Modiano:
20.11.15 16:38
» Глава 4 (часть первая)
перевод Modiano
редактор Reine deNeige
оформление Esmerald
Клеманс всегда умела компенсировать свою невыгодную внешность плутовской улыбкой и превосходной стрижкой. Привезенный из Флориды загар подчеркивал светлые глаза – и она стала почти хорошенькой. Глядя, как дочь разбирает чемодан, Дельфина подмечала почти неуловимые изменения в ее манере держаться. Более уверенная и оживленная, немного кокетливая – во всяком случае, Клеманс обрела поразительную непринужденность.
- Если бы мои друзья там, в Штатах, увидели этот дом, они бы обалдели! Самая маленькая башенка во Франции или Шотландии – для них верх гламура и роскоши. Такие наивные! Но образование у них действительно блестящее. Ты и понятия не имеешь…
Дельфина с удовольствием слушала, еще раз поздравляя себя с тем, что отослала дочь далеко отсюда. Более того – по окончании очередного года в университете она с радостью позволила Клеманс провести две недели с приятелями в Майами в награду за успешную учебу. Все, что могло отсрочить ее возвращение в Карруж, было благом. Ибо Дельфина, далеко не такая бесхребетная, как казалось, задалась целью никому не позволить подавлять дочь. Ни Ирен, ни Барт не навяжут ей свою волю. И если однажды Клеманс придется заняться типографиями, она ни в коем случае не начнет с самых низов.
Помогая развесить одежду в шкафу, Дельфина решила рассказать дочери о событиях последних дней. О приезде Стефана, плохом отношении Барта и, наконец, этой внезапной госпитализации. Запертый в клинике в Гавре без возможности принимать посетителей, бедняга оказался в полной власти врачей… и дяди. Все идет как нельзя лучше – только это Барт и сообщал семье. Ирен возмущалась и злилась, Франк поддержал мать, но все напрасно: глава клана остался неумолим.
- Боже мой, - вздохнула Клеманс. – Я уже позабыла все это… - Под «этим» она подразумевала всех Болье, а возможно, и Францию вообще, считая себя теперь настоящей американкой. - И что, никто не протестовал? Даже Фабьенна?
Клеманс и представить себе не могла, чтобы мать сумела дать отпор Барту, но по отношению к тетке испытывала настоящее восхищение и считала ее способной преодолеть любой запрет.
- Барт изложил ей свою версию происшедшего, и Фабьенна приняла его сторону.
- А Аньес?
- Удалось созвониться, они долго разговаривали. В конце концов она полностью на него положилась.
- Прекрасно, - воскликнула Клеманс, роняя стопку футболок. – Я сейчас пойду и…
Мать изменилась в лице и заслонила выход из комнаты.
- Куда? В Гавр? Тебе не позволят его увидеть! Я же пыталась…
Дельфина невольно выдала себя: она предпочла бы, чтобы никто не знал о ее неудачной поездке.
- Да нет, я хочу поговорить с Бартом, - произнесла Клеманс, мягко отстраняя мать.
Ее тяжелая поступь – Клеманс носила немыслимые ботинки на платформе – гулко раздавалась на галерее. Перед дверью комнаты в башне она чуть помедлила, затем решительно постучала. Барт обернулся, держась за узел галстука – только что закончил его завязывать.
- Хорошо добралась? – ласково спросил он.
Вопреки своей прежней уверенности, Клеманс осознала, что до сих пор боится дяди. Когда их разделял Атлантический океан, она считала себя свободной и независимой, но очутившись лицом к лицу с Бартом, ощущала, как страхи возвращаются. В пору подросткового взросления она испытывала по отношению к нему безотчетную влюбленность, не признаваясь самой себе в чувстве, которое делало ее робкой и неуклюжей. Клеманс упрашивала Барта приезжать за ней в лицей и, когда тот соглашался завернуть, с гордостью собственницы демонстрировала его подружкам. Немногие могли похвастаться дядей с такими темно-синими глазами, сумасшедшей элегантностью и спортивными автомобилями. Но в пятнадцать лет Клеманс внезапно осознала несбыточность мечты: Барт воплощал собой недоступного и в конечном счете опасного мужчину. Понимание это пришло, когда она начала подмечать, как печально на нее смотрит отец. Лоран не в силах был вытеснить Барта из сердца дочери и страдал от этого. И тогда Клеманс перестала боготворить семейного тирана и впервые задумалась о том, что, собственно, представляла собой жизнь родителей до сих пор.
- Ты плохо выбрала рейс. – Барт улыбнулся. – Твоя мать провела бессонную ночь.
Дельфина настояла на том, чтобы самой встретить дочь в аэропорту Руасси, хотя самолет садился почти в пять утра.
- Я хотела тебя спросить… - начала Клеманс осторожно.
Барт взглянул племяннице в глаза, внимательный и дружелюбный.
- Похоже, Стефан…
- О, не забивай себе голову, дорогая, - оборвал он, не переставая улыбаться. – Ничего серьезного, все придет в норму через несколько дней, и ты увидишь кузена. Если тебе удастся достучаться, чтобы он услышал голос разума, очень мне поможешь.
Барт лукаво ждал реакции, но Клеманс не знала, что ответить.
- Скажи, - негромко произнес он, нахмурившись. – Ты принимаешь наркотики?
- Нет, конечно! – пылко вскинулась она. – К тому же там, в Штатах, невозможно закурить сигарету даже обычного, светлого табака – тебя примут за наркомана!
- Значит, ты не способна понять, - спокойно заключил Барт.
Он без труда привел Клеманс к нужному выводу – возразить ей было нечего.
- Я еду в Ля-Рок. – Барт прихватил портсигар. – Отдыхай!
Вот и конец неудавшейся попытке подать жалобу, разве только Клеманс захотелось бы поехать вместе с ним. Барт дружески потрепал племянницу по плечу и прошел к двери:
- Обязательно отпразднуем твой диплом вместе! Я горжусь тобой. Вот только обувь… по правде говоря, лучше бы ее сменить.
Прежде чем племянница нашлась с ответом, он вышел из комнаты, оставив ее в одиночестве. «Демонстрируя доверие или равнодушие?» - спрашивала себя Клеманс. Какая разница – ей ничего не удалось сделать для двоюродного брата.
Вздохнув, она опустилась на кровать. Знакомая комната - и все же немного другая. Прошло несколько мгновений, и Клеманс поняла, что Барт избавился от каких-либо следов Жеральдин. Сугубо мужской мир, уравновешенный и строгий. Мир холостяка. Единственная лампа у изголовья, никаких фотографий и безделушек, одна подушка посреди огромной постели. На камине серебряный поднос с графином виски, но нет стакана. Внезапно нахлынуло чувство сострадания, удивившее саму Клеманс. С чего вдруг Барта нужно жалеть! Он одинок, потому что сам того пожелал. Все, что хочет его жена, - любить его, тут и доказывать нечего, а все-таки она тоскует в одиночестве. Как всегда. Если и тревожиться о ком-то, то уж не о дяде! Во всяком случае, не об этом!
Клеманс безропотно вышла и аккуратно притворила дверь. Все время полета она проспала и теперь прекрасно себя чувствовала. И первым она навестит Симона.
Марк чуть шевельнулся во сне, но не пробудился. Франклин застегнул рубашку, прошелся взглядом по очертаниям тела спящего – нагота юноши волновала и трогала. Ночь была короткой, вернулись они поздно. Редкий случай – Марк смягчился и стал почти нежным. Мимолетная победа, не способная обмануть Франклина.
Он отвел глаза, встряхнулся и неслышно вышел из квартиры. Лучше сохранить хорошее впечатление. Уходя, Марк просто захлопнет дверь. Уже становилось жарко, но улицы все еще были пустынны. Остановив выбор на этом дорогом, но не бросающемся в глаза жилом комплексе в Довиле, Франклин убеждал себя, что вкладывает деньги. Но ему попросту требовалась берлога - жилище, о котором не знает клан Болье. Не питая иллюзий насчет приводимых партнеров, Франклин обставил гнездышко без особых изысков - с присущим ему точным вкусом и без излишних трат. И иногда ему даже случалось ночевать в нем одному, получая удовольствие от независимой жизни. Именно так пару лет назад он обнаружил на рассвете машину Барта, припаркованную на одной тихой улочке. Оберегая собственную личную жизнь, он никому не рассказал об этом открытии. Если брат завел связь на стороне, значит, свои тайны были у обоих. И это сообщничество неожиданным образом сблизило их. Но больше машины Барта по соседству Франклин не видел.
Присев за стойку любимого маленького бара, Франклин выпил кофе. Он спешил в свой кабинет в Понт-Одме – хотел вернуться к работе. Через три недели группа Болье принимала европейских коллег, Барт организовывал что-то вроде симпозиума – нехваткой идей он никогда не страдал. Приглашая крупнейших представителей книгопечатного бизнеса и беря на себя все расходы, Барт Болье позиционировал себя как единственного французского партнера и оставлял далеко позади безымянных конкурентов. Дорогостоящее мероприятие, которое могло бы, однако, способствовать очень выгодному сотрудничеству. Франклин уже набросал предварительный бюджет и проработал основные моменты, но мелких вопросов и деталей оставалась еще уйма. Если в ходе будущей престижной операции хоть что-либо не было бы безупречным, Барт возложил бы всю ответственность только на него.
С легким шипением разъехались двери, секретарь подмигнула, предупреждая, что патрон уже на месте. Франклин прошел по коридору к широко распахнутой двери кабинета Барта.
- Следишь за тем, кто приходит и уходит? – спросил он, усаживаясь в кресло напротив рабочего стола.
- В это время еще не за кем особенно следить, никто не проявляет особого рвения! Кроме тебя…
Франклин еле удержался от того, чтобы начать оправдываться. Сорок пять лет – нет необходимости давать отчет, даже если и не ночевал дома.
- Клеманс приехала?
- Если бы ее самолет упал, я знал бы, где тебя отыскать!
Намек звучал не впервые. И прежде Барт не раз с иронией и неодобрением проходился по поводу образа жизни брата. Помолчав, он примирительно спросил:
- Как у тебя дела с международной конференцией? Я хотел бы обсудить эти два дня подробно.
- Хорошо. Отчет будет готов сразу после обеда.
Барт вычеркнул строку «14.00» в ежедневнике.
- А как мальчик в клинике? Посещения все еще под запретом? - Франклин встал, как бы давая понять, что не придает большого значения своему вопросу. Но брата, конечно, провести было невозможно.
- Главврач предупредит нас, когда придет срок, не сомневайся.
- Послушай, Барт, ты же не можешь…
- Извини, у меня встреча. - Барт без стеснения оборвал Франклина и уже вышел из-за стола, чтобы проводить его до двери. - До скорого, старик…
Оставшись один, Барт чуть заметно усмехнулся. Как же легко их одурачить – всех до одного! Даже Аньес – парижанка, тертый калач – проглотила его историю, не протестуя. Спасибо, Барт, ты такой милый, Барт. А он не испытывал никакой вины - ни малейшего угрызения совести. Племянник получил то, что заслужил, и ужас перед насильственной госпитализацией будет ему лучшим лекарством. Когда Стефан понял, что его ожидает, то вцепился в дядю, будто утопающий. Изо всех сил стараясь избежать водворения в клинику, он заявил, что тут же подпишет отказ от лечения. Едва до него дошло, что его мнение никого не интересует, он по-настоящему запаниковал. Эта была психиатрическая клиника, обычно не занимавшаяся наркоманами. Барт объяснил состояние племянника попыткой самоубийства, солгал, будто такое случилось не впервые. Врачи сделали вывод, что молодой человек представляет опасность для себя и родных. Услышав, что его силой будут удерживать вместе с сумасшедшими, несчастный принялся отбиваться и кричать, пока ему не вкололи успокаивающее. Именно на это Барт и рассчитывал. Горький, но необходимый урок. Стефану придется вытерпеть пребывание в больничных стенах несколько дней, чтобы доказать вменяемость. Он будет лишен доступа к наркотикам и алкоголю. Потребуется смириться – пусть и притворно, если хочет выбраться оттуда.
- Интересно, что там у него происходит… - задумчиво пробормотал Барт.
Он отгонял от себя этот вопрос, но в конце концов начал испытывать смутное любопытство, пролистал ежедневник и набрал номер по своей частной линии связи. Ответивший на звонок врач выразил энтузиазм и надежду на выздоровление. Молодого человека можно выписать без особых проблем – при условии амбулаторного наблюдения. Барт с отеческой теплотой заверил, что лично займется племянником: предоставит ему кров, работу, а главное – сердечную поддержку родных. Он пообещал забрать Стефана в ближайший понедельник лично.
Повесив трубку, Барт слегка засомневался. Не сократить ли немного срок испытания парня? Ба, три лишних денька только заставят племянника подольше воздерживаться от наркотиков. Что и говорить, пора закалить характер мальчишки, чтобы из него хоть что-то вышло.
Воскресная месса привлекала мало прихожан и много туристов. Зеваки ходили туда-сюда все время, пока длилась служба, недолго любовались деревянными сводами двух нефов – точь-в-точь перевернутые днища кораблей. Покидали храм так же, как и входили в него – не дав себе труда перекреститься.
Жеральдин не была очень ревностной католичкой, но придерживалась традиций: ей не составляло труда сопровождать Ирен, когда на ту неожиданно накатывала набожность. Из всех Болье только они ходили в церковь Святой Екатерины (1). Здесь она сама стала женой Барта перед Богом – и огромным множеством гостей – много лет назад.
Какое-то движение вокруг вывело Жеральдин из раздумий. Служба только что окончилась, и Ирен потянула невестку к выходу. Они вышли наружу, в удушливо-горячий воздух.
- Зайдем к кондитеру. Я оплачу счета, и возьмем торт на вечер, - решила Ирен.
Привычка свекрови распоряжаться и командовать – по крайней мере в том, что ей соизволил оставить старший сын, уже давно не раздражала Жеральдин. Походы с Ирен за покупками наводили смертельную скуку, но от этого чувства она научилась отстраняться. Равнодушно поддержав чужой выбор - слоеный торт с малиной, Жеральдин осталась ждать перед магазином.
Все детство и юность подготовили ее именно к такому образу жизни. Выйти замуж за человека своего круга – вот чего ожидали в первую очередь от нее родители. Жеральдин была единственной дочерью процветающего промышленника, который, однако, начал испытывать финансовые затруднения, и бывшей манекенщицы, а по совместительству чемпионки по игре в гольф. Отец и мать предложили на выбор по меньшей мере два десятка очаровательных молодых людей с обеспеченным положением, которых Жеральдин вежливо отвергла одного за другим. В то время она считала себя очень продвинутой и свободной от предрассудков и прежде всего хотела жить – то есть развлекаться. Но несколько поездок – якобы с целью образования – и столько же амурных приключений, пережитых вдали от родительских глаз, лишь развеяли девичьи иллюзии. Вернувшись, Жеральдин записалась на юридический факультет, впрочем, право тоже не пробудило в ней особого интереса. Но в двадцать три года, когда скука уже начала всерьез давать о себе знать, Жеральдин встретила Барта. Она мгновенно без памяти влюбилась и начала совсем иначе смотреть на свою прежнюю жизнь. К удивлению родителей, дочь изменилась до неузнаваемости: забросила подальше джинсы и кроссовки, оставила приятелей-студентов и Уголовный кодекс, а еще обновила прическу и манеру держаться. Элегантная, улыбающаяся, уверенная в себе, она ринулась завоевывать президента и генерального директора империи Болье, пока тот не попросил ее руки. И Жеральдин не стала дожидаться дня свадьбы, чтобы лечь в постель Барта. Ничто не могло остановить ее в этом неудержимом порыве – ни мнение будущей свекрови, ни атмосфера поместья. Барт хотел ее как женщину, значит, любил – она без труда убедила себя в этом. Их разделяло десять лет, но Жеральдин придавала разнице в возрасте мало значения: она стала бы ему дочерью, младшей сестрой – кем угодно, лишь бы он продолжал смотреть на нее своими темно-синими глазами, от взгляда которых бросало в дрожь. Она не просто была без ума от будущего мужа – настолько, что совсем не замечала ни его холодности, ни молчания, но к тому же желала его физически со всей страстью молодости.
Молодой жене потребовался лишь год, чтобы понять: будущее будет не совсем таким, как она себе представляла. Прежде всего, муж работал по меньшей мере двенадцать часов в день и шесть дней в неделю. Пост президента фирмы не делал из него светского бездельника, а напротив – заставлял трудиться, как каторжного. Да еще Карруж был территорией Ирен, свекровь яростно боролась за поддержание идеального порядка, и посреди такой многочисленной семьи не приходилось ожидать минут интимного тепла с мужем. А главное, типографии совершенно поглощали Барта: он терпеть не мог отвлекавшие от дела пустяки. Супруг оставался любезным, но галантность его выглядела так формально, что ее никак нельзя было принять за любовь.
Обеспокоенная, а затем измученная тревогой, Жеральдин уповала на будущее материнство. Барт мечтал о детях – он сам об этом говорил, и его жена уверовала, что появление на свет малыша спасет их брак. Прошел еще год. Клеманс, единственный ребенок в семье, делала первые шаги и произносила первые слова под теплым, но ревнивым взглядом дяди Барта. На третий год супружества страх прочно поселился в душе Жеральдин. И она совершила непоправимую ошибку, доверившись Ирен… Лучше бы было поговорить с собственной матерью или Дельфиной – та неплохо к ней относилась. Увы, вид счастливой молодой женщины, наслаждающейся материнством, приводил Жеральдин в отчаяние, а связь с родителями стала поверхностной, почти светской.
Несколько шагов вдоль витрины кондитерской, чтобы успокоить взвинченные нервы. Лучше не думать о прошлом! Сорок лет – жизнь еще не кончена! Но к чему обольщаться – Барт держался все более отстраненно и холодно, и, когда занимался с ней любовью, казалось, будто мыслями находится где-то очень далеко. Общение супругов сводилось к простой вежливости, что изводило Жеральдин: она так и не смогла привыкнуть к такой жизни. Обходительное равнодушие мужа было сродни оскорблению, но протестовать она не смела. Удерживала даже не боязнь столкновения, а тоска, смешанная с чувством вины. Если когда-нибудь Барт узнает, на что она пошла? На что согласилась, что поддержала и, забыв о совести, сказала – лишь бы не потерять его? Что он тогда сделал бы? Но, так или иначе, исправить что-либо уже слишком поздно.
- Поторопимся, иначе к нашему возвращению все уже встанут из-за стола! – бросила Ирен, проходя мимо.
Месса нарушала привычки обеих, они пропускали часть воскресного завтрака. На ходу Ирен просмотрела чек от кондитера, который оплачивала в конце месяца, чтобы избежать утомительных подсчетов с Симоном и Рене.
- Мальчик выписывается завтра, Барт его заберет. О, что за история…
Коробка передач хрустнула, когда Ирен включила первую скорость. Водила машину она ужасно, но никто не осмеливался открыть ей на это глаза. Продолжая думать о несчастном Стефане, Жеральдин пристегнула ремень. Она достаточно хорошо знала своего мужа, чтобы понимать: всей правды он родным не сказал. Лишний раз Барт поступил, как ему заблагорассудится, не спрашивая чьего-либо мнения, даже не осознавая своей жестокости. Будь у них дети, возможно, по отношению к ним он вел бы себя так же бездушно? В конечном счете бесплодный брак имел и хорошую сторону, поди угадай!
Автомобиль неосторожно пролетел по аллее Карружа, и Симон с Клеманс еле успели отскочить на газон, прервав оживленный спор о преимуществах горизонтального или вертикального расположении стволов ружей.
- Однажды мадам затормозит о колонны ворот, - проворчал сторож.
Преклонение перед семейством Болье вовсе не лишало Симона глаз – это было одно из многих качеств, за которые Клеманс его ценила. А еще за любовь к диким животным, не мешавшую быть охотником.
- Так ты говоришь, Стефан тоже соображает в оружии?
- Как и его отец. Виктор был моим любимцем – умел стрелять навскидку! Ты не помнишь, была совсем маленькой.
Симон уже рассказал о той хрупкой связи, которая зародилась во время ночных посиделок со Стефаном, и о том, как плохо тот здесь себя чувствовал. Клеманс вновь вернулась к этому разговору, сильно ее занимавшему:
- Так вы болтали каждый вечер, а Барт и не подозревал?
- Конечно же нет. Твой дядя всегда знает, что происходит в доме – и слава богу! Он только посоветовал мне не позволять парнишке пить… Потому что малый действительно слаб насчет бутылки – что верно, то верно. Бывали вечера, когда он мне чего только не порассказал… Но на душе у него, должно быть, стало полегче. Несладко ему пришлось в последнее время! - И Симон прищелкнул языком, подтверждая сказанное. - Пойдем, покажу тебе, что новенького насажал.
Как только сторож узнал, что Клеманс возвращается, то окаймил клумбы анютиными глазками. С самого ее детства Симон делал сюрпризы – новый цвет каждый новый год.
- Тунское озеро!
- Да, а вон там – пик Дрю и Экрен (2)… Выложил их голубым и сиреневым, как тебе?
- Ужасно нравится! Это просто… о, Симон!
Клеманс уткнулась лицом ему в грудь – прямо в потертый комбинезон сторожа. Друга с самого ее рождения. Лишь она понимала, почему Стефан открыл ему душу: такой теплотой и безыскусностью не обладал ни один Болье. Не боясь запачкать волосы Клеманс грязными руками, Симон ласково погладил ее по голове.
- Да ведь это еще не все! Иди-ка сюда, - потянул он долгожданную гостью к лужайке, где посеял свинчатку глубокого синего тона.
_______________________________________________
1. Церковь Святой Екатерины (фр. Église Sainte-Catherine de Honfleur) - деревянный храм в городе Онфлёр (Кальвадос). Построенное в XV веке здание считается самой старой и самой большой деревянной церковью во Франции. Построена Церковь Святой Екатерины после Столетней войны. Колокольня в целях пожарной безопасности была построена отдельно от церкви. Крыша церкви, частично покрытая черепицей из каштана, напоминает перевёрнутый корабль, символ того, что здание строили корабельщики.
2. Тунское озеро (Тун, Тунер-Зе, нем. Thunersee) - озеро в швейцарском кантоне Берн. Экре́н (фр. Parc national des Écrins) — национальный парк площадью 91,8 тыс. га на территории Франции в Западных Альпах. Пик Пти-Дрю (фр. Petit Dru) — один из двух пиков Дрю (фр. Aiguille du Dru) в горном массиве Монблана во французских Альпах. Пти-Дрю известен как один из красивейших и сложнейших для восхождений пиков в Альпах.
...