Стасечка:
29.12.11 00:28
» Неизвестный автор - Посвящено памяти Жуковского и Пушкина
Яночка, спасибо!
Нашла тут..у самой неопределенное впечатление
Воспоминание
Неизвестный автор
Посвящено памяти Жуковского и Пушкина
И Жуковский отлетел от мира,
Кончена молитва этой жизни,
Пережит он нами - чудный старец,
Вечно юный. Он был представитель
Чистого стремления души
К неземной, божественной отчизне,
Взор его сиял тем кротким светом,
При котором так просторно мыслям,
Так отрадно сердцу, так тепло;
На челе задумчивость святая
Тихо почивала, райской гостьей
Прилетала на уста поэта
Мирная улыбка, чтоб на них
Отдохнуть под свежей тенью грусти -
Вестницы другого назначенья,
На лице его напечатленной.
Речь его таинственно текла
Из душевной глубины, подъемлясь
Легким паром мощного вулкана,
В думу погруженного, который
Скрыл свой пламень в потаенных недрах,
Чтоб, земли напрасно не колебля,
Лишь слегка дымящимся дыханьем
Возвещать ей о великой силе,
Самовластно сжавшей свой порыв,-
Тихим звуком намекать о громе,
Нам не слышном. Помню я собранья
Под его гостеприимным кровом -
Вечера субботние,- рекою
Наплывали гости и являлся
Он - чернокудрявый, огнеокий,
Пламенный Онегина создатель,
И его веселый, громкий хохот
Часто был шагов его предтечей;
Меткий ум сверкал в его рассказе;
Быстродвижные черты лица
Изменялись непрерывно; губы
И в молчанье жизненным движеньем
Обличали вечную кипучесть
Зоркой мысли. Часто едкой злостью
Острие играющего слова
Оправлял он; но и этой злости
Было прямодушие основой -
Благородство творческой души,
Мучимой, тревожимой, язвимой
Низкими явленьями сей жизни.
Как теперь гляжу на них обоих -
На того и этого. Один,
Весь проникнут таинством мечтанья,
Не легко мог ладить с этой жизнью,
С этою существенностью, где
Иногда вменяют в преступленье
И мечту святую. Оторваться
Трудно было жертвоносцу музы
От заветной думы, от приманки
Тайной мысли - даже и тогда,
Как бывал он в чинной раме света,
Где поэту надо спрятать душу,
Чтоб спастись порою от насмешки
Жалкой и тупой, но ядовитой.
В мире, где и добродетель даже
Не всегда терпима и уместна,
В этом мире, где она должна
Время знать и появляться кстати,
Неизбежны тяжкие боренья
Для души, прекрасным увлеченной.
Но певец Ундины мог зато
Ладить сам с собою в глубине
Теплой веры, с глазу на глаз с сердцем,
Будучи земли сей милым гостем,
Он умел и здесь, в гостях, быть дома,-
И сгущенный мрак земной невзгоды
В мощной ширине души поэта
Должен был редеть и уясняться,
Разрешался в туман прозрачный,
Озаренный радугой фантазий.
Страсть его в молитву обращалась,
В фимиам и жертву божеству.
А другой - стать властелином жизни
Был способен, силой крепкой воли
Отрешиться от мечты порою
И взглянуть на вещи метким взором,
Проницающим и самый камень,
Светом называемый; зато
Совладать с собою было трудно
Этому гиганту,- с бурным чувством -
С этим африканским ураганом -
Он себя не мог преодолеть.
Но земное редкое несходство
Двух поэтов - их не удаляло
Друг от друга,- общий признак Бога -
Вдохновенье - ставило их рядом
Под одно божественное знамя,
Братской дружбой руки их смыкая.-
Отчего ж, я думаю порой,
Меж людьми горят вражда и злоба?
Ратники несходных вер и мнений,
Разных сил, в вооруженьях разных -
Разве не должны они как братья
Узнавать друг друга по призванью,
Ясному в значенье человека?
Не одно ль над ними веет знамя -
Божье знамя? Не к одной ли битве
Против зла - единого врага -
Ополчил их вечный вождь небесный?
Помню: уезжая в край далекий,
Где ждала невеста молодая
Нашего Жуковского, он молвил:
"Вот - нашел я музу на земле.
Еду к ней под золотое небо.
Там я кончу поприще земное.
Вспоминайте обо мне! Простите!"
Он уехал. Много дней промчалось.
Там - в Германии - полуродной
Нашему мечтателю, в отчизне
Шиллера, которого нам, русским,
Воссоздал он, чью живую душу
Из своей всеемлющей души
Перелил в доступное нам слово,-
Там - в беседе с мудрецом Гомером
Жил он и, божественного старца
Восприемля вещие рассказы,
Отражал их нам в волшебных звуках
Русского гекзаметра и веял
В сердце наше греческою жизнью.
Так себя он продолжал и кончил.
Тот - кипучий, прежде отлетевший
В лучший мир, безвременною смертью
Сорван был, когда поэта гений
Лишь вполне развил свою могучесть.
Он широким, львиным перескоком
В вечность перенесся, до конца
Верный быстроте своих движений.
Вдруг сказал он: "Кончено",- и, бросив
Нам свой прах, душой воспрянул к небу.
Этот - от своих единоземцев
В удаленье - долго испарялся,
Чистым воздымаясь фимиамом.
Он, вдали, как призрак светоносный,
Более и более терялся
В глубине безоблачного неба,
И, как звук, эоловою арфой
Изнесенный, замирая сладко,
Утихал он,- и - конца не слышно,-
Он, и исчезая, продолжился,
Тот хотел как будто б самой смертью
Вдруг расторгнуть вечную преграду,
Что живых от мертвых отделяет,-
Распахнуть нам настежь эти двери
И открыть над миром в полном блеске
Неба светозарного пучину.
Этот, мнится, возносясь, хотел лишь
Отодвинуть только край завесы,
Между небом и землей простертой,
Чтоб не вдруг сиянием безмерным
Поразить нам немощные очи,
К сумраку привыкшие земному.
И его не стало... Нет обоих!
Их не стало, но святые звуки
Лир их сладкострунных вечно живы.
Тот нам в душу пламенные ямбы
Мечет и, упругой сталью слова
Проводя глубокие бразды
По сердцам, оледенеть готовым,
Вспахивает почву, обжигая
Корни закоснелые, и зерна
Вбрасывает мысли плодотворной
И живого, трепетного чувства
В этот прах, побеги вызывая
Чудной жизни из юдольной грязи.
Этот - льется звучными слезами,
Жаркими, истекшими из сердца,
Где горит огонь неугасимый,
Но, в земной прохладной атмосфере
Освежаясь, падают оне,
Как роса, на грудь земли несчастной,
Чтоб ее, иссохшую, увлажить,
Умягчить и утолить ей жажду,
А потом они восходят снова
Легким паром, смешанным с дыханьем
Ими орошенных злаков дольних
И цветов, в свое родное небо -
К вечному истоку своему.
...