Робин Мак-Кинли "Красавица"

Veresk: 01.05.10 18:36

Замечательная глава! Спасибо!

Я вот теперь думаю, сестры у героини хорошие, тогда как случится, что она опоздает (или почти опоздает) к назначенному времени? Или автор тут немного отойдет от сказки?

В принципе, вопросы ответа не требуют (не так много до конца осталось, дотерплю), это просто разговор с самой собой

...

Mad Russian: 01.05.10 18:48

Девочки, огромное пожалуйста, повторюсь - рада, что вам нравится. Нестандартная книга - не ЛР, то ли сказка, то ли фэнтези. Но очень красиво и романтично получается
Veresk, ну ты погоди немного - я за выходные постараюсь доделать главу, там посмотрим

...

leina: 01.05.10 20:31

...

ilonka: 01.05.10 21:00

Спасибо за перевод! С нетерпением жду следующую главу )

...

Marinna: 06.05.10 02:35

Спасибо за перевод! очень интересная книга

...

Devochka: 12.05.10 10:21

Mad Russian, я жутко извиняюсь за надоедливость, не хочу показаться патологически назойливой, но уж больно подстёгивает нетерпение))), а на каком этапе дальнейший перевод? Ведь когда знаешь сколько ждать, то легче зачеркивать дни в календаре

...

Mad Russian: 12.05.10 11:07

знаю, задерживаю перевод почти доработала главу, дайте день-два на вычитку, к выходным точно будет. просто сейчас такой завал вокруг...

...

Devochka: 12.05.10 11:51

Ой, Мэдди, спасибо, за инфу, слюнявя карандаш, побежала я к календарю! И вовсе ничего ты не задерживаешь, ведь реальная жизнь важнее, поэтому *потирая руки в предвкушении* я терпеливо буду ждать

...

sonatamora: 12.05.10 16:44

Топнуть ножкой и зарыдать.
Именно в такой последовательности хочется продолжения.
Боже спасибо, старая сказка на новый лад.
Мэдди огромное тебе спасибо.
Тихое нежное повествование правда с элементом я-тельного фэнтези.

Смайликов хороших много, выбрать трудно

...

очаровашка: 12.05.10 16:58

Мэдди спасибо за хорошие новости!

...

summer-sun: 12.05.10 21:06

Жду выходных!

...

Mad Russian: 13.05.10 15:52

глава на ридинге

...

Anais: 13.05.10 16:04

Мэдди, хорошая новость)))
Ава, как всегда, шик)

...

Mad Russian: 15.05.10 18:57

 » Часть 3 Глава 3

Anais, спасибо
Девочки, глава готова будут замечания - пишите в лику, ок?

Бета: Pchelka

Весна медленно перешла в лето. Мне больше не нужен был плащ для моих долгих дневных прогулок, а ромашки в поле закрывали копыта Великодушного. Я закончила читать "Илиаду" и начала "Одиссею" – мне все еще нравился Гомер, однако Цицерон, которого я прочла в духе раскаяния, как и несколько лет назад, меня совсем не вдохновил. Я прочитала "Вакханок" и "Медею" столько раз, что выучила их наизусть. Я также нашла дорогу в ту огромную библиотеку в конце коридора с картинами и прочитала Браунинга, которого рекомендовало Чудовище. В целом, мне понравились поэмы, даже если местами они немного сбивали с толку. Осмелившись, я попыталась прочесть "Приключения Шерлока Холмса", но вынуждена была сдаться после нескольких страниц, потому что ничего не могла понять. Затем по чистой случайности (или так мне казалось) я обнаружила целую полку чудесных историй и стихов сэра Вальтера Скотта: я два раза прочла книгу под названием "Король былого и грядущего" [2], хотя Мэлори мне все равно нравился больше. Я не приближалась к картинной галерее. Замок, как обычно, приспособился к моим скитаниям, и библиотеку можно было теперь найти, пройдясь от моей комнаты по короткому коридору и поднявшись вверх по одному пролету лестницы.
После того, как я представила Великодушного и Чудовище друг другу, последний иногда присоединялся к нам на утренних прогулках. Сначала коню было нелегко, хотя больше никаких неприятностей он не причинял, но после нескольких недель, животное было почти также спокойно, как и я, в присутствии Чудовища. Я отпускала поводья гиганта-коня, как прежде делала дома, разрешая ему трусить самому; и заметила, что он всегда старался находиться между мной и Чудовищем, а последний никогда не дотрагивался до коня.
Иногда Чудовище приходило ко мне в библиотеку, где я, сидя в огромном кресле и поджав под себя ноги, читала "Ламмермурскую невесту" [3] или "Кольцо и книгу"[4] . Однажды он нашел меня глупо улыбающейся над стихом "Как привезли добрую весть из Гента в Ахен"[5] и попросил почитать вслух. Я замешкалась. Сидя у окна, где стояло мое любимое кресло, я локтем опиралась на каменный резной подоконник. Чудовище отвернулось, чтобы подозвать к себе другое кресло, к которому через мгновение присоединился пуфик с четырьмя ножками из слоновой кости, изогнутыми словно лапы у бульдога. Хозяин замка присел и с ожиданием взглянул на меня. Казалось, не было никаких причин для волнений с моей стороны, так что я отмела сомнения и прочла стих.
– Теперь твоя очередь, – сказала я, протянув ему книгу.
Одно мгновение он держал ее словно бабочку, затем откинулся и начал переворачивать страницы (со сноровкой, отметила я), а затем насмешил меня своим искусным прочтением "Монолога в испанской обители"[6] . Я и не поняла в тот раз, но это стало началом традиции – почти каждый день после этого мы по очереди читали друг другу. А спустя несколько недель (мы ежедневно читали по главе из "Холодного дома"[7] ), он не пришел – и мне безумно его не хватало. Я упрекнула его за это, когда мы встретились на закате, тем же вечером. Лицо его приняло довольное выражение и он ответил:
– Что ж, я больше не буду отсутствовать.
Подобный краткий обмен заставил меня, как ни странно, задуматься: не уставали ли мы друг от друга? Что, если только я нуждалась в его компании? Мы проводили вместе по несколько часов каждый день, и все же я с нетерпением ожидала следующей встречи, а его визиты никогда не казались мне долгими. Отчасти, полагаю, потому что мы были единственными, с кем можно было проводить время в одиноком замке, но, должна признать, не только поэтому. Я пыталась не слишком ударяться в раздумья и старалась быть благодарной. Такая идиллия – совсем не то, что я воображала себе в тот последний месяц дома, когда молчаливая красная роза исподтишка наблюдала за нами в гостиной.
Только две вещи портили мне удовольствие от пребывания здесь. Самое худшее – это тоска по дому, по моей семье; я обнаружила, что если вообще не думать о них, то печаль немного уходит, но избегать этих мыслей становилось почти также больно, равно как и невозможность быть с семьей.
А вторая тягость происходила каждый вечер, после ужина, когда я вставала из-за длинного стола в обеденной комнате и собиралась наверх, в свою комнату, Чудовище вопрошало:
– Красавица, ты выйдешь за меня?
– Нет, – отвечала я каждый раз и сразу же уходила.
Первые несколько недель я оглядывалась через плечо, пока бежала вверх по лестнице, опасаясь, что он рассердится и будет меня преследовать, чтобы настаивать на своем. Но он никогда так не делал. Проходили недели, а с ними и мой страх, который теперь заменила дружба и, пожалуй, скромная привязанность. Я начала ненавидеть этот вечерний вопрос по другой причине. Мне не нравилось отказывать ему в единственном, что он просил у меня. Мое "нет" не становилось менее уверенным, но произносила я его тихо и уходила наверх, чувствуя себя так, словно только что совершила нечто постыдное. Мы так хорошо проводили вместе время, но все же каждый раз приходили к этому, расставаясь в конце дня. Я знала, что он мне нравится, но мысль о том, чтобы стать его женой, продолжала пугать меня.
После того, как Чудовище сказало мне в самом начале моего визита, что не следует позволять невидимым слугам решать за себя (особенно кубкам и подносам, что обслуживали меня на ужином), я стала наслаждаться, иногда выражая свои предпочтения. Этот чудесный стол никогда не предлагал мне одно и то же дважды, но, хотя мне нравилось разнообразие, я все же требовала повторов. Подавали один пряный шоколадный пирог с патокой, который мне очень понравился, и я просила его несколько раз. Иногда он появлялся в воздухе, маленькой яркой вспышкой над моей головой и вальяжно опускался на мое блюдо; а иногда небольшой серебряный поднос с пятью или шестью ножками, подпрыгивал и торопился ко мне с самого дальнего конца стола.
Однажды вечером, в середине лета я, неизменно занимая место во главе стола, вновь попросила свой любимый пирог. Чудовище сидело, как обычно, справа от меня. Перед ним стоял бокал вина, цвета лунных бликов, которое мы пили, и бутылка. Спустя многие недели после моих постоянных расспросов о том, есть ли что-нибудь, что он может пить или есть вместе со мной, Чудовище призналось, что иногда предпочитает выпить бокал или два вина. И теперь, почти каждый вечер, он делал несколько глотков того, что пила я, хотя было заметно, что он не трогал свой бокал, если я наблюдала за ним.
– Тебе стоит это попробовать, – сказала я, пока серебряный нож резал пирог.
– Спасибо, – ответило Чудовище, – но, как я уже заметил, я не могу управляться со столовыми приборами.
– И не надо, – успокоила его я. – Все, хватит, – это ножу.
Я отрезала кусок с подноса, но когда положила нож, тот снова почтительно встал и начал поднимать кусок на мою тарелку.
– Я сама, – я подняла кусок пирога и откусила его. – Вот так, – с полным ртом обратилась я к Чудовищу.
– Не дразни меня, – попросил он. – Я не могу. Кроме того, моя па…эээ, мой рот не предназначен для жевания.
– У Медок тоже не предназначен, – заметила я. Я уже рассказывала ему об уродливом мастиффе Мелинды. – Однако она сметает все пироги и торты, а также печенья, горами, если их никто не сторожит. Это очень-очень вкусно. Открой рот.
Я встала, держа кусок пирога в руке, и подошла к углу стола. Чудовище с опаской посмотрело на меня. Я почувствовала себя мышкой, противостоящей льву из сказки, и усмехнулась.
– Давай, это не больно.
– Я…, – начал он и я быстро пихнула кусочек пирога ему в зубы. Развернувшись, я прошла назад к своему стулу и занялась отрезанием еще одного куска, не глядя на Чудовище, так как помнила, что он не пил, когда я за ним наблюдала. Через секунду мне показалось, что он проглотил. Я подождала еще минуту и подняла взгляд. В его глазах светилось что-то совершенно невероятное.
– Ну? – живо поинтересовалась я.
– Да, это очень вкусно, – ответил он.
– Тогда съешь еще немного, – попросила я и, прежде чем он успел ответить, обошла стол, чтобы встать рядом. На мгновение Чудовище замешкалось, окидывая взглядом мое лицо, но затем послушно открыло рот.
– Только, боюсь, пирог еще выразит мне свой протест, – печально произнес он через минуту.
– Он не выра… – начала я возмущенно и поняла, что он беззвучно смеется надо мной. Тогда мы оба расхохотались, пока столик приплясывал рядом в полном согласии, а когда я подняла голову, то увидела, что канделябр вертится на цепочке, поблескивая и звеня своими хрустальными подвесками.
– О, Боже, – наконец выдохнула я. Чайничек приблизился ко мне и налил чашку чая (сегодня он был подслащен апельсиновой цедрой и приправлен имбирем). Я пила в тишине, наслаждаясь приятным теплом от чая и от смеха. Поставив чашку на стол, я поизнесла:
– Время идти наверх. Ведь из-за Браунинга и Киплинга, ты же знаешь, я не продвигаюсь по Катуллу[8] .
– Красавица, ты выйдешь за меня? – спросило Чудовище.
Мир застыл, словно осень после первого снега, и стал леденящим, как предчувствие смерти. Я вжалась в спинку стула и зажмурилась, вцепившись пальцами в резные подлокотники, пока гладкие завитушки на них не впились мне в кожу.
– Нет, Чудовище, – ответила я, не открывая глаз. – Прошу… Я… ты мне очень нравишься. Не хочу, чтобы ты задавал этот вопрос, потому что я не могу, не могу выйти за тебя, но мне больно говорить тебе "нет", снова и снова.
Я взглянула на него.
– Я не могу не спрашивать, – произнес он, тон его голоса испугал и опечалил меня. Он сделал резкий жест и винная бутылка упала под его рукой. Он повернулся и поймал ее в воздухе с такой грацией, что показалась нечеловеческой моим израненным чувствам. Застыв со склоненной головой и изогнутой спиной, он смотрел на бутылку, словно мог увидеть в ней будущее.
– Ты… ты очень силен, – прошептала я.
– Силен? – отозвался он отстраненно, словно не своим голосом. – Да, я силен.
Он выделил последнее слово, словно ненавидел его. Выпрямившись на стуле, он вытянул руку, в которой держал бутылку. Рука его сжалась: бутыль треснула и сломалась, пролившись дождем из осколков на стол, царапая серебряную и золотую посуду, осыпавшись на пол.
– Ох, ты поранился! – закричала я, вскочив на ноги. Он все еще сжимал руку: смешавшись с белым вином, по скатерти, одна за другой, словно марширующие солдаты, темные капли падали с нежной плоти между большим и указательным пальцами; ручейком сливаясь по его запястью и пачкая белые кружева, кровь между сжатыми пальцами проливалась на стол.
Хозяин замка поднялся, а я отметила, что невольно желаю подойти к нему, но осталась стоять, дрожащая, около своего стула. Он разжал руку и еще несколько кусочков стекла упало на скатерть. Подняв ладонь, он посмотрел на нее.
– Это ничего, – заметил он. – Просто я глупец.
Хозяин замка прошел вдоль длинного стола, не глядя на меня; в темном углу открылась дверь и он исчез.
Через мгновение я покинула столовую и прошла наверх. Мои длинные жесткие расшитые юбки как никогда казались тяжелыми, а рукава сжимали сильнее. Нигде не было и следа Чудовища.
Мой вечер был испорчен. Мне нравилось читать у огня, так что в моей комнате всегда было прохладно настолько, чтобы было приятно сидеть у камина. Но сегодня я не могла сосредоточиться на Катулле, который казался мне скучным и раздражающим; я не могла спокойно сидеть в своем кресле, даже пламя было каким-то угрюмым и притихшим. Меня вновь, особенно сильно, настиг один из изъянов пребывания здесь.
Я подумала о своей семье. Ричарду и Мерси уже исполнилось около года, они, наверное, ходят и, скорей всего, сказали свои первые слова. Вряд ли они помнят тетю, которая покинула их чуть больше четырех месяцев назад. Я представила как Хоуп, улыбаясь, играет с детьми, щекоча их щечки и пятки ромашками. Подумала о Жэре, запачканном в саже по самые локти, одетом в кожаный фартук, с пятнами на лице, и держащем копыто коня между коленами для равновесия. Вспомнила Грейс на кухне – как лицо ее слегка краснеет от жара, а золотой локон вырывается из-под сеточки для волос. Затем мне представился Отец: насвистывая что-то, он вырезал длинный посох, да так, что щепки летели во все стороны. Глаза мои наполнились слезами, но я не заплакала, пока не подумала о доме, покрытом розами – огромными и прекрасными разноцветными розами; это ранило больше всего. Закрыв лицо руками, я зарыдала.
На следующее утро я проснулась уставшей: головная боль давила на глаза, а яркий солнечный свет, проливающийся сквозь окно золотыми лучами, казался пресным и тусклым. Настроения не было. Я поела и прошла в сад, почитала и поговорила с Чудовищем, потом проехалась на Великодушном по зеленым полям; но вид маленького серого домика, покрытого сотнями вьющихся стеблей роз стоял в моих мыслях и затмевал собой все другое.
За ужином я хранила молчание, как и весь прошедший день. Чудовище несколько раз спрашивало меня, все ли в порядке, и что меня беспокоит; каждый раз я отделывалась резкими или грубоватыми фразами. Каждый раз он отводил взгляд, но продолжал терпеливо настаивать. Я чувствовала себя виноватой, потому что так обращалась с ним, но как можно было признаться в том, что меня тревожило? Я сама согласилась приехать и жить в этом замке, чтобы спасти жизнь своего отца, и должна выполнять свое обещание.
Из-за доброго отношения Чудовища, я надеялась, что однажды он меня освободит, но вряд ли могла с полным правом просить об этом. По крайне мере, не сейчас, не через четыре месяца. Но мое желание увидеть свою семью было столь велико, что я могла помнить лишь о своем обещании, и не в силах была постоянно радоваться, исполняя его.
Я смотрела на дно своей чашки, когда Чудовище вновь спросило меня:
– Красавица, прошу, скажи, что не так. Возможно, я смогу помочь.
Я раздраженно посмотрела на него, открыв рот, чтобы еще раз сказать ему: "Прошу, оставь меня в покое". Но что-то в его глазах остановило меня. Покраснев, я пристыжено опустила взгляд.
– Красавица, – повторил он.
– Я... Я скучаю по своей семье, – пробормотала я.
Чудовище откинулось на спинку стула и замолчало.
– Значит, ты меня покинешь? – спросил он. Безнадежность в его голосе потрясла меня, несмотря на глубину моей жалости к себе. Я вспомнила, впервые со вчерашней ночи, когда тоска по дому вновь нахлынула на меня, что у него не было семьи, по которой он мог бы скучать. "Иногда здесь очень одиноко", – сказал он при нашей первой встрече. Тогда я пожалела его, до того, как он начал мне нравится. Немного же стоила моя дружба, если я так легко смогла бы забыть ее (и его).
– Мне было бы тяжело больше никогда тебя не видеть, – ответила я. – Но ты был так добр ко мне, что я... иногда задумывалась, возможно ли... Может, по прошествии какого-то времени, ты позволишь мне... уйти. Я не перестану быть твоим другом.
Он молчал, а я нерешительно продолжила.
– Знаю, еще слишком рано, я ведь здесь всего лишь несколько месяцев. Знаю, не стоило об этом упоминать. С моей стороны это слишком неблагодарно... и бесчестно, – жалостливо говорила я. – Я не хотела ничего говорить, не собиралась, но ты все спрашивал, в чем дело, а я так по ним соскучилась. – Я остановилась, зарыдав.
– Не могу отпустить тебя, – произнесло Чудовище. Я взглянула на него. – Прости, Красавица.
Он хотел что-то добавить, но я не дала ему возможности.
– Не можешь? – выдохнула я. Эти слова отдавали бесконечностью. Я встала и попятилась. Чудовище сидело, положив на стол правую руку, белую повязку на которой почти скрывали волны кружев. Он взглянул на меня, но я не смогла разглядеть его глаз; мир плясал перед моим взором, мерцая, словно белый снег. Я моргнула и голос, в котором я не узнавал свой, произнес:
– Никогда не отпустишь? Никогда? Я проведу здесь всю свою жизнь и больше никого не увижу?
Мне в голову пришла мысль: «Моя жизнь... Он провел здесь два века. Сколько мне отмерено? Замок – это тюрьма и дверь не откроется".
– Боже милостивый, – закричала я. – Дверь не откроется. Выпусти меня, выпусти!
Я подняла кулаки, чтобы ударить по молчаливой деревянной панели, которая встала перед глазами, и провалилась в темноту…
Сознание возвращалось медленно и по кусочкам. В первые несколько минут я не понимала, где я: сначала предположила, что дома, в кровати. Но так не могло быть – подушка под головой была мягкой и слегка пушистой. «Бархат», – подумала я смутно. Бархат. Конечно, я была в замке. Дома у нас не было бархата, кроме того, который прислало Чудовище в седельных сумках Отца. Чудовище. Конечно, я была в замке. Уже несколько месяцев. Затем мне припомнилось (все еще смутно), что недавно я была очень несчастна, но причины я не нашла. «Как же я могу быть несчастна здесь? – подумала я. – У меня есть все, что мне нужно, а Чудовище хорошо ко мне относится».
Легкая мысль, проскользнувшая быстрее, чем дым, предположила, что Чудовище любит меня, но она быстро ускользнула. Сейчас мне было очень уютно и не хотелось двигаться. Щекой я потерлась о теплый бархат. От него шел необычный запах, напоминающий лес, аромат сосен, моха и родников, с легкими свежими нотками в них.
Моя память начала возвращаться. Я грустила, потому что тосковала по дому. Чудовище сказало, что не сможет отпустить меня. Видимо после этого я потеряла сознание. Я поняла вдруг, что бархат, к которому я прижалась лицом, тяжело вздымался и опускался, словно кто-то дышал; пальцы мои цеплялись за что-то, очень похожее на сюртук. Плечи мои, вероятно, кто-то обнимал. Он же держал меня, полусидя. Я подняла голову на несколько дюймов и передо мной мелькнули кружева, под которыми белела повязка на темной руке; мои сознание и память вернулись одним резким ударом, словно окно, распахнутое порывом ветра в грозу.
Я ахнула, слегка вскрикнув, отпустила бархатные складки, за которые держалась, и яростно отпрянула. И поняла, что стою на коленях на маленькой софе с подушками. Впервые я увидела Чудовище в неловком положении. Он встал, сделал несколько неуверенных шагов назад, вытянул руки и посмотрел на меня так, словно я его ненавидела.
– Ты потеряла сознание, – произнес он хриплым шепотом. – Я поймал тебя прежде, чем ты упала на пол. Ты… ты могла пораниться. Я просто хотел положить тебя туда, где тебе было бы удобно.
Я продолжала смотреть на него, все еще стоя на коленях, цепляясь ногтями в подушки софы. Никак не могла отвести взгляд, хотя не узнавала того, кто был перед глазами.
– Ты… ты не отпускала меня, – закончил он, с глубокой мольбой в голосе.
Я не стала слушать. Что-то внутри оборвалось, я зажала уши руками, едва не свалившись с кушетки, и побежала; он отпрянул с моего пути, словно я была шальная, как пуля; передо мной распахнулась дверь и я изо всех сил рванула через нее. Пришлось задержаться немного, чтобы осмотреться: я находилась в огромной передней. Он перенес меня из столовой в огромную гостиную напротив.
Подняв юбки, я побежала наверх, к себе, словно сам Харон, покинувший свою лодку[9] , гнался за мной.
Прошла еще одна бессонная ночь, кровать моя опять была в беспорядке. Когда мне, наконец, удалось задремать, спала я плохо и несколько раз мне привиделся надменный красавец с последнего портрета в картинной галерее у библиотеки. Он словно видел меня насквозь и усмехался, а когда явился мне в последний раз, то казался гораздо старше – с сединой в волосах и морщинами мудрости и сочувствия на красивом лице; он молча и с печалью глядел на меня. Почти перед рассветом я поднялась; темный прямоугольник окна начал бледнеть и стали видны рамки отдельных панелей. Завернувшись в стеганый домашний халат (ярко-голубые и алые цвета которого все равно не помогли моему мрачному серому настроению), я устроилась на подоконнике, чтобы понаблюдать за восходом солнца. Подушки и одеяла сами, как обычно, заправили себя, когда я отвела от них взгляд.
Мне казалось, что меня бросили – постоянно приходящий ветерок, который улетел, после того, как я легла спать, не вернулся, чтобы составить мне компанию в этот ранний час. Когда я прежде бодрствовала ночами, он суетился вокруг меня с молоком, поlслащенным медом, и пледом, если я отказывалась ложиться.
Но голова моя была ясна, по-странному ясна, несмотря на две бессонных ночи и бурю пережитых эмоций; на самом деле, я ощущала больше уверенности, чем когда-либо раньше. "Скорее всего, это просто легкомыслие", – строго сказала я себе.
Нелегкая судьба, но возможно я исцелилась от самого худшего – тоски по дому; по крайней мере, в данный момент. Возможно, и это иллюзия. Я просто онемела от усталости. Усталости? Изумления. Изумления? Но почему? Что такого непереносимо ужасного было в том, что меня отнесли на софу?
А ведь я избегала прикосновений к нему и не позволяла ему прикасаться к себе. Сначала из страха, но когда все прошло, продолжала избегать этого – и развила в себе привычку. Привычку, которую поддерживало что-то еще, чего я не понимала. Очевидным ответом было то, что он – Чудовище; но мне так не казалось. И не удалось продвинуться дальше в этих мыслях, но я подумала, что теперь знаю, как чувствовала себя Персефона, когда съела те гранатовые зернышки[10] , а потом удивилась внезапной вспышке сострадания к правителю подземного мира.
Необычное чувство легкости только усилилось с восходом. Серые краски сменились розовыми, а потом ярко-красными с золотыми лучами по краям; небо было безоблачным, и мне было видно сияние утренней звезды, которая сверкала словно со дна ящика Пандоры. Я открыла панель окна и свежий бриз проскользнул внутрь, поиграл моими спутанными волосами и начал щекотать меня, отчего я почти развеселилась.
И тогда послышались голоса. Послышался шелест, словно шуршали жесткие нижние юбки, и я оглянулась в изумлении, подумав, что кто-то пришел.
– О Боже, о Боже, – произнес унылый голос. – Ты только взгляни на кровать. Уверена, она глаз не сомкнула этой ночью. Вот… – тоном построже. – А вы чем занимаетесь? Немедленно приведите себя в порядок!
Покрывало и постельное белье начали ворочаться, карабкаясь друг на друга, а полог кровати беспокойно задрожал.
– Не будь с ними так жестока, – мягко попросил практичный голос. – У них тоже выдалась трудная ночка.
– У всех нас, – напомнил первый голос. – Ох, это верно. И посмотри на нее: сидит у открытого окна, халат распахнут и шея не прикрыта, а одела лишь ночную сорочку! Да она простудится до смерти!
Я виновато дотронулась рукой до воротника.
– А волосы! Святые небеса. Она что, на голове стояла?
Голоса… Это были те самые голоса, которые я слышала несколько раз, перед тем, как уснуть или после – не было ясно, когда именно. Это мои невидимые слуги (дружелюбный ветерок) – голоса ясного разума в этом замке, полном волшебных загадок. Они пошуршали вокруг, вылив из воздуха струю горячей воды, которая наполнила ванну; полотенца горничные положили рядом. И накрыли все к завтраку, попутно обсуждая меня.
– Еще рано, но она точно почувствует себя лучше, если поест. Какая же она бледная и усталая! Сегодня нам нужно позаботиться о том, чтобы она хорошо отдохнула.
Они продолжали говорить о сегодняшнем дне, моем гардеробе, о том, как трудно прилично готовить, натирать полы и прочем, и прочем.
Я слушала с изумлением. Сначала, мне показалось, что я сплю и вижу сон, несмотря на ощущение прохлады рассвета; это также могло объяснить и мое странное чувство неестественной легкости мыслей – должно быть, я все же задремала.
Но поднялось солнце и я сполоснула лицо, помыла руки и позавтракала; голоса не утихали и я слушала. Клацанье тарелки, вилки и чашки, а также вкус еды убедили меня: я бодрствовала, что-то еще произошло со мной в этом замке, где что угодно могло случиться. Я гадала, что еще смогу обнаружить (увидеть или услышать), спрятанное от меня до сей поры.
Я чуть не сказала: "Я могу слышать вас", – но остановилась. Возможно, если я продолжу изображать глухоту, то выясню, что они имели в виду, когда в прошлый раз беседовали и я (теперь уже точно) услышала их. "Ты знаешь, это невозможно", – ловила я обрывки разговора. "Это было задумано как невозможное".
После завтрака они принесли мне платье для прогулок. Кажется, мне удалось увидеть краем глаза какое-то движение – едва различимое, когда ветерок кружился рядом.
– Я скучала по вам прошлой ночью, – вслух произнесла я.
– О небеса, она скучала. Я знала, что так случиться, ведь мы всегда были рядом. Но мы не могли оставить его – не видела его в таком настроении… ох, годами. Я всегда опасаюсь, что он может причинить себе боль, когда он в таком состоянии (а ведь ей совершенно нечего бояться). Но мы всегда были рядом с ним в такие моменты, так безопаснее, хотя нам никак не помочь, но, думаю, одно наше присутствие отвлекает. А это лучше, чем ничего.
– Ему очень тяжело. Гораздо сложнее, чем нам.
– Что ж, конечно, – возмущенно. – Мы же почти… добровольцы. Невидимые – но все не так плохо, когда привыкнешь к этому, ты же знаешь…
– Да, я знаю, – сухо ответил другой голос.
– Как хорошо, что тот колдун скрылся сразу же, как только закончил свои грязные делишки здесь или его бы точно убили. В такие ночи, как прошедшая, все напоминает мне об этом. Хотя я никогда не понимала, почему погубить такого колдуна (зверя, да, чудовища!) было бы равно убийству; ведь он даже не человек…
– Ну-ну, Лидия. Такой разговор ни к чему не приведет, а если он тебя услышит, то разозлится. Если уж он ведет себя достойно, то и мы должны.
– Ох, Бесси, я знаю, плохо я поступаю, но иногда просто не могу удержаться, – казалось, голос почти плачет. – Это ни за что не сработает.
– Ты свободна думать, как пожелаешь, конечно же, – оживленно отозвался другой голос. – Но я не сдамся. И он тоже.
– Нет, – заметил печальный голос, но таким тоном, словно горько предположил, что стремление к этому было лишь частью решения проблемы.
Слабый звенящий звук, похожий на смех.
– Она хорошая девушка, очень сообразительная. И сможет выяснить все, в конце концов.
– До конца еще так далеко, – мрачно произнесла Лидия.
– Тем больше причин надеяться: еще столько времени осталось. И она сильнее, чем думает – даже если ничего не понимает. Ты видела птиц? Теперь они прилетают в сад – а ты знаешь, что это было совершенно запрещено. Никого – ни бабочек, ни тем более пернатых. Но теперь они у нас есть.
– И то правда, – страстно подтвердила Лидия.
– Что ж, – уверенным тоном заключила Бесси, словно выиграла спор. – Тогда пойдем: столько всего нужно сделать перед обедом.
Невидимые пальчики погладили меня по волосам и потрепали за плечо, и ветерок, закружившись, исчез.
Все это не имело для меня никакого смысла. Колдун? Что ж, если и было где заколдованное место, то уж точно здесь. А Чудовище, наверное, и есть "он", которого столько обсуждали. И он, должно быть, тоже заколдован. Однажды хозяин замка заметил: " Я не всегда был таким, каким ты видишь меня сейчас". А еще горничные обронили, что я "очень сообразительная". Значит, существовали подсказки, которые мне нужно было найти и составить из них общую картину? О небеса. Я не знала ничего о магии, заклятьях и прочем: такие знания считались совсем не подходящими (если не позорными) у всех, кого я знала. И знание их едва ли могло быть полезным мне – так что интереса я к ним не испытывала. И, конечно, это не тот способ, который я должна искать. Но что еще там может быть? Я почувствовала себя дурочкой, не разделяя уверенности (и упрямства) Бесси, которая считала, что, в конце концов, все разрешится.
Я принялась обдумывать кое-что попроще: "он" был в плохом настроении прошлой ночью.
Внезапный ужас скрутил мне живот, потревожив съеденный завтрак. Значит, он злился на меня?
"Ей совершенно нечего бояться", – обронила Лидия. Испуг спал, живот успокоился, но я все еще пребывала в волнении: мне не понравилась мысль о том, что он сердится на меня – возможно, я и правда плохо отнеслась к нему вчера. И мне стоит извиниться. Что, если он рассердился и сегодня не встретится со мной? Я мгновенно ощутила одиночество и устыдилась.
Взяв жестянку с нарисованными павлинами, я поднесла ее к окну. Высунувшись наружу, я присвистнула, рассыпав зерна по выступу. Бабочки и птицы были запрещены; я сильнее, чем думаю, хотя и не знаю причины. Я вздохнула. Причины я точно не знала.
Мелкие тени упали на мое лицо, а потом я почувствовала тонкие ножки на своей голове, а на мою вытянутую руку сел воробей.
– Сюда-сюда, спускайся, – сказала я, аккуратно снимая зяблика с волос. Мы обсудили погоду и вероятность дождя на языке свистов и миганий; я попыталась заманить малиновку, но она отказалась есть зерна с моих рук – только склонила голову, окинув меня взглядом.
Птицы запрещены. Возможно, это не настоящие пернатые, а всего лишь обман, сотворенный замком или Чудовищем, потому что мне хотелось увидеть птиц. Но выглядели они настоящими – царапанье их коготков тоже. И их никогда не было так много – чтобы это ни означало. И правда, что в последнее время иногда я слышала пение птиц, когда выезжала на Великодушном. Возможно, заклятие спадало? Может, мне все-таки не нужно будет геройствовать.
Я сидела с птичками уже минут десять, когда ощутила тревогу. Нет, тревога – слишком сильное слово. Ощущение было такое, словно пытаешься услышать эхо от звука, настолько тихого, что он мог бы и не раздаться. Рядом было нечто, что беспокоило мое подсознание. Я вертела головой туда-сюда, в поисках хотя бы намека на разгадку. Нет, это был не звук, скорее дразнящее дуновение аромата, напоминающего лес, аромат сосен, моха и родников, с легкими свежими нотками в них.
Птички продолжали беззаботно клевать зерна вокруг моих пальцев на выступе.
– Чудовище, – выкрикнула я. – Ты где-то здесь. Я так чувствую… наверное.
Я тряхнула головой. Перед моими глазами промелькнула картинка с его изображением (он собирался с силами, чтобы появиться), и вот он уже выходит из-за угла в обычной манере и шагает ко мне, останавливаясь под окном. Птицы улетели, заслышав его шаги – даже прежде, чем я его увидела.
– Доброе утро, Красавица, – поприветствовал меня он.
– Со мной что-то произошло, – сказала я, словно жалующийся ребенок. – Не знаю что. Но я странно себя чувствую все утро. Откуда мне стало известно, что ты где-то рядом?
Он молчал.
– Ты что-то об этом знаешь, – я все еще доверяла своему шестому чувству.
– Мне ясно, что твоя новая возможность ощущать создаст мне дополнительные трудности, – легко ответил он.
Моя комната находилась на втором этаже, который располагался над первым (а в нем были очень высокие потолки), так что я смотрела на макушку его головы с расстояния больше, чем двадцать футов. Он опустил взгляд, когда пожелал мне доброго утра, и продолжал глядеть в землю. Седина в его гриве, казалось, обвиняла меня в том, что я недостаточно умна или сообразительна, чтобы помочь снять заклятье, которое на него наложили. Сегодня Чудовище оделось в темно-красный бархат (цвета заката и его роз) и кремовые кружева.
– Чудовище, – ласково позвала я. – Я… хочу извиниться за свое поведение прошлой ночью. Я была груба. Знаю, ты просто хотел помочь.
И тогда он поднял взгляд, но я, даже облокотившись на выступ и свесив руки вниз, была слишком далеко, чтобы увидеть его угрюмое лицо. Он вновь перевел взгляд на землю и чуть помолчал.
– Спасибо, – наконец ответил хозяин замка. – Это было необязательно, но все же… спасибо.
Я продвинулась чуть вперед на оконном выступе, окатив его, стоящего внизу, градом зерен.
– Ой, прости, – сказала я.
Лицо его расплылось в улыбке и он ответил:
– Ты не выйдешь на прогулку в сад? Солнце уже высоко, – и он стряхнул с плеч кукурузу и семена подсолнуха.
– Конечно, – ответила я и съехала обратно в комнату, в одно мгновение спустилась вниз и выбежала во двор, направляясь к конюшне. Я вывела Великодушного и он поскакал перед нами, словно огромный пес, пока Чудовище и я прогуливались, следуя за ним. Когда конь нашел траву по своему вкусу и остановился, вдумчиво пожевывая, я присела на низкий порфировый забор [11] и посмотрела на Чудовище, которое все еще избегало моего взгляда.
– Ты что-то знаешь о случившемся со мной, – произнесла я. – И я хочу знать, в чем дело.
– Я точно не знаю, – ответил он, уставившись на Великодушного. – Но есть одна мысль.
Я подогнула ноги под себя. Чудовище все еще стояло, сунув руки в карманы, вполоборота ко мне.
– Ну же? – настаивала я. – Что за мысль?
– Боюсь, тебе не понравится, знаешь ли, – извиняющимся тоном сказал он. И, наконец, присел, но взгляд все равно сосредоточил на коне.
– Ну же? – повторила я.
Он вздохнул.
– Как мне объяснить? Ты видишь этот мир (мой мир), как и свой прежний, как мир своей семьи. Это неудивительно – ведь то единственный мир и путь видения, который тебе известен. Что ж, здесь все по-другому. Некоторые вещи подчиняются особым правилам. Какие-то из них просты: например, в саду всегда растут фрукты на деревьях, цветы не увядают, за тобой ухаживают невидимые слуги, – с легким смешком в голосе, он добавил, – а многие книги в библиотеке вообще не существуют. Но есть много такого, к чему твои привычки и навыки не приспособлены.
Он помолчал.
– Я размышлял, еще до твоего приезда, как ты отнесешься к этому (если вообще приедешь). Что ж, не могу тебя винить: тебя обманом заманили сюда. У тебя нет причин доверять мне.
Я хотела, было, что-то возразить (несмотря на нежелание прерывать его – я опасалась, что он не продолжит), но он покачал головой и сказал:
– Погоди. Нет, я знаю, что ты привыкла к моему виду, если вообще можно к нему привыкнуть, и моя компания служит тебе развлечением, и ты благодарна, что твое заключение здесь не настолько ужасно, насколько ты ожидала – тебя не подали на ужин с яблоком, засунутым в рот и не бросили в глубокое темное подземелье.
Я покраснела и уставилась на свои руки.
– Никогда не любил "Королеву Фей", – добавил он внезапно. – Столько в ней дурного написано.
– Но ты не виновата, – он продолжал. – Как я упомянул, у тебя нет причин доверять мне – и это верно. Не доверяя мне, ты не веришь ничему здешнему – тому, чего не можешь понять на условиях прежнего мира. Ты отказываешься признавать существование чего-то необыкновенного. Ты не видишь этого, не слышишь – для тебя того просто не существует, – он замер, задумавшись. – Судя по тому, что ты мне говорила, странное чувство нахлынуло на тебя в первую ночь здесь, когда ты выглянула из окна. Тебя это напугало (могу понять – меня тоже это раньше пугало) – и с тех пор ты избегала видений всего остального.
– Я… я не хотела, – ответила я, раздосадованная собой.
– Ненамеренно, возможно, но ты и меня отталкивала изо всех сил – так поступил бы любой нормальный человек, встретившись с таким существом.
Он вновь замолчал.
– Знаешь, последней каплей надежды мне показался тот день, когда я впервые привел тебя в библиотеку: ты столкнулась с работами Браунинга и Киплинга и увидела их. Могла и не увидеть, могла заметить лишь Эсхила, Цезаря, Спенсера или тех авторов, что были знакомы тебе в твоем мире.
Он продолжил, словно говорил сам себе.
– Позже я понял, что это было лишь отражение твоей любви и доверия к книгам: это не имело никакого отношения ко мне, к замку или к другим чудесам. И к тебе прилетели птицы – тоже хороший знак. Но они появились из-за твоей сильной тоски по дому. Хотя, возможно, это все же было началом.
Он надолго замолчал и я решила, что не дождусь от него больше слов, и тогда задумалась, какой же вопрос задать ему. Но меня отвлекло нечто странное, творившееся с моими глазами: новая глубина зрения, менявшаяся в зависимости от того, на что я смотрела. Великодушный выглядел как обычно: огромный гнедой конь, милый и терпеливый. Но на траву, которую он щипал, странно падал свет, и она двигалась не от ветра, а словно по чьему-то немому приказу. Я подняла взгляд: темная кромка леса дрожала и расплывалась, словно чернила на мокрой бумаге. Это напомнило мне о мелькающих легких тенях, которых я видела из окна в первую ночь в замке; только в том, на что я сейчас смотрела (как мне казалось), не было ничего пугающего. "Как глупо, – подумала я. – Невозможно на самом деле увидеть то, о чем он говорит. Что с моими глазами?"
Я обнаружила, что глядя на Чудовище, я начинаю моргать, застыв; не то, чтобы он выглядел еще огромнее или не таким мохнатым, но что-то выглядел по-другому. И откуда мне знать, нужно ли видеть те вещи, о которых он говорит? В ту первую ночь что-то было не так. И теперь тоже.
– Прошлой ночью, – наконец–то продолжил он. – Когда ты потеряла сознание, ты была беспомощна и (плохо это или хорошо) я перенес тебя на софу в соседней комнате. Я намеревался позвать твоих слуг и уйти. Но когда попытался положить тебя, ты что-то прошептала и уцепилась за мой сюртук двумя руками.
Он поднялся, отошел на несколько шагов назад от меня.
– Несколько минут ты была довольна, даже счастлива, что я держал тебя. А потом ты все вспомнила и в панике убежала. Но именно из-за тех минут симпатии, думаю, и произошла перемена, которую ты ощущаешь сейчас.
– И я всегда буду знать, когда ты рядом? – чуть дерзко поинтересовалась я.
– Не знаю. Думаю, что так. Я всегда знаю, где ты – далеко или близко. Это все? Ты просто знаешь, что я рядом, даже если не видишь меня?
– Нет, – покачала я головой. – Со зрением что-то странное творится. Цвета расплываются. И ты выглядишь по-другому.
– Ммммм, – ответил он. – На твоем месте я бы не стал волноваться. Как я сказал тебе при первой встрече, тебе нечего бояться. Не желаешь ли пойти обратно?
Я кивнула, соглашаясь; мы развернулись и медленно пошли к замку. Великодушный лихорадочно сорвал последние пучки травы и последовал за нами. Мне многое нужно было обдумать, так что я молчала; Чудовище тоже не произнесло ни слова.
Остаток дня прошел для меня как обычно. Я больше не говорила о своем необычном восприятии окружающего меня мира: после полудня воздух стал более прозрачным, цветочные лепестки посветлели до странного цвета, который я не могла определить, но меня более или менее перестало беспокоить то, как я стала слышать то, что нельзя было бы назвать звуками.
В тот вечер закат показался мне самым прекрасным, что я когда-либо видела: меня поразило и очаровало его небрежное великолепие, и я смотрела на небо, пока последние лучи светло-розового цвета не угасли, пока не зажглись первые звезды, появившись на своих назначенных местах. Наконец, я отвернулась.
– Прости, – обратилась я к Чудовищу, которое стояло чуть подальше, позади меня. – Никогда не видела такого заката. Просто дух захватывает.
– Понимаю, – ответил он.
Я прошла наверх, чтобы переодеться к ужину, все еще сбитая с толку тем, что я только что наблюдала, и обнаружила горы тонких кружев и серебряных лент, тускло мерцающих на кровати. Подол юбки слегка приподнялся, когда я вошла, словно невидимая рука начала поднимать его, а потом передумала и остановилась.
– О, ради всего святого, – с отвращением начала я, резко вырванная из своих иллюзорных размышлений.– Мы уже сто раз это проходили. Не одену ничего подобного. Унесите его.
Платье подняли за плечики и оно повисло в воздухе, сияя словно звездочка в моей спальне, и, несмотря на всю мою уверенность, что его я не стану носить, я все же задержала на нем взгляд. Оно было прекрасным: более того, мне казалось, что прекраснее, чем любые другие платья, в которые мой ветерок-щеголь пытался одевать меня.
– Ну же? – резко сказала я. – Чего вы ждете?
– Это будет трудно, – раздался голос Лидии.
Если бы до сегодняшнего дня я не привыкла не слушать их, то их присутствие все равно показалось бы мне зловещим. Даже шелковые юбки были уже слишком. Мне внезапно стало неловко и я задумалась, что же еще они для меня приготовили. Платье мгновенно легко повесили на открытую дверцу шкафа, а мне помогли снять одежду для верховых прогулок. Я все еще отряхивала волосы от сеточки, когда, в момент растерянности, меня словно поймали и окутали облаком или прозрачной паутиной, и я прорвалась сквозь нее, убирая спутанные волосы с лица, только чтобы обнаружить, что меня, вопреки приказу, все же одели в блестящее чудо, которое должно было вернуться обратно в шкаф.
– Что же вы делаете? – изумленно и сердито вскрикнула я. – Я не буду это носить. Снимите.
Руки мои искали шнуровку или пуговицы, но ничего не могли найти; платье сидело на мне, словно его сшили на моем теле (возможно, так и было).
– Нет-нет, – продолжала я. – Что это? Я же сказала, нет.
На моих ногах появились туфли – золотистые каблучки, осыпанные алмазной пылью; а на руки мне одевали браслеты с опалами и жемчугом.
– Хватит, – я по-настоящему разозлилась. Волосы мои скрутили и подняли вверх; я дотянулась и вытащила из пучка алмазную заколку, локоны рассыпались по моим плечам. Заколку я швырнула на пол. Когда мои волосы упали на грудь, я поняла, что они касаются обнаженной кожи.
– Святые небеса, – сказала я, изумленно оглядев себя: корсаж едва прикрывал меня. Сапфиры и рубины украшали мои пальцы. Я стянула их и отправила к алмазной шпильке.
– Вам не удастся это сделать, – проскрипела я сквозь зубы и скинула туфли. Немного замешкалась, прежде чем снять платье: не хотелось рвать его, несмотря на всю злость, поэтому я попыталась найти мирный выход.
– Это платье для принцессы, – обратилась я к воздуху. – Зачем вы так глупо поступаете?
– Но ты и есть принцесса, – заверила меня Лидия, немного запыхавшись.
Бесси подхватила:
– Полагаю, нам надо с чего-то начать, но все это весьма удручает.
– Почему она упрямится? – удивленно спросила Лидия. – Платье ведь такое красивое.
– Не знаю, – ответила Бесси, а я ощутила легкий всплеск их настойчивости, что разозлило меня еще больше.
– Платье и правда красивое, – яростно заявила я; в это время мне вновь подняли волосы, воодрузив заколку на место, а за ней и туфли, и кольца. – И поэтому я не буду его носить: ведь если одеть павлиний хвост на воробья, тот все равно останется серым, обычным и скучным воробьем!
Словно сетка, сотканная из лунного света, опустилась мне на плечи, и, нежно обвив шею, появился сияющий кулон. Я села прямо посреди комнаты на пол и разразилась слезами.
– Ладно, кажется, я не могу остановить вас, – рыдала я. – Но я не выйду из спальни.
Выплакавшись, я сидела в тишине, глядя на огонь в камине и со всех сторон окутанная юбками. Сняв кулон, я не надеялась, что он останется в руках, но мне просто хотелось рассмотреть его: то был золотой грифон с распростертыми крыльями и огромными сверкающими глазами-рубинами, примерно в два раза больше кольца, что я носила каждый день и держала у кровати ночью. По какой-то причине, я снова заплакала. Лицо мое, должно быть, выглядело ужасно, но слезы не оставляли следов, капая на роскошное платье. Я смиренно повесила грифона обратно и он уютно устроился у основания моей шеи.
Я знала, что он появился, неуверенно остановившись у моей двери, еще за несколько минут до того, как робко произнес:
– Красавица? Что случилось?
Обычно я переодевалась и спускалась в столовую за половину того времени, что провела сегодня, сидя в центре спальни.
– Они заставили меня одеть платье, которое мне не нравится, – обиженно сообщила я ему с пола. – И оно не снимается.
– Заставили тебя? Почему?
– Не имею ни малейшего понятия! – заорала я и скинула парочку браслетов, бросив их в сторону камина. Они развернулись на полпути, вновь скользнув на мои запястья.
– Как странно, – ответил он сквозь дверь. И через мгновение добавил. – А что с ним не так?
– Мне оно не нравится, – плаксиво заявила я.
– Эээ, можно посмотреть?
– Конечно нет! – я снова кричала. – Если бы мне хотелось, чтобы ты его увидел, зачем тогда я оставалась бы в комнате? Кто еще меня здесь увидит?
– Тебе не все равно, как я вижу тебя? – произнес он, голос его приглушала дверь, но я точно расслышала изумление.
– Ну, я не стану его носить, – я постаралась избежать ответа на вопрос.
Через мгновение раздался рев, от которого меня швырнуло на пол там, где я сидела, но мне удалось зажать уши руками; потом же стало понятно, что от такого рева я не могла защитить себя подобным способом. Невозможно было различить слова. Чтобы ни произошло, я обнаружила, что поднялась на ноги и, спотыкаясь, пыталась идти во всех направлениях сразу. Когда я пришла в себя, тяжело дыша, то увидела, что волшебное платье исчезло. Итак, подсказало мне шестое чувство, то были Лидия и Бесси. На меня одели платье непонятного цвета – что-то между кремовым и серым; единственным украшением была белая кокетка [12] , и простые белые манжеты на длинных прямых рукавах. Высокий округлый воротник почти доставал мне до подбородка. Я засмеялась и отправилась открывать дверь. Двинувшись, я что-то ощутила на шее и подняла руку. Там был грифон.
Я распахнула дверь и Чудовище мрачно взглянуло на меня.
– Боюсь, они очень на тебя сердятся, – заметил он.
– Да, думаю, ты прав, – радостно ответила я. – Что ты им сказал? Что бы это ни было, оно почти оглушило меня. Мягко говоря.
– Ты слышала? Прости, в будущем постараюсь быть более аккуратным.
– Все в порядке, – отозвалась я. – Это принесло желаемый результат.
– Тогда, может быть, пройдем вниз? – спросил он, повернувшись и махнув рукой в сторону лестницы.
Я бросила на него взгляд.
– Ты не предложишь мне руку? – был мой вопрос.
Все стихло, пока мы смотрели друг на друга, и словно каждая свечка, каждый фрагмент мозаичного пола и каждый стежок в гобеленах затаили дыхание, наблюдая за нами. Чудовище шагнуло ко мне, повернулось и подставило руку. Я положила на нее свою и мы прошли по лестнице вниз.

_____________________________________________________________________________________
[1]древнегреческие пьесы Еврипида: "Вакханки" - 407 г. до н.э., "Медея" - 431 г. до н.э.
[2]The Once and Future King - Тетралогия «Король былого и грядущего» английского писателя Теренса Хэнбери Уайта (1906—1964) — одна из самых знаменитых и необычных книг жанра «фэнтези». Воссозданная на основе британских легенд и мифов история «короля былого и грядущего» Артура, его учителя - волшебника Мерлина и рыцарей Круглого Стола, представляет собой удивительное сочетание фантастической сказки и реальной истории, юмора и трагедии.
[3] Роман "Ламмермурская невеста"("The Bride of Lammermoor") сэра Вальтера Скотта, четвертый роман из цикла "Рассказы трактирщика", выходившего под вымышленным именем Питера Петтисона, - появился в 1819 году. Есть еще опера - "Лючия Ди Ламмермур", написанная Гаэтано Доницетти на основе либретто Сальваторе Каммарано, который, в свою очередь взял за идею произведение Скотта.
[4]"The Ring and the Book" - 1868 - 1869, роман в стихах Роберта Браунинга
[5] стихотворение Роберта Браунинга
[6] "Soliloquy in the Spanish Cloister" - "Монолог в испанской обители" из сборника Роберта Браунинга "Драматические поэмы и лирика", 1830-1850 г.г.
[7]Чарльз Диккенс, "Bleak house" - "Холодный дом", 1852-53 г.г..
[8]Гай Валерий Катулл, римский поэт, I в. н. э., римский мимограф, автор утраченных сценических мимов. Среди них был один под названием Привидение (Phasma), который Ювенал назвал "крикливым", а также Laureolus, в котором злодея с этим именем распинали на сцене. О К. упоминают Иосиф Флавий, Светоний, Тертуллиан.
[9]Харон - в древнегреческой мифологии перевозчик душ умерших через реку Стикс в Аид (подземное царство мертвых). Харон перевозит умерших по водам подземных рек, получая за это плату в один обол (по погребальному обряду находящийся у покойников под языком).
[10]В древнегреческой мифологии - богиня плодородия и царства мёртвых. Супруга Аида, который похитил её и унёс в своё царство. Узнав о похищении, Деметра (ее мать) обратилась за помощью к Зевсу с требованием вернуть Персефону. Аид отпустил Персефону, но перед освобождением дал ей несколько зерен граната – плода, ассоциировавшегося с ним. Персефона, всё это время отказывавшаяся от пищи, проглотила зёрна – и тем самым оказалась обречена на возвращение в царство Аида.
[11] Порфи́р (от греч. porphyreos — тёмно-красный, пурпурный) общее название эффузивных кислых горных пород, имеющих порфировую структуру. Мелкокристаллическая изверженная горная порода с крупными включениями. По химическому составу близок к граниту.

[12]верхняя отрезная часть лифа у платья, блузы

...

KattyK: 15.05.10 19:28

Мэдди, Pchelka - большое спасибо за продолжение
Интересный взгляд на всем известную сказку.

...