Жила-была девочка (ИЛР, семейная сага)

Откланиваясь великому князю по случаю отъезда в отпуск, он неожиданно получил приглашение заехать на несколько дней в Ильинское, причем великий князь взял с него слово телеграфировать, чтобы за ним выслали лошадей. Джунковский не без смущения подъезжал к имению и чувствовал себя очень стесненно первое время, от волнения пролил водку на скатерть во время обеда, несмотря на то что обстановка, в которой он оказался, была самой дружественной. Великая княгиня Елизавета Федоровна сказала, что она уже ждала его все эти дни. Постепенно благодаря той естественности, с которой держала себя великокняжеская чета, его скованность прошла. «Меня поразила простота, с какой держали себя Их Высочества, с первого же вечера я не чувствовал никакого не только страха, но и какого-либо стеснения, все так было просто, семейно, никто не вставал, когда проходила Великая Княгиня или Великий Князь, совсем как в простом семейном доме, даже проще чем в других аристократических домах. Меня всегда поражала та особенная простота, которая была свойственна членам императорского дома вне официальных приемов», вспоминал Владимир Федорович.
Во время пребывания в Ильинском профессор В. П. Безобразов, бывший преподаватель политической экономии у великого князя, спросил Джунковского, как бы он отнесся к предложению стать адъютантом великого князя, «ведь, в сущности, должность эта неприятная, лакейская». « Я ответил, писал Джунковский, что считал бы большой честью, если бы выбор пал на меня что можно принести много пользы, занимая такую должность, что все зависит от себя, не надо только терять своего я и держать себя с достоинством, тогда должность адъютанта далеко не будет лакейской». Слова Безобразова произвели на него сильное впечатление и заставили задуматься, душевный покой от этих мыслей был нарушен. «С одной стороны такого рода назначение льстило моему самолюбию, с другой стороны мне ужасно было больно покидать строевую службу в полку, которая мне более чем нравилась, которой я увлекался и находил удовлетворение в полковой жизни», вспоминал он.
Впоследствии оказалось, что такие мысли у великого князя действительно были, и именно поэтому Джунковского пригласили в Ильинское. Однако в это же время графиня Тизенгаузен попросила за своего племянника графа Сумарокова-Эльстона, который и был назначен на эту должность. « Я считаю, что меня это спасло. Если бы я тогда, в такие молодые годы был бы назначен адъютантом, писал Джунковский, то из меня ничего порядочного бы не вышло. Я жизни тогда еще совершенно не знал и придворная жизнь меня захватила бы всего меня бы она засосала. И я Бога благодарю, что тогда этого не случилось».
9 февраля 1891 г. великий князь был назначен Московским генерал-губернатором. В день сдачи полка он отдал приказ, в котором прощался с полком и «удивительно сердечно, не шаблонно благодарил всех за службу». Джунковский ожидал для себя назначения на должность адъютанта генерал-губернатора, так как пользовался в течение всей своей службы большим вниманием со стороны великого князя.
Однако предложение последовало только в конце декабря. Причем, перед тем как согласиться, Владимир Федорович обратился к великому князю с просьбой получить благословение матери. «Великий князь отнесся ко мне как родной, вспоминал он, и растрогал меня очень, сказав, что без благословения матушки я не должен ничего решить. В результате моя мать благословила меня на этот шаг». 14 декабря 1891 г. состоялся Высочайший приказ о назначении Джунковского. Нижние чины роты, в которой служил Владимир Федорович, благословили его образом святого Владимира. Джунковский удостоился приема императора Александра III, который просил его передать поклон брату. Императрица Мария Федоровна также выразила свое удовольствие его назначению. Но на душе у самого Владимира Федоровича было неспокойно, ему казалось, что он изменил полку, новая жизнь смущала полной неизвестностью.
26 декабря 1891 г. Джунковский прибыл в Москву. Прямо с вокзала он направился поклониться иконе Иверской Божией Матери на Красной площади. Затем поехал в Нескучное – резиденцию Великого князя, который, по словам Владимира Федоровича, «до слез растрогал его», приняв как родного. «Он меня обнял, поцеловал, сказав, что очень счастлив меня видать у себя, усадил меня и с полчаса пробеседовал со мной, расспрашивая с самым сердечным участием обо всем: как я расстался с полком, как оставил своих близких, как здоровье моей матушки и т. д. », вспоминал Джунковский. Около часу дня последовало приглашение к великой княгине, которая также приняла его как родного. «Она была удивительно мила и привлекательна, писал Владимир Федорович в воспоминаниях, мне показалось, что она еще похорошела. За завтраком посадила меня около себя».
В Нескучном в это время жили племянники Сергея Александровича великая княжна Мария Павловна и великий князь Дмитрий Павлович. Великий князь относился к ним «как самый нежный, любящий отец, и он, и великая княгиня окружали детей самыми трогательными заботами».
Джунковский сделал для старшей сестры Евдокии Федоровны подробный план своей новой квартиры, за что она благодарила его в письме от 18 февраля 1892 г., и добавляла: «Прости, что еще не исполнила твоего поручения насчет фото В. Кн. Ел. Фед. – сегодня сделаю это».
5-го января, придя к обеду в 8 часов вечера, Джунковский был очень смущен, увидев только три прибора, оказалось, что Стенбок, Гадон и Степанов уехали в Английский клуб, а княжна Трубецкая к своей сестре. «Я подумал, не сделал ли я бестактность, что тоже не уехал куда-нибудь и, когда Их Величества вышли в столовую, извинился, что я не знал, что все уехали, вспоминал Владимир Федорович. Великий Князь, заметив мое смущение, очень ласково сказал: “Напротив, очень хорошо, что Вы остались, мы по крайней мере не одни”. Но все же, обедая втроем, мне было как-то неловко ». После обеда великий князь ушел заниматься в свой кабинет. Джунковский остался один с великой княгиней. «Мне было крайне стеснительно, мне казалось, что быть может ей хочется или книжку почитать, или написать письмо, а из-за меня она сидит и работает, писал он в воспоминаниях. Благодаря своему смущению я не знал, с чего начать разговор, и мы некоторое время молчали. Но потом она заговорила, начала вспоминать Англию и много рассказала мне совершенно для меня нового и крайне интересного про жизнь в Англии, про свою бабушку королеву Викторию и т. д. Два часа, которые я просидел с Великой Княгиней вдвойне прошли незаметно. Потом пришел Великий Князь, подали чай и вскоре разошлись».
Придворная светская жизнь и рутинные обязанности адъютанта никогда не привлекали Владимира Федоровича. «Такая однообразная праздная жизнь меня далеко не удовлетворяла и очень тяготила меня, что не ускользало от Великой Княгини и от чуткого Великого Князя, который всегда выискивал для меня какое-нибудь поручение, чтобы мне не было так тоскливо. они часто недоумевали, чем я недоволен. потом привыкли к мысли, что никогда из меня не выйдет настоящего придворного, что я всегда буду глядеть в лес, и уже не боролись с этим, а напротив старались облегчить мне в этом отношении жизнь», вспоминал он.
С самого начала его службы великий князь давал Джунковскому специальные поручения, в которых он мог проявить себя как администратор и организатор и при описании каждого такого поручения Владимир Федорович отмечал, как счастлив он был вырваться из придворной обстановки. Первое задание было напрямую связано с помощью ближнему и общенациональным бедствием – кампанией помощи голодающим 1891–1892 гг.
Уже в феврале 1892 года Джунковский был направлен в Саратовскую губернию в качестве уполномоченного от Комитета великой княгини Елизаветы Федоровны по распределения помощи среди голодающих.
Джунковский должен был посетить пострадавшие от неурожая уезды, на местах проверить нужду, распределить посланную от Комитета помощь.
Евдокия Федоровна писала ему 23 февраля 1892 г. «Дружок, Вадюша, умоляем тебя, береги свое здоровье, все время думай о дорогой маме, которая, конечно, будет мысленно всюду тебя сопровождать и тревожиться о твоем здоровье. – Конечно, Вадюша, каждый из нас должен быть счастлив помочь ближнему и ты, несомненно, можешь принести много пользы, но нам тяжело выпускать тебя из дома, не снарядить тебя в путь. Благословение Господне да будет над тобой; молись Господу и мы будем молиться за тебя ежеминутно Захвати с собой теплую фуфайку и вообще теплые вещи, это необходимо. Возьми с собой свой тюфяк».
Джунковский успешно исполнил данное ему поручение. Одобрение по поводу этой поездки высказал ему старший брат Николай: «Думаю, что данное тебе поручение наилучшим образом раздать деньги, хлеб и сено ты выполнил хорошо, потому что я знаю твое отношение ко всякому порученному тебе делу, а раз действия одушевлены любовью к делу, то будет хорошо».
14 декабря 1892 г. исполнился ровно год со дня назначения Джунковского адъютантом к великому князю, и это был день его дежурства. «когда я вошел в кабинет доложить о приехавшем князе Щербатове, писал он в воспоминаниях, Великий Князь мне сказал, что поздравляет себя с годовщиной моего назначения к нему. Меня эти слова смутили и растрогали до слез, я совсем растерялся».
Доверие великого князя проявилось в том, что он поручил Джунковскому присматривать за своими племянниками Марией и Дмитрием в Ильинском, когда он сам был в отъезде. «Конечно, я не мог и подумать отказаться, вспоминал он, зная, что дети составляют для Великого Князя самое дорогое в жизни, он так над ними всегда дрожал». В письме от 22 июля 1893 г. Джунковский сообщал: «Я очень был счастлив, что мог ее лично поздравить и передать Вашу куклу и лейку. Если бы Вы видели ее восторг при виде куклы с массой одежды, она сейчас же все хотела снять, переодевать ее и все говорила very pretty я страшно счастлив, что остался с детьми».
Доверие было оказано и сестре Джунковского Евдокии Федоровне. В ноябре 1895 г. ей было предложено стать воспитательницей великой княжны Марии Павловны. И хотя Евдокия Федоровна, которая также официально считалась фрейлиной их величеств императриц, была загружена своей работой в Евгеньевской общине сестер милосердия Красного Креста, она не могла отказаться. В письме к брату она передавала рассказ одной из придворных дам: «Вчера я была у Государыни и Государь спросил меня, что дети Павла Алекс.? – я ответила, что еще не была и боюсь туда идти, слышала там новая личность при детях – чужая. – На это Государь сказал: “Не бойтесь, идите и Вы увидите, что это за мягкость, такой второй не найдется, она будет положительно мать – все ее страшно любят”. Вадюша, просто страшно становится мне – такие отзывы! Помоги мне Господь! » В письме брату от 20 августа 1896 г. Евдокия Федоровна приводила цитаты из письма великого князя, присланного ей из-за границы: «Дорогая Евд. Ф., сейчас получил Ваше милейшее письмо. Увы! последнее из Ильинского, и от всего сердца благодарю Вас за все в нем так трогательно изложенное! Меня бесконечно радует, что Вы полюбили Baby и что она так доверчиво к Вам относится. – Жена Вас от души благодарит за письмо Будьте добры иногда писать мне – если бы Вы знали как Вы меня этим порадуете. Поклон сердечный Вашему брату ».
Брат и сестра заслужили всеобщее уважение и любовь благодаря своей добросовестности, серьезности и глубокой религиозности.
Всеобщая симпатия особенно ярко проявилась во время неожиданной болезни Владимира Федоровича – ревматизма коленного сустава, из-за которого весной 1894 г. он вынужден был не одну неделю провести сидя в кресле или лежа. 29 мая Джунковский получил «огромный букет ландышей» от великой княгини. 31 мая – 3 букета ландышей и один из васильков. Великий князь развесил веселые картинки в Ильинском в комнате Джунковского, чтобы ему было нескучно там лежать. «Какая Великая Княгиня внимательная, что прислала ландыши», писала Евдокия Федоровна 2 июня 1894 г., а в следующем письме добавляла: «И как Великий Князь и Великая Княгиня внимательны к тебе, но иначе и быть не может». «Королева Греческая спрашивала о тебе, о твоем здоровье, жалела, что ты болел, сообщала сестра 27 июля. И на мой ответ, что Их Высочества так милостивы были к брату и окружали его вниманием, королева сказала: “Вашего брата так все любят и ценят, что этого и не может быть иначе”. Вот, голубчик, тебе отдают должное». Своим мнением о ее брате поделился с Евдокией Федоровной и великий князь Михаил Николаевич: «Я страшно люблю (как и все) Вашего брата, он такой милый вот Вел. Кн. Была у него каждый день, я жалею, что не мог проводить целые дни у него, он такой хороший. Кланяйтесь ему».
В 1894 г. мать Владимира Федоровича Мария Карловна тяжело заболела. Джунковский ездил к ней в Петербург и даже приглашал о. Иоанна Кронштадтского помолиться у ее постели, после чего Мария Карловна почувствовала себя гораздо лучше. Великий князь и великая княгиня проявили живое участие в его личной беде. «Великая Княгиня меня встретила такая радостная, говорила, что так счастлива, что моя мать поправляется, что она все думала о ней, и если бы не боялась быть надоедливой, то присылала бы депеши каждый день, так писал Джунковский в воспоминаниях. – Великий Князь был также трогателен, расспрашивал самые подробные детали о состоянии здоровья моей матери».
В воспоминаниях Владимир Федорович привел два письма к нему великого князя, «служащие доказательством его необыкновенно чуткой души». 16 мая 1895 г. великий князь писал ему: «Дорогой Владимир Федорович, Сегодня я получил оба письма Ваши и сердечно благодарю Вас за них. Мне хочется, чтобы Вы знали, что есть человек, который всей душей сочувствует Вашему горю и который молится за Вас, чтоб Господь помог и успокоил Вас. Жена шлет сердечный поклон. Храни Вас Господь. Ваш Сергей».
Нина Васильевна Евреинова Владимир Федорович в полной мере мог ощутить сердечную поддержку великокняжеской четы и в 1897 г., когда он переживал серьезную душевную драму, связанную с личной жизнью. Джунковский полюбил Нину Васильевну Евреинову, которая происходила из известной купеческой семьи Сабашниковых. Знаменитый пианист Н. Г. Рубинштейн отзывался о ней так: «У этой барышни три приданных – талант, красота и богатство, лишь бы они не мешали друг другу». Однако ее брак с Алексеем Владимировичем Евреиновым, в котором родилось четверо детей, не был счастливым. Встреча с Джунковским произошла в 1893 году. Дружба, возникшая первоначально между ними, переросла в сильное чувство, и поставила вопрос о выборе, что вызвало сильнейшую внутреннюю борьбу.
В начале 1897 года влюбленные решили расстаться на год, чтобы остыть и спокойно принять решение, о чем мы можем судить по письму Евдокии Федоровны от 18 января 1897 г. : «Господь да даст Вам силы перенести испытание – мне кажется, что такое решение лучшее – год Вам все покажет – и Господь устроит все к лучшему». Тема официального развода и повторного брака Нины Васильевны с Владимиром Федоровичем постоянно присутствует в письмах его сестры в 1897 г. Евдокия Федоровна полагала, что развод не принесет им счастья. «У других может и не было бы упреков совести разведенных, писала она брату 10 января 1897 г., но вы оба такие верующие. Будете ли вы вполне счастливы – говорю это только тебе мой Вадя – тебе одному говорю, что думаю».
13 января 1897 г. Евдокия Федоровна сообщала брату, что Нина Васильевна молится за него, и добавляла: «Ты пишешь, что Вел. Кн. Как брат – значит ты ему рассказал; Вадя, не падай духом. Вы ничего преступного не сделали, и Господь все устроит к лучшему».
В письме от 19 февраля 1897 г. она писала великому князю: «Благодарю Вас за сведения о моем брате – очень-очень горюю о его нравственных страданиях. Им обоим страшно тяжело друг другу не писать теперь, но мне кажется, что это лучше так. – Для меня большое утешение знать, что Ваше Высочество поняли моего брата и сердечно к нему относитесь». Благодарностью наполнено и письмо от 28 апреля: «Ваше Высочество, я не нахожу слов, чтобы выразить Вам, как глубоко я чувствую все, что Вы сделали для моего брата. Я знаю, что побудило Вас назначить его в эту командировку – благодарю Вас и Великую Княгиню за добрые и сердечные к нему отношения. Дай Бог, чтобы возложенное на него дело заставило его серьезно заняться – работа и деятельность – лучшие средства при его нравственном состоянии».
Действительно, новая командировка была для Джунковского совершенно неожиданной – ему предстояло возглавить медицинский отряд Иверской общины сестер милосердия, снаряженный великой княгиней от российского общества Красного Креста. Отряд из 19 человек должен был организовать госпиталь для помощи турецким раненым на театре Греко-турецкой войны. Новое поручение вполне соответствовало родовому девизу Джунковских «Богу и ближнему».
Евдокия Федоровна писала брату 24 апреля 1897 г. : «Вот судьба и тебе поработать в моем дорогом Красном кресте, благословляю на путешествие, на доброе дело – в добрый час – счастливый путь! Пиши все своему другу и сестре». А на следующий день – день отъезда – сестра служила молебен о путешествующих в Знаменской церкви Царского села и напутствовала брата: «Господь посылает тебя на такую деятельность, на которой ты можешь принести много– много пользы ближнему – и я уверена, что ты выполнишь свой долг».
Прощание с великим князем и великой княгиней было очень сердечным. «я пошел к Их Высочествам, сначала к Великой Княгине, а потом к Великому Князю, получил у них по образку, а Великий Князь мне подарил 2 дюжины чудных шелковых рубашек, которые он себе сделал, отправляясь на войну в 1877 году и которые он всего раз или два надевал, совсем новые, вспоминал Джунковский. я их донашивал еще в последнюю всемирную войну и сейчас, когда я пишу эти строки, у меня еще сохранилась одна из них, я храню ее как дорогую память». Это прощание очень взволновало Владимира Федоровича, всю дорогу до вокзала он не мог проронить ни слова. «Так, как они простились со мной, можно было проститься только с самым близким, родным», писал он в воспоминаниях.
В Турции Владимир Федорович продолжал получать письма от сестры. 23 мая 1897 г. Евдокия Федоровна писала ему: «Читаю и перечитываю твои строки. Береги себя, я боюсь, что, заботясь о других, ты забываешь совсем себя». «Ты не можешь себе представить, как В. Кн. Елиз. Ф. тебя хвалила при Императрице. Это так было отрадно слушать, т. к. это были не пустые слова! », продолжала она далее.
В заключении своего официального отчета Владимир Федорович писал, что благодаря дружным усилиям всего отряда, ему пришлось не только выполнить свою прямую задачу, но и внести в среду мусульманского населения сознание высоты христианской помощи.
Встреча с их высочествами была радостной и трогательной. Великий князь, не дождавшись его в Ильинском, пошел навстречу экипажу Джунковского по дороге. «Он обнимал меня, вспоминал Владимир Федорович, был мил страшно, говорил, что так боялся за меня, что так рад, что я вернулся здоровым». 1 января 1898 г. Владимир Федорович еще раз специально поблагодарил в письме великого князя. «Прошедший год начался для меня так мучительно, писал он, и весь он был очень тяжелым для меня в нравственном отношении и только благодаря Вашим Высочествам я мог прожить его так сравнительно легко. Ваше участие ко мне, ко всему, что я переживал прошлой весной, останется до конца моей жизни самым дорогим воспоминаниям и доказательством Вашего бесконечно сердечного отношения ко мне. Господь да вознаградит Вас и поможет мне доказать Вам мою преданность. Назначение мое на театр войны с отрядом Красного Креста спасло меня от тоски и отчаяния, заставило меня встрепенуться, забыть на время мои личные страдания».
Однако разрешить мучавшую его проблему в желательном для него ключе ему так и не удалось. Джунковский упоминает в воспоминаниях о том, что он получил в Турции известие от великой княгини Елизаветы Федоровны, которая встретилась в Париже с Ниной Васильевной, что было для него большой радостью. О том, как разворачивались события в Париже во время командировки и после нее, мы можем судить лишь по письмам Евдокии Федоровны. Сестра упоминала о беседе великой княгини Елизаветы Федоровны с Ниной Васильевной в письме к брату от 7 сентября 1897 г. из курортного местечка Сент-Жан де Луз во Франции, где в это время отдыхала и Евреинова: «…о приезде А. В. Н. В. не знает, приедет сюда или в Париж. Пишет он детям. Н. В., как я тебе писала, гораздо спокойнее, физически здорова, о будущем говорит, что надеется добиться свободы – но что о разводе зная А. Вл., она полагает, что он никогда ей не даст. Н. В. мне сказала, что В. Кн. ей говорила, что он верно даст, если она будет требовать; но Н. В. мне сказала, В. Кн. так говорит, потому что у нее нет детей, я с детьми никогда не расстанусь. Теперь общим домашним строем она довольна, дети здоровы, веселы, бодры с занятиями все идет хорошо».
Развод Нины Васильевны с мужем так и не состоялся. В 1903 году Алексей Владимирович скончался, но по каким-то причинам Нина Васильевна больше не хотела вступать в брак. Однако дружеские взаимоотношения Владимира Федоровича и Нины Васильевны продолжались вплоть до ее эмиграции во Францию в 1922 г. После ее отъезда они поддерживали переписку. Причем Владимир Федорович всегда трогательно заботился о Нине Васильевне, помогал ее детям. Внучка Евреиновой Нина Рауш де Траубенберг вспоминала, что он был своего рода ангелом-хранителем ее бабушки, что было счастьем для нее и для всей семьи.
С 1901 года Владимир Федорович был вовлечен в новую для него деятельность Московского столичного попечительства о народной трезвости.
Должность товарища председателя великий князь Сергей Александрович поручил Джунковскому, сказав ему при этом: «Я знаю, как Вы жаждите всегда работы вся работа будет лежать на Вас это назначение вполне совместимо с вашей должностью адъютанта при мне и я вас таким образом не лишаюсь». Народные дома, чайные, воскресные школы и лечебницы, находившиеся в ведении Джунковского, обеспечивали народ здоровым и дешевым питанием, просвещали жителей Москвы, оказывали помощь больным. Административно-хозяйственный опыт, накопленный на этом посту (Джунковский курировал работу 13 народных домов) позволил ему уверенно вступить в должность губернатора.
Изменения в его карьере последовали после трагической гибели великого князя Сергея Александровича. В воспоминаниях Джунковский привел последнее письмо великого князя от 1 января 1905 г., за месяц до его гибели: «Дорогой Владимир Федорович, Вы жену и меня глубоко тронули, благословив нас иконой Ангела Хранителя, которая, конечно, всегда будет с нами. Добрые отношения всегда особенно чувствуются в тяжелые минуты: такова теперешняя. От души спасибо. Обнимаю. Ваш Сергей. 1 января 1905 г. ».
Джунковский, как обычно, работал в канцелярии Попечительства, когда ему сообщили об убийстве великого князя. Взяв первого попавшегося извозчика, он помчался в Кремль. «Трудно описать грустную картину, представившуюся моим глазам, писал он в воспоминаниях, полная тишина вокруг, народу мало, солдаты и офицеры несут что-то, покрытое солдатской шинелью, за которую придерживается великая княгиня со спокойным лицом. Вокруг лица свиты и несколько посторонних. Я подбежал, взял руку великой княгини, поцеловал и, придерживаясь за носилки, побрел за ними».
Великая княгиня получала множество писем, которые она доверила читать Джунковскому. «Вся почта поступала ко мне, вспоминал он, я откладывал письма родных и близких, которые передавал тотчас, а другие письма вскрывал и докладывал их содержание; затем от имени великой княгини я отвечал на них, почему ни одно письмо не осталось без ответа. Но, к сожалению, были и такие письма, которые я прямо сжигал, не докладывая, письма эти, почти все анонимные, были полны ругательств по адресу покойного великого князя, а в некоторых были и угрозы относительно великой княгини. Я не покидал дворца во все время до похорон, и в течение всего дня мне приносили разные предметы из одежды великого князя, а также и частицы его тела, костей. Все это складывалось мной, вещи передавались великой княгине, а частицы останков были помещены в металлический ящик и положены в гроб».
Джунковский всегда с благоговением относился к памяти великого князя и каждый год 4 февраля молился у его гроба, поминал его на литургиях или, находясь в отъезде, служил панихиды в память о нем.
После успешного губернаторства, за время которого его искренне полюбили представители всех сословий губернии, Джунковский в начале 1913 года был назначен товарищем министра внутренних дел и командиром Отдельного корпуса жандармов.
Свой отъезд из Москвы в Санкт– Петербург Джунковский назначил на 4 февраля. «Мне хотелось в этот день годовщины мученической кончины великого князя Сергея Александровича помолиться в усыпальнице у его могилы и ехать уже к новому месту его трудного служения как бы с его благословения», вспоминал он. Джунковский присутствовал на заупокойном богослужении в Чудовом монастыре, а затем в усыпальнице на панихиде. После этого он был принят великой княгиней Елизаветой Федоровной, которая благословила его и напутствовала иконой.
После отставки с поста товарища министра внутренних дел, связанной с его выступлением против Г. Распутина, в августе 1915 года, Джунковский по собственному желанию направился на Западный фронт, где последовательно командовал бригадой, дивизией и корпусом, создавая на всех командных постах наилучшие условия для своих бойцов. Инструктор Дербышев, потерявший при разрыве снаряда оба глаза, был эвакуирован в Москву. «По моей просьбе добрая Великая Княгиня Елизавета Федоровна взяла его к себе в приют для слепых воинов, вспоминал Джунковский. – Он мне оттуда писал трогательные письма». В декабре 1917 г. Владимир Федорович вышел в отставку по состоянию здоровья и стал официальным пенсионером и «бывшим» человеком в Советской России.
Общение с Елизаветой Федоровной продолжалось вплоть до самого ареста великой княгини в 1918 г. Евдокия Федоровна писала брату 4 февраля 1918 г. : «Сегодня молилась за упокой души В. К. С. Ал. – и митрополита Владимира – Какой ужас! Увидишь В. К. Е. Ф. скажи, что целую ея ручки. Бедная, как она должна страдать».
Владимир Федорович пережил расстрел царской семьи и трагическую гибель великой княгини Елизаветы Федоровны, более трех лет он провел в тюрьме по приговору Московского революционного трибунала.
После освобождения из тюрьмы Владимир Федорович и Евдокия Федоровна поселились в Малом Николопесковском переулке в Москве вместе с родственниками – мужем и женой Евгенией Степановной и Константином Николаевичем Макаренко. В одной из комнат квартиры висел портрет Владимира Федоровича, написанный великой княгиней пастелью в 1901 году. «Этот портрет в дубовой раме Великая Княгиня подарила мне, писал Владимир Федорович в воспоминаниях в 20-е годы, и он по сие время, когда я пишу эти строки, висит у моей сестры в комнате».
Жизнь Владимира Федоровича, так же как и жизни великого князя и великой княгини, окончилась трагически 26 февраля 1938 года он был расстрелян на Бутовском полигоне НКВД под Москвой по обвинению в контрреволюционной деятельности.

Оленька Карнович, прелестная, живая девочка с глубокими, темными, как речной омут, глазами, дочь действительного статского советника и камергера Валериана Гавриловича Карновича и его супруги Ольги Васильевны Мессарош* в детстве маленькая Лёля* не доставляла особых хлопот своим родителям: училась блестяще, запоем читала Лермонтова и Пушкина, выписывая в тетрадки – альбомы памятные строки, да и сама колдовала грифелем над незатейливыми рифмами, старательно разучивала на рояле октавы и гаммы, а на детских балах не было равной ей в изяществе легких па мазурки и замысловатых фигур кадрили. От юных кавалеров тоже – отбоя не было. Но особо все вокруг отмечали Лёлину необычайную любезность к старшим, уменье держать себя с достоинством и, редким для столь юного создания, тактом. Наиболее проницательные и язвительные наблюдатели, впрочем, говорили тут же, что почтительность девицы сей подчас граничит с противной, липкой приторностью угодничества, и во всем – то она – себе на уме, а значит, сумеет «пойти далеко и уйти – далече», благо, положение отца – камергера и родственные связи семьи все это – позволяли!

Но догадки оставались всего лишь догадками, а нежная, поэтическая юность Оленьки Карнович закончилась быстро и более, чем обыкновенно – для девушки с ее высокими тайными желаниями и неугасимым пламенем честолюбия в душе. Неполных двадцати лет мадемуазель Карнович вышла замуж за поручика конной гвардии Эриха – Герхарда фон Пистолькорса и за три с небольшим года уже стала матерью троих его детей – сына и двух дочерей – и весьма уважаемой полковою дамою, чьей прямою обязанностью было устраивать приемы, делать визиты, и легко переносить изящные и не очень, дамские сплетни из гостиной в гостиную. Баловство рифмами было, казалось, прочно забыто. Молодая, изящная дама, супруга полкового офицера – конногвардейца быстро сходилась с людьми, умела быть в разговорах пленительно откровенной и их самих вызвать на откровенность, потому то довольно быстро вокруг « милейшей Ольги Валериановны» составился кружок преданных ей поклонников, среди которых, числился и сам Великий князь Владимир Александрович – грозный богатырь – дядюшка молодого Императора, командующий царской гвардией …

Такое знакомство придавало Ольге Валериановне много блеска в глазах окружающих, и она не собиралась его терять, что бы вокруг не говорилось! А говорилось – многое. К примеру, то, что тонкий ценитель и покровитель изящных искусств, Его Императорское Высочество Великий князь Владимир Александрович был явно без ума от Ольги Валериановны и об этом знали все, кроме незадачливого супруга очаровательницы и жены Великого князя, грозной и блистательно – амбициозной княгини Марии Павловны, которую Ольга Валериановна непостижимым для великосветских сплетников образом, тоже сумела очаровать и пленить! Великая княгиня Мария Павловна, или, как все ее называли в свете, – «Михень», претендующая на роль «Первой дамы Империи», и всегда и всюду ведущая себя так, будто бы в России и не было иной императрицы – Царствующей, – наносила Ольге Валериановне дружеские визиты, приглашала ее на чаепития в свое роскошное «палаццо» на Дворцовой набережной… Княгине, очевидно, слишком нравилось слушать фимиам изысканной лести, который неустанно курила вокруг нее новая подруга.

Интересно, как бы повела себя Мария Павловна, если бы ей вдруг нечаянно попалась в руки хоть одна из надушенных записок мадам Пистолькорс, которые та в изобилии отправляла Великому князю Владимиру? Приведу текст только одного «романтически – непозволительного» по светскому этикету послания:

«Мой дорогой Главнокомандующий! Вы были так добры ко мне заехать, и я, избалованная Вами, смутно надеялась, что Вы повторите Вашу попытку. Но, увы! Оттого в жизни и бывают разочарования, что мы надеемся на слишком многое!!! Итак, неужели Вас до моего отъезда не увижу? Сегодня я исповедуюсь, завтра приобщаюсь, а потому – простите меня, грешную,, во – первых, во всем, а во вторых за то, что я попрошу Вас приехать ко мне в четверг, от трех до шести, или же в субботу в то же время. Я прошу заехать оттого, что хочу Вам дать, как всегда, маленькое яичко на Пасху и боюсь, что на праздник Вас не увижу. Всегда всем сердцем Ваша – Ольга Пистолькорс.» (апрель 1898 года)

Пасхальный сувенир Великий князь, видимо получил, как и многое другое.. И хотя Ольга Валериановна в других своих посланиях пылко умоляла «царскородного» поклонника, «умолчать пред всеми о нашей переписке и разорвать каракули»,

они так и остались в бумагах Владимира Александровича. Он слишком дорожил ими, чтобы уничтожить…

Великокняжеские «милости» сыпались на скромную «полковую чету» со всех сторон.

Карьера Эриха Пистолькорса, сквозь пальцы смотрящего на великосветские эскапады пленительной и пленяющей жены, стремительно шла в гору, он стал полковником, а его супруга – почти что «первой дамою» при негласном, но блестящем «Дворе» Марии Павловны. Княгиня дорожила ее дружбой, посвящала в семейные и фамильные тайны, приглашала на балы и светские рауты. Было отчего закружиться голове бедной «madame la colоnnele»!

Голова Ольги Валериановны действительно, должно быть, кружилась, но очарование ее самой от этого только утроилось, чему немало, конечно же, способствовали парижские шляпки и туалеты, драгоценности – подарки поклонников – и блестящие вечеринки, на которых неустанно собирался весь цвет дворянских фамилий из числа офицеров гвардии. Бывали здесь и представители романовской династии.

С некоторых пор завсегдатаем вечеров дивной мадам «с непонятно – длинной шведской фамилией»* стал еще один императорский дядюшка – не так давно овдовевший Великий князь Павел Александрович, вместе с племянником, тогда еще – наследником престола, Цесаревичем Николаем и двоюродным братом Константином Константиновичем. Вечера проводили весьма приятно. Осталась запись в дневнике Константина Константиновича об одном таком вечере:

«8 июня 1893 года.

В семь часов мы с Ники поехали обедать в Красное Село, к жене конногвардейца Пистолькорс, так называемой «Маме Леле». Там был Павел, мадам Трепова, новый командир конвоя Мейендорф и его жена …Получив от нее записки с приглашениями, мы было смутились; Ники написал Павлу; как быть? Павел просил приехать, говоря, что будет очень весело. И действительно, скучно не было. Шампанское снова лилось в изобилии и Цесаревич мой опять кутнул. Впрочем, выпить он может и очень много, но всегда – трезв.. Вернулись мы с ним в лагерь в двенадцатом часу ночи..»

Хозяйка приглашала бывать еще, царственные гости – твердо обещали, и она – парила на Небесах, как же, еще одна великосветская победа: в ее скромном городском доме вскоре побывает сам Наследник Цесаревич!

Но Наследник – не побывал. Его закружили другие дела : свадьба кузена, герцога Йоркского, а там и – собственное обручение с гессенской принцессою – герцогинею Аликс.

Мадам Пистолькорс, вздыхая иногда о несбывшемся, долгие годы трепетно хранила записку Николая Второго, которую он ей прислал накануне несостоявшегося завтрака:

«Милая Мама Леля! Очень прошу простить меня, но ввиду более раннего моего отъезда в Англию, я не буду иметь удовольствия завтракать у Вас в городе, как было условлено раньше. Я тем более сожалею, что завтрак у Вас мог бы служить продолжением того прекрасного вечера восьмого июня, который так весело прошел у Вас в Красном.»

«Мама Леля» слыла и впрямь хозяйкою – хоть куда! Прекрасно пела оперные арии, играла на фортепьяно, была в курсе всех литературных новинок, могла поддержать любой, самый сложный в разговор в непринужденной манере, каждому своему гостю стремилась уделить внимание и сделать так, чтобы он, этот гость, чувствовал себя самым значительным и уважаемым на ее вечере. Тонкую натуру великого князя Павла, который в обширном романовском семействе славился своим природным артистизмом, изяществом вкуса и пристрастием к игре в любительских театральных постановках и некоторой склонностью к чуть нарочитой меланхоличности, Ольга Валериановна поразила тем, что сама, первой призналась ему в безоглядной любви, послав поэтическое признание:

«Я не могу забыть то чудное мгновенье!

Теперь ты для меня и радость и покой!

В тебе мои мечты, надежды, вдохновенье

Отныне жизнь моя, наполнена Тобой.

В тебе еще, мой друг, сильно воспоминанье,

Ты прошлое свое не можешь позабыть,

Но на устах твоих горит уже признанье

И сердцу твоему вновь хочется любить!

И я люблю тебя! Я так тебя согрею!

В объятиях моих ты снова оживешь.

Ты сжалишься тогда над нежностью моею

И больше, может быть, меня не оттолкнешь!»

август 1893 года .

Великий князь был ошеломлен столь страстным порывом чувства со стороны Ольги Валериановны и.. сдался. Она и сама не ожидала, что прочно позабытое с юности умение может принести такие плоды! Но с той поры тонкую и верную партию «первой скрипки» в их отношениях всегда играла она, чутко уловив, на которой из струн можно играть вернее всего: на струне нежности, преданности, теплой заботы, в которой так нуждался человек, трагически потерявший любимую жену.* (*Греческая принцесса Александра Георгиевна, умерла совсем молодой, двадцати двух лет, родив великому князю второго ребенка, Дмитрия. Старшей их дочери, Марии, к тому моменту было около двух лет.) Павел Александрович терял голову от чар Ольги, но долго не решался говорить о ней в романовском семействе. Молчал и тогда, когда в декабре 1896 года у Ольги Валериановны появился сын Владимир, с чудными, истинно «романовскими» глазами и породистым тонким профилем.. Потом появились и две милых девочки – Ирина и Натали. Они все носили фамилию «Пистолькорс», ибо только осенью 1901 года, благодаря усиленным хлопотам Павла Александровича, министра Щегловитинова и родственника Ольги Валериановны, графа Головина, чаровница с тремя незаконнорожденными детьми, наконец – то стала свободна! Отныне они всюду появлялись вместе, счастливая «мама Леля» помолодела лет на десять, была изящна, остроумна, блистала в драгоценностях, которые ей дарил очарованный и влюбленный, как мальчишка, «беззаконный муж».

В колье, серьгах и кольцах, надетых на дерзкой красавице Леле, многие узнавали фамильные драгоценности рода Романовых и лично покойной императрицы Марии Александровны – матушки Павла, но грозно молчали. Собирались тучи. Пахло большим скандалом. А влюбленные ни на что не обращали внимания.

Дети Великого князя Павла, после смерти матери поступившие под опеку Великой княгини Елизаветы Феодоровны, (сестры Государыни Александры), и ее мужа, московского генерал – губернатора Великого князя Сергея Александровича, наотрез отказывались от встреч со столь любимым прежде ПапА, ведь в его доме царила вечно смеющаяся, поющая, великолепная, но внутренне – прохладная, и несколько отстраненная от исстрадавшихся по душевному теплу маленьких сердец, «мадам Ольга» и были теперь другие, незнакомые прежде, порядки: поздний чай, музыкальные репетиции в верхнем салоне, шумные гости….

Дмитрий и Мария ощутили себя внезапно совершенно круглыми сиротами и с радостью согласились на предложение любимой тети Эллы переехать насовсем к ней, в Москву.

Ольга же Валериановна, проводив «романовских сирот» в первопрестольную, загадочно светилась улыбкой. Она впервые ощущала себя в великокняжеском дворце полновластной хозяйкой. Может быть, ей уже просто не мешали печальные и недоуменные, не по детски серьезные взгляды пасынка и падчерицы в больших зеркалах и коридорах?..

Гроза грянула неожиданно. Вернее, это был лишь первый раскат грома в жизни Великого князя и его блистательной пассии. Ударил он не с той стороны, с которой его ожидали скандальные любовники, но тем сильнее ощутили они его сокрушительную силу .

А все началось с того, что однажды дерзкая и властная Великая Княгиня Мария Павловна, все еще бывшая в близких подругах у мадам Пистолькорс – Карнович, осмелилась пригласить «милейшую Ольгу Валериановну» в ложу Императорской семьи, что считалось крайним нарушением этикета – Ольга Пистолькорс никогда не была официально представлена ко Двору Их Величеств, а после своего скандально известного всей столице «романа с Романовым» и шумного развода и вовсе не имела надежд на такую честь!

На следующий же день после инцидента в семейной ложе дядюшка Императора, грозный шеф гвардии получил от Государя Николая Александровича следующее, дышащее холодом, резкое письмо:

«Моя жена и я считаем случившееся вчера совсем неприличным и надеемся, что такой случай в той или другой царской ложе больше не повторится! Мне было в особенности обидно то, что Вы сделали это без всякого разрешения с моей стороны. При Папа ничего подобного не случилось бы.. Не забывайте, что я стал главой семейства и что я не имею права смотреть сквозь пальцы на действия кого – бы то ни было из членов семейства, которые считаю неправильными или неуместными. Более чем когда либо необходимо, чтобы наше семейство держалось крепко и дружно.. И Тебе бы первому следовало мне в этом помогать..»

И хотя холодное, официальное «Вы» сменилось в последней строке письма на прежнее родственное : «Ты», Князь Владимир Александрович пребывал в полной прострации: никогда прежде «милый племянник Ники» не позволял быть таким дерзким с ним, старшим в роду!

Дерзко проштрафившаяся Княгиня Мария Павловна, читая письмо, краснела и бледнела, кусая губы и ежась под грозным взглядом мужа.

Тот устроил «головомойку с перцем» не только ей, но и младшему брату – ловеласу. Властная нарушительница спокойствия дома Романовых, прикусив губу, по приказу мужа, сейчас же принялись строчить велеречивый ответ с извинениями, но помог он мало. С той самой поры Великую княгиню Марию Павловну – старшую плохо встречали при обеих Дворах, а о «мадам Леле» не хотели слышать вовсе!

Невенчанная супруга князя Павла Александровича была в горьком отчаянии от столь явного этикетного промаха сиятельной подруги, но и сквозь слезы разгадала сию шараду довольно быстро. Властолюбивая и расчетливая княгиня Михень преследовала всегда и во всем только свои цели: вероятно, ей стало казаться, что мадам Пистолькорс начинает применять свой шарм не там, где следует, приобретая определенный вес в столице. Об остроумной, изящной любовнице Павла Романова стали слишком много говорить в свете!

Соперницы Великой княгине были вовсе не нужны. И Мария Павловна тут же сделала рискованный, но весьма ловкий ход – решилась на публичный скандал, с единственною целью: устранить сладкоречивую подругу с шахматного поля дворцовых интриг, где она, как Королева – ферзь, вела только свою игру! Правда, четко разыгранный гамбит на этот раз принес Марии Павловне лишь половинную победу…

Дерзкие любовники, нарушители дворцового протокола, не растерялись, и в ответ тотчас же разыграли свой «эндшпиль»: спешно выехали за границу, в Мюнхен, где, полушутя, со смехом, в полминуты, очаровав баварского короля Леопольда, энергичная и прелестная мадам Ольга Карнович получила для себя и своего некоронованного потомства первый в жизни пышный титул – графини Гогенфельзен!

Далее счастливые титулованные влюбленные отбыли в благословенную Италию: Неаполь, Милан, Турин, Ливорно – головокружительный вояж.. Именно там, в Ливорно, они совершили еще один отчаянный шаг…

…В скромной греческой церкви 10 октября 1902 года состоялось тайное венчание потомка древнего царственного романовского рода, великого князя Павла Александровича и Ольги Валериановны Карнович. В Петербурге об этом узнали тотчас. 20 октября 1902 года Николай Второй писал императрице – матери Марии Феодоровне из Ливадийского дворца в Крыму:

«Я узнал об этом от Плеве из Петербурга, а ему сообщила мать мадам Пистолькорс.

Несмотря на источник такого известия, я желал проверить его и телеграфировал дяде Павлу.

На другой день я получил от него ответ, что свадьба совершилась в начале сентября в греческой церкви Ливорно и что он пишет мне. Через десять дней это письмо пришло. Вероятно, как и в письмах к тебе, он нового ничего не сообщает, а только повторяет свои доводы. Фредериксу я сказал выписать сюда Философова, с которым долго говорил. Он мне передал, что в день отъезда своего за границу дядя Павел приказал ему дать в вагон 3 миллиона рублей из своей конторы, что и было исполнено. Из этого вполне видно, что дядя Павел заранее решил провести свое решение в исполнение и все приготовил, чтобы остаться надолго за границей. Еще весною я имел с ним крупный разговор, окончившийся тем, что его предупредил о всех последствиях, которые его ожидают, если он женится.. К всеобщему огорчению, ничего не помогло. Как все это больно и тяжело и как совестно перед всем светом за наше семейство!»

Вскоре последовало и более ощутимое наказание, чем просто – царственный гнев. Павел Александрович был лишен всех своих офицерских званий, отчислен со службы, ему был запрещен въезд в Россию, а опеку над его двумя детьми от первого брака возглавила сама Императорская чета. Лишенные семьи и родного очага Мария и Дмитрий звали их с тех пор «Папа Ники и мама Аликс»….

Несколько лет Павел Александрович со своею морганатической супругою – теперь уже графинею Гогенфельзен – прожили в Париже, где ожидали императорского прощения. Они вели шумную светскую жизнь, благо состояние, предусмотрительно помещенное Великим князем в ряд европейских банков, вполне им это позволяло.. Трудно сказать, сколько бы вообще продолжалось их вполне тщетное ожидание царской милости, если бы не трагедия, внезапно случившаяся в большом романовском семействе!

В начале февраля 1905 года был убит бомбой террориста С. Каляева брат Павла, Великий князь, московский генерал – губернатор Сергей Александрович. Павлу Александровичу разрешили приехать на похороны. После пышных и тяжелых церемоний князь – странник встретился со своим Государем – племянником, и услышал, что тот «больше на него не сердится».

И все, возможно, уладилось бы вполне мирно, если бы князь Павел Александрович не стал вдруг настойчиво торопить события, прося у Императора разрешения узаконить в России брак с его избранницею, «чтобы положение троих его детей, рожденных в этой связи, не было фальшивым»..

Император ответил дяде на просьбу через несколько дней письмом, которого ввергло Великого князя в яростный гнев.

Вот строки из него:

«….. Во всяком случае за мною остается право решения вопроса о времени, когда тебе разрешено будет приехать сюда с женою. Ты должен терпеливо ожидать, не забегая вперед. Позволив тебе сейчас приезжать в Россию время от времени, я желал тебе этим дать утешение твоим детям видеться с тобою. Они потеряли в дяде Сергее, в сущности, второго отца. Не забудь, что ты покинул их лишь для личного своего счастья.»

Великий князь воспринял это письмо – увещевание Государя – племянника, как личное оскорбление и отказался появляться на родине без жены, хотя бы и ради встреч с детьми. О признании неравнородного брака князя Павла, смягчении его участи хлопотали перед Государем старшие дяди – Владимир и Алексей, но Николай Второй оставался непреклонен, и в этом его поддерживала не столько молодая Императрица, сколько Вдовствующая Государыня – мать Мария Феодоровна.

Великому князю Алексею Александровичу, Император в частном письме так объяснял мотивы своего отказа: « Я смотрю на этот брак, как на поступок человека, который желал показать всем, что любимая им женщина – есть его жена, а не любовница. Желая дать новое имя сыну ее Пистолькорсу, он этим самым поднимает восьмилетнее прошлое, что, в особенности, неудобно по отношению к его детям от покойной принцессы Александры. Они в таком уже возрасте, что скоро могут понять, какого рода отношения существовали между их отцом и его женою. Не думаю, чтобы это способствовало сближению их с ним. Репутация жены, восстановленная законным браком, опять поколеблется, благодаря подчеркиванию прошедшего. Наконец, совершенно естественно, ребенку оставаться при матери и продолжать носить фамилию первого мужа. Вот те причины, которые заставляют меня не соглашаться на просьбу дяди Павла.»

Проницательный император – племянник оказался полностью прав. Дочь и сын князя Павла Александровича так и не смогли больше сблизиться с отцом: он отказывался приезжать в Россию, не отвечал на письма детей, полностью погрузившись в пучину личного счастья.

Лишь в 1908 году, уступив настойчивым просьбам дочери, выходящей замуж за шведского крон – принца Вильгельма, он приехал на свадебные торжества, но присутствовал лишь на акте венчания… Мария Павловна очень глубоко переживала холодное безразличие отца и вынужденное сиротство – свое и брата Дмитрия, красавца гвардейца и спортсмена..

Личная судьба княжны императорской крови, шведской наследной принцессы Бернадотт сложилась не слишком счастливо. Снедаемая горьким комплексом сиротства и нелюбви, невольно зароненным в ее душу с детства пренебрежительным отношением отца и слишком ранней потерей матери, Мария Павловна не сумела и не захотела сохранить свой «коронованный брак» и, в погоне за призраком мимолетного счастья, оставила и ребенка, и мужа, и холодную Швецию, чтобы в 1913 году вернуться в Санкт – Петербург; чтобы пройти через все ужасы войны, революции и эмиграции, открыть модный дом в Париже, и умереть вдали от России….Но линия жизни княжны Марии Павловны это – иная, история, иная судьба, иной «роман о Романовых». Вернемся к Легенде, воссоздаваемой нами. К нашему

К тому моменту, когда великая княжна Мария Павловна решилась покинуть Швецию, ее опальный отец уже год, как жил в России вместе с женою и новой семьей. Ему возвратили звания, восстановили на службе. Он выстроил в Царском Селе, по соседству с Императорской резиденцией, огромный, роскошный дворец в стиле Людовика Пятнадцатого, украшенный дорогими французскими гобеленами и коллекцией западноевропейской живописи..

Европейский, «парижский» тон всему новому дому, разумеется, задавала блистательная «мадам Ольга».

Она устраивала в палаццо князя Павла роскошные приемы, музыкальные вечера, спектакли в пользу детей сирот и бедных вдов, переводила на французский язык и издавала в Европе книгу – энциклопедию историка Елчанинова, с предисловием графа де Сегюра «Государь Император Николай Второй и великие князья» и все это – с одною единственною целью – заслужить долгожданную монаршую милость, стать полноправным членом императорской семьи, а, может быть, еще и – подругой Государыни. Она день и ночь мечтала об этом. Посылала Императрице Александре Феодоровне, (надеясь смягчить чрезмерно любящее материнское сердце!) собственноручно заказанный еще во Франции портрет – миниатюру Наследника Цесаревича Алексея Николаевича, тщательно написанный по фотографии, в бриллиантовой оправе – потом портрет этот отпечатали все русские и европейские газеты, а копии продавали в магазинах -, но Царствующая Государыня оставалась непреклонна – доступ во дворец для «мадам» князя Павла» был закрыт!

В отчаянии Ольга Валериановна кинулась было просить помощи и у загадочного шамана – старца Григория Ефимовича, но тот, сперва обнадежив решительную и энергичную супругу Императорского дядюшки, тем, что «все сделает у Мамы, хоть она и строптивая» При этом старец выпросил у обескураженной княгини двести рублей ассигнациями и все пытался поцеловать! Она дала деньги, поспешив тотчас же уехать домой, с странным чувством недоумения в душе: «И что это за люди живут на свете!». Однако, решила надеяться на чудо до конца.

Но уже при следующей встрече, 3 февраля 1914 года, «Всесильный» старец «грустно и ласково сообщил» мадам Гогенфельзен, что ничего добиться не смог : гордая Государыня дать аудиенцию беспокойной « морганатической тетушке» наотрез отказалась!

Мало было этого огорчения для мадам графини, так еще и сам князь Павел Александрович, каким то образом разузнав о рандеву супруги с пресловутым старцем, сделал ей невероятно громкую сцену, в завершении которой грозил навсегда разорвать их отношения, если она будет и впредь продолжать свои « дворцовые интриги»!

Всерьез напуганная такою ужасной для нее перспективой, Ольга Валериановна решительно отступила от опасных честолюбивых планов. Рисковать своими чувствами и чувствами Великого князя Павла, которого все эти годы любила – безгранично, рисковать собственным будущим, жертвовать покоем детей, она не могла и не хотела… Казалось, все потеряно навсегда и надо смириться с непризнанием света и Двора и жить по прежнему, на правах «блестящей парии»..

Но война 1914 года перевернула жизнь и России и всего романовского семейства вверх дном. Вскоре после начала Первой Мировой Великий князь Павел Александрович вновь поступил на военную службу – командиром Первого гвардейского корпуса, затем инспектором войск гвардии, а его супруга принялась деятельно хлопотать о размещении в одном из этажей своего дворца большого лазарета для раненых. Кроме того, она неустанно жертвовала крупные суммы госпиталям и санаториям, носящим имя Ее Императорского Величества; на свои же личные средства снабдила хирургическим инструментом несколько санитарных поездов; исправно посещала все заседания «Комитета помощи жертвам войны и перемещенным лицам», который возглавляла Ее Императорское Высочество Цесаревна и Великая княжна Татьяна Николаевна, и там тоже щедро, усердно и неустанно оказывала помощь всем, кто только в ней нуждался.

Своей сердечностью и неуемной энергией мадам Карнович – Гогенфельзен сильно расположила к себе юную Цесаревну Татьяну, и та, видимо, как то сумела повлиять на Царственных родителей и Августейшую бабушку.

Не успокаивались в просьбах об опальном семействе и родственники Ольги Валериановны – графы Головины. Окруженные неумолчными «призывами к милосердию» со всех сторон, даже – и от горячо любимой дочери и внучки! – и непреклонная Императрица – вдова Мария Феодоровна, и строгий Государь Николай Александрович, взваливший на себя бремя «чести рода»; и всегда прежде яростно непримиримая ко всякого рода «брачным аферисткам», Императрица Александра Феодоровна, – все они как -то вдруг разом – уступили и – смягчились.

Благодаря сему обширному «умягчению сердец», в длинной светской эпопее с прощениями и прошениями, а, значит – и в судьбе «брачного мятежника» Павла Романова и его непризнанной семьи, наконец, наступил желанный перелом.

18 августа 1915 года Ольга Валериановна Карнович – Пистолькорс, графиня Гогенфельзен и ее дети от морганатического брака с Великим князем Павлом Александровичем, получили именным указом Государя Императора Николая Второго родовую фамилию Палей и русский княжеский титул, передающийся по наследству. Цель всей жизни мадам Карнович была достигнута. Темная сторона истории жизни легендарной когда-то полковой дамы «Мамы Лели» осталась навсегда осталась в прошлом. На сцене появилась блистательная княгиня Ольга Палей. О, теперь она с полным правом могла сказать о себе, что следовала всегда и всюду лишь своему любимому девизу: «Настоящая Женщина никогда не отступает и поражений не признает!» – и победно осуществила его, воплотила в рисунке свой судьбы, в постановке пьесы по собственной жизни.

Вскоре после пышного титулования и получения жалованной княжеской грамоты Ее Светлость княгиня Ольга Валериановна была впервые приглашена в Аничков дворец, на семейное чаепитие к Вдовствующей Государыне, а через несколько дней ее приняла и молодая Императрица. О чем они говорили, на долгожданной аудиенции? Вероятно – о детях. Умница княгиня Палей рассчитала все очень верно: она сделала высокую ставку на трепетные материнские чувства Александры Феодоровны, употребила всю мощь своего невыразимого обаяния, с чуть наивным и пылким восторгом выспрашивая у Императрицы милые, детские подробности о Цесаревнах, выражая восхищение их воспитанием и изяществом манер, выразила чисто материнское, непритворное беспокойство хрупкостью здоровья «бесценного Наследника Цесаревича» и, конечно же, рассказала Императрице о своих милых чадах, в особенности, о сыне о дорогом Володеньке, которым безумно гордилась.

Гордиться счастливой матери было чем. Князь Владимир Палей, два года назад окончивший Пажеский корпус, унаследовал тонкую артистическую натуру отца, увлекался музыкой, делал сильные поэтические переводы, отлично рисовал и писал великолепные стихи.

Да, тут еще надо сказать особо, что царственный дядюшка – поэт, знаменитый в России «К.Р.» – Константин Романов – прочил юному пииту славу своего преемника, но Володя, по пылким уверениям матери – княгини, всему – всему предпочел сражения на полях войны, во славу Отечества и Императора… Он ведь просто обожает своего Государя!

В конце аудиенции княгиня Ольга Валериановна трепетно преподнесла Ее Величеству на память о встрече тоненький сборник стихов своего лейб – гусара, «милого Ботьки», в изящном переплете.

Через несколько дней Императрица написала супругу на фронт, что очарована прелестью строк юного князя – стихотворца, и часто перечитывает подаренную ей книгу, но при этом добавила с легкою усмешкой: «Жена Павла была очень мила, но так надоедала мне своею манерою говорить о том, как она преданна и так далее..» Государыня Александра с детства не очень – то доверяла пышно – театральному многословию, предпочитая ему – молчаливое, естественное действие.

Но как бы то ни было, а все же, в дальнейшем, при обеих Дворах Империи, «сиятельная мадам», добросердечная, энергичная, отменно тактичная Ольга Палей встречала весьма и весьма любезный прием, в отличие от другой своей золовки, графини Натали Брасовой* (*которая о своем единственном сыне Жорже от другого царственного брата, Михаила, говорить с внешне чопорной порфироносной «невесткой» Аликс никогда не решалась, да и не хотела!).

Ольга Валериановна и теперь могла торжествовать по праву. Она взяла верную ноту и в этой игре. И заслужила бурные аплодисменты зрительного зала.

В одном из писем мужу – Императору Ее Величество упоминает о тронувшем ее воображение, выразительном взгляде князя Владимира и проницательно замечает далее, что «натуры, подобные ему, поэтические, благородные, тонко чувствующие, быстрее иных покидают этот мир»

Государыня совсем не ошиблась в своих трагических предчувствиях: поручика – адъютанта, князя Палей ждала страшная судьба! Еще в дни февральской бури он был арестован по приказу А.Ф. Керенского за злостную карикатуру и эпиграмму в его адрес, и арест этот так и не закончился. В марте 1918 года, уже по приказу Петроградской ЧК, за подписью Урицкого, он был арестован и вместе с другими членами семьи Романовых выслан в Вятку, оттуда в Алапаевск, где вместе с родственниками – кузенами Ионном и Константином Константиновичами и милою тетушкою – настоятельницей Эллой Романовой был заживо сброшен в шахту и погребен под кучами известняка. Урицкий перед самой высылкой членов семьи Романовых в Вятку, лично предлагал князю Владимиру отрешиться от своего отца и этим – получить полную свободу, но юный потомок древнего боярского рода, даже и помыслить не мог о чем – либо подобном! Он с презрением отказался от сей сомнительной «чести», гордо швырнув пресловутое отречение на стол «красного комиссара» чем, собственно, и предопределил свою горькую участь.

Получив из десятых рук путанное, противоречивое известие о страшной смерти сына – к осени 1918 года – княгиня Ольга Валериановна была безутешна. Она непременно сошла бы с ума, предавшись горю и отчаянию, но было ей в тот горький момент, совсем не до смертной тоски: ее супруг, Великий князь Павел Александрович, в августе 1918 года тоже был арестован. Больной, с обострившимся туберкулезным процессом в обеих легких, он содержался в каземате Петропавловской крепости, а вместе с ним и прочие царственные узники, дяди, и кузены, и племянники Романовы: Гавриил Константинович, Николай Михайлович.. Семейный клан был огромен, но у кровожадной ЧК как-то хватило пыла и пуль на всех…