Настёна СПб:
«“СЛОБОДСКОЙ ОРДЕН“ ИВАНА ГРОЗНОГО: МИФ, В КОТОРЫЙ ПОВЕРИЛИ»
Волков В.А. о сообщении И. Таубе и Э. Крузе о т.н. «Слободском ордене Ивана Грозного»
Согласно уникальному сообщению немцев-опричников Таубе и Крузе, в годы опричнины царь Иван учредил в Александровской слободе некое подобие «опричного монастыря». При этом сам царь выступал в роли «игумена», кн. Афанасий Вяземский – «келаря», а Малюта Скуратов – «пономаря».
Вопрос о том, существовало ли опричное «братство» в действительности или же было плодом вымысла Таубе и Крузе, остается открытым.
Единственно возможный период, в который могла существовать данная «организация» приходится на время с конца 1568 (окончательный переезд Грозного в Слободу, низложение митр. Филиппа) по середину 1570 г. (казнь старого опричного руководства, в т.ч. – кн. А. Вяземского). По мнению Д.М. Володихина, этот период можно ограничить серединой 1569 – первой половиной 1570 гг., когда в Слободе проходило масштабное следствие по делу о «новгородской измене».
Ряд историков отрицают существование «Слободского ордена» на том основании, что его деятельность не отражена в других источниках, помимо послания Таубе и Крузе.
История 50-летнего правления первого русского царя Ивана Грозного изобилует мифами и инсинуациями, с которыми с разной степенью успешности борются исследователи. Однако некоторые настолько прочно укоренились в научном сознании, что их считают бесспорным даже достаточно серьезные специалисты, профессионально изучающие события XVI столетия. Ярким примером такого мифа является сообщение немцев- опричников Иоганна Таубе и Элерта Крузе (в их послании гетману Яну Ходкевичу) о странном монашеском братстве, возникшем в ближайшем окружении государя и под его личным руководством. С легкой руки Д.М. Володихина, в каждой своей книге [см. 1] цитирующего соответствующий фрагмент этого послания, описанное Таубе и Крузе братство все чаще именуется «Слободским орденом Ивана Грозного» (по месту основного пребывания царя и его слуг в годы ранней опричнины в Александровской слободе или просто Слободе). Указанный текст послания приведен в приложении.
Настораживает, во-первых, уникальность данного сообщения авторов, давно уже уличенных в домыслах, фальсификациях, откровенных слухов, мало знающих реалии жизни царского двора (степени родства Ивана Грозного и Владимира Старицкого, отчество царицы Марии Васильевны Собакиной — у Таубе и Крузе она дочь «незнатного купца» Григория (!) Собакина. Давно уже историки используют только те факты, содержащиеся в послании Ходкевичу, которые достоверно подтверждаются другими источниками. Сообщение о «Слободском ордене» не подтверждается ничем. Прежде всего сочинениями тех иностранцев, которые находились в гуще событий, были более информированы и очень критичны к действиям царя и его окружения — А. Шлихтинга, Г. Штадена, А. Поссевино.
Почему-то почти никто из исследователей, признающих существование «Слободского ордена», не заметил странного молчания по этому поводу Русской церкви. Правда Р.Г. Скрынников подчеркнул, что «пока [митрополит] Филипп сохранял пост главы Церкви, он не потерпел бы, чтобы опричные палачи разыгрывали кощунственный спектакль. Когда Филипп покинул митрополию, руки у Грозного оказались развязанными» [2]. Видимо, по мнению исследователя, после низложения Филиппа Колычева церковные иерархи предпочли не замечать чуждой православию организации, действовавшей в окружении государя. Но, почему данный факт не нашел отражения в агиографических сочинениях. В житиях тех святых, которые считаются «умученными» в то время, описание ритуалов и деяний опричного «братства», рассказы о царе, провозгласившим себя «игуменом», князя Вяземского — «келарем», а Малюту Скуратова — «пономарем» (!!!), существуй все это не в воображении Таубе и Крузе, а в действительности, сохранилось бы несомненно и подробно.
Таким образом, красочное описание некой псевдо-религиозной организации, якобы существовавшей в Александровской слободе непонятно даже когда — плод фантазии двух ливонских немцев, пытавшихся оправдаться за свои неправые дела перед губернатором Яном Иеронимом Ходкевичем, возглавлявшим польскую администрацию в Лифляндии. Тем не менее, этот миф, к сожалению, тиражируется исследователями грозненской эпохи по сей день.
Литература: 1) Володихин Д.М. «Опричнина и «псы государевы». М., 2010; Малюта Скуратов. М., 2012; Иван Грозный. Царь-сирота, М., 2019. ; 2) Скрынников Р.Г. Иван Грозный. М., 2002. С. 301.
(Материалы Международной научно-методической конференции «Гуманитарные науки и православная культура». XVII Пасхальные чтения. — Москва, 6–7 мая 2019 г. ©)
P.S. Из книги «Повседневная жизнь опричников Ивана Грозного», И.Курукин, А.Булычев
«Они [ближайшие опричники] носили грубые одеяния, напоминавшие немцам-опричникам монашеские, а в руках у них были «длинные черные монашеские посохи». Правда, из-под убогих рубищ выглядывали полы шитых золотом кафтанов на дорогом меху, и посохи имели заточенные наконечники, превращавшие их в грозное оружие, да и головы царских «черноризцев» покрывали не иноческие клобуки, а изящные шапочки-тафьи. По-видимому, именно они использовали запоминающиеся аксессуары – метлы и отрубленные собачьи головы.
В действительности же наряд членов «опричного братства» больше подходил к гардеробу светского служилого человека, нежели монаха. Средневековый русский чернец одевался иначе: поверх белой фланелевой рубахи он надевал мантию подпоясанную кожаным поясом, а затем уже рясу с широким воротом и длинными рукавами. Велика вероятность того что иноземные мемуаристы вполне могли принять за иноческий наряд обычный охабень или даже однорядку отнеся их к одежде клириков из-за церковного черного цвета.»
(И.Курукин, А.Булычев «Повседневная жизнь опричников Ивана Грозного», Молодая гвардия, М., 2010 г. С. 264-265)
Ольга А:
Доброе утро, леди!
Поделитесь, у кого какие любимые книги на рождественскую, новогоднюю и святочную тематику
Для меня самая атмосферная праздничная история - "Ночь перед Рождеством" Н.В.Гоголя
Rozmarin:
Ольга А писал(а):
Поделитесь, у кого какие любимые книги на рождественскую, новогоднюю и святочную тематику
Нежно люблю О. Генри "Дары волхвов". А также рассказ Достоевского "Мальчик у Христа на ёлке" (но это до слез)
Ольга А:
Rozmarin писал(а):
Нежно люблю О. Генри "Дары волхвов". А также рассказ Достоевского "Мальчик у Христа на ёлке" (но это до слез)
Про "Дары волхвов" я и забыла. Чудесный рассказ о любви и добре!
Еще похоже на "Мальчика у Христа на елке" рассказ Л.Андреева "Ангелочек", безнадежно-тоскливый и грустный. И "Девочку со спичками" я бы включила в группу самых печальных, до боли в сердце рассказов.
Шармелька:
Я перед каждым Рождеством читаю Шмелева, "Лето Господне", тот кусочек, что про Рождество. Все же Рождество и детский, наивный и чистый взгляд на праздник, это прекрасно.
И конечно Гоголь!
Настёна СПб:
Девушки, спасибо, что вспомнили рождественские книги
. А я когда-то в Клубе историков-любителей выкладывала статью на рождественскую тему.
«ДОРЕВОЛЮЦИОННОЕ РОЖДЕСТВО В ПЕТЕРБУРГЕ»
В дореволюционном Петербурге Рождество – второй по значению после Пасхи праздник – отмечали в семейном кругу. День этот был наполнен ожиданием чуда, а чудо не терпит суеты.
Вместо пролога. «В Петербурге не только наступали холода и шёл снег, но накатывалось нечто хмурое, грозно мертвящее, страшное. И в том, что все эти ужасы всё же вполне преодолевались, что люди оказывались хитрее стихии, в этом было нечто бодрящее». (Из воспоминаний Александра Бенуа).
Колючая иностранка. В каждом уважающем себя петербургском доме ставили рождественскую ёлку. Обычай этот был введён ещё Петром I, но указ исполняли неохотно – традиция, появившаяся в Германии, не пришлась по душе. Распространению обычая во многом способствовали российские немцы, и уже к началу XX в. ёлка стала непременным атрибутом зимних праздников. Но её «немецкое» происхождение против неё же и обернулось: в 1914 г., во время Первой мировой войны, ёлку запретили указом Святейшего Синода. В конце XIX в. в Петербурге появились ёлочные базары. Выбирали ёлки тщательно, не жалея времени, по сути превращая поход на базар в настоящее действо.
Из романа Петра Краснова «Ненависть»: «Гурочка подумал: “Рождество подходит, и как это оно так незаметно подкралось? Значит, вероятно, привезли уже ёлки? И повсюду в городе: на рынках, на Невском, у Думы, в Гостином дворе, на Конно-Гвардейском бульваре – ёлки. Целые леса ёлок. Во всех магазинах выставки игрушек и подарков. Надо пойти…“ У Косого рынка, с колоннам высокой галереи, с широкими отверстиями подвалов внизу, мужики выгружали ёлки. Пахнуло душистым лесным запахом мха и хвои… Вдоль панелей вырастал настоящий лес. Ёлки – большие, в два человеческих роста – “вот такую бы нам!“, и маленькие, еле от земли видные, в пять коротеньких веток – становились аллеями…»
Искусно и искусственно. К началу XX в. газеты стали призывать горожан беречь живую природу и заказывать искусственные ёлки. Впрочем, это считалось едва ли не форсом, роскошью. Один петербургский богач прославился тем, что заказал искусственную ёлку «вышиной в 3,5 аршина, которая была обвита дорогой материей и лентами. Верхушка ёлки была испещрена ленточками разных цветов, верхние ветви её были увешаны дорогими игрушками и украшениями: серьгами, перстнями, кольцами, нижние ветки – цветами и конфетами и разнообразными фруктами». Ёлочные украшения привозили из Германии, но многие делали украшения сами – из цветной бумаги клеили цепи, фигурки зверушек, делали украшения и из специальных заготовок, которые продавались в мелочных лавках. В некоторых воспоминаниях встречаются рассказы о любимых детьми хлопушках с сюрпризами – маленькими игрушечками.
Просто объеденье. Вплоть до Рождества соблюдали строгий пост, занимались благотворительностью, читали книги духовного содержания… А Рождественский сочельник – последний день поста – был суматошным: наводили чистоту, крахмалили скатерти, запекали окорока и гусей, варили студень, пекли пироги… За стол садились лишь с появлением на небе первой звезды. «Звезда, звезда! Я вижу звезду!» - радостно кричал кто-нибудь из младших в семье. Но стол в сочельник был постным, и, только вернувшись с торжественной праздничной церковной службы, приступали к праздничной трапезе: поросёнок, жаренный с гречневой кашей, гусь с яблоками, рыбные закуски, рулеты, пироги. К началу XX в. на праздничном столе появились анчоусы, омары, рябчики, индейки… «Петербургская газета» регулярно сообщала о том, сколько тысяч поросят, гусей, уток и кур было съедено в Петербурге в рождественские и новогодние дни. Например, под зимние праздники 1912 г. было продано 250 тыс. поросят, 260 тыс. кур и уток, 110 тыс. гусей, 75 тыс. индеек. «Редкий столичный обыватель обойдется в Рождество без рябчика или традиционного гуся», – писали газеты.
И вас с праздничком! С утра уже отправлялись с поздравлениями – поздравляли начальство, знакомых, друзей. Случалось делать в день до 15 визитов. Если хозяина дома не было, оставляли визитную карточку с загнутым углом – знак того, что гость приходил лично. Дети городской бедноты – дворников, ремесленников, водовозов – поздравляли хозяев, получая от тех небольшие подарки. Поздравить с Рождеством приходили полицейские, рабочие, банщики, мелкие торговцы – специально для поздравляющих пекли пироги и покупали водку. На рождественской неделе устраивали детские праздники и рассылали приглашения на приемы и балы.
Интересно. В XIX в. популярность приобрели рождественские рассказы, которые публиковали журналы и газеты. Рассказы эти напоминали о том, что в мир пришел Спаситель, чтобы помочь «труждающимся и обремененным», и поэтому в этот день особенно важно проявить заботу о ближних, примириться с врагами. Рождественские рассказы писали Н.Лесков, Ф.Достоевский, А.Куприн, Н.Телешев, Л.Андреев и другие.
Дары волхвов. Рождество считалось праздником семейным и, в первую очередь, детским. Пока приготавливали и украшали ёлку, дети томились в ожидании, когда, наконец, родители и гости с детьми сядут за праздничный стол, зажгут свечи и… Хлопали хлопушками, водили хороводы вокруг ёлки, пели песни, зажигали бенгальские огни. Детские подарки под ёлкой – непременный атрибут праздника. Вот уж благодать была в предпраздничные дни для продавцов игрушек: куклы, ценой от 5 копеек до 100 рублей, детские пистолеты, кукольная мебель, железная дорога, модели машин, паровых мельниц… В 1913 г. появилась английская чудесная игрушка – детский беспроволочный телеграф, благодаря которому дети могли общаться друг с другом, находясь на разных улицах города.
Из воспоминаний великой княгини Ольги Александровны, сестры Николая II: «…Дети и все остальные должны были ждать, пока император не позвонит в колокольчик. И тут, забыв про этикет и всякую чинность, все бросались к дверям банкетного зала. Двери распахивались настежь, и мы оказывались в “волшебном царстве“. Весь зал был уставлен рождественскими ёлками, сверкающими разноцветными свечами и увешанными позолоченными и посеребренными фруктами и ёлочными украшениями… Возле каждой ёлки ставили маленький столик, покрытый белой скатертью и заваленный подарками.».
Чего желали друг другу. Во второй половине XIX в. возникла традиция дарения рождественских открыток. Поначалу их привозили из Германии, только подписи ставили русские. Но уже в конце века появились и открытки российского производства. В их создании принимали участие известные художники – И.Билибин, А.Бенуа, К.Маковский, Л.Бакст. Сюжеты русских открыток были неисчерпаемы, их ассортимент считался самым разнообразным в Европе. Очаровательные нарядные детишки, шутливые сценки из деревенской жизни, крестьяне и городские барышни, весёлые котята и цыплята, зимние пейзажи, бытовые сценки на рождественскую тему, стол с рождественской трапезой… Поздравлявшие «С Рождеством Христовым», «С Новым годом», а то и «С Рождеством Христовым! С Новым годом!» посылали открытку, желая адресату того, что на ней изображено: целующаяся пара – чтобы встретить любовь, праздничный стол – чтобы всегда денег на угощение хватало. Открытки времен Первой мировой войны изображали солдат, вернувшихся к семьям в канун Рождества, - это тоже было всем понятное, хотя и своеобразное, пожелание.
Вместо эпилога. «В Петербурге зима была суровая и жуткая, но в Петербурге же люди научились превращать её в нечто приятное и великолепное». (Из воспоминаний Александра Бенуа).
(Журнал «Ваш досуг», статья Марины Шиковой и Ирины Дониной).
Настёна СПб:
НИКОЛАЙ КОСТОМАРОВ «Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях»
Книга очень информативная, но меня, конечно, не отпускало чувство, что всё это я уже где-то читала
(потому что читала). Как строили избу, чем обставляли жилые и подсобные помещения, чем накрывали на стол, что если в пост, чем охабень отличается от терлика, как при церковном запрете увеселений смеялись над скоморохами и выходили на кулачные бои Костомаров пишет подробно. Прошёлся историк и по нашему обрядовому благочестию.
Но где Николай Иванович, описывая семейные нравы и отношения между людьми, набрался эдакой пошлости? Историк, близкий славянофилам, нарисовал такую мрачную картину повседневной жизни допетровской Руси, что позавидует любой западник. Встал мужик поутру, помолился и не пахать или на службу пошёл, а давай жену колотить – ни на что другое времени не остаётся. А жена, несмотря на закрытый образ жизни, умудряется изменять мужу с кем попало. Ну чего ожидать от народа, застрявшего между византийским лукавством и татарской грубостью?
Оценка – 4.
Gal-ka:
Настёна СПб писал(а):
Прошёлся историк и по нашему обрядовому благочестию.
Но где Николай Иванович, описывая семейные нравы и отношения между людьми, набрался эдакой пошлости? Историк, близкий славянофилам, нарисовал такую мрачную картину повседневной жизни допетровской Руси, что позавидует любой западник.
Но где Николай Иванович, описывая семейные нравы и отношения между людьми, набрался эдакой пошлости? Историк, близкий славянофилам, нарисовал такую мрачную картину повседневной жизни допетровской Руси, что позавидует любой западник.
Настя, а он даёт ссылки на источники?
Настёна СПб:
Gal-ka писал(а):
Настя, а он даёт ссылки на источники?
В современном понимании ссылок нет, но список "использованной литературы" известен. Ещё современники критиковали Костомарова за то, как он работал с документами.
Настёна СПб писал(а):
где Николай Иванович, описывая семейные нравы и отношения между людьми, набрался эдакой пошлости?
У меня это больше ирония. Вопрос в том, для чего историк, вроде бы по своим взглядам не должный считать допетровское время "тёмным царством", сгустил краски. А он сгустил... Но, вероятно, действительно считал так, как описал.
Настёна СПб:
МЕГ УЭЙТ КЛЕЙТОН «ПОСЛЕДНИЙ ПОЕЗД НА ЛОНДОН»
В романе рассказывается о спасении еврейских детей из гитлеровской Германии и Австрии. Действие начинается в 1936 г., когда Гертруда Висмюллер-Мейер, рискуя своей жизнью, уже занималась перевозкой детей в Нидерланды (и дальше в Англию). Для этой героической женщины не было чужих детей. Не знаю, насколько её образ близок к реальному, но… Занималась бы тётя Труус, какой она показана в книге, этим благородным, самоотверженным делом, будь у неё свои дети и ей было на кого изливать материнские чувства?
Я споткнулась ещё на паре моментов. Чиновникам и даже немцам Гертруда говорит: «Ах, посмотрите, какой чудесный ребёнок…» и т.п. Все начинают умиляться и таять. Меня вот не трогает такое сюсюканье, нет во мне этого – что совершенно не значит, что я бесчувственная и не понимаю ситуацию. И ещё, как бы это не прозвучало… Когда я читаю у европейских и американских писателей о Второй мировой, то вспоминаю, сколько погибло наших мирных жителей.
История венских подростков Зофии и Штефана, чья дружба перерастает в первую любовь, меня затронула намного больше. Она – гениальный математик и дочь независимой журналистики, он – сын владельца шоколадной фабрики – мечтает стать знаменитым писателем, как Стефан Цвейг. Но когда в марте 1938 г. в Австрию ввели немецкие войска и привычный мир рухнул, евреи и антифашисты оказались вне закона.
Меня вновь поразило, сколько сторонников Гитлера сразу оказалось в Вене, как дружно принялись вопить за фюрера. Не всё же они засланные нацистами – громили, издевались и радовались. Приятель Штефана Дитер тоже орал, вскидывал руку и в мгновение ока воспылал отвращением к евреям. В Австрию пришли ненависть и страх, и я не могла без слёз читать, что пришлось пережить людям, ставшим изгоями в родной стране. Автору удалось передать атмосферу.
Штефану, после гибели отца и трусости дяди, ради больной мамы и маленького брата необходимо быть живым и на свободе. 17 лет – взрослый не настолько, чтобы решать за всю семью, когда от твоих действий зависят жизни родных, а Штефан справился. Но меня восхитил 5-летний Вальтер – всё схватывающий на лету храбрый умница Вальт.
Не знаю, какую оценку поставить. Одной сюжетной линией я совершенно не прониклась, но другая тронула до сердца.
Оценка – 5 –.
Леди Липтон:
Влада Никифорова. Страстный модерн, искусство совершившее революцию.
Вена. Начало XX века. Кажущаяся непоколебимой империя Габсбургов. В это время политического застоя и кипения подземных социальных вод в Вене все же произошла революция. Революция искусства. В поисках превосходства духовного венцы выбрали своим образом жизни красоту и культуру.
Книга искусствоведа Влады Никифоровой может стать прекрасным началом в знакомстве с венским сецессионом и Веной начала XX века. В книге собран искусствоведческий анализ нескольких ключевых работ венских художников, а вместе с тем присутствует и рассказ о том, в какой атмосфере создавались эти работы и почему они столь выделялись и становились новым этапом в искусстве. Книга носит еще и информативный характер для желающих совершить личную экскурсию: где погулять в Вене в поисках следов художников, где купить декоративные вещи, напоминающие произведения венских мастерских.
Интересная и хорошо написанная книга для начинающих познавать тему.
- 4 -
Настёна СПб:
В своём ли я была уме, когда несколько лет назад (2018 г.) ставила этому творению неплохую оценку - "4"
? Похабство и мерзость. Есть интересные моменты, читается легко, но в целом смачная грязь. Отзыв старенький, а оценку исправляю.
ЕЛЕНА АРСЕНЬЕВА "ГАРЕМ ИВАНА ГРОЗНОГО"
"Во мне, видать, вечно князь Дмитрий Донской с Мамаем поганым будет бороться. И неведомо, кто кого одолеет", - говорит в романе Иван Грозный Анастасии. Точная характеристика! Мнительный, подозрительный, набожный, страстный, жестокий, властолюбивый - такова царская натура.
Анастасия временами мне нравилась, временами - нет. Но она действительно была царю настоящим ангелом-хранителем, умеющим подавлять его природную свирепость. Идея с "болезнью" Ивана пришла именно в ее светлую голову. Чем и навлекла на себя беду... Праведная троица - Курбский, Адашев, Сильвестр - интересно описаны. Умные, талантливые, но не желающие делиться властью даже с царем и гордые сверх меры. Поджечь Москву ради своих, пусть и благих, целей, дело предпоследнее. Последнее - отравить Анастасию.
Фёдор... Он не ангелочек, может - даже редкая сволочь. Но можно нормально написать, а можно, как у Арсеньевой, гадостно. Феденьку же я трепетно и нежно люблю
(не спрашивайте почему - сама не знаю) и в обиду не дам. Вообще, царь-то хорош! Попользовался парнем, а потом выкинул с воплями: "Совратили! Соблазнили! Искусили! Испоганили! В грех ввели! Гнать в три шеи!" Причем Федька на роман один такой, а нарасхват. Не царский двор, а рассадник какой-то...
А вообще - откуда в 1560 Малюта и особенно лекарь Бомелий (выпрыгнувший как черт из табакерки аж в 1570)?.. Суть опричнины, на мой взгляд, автор ухватила верно: укрепление самодержавия, все деньги в казну, а не по карманам, чтоб служили государству, а не уделам. Но не удалась затея раздельно с боярами жить, не удалась...
Нет, значит, Феденька - паскудство, а царица Кученей с братом Салтанкулом - светлая любовь
? Оргии, устраиваемые царской женой, описаны смачно. Впрочем, неистовая и кровожадная Мария Темрюковна государю быстро надоела: у нее Иван находил только животную страсть, а ему нужны были нежность и понимание... Братец Салтанкул, он же Михаил, был женат на девушке не Фёдоровой-Челядниной, а из Захарьиных-Юрьевых. И тут у меня большой вопрос: почему потом княгиню Черкасскую с сыном казнят, а Варвару Басманову с детьми (да-да, Пётр Фёдорович, отличившийся в Смуту, не от святого духа родился) не тронут, ведь обе царёва родня по Анастасии?..
Вот Юлиания, вдова брата, напоминала Ивану любимую жену... Это не вписалась в авторскую концепцию, но у Ульяны с Юрием был сын, как и у Грозного с Марией Черкасской. Насколько известно, Ульяну и Евфросинию Старицкую (в монашестве первая Александра, а вторая - Евдокия, но никак не Феофилакта
) утопили по государеву приказу. Но здесь же Фёдор - пакость и тварь, которого давно надо было живым в землю закопать. И прямо трагично-романтичная история получилась...
Митрополит Филипп в романе низложен за "многие открывшиеся злоупотребления в бытность его пастырем Соловецким." А архиепископ Леонид оказался распутником-ренегатом.
...Осень 1571. Уже нет Висковатого, Вяземского, Басмановых. Арсеньева правда думает, что они все жаждали родину продать (плюс для особо отличившихся мерзостное монастырское убийство)? Ну-ну... Рядом с царем неизменный Малюта со своими: родным племянником Богданом Бельским (в романе его почему-то называют дальней родней; по историческим слухам, Бельского пытались Грозному вместо Фёдора подсунуть) и родным зятем Борисом Годуновым. Марфа Собакина тоже родственница Скуратовым. Чистая, светлая, нежная, как колокольчик. Не судьба...
С Анной Колтовской все произошло, как в сказке. Поехал царь на охоту, а встретил красавицу, влюбился и женился. Но под самым боком честолюбивый хитрован Годунов уже плел свою интригу. Самые грязные дела делаются чистыми руками, чтобы волки были целы, а овцы - сыты. Надо только уметь ждать, а там и до трона не далеко. Если Годунов ловко просунул в царскую постель наглую базарную деваху Анну Васильчикову, то выудить из дыры Марию Нагую выпала честь Бельскому. Эта парочка заклятых приятелей, Годунов с Бельским, мне очень понравилась. Как они плясали вокруг Грозного, но каждый тянул в свою сторону. Если Борису смерть Ивана IV была на руку, то для Богдана она означала одно - удавиться. Ох, побежит потом Бельский к Лжедмитрию...
Как-то у меня не отзыв получился, а разбор по костям
.
Оценка - 2.
Настёна СПб:
Отзыв копирован из темы автора.
К.У. ГОРТНЕР «ВЕЛИКАЯ АКТРИСА. Роман о Саре Бернар»
Я не очень хорошо знаю биографию Сары Бернар и не читала её мемуары «Моя двойная жизнь». Актриса сама приукрашивала и мифологизировала свою историю, поэтому писатели могут дать волю фантазии. Этот роман мне понравился.
У юной впечатлительной Сары было два выбора – выйти замуж или зарабатывать самой. Её маман признавала для женщин только одну деятельность – куртизанка. Вот уж кого мне хотелось стукнуть зонтиком, это Жюли – терпеть не могу ограниченных, эгоистичных, вечно недовольных тёток, выносящих всем мозг.
У Сары слишком независимый характер, чтобы продавать себя. Склонная к расточительности и богемности, содержащая сына и сестру, она не гнушалась встречаться с поклонниками за деньги. Талант и амбиции позволили Саре пробиться в театре, а эксцентричность и жизнерадостность привлекали внимание в частной жизни.
Кстати, мне понравился Кератри, как он повёл себя при осаде Парижа. А что отвернулся от Сары, так между ними всё было обговорено заранее, поэтому не совсем понятно, на что она рассчитывала. И совершенно не ясно, отчего Саре пришлось бы оставить сцену, прими она предложение Муни-Сюлли.
В книге очаровательная творческая атмосфера. Я словно побывала и в консервативной «Комеди Франсез», и бульварном «Жимназ», и новаторском «Одеоне», и в фотоателье Надара, и студии Луизы Аббема. Удивительно, что несмотря на затхлость и старомодность Дома Мольера, большинство актёров всё равно мечтают выйти на главную сцену Франции. Сейчас игра Сары казалась бы манерной и чересчур эмоциональной, но тогда, на фоне искусственности и напыщенности, она была новаторской.
Оценка – 5.
Леди Липтон:
Стефан Цвейг. Вчерашний мир. Воспоминания европейца
Австрийский писатель и драматург Стефан Цвейг известен своими историческими романами (например, "Мария Антуанетта" и "Мария Стюарт"), но заключительным произведением для него стали воспоминания о жизни Европы, частью которой он себя ощущал и которую он потерял, когда в 1933 году к власти пришли национал-социалисты во главе с Гитлером.
Стефан Цвейг родился в 1881 году, таким образом, на его долю выпало стать свидетелем и старого, и нового мира. Его поколение испытало на себе радости и беды первой половины XX века. Во время Второй мировой войны Стефан Цвейг – разочарованный и опустошенный – решил описать мир, который разрушился на его глазах. Он написал свои воспоминания и через год совершил самоубийство. Стефан Цвейг не увидел «завтрашний мир». Он умер в 1942 году.
В своих воспоминаниях он делится, каким был старый буржуазный мир Вены - лишенный скорости, полный надежности, почитающий старость и сковывающий молодость, двуликий в своей морали. Но в то же время обладающей верой и надеждой в будущее, верой в человека и прогресс. Этот мир стал сбрасывать оковы и к 1914 году стал расцветать, расширяться, меняться, преображаться еще больше и больше... Но ростки благих перемен жестоко затоптали старые сапоги.
Стефан Цвейг не просто описывает, что ему запомнилось, он анализирует свое время.
Прекрасная глава "Заря эроса" - хорошо описывающая, что такое закостенелая и двуликая мораль, почему не стоит полагать ушедшие традиции более здоровыми или ценными, что такое индивидуальная свобода.
Понятием индивидуальной свободы в целом пропитана личность писателя, для него это ключевая ценность, которая определяла жизнь и многих европейцев того времени. Через его воспоминания можно легко понять, что именно европейцы почитали за эту свободу.
Писатель рассказал и о военном и патриотическом психозе в начале Первой мировой войны. В его воспоминаниях отражена и трагедия Первой мировой войны, как она перепахала Европу и жизнь в ней.
Помимо размышлений о времени, Стефан Цвейг описывает свою дружбу и встречи с известными личностями - от Родена до Роллана, восхищается Парижем и Веной, делится своим увлечением коллекционирования, рассказывает о своем методе творчества, открывает подробности своего путешествия в советскую Россию 1928 года... А затем рассказывает, как в их мире неожиданно появился некий человек, из-за которого книги Цвейга начали жечь.
Главное впечатление от воспоминаний писателя заключено в слове "благодарность". Порой казалось, что это некий живительный источник, к которому удалось припасть.
- 5 -
Настёна СПб:
ВЕРА ИНБЕР «ПОЧТИ ТРИ ГОДА. Ленинградский дневник»
18 января я сидела на подоконнике, смотрела салют и гладила кота. Вспомнила, как мне рассказывали о блокадном ребёнке, для которого кошка была чудом. И вот он фотографируется, прижимая к себе невиданного зверя… Ещё меня поражает, что наш Зоопарк заработал уже весной 1942 г. Бегемотиха удивляет меня больше Седьмой симфонии…
Вера Инбер приехала в Ленинград 24 августа 1941 г., чтобы быть вместе с мужем Ильёй Давидовичем Страшуном, ректором Первого меда. Дочка Жанна с внуком Мишенькой уедут в эвакуацию в Чистополь, где годовалый мальчик умрёт… Дневник Инбер, наверное, больше писательский, чем личный. Вера Михайловна много работала, выступала, несколько раз выезжала на фронт. Она не скрывает, что хочет признания, что, уже немолодая, так долго к этому шла.
Видно, что писательница с мужем жили получше, чем большинство ленинградцев, но в любом случае по её записям можно проследить, как оживал город после страшной зимы 1941/42, как становилось по капле легче и как мы выстояли… Такие книги всегда тяжело читать. И интересно, и ответственно. Я читала и по датам сравнивала с событиями в моей семье.
Оценка – 5.