Дивье Поле

Полуденный колодец

Я чуть не расхохоталась в голос, глядя на лицо Емельяна, когда он просьбу мою услышал, насчет того, чтобы пустить в ход свои примочки, которые огненные змеи с женщинами обычно проделывают.
Ой-ой, смотрите-ка на него, замялся возле почек и сразу отговорки придумывать. Нет, ну понятно, что не хочет при мне свои профессиональные приемчики демонстрировать, но сейчас-то для дела надо.
И вовсе не дите девица эта, а вполне себе возраста согласия. Она и над своей судьбой уже задумывается, раз вон как из женской солидарности подвывает. А под этим соусом мы хоть что-то полезное можем узнать.
Смотрела я, как Емельян девицу медом потчует, и шевельнулось во мне до жути неприятное чувство. Вспомнился вкус этого меда и как я... Может, зачарованный этот мед и на всех девиц так действует? Или все же не в нем дело, а во мне?
Тряхнула я головой, прогоняя несвоевременные мысли.
И пока вела нас девица окольной дорожкой к княжеским хоромам, узнали мы, что и Святозар прибыл в княжеские владения, чтобы в честном состязании за руку и сердце Прекрасы участвовать. Только княжна об этом не знает, сидит себе в высоком тереме и сохнет от тоски. Возле дверей там дружина выставлена и никого к Прекрасе не пускает, кроме строгих мамок да нянек, приставленных самим князем. Вспомнился мне мультик «Летучий корабль», там царевна Забава замуж за того пообещалась выйти, кто этот самый корабль построит, а здешняя страдалица, значит, просто сидит и горе мыкает, пока за нее ее же судьбу решают. Нет бы придумала свои условия.
Я тихонько коснулась руки Емельяна.
- Емель, а ты бы мог летучий корабль построить? - спрашиваю мечтательно, а сама в небо смотрю.


- Верхотура это не самое страшное, - отозвалась я тихонько. - А вот как нам туда пробраться через стражников да мамок этих, которые глаз с княжны не спускают.

- Давай, - кивнула я. - Нам бы для начала в подклеть попасть (и откуда я слово такое знаю?) Там прислуга живет, а еще там кладовые и чуланы всякие. Может, с помощью ключей раздобудем где одежку подходящую, чтобы в толпе потеряться.
Тут пришла мне в голову мысль одна. Окинула я Емельяна с ног до головы.
- Емель, а может нам тебя в стражника княжеского переодеть? Если найти шмотки подходящие не удастся, тогда того... надо одного стражника как-то из строя вывести и его одежду позаимствовать, - понесло меня невесть куда. - И кто-то же княжне еду носит, кто-то ее, может, развлекает, чтобы она там грибами от тоски не поросла. И есть же еще эти, ну рукодельницы, белошвейки всякие.
Бурный поток моих мыслей прервало появление дородной тетки, оказавшейся ключницей Марфой. У этой тетки ключи разве что дракон отобрать мог, да и то после смертного боя, в котором неизвестно еще кто бы победил. Даже Емельян на мгновение оторопел, оглядывая ключницу. А потом с ходу меня в те самые вышивальщицы и записал.

То есть, сидеть мне теперь в светлице с другими девицами и под Лучинушку княжеские панталоны вышивать? Ладно. Почему бы и нет. В жизни надо все попробовать.

Провозгласив себя мастером на все руки, а по совместительству записавшись в мои законные мужья, Емельян одарил матерую тетку серьгами, которые откуда не возьмись появились в его руке. Интересно, откуда он их взял? Что за серьги такие? Чьи? Всенепременно выясню, только чуток позже. Я хмуро посмотрела на "мужа", томно поглядывавшего на Марфу. И почему-то вспомнилось мне о толстенной игле, что была воткнута в моток ниток в моей котомке.

Вот так и попали мы в подклеть. Определили нас на постой в комнатуху с крошечным оконцем под потолком, с маленькой закопченной печкой и узкой лежанкой. Марфа распорядилась нам не мешкать и поскорее делами заниматься - мне в светлицу отправляться, Емельяну - во двор по хозяйству- и, окинув нас напоследок недобрым взглядом, удалилась.
Я присела на краешек лежанки, огляделась с тоской.
- Умыться бы для начала, - проговорила устало. - И как мы с тобой будем в терем пробираться, если нас сейчас по разным углам расставят?
Одно хорошо - в хоромы княжеские мы попали и в каком тереме Прекраса засела узнали.

Полуденный колодец-терем

Прошли мы с Ольгой долгий путь. И попутчики у нас новые появились, вместе к терему княжему отправились. То вниз в колодец, то напрямик по равнине.

Я то мыслю в том же направлении, но поглядел на попутчицу свою, и подумал: отпущу её сейчас в непонятное место одну, кто знает, что и кто там. А я, пока на плече нёс её, привязался. И глаза её, искры метающие, и щёки, от гнева раскрасневшееся.
А тут и новый знакомый мысли мои выразил:

Я кивнул.
- Верно говоришь, Емельян. Кто знает, что в энтом тереме поджидает наших девиц. И заступиться за них некому.
Ольга руку враз на кнут свой положила, молнии из глаз посыпались. Молвила о том, что сами за себя постоять могут. Залюбовался я. Огонь-дева. Может, постоять за себя и может, да не хотелось мне признаваться, что боязно мне от себя Ольгу отпускать, ибо мОлодца покрасивей меня встретит - не такого медведя, а в одеяниях красивых, со сладкими речами, с богатыми дарами. И забудет меня девица. Нет, решил я, не отпущу. Взял Ольгу вырывающуюся под руку и повёл в иную сторону от терема.

Утренний колодец. Обрыв над деревней

От неожиданности я так расчувствовалась, что чуть не расплакалась. Ишь, мурлыкает, а все равно заботится. Только интересный такой: он, значит, в мертвую деревню потащится, а я тут поседею от переживаний, пока буду метаться по краю оврага и всматриваться в черные остовы домов. Я же себе таких ужасов понапридумываю, каких и в помине нет. Может оно там, внизу, и не так страшно все. И вообще…
Я обхватила Филимона руками и, уткнувшись носом ему в грудь, пробормотала:
- А если без меня вы там не справитесь? Зачем-то же нас всех сюда закинули. Зачем-то Емельяна с Любавой куда-то в другое место отправили, а нас с Велимиром и Радой – сюда. Нет, мне тоже надо идти. Для меня там не так уж и опасно должно быть. Я змеей могу перекидываться. Что нежить поганая змее сделает?
«Да и среди умертвий наверняка все больше мужики, а их я не боюсь», - подумала я, но вслух эту фразу произносить не стала. Но тут меня озарила другая мысль: «Ну, умертвия, допустим, от Жар-птицы разбегутся, а кикиморы-то? Кикиморы же не нежить, они рядом с людьми всегда жили».
Я отлепилась от Филимона, и начала вслух рассуждать:
- Там кикиморы. Они живут в домах и дворовых постройках. А нам надобно пошукать по дворам, нет ли где муки. Без муки пирогов не напечешь. Нам нужен амбар какой-то, наверное. Если все живое в деревеньке умерло, тогда ни мышей, ни червей, ни прочей гадости в припасах завестись не могло… Может, и осталось что-то, если хорошо схоронили. Но кикиморы же не пустят нас в амбар!
И тут «память» зазовки услужливо подсунула мне картинку: деревенские девки, весело перекликиваясь, ищут на берегу речки камушки с дырочкой, чтобы кикиморы кур не давили. Если судить по обрывкам доносящихся до меня фраз, кикимора не заходит в курятник, когда над дверью висит «куриный бог».
- Филимон, а у тебя какие-нибудь шнурки-завязки есть? Оберег от кикимор – «куриный бог», ты в лесу мне как раз такие камушки показывал. Если на шею надеть, не должны нас тронуть кикиморы-то…

Полуденный колодец. Терем. Подклеть.

А моя Любавушка оказалась романтичной натурой. Ее вопрос просто таки вогнал меня в тупик.

Ответить я не успел тогда, но вопрос меня реально озадачил и почему-то не отпускал. К чему ей корабль, да еще летучий? Мы же вроде с ней на симуляторе полета летали. Мало? Надо будет в ее экстремальных желаниях как-то разобраться и понять.


Выделенная нам коморка была просто крохотной. Ни стать, ни повернуться, но зато мы тут были одни.
-Ого, да тутока печь! – искренне восхитился я увиденного раритету.

-Любавушка, что ж ты пригорюнилась, душа моя? Аль обиду держишь, что неспросившись мужем твоим назвался? Не серчай, золотая моя. Не рви мне душу своею тоскою, - взмолился я, запоздало осознав, что Любавушку могла обидеть моя импровизация.

-Так не стоит и волноваться, Любавушка. Я споро за водой колодезной сбегаю, ты и заскучать не успеешь. А еще у Марфы за свежую одёжу поспрошаю. Негоже нам в старой ходить, - быстро придумал я себе повод ретироваться из комнаты. – А за остальное не тужись. Главное, что мы вместе, а уж как к княжне попасть придумаем. А в том, что ее дружинники денно и ночно стерегут большой беды нету. Имеются в моей в котомочке эликсиры всякие, найдем какое средство сонливое и подольем дружинникам в брагу, - подмигнул я непривычно серьезней Любаве, и поспешил скрыться с глаз. Пусть посидит, чуть успокоиться, и может гроза минет.

Марфа к моим желаниям отнеслась без особого одобрения, но с пониманием. И одежу чистую добротную дала. Даже на смену выделила по лишней вещи каждому. И ведро с деревянным ковшом выделала.
Сходив к колодцу за водой, и поболтав с местными девчушками-щебетушками, да оборвав у частокола кустик полевой ромашки для букета Любавушке, я вернулся как настоящий добытчик гордый собой в наше теперешнее пристанище, которое за мое отсутствие удивительным образом преобразилось и стало как будто уютней.
-Любавушка-солнышко мое ясное, прости меня дурака, коли что не так, - решил я на всякий случай еще и прощение поросить. Ну чтобы уже наверняка подобрела.

Утренний колодец

Обняла его Елисава и ни за что не захотела пропустить всю развлекуху в виде деревни с мертвяками.
Наклонился к ней нелюб и поцеловал. Короткий вышел поцелуй, не время и не место было для большего. "И почему она все твердит о яде да слабости? Силу он дает и уверенность", - думал Филимон.

Порылся у себя в мешке, достал моток бечевки, записки прикреплял к флаконам, чтоб в нужный момент не перепутать яд с противоядием, и смастерил обереги. "Видимо к своим навыкам надо еще ясновидение приписать", - покачал головой Фил, ему эти камни еще тогда в глаза прыгнули.
- Ну, Макошь, не подведи, - с этими словами надел себе и Елисаве камни.
- Не такой я тебе подарок мечтал сделать, - улыбнулся он девушке.

Спустились они в сумрачный овраг, чем дальше шел, тем отчетливее становилось ощущение, что спускается в вязкую трясину. Дышал через раз, только присутствие Елисавы спасало, посмотрит в ее сторону, да на феникса взглянет - легче становится. Добрались до первого дома: безмолвные стоят избы с распахнутыми настежь дверями, где в проемах тьма чернильная клубится. Ни за какие коврижки Филимон туда бы не сунулся, но помнит он, что нужно им зерно поискать для пира. Заглянули они в первый сарай с наполовину разобранной крышей. Пусто, хоть шаром покати. Хотел Филимон дальше идти смотреть, да Елисава за рукав подергала, указала на закрытую крышку подпола, которую закрывала сгнившая солома. Тишина стояла вокруг, аж в ушах звенело, и старались они не разговаривать друг с другом, все больше жестами да взглядами общались. Жар-птиц сел на балку, Елисава в дверях осталась, а Филимон ухватился за крышку, попытался поднять. Доски разбухли, никак не хотели из пазов подниматься. Поискал, чтобы на рычаг сгодилось, нет ничего, все растащено. Подивился даже. Умертвиям уже ничего не надо, а поди ж таки, не побрезговали. Что же делать? Девушка на пороге уже нетерпеливо с ноги на ногу переступает, поглядывает вопросительно. И тут его осенило. Соляная кислота. Где-то она у него завалялась. Ага, нашел. Полил он доски щедро, не жалея. Хорошо, что не лиственница попалась, а липа, быстрее дело пойдет. Пришлось подождать, с энной попытки удалось таки выбить ногой доску, затем подалась и вся крышка.
Нырнул в затхлый погреб, уговаривая всех небесных богов, чтобы нашлись припасы с первой попытки. И наверно мольбы неофита достигли их ушей и пришлись по нраву, так как нашлось зерно, грязное, но мышами не попорченное и не сгнившее. Только чудом мог объяснить подобную находку Фил. Но дареному коню в зубы не смотрят, так что не рассуждая больше, принялся набирать в мешок, сколько мог унести.
Долго провозился Филимон, тишину мертвой деревни прорезал вой, переходящий в хохот. Вихрем взлетел Фил по ступенькам наверх, не забыв прихватить мешок. А к ним со всех сторон подступало проклятие этой деревни. Мертвецы со страшными лицами, полупрозрачные призраки в мерцающих саванах, какие-то мерзкие сгорбленные старушенции. Не знал что страшнее: злые, прищуренные взгляды или голые черепа с провалами вместо глаз. И все это выло, хохотало, кривлялось, тянуло руки. У Фила мороз по коже продрал когтистой лапой.
Схватил за руку Елисаву, на плечо закинул припасы и, откуда только силы взялись, припустил со всех ног от сарая. Бежали они с девушкой по деревенской улице, над ними феникс кружил, освещая дорогу, и заметил Филимон, что куда доставал свет от перьев жар-птицы, там умертвия старались не появляться, прятались в тени. А вот на неряшливых бабулек золотая птичка не произвела впечатления. Цеплялись они за одежду, хватали за ноги, пока не увидели на шее путников оберега. Тут же заверещали мерзкие существа, да стороны брызнули. И вой стоял вокруг них такой, что будь у Фила еще пара рук, обязательно зажал бы уши.

Пробегая мимо большого терема, Филимон уловил запах готовящейся еды и затормозил. Похоже здесь обосновались их товарищи по несчастью, то есть заданию. Заколотил в дверь:
- Открывай, свои пришли. Фил, Елка и компания.
Ответа не последовало, нелюб разбежался, да плечом дверь высадил. Не удержался на ногах, вместе с досками внутрь терема загремел.
Жар-птица под крышу взлетела да осветила всю залу пиршественную.

Полуденный колодец

Темно и тихо в каморке, шума и суеты совсем не слышно. Едва я на краешек лежанки присела, как усталость навалилась, глаза стали слипаться и в сон без удержу потянуло.
На миг показалось, что я снова в поезде и еду куда-то далеко...

Голос Емельяна прогнал дрему, я встрепенулась, зевнула украдкой.
- Какую обиду? О чем ты? - удивилась его словам. - Все хорошо, нет у меня обиды на тебя. Да и с чего бы ей быть? Ты мне ничего плохого не сделал.
Все во мне потянулось к Емельяну, захотелось почувствовать его ближе, погладить по щеке, прикоснуться к губам кончиками пальцев и своими губами...
Но, наверное, голос у меня прозвучал совсем не бодро, не убедительно, потому что засуетился вдруг Емельян, будто стало ему неловко от чего-то, и поспешил он уйти.

- Хорошо, - согласилась я.
Умывание холодной водой очень было бы кстати сейчас. Голову остудить.

Он говорил, я слушала старательно, но при словах о средстве сонливом снова зевнула, словно на меня оно уже подействовало.
Емельян ушел, а я прилегла на лежанку, поджав коленки, свернулась калачиком и, кажется, провалилась в сон. Отключилась на время, мне даже сон успел присниться: мы стояли с Игнатом посреди просторного поля и смотрели на расцветающий в небе салют. Только у Игната были длинные волосы, перехваченные сзади кожаным шнуром, а на мне платье надето, похожее на русский сарафан. Сроду таких не носила. И один залп салюта оказался таким громким, что я проснулась и распахнула глаза, не сразу поняв, где нахожусь...
Поднялась, взглянула в крохотное оконце, едва пропускавшее снаружи свет: на улице время перевалило далеко за полдень, скоро сумерки наступят. И значит, надо нам поторапливаться выбираться отсюда.
Покопалась в своей котомке, достала оттуда чистую тряпицу, оторвала от нее кусок и постелила его на грубо сколоченный табурет, стоящий в изголовье лежанки, а сверху разложила оставшиеся у меня веточки мяты, источавшие сильный пряно-свежий аромат. Бодрящий, чистый запах сразу же наполнил комнатушку, освежив голову и прогнав сон и уныние.
Тут дверь в каморку открылась, и вошел Емельян. С ведром колодезной воды, ковшом и с букетиком ромашек.

- Перестань, не за что мне тебя прощать. Или я не знаю чего? - прищурилась, глядя на него. Он так смешно моргнул, словно мальчишка растерянный. А ресницы у него, я только заметила, длинные, густые, и темные. - Ромашки-то мне?
Я протянула руку, взяла букетик. Поднесла к лицу, вдыхая запах цветов.
- Спасибо. И за воду спасибо, и за одежку чистую.
Я достала оставшийся обрывочек ткани, разорвала его пополам - как раз нам обоим хватит, чтобы лицо и руки утереть.
- Емель, думаю я, что сейчас переоденусь и пойду в светлицу, где девушки собираются и рукодельничают. Посижу там немного, послушаю, о чем говорят. Может, разузнаю, что полезное, - заговорила я, раскладывая на лежанке чистую одежду.
- Ты выйди, я умыться хочу, и переодеться, - сказала Емельяну, стараясь на него не смотреть. - Только не уходи далеко, ладно? Постой возле двери, пожалуйста.
Что происходит? Он прощение все время просит, я от смущения готова сквозь землю провалиться.
Емельян безмолвно поставил на пол ведро, ковш на печку положил, и вышел, прикрыв за собой дверь. Я принялась торопливо раздеваться, время на время поглядывая на запертую дверь. Мне и хотелось, чтобы она открылась и Емельян вошел, и боялась я этого.
И снова в каморке так тихо стало, что слышно было только мое дыхание. Я стянула рубашку, зачерпнула воды из ведра ковшиком и замерла, ругая себя на чем свет стоит - куда же я воду-то лить буду? Не на пол же.
Прикрывшись руками, подошла к двери и тихонько позвала:
- Емель... А воду куда лить? Посмотри там посудину какую и дай мне.

...Умывание и переодевание это в тесной темной клетушке оказалось испытанием, почище прежних. Холодная колодезная вода освежила, запах мяты голову прочистил, и вскоре я сидела в уголке в светелке вместе с десятком девиц и слушала их сплетни да перешептывания. Все разговоры только о том и были, что о несчастной Прекрасе да о Святозаре. Да еще о долюшке женской, подчиненной чужой воле, а не велениям собственного сердца.
Среди всего этого перемалывания одного и того же узнала я, что у дверей покоев княжны по двое стражников стерегут, а меняются они утром, в обед и вечером. Сейчас вот только сменились, да трапезничать пошли. Следующие на смену придут как совсем стемнеет, а перед этим поужинают плотно.
Отложила я рукоделие, выскользнула из светлицы и поспешила на поиски Емельяна, сообщить ему, что узнала.

Наверное, прямо сейчас она ворожила. Может, в этом ее сила? Как ему дано умение летать, так Рада может зелья приворотные варить, чтобы ему разума и воли лишить.
— Если обратно вернемся, со мной уйдешь оттуда.
Он не спрашивал. Он не мог спрашивать, рискуя, что в ответ получит отказ. Гораздо легче было заставить, подчинить, не дать ей права выбора. Да что же в ней такого, что у него помутнение случилось?! От пара, взвивающегося над котелком, волосы Рады влажными сделались, несколько прядей к щекам и лбу прилипли. Словно разгорячена она была… Звезды в тонком венце лукаво мигали, ожерелье на тонкой шее переливалось. Неудержимой волной Велимира затопило дикое возбуждение.

Ее прикосновение сотворило что-то с ним. Подчинило, лишило разума, поработило. Ему больше ничего не нужно было: только Рада.
— А там, в реальности? Я тебе не нужен буду?
Руки запутались в ее волосах. Не подчиняясь самому себе, Велимир вдруг сжал в кулаке блестящие волосы и дернул Раду на себя. Она не удержалась и упала ему на колени. Велимир понимал, что делает Раде больно, но не мог остановиться.
— Здесь со мной можно развлечься, а там я для тебя не подхожу? Слишком глупый?
Он впился в ее губы грубым болезненным поцелуем, кусая, врываясь языком в горячий влажный рот.
— А знаешь что? Мне плевать… Можешь пользоваться мной, сколько захочешь.
И ему действительно стало все равно. Руки быстро сдирали с Рады платье, стаскивали ткань с плеч. Пусть, пусть сейчас развлечется с ним, если для реальности он ей не подходит. Все что угодно, лишь бы получить ее себе. На краткий миг, на пару минут…
Велимир стянул вниз платье, обнажая бледную идеальную грудь. Руки тут же переместились на ноги, задирая длинный подол. Платье сбилось на талии. Ладно, ему и этого хватит, чтобы добраться до нее. Оставив в покое сладкие губы, Велимир наклонился, вбирая в рот набухший сосок. Надавливая языком и сжимая губами, он наслаждался горячей бархатистостью ее кожи. Когда сосок отвердел, Вилимир втянул его в рот, сжал губами и отпустил. Он наклонился ко второй груди, лаская так же грубо и быстро. Пальцы нашли влажный сосок. Пока зубы легко прикусывали тугую вершинку, пальцы сжимали другой, слегка покручивая и оттягивая. Он хотел слышать стоны Рады, ее крики. Чтобы билась в его объятиях, сходила с ума.
Язык играл с другим соском, то резко ударяя, то нежно поглаживая. Кое-как собрав силы, Велимир оторвался от груди Рады, коснулся пальцами ее губ, проникая внутрь. Хрипло приказал:
— Оближи.
Он едва не сошел с ума от одного только вида: его пальцы погружающиеся в рот Рады, скользящие между ее губ туда и обратно.
Когда нежный язык смочил кожу, он убрал руку от ее рта, опасаясь, что больше не выдержит. Широко разведя ее ноги в стороны, Велимир нежно коснулся набухшего клитора, провел по нему несколько раз пальцем, обводя по кругу. Она была горячей. Очень горячей. Слишком… Такой влажной… Потом он попробует ее на вкус. Обязательно. Но сначала утолит жажду, которая съедала изнутри. Ускоряя темп, Велимир ласкал Раду, поглаживая клитор. То нежно, едва касаясь, то все быстрее. Снова обхватив губами влажный покрасневший сосок, одновременно зажав между пальцев набухшие складки плоти, провел сверху вниз, чуть оттягивая… Она была горячей. Чересчур. Сжигала его. Влажной, как он хотел. Нежной. Даже его фантазии там, в баре, не могли сравниться с реальностью. Или с вымыслом. Велимир окончательно потерялся в обжигающем сумасшествии. Рада обладала чем-то неведомым. Чем-то, что лишало его рассудка, сводило с ума, заставляя желать одного: ее.
_________________

Утренний колодец

Что за диво? Вроде едой в тереме пахнет, должны тут быть Велимир с Радой, да только на грохот, с которым они ввалились в избу, никто не отозвался. Раздумывать было некогда, с воем за ними неслись обитатели проклятой деревни. Не достать им было Фила с Елисавой, но навредить вполне могли бы. Феникс светил исправно, так что духам да призракам ходу в терем не было, а вот кикиморы полезли моментально. Вытолкнув пару особо активных, начал скорее приставлять дверь к косяку, да скамьей ее подпирать. Посмотрел, держится.
Бросился к ведру, вода там плескалась, начал руки с остервенением мыть, до какой гадости пришлось дотрагиваться.

Наконец обратили они с Елисавой внимание на дальный угол, где печь стояла и откуда запахи пищи доносились. Фил потянул носом, похлебка похоже вот-вот переварится, да и дичь начала подгорать. Куда ж парень с дивчиной подевались, уж не утащили ли их кикиморы?

Пара вполне недвусмысленно была занята друг другом. У Фила аж глаза засветились.
Бросив на пол свою поклажу, нырнул с головой в котомку, где была его травка. Блин, сколько всего сверху всякой всячины накидал. Наконец, на самом дне обнаружил. Белену.
С Емельяном не получилось, на этих потренируется.

И широким жестом раскидал ее вокруг милующейся парочки.

Что спрашивал он у нее? Какие ответы на вопросы свои получить хотел? Почему ответить не давал, как-будто говорил себе, что неважно все ему?

Не успела она ему ответить, как начал Велимир ласкать ее. Никто и никогда так не касался Рады, никому того позволено не было. И думать о том, что будет, когда они обратно вернутся, некогда было. Не стало никого вокруг, даже место это, что таким страшным поначалу казалось, уже не пугало. Где та пара, что с ними здесь оказалась, была, неважным стало, только Велимир был ей нужен. Со всеми жестокими словами и помыслами его. Весь он…

Рада громко стонала, когда он ласкал там, где до него никто и никогда ее не касался. Не ведала, что сделать, чтобы удовольствие ему доставить, но хотела попросить, чтобы он научил ее. Через ткань одежды трогала Велимира несмело, все больше разгорячаясь по мере того, что он с ней делал. И целовала его в ответ, как он это делал, вкусом его упиваясь.

В ней что-то первобытное появлялось от того, что он делал, отдать ему всю себя хотелось. Зарождающаяся внизу живота сладость огнем пылала, Рада сама терлась о пальцы Велимира, боясь, что он остановится, но умолять была готова, чтобы продолжал.

Колдовство с ней Велимир творил, как и она с ним. Не слышала она и не видела, что теперь не одни они, да и видеть не желала. Все с ним другим становилось, другие кудесы не властны над ними были. Вздрогнув, застонала Рада, губы Велимира целуя, чувствуя себя рядом с ним себя настоящей. Красивой. И спали чары все, что раньше власть над ней имели. И никакая белена не страшна ей была. Когда сказке конец приходит, добро всегда над злом превыше становится.

Уткнувшись лбом в плечо Велимира, Рада застонала.

- И ты мной пользоваться можешь, сколько захочешь.

В губы ему выдохнула, а сама снова зарделась. Все равно ей должно быть, если их вместе застали! Не будет она больше ни скромной, ни несмелой.

- Мы яства приготовили. Горячие, - заправив прядь волос за ухо, Рада поднялась с Велимира и к очагу отошла. - Пора накрывать на стол, да место это покидать.

И она принялась хлопотать, снова лицо пряча. Не от стыда вовсе. Чтобы не видели, какое счастье на нем отражается вместе со сполохами от огня.

Вот жеш! Знала ведь, как шёпот интимный на мужиков действует. Сама часто его применяла на деле, а тут когда на себе почувствовала, аж опять в самых явных местах всё затвердело.
- То есть, думаешь, стоит хозяйство своё в королеве поморозить, чтобы всё получилось? Эххх... на что только ради дела ни пойдёшь! Кто только отогревать потом будет? Ладно, бегите в комнаты другие, а я пошёл красотой своей и обаянием королеву удерживать.
В общем, долго ли коротко, стала я ледяную Яру убалтывать. Ах, мол, какая вы вся такая из себя! Да цвет вам такой к лицу. И белый то нынче во всех коллекциях и модных домах в тренде. Сама её убалтываю и тесню в сторону трона королевского. Усадила, сверху нависла. Красивая... Жаль только ледяная такая. Ну, девчонки, ваш выход. Пора нам из этого царства льда домой выбираться...

Полуденный колодец. Терем. Каморка.

Гроза не миновала.

И ромашки не помогли. Но боюсь, что без них было бы еще хуже.

Цветы приняла, но за дверь выставила. Типа застеснялась. Нет, ну что за детский сад? Стою тут как школьник. Вон девчонки мимо идут и хихикают. Дожился.

Красота! Она что вообще из меня веревки вить решила? И все из-за какой-то ерунды! Нет, ну милая так дело не пойдет.
Попросил у кухонных бадью поменьше. Девчонки там веселые, смешливые и отзывчивые.

Занес в коморку нашу, а она там в чем мать родила стоит, глазки опустила, тряпочкой прикрывается. Нет, я сперва обалдел от такой картины, а потом решил, что это видимо такая женская тактика. Почувствовала, что перегнула палку и теперь вот так извиняется и меня соблазняет. Ну, уж нет Любавушка, теперь вот сиди тут, плескайся в водичке и думай о своем поведении. До вечера думай, а там уж посмотрим, может и прощу. Не знаю еще.

Ничего ей не сказал, а просто вышел снова за дверь, хоть в душе и праздновал уже победу, наслаждаясь ее быстрой капитуляцией. Ох, теперь бы самому до вечера дотерпеть. Но скучать мне было некогда. Марфа живо взяла меня в оборот, и если бы не чуткие девчонки с кухни, то погиб бы я от голодной смерти, надорвавшись на тяжелой физической работе.

Ближе к вечеру, когда натаскав гору дров, и заполнив все чаны на кухне водой колодезной, я доедал честно отработанный кусок румяной кулебяки с сочной зайчатинкой, и запивал все это дело кваском березовым, вбежала к нам в коморку запыхавшаяся Любавушка.

Румянец ей определенно шел, как и чуть растрепавшаяся коса, да немного сбившееся дыхание, от которого ее грудь так маняще поднималась и опускалась, что я сперва даже не понял, что она тараторит. Уж очень зрелище было будоражащее. А может еще и в девках дело, которые на реке белье стирали, да так высоко юбки подтыкали, что никакого воображения было не нужно. Меня к ним послали белье чистое забрать, так я там так умаялся под всеми этими взглядами, да смешочками, будто не белье сухое носил, а вагоны со щебнем разгружал.
В общем, изголодался я по женской ласке.

А Любавушка оттараторила свое и стоит вся такая радостная, гордая собой и такая близкая.
-Ох, и умничка же ты моя, - обнял я ее и поцеловал. – Пирожок хочешь? С капусткою? Поди ни крошки во рту не держала, птичка ты моя.
Любавушка от пирожка отказалась, их там, оказывается, тоже кормили.

-Вот и славненько, - кивнул я, убирая пирожок обратно в корзинку с провизией. – А давай-ка, Любавушка, спать ложиться. Дружинники то наши никуды не посбегают, я с ними поутру погутарю. - Подсадил я удивленную Любаву на теплую лежанку, да сапожки ее начал один за другим неспешна снимать, при этом смотрел я исключительно ей в глаза. А там уже любопытство разгоралось.
– Я, Любавушка, давеча знакомство с этими дружинниками заимел. Ребяты они с пониманием. Поладили мы. Побраталися. Ну и сбрызнули все бражкой, как водится, - расшнуровал я на груди ее платье льняное с вышивкой затейливой и стащил его с нее через голову. Осталась она в одной нижней рубахе тонкой. Коленки под себя подтянула, руками обняла и наблюдает за мной из-под своих длиннющих ресниц.
Ну, наблюдай-наблюдай.
Я сделал шаг назад, руки размял, рубаху через голову стащил, разулся медленно, и, повернувшись к ней спиной, плеснул на себя водицы студеной из ковшика. Очень хорошо мозги прочищает. Шикарное средство! Затем, не оборачиваясь, штаны широкие вместе с исподним стащил и свечу единственную задул. Мне-то с моим звериным зрением свет лишний не нужен, а ей темнота все ощущения ярче сделает.
Ох, и планов же у меня на тебя Любавушка, ох и планов.

На лежанку я забрался аккуратно, и зашептал ей тихо, чтобы не испугать:
-Любавушка, жена моя желанная. Птичка ты моя звонкая. Истосковался я по тебе, истомился весь. Не гони.
И накрыл ее своим телом прижимая к лежанке, да так, что пискнула она от неожиданности. Но я отступать не собирался, да и спешить собственно тоже.
-Шшш, мышка моя. Не пищи, а то дружина сбежится. А нам соглядаи не нужны, - зашептал я ей в самое ушко. Потом отстранился и лизнул маленькую раковинку. А затем принялся гладить ее, поверх тонкой рубахи. К коже не касался умышленно, разжигая ее фантазию. И пока руки вели свою игру, мои губы целовали через ткань ее плечики, шейку тонкую лебяжью, животик мягонький, да грудки крепенькие с острыми бусинками-сосочками, которых я умышленно не касался. Пока не касался.
И вот когда дыхание ее сбилось, а тело начало льнуть ко мне, желая большего, я изловчился и нырнул ей под подол, задранный. И уж там жадно впился поцелуем в развилку между ее стройных ножек. Содрогнулась Любавушка всем телом, и ахнула. Извиваться подо мною начала точно змейка речная. Нет, милая, змей тут один и это я.

Оторвавшись от своего поцелуя, я сдернул с нее рубаху мешающую, и накрыл ее губы жаждущие и стонущие жарким требовательным поцелуем. Ответила она пылко, обняла меня, крепко к себе прижимая. Ногами оплела накрепко. Крепко-то крепко, да вот только рука моя уже нашла ее жаркое местечко, и пальцы проникли во влажное лоно. Любава замерла на мгновение, видимо прислушиваясь к новым ощущениями, а потом застонала, когда мои пальцы начали свою игру.
Первый ее оргазм был несильным. Я успел поймать ее вскрик губами. Наслаждаясь тем, как ее тело содрогается подо мной. Я привстал и аккуратно медленно вошел в податливое жаркое тело. И о Боже как же это было хорошо!
А дальше все было невероятно. Она ласковая, нежная, и жаркая одновременно. Требовательная и робкая, и вся моя. Не помню сколько раз мы вместе взлетали к звездам, и рассыпались мириадами искорок. Но уснули мы точно далеко за полночь.

Утром я проснулся первым. Не знаю, вроде и вот только упал без сил, а уже и глаза до первых петухов открыл. В нашем оконце было еще темно, и шорохов во дворе слышно не было, да и в тереме тихо.

Любавушка тихо спала на моей груди, при этом забавно морщила носик. Красавица моя, утомилась за ночь. Ну, ничего. Сейчас я тебя родная разбужу.
А что мне одному не спать? И в одиночестве петухов первых дожидаться.
Поцеловал я губки чуть припухшие, да аккуратно раздвинул их языком и вовнутрь проник. А сам тем временем принялся бедра ее оглаживать, да тереться о нее всем телом, точно кот мартовский. Проснулась моя красавица, проснулась и в игру включилась. Сама дружка моего своей ручкой нащупала, сама в себя направила. Ах, золотая ты моя, понятливая.
Я на спину перевернулся, так чтобы Любава сверху оказалась. Моя наездница не растерялась, косу растрепавшуюся через плечо перекинула, подмигнула лукаво и начал свой томительно медленный дразнящий танец. То привстанет, то бедрами крутанет, а то выпустит меня из своих жарких оков, либо напротив вберет в себя всего, да сожмет сильно. И так это было хорошо и правильно, неспешно так, нежно, что по-другому, и быть не могло. Она была идеальна для меня. А я был создан для нее.

С первыми петухами, мы уже с Любавушкой крались к палатам княжеским. Где вскоре должна была заступить новая смена дружины. Я знал, что там будет Михал и Лихав. Вчера они допоздна на скотном дворе рубились в карты, да кулачные бои устраивали. Михал просадил половину месячного жалования и напился с горя, а Лихав вышел в победители и также напился, но уже от радости. В общем, я решил, что от студеного огуречного рассола они отказаться не смогут.
Я на себя должен был взять дружинников, а Любавушка тем временем прошмыгнуть к княжеской дочке. И поговорить с ней пока няньки не пришли ее будить да умывать, и в новые платья наряжать.

УТРЕННИЙ СУМРАК.


Ее стоны сводили с ума. Прикосновения доводили до безумства. Горячее дыхание ласкало его кожу. Нежные губы отвечали на каждый поцелуй, даже грубый и болезненный. Он хотел ее. Пуще всего на свете. Хотел получать ее поцелую, касания, стоны и крики. Хотел, чтобы она сходила с ума так же, как он. Грудь Рады покраснела от его ласк и влажно блестела. На коже начали проступать алые следы от его пальцев.

— Ты теперь моя…
В помещении кто-то был. Насыщенный запах трав щекотал ноздри. Но все перебивал аромат кожи Рады, испарина на ее теле блестела так, словно вся она была покрыта звездами. Странный запах начал развеиваться.
Пальцы пробежали по выступающему позвоночнику. Ее кожа была невероятной на ощупь. Шум половиц привлек внимание.
Лениво Велимир повернул голову: на пороге стояли недавние знакомые. Взгляд Филимона фанатично блестел. В руках щепотка какой-то пыли. Такая же рассыпана по полу вокруг Велимира и Рады. Ну да… Конечно. Извечные дела Нелюба.
Прикрыв Раду собой от глазеющего пройдохи, Велимир следил, как она оправляет платье и не торопясь поднимается с его колен. Ее плавные соблазнительные движения завораживали.

Велимир вытянул ноги вперед и лениво поворошил дровишки, над которыми кипело жаркое.
— Сначала приберите тут! – Он кивнул на рассыпанные по полу травы. – А то мало ли, призраки беспорядок не любят. Метла там.
Он указал в темный угол, где покрытая паутиной стояла допотопная метла.
Поднявшись на ноги, Велимир подошел к Раде сзади и обнял ее, пока она расставляла ставцы.
_________________

ДИВЬЕ ПОЛЕ

Над Дивьем полем всегда одно только время суток - утро светлое, вечная розовоперстая заря. Никто из смертных в это место попасть не может, ведь не дано человеку надолго задерживаться в одном каком-то времени.
Но вам, добрые люди, открылся сегодня путь в чудесное место.
Так сделайте то, зачем пришли сюда. Расстилайте на поле основу полотна, сверху кладите перекрестье, добавляйте оставшиеся элементы и смотрите что будет.

Вышла на небо сама Дива, Дивия, Богиня Зари. Взмахнула она своим розовым покрывалом, взметнулись ее рыжие кудри и разгорелись небеса от рассветного зарева ярче яркого. Как коснулся удивительный свет разложенных на земле предметов, так вспыхнули они ярко, обрисовав контур оберега и исчезли без следа.

Ожила основа - ожила земля. Разлились на ней моря и океаны, выросли горы, зацвели деревья, трава и цветы.
Ожило перекрестье - побежали по земле полноводные реки да ручьи, обозначились дороги - дальние и близкие, узкие и широкие, старые и новые.
Добавили четыре элемента - подул ветер, вспыхнул огонь, зашумели дожди, земля наполнилась плодородной силой.
Почуяли это все звери и птицы, рыбы и насекомые. Почуяли это все боги и люди. И восстановилось равновесие.

Спасибо вам, люди добрые, за вашу службу. Отправляйтесь теперь в ваш мир и будьте счастливы.
Никто отсутствия вашего не заметил, но сами вы все будете знать и помнить. И берегите то, что обрели здесь, помните то, чему научились.
А кто не желает помнить, только подумайте об этом, и сотрутся из вашей памяти все приключения, а вы заживете как прежде.
Но со всеми вами останется благословение Макоши. Будет оно помогать вам каждый день в делах ваших. Пусть будет у всех вас в жизни достаток, и пусть каждое дело ваше спорится. И не поддавайтесь печалям, знайте, что за ними придет радость.

А если кто пожелает остаться, в благодарность за ваш подвиг дарует вам Макошь свое покровительство и наградит долголетием и богатством, да таким, что хватит земли купить, дом построить, хозяйством обзавестись, детей, внуков да правнуков вырастить. Да еще и останется добра на десять поколений вперед безбедной жизни.
Здесь все самое настоящее, вы в этом уже убедились)

Снежные покои


Вспомнила Варя после слов этих директора своего, да как хвалил он за преданность работе. Наверняка оценил бы такое Касьяново рвение.

– Что мне в тебе нравится, так это ответственный подход к делу! Только вот морозить и не морозить – это ты сам решай, по ситуации. Когда еще шанс выпадет роман такой завести… снежный. Да и не замерзнешь. Вот, глазки ее ледяные пылают-то как, когда на тебя она смотрит. Еще жарко будет.

А сама в сторонку тихонько отошла, чтобы перед этим взглядом горячим Королевы Снежной не мельтешить. Касьян речи велиречивые завел, а она Сеню с Иларией окликнула, да бегом из покоев. Успеть бы им дворец обойти, да тайны его разгадать, пока Яра не опомнилась.

Задержись, времечко. Пусть слушает она Касьяна, да остальные очаруют ее так, чтобы с места сдвинуться не смогла, пока не сделаем мы все, для чего прибыли сюда. Ни шагу чтобы не сделала и никому из нас вреда не нанесла.

"Как же много комнат здесь", – подумала. Хорошо хоть не так холодно на бегу, да и приноровилась к скользкому полу, чтобы не упасть и ход не замедлить.

А в конце коридора – лестница крутая, наверх уходит, а там другие покои. Еще тише, еще холоднее стало вокруг. Будто нет ни одной живой души. Лишь зеркала серебряные на стенах, искрятся, манят, чтобы заглянули в них. Интересно, Андерсена тоже сюда на экскурсию водили, прежде чем он историю Снежной королевы писать взялся?

Тряхнула головой Варвара, да глаза в сторону отвела. Кто знает, к чему это привести может. Их и так вон в чужие тела поместили, а если, как в сказке, еще и множить начнут после того, как отражение свое увидят, тогда совсем беда. Лучше не рисковать.

А наверху – еще одна дверца. Расписана узорами вычурными, ковер из снега пушистого перед ней лежит. Не иначе как для гостей дорогих предназначены покои эти.

Дернула Варя ручку на себя, и оказалась в огромной комнате. А в самом центре ее – скульптура ледяная в кресле роскошном, что на трон царский похоже.
Да только пригляделась и поняла, что никакая не скульптура то, – юноша настоящий. Тот, чье имя в плаче ветра слышалось. Пленник Яры – девы ледяной. Филат.

Изумился он, гостей незваных увидев, так, что слова вымолвить не может. Лишь смотрит глазами синими-синими, как небо в жгучий мороз. Да и сам, похоже, тем же морозом скован, отчего пошевелиться не может. Шагнула Варвара к нему, за руку взяла, а пальцы у него до того холодные, словно и неживой уже. Кажется, в анатомичке и то у экспонатов кожа теплее.

– Вставай! – рассердилась на него за такую податливость и покорность Яре. – Мужик ты, или статуя ледяная? Герда твоя наверняка заждалась уже.

Нахмурил брови Филат, да промелькнуло что-то в глазах его, будто вспомнить старался.
– Герда? – а голос скрипучий, словно простуженный. Но ничего, как раз это легко лечится. Отогреется он, да отвара трав целебных попробует, голос прежний и вернется. А вот с памятью сложнее: никак не поймет, в чем дело. – Кто такая Герда?

Вздохнула Варя, сетуя на память мужскую короткую. Тут не обошлось, конечно, без колдовства Яры, но разве можно любимых своих забывать? Хоть и от холода?
– Не помнишь? Я бы на ее месте устроила бы тебе… головомойку. И лучше в баньке, да жару поболе подкинула бы. И веником бы так отходила, чтобы больше никакая Яра подойти и близко не могла!

Пока хлопал Филат недоуменно ресницами, инеем покрытыми, подошла к окну, и шторы тяжелые раздвинула. Все светлее будет, хоть и нет солнца в этом странном месте. А потом, повинуясь порыву внезапному, забралась на подоконник, чтобы до засова оконного добраться. Хоть и высоко он был, но получилось у нее. Распахнула окно – и ворвался в покои ветер вьюгой снежной. И не тихий уже, каким прежде показался, – воет, завывает, нарастая с каждым мгновеньем. Кружит снежным облаком вокруг Филата. А у того словно лед растаял в глазах, и капли по щекам побежали, и румянец проступил на лице бледном.

– Где ты, Пелагия? – ну вот, и травы не понадобятся, – Варя даже не признала в этом звонком голосе его прежний хриплый тон. – Я чувствую тебя, но не вижу! Где ты?

– Не иначе, как и тут проделки Яры, – проговорила, оборачиваясь к девушкам – спутницам своим. – Куда она могла Пелагию запрятать?

Утренний колодец. Проклятая деревня

На самом деле, в проклятой деревне было страшно. Очень страшно. Я всячески храбрилась, но без Филимона наверняка растерялась бы и точно сгинула тут. Мне повезло, что он сумел со всем справиться без моей помощи. Вот не зря я сразу поняла, что он самый сильный!

Только когда Филимон припер выбитую дверь тяжелой скамьей, я начала хоть что-то соображать. Поспешно стянув с шеи оберег, я привязала его к гвоздочку, торчащему из дверной створки. Кикиморы тут же утихли и в дверь колотиться перестали. Настороженно прислушавшись к происходящему за дверью, я уловила какие-то стоны.
«Филимон ранен», - молнией полыхнула в голове мысль. Резко обернувшись, я увидела, что Филимон яростно отмывает руки. Выглядел он вполне целым и стонов не издавал. А откуда ж звуки-то доносятся?
Почти одновременно мы повернулись к дальнему углу комнаты, и тут я снова испытала все прелести раздвоения личности, потому что при виде милующейся парочки зазовка пришла в буйный восторг и немедленно пожелала дать несколько ценных советов, а петербурженка дико смутилась. «Ну, нифига ж себе, круче, чем на видеороликах в интернете», - подумала я, зажав рот руками, чтобы не брякнуть чего-нибудь вслух.
По счастью, все быстро закончилось, но мне все равно было как-то не по себе… Неловко… Хотя и весело. Весело… хотя и неловко… Блин, когда же уже обе мои натуры придут к согласию.
А вот Велимир с Радой, кажется, никакой неловкости не испытывали. Даже о хозяйственных заботах сразу вспомнили.


И в этот миг раздался странный клекот. Прикрыв глаза рукой, я попыталась взглянуть на Жар-птицу и мне показалось, что он… смеется!
Жар-птица заговорщицки подмигнул мне, взмахнул хвостом, и изба преобразилась, как по мановению волшебной палочки: пропали пыль, паутина, сор и грязь. Стены стали светлыми, окна – прозрачными, дверь – целой, а на широком столе сами собой появились блюда с ароматно пахнущими пирогами и различные емкости, явно издающие хмельной дух.
- Это все настоящее? – с восторгом спросила я у Жар-птицы.
Он в ответ лишь важно склонил голову.
- Ой, спасибо, Птицушко, без тебя бы мы еще долго не справились, - радостно захлопала я в ладоши. – А пирог Хозяину леса отнесешь? Он ведь тебя вызволил! А нам, кажется, обратно в лес уже дороги нет.
Жар-птица вновь склонил голову.
- А какой тут со щавелем? – немедленно поинтересовалась я. Филимон принюхался и уверенно указал на один из пирогов. Я подхватила указанное печево и протянула Жар-птице. Как только его когти сомкнулись на пироге, дверь тихонько отворилась, и через порог шагнул давешний старичок, на глазах оборотившийся добрым молодцем.
- Благодарствуем, люди добрые! – отвесил он нам всем низкий поклон. – Избавили от лиха лютого! Идемте, провожу я вас до околицы.
Я помахала вслед улетающему Жар-птице, счастливо улыбнулась Филимону и привычно взяла его за руку.
«Ты самый лучший на свете!» - хотелось мне сказать, но я решила поберечь всякие откровения до более удобного момента.

А вскоре мы уже стояли на Дивьем поле…