывает Рустэм, отдает товарищу своему.
- И ты выпей, брат. Заслужил. Так хвалил меня, что сердце мое радовалось. Спасибо тебе за это...

Потом Рустэм щурится на алое солнце.
- Знаешь, я все думаю, как хорошо и как плохо молчание. Оно может скрывать истину, а может - ложь. Молчала моя невеста. А теперь, видно, нарушила тишину и отцу сказала все, что хочет. Потому и Бар был таким гневным вчера. Потому Рубина от меня прячется. И ты молчишь.

Друг возвращает бутылку.
- Но скрыть ничего все равно нельзя, - еще глоток. Рустэм вытирает мокрые губы. - Правда всегда выходит наружу.

Он встает. Потягивается до хруста костей. Снимает куртку, покрытую сажей, встряхивает.
- Я пойду к реке. Если хочешь, идем со мной. Или тут посиди.

У реки Рустэм видит ту, что занимает его мысли. Зора.


- Доброе утро, невеста моя. Как спалось? - голос у Рустэма спокоен, не выдает он того, что с ним творится сейчас. - Думала ли обо мне? Или кто другой твои мечты занимает ночами? Говори, мне можно все сказать. Я тебя как сестру родную люблю, ты знаешь. Не побоюсь за тебя и Бару в ноги поклониться, если захочешь.
_________________

По дороге домой

С испуга я побежала не в деревню, а в сторону леса, хорошо, что кузен быстро нашел меня и увел к двуколке.

- Сама не знаю, право, испугалась, глаза у него недобрые, - тихо выдохнула, - спасибо, все обошлось. Может и привиделось мне, глупости все, едемте домой. - Попыталась я сгладить первые слова, чтобы быстрее покинуть табор, пока в самом деле ничего не случилось.
У двери комнаты рассталась с кузеном, поблагодарив его за поездку и пожелав доброй ночи.

ночь, утро

Ночью долго лежала без сна, но даже, когда заставил он смежить усталые веки, спала я беспокойно, во сне металась – все снился мне пожар, глаза того цыгана – темные, недобрые, рука его, которой он меня за руку схватил – не нежным было это прикосновение, слова его тоже мне не понравились. Вроде и добрые они были, а словно с насмешкой сказаны. Потому и руку вырвала и прочь понеслась испуганной ланью. Но запало мне в душу это происшествие. И тот, второй, с факелами. Всю ночь снились, и кружило меня словно в хороводе, и бросало из стороны в сторону. Шепот слышала, смех недобрый, и огонь, огонь кругом – на поляне, в лесу, и от факелов огонь.
Проснулась, смотрю – вся подушка мокрая и глаза красные, видать плакала я во сне. Ох, как же нехорошо все вышло. Не случилось ничего недоброго, но ведь могло. По моему собственному легкомыслию, что захотелось мне на табор посмотреть, погадать. И кузену Генри пришлось бы отвечать…
Встав с постели, кликнула служанку. Пока принимала ванну и одевалась, разные мысли снова крутились в голове. Как та чернокудрая говорила и про выкуп за невесту и про приданое. И что против сговора девушка не может пойти. Да как же так? Вот говорила она – на уважении семья строится. А как я уважать мужа буду, коль он против воли моей меня под венец поведет? Ведь Святой отец в храме спросит – своей ли волей я замуж иду, согласна ли? И что говорить тогда? Вот так, как та невеста в таборе, тоже нельзя – при всех жениха опозорить, это все равно что в храме из-под венца сбежать или на вопрос священника ответить «нет». Если уж до свадьбы дело дошло, терпеть и смиряться, или если репутацию потеряешь. Слава Богу, вчера все обошлось, и как мы вернулись, не видел никто. Надо только теперь сговориться, что рассказывать, и улов куда дели, если поймали что.
Дождавшись, пока мои волосы будут приведены в порядок, села за бюро и написала записку Генри.
 

 
– Мегги, голубушка, отнеси лорду Глинкерику, а я к завтраку спущусь, – отдав служанке записку, пошла в малую столовую, где был накрыт завтрак.
 
– Доброе утро всем, – сев за стол, кивнула прислуге, чтобы налили кофе, а потом сделала вид, что слишком увлечена содержимым моей тарелки. Но разговора избежать не удалось.
 
– Как рыбалка, милая, понравилась? – спросила матушка, и я принялась расписывать красоты звездного неба и то, как интересен был сам процесс ловли и как мне жалко было бедную рыбу, поэтому я уговорила кузена выпустить ее обратно.[/i]

Добегает Зора до берега, и ладошку к груди прикладывает. Отдышаться пытается, но не может сердце ее любви унять своей. Наружу она рвется, вот и бьётся так бешено сердечко ее, чтобы выпустила цыганка чувство это на свет белый.

Наклоняется Зора к речке прозрачной, и зачерпывает двумя ладонями воду прохладную, чтобы умыться. Задерживает ладони мокрые на щеках, что огнем горят.

Замирает испуганно Зора, не доносит ладонь к воде, чтобы еще раз лицо остудить. Слышит голос жениха своего, да в глаза смотреть его боится. Стыдится цыганка поступка своего.

Знает ли он, что произошло вчера? Рассказал ли кто?

Закрывает глаза цыганка, просит Бога смелости ей дать.

Медленно цыганка поднимается, подбирает юбку свою длинную и смотрит стыдливо на Рустэма. От слов его, снова слезы в глазах блестят. Еще более стыдно становится, что опозорила его, такого хорошего. Опускает цыганка ресницы к щекам, и катятся из глаз ее капли прозрачные.

- Ах, Рустэм, прости меня. Прости невесту свою глупую.

Подходит к жениху цыганка, но юбки придерживает, к ногам прижимает. Видит она боль, что красивые черты Рустэма искажает, и слезы сильнее бегут по щекам ее красным.

- Боялась я всю правду сказать. Отца боялась. Люблю я тебя Рустэм, но как Богдана или Арсена, не более. Но ведь для счастья другое чувство надо. Ты ведь тоже не любишь меня? Не сделаю я тебя счастливым, Рустэм. И сама счастливой быть не смогу, – тяжело дается признание Зоре. - Другого я люблю.

Плачет Зора, ладонями лицо закрывает. Стыдно ей вот так стоять перед Рустэмом, в глаза его смотреть.

Джанго лишь хмыкнул, заметив сердитый взгляд. Хорошо что темно на улице, да и борода скрывает как краска стыда, несвойственного мужчине, залила румянцем его щеки. Неловко стало, как будто девушка его за подглядыванием застала. А такое было лет пятнадцать назад, когда они с парнями за женщинами поглядывали когда те купались, а когда мальчишек увидели, то хворостинами их по спинам да задницам отходили, вот стыдоба то была. И сейчас тоже самое чувство поселилось в груди мужчины.

- Спасибо тебе Вита, знаю я что девочку мою любишь и благодарен за это, если что нужно будет, ты только скажи, я все сделаю для тебя. - Он смотрел на девушку и думал, что она могла бы стать идеальной матерью для Ягори, о ее любви к дочери Джанго весь табор знал, но раз Бар и Эйш не ее в жены советовали, значит и он не пойдет против воли вайды.
Он взял на руки маленькое теплое тельце своей крошки дочери, прижал к груди посапывающую малышку, которая даже не заметила перемен, прижался губами к макушке, радуясь, что с дочерью все в порядке.
- Спасибо. Иди спать Вита рано еще. Извини, что потревожил.
Он вернул малышку бабушке, та молча забрала у Джанго дочь, лишь хмуро посмотрев на сына. Джанго шепотом пообещал, что день проведет с дочерью и отправился в свой бендер, который делил с братом. Романа внутри не оказалось. Наверное с Рустэмом где-то бродят, как часто у них было с другом. Сам Джанго улегся на лежанку и закрыл глаза. Несмотря на то, что ночью не спал ни минуты, сон к мужчине не шел. Лишь хоровод усталых мыслей кружил голову, не давая покоя.

Они молча делят оставшееся в бутылке вино. На душе неспокойно у обоих: один правду знает, а другой о ней только догадывается. Неспокойное молчание между ними и Рустэм его прерывает:

Правда может и не выйти наружу, Роман в этом уверен. Если человек знает, что правда причинит больше вреда, чем пользы, ранит близких тебе людей - он будет молчать. Родных нужно заражать радостью, а не болью. Рустэм был бы много больше счастлив сейчас, не скажи Зора правду. Кто смеет отрицать это?
Кто смеет порицать того, кто бережёт счастье дорогих людей?

Роман встал и пошёл следом, но остановился, не догнав. У реки была Зора. Он сел на землю, где стоял, находясь достаточно далеко, чтобы не слышать разговор. И достаточно близко, чтобы друг не подумал, что он убегает. Пусть поговорят. Так надо.

Услышала Симза шипение лютое, глядь вперед, а там змея большущая, зеленная, пень обмотала и на нее глазами своими гипнотическими взирает, жалом грозит.
Пальцами дрожащими, вцепилась Симза в рукоятку деревянную, достала лезвие острое, да к змее осторожно двинулась.
- Здравы будьте, мадам, - дерзко говорит она, приближаясь. Змея глаз с нее не сводит, сбежать не пытается, позицию заняла, чтоб напасть.
Страшно было Симзе, никогда еще с живой гадюкой в схватку не вступала. Но еще страшнее горечь в табор впустить.
Уняв дрожь в руках, левой лодочку делает, да внимание гадюки отвлекает, а нож прямиком над головой змеи заносит.
-Как только солнце встанет, тогда и змея даст силу большой любви, - и резко вонзает нож в голову гадюке...пригвоздив к земле, та так и застывает с опасным взглядом, прыская ядом, в мгновенной агонии.
-Как только солнце ретивое спрячется за горизонтом, тогда и змея силу любви хранит! - берет Симза в руки ледяное, слизкое тело, берет мешок из-за пояса, и кладет туда змею мертвую, а нож обтирает о левую грудь, приговаривая:
- Прости мать-земля, но жертва твоя, да сердце мое, любовь возродят. - прячет нож в карман, и обратно в табор хочет вернуться.
Идет, идет, а лес все не кончается, да тропа не встречается. Не может цыганка в лесу заблудится, знает хитрости, но не в её случае. Умаялась Симза, весь покой истратила на ритуал, и дорогу найти не может. Заблудилась...

Жмёт плечами Арсен, давит мысль поглубже да подальше, что сам виноват, затянул с решением. А ведь даже отец уже всё понимал. Но что уж теперь говорить, когда вот так вот складывается. Вернее, не складывается. И Виту кто другой замуж возьмёт, не он. Посмелее, да порешительней. А сам он сыновей учить будет, чтоб не тянули с важными делами, не упускали счастья своего.
Ну а Рубина - девка хоть и с характером дурным, как отец выражается, да гордая. Разве что гордыня-то может сподобить отомстить им сторицею? Ох и тяжёлое это дело - женитьба. Много сложнее, чем Арсену раньше казалось.

Не спокойно спалось этой ночью в вардо Бара. И Зора всю ночь ворочалась, слышал он, да и сам почти не спал. Будто с того что-то измениться могло. Поутру встал, да делами обычными занялся. Колесо у повозки починить надобно бы, а то ещё отвалится в дороге. Да вон на углу крепление ослабло, скрипит да ветер под оттопыривающийся тент пропускает.

Зора за водой побежала, чай им готовить, Арсен же брёвнышком подпёр вардо, и колесо заднее снял, ремонтом занялся, молотком орудуя.
Колесо колесом, а не такой большой табор, чтоб не видеть того, что глаза не в силах не заметить. Видят глаза и Виту, видят и Джанго, в рань утреннюю о чём-то беседующих. Видят ребёнка, их объединившего. Видят, как хороша девушка в утреннем свете, хоть и не должно ему это сейчас видеть.
Чинит колесо Арсен, чинит. Не хочет думать ни о будущем своём, ни о чужом, ни о том, что сегодня сделать ему положено.

вечер


Криво усменулся Тагар, глядя вслед убегающей от него мисс. Наивная испуганная девочка-гаджо опять спрашивает, что он делает. Да он ещё и не начал толком, видимо придётся ему ещё не раз повторять, пока не поймет белая мисс, что он делает, будет сама ждать этого, и перестанет задавать такие вопросы. Перехватил девушку спутник её, спрашивает о чём-то. Поднял Тагар бровь с интересом ожидая, пожалуется она ему на оскорбившего её цыгана или нет? Но нет, не меняется выражение лица гаджо, Тагар снова усмехнулся. Секреты она хранить умеет.
Довольный, цыган направился назад, напевая..
Выглянул месяц, и снова
Спрятался за облаками.
На пять замков...
Окликнули Тагара рома, оборвал он песню, поднял свою лопату, дотушили они наконец огонь, все угли засыпали-залили и к реке он спустился, долго отмывался от сажи да копоти. Вернувшись в вардо, убедился, что Златана ещё нет, хотя уже давно взошла луна и затих табор. И он ещё будет потом говорить, что это Тагара носит где-то! Махнув рукой на брата, лёг спать, но долго ещё ворочался Тагар на своём месте. Только подступал сон, как начинали кружиться перед глазами цветастые юбки в огненном танце, снова звучал в ушах маленький бубен, сверкали чёрные глаза и чувствовался вкус малины на губах.

утро

утро будет дописано, реал прижал - можно тушкать, если нежно )) если какая работа по табору - участвую.

Спал ли он. Или лишь дремал, но вывел его из состояния задумчивости громкий медвежий рев. Задержался Джанго, не пришел вовремя к зверю своему. Недоволен тот. Рычит и беснуется.
Поднялся мужчина, потянулся. Тело ломило, как будто он всю ночь на холодной земле проспал. Умылся, да к зверю отправился.
Тот недовольно посматривает и порыкивает. Ждет когда его с цепи отпустят.
Посмеялся Джанго над Вардом, да с цепи отпустил. Поводок прицепил да в лес отправился, на поляну присмотренную, да облюбованную.
Там они с медведем как обычно дрессировкой занялись, только зверь какой-то рассеянный был, все в лес поглядывал, да принюхивался.
- Что тебя тяготит, а Вард? Что ты там выглядываешь?
Джанго самому любопытно стало и решив, что сегодня можно и слабину дать и не сильно репетировать, пошел в ту сторону, куда медведь все поглядывал.
Зверь все понял и не быстро, но все же побежал, опережая мужчину. Джанго шаг прибавил, мало ли кто в лесу может быть, вдруг незнакомец какой-нибудь с ружьем, может медведь и не кинется, но напугает человека запросто.
Вард за деревьями скрылся, а затем раздался рык медвежий, да писк женский испуганный.
Джанго побежал, ломая кусты, да от веток глаза рукой прикрывая. Увидел медведя, стоящего на задних лапах, а из-за его спины лишь кончик юбки цветной виднелся, обошел Джанго зверя, стараясь не напугать еще больше ни его, ни девушку.
- Уйди, Вард, - мужчина толкнул медведя в грудь ладонью. - Уйди, говорю!
Рыкнул медведь, опускаясь на все четыре лапы, носом в карман Джанго по привычке тыкаясь, а мужчина так же по привычке, лакомство достал, да медведю скормил, не глядя на зверя, девушку разглядывая внимательно.
- Что ты тут делаешь, Симза?

Вечер

Юбки в руках горят, так крепко их Рубина в ладонях сжимает. Не может пока в табор вернутся, знает, что брат искать станет. Беспокоится ведь Рустэм, чтобы не пострадала сестра, когда трава горела. А другим в целом свете до Рубины и дела нет. Вот так исчезнет однажды и не вспомнит никто, слова доброго не скажет. Зора в подругах утешение найдёт, Бара сыновья поддержат, у Рустэма есть Роман, а у Рубины никого нет. Поднимает она подборок, вдыхает воздух ночной и сама себе указывает - никто ей и не нужен. Рубина сама такую судьбу приняла, сама подругам слезы не льет об обидах и не подпускает близко, чтобы ран не нанесли. Так легче, убеждала Рубина себя долгие годы. Нет, не легче - знает она теперь, брата затронули, вот и её сердце ножом расковыряли, но некому утешить, некому ей слёзы лить, не от кого объятия и утешение принимать.

Она бежит через лес, чтобы от мыслей скрыться, так издревле цыгане поступают. Нет у них своей земли, потому что вся она цыганам принадлежит. Свободны они, подобно ветру несутся, сейчас Рубина тоже ветер. Даром, что ветки за одежду и руки цепляют. Острые эти ветки, полосы оставят, разукрасят. Но не боится Рубина пораниться, как ветер не боится. Льют слезы девицы сегодня в кибитках, песни поют о несчастной долюшке, напиваются мужчины, чтоб забыться, дерутся, злость свою вымещая, но не дано этого Рубине. Она может быть лишь ветром. Она на секунду замирает, выбегая на поляну и грустно улыбается. Ветер, что танцует ночью под луной.

Нет сегодня жадных глаз гаджо, нет музыки звучащей так сладко, нет голосов рома, трогающих душу. Её танцу они не нужны, как Рубина не нужна никому. Она вскидывает руки, громко щелкает пальцами, звенят браслеты в ночной тиши, сумасшедшим вихрем с полосками красного юбки её крутятся вокруг ног. Пусть заберет этот танец боль её, пусть затопит та боль поляну, чтобы отпустила уже Рубину, разлилась из сердца вон. Шаги босых ступней всё бойче,все быстрее и быстрее, юбка кружится неистово, красный в одно сливается словно кровью заливает подол, звенят браслеты музыкой громкою, кудри по плечам рассыпаются, в ночь её волос лунный свет вплетается, звезды отражаются в глазах. Быстрее кружись, Рубина, быстрее, быстрее, ещё скорей уходи боль, покидай её. Быстрее, быстрее, ещё быстрей.
Девки слёзы льют, мужчины напиваются, а Рубина в ночи танцует под луной.

Утро

Не спит Рубина эту ночь, не может просто. Как в глаза брату смотреть не может, решения вайды страшится. Ходит она по вардо туда и обратно, в кибитке пылинку не найти не сыскать, уж за ночь раз пять убрала. Нельзя от людей прятаться, нельзя сплетням литься по табору позволять. Надевает Рубина юбку красивую, что из лоскутов свежих шила себе, да всё случая не представилось. Серьги в уши и браслет на руку, потеряла второй, оплатила свой танец ночной. Собирает вещи, стирку затеяла. Вот и радуйся, что не подруга другим она, никто близко не подойдёт и на сердце, что не спросит. Высоко Рубина голову несёт, не опустит, кивает на приветствия лишь слегка, да шепот за спиной слышит. Главное, ровнее спину держать, тогда и не ранит шепот. Всё равно ей, всё равно.

Таз огромный на камнях стоит, скидывает Рубина одежду рядом. Юбки отдаль, как и водится. Привычная работа, мыслей она не уносит, но не хочет Рубина думать. Пусть Бар слово сдержит и дело с концом. Она берет большие вёдра и идёт к реке, слегка подтыкает юбку, чтобы не замочить. Набирает полное ведро, лишь тогда чуть дальше замечает брата и Зору. Говорят они. Видно, сладилось. Пусть и не простит никогда Рубина Зору, не сможет за столом в их вардо сидеть. Но её счастье - это брата счастье.
За кипятком Рубина идет к центру лагеря. Юбку цветастую придерживает да улыбается. малышку, что танцевала вчера так задорно замечает, та снова крутится. Отставляет Рубина ведро, а малышка лишь того и ждала, тут же крутится да умения показывает.

Записка Лилиан догнала Генри на конюшне.
Он рано встал, чтобы не встретиться за завтраком с матушкой и дядей с тётей. Велел седлать вороного и, к своей вящей радости так ни с кем и не встретившись, достиг конюшни.
И всё же уйти не удалось. Сложенный листок бумаги разрушил идеальный в своей простоте план.
Генри вздохнул и приказал служанке, передавшей ему записку, отправляться наверх за шляпкой и перчатками мисс - они поедут на прогулку вместе и - увы! - опять не верхом, потому что заставлять бежать служанку за лошадьми всё же бесчеловечно.
Конюший понимающе кивнул и кинулся закладывать двуколку и перепрягать лошадей.
Генри не терпелось вернуться в табор. Правда, мысль вернуться туда одному нравилась ему больше, но отказать кузине он не мог. Кто знает, что она тогда может выболтать.
Он беспокойно спал. Ему снилась цыганка с искрами в хитрых глазах, ворох алых юбок, расплескивающих огонь, и унизанные золотыми браслетами гибкие, как языки пламени, руки. Она поднимала их над головой, изгибалась, а потом соблазнительно вела колышашейся в низком вырезе грудью. Генри плохо спал в эту ночь. А проснувшись, спрятал в карман золотую вещицу и монеты, и засобирался к красавице-цыганке.

Кузину придётся ждать. Генри нахмурился, но вернулся в дом, чтобы как положено пожелать доброго утра старшим и испросить разрешения пригласить кузину на прогулку.
А ведь день так хорошо начинался.