Унтерменшен (ИЛР, 18+)

iri-na:

Невероятно зацепила Ваша история! И до чего же нравится, КАК Вы ее рассказываете! И конечно же, очень-очень хочется продолжения и ... хеппи-энда) Ну а почему бы и нет)

...

Сарагоса:

Ирина, продолжение будет! Хэппи-энд - не знаю... Посмотрим. Спасибо большое!

...

Сарагоса:

 » 57. Унтерменш

2

В третье воскресенье октября хоронили Хессе. Мы с Фрицем с глубоким сожалением выслушали фрау Мюллер, что Хессе скончался спустя некоторое время после нашего визита. После кладбища выпили в солдатском кафе. Вспомнили старину Хельмута, Родериана, счастливчика Бенно, Йо, вспомнили наши шумные попойки. Казалось, это было в другой жизни. Из всей нашей компании мы остались вдвоем с Фрицем. На душе было паршиво... Еще Фриц порекомендовал ломбард, где не задают лишних вопросов. Впрочем, несмотря на то, что смерть Хессе не вызвала подозрений, я решил попридержать драгоценности.

Пока болтали в кафе, погода испортилась. Откуда-то набежали тучи, поднялся ветер и пошел дождь. А зонт я не захватил. Дрянная шутка состояла в том, что, пока я добрался до дома, небо снова стало ясным.

— Заснула что ли? — спросил я Алесю, когда зашел в дом.

Она поспешила снять с меня насквозь промокший плащ и сообщила, что у нас "гость".

Я решил, что черт в очередной раз принес Алекса — барон частенько в последнее время заглядывал «справится о моем здоровье». Потому не спешил. Поднялся в комнату, переоделся, вытер волосы, глотнул коньяка, чтобы согреться, и только потом спустился в гостиную.

Чарли пила кофе. Увидав меня, она протянула руку в ажурной перчатке для поцелуя.

— Как твое самочувствие? Слышала, ты заболел? — спросила Чарли.

— Немного. Нервы, — ответил я.

— Да, соболезную... К сожалению, я смогла вырваться на похороны. Дела... Этот авианалет! Чудо, что меня не затронул. Ателье курицы Хенненбер, говорят, разметало, как карточный домик. Надо же, даже снаряд янки не пролетел мимо такого дерьма. Подобное притягивает подобное. Жаль, что муженьком моим побрезговал. Вот это была бы удача! Ха-ха!..

Чарли зашлась каким-то нездоровым смехом. Она была необыкновенно веселой, глаза блестели, язык немного заплетался. Мы переглянулись с Алесей. Она жестом показала, что "гостья навеселе".

— Чарли, чем обязаны? — спросил я.

— Да, к делу. У меня есть шикарное платье, — сказала она. — Клиентка отказалась. Что-то там личное… В моих интересах продать это платье как можно быстрее. Ведь чем дольше вещь в продаже, тем меньше его цена. Это уже не эксклюзив, не новинка. Выход? Я предлагаю купить его вам за какие-то… смешные полторы тысячи.

Чарли улыбнулась широко, как на рекламном плакате. Я же едва не подавился кофе.

— Повторяю! Это экстаз, а не платье. Ткань, кружево ручной работы, отделка жемчугом. Месяц работы моих лучших мастериц, — Чарли повернулась к Алесе и, как бы по секрету, приложила ладонь ко рту и шепнула: — Не обращай внимания, милая, он и со мной был таким скрягой... Тебе самой оно нравится? То на витрине, для балерины.

— Да, оно очень красивое, — подтвердила Алеся. Правда с таким видом, словно знала об этом платье больше, чем рассказала Чарли.

— Спасибо за предложение, но Алис голая не ходит, — сказал я.

— То есть? — насторожилась Чарли. — А в чем она пойдет под венец? Насколько мне известно, свадебного платья у вас пока нет.

"Черт! Помолвка..." — наконец я понял, о каком платье идет речь, и повторил:

— Спасибо. Мы подумаем.

— Что думать? Его даже подгонять не придется. Как для нее сшито, — Чарли посмотрела внимательно на Алесю, словно снимая мерку. — Где телефон? Впрочем, не нужно…

Она достала блокнот, что-то записала, вырвала листок и отдала Алесе.

— Быстро в ателье. Отдашь это Паулине и заберешь платье. Примеришь здесь при мне. Лео, ты должен его увидеть! Увидишь его на своей девочке, и сомнений не останется, что я отдаю роскошное платье за гроши! Ну к кому вы еще пойдете? К Агнессе? Ты бы видел ее поставщиков! Контрабандисты. В магазин готового платья? В забегаловку мадам Лу-лу? Да в таких оборках ходила к алтарю моя бабуля! И, к слову, Лу-лу тоже подняла цены!

— Сейчас не лучшее время для свадьбы. Да и плохая примета, видеть невесту в свадебном платье, — возразила Алеся и посмотрела на меня, требуя вмешаться. — Не так ли, Харди?

— Слышать ничего не хочу! — раздраженно вскинула руки Чарли. — Вам наоборот нужно пожениться как можно скорее, пока еще что-нибудь не стряслось! Так что не теряй времени. Я с водителем, доберешься с комфортом. Там как раз ткань привезли и два заказа для тебя, заодно заберёшь. Иди. А мы пока с Леонхардом обсудим финансовую сторону…

Алеся недовольно кольнула меня глазами и забрала листок. Работа есть работа. И, честно говоря, мне даже стало интересно, какое же платье стоило, как мои два месяца службы?



— ...С каких пор ты обзавелась водителем? — спросил я, когда Алеся. Надо было чем-то занять время.

— Месяц назад, когда съехала в кювет за городом. — Чарли достала небольшую фляжку из сумочки. Глотнула, поморщилась. — Дорога после дождя скользкая. Занесло...

Я усмехнулся. Сильно сомневался, что дело было только в дороге.

Тем временем Чарли села поудобнее, закинула ногу на ногу и попросила закурить. Я щелкнул зажигалкой — Чарли закрыла глаза и выдохнула так томно, будто от обычной затяжки получила сексуальное удовольствие.

— А ведь я уезжаю... Свершилось! Он мой, контракт! Шарлотта Линд едет в Берлин! Прощай захолустье, здравствуй столица миллиона! Я уже помещение приглядела. Ты рад за меня? — игриво понизила голос Чарли и, вытянув ногу, погладила мою ногу красной туфелькой.

— Конечно. Поздравляю, — ответил я.

— Хорст болтал, ты тоже переезжаешь? Уволил слуг, продаешь дом. С мебелью? За сколько? Или устроишь аукцион?

— Зачем тебе, если ты уезжаешь?

— Мне не нужен. Но я знаю, кто мог бы заинтересоваться, — Чарли огляделась. — Может покажешь дом, пока ждем? Должна я иметь представление, что собираюсь рекомендовать.

Я согласился. Почему нет? Среди знакомых Чарли было много состоятельных людей. Но водить экскурсию не собирался. Назвал примерную стоимость, вкратце рассказал о планировке. Первый этаж Чарли знала, поэтому мы сразу поднялись на второй. Возле моей комнаты Чарли вдруг закатила глаза и прижалась к стене. Я спросил, все ли с ней в порядке.

— Голова что-то закружилась. Здесь душно... — сказала она.

Я провел ее в комнату и помог сесть в кресло, предложил воды. Но Чарли попросила принести ее сумочку, в ней были какие-то таблетки.

Когда вернулся, Чарли лежала в кровати. Она откинула одеяло и улыбнулась. Надо отдать должное, даже для человека без "головокружения" разделась она довольно резво.

— Нашла время... Одевайся, дура, — сказал я. Терпеть не мог такие номера.

— Не бойся, она ничего не узнает. Я не собираюсь срывать твою свадьбу, львенок. Я просто очень соскучилась, — простонала Чарли, раздвинула колени и положила руку себе между ног на рыжий островок волос. Она ласкала себя и постанывала.

Я бросил на кровать ее сумку и вышел из спальни в кабинет. Едва прикрыл за собой дверь, как появилась Алеся. Не нашел ничего лучше, как спросить: где платье? Неужели она так быстро приехала? Но Алеся кинулась к двери и распахнула ее настежь.

Дальнейшее походило больше на сцену из низкопробного водевиля...



Любимый абсент сыграл с бедняжкой-Чарли злую шутку. Этим я объяснил то, с какой легкостью Алесе удалось протащить ее за волосы через весь дом и, как нашкодившую кошку, вышвырнуть на улицу — голой, на прохладный октябрьский ветер. Следом полетели вещи и туфли.

Я схватил Алесю и запер в столовой. Чарли наоборот, впустил в дом. Чтобы остановить поток грязной, почти солдатской ругани, проклятий и угроз, я влил ей в глотку пойло из ее же фляжки и велел одеваться, затем проводил до машины. Шоферу объяснил просто - фрау перебрала, и нужно отвезти ее домой. Он довольно обыденно кивнул. Вероятно, такое состояние хозяйки не было для него чем-то новым.



...Алесю тоже трясло, но не от истерики. Она была похожа на разъяренную фурию. Никогда бы не подумал, что у нее темперамент, похуже, чем у какой-нибудь взбешенной итальянки.

— Ну, и какой дьявол в тебя вселился? Что ты устроила? — спросил я.

— Я устроила?! — набросилась она. — Значит я забралась голышом в койку к чужому мужчине в чужом доме?!

— Черт возьми, да она пьяна, не заметила?

— Заметила! Как она смотрела на тебя тоже заметила. А ты — хорош, даже слова не сказал, когда она выгнала меня! Хотел остаться с ней наедине?

— Ты все равно бы поехала за заказом, но вечером. А Чарли предложила подвезти, — я закрыл лицо ладонью, — Иисус, Мария... Я показывал дом, потом ей стало плохо, она попросила принести таблетки. Пока ходил, разделась и залезла в кровать. Я сказал ей одеваться и все! У нас ничего не было!

— Не было, потому что я вернулась с полпути. Как чувствовала!

— Вернулась и устроила этот дикий цирк. Потеряла работу. Выставила себя истеричкой. Нажила врага. Это триумф! — зааплодировал я.

— А тебе больше нравятся такие потаскухи, как она?! — от ее крика начинало давить виски.

— Какая тебе разница, кто мне нравится? Ты же со мной из-за обстоятельств, которые сильнее тебя, — боевой настрой мгновенно улетучился. Алеся заткнулась. — Да-да, я все слышал. Вы болтали так "тихо", что не оставили мне выбора. Но я не устраиваю допрос, о каком незабываемом поцелуе тебе говорил барон.

— Это вышло случайно. Он сам...

— Мне плевать, — перебил ее я. — Я о другом. Завтра ты пойдешь к Чарли и извинишься. Вряд ли она примет тебя обратно, но, быть может, хотя бы обойдется без полиции.

— Никуда я не пойду, — Алеся скрестила руки на груди. Она еще упрямилась!

— Побежишь! С высунутым языком! — повысил голос я. — Потому что мне сейчас не нужны с тобой проблемы! Черт, почему ты такая? Где ты, там непременно какое-то дерьмо!.. — я подошёл к окну, достал сигарету, щёлкнул зажигалкой и добавил в сторону: — Прав Фриц, только на одно вы все и годитесь. Пеплом поля удобрять.

Тишина была долгой. Я обернулся — Алеся пристально смотрела на меня.

— Что ты сказал?.. — медленно произнесла она. — А для чего годен ты? Воспитанный уберменш, который рыгает после обеда... Образец чистоплотности — рубашки каждый день меняет. А пот и табак можно забрызгать французским одеколоном! Главное, чтобы сапоги и бляшка на ремне сияли, и щеки гладко выбриты! — Алеся зло усмехнулась. — Эстет, который позирует, сидя с автоматом на свинье или кривляется, натянув на себя женский сарафан... Путает Шуберта с Шубартом, но читает "Фелькишер", а стол забит картами, сигаретами и похабными картинками. Элита. Лоэнгрин!..

Я курил, сжимая скулы, смотрел в окно. Ничего, пусть выблюет свою желчь! Но Алеся дернула меня за плечо, развернув к себе. Искрила глазами, как неисправная проводка.

— Я думала, ты запутался. Тебя запутали чепухой о расовом превосходстве, но нет. Тебе это нравится! Быть выше, не прилагая никаких усилий, только по праву крови! Веди себя, как последний мерзавец, грабь, убивай, обманывай, — все оправдано, все позволено, если правильный череп! Ведь ты так и не извинился за ночь, когда ворвался ко мне, когда ударил после вечеринки. Зачем? Это не для уберменш. Для тебя любовь - это подарить французские чулки и провести ночь. Ты хоть раз спросил, какие цветы я люблю, кто моя семья, как я жила до войны? Ты даже не спросил, когда мой настоящий день рождения... Тебе это неинтересно. Тебе ничего не интересно, кроме низменных удовольствий. Гордишься, что немец, а отними у тебя паспорт рейхсдойче и твою поганую форму с черепом, что останется? Животное, у которого есть инстинкт самосохранения и размножения, не более того!.. И у тебя язык поворачивается решать, кому жить, кто на что годен? Сверхчеловек... Ты человеком-то стань!

Я хотел ответить, но Алеся заговорила снова.

— И не напоминай, что я в долгу перед твоей семьей! Я заплатила сполна. Отработала каждый пфенниг! Хотя не рвалась сюда, а попала в твой Фатерланд потому что пнули сапогом и загнали в вагон! Убираю, стираю, берусь за любую работу в ателье, чтобы у тебя к ужину была телятина, а на обед отбивные с вином, — Алеся горько улыбнулась. — А оказывается, я для тебя источник проблем... Так отпусти меня. Даю слово, что больше никогда не попрошу ни твоей защиты, ни твоей помощи!

— Неужели? Так уверена в бароне? — спросил я, затушив окурок. — А говоришь, что не потаскуха. Была немецкой подстилкой, теперь австрийской...

Я не договорил — получил звонкую пощечину.

— Подлец!.. — проскрежетала Алеся. — Я же любила тебя, Харди. Как я тебя любила! С первой встречи, когда ты поцеловал мне руку... А теперь я ненавижу тебя. Ненавижу!


Она убежала. Я подошёл к зеркалу на стене. Щека была красной и горела от, казалось бы, хрупкой ладони.

— Вот и всë, — сказал я своему отражению. Закрыл глаза и прислонился лбом к холодной поверхности стекла...

...

Сарагоса:

 » 58. Унтерменш

3

После ссоры мы не разговаривали несколько дней и почти не виделись. Алеся не выходила из своей комнаты даже шить — Чарли, естественно, уволила ее, правда этим и ограничилась. Наверное, решила не поднимать скандал с судебным разбирательством перед отъездом.

О том, что нужно, я сообщал Алесе письмом. Так я написал, что больше не нуждаюсь в ее стряпне. Кто знает, что было на уме у скифской ведьмы? Хотела же она отравить Хессе. Вдруг теперь и мне "подсолит" жаркое или свой проклятый русский пирог? Впрочем, остальные обязанности — следить за домом и моими вещами — я за ней оставил в полном объеме, потому что тратиться на прислугу не входило сейчас в мои финансовые планы. К тому же домой я приходил разве что спать. И то не всегда.

***

...Гиль и Тешнер вскинули руки в вялом приветствии.

— Пусто, криминалькомиссар, — пробормотал Тешнер. Хотя по их мрачным физиономиям я без пояснений понял, что источник запеленгованного ночью радиосигнала олухи не нашли.

— Сигнал не с Марса взялся, — ответил я.

— Мы обыскали каждый дом, каждую квартиру, каждый подвал и каждый чердак...

— Значит, вы и ваши ищейки — никуда не годные болваны, Гель, — сказал я, подойдя к нему. — Радиопередатчик — не булавка. Неужели так трудно найти его в обозначенном квадрате? Сложно, или нет?

— Нет, криминалькомиссар, — пробормотал Гель.

— Вам, Тешнер? — я посмотрел на второго идиота. Он, как и его приятель, стоял, уставившись тупым взглядом в пол.

— Мы найдем. Дайте время...

— Что найдете?! Мне нужен радист. Радист! Который наверняка уже сбежал из города за то время, что вы яйца чесали! Болваны... — выругался я, закурил и подошел к карте с отметками той зоны, где засекли работу передатчика.

К черту! Они ушли, это было ясно даже идиоту. Оказались быстрее, а может очень хорошо легли на дно. Скорее всего, кто-то им в этом помог.

— Значит так, — сказал я. — Оцепление не снимать. Еще раз обнюхать каждый угол. Опросить всех. Кто-то должен был что-то видеть или слышать. Тешнер, выясните, за последний месяц были ли здесь еще сигналы. Гель, проверьте, нет ли в этом районе бывших коммунистов, монархистов, студентов и прочих ненадежных... При малейшем подозрении — сразу сюда. Делайте, что хотите, мне нужен радист. Иначе я вам головы поснимаю вместе с погонами! Ясно?

— Яволь, — шаркнул подошвой Гель и вскинул руку.



Естественно, от Мозера я получил разнос за нерасторопность своих подчинённых. Он брызгал слюной, как бешеный пес. Напомнил, что я должен забыть о своем "особом статусе", "убрать с физиономии офицерскую спесь" и начать работать. В противном случае я получу пинка под зад.

На обратном пути проходил мимо приемной отца — на двери больше не значилось его имя. Я отвернулся и ускорил шаг. В одном шелудивый мудак Мозер был прав — "особого статуса" у меня больше не было, приходилось это признать...

Вернувшись к себе в кабинет, я открыл сейф, чтобы убрать бумаги, и вдруг заметил рядом с паспортом Алеси пузырек морфия. Когда-то я оставил его про запас и забыл.

Я почувствовал прилив возбуждения, как будто нашел на дороге кошелек, набитый деньгами. В последнее время столько всего произошло, что эта крошечная стеклянная бутылочка казалась спасением. Но мне пришлось ее спрятать снова, потому что кто-то постучал в дверь.

— Добрый вечер, — поприветствовал меня Шторх. — Вы не взяли свежий служебный вестник, — он положил на стол газетный листок. — Однако, главная новость здесь не напечатана. Слышали?

— Про Штефана? Да, жаль, — ответил я. Решил, что речь идет о его младшем брате, военном враче, который застрелился, узнав, что от него ушла невеста. Молокосос, нашел время выпустить мозги! С июля в Сталинграде творился сущий ад, и врачей не хватало.

— Нет, — интригующе протянул Шторх, наклонился вперед и тихо сказал: — Кого-то из Берлина назначили на место вашего отца. Вуаля!

— Как? А Мозер? — удивился я.

Шторх довольно развел руками, будто только что выполнил эффектный трюк.

Я рассмеялся. Новость подняла мне настроение, и я предложил Шторху промочить горло. Он охотно согласился и сел.

— ...А ведь все были уверены, что должность у него в кармане, — продолжил Шторх, смакуя коньяк маленькими глотками, как микстуру. — Ваш отец уважал и ценил Мозера, но вряд ли хотел бы видеть его на своем месте. Мозер из тех людей, которые хороши как исполнители, но которым не следует давать власть. Скольких хороших полицейских он выжил. Только на моей памяти таких с десяток наберётся. Иногда из-за ерунды... Вы, наверное, заметили, как изменилось его отношение к вам в последнее время? Сказать почему?

— Почему?

— На похоронах Вольф Хольц-Баумерт и его семья сидели рядом с вами, не так ли? Мозеру не понравилось, что офицер гестапо находился в компании офицера абвера, еще и столичного. А что ему не нравится, может стоить карьеры. Не удивляйтесь, если заметите за собой «хвост». Мозер любит контроль.

— Бред... — ответил я. Был наслышан о грызне между РСХА и военной разведкой, но Мозер в самом деле псих, если то, что сказал Шторх, было правдой.

— Ну, он очень ревностно относится к своей работе. Кроме работы у него ничего нет. Даже семьи, за исключением престарелой матери. Как любящий сын он навещает ее каждое воскресенье в доме престарелых. Да, в эти выходные ему не удастся порадовать старушку карьерными успехами... Кстати, о карьере. Поговаривают, что вы собираетесь вернуться в армию? Так, может быть, вам стоит перевестись в свой прежний отдел? Спокойно доработайте. Контрразведка — та еще головная боль. Тем более сейчас. Берлинское начальство, новая метла, знаете ли...

— Я уже думал об этом, — вздохнул я. — Но, честно говоря, не хочу что-то предпринимать, пока не буду уверен...

— Правильно, — Шторх задумался, оттопырив нижнюю губу, и вдруг увидел фотографию на моем столе, достал очки: — О, ваша невеста? Кажется, она пела летом в ателье на Пауль-Лагард?

Я кивнул. Шторх прищурился.

— Знаете, Леонхард, до недавнего времени про вас ходили неприятные слухи. Молодой офицер, видный и не женатый. Лакомый кусочек! Но вы никого из наших курочек не одарили вниманием. Женщины такого не прощают. Вот и поползли слухи. Теперь понимаю, в чем дело… — сказал Шторх, рассматривая снимок. — Вы счастливый человек, Леонхард.

Я невольно ухмыльнулся. За два месяца я потерял отца и мать, пристрелил любимую собаку, а Мозер считает меня предателем и угрожал выкинуть меня со службы…

— Да, счастливчик, — заключил я и допил коньяк. Шторх замахал рукой:

— О, извините, Леонхард. Я имел ввиду, что вам принадлежит сердце этой принцессы. Простите, друг мой, я не хотел.

— Все хорошо, — успокоил его я и, подумав, спросил: — Скажите, Шторх, ваша жена знает о вашей любовнице?

Шторх смутился, услышав напоминание о давней истории, наделавшей столько шума. Но я не собирался зубоскалить. Было не то настроение.

— Честно говоря, я не знаю. Возможно, догадывается, но смирилась, — ответил он. — Мне не хотелось бы, чтобы она знала. Не хочу причинять ей боль. Она замечательная женщина, я люблю ее. А почему вы спрашиваете?.. А-а-а! В Берлине увлеклись местной фиалкой, и теперь мюнхенская роза показала вам свои шипы? — с улыбкой предположил Шторх.

— Можно и так сказать, — ответил я.

— Нашли о чем грустить. Подарки, извинения, цветы. А если не поможет, напомните ей о ее маленьком приключении здесь, — улыбнулся Шторх. — Ваша пташка же была у нас? Сдави глотку, и медленно отпусти. Забыли? Ничего нового. Там, — он указал за окно, — всë, как здесь. Отрезвите свою строптивицу. Если, конечно, вам действительно нужна эта девушка. Я видел мельком, но вроде бы дочь берлинского начальника, как и этот коньяк — очень даже ничего, — подмигнул Шторх. — Может быть, вам стоит присмотреться, какой кролик пожирнее?



...Старый лис как в воду глядел. Буквально вчера я получил надушенное письмо от Ильзе. Она писала в дружеском тоне, интересовалась, идут ли приготовления к свадьбе, беспокоилась о моем здоровье и сообщала, что отец приглашает меня с невестой в Берлин на годовщину Мюнхенского Путча, девятого ноября. Теперь я был почти уверен, что письма Ильзе, изменившийся тон Хольц-Баумерта и все взгляды и кивки его жены, — всё это было связано.

Только взглянув на роскошный берлинский особняк семьи Хольц-Баумерт можно было с уверенностью утверждать, Ильзе — очень аппетитный "жирный кролик". Добавить предложение Хольц-Баумерта. Безусловно, военная разведка мне была ближе, чем это осточертевшее гестапо. Ведь еще весной, вернувшись из госпиталя я хотел поступить на службу именно в абвер. Да и последний разговор с отцом, когда он сказал, что хотел бы знать, что я здоров и счастлив, его выражение лица стояли у меня перед глазами...

Если так, то оставалось решить только одну проблему.

Именно проблему — свою привязанность к русской девке я уже не воспринимал иначе. Так бывает, я наигрался, но выкинуть или отдать надоевшую игрушку было жаль. Я даже не убрал ее фотографию со своего стола. Алеся вышла очень удачно, улыбалась. Было и приятно, и больно вспоминать тот короткий период, когда я был счастлив.

В тоже время я понимал, что все кончено. Разбитую чашку не склеить. Я потерял ее. Конечно, я мог запереть ее в комнате, привязать к кровати и навещать время от времени — что-то вроде солдатского "матраса", только для одного. Но это было сложно, учитывая мои планы относительно Ильзе и переезда в Берлин.

Словом, пока было слишком много эмоций, чтобы предпринять какое-либо разумное решение, и я оставил все как есть.

***

Я вернулся домой позже обычного — поужинал в кафе, выпил пива. Должно быть, Алеся увидела меня в окно и встретила в холле.

— Мне надо поговорить с тобой, — с порога сказала она. Вид у нее был нездоровый, лицо бледное. Она прижимала ко рту носовой платок.

— А мне — раздеться и отдохнуть, — ответил я и предложил встретиться у меня в кабинете через час.

Вместо ответа Алеся вдруг принюхалась — крылья ее носа дрогнули:

— У тебя новый одеколон? — спросила она.

— Нет, — ответил я.

Алеся поморщилась, уткнулась в платок и ушла. Я по инерции принюхался к себе и вспомнил, что перед кафе забежал подстричься. Наверное, меня надушили в парикмахерской. Даже не думал, что аромат настолько сильный.

Час спустя она была у меня, не захотела сесть и сразу заявила:

— Я хочу уехать. Верни мне мой паспорт. Пожалуйста.

Это было не то, что я хотел от нее услышать, но...

— Уехать? А как же Россия? — спросил я. — Наше соглашение? Так понимаю, паспорт тебе нужен не для того, чтобы вернуться домой?

— Прекрати издеваться. Какое соглашение? Ты с самого начала не собирался ничего выполнять. Скажешь, не так, и дашь очередное слово немецкого офицера? — проговорила она, сверкая глазами.

— Я скажу, что вина того, кто обманул, вряд ли больше вины того, кто поверил, — ответил я и постучал пальцами по столу, размышляя. — Хорошо, но... паспорт у меня в служебном сейфе. Я заберу его только завтра...

— Завтра так завтра, — согласилась она и вышла. В дверях обернулась и тихо добавила: — Спасибо...

...

Сарагоса:

 » 59. Унтерменш

4

В своих докладах и Тешнер, и Гель упоминали одно и то же имя Флорентины Хайзе с той разницей, что в первом случае речь шла об ее отце, Йоахиме Хайзе – коммунисте, который даже после запрета в Германии коммунистической партии вел внепартийную работу, пока его не арестовали. Во втором — об обувной мастерской, где Флори работала. Мастерская находилась в квадрате, где был засвечен сигнал. Интересно, что комнаты на втором этаже этого здания снимал Хорст, и теперь чета Майер переехала жить туда.

Это не было простым совпадением. Особенно, если учесть показания фрау Диссель — ассистентки берлинского фотографа. Когда месяц назад ее поймали с передатчиком на вокзале, она назвала мюнхенский адрес именно семьи Хайзе.

Да, похоже, в прошлый раз я промахнулся. Тогда меня подкупил тот факт, что брат Флори сражался в рядах вермахта. Теперь я сделал запрос и узнал, что Клаус Хайзе — как и его отец, был коммунистом, но потом встал на путь исправления, был мобилизован на восток, где был неоднократно замечен в лояльном отношении к местному населению. Месяц назад он пропал без вести. Есть подозрения, что он сдался. Все-таки, бывших коммунистов не бывает.

Однако я сомневался, что какая-то девчонка из Гартельсхаузена водит за нос гестапо. Нет, здесь действовал кто-то более хитрый, умный, более хладнокровный.

Такой, как ее муж.

Как резко Хорст тогда осадил ее, когда она прибежала к нему, испуганная и в слезах. Потом ловко провел меня, рассказав историю про аборт. А я был так раздосадован ссорой с Алесей, что проглотил ложь и на остальное закрыл глаза. Нет, факты кричали, что эту парочку нужно брать.

Впрочем, все было не так просто. Не потому, что Хорст был хорошим знакомым, моим и моей семьи. В конце концов, прошло много времени, и с тех пор, как я вернулся с войны, наше общение ограничивалось совместной игрой в карамболь. Был на венчании? Там была добрая половина Мюнхена. С моей стороны это был скорее визит вежливости.

Нет. Дело было в другом. В досье Хорста говорилось, что, как журналист, он был на хорошем счету в издательстве, имел награды и личное знакомство с Вильгельмом Вайсом. А значит, я не мог ошибиться. Мозер не простил бы, если бы ему вдруг пришлось отвечать за арест журналиста главного печатного органа НСДАП, газеты которого выходили тиражом более миллиона экземпляров.

Но тот же Мозер упрекнул меня в "некомпетентности", а значит, поймать этого дьявола было для меня делом чести. И чем больше я размышлял, тем сильнее чувствовал, что взял верный след. Да, статьи Хорста идеологически безупречны. Но он мог ловко менять маски. В убеждениях был непостоянен, зато азарт, адреналин, погоня за острыми ощущения вполне в его характере.

Обыск и допрос расставили бы все по своим местам — ведь превентивные аресты еще никто не запрещал. Но, подумав, я решил действовать осторожнее...

***

Мне удалось получить личное разрешение начальства на выходной. Наверное, уплывшая из-под носа должность вернула Мозера на землю. А может, мне просто повезло.

Алеся мыла в кухне полы. Я подозвал ее и отдал паспорт. Она быстро вытерла руки о передник, забрала его и с недоверием пролистала. Убедившись, что я не обманул, поблагодарила. В ответ я сообщил, что выполнил ее просьбу и хотел бы, чтобы она сделала то же самое. Я планировал навестить Хорста и Флори завтра вечером, и хотел, чтобы она составила мне компанию. После этого она может свободна.



Около семи вечера мы подошли к двухэтажному дому по Рëммерштрассе. Хорст открыл дверь и просиял:

— Старина! Сколько лет, сколько зим. Я думал, ты не читаешь мои письма и забыл обо мне!

— Тебя трудно забыть, — улыбнулся я и отдал ему бутылку вина. — Не думал, что ты ограничишься медовым месяцем и не продлишь его хотя бы до полугода. Фрау Майер, вы очаровательны, — я поцеловал Флори руку. Она приветливо улыбнулась, явно польщенная своим новым статусом и новой фамилией. Но еще больше обрадовалась, увидев Алесю, и сразу же увлекла ее болтовней.

Хорст еще раз обнял меня, похлопал по спине и пригласил в комнату, где был накрыт стол и звучала музыка.



...В доме наконец-то появилась хозяйка — это было сразу заметно. Везде царил порядок, все лежало на своих местах, не как в прошлый раз, когда я был здесь. На стенах и полках появились тарелочки, салфетки, вазочки, фотографии и прочая уютная мелочь.

За ужином, как обычно, Хорст рта не давал никому раскрыть. Он рассказывал о свадебном путешествии в Италию, наверное, что-то приукрашивал. Флори это понимала, но не перебивала его, а смотрела с той нежностью и любовью, с какой мать смотрит на своего ребенка.

— …О, а какая у нас была хозяйка! Сеньора Францеска, dolce bella Donna! М-м-м! — Хорст томно приложил к губам пальцы и чмокнул. – Только представьте. Знойный итальянский полдень, оливковые рощи, домики… И вдруг слышу голос нашей хозяйки: «Виттория! Белла Виттория!» — Хорст взвизгнул пронзительным фальцетом с итальянским акцентом и как бы в сторону, уже обычным тоном добавил: — Для тех, кто не знает, «белла» у итальянцев — обращение к женщине, как бы подчеркивающее ее красоту. И тут я вижу эту "беллу Витторию", которая выглядывает из окна дома напротив, из какой-то гирлянды панталон. Мамма мия! Тощая карга со вздыбленными волосами, ну точно со Страшного Суда!

— Милый!.. — Флори с укором посмотрела на мужа. — Расскажи другую историю...

— Не могу, я уже начал! Так вот, сеньора Франческа спрашивает: «Помнишь, моя дорогая, ты как-то переживала, что у тебя маленькие груди?». И после паузы с огоньком в глазах добавляет: «Я тебе принесла».

Хорст задумчиво помолчал.

— Надо было видеть, друзья мои, лицо сеньоры беллы Виктории…— продолжил он. — «Что, — говорит, — принесла?..» Она и до того на "беллу" мало похожа была, а тут бабуле совсем плохо стало. И не ей одной! У меня тоже холодок по спине пробежал. «Что-что… Вымя коровье! Ты же просила вчера, тётён собиралась на выходных стряпать!»

Все рассмеялись. Даже Флори прикрыла улыбку рукой.

— Тётён — это блюдо местное, — пояснила она. — Что-то вроде берлинского шницеля. Кстати, очень вкусное. Я взяла рецепт. Хочу попробовать приготовить. На первый взгляд ничего сложного.

— Да-да, такие вот старушки живут в Валле-д’Аоста на севере Италии посреди живописнейших Альп… — промочив горло вином, Хорст снова перехватил инициативу в разговоре. — О! А как я заблудился во время экскурсии в Ла-Тюиль! Так вышло, что накануне я получил приглашение на дегустацию местного вина в…

— Хорст!.. Мне кажется, нам с гостям нужно немного отдохнуть от твоих историй, — на этот раз Флори была строга. Хорст поджал губы и запечатал их ладонью. Вероятно, эта история была еще пикантнее предыдущей.



Когда девушки ушли на кухню, мы с Хорстом пересели в кресла, чтобы докончить бутылку вина за разговором.

— Вижу, тебя не особо балуют в твоей счастливой гавани, — сказал я. Но Хорст лишь отмахнулся:

— Ты про Флори? Ерунда. Ей рожать через полгода. Гормоны, волнения, страхи. Вот и ворчит. Ну а ты как? — Хорст больше не строил из себя клоуна: — Я слышал про бомбёжку и твоем несчастии. Очень жаль, Харди… Я думал прервать отпуск, но потом не решился оставлять Флори одну в чужой стране. А тащить на похороны, в ее положении...

— Верное решение. Ей сейчас нужно беречь себя, — согласился я и налил себе еще вина.

— О! Мне тут барон прислал письмо. Целый трактат! — ухмыльнулся Хорст. —Пожаловался, что Каролина наняла дорогого адвоката и грозится отвоевать поместье с сыроварней. Он в ответ нанял адвоката еще дороже. Теперь в конце ноября суд. Я написал ему, помирись с женой, и адвокаты не понадобятся. Больше не отвечает. Наверное, обиделся... Плохо быть богатым. Столько головной боли.

— Бывает.

Мы немного помолчали. Хорст хлопнул меня по плечу:

— Ну, старик, понимаю, мои слова тебе отца не вернут, но жизнь продолжается. Сама темная ночь перед рассветом, я говорил тебе еще в прошлый раз. И ведь обошлось!

— Моя темная ночь затянулась, Хорст. Это даже не ночь… Я как будто стою в яме и не могу выбраться, — ответил я и осушил весь бокал разом.

— Ты о чем?

— Брось, Хосси! Барон наверное тебе не только про деньги написал?

— Да, не только, — вздохнул Хорст. — Написал, что ты съехал с катушек, что едва не сдох от морфия… Мне неприятно это было читать, Харти. Но если ты спрашиваешь, значит, правда? Так понимаю, последствия операции?

— Сначала — да. Потом… Понимаешь, Хосси, так легче. Работать в аду по-другому нельзя.

— Ну, ты ведь сам выбрал этот ад, — ответил Хорст. — Тебя в нем никто не держит.

— Я хотел угодить отцу. А теперь… Знаешь, а ведь ты тогда оказался прав, про бомбу замедленного действия. Помнишь? Ты сказал, что Алис не сторонница Рейха, и ей ближе другие идеалы.

— Пф! Мало ли я болтаю! Слушай меня больше, — фыркнул Хорст, достав портсигар. Я тоже взял сигарету. Закурили.

— Нет-нет, ты был прав, — выдохнул я дым. — Все так хорошо шло, пока она не залезла в мои документы и не нашла наградной лист. Мы крупно поссорились. Очень.

— Да, я заметил за столом. Что-то между вами пробежало. Но это нормально. Кто не ссорится? Как совет — покажи ей Италию. Ей понравится. Сам проветришься. И все у вас будет, как прежде. И голопопый амурчик снова пронзит ваши сердца страстью.

— Как прежде уже никогда не будет, Хосси, — ответил я. — Никогда. Она ненавидит меня. Ненавидит за мое прошлое… Знаешь, Хосси, за эти полгода в гестапо я столько повидал, столько грязи… Ну суди сам. Фюрер объявляет евреев врагами всего мира, что они должны быть уничтожены. Но в то же время сотни, если не тысячи евреев числятся в списках гестапо как агенты, осведомители, провокаторы... Да, они, как черви, полезны. Но душок какой-то неприятный… А чистота крови? Я гордился, что немец, что во мне течет святая германская кровь. Но из Советского Союза в Германию тысячами вывозят детей. У кого-то берут кровь для переливания нашим солдатам, а если внешность арийская, то таких детей отправляют в лебенсборн, где обучают немецкому языку, онемечивают, а затем отдают в немецкие семьи под видом немцев. Но как? Я не хочу, чтобы во мне текла кровь унтерменшей. Не хочу, чтобы мой дети играли с голубоглазыми и светловолосыми суррогатами!.. Я чего-то не понимаю, или все проще, и никакой германской чистой крови нет?..

Я затягивался, оставлял паузы для ответа Хорста, но он лишь внимательно слушал, поигрывая время от времени вином в бокале.

— Хосси, ты знаешь меня, мои идеалы. Я сражался за Великий Рейх, но сейчас понимаю — все вздор. Красивый миф, который ежедневно уносит жизни тысяч солдат. Недавно я похоронил друга, мы вместе учились в военном училище. Славный парень... А сколько еще не вернулось оттуда, или вернулись калеками. И какого дьявола? Ради территорий? Да будь они прокляты! Они достаются нам слишком дорого. Ради фюрера?.. Я больше не верю ему! Он говорил, что в ноябре пройдем парадом по Красной площади, потому что Россия – колос на глиняных ногах. Ложь! Россия - наша могила!.. Чем раньше мы это поймем, тем больше жизней сохраним… Нет-нет, она права, Хорст. Права, что ненавидит меня... Я сам себя презираю. Многое бы отдал, чтобы изменить хоть что-то. Или хотя бы как-то исправить будущее... Время разбрасывать камни, и время собирать камни...

Хорст долго молчал, потом затушил окурок в пепельнице.

— Ты перебрал сегодня, старина. Вот и лезет ересь в голову. Тебе бы проспаться… Держи, похоже он опять тебе нужен. Бери-бери, пока не передумал, — подмигнул мне Хорст и протянул свой «счастливый» папашин портсигар. Я заметил, что рука у него немного дрожала.

***

В эту ночь я долго не ложился — ходил по комнате, курил, прокручивая в голове наш разговор с Хорстом, анализировал детали, его реакцию на мои слова. На быстрый результат я не рассчитывал, но заглотил ли он крючок? Не спугнул ли я его? Не вызвал ли подозрений?..

В целях экономии я не разрешал брать уголь, поэтому в доме было холодно, особенно с тех комнатах, где ветер задувал в окна. Старый вяз снаружи раскачивался и скрипел, как будто на его ветках болталась как минимум дюжина висельников. Но усталость брала свое, я пару раз зевнул, снял халат, одежду и лег в холодную постель.

Я начал засыпать, как вдруг вздрогнул — показалось, кто-то постучал в дверь. Я нащупал пистолет под подушкой. Открыл глаза.

— Спишь? — тихо спросила Алеся из темноты.

— Нет. В чем дело? — выдохнул я. Взял с прикроватного столика свои часы и попытался разглядеть на циферблате, который час.

Алеся зашла в комнату, прикрыла дверь.

— Становится холодно… Я завтра возьму немного угля, чтобы обогреть комнату? Сыро, как бы грибок опять не пошел по стенам.

— Какой к черту уголь? Полночь! Иди спать! — разозлился я и лег на бок.

— Не могу, — спокойно, даже как будто капризно ответила она. — Дом пустой, как будто мертвый. Мне страшно…

Я включил свет. Сел на кровати.

Когда мы еще возвращались от Хорста, Алеся время от времени как-то странно на меня поглядывала. Но я был погружен в свои мысли и не придал этому особого значения. Теперь она стояла в шелковом пеньюаре, который я ей подарил, и смотрела так, как умеют смотреть только женщины.

— Что тебе нужно? — спросил я. — Я отдал тебе паспорт.

Вместо ответа Алеся развязала пояс. Полупрозрачная ткань соскользнула с ее плеч и упала к ногам. Она переступила через нее и мягко прошла по ковру. Остановилась передо мной.

Одного взгляда на ее обнаженное тело хватило, чтобы мой пульс участился, а сонливость исчезла.

Не говоря ни слова, Алеся села на меня, положив руки мне на плечи. Она убрала волосы с моего лба, пригладила их назад, разглядывая лицо... Черт возьми! Уверен, даже через одеяло она чувствовала мой член. Я хотел ее, но, как пес, ждал отмашки. И как только она коснулась моих губ своими, я отбросил одеяло, схватил ее и, перевернув на спину, накрыл собой.



…За тусклым темным окном все еще дул ветер. Опавшие листья липли к стеклу. Начался дождь. Алеся лежала у меня подмышкой. Я гладил ее по спине, она водила пальцами по волосами у меня на груди, потом поднимала голову, чуть вытягивала шею ко мне, и мы долго целовались.

— И все же, что это было? Прощальный подарок перед отъездом? — спросил я после очередного такого поцелуя, и потянулся за сигаретами.

— А ты хочешь, чтобы я уехала?

— Ты предложила. Блефовала? — улыбнулся я. Почему-то так и подумал с самого начала.

Алеся отрицательно покачала головой.

— Я тогда сорвалась на тебя, на эту… Шарлотту. Как увидела ее в твоей постели, в глазах потемнело от злости... А потом успокоилась, подумала, вдруг ты ее до сих пор любишь? А она тебя. Больно, обидно. Ну вот бывает так! Я и решила не мешать. Все-таки первая любовь все-таки, первые чувства, первая близость...

Я ухмыльнулся. Готов был поспорить, без участия австрийского аристократа здесь не обошлось.

— А сегодня случайно услышала, как ты говорил с Хорстом.. — прошептала она и потерлась щекой о шрам на моем плече, который когда-то сама и оставила.

Я наконец понял причину ее перемены — она услышала и поверила тому, что предназначалось не для ее ушей. Что ж, значит, я хорошо сыграл свою роль перед Хорстом. Даже не думал, что своей провокацией подстрелю сразу двух зайцев. Причем во второго, в Алесю, даже не целился.

— Ты любишь меня, Харди? — спросила она. Смотрела как раньше — доверчиво, трепетно, нежно.

— Больше жизни, — улыбнулся я и поцеловал ее. Даже не знаю, чего в моем ответе было больше, игры или правды...

...

Сарагоса:

 » 60. Унтерменш

5

Зубы никогда не были моей визитной карточкой, а лет в двадцать начали прорезываться третьи моляры — сразу четыре. Это был ад. И если на верхней челюсти восьмерки прорезались быстро и не доставили особых хлопот, то нижние беспокоили меня постоянно. Особенно зуб справа. Рос он криво, в щеку, гнил, болел, от него воспалялась и нарывала десна.

Измученный, я отправился к стоматологу. Я мало чего боялся в этой жизни, но от одного запаха стоматологического кабинета у меня портилось настроение.

Приговор был однозначен — удалять. Отступать было некуда. Мне сделали укол, спустя какое-то время доктор постучал по зубу, поскреб, спросил, чувствую ли я что-то? Я уверенно (насколько это возможно было в той ситуации) ответил, что нет. Стоматолог взял щипцы и... как сказала однажды мать, вспоминая роды мной: "Я не знала, что могу так кричать".



...Я был уверен, что готов безболезненно отпустить Алесю на все четыре стороны, что ничего не чувствую. Но стоило ей прийти и "прощупать мою чувствительность", стало ясно, что ссоры, взаимные упреки, крики, обвинения не подействовали, как и тогда укол новокаина.

Мне по-прежнему было с ней хорошо, и я пока передумал "удалять" еë из своей жизни. Почему я должен отказываться от того, что (в отличие от больного зуба) приносит мне удовольствие?

Щекотливость ситуации усугублялась тем, что и на другом фронте наметился успех.

Ильзе писала мне постоянно. Как жаль, что бедняга Хессе кормил червей. За бокалом шнапса мы бы от души посмеялись над содержанием надушенных голубых и розовых конвертов.

Они кишели пикантными намеками и двусмысленными историями. Например, Ильзе писала про экскурсию в серпентарий, где ей на плечи положили огромного питона. Она наслаждалась "тяжестью теплого, упругого тела", скользящего по ее шее, груди и талии. Потом она привела с собой подруг, и они все сошлись во мнении, что «экзотические ласки питона» очень яркие и незабываемые.

Наверное, в Берлине было плохо дело с мужчинами, и девушки бежали в зоопарк, чтобы по ним ползал питон.

Одно я знал точно — нельзя упускать жирного кролика, который сам прыгал в руки. Да, я получил хорошее наследство. Даже без продажи дома и без учета собственных сбережений мне хватило бы денег до конца жизни. Но я мог получить больше, не рискуя и не жертвуя любимой девушкой — жениться на рейхсдойче, а Алесе снимать жилье где-нибудь в пригороде.

Однако сначала следовало разобраться в ситуации, определить, верны ли мои предположения, и что мне готов предложить дядюшка Вольфи. Словом, нужен был удобный момент.

***

Насвистывая песенку, я поднялся по лестнице. Несмотря на понедельник и начало рабочего дня, у меня было хорошее настроение. По дороге меня остановил Карл, мы перекинулись рабочими новостями, и, бросив беглый взгляд на площадку второго этажа, я вдруг заметил знакомое виляние кормой.

«Чарли?» — подумал я. Какого черта она делала в гестапо?

Чарли смотрела по сторонам, читала таблички на дверях, вглядывалась в лица проходящих мимо сотрудников, но, похоже, не была уверена, стоит ли к ним подходить.

Я пожелал Карлу хорошего дня и, поднявшись наверх, окликнул:

— Шарлотта?.. Шарлотта Линд. Чарли!

Наконец она обернулась и напряженно ответила:

— Харди? Доброе утро. Я тебя не узнала.

— Что ты здесь делаешь? — спросил я.

— Кажется, я потерялась. Мне нужен девятый кабинет. Или девятнадцатый… У вашего болвана на проходных ужасная дикция. В общем мне нужен в вашем заведении кто-нибудь позлее. Прямо ротвейлер с мертвой хваткой, чтобы вцепился и не выпустил. Мясник-маньяк! Знаешь такого?

— Ну, профессионалов своего дела здесь много. Назови хотя бы сферу? Монархисты, сектанты, аборты, — подчеркнул я и снова отвлекся на очередное рукопожатие с проходящим мимо коллегой.

Чарли стояла, недовольно поджав губы. Она не была настроена на диалог со мной, и это настораживало.

— А что, проблемы? — спросил я.

— Проблемы? Проблемы у твоей невесты с психикой, — заявила Чарли и обернулась, посмотрела на серые стены с полотнами свастики, высокие мраморные колонны, и многозначительно произнесла: — А ты здесь чем занимаешься? Кого ловишь?

— Никого. В архиве подшиваю дела, — ответил я.

Чарли язвительно хмыкнула, но отходить не спешила. Мялась, подозрительно оглядывалась. Не в Алесе ли было дело? И я пригласил Чарли в свой кабинет. Может, я мог быть ей чем-то полезен? Представил это как извинение за неподобающее поведение моей невесты.

Чарли села на диван, попросила закурить.

— У меня появилась головная боль, — сказала она, прикусывая мундштук.

— Конкурентка? — предположил я.

— Можно и так сказать. Тебе что-нибудь говорит имя Барбары Харц?

— Харц… Какая-то писательница?

— Какая-то? О, она не какая-то! Это псевдоним Анны Бисвангер. Лучшей студентки моего мужа и дочери руководителя его диссертации. Помнишь жирдяя, которого я выгнала с показа? Вот он. Я знала, что эта дурочка увивается за моим муженьком, но не догадывалась, что успешно. А теперь выясняется, эта сучка родила, и Кики подает на развод, потому что ребенок его!

Я удивленно присвистнул.

— Бывает. Ну и что? Ты же хотела от него избавится, — сказал я.

— Хотела, — скрежетала Чарли, будто у нее сводило челюсть. — Пока не узнала, что настоящим автором книг является не Анна. Когда она отправила свои первые рукописи в издательство, ей их вернули. Бездарная писанина. Она расстроилась, поплакалась своему кумиру в ширинку — моему идиоту, и он помог. Помог так, что теперь эти книги расходятся, как горячие пирожки.

— Барбара — это Кики? Он пишет женские книжки? — почти рассмеялся я. Утро было насыщено новостями!

— Книжки, за которые хорошо платят, — уточнила Чарли. — Ей! А не ему. Этот простофиля не взял с нее и процента!.. Я консультировалась с юристом, если Барбара Харц — их общий псевдоним, то по крайней мере половина гонорара принадлежит Кики. Но можно попытаться полностью признать авторство моего болвана через суд. Представляешь, какие это деньги? И теперь, когда я узнаю, что он не очкастый неудачник, и я готова признать, что он чего-то стоит в этой жизни, я согласна помочь ему в суде и найти адвоката, он вдруг объявляет, что уходит от меня! Она же на двенадцать лет его моложе! Она ничего не умеет, кроме как раздвигать ноги и рожать ублюдков!

Чарли не могла усидеть на месте и вскочила, расхаживая взад-вперёд. От негодования она то краснела, то белела. Даже красивая женщина дурнеет, когда злится. Чарли вовсе превратилась в сварливую ведьму. А вот Кристиану я хотел пожать руку. Несмотря на жанр литературы, которым он себя прославил, малыш-Кики впервые показал характер.

— А сюда ты зачем пришла? — спросил я.

Чарли нервно потрогала меховой воротник и злорадно ответила:

— Сказать правду, о которой больше не могу молчать. Что мой муж — гомосексуалист и связан с британской разведкой. Нормальному мужчине не придет в голову писать под псевдонимом Барбара Харц.

— Но это псевдоним Анны Бисвангер? Он его не выбирал.

— Не нравилось — не писал бы! Извращенец! Ну ничего, здесь ему покажут. Он получит свою розовую бирку на концлагерную робу.

— А зачем? — не понимал я. — Ты сама сколько раз говорила, что терпеть его не можешь. Разводись, езжай в Берлин. Ты богатая, независимая, свободная женщина! Все!

Чарли скорчила гримасу, словно я наступил ей на ногу.

— Да не еду я никуда! — простонала она.

— Как? А контракт?

— Исчез. Лопнул. Обнулился… Чтобы его заполучить, я все лето ублажала вялую плоть одного влиятельного овоща! А потом у его жены обнаружили сифилис. И эта свинья обвинила меня! Угрожал меня уничтожить, растоптать... Сказал, что моя карьера кончена. Как будто ни он, ни его стерва не могли подцепить эту заразу от кого-то еще!.. Может быть, все было наоборот, и именно он заразил меня!

Чарли нервно затягивалась. Яркие губы тряслись. Напудренное лицо стало белым, как гипс.

— И давно у тебя сифилис? — напрягся я. Прикинул, что последний раз спал с Чарли еще весной.

Пустой и подавленный взгляд Чарли был красноречивее всяких слов.

— Узнала с месяц где-то, — хрипло ответила Чарли, потушила сигарету и бросила мундштук обратно в сумочку, — Пошла сдаваться, когда поняла, что дело — плохо.

— Значит, когда ты приходила с платьем, ты уже знала?

— Да, знала. Знала! — почти бравировала Чарли. — И с тобой, и со своим шофером, и с мужьями клиенток!.. А почему только у меня все могло рухнуть так, в один миг?.. Чем вы лучше?!.

Чарли выдохнула и взяла себя в руки.

— Ладно, не будем об этом. У меня нет времени. Отведи меня в к кому-нибудь. Я хочу, чтобы Кики хорошо прочистили мозги, и он понял, что уходить от законной жены — аморально и низко! А уж с его гадиной и ее выродком как-нибудь сама разберусь.

Передо мной стояла даже не женщина, а какая-то жуткая пародия. Я не узнавал ее. Ловкая маленькая девочка с грустными серыми глазами и рыжими пружинками, убранными за косынку, она разносила тонкими ручками выпивку пьяным морякам. Когда она превратилась в такое чудовище? Почему ее развратила не грязная забегаловка в вонючем портовом городишке, а большой старинный Мюнхен, куда я привез ее, полную надежд на будущее...

— Ну ты и тварь, — сказал я, подошёл в плотную к Чарли и пнул ее по ногам. Она вскрикнула и упала, как подкошенная. Визг оборвался, когда ударил ее сапогом в брюхо. От пальто отлетела пуговица, а сама она сложилась пополам и беззвучно открыла рот. Пока корчилась и хрипела, добавил еще раз, и еще. Последний удар пришелся по лицу. На паркет брызнула кровь, а Чарли неподвижно застыла у стены, куда я забил ее, как мяч в ворота.

Я подошёл к столу и закурил, чтобы успокоиться. Нажал кнопку вызова охраны. Попросил конвойного проверить пульс фрау. Приложив пальцы ей на шею, он кивнул. Тогда я сказал привести фрау Линд в чувство и отпустить, а также позвать уборщицу.

***

Придя домой, я положил ключи на тумбочку и разделся. На подносе для писем я увидел письмо лично от Хольц-Баумерта. Недолго думая, я распечатал его. Старик сообщал, что начался сезон охоты на косулю, и заядлый охотник приглашал меня принять участие. Это был тот самый момент, которого я ждал.

Я позвал Алесю, но никто не ответил. Из-за закрытых дверей доносилась музыка, и я вошел в зал.

Мебель, картины, напольные часы, большая хрустальная люстра, которая по праздникам сияла, как солнце, — все было накрыто чехлами. Алеся играла так прекрасно, что от густых, бархатистых звуков у меня по спине и рукам побежали мурашки. В тусклом свете камина ее профиль казался изящным и воздушным, как будто я видел привидение в пустом доме, какую-то картинку из прошлого.

— Холодно? — спросила Алеся, когда я подошёл к камину погреть руки.

— На улице? Да, замерз, как щенок. Ветер северный, — ответил я. Поленья весело потрескивали, как на Рождество, рассыпая искры. Языки пламени лизали решетку, отбрасывая на стены и пол причудливые фантастические тени. — Что на ужин? Я ужасно голоден.

Алеся быстро собрала ноты и, закрыв крышку рояля, вышла. Я подвинул кочергой угли поближе к краю, как вдруг из темноты появилась кошка и мягкими прыжками потрусила за Алесей.



— Откуда она взялась? — спросил я, входя на кухню. Кошка нетерпеливо терлась о ноги Алеси, вставала на задние лапы и противно мяукала.

— Кто? А-а-а, это Илья Ильич, — ответила Алеся и поставила блюдце с едой на пол. Кошка с жадностью набросилась на еду.

— Я спросил, откуда?

— С кладбища.

Я закрыл глаза и открыл их снова.

— Ты что забыл? У твоей сестры земля под памятником просела, и могильщики должны были поправить, — объяснила Алеся. — Сам же просил съездить после тридцатого посмотреть. Я поехала сегодня. Все в порядке. Листвы налетело немного — убрала. Цветы поменяла.

— Это я понял, — сказал я. В самом деле забыл про это дело. — А кошка?

— Кот. Я уходила, вдруг слышу, визг, свист, хохот. Смотрю, а там мальчишки. Они ему керосином хвост облили и хотели поджечь. Хорошо, что спички у них промокли. Я их прогнала, а кота забрала. Вымыла, вычесала. Он еще так вальяжно развалился на диване, как барин. Точно Обломов.

Я посмотрел на тощего кота. Он трясся, когда ел. Да, блохастому повезло. Облить керосином хвост... Какая жестокость. Кем вырастут эти юные глупцы?

— Ты молодец, что вспомнила про кладбище. А кота завтра отнеси обратно, — сказал я.

— Почему? — нахмурилась Алеся. Она стала похожа на ребенка, которому отказали купить леденцов. — Он красивый и ласковый. Пусть останется. Хоть одна живая душа. К тому же... вчера на кухне, мне показалось, я видела мышь!

— Я сказал, завтра кошки здесь нет, — ответил я и сел ужинать.



Свиные котлеты с соусом были превосходны, как и все остальное. Наполнив желудок и покурив в саду, я немного смягчился. Алеся к тому времени убрала посуду и снова села за рояль. Злополучный кот вылизывался в кресле напротив. Стоило мне подойти и посмотреть на него, как он прижал уши и зашипел, затем спрыгнул и убежал.

Я облокотился на черную лакированную крышку рояля.

— Сердишься? — спросил я.

— Нет, — ответила Алеся, играя.

— Милая, дом выставлен на продажу. Ободранные обои и клочья шерсти повсюду — не то, что хотят видеть покупатели. А если он пометит мебель? Эту вонь не выведешь ничем. Ты же знаешь, я не люблю кошек. Тем более с кладбища. Ну?

— Я все поняла. Я отнесу его Флори. Она сказала, с удовольствием возьмёт Илью Ильича.

— Вот и хорошо, — ответил я. — Только не засиживайся там долго.

— Почему?

— Я прошу тебя. Отнеси кошку и возвращайся обратно. И постарайся свести с ней свои контакты до минимума, хорошо? — ответил я. Не объяснять же, что за Флори и Хорстом установлена слежка.

— А с кем мне можно говорить? С мышами и тараканами? Подожди. А как же "Тангейзер"? Мы же договорились вместе пойти в оперу на следующих выходных.

Я вздохнул, присел на корточки перед Алесей и снял с клавиш ее руку. Как и кладбище, "Тангейзер" совершенно вылетел у меня из головы. Тем более, кто знал, что он совпадет с приглашением Хольц-Баумерта поохотиться?

— Никак. Меня отправляют в командировку на три дня. Прости, малышка, — и я частыми мелкими поцелуями покрыл ее пальцы. — Когда вернусь, обещаю, мы сходим в театр вдвоем. Потом купим мышеловку. А еще один мой приятель разводит шпицев. Маленькая симпатичная собачка. Выберешь щенка, который понравится, и тебе не будет одиноко.

— Спасибо. В этом нет необходимости.

— Что ж, тогда… я буду твоим котом, — предложил я и мяукнул.

Алеся неловко и коротко улыбнулась, хотела повернуться, чтобы продолжить игру. Но я уткнулся лицом ей в колени, мурлыча, залез под юбку и легонько укусил за ногу.

— Харди, не надо. Пожалуйста, — Алеся мягко, но настойчиво отодвинула мою голову от своих ног. Она говорила по-немецки почти без акцента, но мое имя произносила как-то по-особенному, не как все, и меня это чертовски заводило.

— Расслабься, — прошептал я. Уже не кусал, а ласкал ее бедра, попутно стаскивая с нее нижнее белье.

— Я же попросила, прекрати!.. — закричала она и, оттолкнув меня, подошла к окну и распахнула его. Подышав несколько секунд, она вдруг прикрыла рот ладонью, содрогнулась и убежала.



В ванной шумела вода, но я отчетливо слышал, что Алесю рвало. Она вышла бледная, с остекленевшими глазами и красными, как будто налитыми кровью губами. Я невольно посмотрел на ее живот: плоский, даже впалый, обтянутый тонким ремешком. Дело в том, что этот приступ внезапной рвоты был не первым. В предыдущих случаях Алеся объясняла его отравлением, побочным действием таблеток от бессонницы, противным приторным одеколоном, которым меня надушили в парикмахерской...

— Ты беременна? — спросил я прямо. На этот раз не стал ждать ее пояснений.

Алеся обхватила себя руками, словно защищаясь от моего вопроса, и отрицательно покачала головой.

— Тогда что с тобой?

— Переутомление, — неуверенно проговорила она, как будто не отвечала, а наоборот, спрашивала. — У меня такое было, перед экзаменами... Харди, сколько всего произошло за последний месяц. На мне этот огромный дом, сад, оранжерея... Еще твои поручения. Кладбище, квитанции, натереть паркет, окна мыть через день... Мне тяжело, я устала. Я не могу!.. У меня времени не остается позаниматься. Только ночью. Я сегодня села за инструмент, и не могу тремоло плавно сыграть!

И она вдруг сползла по стене, закрыла лицо руками и тихо, без всякой причины, заплакала. Я не произнес ни одного осуждающего слова!

Какой смысл плакать? Да, убрать большой дом требовалось больше времени, чем мою служебную квартиру. Но я не просил чинить крышу или краны. Я даже не просил, чтобы убиралась во всем доме. Моя спальня, кабинет, гостиная, бильярдная, холл, кухня и столовая, ванная и туалет соответственно. В саду я также не требовал идеального порядка, который обеспечивали моя мать и садовник. Достаточно было поддерживать его в приличном состоянии, как и оранжерею. Все!

— Ну хорошо, не плачь. Я позвоню Марте. Пусть она поможет тебе, — не стал возражать я и помог Алесе подняться на ноги. Подумав, все-таки спросил: — Послушай, может, тебе все-таки стоит обратиться к женскому доктору?

— Я была у него вчера. Я не беременна, не бойся, — ответила она и ушла.

— Даже не думал, — сказал я ей вслед и снова посмотрел на ее талию — тонкую, как щепка.

Что ж, время покажет, решил я и отправился в кабинет. Следовало ответить Хольц-Баумерту, что я польщен его приглашением и с радостью его приму.

...

Юлия Тятюшкина:

Просто изумительно, я в полнейшем восторге! Тема неоднозначная, табуированная, от того и интересная, ведь действительно случалась такая любовь. Безумно интересно, диалоги такие живые, затягивающие, все настолько натурально, что создается впечатление, будто я подглядываю, подслушиваю героев, полное погружение. Мне очень нравится, что Вы не приукрашаете героев, все такие, какие они есть. Знаете, обычно мне не нравится повествование от лица мужчины, но здесь это в самую точку, увлекательно видеть мир таким, каким его видит именно Леонхард, отравленный пропагандой, очень надеюсь на то, что позже случится то, от чего он "отрезвеет". Также у меня возникали мысли, что очень интересно было бы "посмотреть" на это все глазами Алеси, узнать о чем она думает в тот или иной момент. Восхищают Ваши знания, матчасть превосходна! Также создается впечатление, что я действительно читаю дневник Леонхарда Шефферлинга, который он вел в то время. Не представляю сколько сил ушло, на изучение всего этого... Подытожу, произведение - мое восхищение Вам, автор. Я извиняюсь за некую сумбурность, как-то рвано я все написала, оттого, что мысли скачут наверное Я с нетерпением буду ждать следующих глав (конечно, хотелось, чтобы их было как можно больше). И конечно, буду надеяться на финал, где все живы и здоровы. Добра Вам, автор, и вдохновения, чтобы Вы как можно чаще радовали нас новыми главами!

...

Сарагоса:

Юлия, спасибо большое за такой вдохновляющий отзыв и Ваши пожелания! Очень приятно, что герои оказались Вам интересны.
По поводу Алеси. Да, я тоже где-то на середине поняла, что промахнулась. Мне очень не хватает здесь героини, ее отношения, ее взгляда. И наверное та же история, но ее глазами, уравновешивала бы историю глазами героя.
Но вот что есть, то есть. Быть может потом, эпилогом дам что-то вроде ее дневника.

Еще раз спасибо!

...

Сарагоса:

 » 61. Унтерменш

ГЛАВА XIII

1

Накануне отъезда я был у доктора. Я спокойно и уверенно отвечал на вопросы, говорил, что все осознал и никогда не вернусь к тому, что меня убивает. Естественно, я умолчал о флакончике в рабочем сейфе, как часто в последние дни мне снится, что я колю морфин, и о многом другом.

После мы с Алесей немного посидели в пивной. Я взял пару бокалов вайцена, Алеся заказала воды, но постоянно таскала у меня соленые орешки. Потом покормили уток в озере и прогулялись до «Грюнвальдена».

Возле стадиона было многолюдно, кучковались компании, делались ставки, больше осторожные. Алеся заметила, что в городе в последнее время прибавилось калек.

Я подошел к стенду, где вывешивались обзоры матчей, таблицы плей-офф и другие новости. За результатами игр я следил не так фанатично, как когда-то, однако все-таки старался не пропустить что-нибудь интересное. Ведь случалось разное. Вспомнить хотя бы первый розыгрыш Чаммер-Покаля[1] в тридцать пятом. Кто бы поверил, что клуб региональной лиги «Беролина» Берлин сумеет сенсационно выбить из турнира сразу два клуба Гаулиги: гамбургскую «Викторию» и «Форвертс Разенспорт» Гляйвиц? Хорошо, что Гессен Ханау-93 в одной восьмой поставил берлинцев на место.

А в декабре того же года, в Дюссельдорфе мы мерзли с Хорстом и Кристианом на трибуне Райнштадиона. «Нюрнберг» тогда забил «Шальке» два немыслимых гола.

Тридцать пятый... Прошло каких-то семь лет, а кажется, целая вечность.

— Отслеживаешь полет Золотого Фазана? Не тревожься, твои львы[2] пока держатся. Но до финала вряд ли доберутся даже с арийским параграфом.

Я обернулся.

Кристиан был нагружен покупками, но улыбался, как счастливый болван. Рядом с ним стояла приятная, хорошо одетая девушка. Она качала коляску и немного застенчиво улыбалась.

— Ну, в любом случае, ваша еврейская «Бавария» уже вылетела, — ответил я скорее в шутку и тепло поприветствовал старину Кики. Он представил меня своей невесте, Анне. Девушка ответила, что наслышана обо мне много хорошего.

Алесю она обняла, как старую знакомую. Стоило Алесе наклониться к коляске, губы ее сложились в умильную трубочку, а руки потянулись внутрь:

— Это кто здесь не спит? Плюшечка моя сладенькая!..

Кристиан прикрыл ухо рукой. Сквозь визги и сюсюканье спросил:

— Харди, ты не обиделся, что крестным отцом будет Хосси?

— Брось, хватит с меня и двух крестников.

— Слава Богу. Ты не ответил на мое приглашение, я решил, что это протест.

— Что за приглашение? — спросил я.

— Как? — удивилась Анна тонким, почти детским голоском. — Завтра крестины. В одиннадцать. Разве вам не передали?

Кристиан и Анна посмотрели на Алесю. Покачивая ребенка на руках, она ответила с некоторой неохотой:

— Я говорила. Разве нет?

В этот момент малышка закричала, и Анна взяла ее на руки, сказав, что им пора. Кристиан тоже засуетился, попрощался до завтра и поспешил за невестой. Случайная встреча закончилась так же внезапно, как и началась.



Осенний парк был тих и малолюден. Алеся собирала в букет опавшие листья, какие-то веточки с ягодами, поздние цветы. Закончив, указала на скамейку возле небольшого мостика и предложила передохнуть. Я смахнул листья и сел. Алеся устроилась рядом, положив голову мне на плечо, и смотрела в серое небо.

— Как ты могла забыть про крестины? — спросил я.

— Забыла. Или ты ничего не забываешь? К тому же ты все равно завтра уезжаешь в командировку.

— Это будет поздно вечером. В одиннадцать я успеваю быть на крещении. Кристиан — мой друг. И это важное событие для него.

— Такое важное, что ты даже не спросил, кто у него родился, — съязвила Алеся.

— Завтра узнаю, — ответил я.

От порыва ветра деревья над головой зашелестели, и на нас посыпались листья. Алеся рассмеялась, отряхиваясь, сняла с моей шляпы большой желтый лист и добавила в свой букет. Затем снова прижалась ко мне. Ее лицо почти касалось моего, а губы были совсем близко.

— ...Харди, можно я кое-что спрошу? Что меня очень беспокоит, — прошептала она после поцелуя.

— Конечно, спрашивай, — как пьяный заверил я. Впрочем, вопрос меня отрезвил.

— Флори в чем-то подозревают, да?

— Почему ты так решила?

— Людей арестовывают пачками и бросают в концлагерь. Не надо ничего делать, достаточно сказать лишнее, или наоборот, промолчать, когда все вокруг осуждают или восхищаются… И вот ты говоришь, чтобы я держалась от Флори подальше, а ведь ее отец — коммунист. Соратник Эрнста Тельмана[3], немецкой коммунистической легенды! Не так уж трудно сложить одно с другим.

— Милая, ты ищешь черную кошку в темной комнате, где ее нет. Я просто беспокоюсь о твоей безопасности. Дружба с одним красным дьяволом стоила моей сестре жизни. Честно, я не знаю, что с Флори, но рисковать тобой я не хочу, — ответил я.

Мимо нас прошла фрау с детьми.

— Хочешь сказать, если бы не Клаус, жизнь твоей сестры сложилась счастливее? — задумчиво спросила Алеся, когда мы снова остались одни. — Не думаю...

— Что ты имеешь ввиду?

— Помнишь, ты как-то просил разобраться на чердаке? Я случайно нашла там тайник Евы, а в нем ее дневник, несколько писем, фотографии, рисунки...

— Дневник? — удивился я. Не знал, что Ева вела дневник. — Почему ты не отдала мне его сразу?

— Так получилось. Не хотела, чтобы мы опять поссорились. Видишь ли, там все по-другому, не так, как ты тогда мне рассказал.

Алеся все еще обнимала меня, но по ее голосу было ясно — это упрек. Это после того, как сама призналась, что читала чужие мысли.

— По-другому? — усмехнулся я. — Что же? Что этот урод не вскружил ей голову, и не из-за него она полезла в петлю?

— Ничего он ей не кружил! Он выступал на тайном собрании Коммунистической партии Германии[4], вместе с отцом, и произвел на нее огромное впечатление. Пять страниц ее дневника об этом вечере. Зарисовки, цитаты… И полное согласие с тем, что он говорит, — сказала Алеся и осторожно добавила: — Харди, ведь Ева отдалилась от тебя не потому, что влюбилась в коммуниста. Ты окончательно принял сторону национал-социалистов, хотя от социалистов там ничего и нет. Ты принуждал ее посещать с тобой партийные мероприятия и восхвалять фюрера...

— Она просто не понимала до конца красной угрозы.

— Зато очень хорошо понимала угрозу нацизма и изобразила Гитлера в виде играющего на дудке крысолова, который уводит в кровавую реку молодых девушек и юношей. Пророческий рисунок.

— Не знаю, что она там рисовала, — ответил я с некоторым раздражением, — Ева была тихой домашней девочкой, пока не встретила этого урода. Стала повторять за ним глупости, как попугай. Пошла против собственной семьи. Чем все это кончилось, ты знаешь. Так в чем я был не прав?

— Ты что, не слышишь меня? Или не хочешь слышать? — Алеся подняла голову и недовольно посмотрела: — Они познакомились на партийном собрании! Как же она туда попала, тихая домашняя девочка, расскажи? Первая запись в ее дневнике сделана за полгода до встречи с Клаусом. Ева написала, что не понимает, почему никто в обществе не видит чудовищной угрозы, исходящей от нацистов? Почему бюргеры закрывают глаза на аресты коммунистов и членов профсоюзов? Более того, они сами выдают своих вчерашних соседей и называют антихриста-Адольфа «божественным»! Она рисовала Тельмана, разрывающего тюремные решетки. Писала, что Гитлера, как и других капиталистических марионеток, трясет от красной звезды, как черта от креста. Поэтому он и строит концлагеря и бросает их туда с такой ненавистью... И что ты заладил? Уродец, уродец... Клаус был очень красивым парнем! Я видела фотографии. Блондин, высокий, широкоплечий. Простой рабочий с завода, набивший крепкие кулаки в стычках с нацистами и полицией. Да он же… Спартак! Бунтарь-гладиатор! Разве в него можно было не влюбиться? А его письма? Он не писал пошлостей. Только о будущем Германии, о недопустимости войны, о том, что глупо умирать за чей-то капитал и людоедские идеи, которые ему служат... Он осуждал рабство и эксплуатацию в Америке и европейских колониях… Не смотри так, все это есть в ее дневнике, я ничего не выдумываю! Они называли друг друга в письмах Роза и Карл. Как Роза Люксембург и Карл Либкнехт[5]. Вместе читали Маркса, Ленина, восхищались рабочими в России, которым удалось революционным путем свергнуть многовековых паразитов и угнетателей и построить свое собственное государство... Первое в истории человечества свободное государство рабочих и крестьян!

Алеся захлебывалась комплиментами, глаза ее блестели. Она не просто симпатизировала этому недоноску, она им восхищалась! Но что гораздо хуже — она открыто восхищалась идеями. Предостережения отца снова вспыхнули, как сигнальный огонь.

— Что дальше? Что ты хочешь мне этим доказать? — перебил я и достал сигареты.

Алеся смутилась и менее эмоционально, скорее грустно ответила:

— Не знаю... Наверное завидую. Когда двое не только любят друг друга, но и разделяют одни и те же убеждения, даже готовы умереть за них, это больше, чем любовь...

— Убеждения были у него. У нее их не было.

— Были! Когда вы заставили Еву отказаться от Клауса, она продолжила рисовать антифашистские плакаты и карикатуры, за что попала в полицейский участок.

Чертов дневник…

Я стиснул зубы. Вспомнил, как с отцом обыскали комнату Евы и нашли в вентиляционной отдушине целую стопку листовок. Отец потребовал немедленно признаться, кто ей их дал, когда, зачем. Но Ева молчала. Это был первый и последний раз, когда отец ударил ее. В ответ она вскинула голову, подняла правую руку и сжала ее в кулак. Мне было больно смотреть, но, если бы этого не сделал мой отец, это сделал бы я. Красную ересь нужно выбивать любой ценой. Цель, как известно, всегда оправдывает средства.

— Харди, прости, что опять поднимаю эту тему. Ты спросил, почему рассказываю только сейчас? Мне кажется… нет, я уверена! Ева была бы счастлива, если бы услышала то, что ты рассказал Хорсту... Это было ее мечтой, чтобы ты был рядом с ней, по одну сторону. Несмотря ни на что, она любила тебя…

— Бывает, — ответил я, вставая. Я понял, к чему клонит Алеся. Надо было закончить разговор и поспешить домой. Темнело, и ветер становился холоднее, к тому же я выпил слишком много пива. Но Алеся, казалось, не замечала, что зажглись фонари.

— Харди, все эти дни я жду, что ты вернешься к тому, что сказал. Но ты молчишь. Почему? — спросила она. — Неужели ты доверяешь журналисту грязной нацистской газетенки больше, чем мне?

— Малышка, что за выражения? Нет, конечно. Просто в прошлый раз я был немного пьян и устал...

— Ты не так уж много выпил. Не понимаю... Ты что сейчас отказываешься от своих слов?

Я набрался терпения. Поменявшийся тон не предвещал ничего хорошего.

— Милая, как бы то ни было, ты снова со мной. Разве это не главное?

— Нет, не главное. Ответь, то, что ты сказал Хорсту, было правдой? — настаивала она, как на допросе. — Да или нет?

— Да. Это правда, — ответил я после минутного раздумья, — но это может стоить мне не только карьеры, но и жизни. Так что давай не будем возвращаться к этому. Идем домой? Холодает. Не хочу, чтобы ты простудилась.

Алеся не ответила, посмотрела на свой букет и, словно разочарованная, оставила его на скамейке. Она взяла меня под руку, и мы молча пошли по дорожке парка к выходу.

***

Вечер прошел ничем не примечательно. Алеся уточнила, во сколько я уезжаю, нужна ли ее помощь, а затем поднялась к себе в комнату. Я тоже был занят своими делами и только перед тем, как лечь спать, постучал к Алесе, чтобы забрать дневник сестры. Решил, что безопаснее будет держать такие вещи при себе.

За дверью послышалась какая-то беготня.

— Харди? Что случилось? — спросила Алеся, выглянув.

— Ничего. Просто ты забыла отдать мне дневник и пожелать приятных снов, — ответил я.

— Давай до завтра? Не помню, куда его положила, — сказала Алеся и поспешила зарыть дверь. Но я успел просунуть ногу в дверной проем и повторил, что хочу получить дневник сегодня. Алеся неохотно впустила меня.

Признаться, я подумал, что она подобрала очередную кошку или снова кроила не как положено, в мастерской, а у себя в комнате, поэтому и попыталась захлопнуть дверь прямо у меня перед носом, зная, что это мне не понравится. Но в комнате было тихо и прибрано. Разве что кровать была разобрана, и горел ночник.

— Что делаешь? — спросил я.

— Сплю, — ответила Алеся и, накинув халат, вышла из комнаты. Она вспомнила, где оставила дневник.

Я подошел к кровати и потрогал простынь и подушку — они были холодные. Значит, спала… Оглядев комнату повнимательнее, я поднял с ковра вязальную спицу. В углу, возле кресла стояла корзина с рукоделием.

Вероятно, Алеся вязала, когда я постучал. Она в спешке побросала все в корзину, уронив при этом спицу. Алеся, скорее всего, не хотела признаваться, что у нее появилось свободное время после того, как Марта и прислуга вернулись в дом.

Я положил спицу в корзинку, и вдруг мне на глаза попался крошечный розовый носочек. Я порылся еще и нашел шапочку, которая налезла мне разве что на кулак, что-то вроде рубашки и другие вязанные детские вещи.

Алеся вернулась с толстой тетрадью в руках, но, увидев меня возле своей корзины, застыла. Она улыбнулась и быстро заговорила:

— Это подарок для Анны, малютке. Пообещала, а ничего не успеваю. Придется ночью вязать!..

Я смотрел на Алесю до тех пор, пока фальшивая улыбка не сползла с ее лица. Она положила дневник на стол и села на кровать, опустив плечи.

— Значит все-таки не отравление и не одеколон? — спросил я. — И как давно?

— Доктор сказал, семь недель, — ответила Алеся, потирая шею.

Я посмотрел на календарь на стене, пытаясь отсчитать время. Алеся заметила и сказала:

— Тогда, в твоем кабинете.

— Ты поэтому хотела уехать? — спросил я.

— Александр сказал, что ребенок тебе не нужен. Он родится нездоровым, потому что от наркоманов дети не рождаются нормальными, и его сразу отправят в газовую печь… как генетический мусор... — и без того приглушенный голос Алеси стал еще тише. — Я хотела в Базель, куда меня приглашали… Подумала, Швейцария все-таки нейтральная страна... Возможно, оттуда потом мне было бы легче вернуться домой...

Я ухмыльнулся. Нейтральная Швейцария! на курортах и в лечебницах которой поправляет здоровье весь вермахт. Менее забавно, как получилось, что Алекс узнал о ребенке раньше, чем я. И совсем не смешно, что Алеся до сих пор не отказалась от своей безумной идеи вернуться в большевистскую Россию.

— Харди, — подняла на меня глаза Алеся и сказала, как ультиматум: — я не буду делать аборт. Это мой ребенок. Мой.

— Завтра поговорим. Ложись спать, — сказал я и вышел.

Подумал, как же все не вовремя! Вот дерьмо!..



[1] «Чаммер-Покаль» — Кубок Германии по футболу в период с 1935 по 1964 гг, названный в честь рейхсминистра спорта Ханса фон Чаммера унд Остена. Другое название — «Кубок Золотого Фазана»

[2] «Мюнхен 1860» (TSV München von 1860 e. V.) — немецкий футбольный клуб, который называют «львами» (Die Löwen). Прозвище связано с изображением льва на гербе клуба.

[3] Эрнст Тельман (нем. Ernst Thälmann, 1886 — 1944) — немецкий политический деятель, лидер германских коммунистов и личный враг Гитлера. После более чем одиннадцати лет одиночного заключения был казнен в Бухенвальде по прямому приказу Адольфа Гитлера.

[4] Коммунистическая партия Германии, КПГ (нем. Kommunistische Partei Deutschlands, KPD) — крупная политическая партия в Германии в первой половине XX века.

[5] Роза Люксембург и Карл Либкнехт — лидеры германской революции и европейского левого социалистического, а точнее, коммунистического движения. В 1916 году Карл Либкнехт и Роза Люксембург создали «Союз Спартака» — марксистскую организацию, вошедшую впоследствии в «Коммунистическую партию Германии». 15 января 1919 года без суда и следствия были убиты. Либкнехту выстрелили в затылок, Розе Люксембург — в висок, затем её тело сбросили в Ландверканал.

...

Сарагоса:

 » 62. Унтерменш

2

Новорожденную крестили в Петерскирхе. Под торжественное пение Хорст и молодая девушка, крестная, с младенцем на руках подошли к серебряной чаше, украшенной цветами, и священник полил на головку ребенку святую воду. Девочка оказалась настолько горластой, что после таинства священник с улыбкой заметил, что побоялся, как бы снаружи не рухнул «Старина Петер», девяностометровая церковная башня, и город едва не лишился одной из своих достопримечательностей.

Профессорский дом, куда после крестин на вечеринку были приглашены родственники и самые близкие друзья, располагался недалеко. По сравнению с особняком Линд он выглядел скромнее, но был уютным и милым. Если бы не моросящий дождь, то отпраздновать счастливое событие можно было бы под открытом небом, в небольшой садике возле дома.

Гостей собралось около двадцати человек. Пока одни мирно беседовали в ожидании обеда, другие — молодые девушки, подружки Анны — шутили, громко смеялись, ставили веселые пластинки и под них танцевали друг с другом.

В поисках счастливого отца мы с Хорстом поднялись на второй этаж и заглянули в детскую. Там пожилая фрау объясняла, как правильно пеленать ребенка. Алеся, Флори и Анна и Кристиан внимательно слушали. Фрау обращалась с ребенком так уверенно, будто это была кукла.

—…Бывает, малыш чем-то подавился, — со знанием дела сказала фрау. — Потому что пройдет совсем немного времени, и он будет тащить в рот все! Не пугайтесь. За ножки берете, подвешиваете, как Пиноккио, слегка трясете. Однажды у моей дочери так застрял кусочек яблока. Вылетел. Все в порядке!..

Увидев нас, Кристиан вышел и провел по коридору в рабочий кабинет своего тестя.

— Располагайтесь, друзья моя, как я рад видеть вас! Жаль, что Алекс не смог приехать, — сказал Кристиан, усаживаясь в кресло, обитое темной тканью.

— Укатил на очередное автомобильное шоу?

— Не сказал. Написал лишь, что постарается успеть.

— А почему так долго тянули с крестинами? — Хорст достал из огромного библиотечного шкафа какую-то книгу и листал ее, попутно поглядывая на нас. — Крошка появилась пятнадцатого сентября...

— Семнадцатого, — поправил Кристиан.

— …тоже число хорошее. А крестили в канун дня всех святых?

— У нас были некоторые разногласия, поскольку отец Анны лютеранин. Но мы решили воспитывать ее в католической традиции. А потом долго выбирали имя, и на этот раз пришлось уступить дедушке, — Кристиан с уважением посмотрел на портрет Отто Бисвангера над камином, — и наша маленькая принцесса стала Хельгой. Что в переводе с древнескандинавского означает "прекрасная".

— Неплохо, — ответил Хорст и тоже поднял глаза на профессорский портрет. — Так понимаю, у малышки нет другого шанса, кроме как пойти по вашим стопам. Литература у нее в крови.

— Хорошее немецкое имя, — согласился я. — Поздравляю. Даже не верится, что все сложилось.

— Да! С языка снял! — воодушевился Хорст. — Рубрика: "Шокирующие истории". Срочно в номер! Скажи, как? Как после десяти лет заключения ты все-таки решился на побег?

Кристиан снял очки, протер стекла.

— Я сам не до конца понял. Может, Божественное провидение? — задумчиво произнес он. — У Джеймса Джойса, это ирландский писатель, в «Дублинцах» есть замечательный рассказ. Эвелин, героиня, не может уйти от пьяницы-отца и своей страшной жизни, хотя вот стоит пароход, уже куплен билет, и жених с палубы зовет ее… А она стоит, вцепившись в парапет, и не находи сил преодолеть внутренний паралич.... Наверное, я также был обречен. Если бы не твоя Алис, Харди. Да-да, без нее я бы не смог сделать этот шаг.

Я был удивлен. Но оказалось, Алеся в самом деле сыграла в этой истории значительную роль.

Однажды Анна набралась смелости и отправилась в ателье Шарлотты, чтобы встретиться лицом к лицу со своей соперницей и убедить ее отпустить Кристиана. Сначала Анна приняла за нее Алесю, задержавшуюся на работе допоздна, но, когда все выяснилось, завязалась беседа. Девушки нашли общий язык и подружились, а Алеся, которая на тот момент состояла с Кристианом в длительной переписке, начала помимо литературных разговоров также призывать его перестать бояться, «вспомнить, что он мужчина» и «быть счастливым с девушкой, которая любит его и носит под сердцем его ребенка».

Кристиан и Шарлотта в последние два года жили как соседи. Об этом не раз говорила Чарли, и как-то обмолвился сам Кики. Общая крыша над головой и свидетельство о браке, вот и все, что объединяло их семейную чету.

Теперь же Кристиан изменился. В его глазах появился блеск, он расправил плечи, как будто стал выше ростом, даже голос стал другим, более твердым. Словом, он больше не был похож на негра, вздрагивающего при виде шамбока.

— Герой, — оценил Хорст историю. — Могу представить, какой скандал устроила старушка-Шарлотта, когда ты сделал ей ручкой! Даже подозрительно, что она не явилась на крестины, как злая фея из сказки.

— Она была расстроена, ты прав, — ответил Кристиан. Судя по тому, что говорила Чарли в моем кабинете, Кики явно смягчил ее реакцию. — Больше всего я беспокоился за своих девочек, она угрожала им. Но потом пропала. С прошлого понедельника от нее нет никаких вестей...

— Думаю, с ней все в порядке, — успокоил я. В самом деле, если бы Чарли попала в больницу, Кристиану сообщили бы, как мужу. Значит, она просто зализывает раны и стыдится высунуть из дома свой разбитый нос.

— Что с ней может случится? Она же, как… вот, безумная Гретта, — Хорст показал нам разворот с картиной из книги, — самого дьявола сковородкой побьет.

— Не говори так, Хорст. Ты ее совсем не знаешь, — возразил Кристиан.

— К счастью, нет. Остальной Мюнхен — да. По крайней мере, мужская его половина. Прости, но теперь я могу говорить открыто. Ведь она больше не твоя жена.

— Не жена, но женщина. Не надо вытряхивать здесь грязные сплетни. Хорст, из уважения ко мне и моему дому, пожалуйста.

Кристиана явно задели за живое напоминания о проделках жены. Я его поддержал, попросив Хорста попридержать язык, но, оказалось, лишь подлил масла в огонь.

Хорст поставил книгу на полку, сунул руки в карманы и дерзко посмотрел на нас.

— А в чем дело, господа? Харди, хочешь засвидетельствовать супружескую верность Шарлотты? Или ты, Кики, забыл, как мы везли ее пьяную из солдатского кафе, где она обычно находит мужчин на ночь? Может, мне это приснилось?

— Нет, не приснилось, — ответил Кристиан. — Разумеется, у нее были определенные проблемы. Но даже если…

— Алкоголь или кокаин ты имеешь ввиду? — ввернул Хорст.

— …Но даже если все гнусности, которые ты перечислил, и имели место быть, то лишь как следствие! Эпатаж, привычки, даже хорошо, другие мужчины, весь этот шум был попыткой заглушить внутреннюю боль, успокоить что-то, что мучило ее здесь, в сердце! Да-да, оно у нее есть. И то, что она сегодня не испортила мой праздник, хотя я боялся этого, еще одно доказательство. Она просто несчастная женщина, Хорст. Она через столько прошла...

— Сейчас расплачусь, — сморщился Хорст. — Бедняжка. Кто страдал больше нее? К примеру, недавний авианалет. Семьи погибших и раненых сейчас, наверное, тоже в солдатских кафе пьют шнапс. Они же страдают! Но не так сильно, как Шарлотта, согласен.

— Может, заткнетесь оба?! — спросил я, когда мне надоела эта перепалка.

Так сцепиться, и из-за чего? Узнай Кристиан, что Шарлотта хотела сдать его гестапо, что у нее сифилис, и поэтому она ложилась под всех подряд, он бы жалел ее меньше. И за то, что крестины его дочери прошли спокойно, он должен был поблагодарить прежде всего меня. Впрочем, и Хорст ввязался, как мальчишка в уличную драку.

К счастью, в дверях появилась Анна и попросила Кристиана — пришел кто-то из запоздавших гостей. Хорст проводил его хмурым взглядом.

— Успокойся, — сказал я и протянул сигарету. Дал прикурить. Хорст нервно затянулся. И на выдохе, выпуская клубы дыма заговорил:

— Нет, ты посмотри на него! Помнить какую-то бабенку с парохода из рассказа, но так быстро забыть, как другая бабенка, более реальная, ему об голову вазу разбила. Кики, мать его...

— Ты-то чего завелся? — спросил я. Наверное Хорст сам забыл, как недавно просил вправить Чарли мозги, потому что с ее алкогольной зависимостью и распутной жизнью «нужно что-то делать».

— Ему жаль ее, Харди, — отвечал Хорст. — Жаль, слышишь? Он чувствует вину. А знаешь, чем это опасно? Чарли щелкнет пальцем, и он снова окажется у нее под каблуком. Ее ему жалко, а Анну и малышку нет! А как же? Шарлотта страдает!..

— Тебе какое дело? У тебя жена беременна. Позаботься лучше о ней.

Хорст шумно выдохнул дым, как дракон:

— Как, какое дело? Во-первых, Хельга — моя крестная дочь, и я ее в обиду не дам. Во-вторых, Харди, ты рос с отцом и матерью. А мой папаша вот так же бегал. Знаешь, каково это, увидеть своего отца на улице, но подойти к нему нельзя, потому что он с другой семьей? Он с ними проводит выходные, праздники… Моя мать прожила бы дольше, если бы не вот такой же бесхребетный мученик.

— Ну, обстоятельства бывают разные...

— Последствия одинаковые! Страдают дети. По-настоящему страдают, потому что взрослые разобраться не могут, чего они хотят. Это несправедливо, а меня обычно трясет от несправедливости... Ладно, ты прав, старик. Поживем — увидим… Слушай, что там за шум?

В самом деле, в коридоре началась какая-то суета, снизу раздались громкие голоса. Мы с Хорстом вышли на лестничную площадку и увидели в холле "важного гостя", о котором шепнула Анна.

Барон Александр фон Клесгейм стоял, как обычно, вылощенный, одетый с иголочки. Он не обращал внимание на тот ажиотаж, который вызвало его появление, и спокойно помогал снять шубку своей спутнице — юной красавице с точеной фигуркой, оливковой кожей и копной жгуче-черных волос.

Хорст присвистнул. Алекс лениво распахнул объятия перед Кристианом и Анной:

— Дорогие мои, мне нет прощения! Я не успел прибыть в Петерскирхе вовремя. Но у нас были на то причины...

— Зато ты успел к праздничному обеду! — весело ответил Кристиан.

— О, это главное! — рассмеялся Алекс. — Позвольте представить — Лаура, мой хороший друг. Она — итальянка, и пока стесняется говорить по-немецки...

Мы с Хорстом переглянулись. Опоздал, как же! Просто в церкви невозможно было бы обставить свой выход и появление новой пассии с таким вниманием и блеском.

Тем временем Алекс взял руку спутницы и поднял, словно всем показывая сверкающее бриллиантовое кольцо на ее пальце.

— ...Зато синьорина Лаура умеет разговаривать на языке, понятном каждому — языке музыки, — пропел Алекс. — Она прекрасная пианистка. Мы только вернулись из Базеля, где Лаура заключила контракт с самим Мартином Беком! У него были некоторые варианты, но прослушав ее он был потрясен профессионализмом и мастерством. Думаю, в качестве извинения синьорина сыграет нам что-нибудь, неправда ли? Tesoro, spero che ti divertirai oggi e ci suonerai? Saremo felici!

Девушка улыбнулась очаровательной жемчужной улыбкой и кивнула.

— Bellissimo!.. А теперь ведите нас к виновнице! — воскликнул Алекс, и продемонстрировал большую золотую коробку с бантом. — Я хочу одарить мою маленькую царицу!

***

После обеда гости собрались в гостиной перед небольшим кабинетным роялем. Барон пел, его итальянка ему аккомпанировала. Среди слушателей я не нашел только Алесю.

Оказалось, она снова сидела в детской, качала колыбель и что-то напевала. Пол скрипнул под моей ногой, и Алеся обернулась, приложив палец к губам.

— Вот ты где. Я тебя ищу по всему дому. Что ты здесь делаешь? Там внизу настоящий праздничный концерт. Слышишь? — вполголоса спросил я и прислушался. Даже до второго этажа доносилось надрывное: "A voglio bene, 'a voglio bene assaje!.."[6]

— Слышу, — сухо ответила Алеся. Она выглядела напряжённой. Брови были нахмурены, губы плотно сжаты, плечи опущены.

— Все хорошо? — спросил я.

— Да, — сказала Алеся, но голос ее говорил об обратном.

Я задал еще несколько вопросов, но на все получил такие же односложные ответы. Алеся не хотела пробовать десерт, не хотела танцевать со мной, не хотела говорить.

— Малышка, открою тебе маленький секрет, — сказал я, поняв, в чем дело. — Если ты расстроилась из-за итальянской обезьяны, то, видишь ли, это была показательная казнь. Да, да. Алекс перехватил твой швейцарский контракт не потому, что она талантливее, а чтобы тебя позлить. Показать, что ты потеряла. Что если бы ты стала его любовницей, играла бы сейчас на ее месте, в бриллиантах и шубке.

— При чем тут любовница и контракт в Швейцарии? — помолчав, спросила Алеся. Я все-таки попал в точку.

— А ты думаешь, эти два блюда подаются отдельно?

— Не знаю, — подавленно ответила Алеся и потерла виски. — Знаю, что не хочу, чтобы мой ребенок родился здесь, в Германии, чтобы с детства он рос в страхе и животной ненависти к другим народам. Этот контракт был моим шансом...

— Скорее мечтой. Довольно рискованной. Одна, в чужой стране, без друзей, родных, с фальшивым именем и ребенком на руках. Это безумие!

Алеся глубоко вздохнула и опустила глаза:

— Александр заверил меня в своей преданности... Еще в Вассеррозе я сказала ему, что не люблю его, а даже если бы любила, то никогда не стала бы любовницей женатого мужчины. Он принял это, поклялся, что будет ждать. Как на друга, я могу положиться на него в любой сложной ситуации...

— Ему красиво солгать так же легко, как тебе сыграть гамму, — усмехнулся я.

— Но он же помог тебе с лечением! Бескорыстно!

Алеся встала, охватив себя руками, подошла к окну, потом снова пересекла комнату, словно не находя места.

— Если так надеялась на него, почему не уехала? Зачем пришла ко мне тогда ночью? — спросил я.

— Во-первых он поставил условие, что я должна сделать аборт. А ехать одной? Сам сказал, чужая страна, чужие люди... И тебя стало жаль, когда услышала про яму, что работаешь в аду, что любишь меня и хотел бы многое изменить... Последнее, чего я хочу, чтобы ты снова вернулся к морфию.

Алеся запнулась, вдруг поморщилась, положив руку на живот. Я подошёл к ней и помог сесть на диван.

— В чем дело? — спросил я.

— Живот схватывает иногда, и поясницу тянет. Флори говорит, это нормально...

Алеся выдохнула, убрала руку, как будто боль отпустила, но с той же горечью прошептала:

— Я запуталась, Харди... Не знаю, что мне делать, кому доверять...

Я погладил Алесю по плечу и улыбнулся. Я был доволен. Алекс отступил от Алеси, а у нее самой открылись глаза на благородство австрийского аристократа, и теперь она, растерянная и расстроенная, зависела от меня, ждала совета.

— Сама судьба хочет, чтобы ты осталась здесь, в Германии, со мной, — сказал я. — Смирись. Так будет лучше. Пойми, ты нужна мне, а я нужен тебе. Мы нужны друг другу. Я не оставлю тебя, тем более сейчас.

— Знакомые слова, — усмехнулась Алеся и кольнула: — "...И как мужчина, я приму любое решение женщины".

— Послушай, если ты про случившееся тогда, в моем кабинете, да, я немного вспылил. Но ты тоже не ангел! Что ты наговорила мне при последней ссоре? И я простил тебя.

— Я тоже многое тебе простила, Харди! — с чувством ответила Алеся. Ее голос разбудил ребенка. Девочка запищала, и Алеся опрометью бросилась к ней.

— Вот-вот, это знак, — сказал я. — Тебе следует забыть прежние обиды и подумать о ребенке. Он не должен страдать из-за ошибок взрослых, не так ли?

Мысли Хорста пришлись как нельзя кстати. Я понял это по глазам Алеси. Когда девочка снова успокоилась, я посмотрел на часы:

— Может все-таки выйдем к гостям? Успеем немного потанцевать.

— Не могу. Анна попросила присмотреть за малышкой, — ответила Алеся, но голос и взгляд ее стали мягче.

— Ну, твой "вечный раб" визжит так, что слышно здесь, — ответил я и пригласил Алесю на танец прямо в детской.

Она положила руку мне на плечо, я обнял ее за талию. Мы сделали первый танцевальный шаг и... пение прекратилось. Послышались аплодисменты.

"Вот сукин сын!" — подумал я. Алеся тихо засмеялась и, чтобы снова не разбудить малютку, уткнулась лицом мне в жилет. Я тоже засмеялся и прижал ее к себе.

***

Несмотря на плохую погоду и поздний час, Алеся проводила меня до калитки. Я поцеловал ее, велел не мерзнуть и немедленно возвращаться в дом.

Я не хотел уезжать и не хотел думать о предстоящей охоте. Зато с удовольствием, уже в поезде, вспоминал день. Ровный стук колес и полумрак купе располагали к размышлениям. Если все сложится удачно с "берлинской операцией", я сниму Алесе маленький уютный домик на окраине города, такой же, как у Бисвангеров, — он мне понравился. Пусть занимается домом, садом и ребенком.

Почему нет? Столько раз я по юношеской глупости не слушал отца, и он оказывался прав. Сейчас я решил воспользоваться его советом — занять Алесю детьми, чтобы не лезла ни в какие дела. Восхищения Клаусом, коммунистическими идеями и борьбой, — что бы там ни было у Алеси в голове, из-за ребенка она будет вести себя осторожнее. Да и Германии нужно восполнять человеческие потери.

Словом, все складывалось не так уж плохо! Скорее наоборот. Хорст верно подметил по поводу вины — если Алеся не лгала, а она не лгала, я чувствовал — значит ее жалость, желание недопустить срыв и возвращение к морфию могли стать отличным козырем, как и ребенок. А значит, моя скифская красавица будет сидеть при мне на крепком поводке.

С этими приятными мыслями я закрыл глаза и быстро заснул...

[6] «Dicitencello vuie» - знаменитая неаполитанская песня, написанная в 1930 году Родольфо Фальво на слова Энцо Фуско. В России больше известна под названием «Скажите, девушки, подружке вашей» (русский перевод Михаила Улицкого)

...

Сарагоса:

.

...

Lina the Slayer:

Интересно, когда новые главы.

...

Сарагоса:

 » 63. Унтерменш

3

Я приехал рано утром. Окрестности к юго-востоку от Берлина, в направлении Бранденбурга, выглядели довольно романтично: окутанные туманом осенние леса, вперемешку с небольшими озерами и полями, сырой холодный воздух и много тишины.

Недалеко от места охоты располагался охотничий домик. Это был добротный сруб из массивных бревен на сером каменном основании.

Дядюшка Вольф встретил меня тепло. Со дня нашей последней встречи прошло чуть больше месяца, а я в очередной раз отметил для себя, что он паршиво выглядит. Вдобавок от него отвратительно пахло, как от мешка со сгнившей картошкой. Пришлось потерпеть, когда он по-отечески обнял меня и с грустью заметил, что это его первая за много лет охота без моего отца, и он рад, что я продолжаю их традицию.

Из-за погоды, точнее непогоды, я немного опоздал, поэтому на сентиментальности времени не было. Я поднялся в свою комнату, переоделся в теплую одежду, надел отцовские охотничьи сапоги и спустился в трофейный зал с дубовым обеденным столом, коваными люстрами и камином.

Я вошел как раз в тот момент, когда егерь называл охотникам их номер и сектор. Единственная девушка в мужской компании, Ильзе, была недовольна и требовала поменять ей место. Егерь был непреклонен, его поддержал Хольц-Баумерт, и берлинка, злая и красная, как свекла, выбежала из зала.

Позже, когда все уже собрались отправляться в лес, Ильзе не вышла. Она не открывала дверь и не отзывалась на просьбы отца. Идиоту было понятно, что девчонка показывает свою дурь, но Хольц-Баумерт начал волноваться за дочь, охотники злились, собаки в нетерпении рвались с поводков.

В другой ситуации я бы первым поддержал егеря оставить строптивую фройляйн и отправился бы на свой номер. Но в силу понятных обстоятельств мне пришлось действовать деликатнее.

***

Мне Ильзе открыла сразу. Потом села на кровать и прижала к себе куклу. Она угрюмо смотрела в окно из-под светлых тонки бровей. По мокрым щекам и красным глазам было понятно, что она плакала.

— Все хорошо? — мягко спросил я. — Ты плохо себя чувствуешь? — Ильзе мотнула головой. — Тогда в чем дело? Все тебя ждут, волнуются. Собирайся. Пошли скорее.

— Никуда я не пойду! — ответила она. — Зачем? Стать посмешищем? Я разговаривала с Карлом, загонщиком. Он знает эту местность, как свои пять пальцев, знает ландшафт и повадки зверей! Там, где я должна стоять, можно ждать добычу до следующего сезона. Плохое место. И видимость плохая, полно сухих палок. Это сейчас, когда ноябрьский лес, как стекло. Деревья голые, птиц нет, и слышен каждый звук!

— Карл — хороший загонщик, но и он не может предугадать точно, куда побежит животное. Никто этого не знает наверняка.

— Тогда почему егерь отказался дать мне другой сектор? Почему? — таращилась на меня Ильзе.

— Вероятно, потому что места распределены.

— Потому что отец так сказал! Потому что у меня мало опыта, и здесь могут быть кабаны. А пристрелить кабана сложнее в разы, чем косулю. Что это очень опасно! Вот и нашел мне "безопасное" местечко, где и куропатку не подстрелишь!

Передо мной сидела избалованная девчонка. Мало ума, но слишком много азарта и жажды кому-то что-то доказать.

— Хорошо. Я уступлю тебе свое место, — предложил я.

— А как же ты? — спросила Ильзе, подняв голову.

— Я займу твое. Мы поменяемся местами.

— Но... егерь этого не допустит. Да и папа будет над тобой весь вечер надсмехаться. Он всегда так делает, если кто-то возвращается пустым.

— Бывает. Отыграюсь потом. Это же не последняя охота, — ответил я. — Ну что? Я жду вас внизу, принцесса Гарца.

Я подмигнул ей и вышел. Охотникам внизу сообщил, что решил проблему. Так я стал "героем" охоты еще до ее начала.

***

Охотится предстояло с загона. Отец не раз говорил, что недолюбливает этот вид охоты, когда дичь загоняли на линию стрелков. Ему ближе было охотиться с подхода — это требовало большего мастерства.

Погода стояла промозглая. Шел мокрый снег вперемешку с дождем. Было холодно. Впрочем, охотники говорили, что при ясной погоде животные более чуткие, в то время как ветер, дождь или снег заставляют их быть менее осторожными.

…Серое небо, жухлая трава, сухой, безжизненный на первый взгляд лес, вдоль которого стояли стрелки и из которого предполагался загон, — территорию мы заняли небольшую, охотников было немного, но периметр охватили весь.

Я встал на свой номер. В последний момент Ильзе отказалась меняться, сказала, что не хочет, чтобы из-за нее у меня появились неприятности с отцом, или я остался без добычи. Не скажу, что обрадовался этому.

Я не любил охоту с детства, в отличие от отца или того же старика Хольц-Баумерта. Оба они были заядлыми охотниками, скептиками и прагматиками до мозга костей, но, если дело касалось охоты, верили в духов леса, которые помогали или мешали охотникам, в то, что черный заяц или вишневый лист, положенный в охотничий рюкзак, приносят удачу и прочую суеверную чепуху.

Я считал охоту жестоким занятием. Позже понял, что охота необходима, она позволяет поддерживать здоровую популяцию и предотвращает ущерб, который могут нанести животные лесу. Но все равно, я любил животных, и мне было тяжело стрелять в них.

Прозвучал сигнал о начале загона. Я зарядил ружье. Первый загон предполагался на косулю, хотя никто не списывал со счетов кабана или лося. Никогда не знаешь, кто на тебя выйдет. Впрочем, как я уже сказал, мне было чуждо охотничье честолюбие.

...Было очень тихо, я почти не двигался, едва дышал. Вдалеке послышались первые выстрелы и лай собак. Пару раз мне казалось, я вижу движение. Я вскидывал ружье, но опускал его обратно — сначала на меня выбежала лисица, потом появилась косуля, но расстояние до нее было приличное, и я не был уверен в выстреле.

Во втором загоне я снова увидел косулю. Как и первая, она прыгала по рыжему сухому полю, но шла гораздо ближе. Почему-то я вспомнил Алесю. Когда мне дали служебную квартиру, она также прыгала из комнаты в комнату мимо ведер и коробок. Такая же легкая, стройная, длинноногая. Я улыбнулся теплому воспоминанию.

Можно было отпустить эту косулю, как и первую, но после слов Ильзе я решил, что мне не помешает дополнительный балл перед стариком Хольц-Баумертом. «Прости, красавица», — подумал я, вскинул ружье и прицелился выше сердца, как когда-то учил отец.

Выстрел. Второй.



Как выяснилось позже, это была самка. Она лежала на заснеженной траве, подергивая задней ногой, и открывала рот.

— Ух какая милашка! Вы везунчик! — похвалил меня кто-то из охотников. — С какого выстрела?

— Со второго, — ответил я без особого восторга и наконец-то закурил.

Подстреленную мной косулю оттащили за ноги к двум другим. Учитывая небольшую площадь загоняемой территории — это был отличный результат. Оценить его в полной мере мы смогли ближе к вечеру, за обедом. Первым блюдом подали жаркое из седла — нежнейшее мясо, запечённое целиком. На гарнир — тушёные овощи с травами, из вин — Бордо и Божоле. Я изрядно продрог и теперь согревался сытным обедом, вином и забавными охотничьими байками.

Ильзе не соврала. Хольц-Баумерт на правах хозяина дома подкалывал тех, от кого удача отвернулась, и высоко поднимал бокал за охотников, благодаря которым «сегодня сытно набили животы". В числе героев он назвал и меня. Он был очень доволен.



— …Леонхард, ты не видел Ильзе? — спросил Хольц-Баумерт после обеда.

— Нет. Только до охоты, — ответил я. Как-то не заметил, что ее не было за столом.

— Значит, опять дуется! Девчонка. Не характер, а горчица. Да, единственная дочь, после трех сыновей… не знаю, дар это или проклятье! — рассмеялся Хольц-Баумерт. — А ты сегодня просто молодец, не растерялся. Быстро все уладил. Я уж думал, охоту придется отменять.

— Вы о том недоразумении перед охотой? Бросьте. Она еще ребенок. Немного покапризничала. Пустяки.

— Двадцать лет? Ты спятил? — проворчал Хольц-Баумерт. — Нет, в последнее время с ней что-то происходит… Я не узнаю свою дочь. Она никогда не лгала нам с матерью. А этим летом провела несколько недель в имении барона фон Клесгейма, твоего дружка. Нам сказала, что едет к подруге. А когда вернулась, опять же ничего не сказав нам с Алоизией, разорвала помолвку! Так просто! Ты даже не представляешь, какой скандал мне пришлось заминать!

— Ну, насколько мне известно, Каролина фон Клесгейм действительно ее подруга.

— И ты тоже — подруга? Оказавшаяся совершенно случайно, – лукаво сощурился Хольц-Баумерт и снова расхохотался. Старик был в отличном настроении. — Нет-нет, дело тут в другом. Она просто заигралась в ребенка. Ей пора повзрослеть. Ей нужен муж. Как думаешь?

— Да, это хороший способ изменить жизнь, — согласился я. Мне нравился этот ход мыслей.

— Отлично! Вот и женись на ней.

Я было открыл рот, но не нашел, что сказать. В какой-то степени я был удивлен столь стремительному развитию событий.

— Давай на чистоту, сынок, — продолжал Хольц-Баумерт. — Я бы мог подыскать для своей дочери другую партию. Но я не тиран. Не знаю, почему, но моя дочь выбрала тебя. Может, она слишком впечатлительна? Ведь ей нагадали на твоей вечеринке, весной, что в этот день она встретится со своим мужем и отцом своих детей. Вот она и внушила себе, что ты, Леонхард, ее судьба. И вашу помолвку с той девушкой, она очень тяжело восприняла. Элен, кажется?

— Алис.

— Не важно. Она тебе не подходит. Сам подумай, союз между кузеном и кузиной не благословит ни один священник. Я не говорю о последствиях такого брака для Германии, ее генофонда… Ну так что? — Хольц-Баумерт внимательно посмотрел на меня. — Как тебе мое предложение?

— Очень заманчивое, — ответил я. — Не скрою, чувства вашей дочери — для меня честь. Но и в то же время большая ответственность. Я боюсь, что не смогу обеспечить Ильзе тот уровень жизни, к которому она привыкла. А заставить ее жить по-другому, значит сделать несчастной. Я не могу допустить этого. Например, переезд из Берлина в Мюнхен… Ильзе много раз говорила о своем отношении к провинции.

— Ну, за это можешь не волноваться.

— И все же, — настаивал я. Хотел услышать полные условия сделки.

— Тебе понравился наш особняк в Берлине?

— Конечно!

— Он будет вашим свадебным подарком. Что же касается заработка и привычек моей дочери... Естественно, ее счета не пусты. Это, во-первых. Во-вторых, я думаю взять тебя к себе, в Абвер. Если не захочешь, попробую устроить твой перевод в берлинское гестапо, с повышением в должности и звании соответственно. В любом случае это будет проще, чем уговорить Ильзе переехать в сельскую местность! Ха-ха-ха!

Хольц-Баумерт затрясся от хохота, как желе, тронутое вилкой. До меня снова донеслась противная вонь. И все равно, я был доволен. Это был большой куш. Я уже почти обожал и свою будущую женушку, и этот вонючий кусок жира, хохотавшего в кресле.

— Когда ты уезжаешь? — спросил старик, отсмеявшись.

— Уже завтра. Служба.

— Отлично. Значит, сегодня сделаешь предложение.

— Как сегодня?..

— Как? Сейчас поднимаешь свой зад со стула и просишь Ильзе стать твоей женой. Все тебе разжевать надо! — ответил Хольц-Баумерт.

— Но к чему такая срочность? Мой отец недавно погиб, я не думаю, что морально готов сейчас на подобные торжества. К тому же, я эсэсовец. Мне и Ильзе придется собрать необходимые документы, пройти осмотр, получить разрешение, потом...

— Будет тебе и разрешение, и запись в родовой книге. Все будет, — Хольц-Баумерт махнул рукой. — У меня нет времени на подобную чепуху. Я прошу Бога хотя бы успеть отвести Ильзе к алтарю. Увидеть мою девочку счастливой…

— Бросьте. Что за обреченность? Вы еще внуков баловать будете.

— Нет, — ответил Хольц-Баумерт с неожиданной серьезностью. Взгляд его как будто погас, и он повторил еще мрачнее: — Нет… Только Ильзе знать об этом не должна. Понятно?

Я снова посмотрел на старика и кивнул. Что ж, это многое объясняло. В самом деле, в моих интересах было поторопиться.

***

Я сделал предложение Ильзе. Без кольца, потому что у меня его не было, без друзей, без лишних слов и даже без поцелуя.

Ильзе была растеряна. Спросила, как такое возможно? Ведь я уже помолвлен. Я заверил, что «той безумной помолвки не было бы вообще», если бы она тогда, в Вассеррозе, не сбежала. И все последующее — ни что иное, как «агония и тщетная попытка забыть ее, свою прекрасную, белокурую принцессу Гарца»…

Берлинка поверила, ответила согласием и не отпускала от себя ни на шаг весь оставшийся вечер и половину ночи.

Невыспавшийся, я вышел к завтраку. Ильзе успела к этому времени примириться с отцом. Она называла его «папочкой» и целовала в обвислые щеки, он смеялся, шутил и разрешил немедленно ехать в Берлин и сшить любое платье, какое она только захочет.

Словом, все были счастливы. Ильзе, старик Хольц-Баумерт и я. Особняк и должность в Берлине — неплохие трофеи. Это была славная охота.

***

Мы подъехали к вокзалу. Ильзе держала меня за руку и переживала, что мы расстаемся так невовремя, просила звонить и писать. Дядюшка Вольф плелся следом и издали с довольной улыбкой смотрел на нас. Вдруг он вспомнил, что забыл в машине перчатки и попросил Ильзе принести их.

— Она сияет. Спасибо, Леонхард, — похлопал по моему плечу Хольц-Баумерт. — Я сделаю все, чтобы ваш союз был счастливым... Надеюсь, и ты поступишь соответственно?

— Разумеется, — заверил я его

— В таком случае послушай. Еще один маленький момент. Вчера я как-то упустил его, совершенно из головы вылетело... Твоя Элен, бывшая подружка, беременна, не так ли?

Это было неожиданно. Я хотел что-то ответить, но Хольц-Баумерт не стал меня слушать. С улыбкой продолжил:

— Да-да, знаю, бывает. Сам молодой был, но!.. Я беспокоюсь, что это может дойти до Ильзе. Сам знаешь, доброжелатели распустить слухи найдутся всегда. Особенно, если эти слухи касаются уважаемых фамилий и такой щекотливой темы, как прошлые романы и внебрачные дети.

— Какие слухи? Я говорил, между мной и Алис ничего нет. И от кого у нее ребенок, я тоже не знаю, — ответил я и для убедительности добавил: — Да я впервые слышу, что она беременна!

— Тем не менее, насколько мне известно, она живет в твоем доме?

«Старый черт, откуда ты все это пронюхал?!» — подумал я. Вслух был более сдержан:

— И что? Моя мать любила ее, как дочь, о ней заботился отец. Не могу же я выставить ее на улицу. У нее нет родственников, кроме меня, хочу я того, или нет.

— Значит, она для тебя обуза? В таком случае тебе же на руку решить этот вопрос окончательно, — Хольц-Баумерт процедил сквозь серые земляные губы. – Понимаешь? Окончательно.

Я не поверил ушам. Я слишком хорошо знал эту формулировку, чтобы понять смысл сказанного неправильно.

— Вы что, хотите, чтобы я ее... убил? Вы шутите?

— Как можно! Нет, конечно! — вытаращился Хольц-Баумерт и спокойно рассуждал дальше: — Девушка может расстроится тем, что ты бросил ее, и не выдержать. Сколько бедняжек бросилось в Изар или повесилось в лесу от горя и безысходности… Я бы рад помочь, но, думаю, тебе лучше самому подчистить за собой. Ну, мальчик мой, не смотри так! Когда на карту поставлены честь и репутация моей, точнее уже нашей семьи, мы не можем рисковать. Ты согласен?

— Да, конечно... но… я поговорю с Алис. Она уедет. Хотя она и без того не будет лезть, я ее знаю!

— О-о-о! Ты слишком молод и доверчив. Женщины коварны. Сегодня они клянутся в одном, а завтра делают другое. Только недавно читал, что в Лондоне одна молодая леди облила кислотой свою соперницу. Куда это годится? О, времена, о, нравы… — старик закачал головой.

— Я не буду этого делать, — ответил я, стиснув зубы.

— Тогда не будет свадьбы. Не будет особняка и твоей должности, осенней охоты и Божоле. А может и тебя с твоей кузиной… тоже не будет, — Хольц-Баумерт выждал паузу, а потом разразился хриплым хохотом. Он как никогда стал похож на старого дьявола, выползшего из преисподней. — Шучу! Не бойся! О! Ильзе возвращается. Давай, сделай лицо повеселее и беги к ней. А то посмотри, пунцовыми пятнами пошел. Давай, сынок, беги. И хорошенько подумай над тем, что я сказал.

Он похлопал меня по щеке и подтолкнул навстречу к Ильзе. По инерции я сделал несколько шагов, обнял ее. Перед глазами стояли трупные серые губы.

Реши вопрос окончательно...

От одной мысли я невольно мотал головой, а все нутро протестовало: нет, нет, нет... Черт возьми, это было слишком! Это не косуля, которую я мог подстрелить в угоду старику…

Поезд тронулся, набирая скорость. Я сел в купе, достал сигареты и закурил. Еще несколько минут назад я был доволен, что славно поохотился. А теперь, похоже, сам угодил в капкан…

...

Сарагоса:

Лина, уже! Спасибо!

...

кениг:

какая жестокость,спасибо за продолжение.

...