lor-engris:
21.11.16 22:04
lor-engris:
26.11.16 18:55
ом был огромный.
Нет, зная, кто такая Соня, рассчитывать на приземистый «бабушкин домик» с геранями на окнах не приходилось. Выехав за город, миновав грязно-голую, скользкую после дождя лесополосу и оказавшись в местной «Санта-Барбаре» (ассоциация на ум просилась именно эта, хотя одноименный район собственного городка, где проживали сливки общества или те, у кого в кошельке нашлись двенадцать лишних миллионов, не выдерживал никакого сравнения), Катя примерно догадывалась, что ее может ждать.
Но вилла... Усадьба? Архитектурный ансамбль? Нечто, необъятное единым взглядом и не поддающиеся описанию... Одни ворота – целое произведение искусства. В сгущающихся сумерках всё выглядело более чем внушительно. Катина челюсть отвисла сама собой. Благо, Соня в тот момент смотрела в другую сторону. Конечно, она ведь каждый день это видит.
Прагматичная мама в таких случаях обязательно говорила: «Оно, конечно, прекрасно и замечательно, но вы представляете, как всё это убирать?!». И правда...
Катя улыбнулась, вспомнив о маме, и дворцовое наваждение отчасти развеялось.
Здесь, наверное, живет большая семья. Очень большая.
– Добро пожаловать, – хмыкнула Соня, когда они въехали в гараж.
Детский восторг в Катиных глазах ей как хозяйке дома заметно польстил.
– Не-не-не, куртку не надевай: тут близко, не замерзнем... Спасибо, Глеб Саныч. До свидания!
– Всего хорошего, Софья Константиновна, – это была первая реплика, услышанная Катериной от молчаливого водителя. – Что-то жрать стал много, собака такая... – С этими словами Глеб Саныч выпрыгнул из машины и, продолжая бурчать себе под нос, открыл широкий капот.
Соня поманила за собой Катю. Оказывается, попасть в дом можно было непосредственно из гаража. Вот почему не потребовалась куртка.
По витой лестнице они поднялись на второй этаж. Лужина старалась не слишком вертеть головой, чтобы не выглядеть деревенской дунькой в Третьяковской галерее, но всё равно вертела.
Ни пылинки и ни шерстинки, ни одной лишней детали – все на своих местах, из-за чего интерьер кажется монолитным, как иллюстрация в толстом глянцевом каталоге. Двери из темного дерева, выдержанные в едином стиле. Двери, снова двери... Сколько же тут комнат?! И почему так тихо? Видимо, из-за того что дом большой. Ковровое покрытие скрадывало шаги, только куртки в руках девушек шуршали при ходьбе. Софья была расслаблена, но тоже хранила молчание.
– Сонь, а где все? – не удержалась Катя. Тишина ее немного нервировала.
Казалось, вопрос Соню крайне озадачил. Она даже остановилась.
– Гм, смотря кто тебя интересует. Олеговна, домработница наша, на кухне. Народ на местах, – взмах рукой куда-то в сторону, – собаки во дворе бегают. Если хочешь, после обеда сходим посмотрим. Папа, наверное, где-то здесь, раз его машина в гараже...
Она открыла какую-то дверь и хлопнула в ладоши, включая свет.
– Проходи, не стесняйся.
Рассмотреть Сонину комнату, куда более живую, чем весь остальной дом, Кате не дали: развернули лицом к гардеробу и велели раздеваться. Увидев, какое чумазое недоразумение отражается в узком зеркале на дверце шкафа, Лужина поспешила выполнить команду.
Сама хозяйка комнаты, бросив на кровать свитер (на этот раз – бирюзовый и с рыжими лисами), деловито зарылась в светло-ореховые, вкусно пахнущие деревом и стиральным порошком недра гардероба.
– В душ пойдешь? Честно говоря, – критический взгляд и задорная улыбка, – не помешало бы. Вот полотенца, халат. Тапок у меня, правда, нету, ну да не в тапках счастье. Коврик всё равно резиновый, полы теплые...
Несмотря на неиссякаемый поток мыслей, Соня не тараторила, говорила четко и спокойно. Вот это порядок в голове у человека! Как впрочем и в шкафу.
– Штаны спортивные дам, нормально? Майки... Гм, майки в сиськах могут быть маловаты. Хотя вот эта вроде ничего... Носки, носки, где-то здесь должны быть носки без Микки-Мауса. Не обижайся, Катюха, но своих Микки-Маусов я тебе не дам...
Катя только кивала, пытаясь поднять повыше спутанные из-за шапки волосы, но потом поняла, что без головомойки дело не обойдется.
Соня тем временем сгребла в охапку грязные вещи и со словами: «Ванная по коридору налево, самая крайняя дверь. Я к Олеговне», – покинула комнату.
Немного ошарашенная Катя осталась одна.
В чужой комнате чужого особняка да еще в одном застиранном белье (правая «косточка» лифчика вот-вот в очередной раз полезет наружу) ей было жутковато. Сердце стучало быстрее обычного, кровь прилила к лицу. Объяснения этому она не находила.
«Бывает же такое, господи». – Катя потерла горячую щеку и запустила пальцы в волосы. Вдохнула, выдохнула. Стало немного легче. Тогда Катя взяла в одну руку полотенца и халат, в другую – чистую одежду и уже собиралась пойти в душ, как увидела его и приросла к полу.
На письменном столе, прямо под изогнутой настольной лампой, сидел ее главный ночной кошмар: гигантский мохнатый паук.
Панический вопль застрял в горле, и Катя лишь тоненько захрипела, не в силах оторвать взгляда от черного тела и длинных лап с оранжевым пухом. Время замедлилось. Мерзкая волосатая тварь сидела неподвижно, тоже глядя на Катю и выжидая момент для атаки, а потом внезапно шевельнулась. Это стало последней каплей.
Она не слышала своего визга. Зато помнила, как не могла открыть дверь (проклятая дверная ручка не желала поворачиваться) и била в дерево кулаками. Потом ручка внезапно поддалась.
Катя буквально вывалилась в коридор и с размаху налетела на кого-то с такой силой, что едва не сбила его с ног. Человек сдавленно охнул, но устоял. Катю же развернуло и, не успей он удержать ее на месте, впечатало бы лбом в стену.
Ее держали. Крепко. Лужина ухватилась за человека и буквально повисла на нем, содрогаясь от слез и пережитого ужаса. Папа пришел! Папа ее спасет...
– Эй-эй-эй. – Ее оторвали от себя и ощутимо встряхнули. – Что случилось? Смотри на меня! Что? Где болит? – Катя не понимала, что ее бегло осматривают, ища возможные повреждения. «Наряд» позволял сделать это быстро и безболезненно. – Твою ж мать... Сонька, иди сюда!!! Да не надо йода, Ирина Олеговна, она вроде целая. Софья где?
Человек больше не кричал, но был явно зол. Катя уже разобралась, что это не ее отец. Тот был рыхлый и мягкий. И от него практически никогда не пахло алкоголем, не считая праздников и долгожданных встреч с веселыми родственниками-друзьями, где в папе внезапно просыпалась душа компании.
Лужина слышала незнакомый взволнованный голос немолодой женщины, невнятное виноватое бормотание Сони, чувствовала, как ее увлекают куда-то, и позволяла себя увлекать, но когда сообразила, что ведут обратно...
Пощечина удалась кому-то на славу и в чувство привела мгновенно. Хлесткая боль пришла с запозданием, когда Катя уже сидела на покрывале, закутанная в мягкий теплый плед.
Слезы полились по новой, но теперь это были слезы обиды. Единственный раз, когда ее били по лицу, пришелся на тринадцатый день рождения и слово «идиотка» в адрес сестры, которая бессовестно задула свечи вместо именинницы. Мама не сдержалась.
– Извини, девочка, иначе тебя было не угомонить. Очухалась?
Она кивнула, мало что видя сквозь мутную пелену и полог прилипших к лицу волос.
– На тогда, хлебни, только не облейся.
Мокрые волосы бесцеремонно убрали за ухо, а в руки Кате сунули холодный стакан с водой, лишь хмыкнув в ответ на ее благодарное хлюпанье.
– Да не торопись ты так, успеешь... Сонь, может, хоть ты мне объяснишь?
– Ну-у, с учетом того, что из теоретически страшного в моей комнате только Птеня и Ларкин плакат с «Токио Хотэлями», думаю, во всём виноваты «Хотэли».
Шутку оценила только Катя, нервно усмехнувшись и клацнув зубами о стакан.
Сонин отец выразительно изогнул левую бровь. Немногие так умеют.
– Птеня – это тарантул твой, что ли?
– Птицеед, – хмуро поправила Соня. – Кстати, бракованный: с жопки мех отклеивается.
– Претензии ко мне? Не додумался проверить жопку? В следующий раз буду знать.
Соня хохотнула, убрала в сторону челку и виновато посмотрела на однокурсницу.
– Да не, па, всё в лучшем виде. Кать, ты извини, надо было сразу предупредить, что он ненастоящий, а я... протупила, в общем, конкретно. Прости.
– Сонь, все нормально, правда, – пробормотала Лужина. – И вы... простите, не знаю, как...
– Константин Николаевич.
– Константин Николаевич, – покорно повторила она, – вы меня и-извините, что вот так... получилось. Я просто пауков очень боюсь. Любых.
– Бывает.
Он с участливой улыбкой поднялся со стула на колесиках и неожиданно требовательно протянул руку за пустым стаканом. Встретившись с ним взглядом, Катя замерла на мгновение, но стакан отдала. Попробовала бы не отдать.
– Екатерина, значит. А по батюшке как?
– Юрьевна, – еле шевеля губами, откликнулась та.
– Так вот, Екатерина Юрьевна, буду премного благодарен, если больше не услышу в этом доме воплей. По крайней мере, от вас. Премного, – без угрозы, но с заметным нажимом повторил Константин Николаевич, – благодарен.
– Я-а... Я так больше не буду, честное слово.
– Надеюсь. Приводите себя в порядок и спускайтесь ужинать.
Дверь в комнату закрылась беззвучно, однако звук этих шагов не скрадывал даже ковер.
– Жесть, – будничным тоном прокомментировала Соня. – Теперь он еще месяц будет меня на тему паучков подкалывать. Спасибо, Катерина Юрьевна, удружила! Я этого несчастного птицееда знаешь сколько выпрашивала? Люди столько не живут, эх. Ладно, проехали.
Лужина машинально обернулась к столу: паука оттуда убрали. Столько шума из-за дурацкой игрушки. Но какая всё-таки жуть... Катю передернуло. Она-то считала, что ничего страшнее черной красноглазой пластмасски с трубкой для нагнетания воздуха эта индустрия уже не придумает!
– Извини, Сонь. Ты меня домой привела, а я... отличилась.
– Говорю же: ладно, проехали. Дело житейское. – Она вскочила с кровати, забегала по комнате, собирая разбросанные вещи. – Дуй уже в душ, арахнофобка. Или тебя за ручку проводить? А то мало ли, опять во что-нибудь вляпаешься.
При слове «душ» Катин взгляд упал на собственные голые коленки, и она застонала.
– А по этому поводу можешь вообще не париться, – посоветовала Соня и бросила в нее скомканным полотенцем. – Мои подруги интересуют папу исключительно с точки зрения древней САНСы. Сигареты, алкоголь, наркотики, судимости, – пояснила Соня, загибая пальцы. – То бишь любое отрицательное на меня влияние. А у тебя на лице написано: с этим все глу-хо. Пауков-то я не боюсь. Забудь, как страшный сон, и всё.
«Если бы», – думала Катя по дороге в ванную.
Роскошную, к слову сказать, ванную с плиткой под мрамор, душевой кабиной и джакузи. Красиво и в тоже время максимально функционально. Но у Лужиной не было сил разглядывать это богатство. Включив прохладную воду, она прислонилась затылком к душевой кабине. Чувствуя, как постепенно намокают волосы и щекочут кожу тугие колючие струйки, собирала себя по кусочкам.
Было... неправильно. Не страшно даже, не стыдно. Глубже – неправильно. Неестественно. Так не должно быть. Слишком... Это всё было не с ней.
Казалось бы, что такого смертельного произошло? Константин Николаевич максимум посмеется над ее глупостью. Вспомнит и посмеется. Если вообще вспомнит о ней...
Закрыв глаза, она как наяву видела его лицо. Не сказать чтобы очень красивое. Интересное скорее. Необычное. Участливое, как ей показалось вначале. А потом Катя заглянула в его глаза и, ей стало страшно. Еще страшнее, чем при виде треклятого паука. Только от этого страха нельзя было закричать. И убежать нельзя.
Возможно, проклюнулось дремавшее до сегодняшнего дня женское чутье. Или нечто другое. Ненормальное, определенно. Но когда человек настолько контролирует свой взгляд и мимику – это ненормально еще больше.
Катя поверила в участие, потому что от нее этого хотели. И ощутила арктический холод злости, потому что позволили. Темные глаза с лучиками морщинок посылали ее к чертям, подкрепив посыл просьбой не возвращаться. Тонкие губы при этом продолжали улыбаться. Доброй отеческой улыбкой.
«Глупости, – разозлилась на себя Катя и повернула горячий кран. Принялась тереть постепенно теплеющую кожу мочалкой, которую дала ей Соня. – А холодно потому, что кое у кого хватило ума холодную воду включить! Не хватало еще заболеть для полного счастья».
Ерунда. Она ведь ничего плохого ему не сделала. Ударила нечаянно, когда выбегала, – так он ей потом ответил, когда приводил в чувство...
Нет, решено, больше никаких благодарственных поездок! Только маршрутки и трамвай. Они разные – Катя с Соней в смысле. Им не по пути. Надо домой, прямо сейчас, невзирая на бурчание голодного желудка.
Катя впервые не могла найти рационального объяснения чему-либо, самообмануться и утешиться. Она больше не чувствовала целостности: своей, мира.
Это пугало. И интриговало одновременно. И снова пугало.
Это был вызов.
--------
Рязанский вернулся в кабинет и запер за собой дверь. Сняв с каминной полки несколько безделушек, освободил место для черного паука с рыжими лапками.
Отбирать игрушку у провинившейся дочери – это было что-то новенькое. В угол только не ставил. Может, пора уже начать? Просил ведь: не таскай в дом кого попало. От «кого попало» этот дом пучит, и случается всякая хрень. Такая, как сегодня.
Руки привычно разводили огонь в камине. Всё по инструкции. Он всегда разжигал сам. И грелся в одиночку. Для совместных согреваний есть тот камин, что в гостиной.
Рука дрогнула, и спичка сломалась о коробок. Рязанский чертыхнулся.
Пьянь ты, Константин Николаевич. Срань ты совсем не господня.
Хотя... стоит ли взбухивать? Может, так должно было случиться.
Спичка правильно чиркнула со второй попытки. Мастерство не пропьешь, даже когда внутри бурлит вся подогретая коньяком гадость, а в ушах отдается вопль.
Он уже слышал эти крики в кошмарах. Так часто и так явно, почти осязая дрожь воздуха, воображал до последнего децибела, что с тем же успехом мог начать слышать их в реальности. Если явление «белочки» можно как-то с реальностью соотнести.
Эти крики не спутать ни с какими другими. Смертельный ужас. Слово «смертельный» – ключевое. Так орет душа, прежде чем в рай унестись. Он знает, слышал. Правда, тем, кого слышал, до рая было далековато. Значит, в чистилище какое-нибудь. В хранилище... Должны же человечьи души где-нибудь лежать, прежде чем спастись или утилизоваться?
Сначала Рязанский думал, что допился. Обрадовался даже: раз не спит, а слышит, значит, всё. Отмучился. Хрена там! Орали в его доме, совсем близко. Не Соня – Костя осознал это прежде, чем сорвался с места. Не чтобы спасти – чтобы заткнуть пасть своему глюку.
Чья бы буйная душа там ни надрывалась.
Он. Не. Мог. Слышать. Это. Еще и. В реальности! Хватало снов.
С каждым новым трупом на его совести эти крики становились громче. Алкоголь вроде бы заглушал их – слабо, как дурно сделанные беруши, – но он же делал их громче. Ощущения притуплялись, но мысли становились острее. Хитросплетения случайностей (в судьбу Рязанский не верил) будто нарочно мешали ему бросить пить. Как решит бросить – обязательно кто-нибудь, да помрет. А любое мало-мальски радостное событие... Видимо, радость больше не по его душу.
Два года назад – Боря Фортуненко. Фортуне фортуна не улыбнулась. Соне в тот день вручали аттестат, Костя рискнул поехать. Фортуна отдувался за всех. Отдулся.
Может, судьба всё-таки есть? Глупая девчонка – такая же, как сидит сейчас в комнате дочери. Пауков она, бл*, боится! Что ж ей эти бедные твари такого сделали?!
Светленькая. И волосы вьются, особенно на висках. На левом сильнее. Смешно. Ямочки на щеках, нос чуть курносый. Ни разу не то и не в таких пропорциях, но всё равно забавно. Благо, глаза не голубые и не такие чистые. Те голубые глаза не знали страха и сомнений. Эти, синие, обманчиво кроткие и еще не испачканные, но с какой-то непонятной чертовщиной в глубине. Или у всех молодых девушек теперь такие глаза? Время обязывает. Даже глаза другим не доверяют, не то что люди.
Вполне возможно, что глаза у нее не синие, а он просто пьян. Возможно.
Камин разгорался, не грея. Всё как обычно. Пошло оно всё...
Константин Николаевич сунул в рот сигарету, подпалил ее кончик серебряной зажигалкой и, развернувшись к столу, откинул крышку ноутбука.
Видимость работы – лучшее лекарство от всего.
Наядна:
26.11.16 19:26
Peony Rose:
26.11.16 21:30
kanifolka:
26.11.16 22:25
Марфа Петровна:
26.11.16 22:31
Ирэн Рэйн:
26.11.16 23:36
Ch-O:
27.11.16 13:11
lor-engris:
27.11.16 14:08
bazilika:
27.11.16 15:23
Ch-O:
27.11.16 15:39
lor-engris:
28.11.16 22:32