Горшочек с базиликом

Жили в Мессине трое юношей, братьев, купцы, ставшие богатейшими людьми по смерти своего отца, который был из Сан Джиминьяно, и была у них сестра, по имени Изабетта, девушка очень красивая и образованная, которую они, по какой бы то ни было причине, еще не успели выдать замуж. Кроме того, был у этих трех братьев, при одной из их лавок, юноша из Пизы, по имени Лоренцо, который вел и вершил все их дела, очень красивый собою и чрезвычайно приятный в обращении. Когда Изабетта несколько раз обратила на него внимание, вышло так, что он начал ей страшно нравиться. Лоренцо, заметив это раз, другой, также начал обращать к ней свое сердце, оставив все другие свои любовные связи; и так пошло дело, что, одинаково понравившись взаимно, они в короткое время друг в друге уверились и совершили то, чего каждый из них наиболее желал. Продолжая эти отношения и доставляя себе много утехи и удовольствия, они не сумели устроить это настолько тайно, чтобы однажды ночью, когда Изабетта шла туда, где спал Лоренцо, старший из братьев того не заметил, тогда как она и не спохватилась. Как ни неприятно ему было узнать о том, он, как юноша разумный, приняв более пристойное решение и не промолвившись и ничего не сказав, прождал до следующего утра, вращая по этому поводу разнообразные мысли. Когда настал день, он рассказал своим братьям, что видел прошлою ночью относительно Изабетты и Лоренцо, и после долгого совещания с ними решил обойти молчанием это дело, дабы не последовало позора ни им, ни сестре, и представиться, будто они совершенно ничего не видели и не знают, пока не наступит время, когда без вреда и неприятности для себя они получат возможность удалить с глаз этот стыд, прежде чем он разрастется. Оставаясь при этом решении, болтая и смеясь с Лоренцо попрежнему, они притворились однажды, что отправляются втроем погулять за город и с собою повели Лоренцо; придя в одно очень уединенное, отдаленное место, они, воспользовавшись удобным случаем, убили вовсе не остерегавшегося Лоренцо и похоронили так, что никто того не заметил, а вернувшись в Мессину, пустили слух, что куда-то послали его по своим делам, чему легко поверили, ибо у них было в обычае часто посылать его.
Когда Лоренцо не возвращался, а Изабетта очень часто и настоятельно разведывала о нем у братьев, так как долгое его отсутствие ее тяготило, случилось однажды, что, когда она спрашивала о нем очень настойчиво, один из братьев сказал ей: «Что это значит? Что тебе до Лоренцо, что ты так часто о нем спрашиваешь? Коли еще станешь спрашивать, мы дадим тебе ответ, какой ты заслужила». Поэтому девушка пребывала в печали и грусти, боясь сама не зная чего, более не расспрашивая о нем, и часто ночью жалостно призывала его, умоляя явиться, иной раз сетовала, проливая обильные слезы об его отлучке, и ничто ее не радовало, и она все поджидала его. Однажды ночью, когда, много поплакав о Лоренцо, что он не возвращается, она, наконец, заснула в слезах, случилось, что Лоренцо предстал ей во сне, бледный и растерзанный, в рваной и истлевшей одежде, и будто сказал ей: «О Изабетта, ты только и делаешь, что зовешь меня и печалишься о моем долгом отсутствии и жестоко винишь меня, проливая слезы; поэтому узнай, что я не могу более вернуться, ибо в тот день, когда ты видела меня в последний раз, твои братья меня убили». И открыв ей место, где его схоронили, он сказал ей, чтобы она не звала и не ожидала его, и исчез. Девушка, проснувшись и поверив видению, горько заплакала. Затем, встав утром и не осмеливаясь что-либо сказать братьям, решилась пойти в означенное место и посмотреть, правда ли то, что представилось ей во сне; получив позволение выйти немного погулять за город, она в сообществе с одной девушкой, когда-то у них жившей и знавшей все ее дела, отправилась туда как можно поспешнее и, сгребя бывшие на том месте сухие листья, стала копать, где земля показалась ей менее твердой. И недолго копала, как нашла тело своего несчастного любовника, еще совсем нетронутое и не разложившееся, почему она ясно познала, что ее видение было правдиво. Опечаленная этим, как ни одна женщина, она поняла, что тут не до слез, и охотно унесла бы с собою, если бы можно, все тело, чтобы предать его достойному погребению; но видя, что это невозможно, как сумела, отрезала ножом голову от туловища и, набросав на него земли, голову завернула в полотенце, положила в подол служанке и, никем не замеченная, ушла оттуда и вернулась домой. Здесь, запершись с тою головою в отдельном покое, долго и горячо плакала над нею, так что всю ее омыла своими слезами, повсюду осыпая ее поцелуями. Взяв затем большой, красивый горшок, из тех, в которых садят майоран или базилик, поместила ее туда, обвив прекрасным платом, и, положив сверху земли, посадила несколько отростков прекрасного салернского базилика, который никогда ничем иным не поливала, как розовой или померанцевой водой, либо своими слезами. У ней было обыкновение всегда сидеть поблизости этого горшка и со страстным желанием смотреть на него, ибо он хранил ее Лоренцо; насмотревшись, она садилась над ним и принималась плакать, и плакала долго, так что орошала весь базилик. А базилик частью от долгого и постоянного ухода, частью от того, что земля была жирная вследствие разлагавшейся внутри головы, стал чудесным и очень пахучим.
Так как девушка блюла постоянно этот обычай, соседи несколько раз заметили его и, когда братья дивились, что ее красота увядает, а глаза точно исчезли с лица, те сказали им: «Мы заметили, что она каждый день делает то-то». Как услышали о том братья и сами в том уверились, несколько раз пожурили ее за это, и когда это не помогло, велели тайком унести у нее тот горшок. Не найдя его, она с большим настоянием много раз просила о нем; когда ей его не отдавали, она от непрестанного плача и слез захворала и во время своей болезни только и просила, что о горшке. Юноши сильно изумились этим просьбам и потому пожелали увидеть, что там внутри; сняв землю, увидели плат, а в нем голову, еще не настолько разложившуюся, чтобы они не могли признать по волосам, что то голова Лоренцо. Они очень удивились этому и, убоясь, как бы про то не узнали, схоронив голову и не говоря о том никому, тайком покинули Мессину и, устроив все для своего отъезда, отправились в Неаполь. Девушка, не перестававшая проливать слезы и все время просить о своем горшке, скончалась, плача; так кончилась ее несчастная любовь. Когда по некотором времени это дело стало многим известно, кто-то сложил канцону, которая и теперь еще поется:
Что то был за нехристь злой,
Что мой цветок похитил и т.д.

Повесть из Боккаччо
1
Вассал любви - Лоренцо молодой,
Прекрасна, простодушна Изабелла!
Возможно ль, чтоб под кровлею одной
Любовь сердцами их не овладела;
Возможно ль, чтоб за трапезой дневной
Их взгляды не встречались то и дело;
Чтобы они средь ночи, в тишине,
Друг другу не пригрезились во сне!
II
9 Любовь их становилась все нежнее,
С зарею каждой - глубже и нежней.
Он мысленно не расстается с нею
Ни в доме, ни в саду, ни средь полей;
Ей звуки голоса его милее,
Чем шелест ручейка в тени ветвей.
"Лоренцо!" - шепчет дева, как признанье,
И путает узоры вышиванья.
III
17 Еще не видя, знал он, чья рука
Беззвучно на щеколду опустилась;
Он зорче был, чем сокол, в облака
Взмывающий: лишь к небу обратилось
Ее лицо - в окно издалека
Он профиль различит; она молилась,
Идя ко сну, - а он уж был готов
Ждать звука утренних ее шагов.
IV
25 Весь май тянулось это наважденье,
Июнь совсем извел румянец щек;
"Нет, завтра умолять о снисхожденье
Я буду у ее прекрасных ног!" -
"Лоренцо, слово вымолви спасенья,
Чтоб день меня живой застать бы мог!"
Так по ночам в подушку плакал каждый,
А день томил их горечью и жаждой,
V
33 Когда болезнь на розы щек ее
Повеяла, и Изабелла стала
Бледна, как мать над впавшим в забытье
Больным младенцем, - "Как она устала!"
Тогда подумал он. - "Прервать мое
Молчание уже давно пристало:
Скажу "люблю" (хоть ни за что на свете
Сказать нельзя!) - и выпью слезы эти!"
VI
41 Подумал так - и сердце оробело
И в ребрах заметалось. Он всю ночь
Его молил, чтобы оно посмело
Признанье сделать. Но решимость прочь
Толчками крови гнало. То хмелело,
Гордясь невестой, сердце, то, точь-в-точь
Как у ребенка, робким становилось:
То нежностью, то буйством плоть томилась.
VII
49 Он встретил бы без сна рассветный час,
Любови полн, терзаем немотою,
Когда бы Изабеллы быстрый глаз
Обвенчан не был с каждою чертою
Его лица: оно не в первый раз
Покрылось бледностию восковою!
"Лоренцо!.." Тут сорвался голосок,
Но взгляд ее все досказать помог.
VIII
57 "Ах, правда ли, - все то, что я лелею
В душе, клонящейся к небытию,
Ты разгадала? Да, не одолею
Смущенья, руку оскорбить твою
Непрошенным пожатьем не посмею,
Но верь мне, верь: я что ни день встаю
С одним желанием, с одной мечтою -
Склониться в исповеди пред тобою".
IX
65 "Любовь моя! Меня от холодов
Уводишь ты в страну, где вечно лето,
Где я созревшее тепло цветов
Отведаю с тобой!" Признанье это
Их губы, осмелевшие от слов,
Зарифмовало. Нежностью согрето,
Их счастье так блаженно расцвело,
Как сад, впитав июньское тепло.
Х
73 Простясь, они как по небу ступали:
Зефир разъединил макушки роз,
Чтобы друг к другу, встретившись, припали
Еще тесней; его восторг вознес
На холм, откуда открывались дали,
Где пряталось светило в кущах лоз,
А дева в спальне песенку твердила
О тех, кого стрела любви сразила.
XI
81 Вдвоем они, едва пора ночная
Со звезд покров откинет голубой,
Вдвоем они, когда пора ночная
Со звезд покров откинет голубой;
Вела в беседку тропка потайная:
Душистый свод и гиацинтов строй...
Ах, лучше бы навек все так осталось,
Чтоб их бедой молва не упивалась!
XII
89 Они несчастны были? Нет, едва ли!
Влюбленным наша не нужна печаль, -
Унылые стихи о них слагали,
Их после смерти было нам так жаль,
А должно, чтобы золотом писали
Их радостей и горестей скрижаль
(Но не о том, как средь морских зыбей
Был к стонам Ариадны глух Тезей).
XIII
97 Кто любит, тот уже вознагражден,
Единый взгляд всю горечь убивает.
Пусть тень Дидоны сдерживает стон,
Пусть Изабелла слезы проливает,
Пусть благовоньями не умащен
Лоренцо бедный... Право же, бывает,
Что из цветов сладчайший - ядовит:
Для побирушки-пчелки смерть таит.
XIV
105 Два брата с Изабеллой вместе жили,
Купцы потомственные - и для них
Кто в шахтах слеп, где факелы чадили,
Кто в приисках томился золотых
По грудь в воде, кто сох в фабричной пыли,
И даже тех, кто мог назвать своих
Могучих предков, быстро усмиряло
Кнута окровавляющее жало.
XV
113 Для них индус нырял, отринув страх,
К прожорливым акулам, разрывая
Дыханьем легкие; для них во льдах
Тюлень, от острых копий издыхая,
Скулил и лаял. Изнывал в трудах
Рабочий люд, - а их рука лихая
Вращала страшной дыбы рукоять,
Чтоб у бедняг последний грош отнять.
XVI
121 Что гордость в них питало? Что пространны
Владенья их, а нищих тесен кров?
Что гордость в них питало? Что фонтаны
Приметнее, чем слезы бедняков?
Что гордость в них питало? Что сохранны
Дукаты в банке, а напев стихов
Гомеровых забыт? Я вновь устало
Спрошу - так что же гордость в них питало?
XVII
129 А жили скрытно, в спеси, - нет, скорей
В трусливой жадности, как за забором
От нищих укрывается еврей;
Два коршуна, кружащие над бором
Мачт корабельных; мулы со своей
Поклажей: золотом и старым вздором;
Плуты, что держат простаков в когтях
И ловко лгут на многих языках.
XVIII
137 Как от гроссбухов этих Изабелле
Не утаиться было? Как их взор
Приметил, что не так прилежен в деле
Лоренцо стал? Пускай сразит их мор,
Мрак ослепит! Зачем они глядели
Поверх своих счетов? Но зорок вор!
За хитрым честные пускай следят,
Как чуткий заяц, что глядит назад.
XIX
145 Прославленный Боккаччо! У тебя
Прощенья я прошу; у белых лилий
Твоих, что вянут, по тебе скорбя;
У струн, что среди миртов говорили;
У роз, которые, Луну любя,
Душистым вздохом душу упоили -
За стихотворный слог моей поэмы:
Не годен он для столь печальной темы.
XX
153 Прости меня - и дале речью чинной
Повествованье поведу смелей.
Безумен я, решившись слог старинный
Украсить рифмами новейших дней.
Но начат труд - спешу к тебе с повинной;
Хорош он или плох - тебе видней:
Но в честь твою пишу английским метром -
Напев твой северным подхвачен ветром.
XXI
161 Так братья, догадавшись по всему,
Что к их сестре Лоренцо полон страсти
И что она не холодна к нему,
Поведали друг другу о напасти,
От злобы задыхаясь, - потому,
Что Изабелла с ним находит счастье,
А для нее им нужен муж иной:
С оливковыми рощами, с казной.
XXII
169 Кусая губы, хмурясь, точно тучи,
И день и ночь рядили без конца
О том, как безопаснее и лучше
С дороги навсегда убрать юнца.
Что Милосердье перед злобой жгучей,
Как кислотой, им выжегшей сердца!
Убить Лоренцо - так они решили,
А труп зарыть потом в лесной могиле.
XXIII
177 Стоял Лоренцо, опершись рукой
О балюстраду. Солнце чуть всходило.
К нему приблизясь росною тропой,
Они сказали: "Мы хотели было
Не нарушать твой утренний покой,
Но нас благоразумье торопило:
Лоренцо, поскорей седлай коня,
Пока не пробудилось пекло дня.
XXIV
185 Нам к Апеннинам непременно надо
Успеть, пока жара не начала
Перебирать на листьях винограда
Росинок четки". - Не предвидя зла,
Учтиво выслушав тот полный яда
Змеиный шип, он взялся за дела
И приготовил для поездки в горы
Охотничью одежду, пояс, шпоры.
XXV
193 Пересекая двор наискосок,
Все медлил он, надеждою влекомый:
Ее шажков легчайший шепоток
Услышать бы - или напев знакомый...
Вдруг до него, как легкий мотылек,
Смех долетел сквозь узкие проемы
Оконные. Взглянул наверх - она
Стоит, улыбкою озарена.
XXVI
201 "Любимая, - сказал он, - что за мука
Уехать, не увидевшись с утра!
На три часа каких-нибудь разлука,
А тяжко так... И все же мне пора!
Но то, что отнял день, войдя без стука,
Нам возвратит полночная пора.
Я ненадолго, слышишь, Изабелла?"
Она ему кивнула и запела.
XXVII
209 Вдоль стен Флоренции во весь опор
С убийцами их жертва проскакала -
Туда, где Арно рвался на простор,
Из камышей устроив опахало,
Где лещ теченью шел наперекор;
Вода и бледность братьев отражала,
И пыл Лоренцо. За рекою - лес.
Убийство скрыл глухой его навес.
XXVIII
217 Лоренцо там зарыт, мечом пронзенный,
Его любовь с ним вместе сражена.
Но тягостно душе, освобожденной
Насильственно, и мается она...
С мечей и рук смыв кровь водой студеной
Как гончие, чья пасть обагрена, -
Домой убийцы мчат, как в упоенье:
На этот раз их прибыль - преступленье.
XXIX
225 Сестре сказали братья, будто вдруг
Они его на корабле послали
В далекий край, затем что среди слуг
Честнее человека не сыскали.
Надежду прокляни! Замкнулся круг,
В одеждах вдовьих девичьи печали!
Ни нынче он, ни завтра не придет,
Ни через день, ни даже через год.
XXX
233 Ах, как бедняжка до ночи томилась
И плакала о радости былой!
В урочный час к ней не любовь явилась -
Воспоминаний сладострастный рой;
И вдруг лицо Лоренцо наклонилось, -
Так ей почудилось - и пред собой
Она точеные простерла руки,
Но обняла лишь пустоту разлуки.
XXXI
241 Недолго Эгоизм - Любви собрат
Терзал ее, и часа золотого
Ждал девичий нетерпеливый взгляд
Недолго... ибо в грудь ее сурово
Вошел иных забот высокий лад,
И вслед Любви из-под родного крова
Отправились в неведомую даль
Ее тревога и ее печаль.
XXXII
249 Издалека пришло зимы дыханье
И Запад, позолоту потеряв,
Спешил, поблекший, песню увяданья
Пропеть средь рощ и в логовах дубрав,
Все обнажить и, осмелев заране,
Из северных пещер свой гневный нрав
На волю выпустить. А Изабелла
Потухшим взором в пустоту глядела
XXXIII
257 И становилась с каждым днем бледней.
Уста девичьи братьев вопрошали:
- "Какой тюрьмой пленен он столько дней?"
Чтобы ее утешить, братья лгали.
Как адским дымом злобою своей
И ненавистью палачи дышали.
Из ночи в ночь преследовал их сон:
Труп Изабеллы, в саван облачен.
XXXIV
265 Она в неведенье бы опочила,
Но нечто вдруг - как едкое питье,
Больных спасающее от могилы
На несколько дыханий, как копье,
Индейцу возвращающее силы
И на костре, будя в нем бытие
Тем, что терзает новой болью жилы, -
Ее настигло. Вот что это было:
XXXV
273 Средь ночи к ней видение пришло:
Лоренцо плакал у ее постели.
Лесной могилой юное чело
Запятнано, и губы помертвели.
От глаз к ушам два желобка прожгло
Слезами в глиняной коросте; еле
Звучал металл голосовой струны,
И кудри были блеска лишены.
XXXVI
281 Как странно было призраку сначала
Окостеневший напрягать язык,
Чтоб речь его по-прежнему звучала,
Понятная живым. Друид-старик
По струнам ненатянутым устало
Скользнет - и арфа оживет на миг...
В том голосе был отзвук неземного,
Как на кладбище ветра вой ночного.
XXXVII
289 Хотя безумен взор его очей,
Росой блестела в них любовь такая,
Что охраняла магией своей
Бедняжку, страхов к ней не допуская.
А сам меж тем из ткани прошлых дней
Он нить тянул: глухая тьма лесная...
Спесь, жадность... топкий травянистый лог...
Нож в спину - даже вскрикнуть он не мог.
XXXVIII
297 "Тяжелый камень на ноги мне лег,
Кизила куст поник над головою,
Вокруг растут орех, каштан и дрок,
Усыпана могила их листвою.
Я слышу за рекой пастуший рог;
Там я повергнут раной ножевою:
Приди на холмик вересковый мой, -
И станет мне тепло в земле сырой.
XXXIX
305 Увы, теперь я только тень, я вне
Людских жилищ - я не вернусь в них боле,
Жизнь только звуками доступна мне:
Вот полдень - пчелы пролетают в поле...
Молюсь один в могильной глубине,
Звон колокольный узнаю по боли,
Которой он пронзает мой покой;
А ты среди живых, в толпе людской.
XL
313 Все чувствую, что есть, и все, что было,
Но духам не дано сойти с ума.
Земное счастье не унесть в могилу,
И все ж побеждена тобою тьма:
Мой бледный серафим, мое светило,
Моя жена, не знаешь ты сама,
Как бледность эта греет, как сияет
И суть мою любовью наполняет!"
XLI
321 Дух простонал: - "Прощай!", потупил взор,
Исчез, взвихрив полночной тьмы частицы:
Так, если устремить усталый взор
В подушку смятую, когда не спится
И в голову нам лезет всякий вздор,
Мрак вдруг вскипает, пенится, искрится...
Спать Изабелла больше не могла:
Пред ней все та же огненная мгла.
XLII
329 "Я думала, судьба людьми играет,
Давая долю блага или зла, -
Кто рано, а кто поздно умирает...
В неведенье о жизни я жила!
Мне призрак милый правду открывает:
Тут братние кровавые дела!
Приду к тебе и поцелую в очи,
С тобою, мертвым, буду дни и ночи".
XLIII
337 Она решила: - "Пересилю страх,
Всех обману, тайком уйти сумею,
Найду в лесу его бесценный прах
И песней колыбельной отогрею".
Чуть рассвело - она уж на ногах
И будит няньку старую, чтоб с нею
Идти к могиле, где томится он -
Ведь ей недаром снился вещий сон.
XLIV
345 Вдоль берега, где мрак еще струится,
Две тени пробираются тайком.
Сжимает крепко нож в руке девица.
Старуха шепчет ей: "Каким огнем
Ты вся горишь? И что должно случиться,
Чтоб улыбнулась ты, дитя?" - "Идем!"
И вот нашли его земное ложе:
Вот камень, вот кизил - да, все похоже!
XLV
353 Кладбищ старинных кто не посещал?
Кто мысленно не рыл, кроту подобно,
Песок и дерн, чтоб черепа оскал,
Скелет и саван разглядеть подробно,
И собственную душу не вселял
В тех, кого смерть так исказила злобно!
Все это рай в сравненье с той тоской,
Что хлынула ей на сердце рекой.
XLVI
361 В могилу взор вперив, она хотела
Постичь злодейской мысли тайный ход.
Ей виделось распластанное тело
Так ясно, как на дне кристальных вод.
К земле прильнула мыслью Изабелла
Как лилия корнями к долу льнет;
Затем, схвативши нож, могилу стала
Раскапывать, как будто клад искала.
XLVII
369 И вот - его перчатка. Как цветет
Сквозь грязь узор, что был любовью вышит!
Она ее на грудь себе кладет,
И грудь, оледенев, почти не дышит...
Дитя бы здесь, вкушая млечный мед,
Должно покоиться... Она не слышит,
Не видит ничего: спешит копать,
Лишь иногда со лба отбросит прядь.
XLVIII
377 Старуха от нее не отходила
И за ее безжалостным трудом
С прискорбием и горестью следила;
Сама руками тощими потом
Взялась за дело - велика ли сила?
Но вот соприкоснулися с ядром
Могилы: пальцы ощутили тело;
Ни стона с губ несчастной не слетело.
XLIX
385 Ах, для чего глядеть в могильный зев
И пир червей описывать пространно?
Мне б менестреля сладостный напев
Иль нежный слог старинного Романа!
Мы, в подлинную повесть посмотрев,
Прочтем о том, что здесь звучит так странно,
И повесть эта музыкой своей
Виденье смерти сделает светлей.
L
393 Не голову Горгоны меч Персея, -
Ту голову отрезал нож тупой,
Которая, и в смерти цепенея,
Сияла, как при жизни красотой.
Любовь бессмертна. Мертвый лоб, бледнея,
Целует Изабелла, всей душой
Поняв: Любовь не исчерпать до дна,
Всевластна, даже мертвая, она.
LI
401 Она домой внесла ее тайком
И каждую расправила ресницу
Вкруг усыпальниц глаз, и липкий ком
Его волос расчесывала, литься
Своим слезам позволив, будто льдом
Вод родниковых дав ему умыться.
Так над главой любимого она
Все плакала, вздыхала дотемна.
LII
409 Потом атласом бережно покрыла,
Пропитанным сладчайшею росой
Цветов Востока; новая могила
Теперь обретена. - В горшок простой
Цветочный положив, припорошила
Она свое сокровище землей
И посадила базилик на ней,
И орошала влагою очей.
LIII
417 Она забыла солнце и луну,
Она забыла синеву над садом,
Она забыла теплую весну,
Забыла осень с темным виноградом,
Не ведала, когда идут ко сну,
Зарю не удостаивала взглядом,
Сидела у окна, обняв цветок,
Который до корней от слез намок.
LIV
425 От этих слез бесплотных все плотнее
И зеленее был он; как он пах -
Всех базиликов тоньше и нежнее!
Его питал от глаз сокрытый прах
Прекрасной головы; о, как над нею
И из нее, людскую боль и страх
Вобрав, преобразив в побег душистый,
Цвел базилик, цвел кустик густолистый.
LV
433 О ты, Печаль, помедли здесь пока!
О Музыка, пусть будет грусть безбрежна!
О Эхо, Эхо, вздох издалека,
С летейских берегов, домчи прилежно!
О души скорби! Головы слегка
Приподнимите, улыбнувшись нежно, -
И пусть по мрамору могильных плит
Сквозь мрак дерев ваш бледный свет скользит.
LVI
441 Страданье пусть стенания удвоит, -
Ты, Мельпомена, нам помочь должна:
Пусть лира лад трагический усвоит,
Пусть тайная заговорит струна,
Пусть глухо и печально ветру вторит:
Уж девушка на смерть обречена,
Как пальма, надсеченная жестоко
Ради глотка живительного сока.
LVII
449 Не приближай, Зима, ее конца,
Пусть увяданье пальмы дольше длится!
Но братья - два Бааловых жреца -
Приметили, как ливень слез струится
С ее смертельно бледного лица;
Ей от родни шпионящей не скрыться;
Не молкнут пересуды: - "Право, грех
Красу такую прятать ото всех".
LVIII
457 И не было предела удивленью,
Что так она лелеет свой цветок, -
А он разросся, как по мановенью
Волшебному; и братьям невдомек,
Как этакий пустяк в одно мгновенье
Ее от юных помыслов отвлек -
Не только от забав, но и от скуки
Все длящейся томительной разлуки.
LIX
465 Решили братья к тайне ключ найти -
Пусть только Изабелла отлучится.
Но деву голод не томил почти,
А в церковь лишь зайдя, она, как птица,
Домой летела, чтобы взаперти
На базилик волной волос пролиться
И вкруг него любовно хлопотать,
Как вкруг птенца в гнезде хлопочет мать.
LX
473 И все же братья, улучив мгновенье,
Цветок украли и среди корней
Увидели - вот им вознагражденье! -
Лицо Лоренцо. Пусть с теченьем дней
Его избороздила зелень тленья -
Они его узнали, и скорей
Прочь из родной Флоренции в изгнанье -
На них угрюмо рдело злодеянье!
LXI
481 Печаль, смирись и взоры опусти;
О Музыка, дохни на нас забвеньем;
В другое время, Эхо, прилети
Нас леденить летейским дуновеньем!
И ты, дух скорби, своего "Прости!"
Не пой, хотя ей, сломленной мученьем,
Зачем бесцельно бремя дней влачить?
Цветок похищен - не для чего жить.
LXII
489 Поверх вещей, лишенных смысла, мимо
Она глядела, плача о цветке.
Глухой смешок звучал невыносимо
В ее осиротевшем голоске,
Когда она, увидев пилигрима,
Взывала: "Ты, живущий вдалеке!
Не знаешь ли, кто так жесток душою,
Что базилик мой разлучил со мною?"
LXIII
497 И вот зачахла, умерла она
С навек застывшей на устах мольбою.
Флоренция была поражена
Ее любовью и ее судьбою,
Что в грустной песне запечатлена.
Пускай века проходят чередою,
Но все поют: "Кто так жесток душой,
Что базилик мой разлучил со мной?"