*Стихотворения о Великой Отечественной войне

Рыльский Максим . Это было в том бессмертном...

Это было в том бессмертном
Городе, чье имя ныне
Болью сердце наполняет,
Словно песни журавлиной
Звук в безумных небесах;
Это было той весною,
Лишь одно воспоминанье
О которой озаряет,
Согревает нам всю душу
До последней глубины.

В переменном свете марта,
Где под тучкой, где под солнцем,
По Крещатику с тобою
Проходили мы вдвоем,
И нарядных и красивых
Много шло людей навстречу,
И летели над землею
Голубых гусей стада.

Таял снег, на тротуарах
Лужицы переливались,
Взбаламученные ветром,—
Детства раннего моря,—
И боялся я, чтоб ножек
Ты своих не промочила,
И поддерживал тебя я,
В даль лазурную ведя.

Отшумит война, над миром
Март веселый заиграет,
На земле испепеленной
Снова вырастет трава,—
И вернемся мы с тобою,
Поседев еще немного,
В труд священный обновленья
Нашу долю принесем.

Что ж, пускай не мы уж будем
В опьянении влюбленном
Под весенними лучами
По Крещатику ходить,—
Сын наш поведет подружку,
Что ждала его так долго
Из сурового похода,
И для них прорежут небо
Голубых гусей стада;
Сын наш будет озабочен,
Чтоб она, шагнув неловко,
В лужице не промочила
Милых ножек молодых.

25 января 1942 г.

Перевод с украинского А. Глобы.

Каневский Давид. Февраль

Снега, снега… В полях бушует вьюга —
Еще сильны законы февраля.
Но погляди: воспрянула земля
От Севера до солнечного Юга.
Огня и льда преодолев преграды,
Немецкой черной злобе вопреки,
Идут вперед железные полки,
Плывут к Днепру знамена Сталинграда.

1943

Викулов Сергей. "В городе на Волге".

Как трудно было умирать
солдатам, помнящим о долге,
в том самом городе на Волге —
глаза навеки закрывать.

Как страшно было умирать:
давно оставлена граница,
а огневая колесница
войны
еще ни шагу вспять…

Как горько было умирать:
«Чем ты подкошена, Россия?
Чужою силой иль бессильем
своим?» — им так хотелось знать.

А пуще им хотелось знать,
солдатам, помнящим о долге,
чем битва кончится на Волге,
чтоб легче было умирать…

ОРЛОВ СЕРГЕЙ "Я СВОИХ ФОТОГРАФИЙ ТЕБЕ НЕ ДАРИЛ"

Я своих фотографий тебе не дарил
И твоих не просил с собой.
О тебе никому я не говорил,
Уходя на рассвете в бой.

Это только поэты пишут в стихах,
Это только в песнях поют,
Будто женская верность на дымных полях
Охраняет солдат в бою.

Ожиданием пули не отведешь,
Заклинать судьбу ни к чему.
Будто ты меня силой любви спасешь -
Я не верю совсем тому.

Позабудешь, устанешь ждать за года,
Значит, мертвым я упаду?
Схорони, забудь, я живой тогда
Непременно, назло приду.
_________________

Алимов В. "Кусочек родины..."

Когда в поход солдаты шли когда-то,
Они, пред тем, как выйти со двора,
Комок родной земли, в руке зажатый,
Сложили вместе с ладонкой в худые сидора.
И тот комок, что в сумочке холщовой —
Как сколок жизни, дома прожиток —
Хранили словно крохотное знамя, чтобы
Рвануться с ним в жестокий смертный бой.
По той землице мать ходила, и отец, и деды,
В нее впечатаны следы босых усталых ног,
На ней оставили для памяти печати дети,
И ливнем солнечным над ней витал сам Бог.
И перед смертью — выжить больше нет надежды —
Кусочек родины зажав в коснеющей горсти,
Губами твердыми он жарко шепчет, как и прежде,
Слова не расставанья и прощанья, а — «Прости».
* * *
Земля вконец изорвана, изрезана, оплевана,
И, как кощунство, предков потревожен прах,
Вы — что — не слышите, как недра полны стонами?
Солдат стучит в сердца с зажатою землей в руках.

Константин Ваншенкин

* * *

Земли потрескавшейся корка.
Война. Далекие года...
Мой друг мне крикнул:
— Есть махорка?.
А я ему:
— Иди сюда!..

И мы стояли у кювета,
Благословляя свой привал,
И он уже достал газету,
А я махорку доставал.

Слепил цигарку я прилежно
И чиркнул спичкой раз и два.
А он сказал мне безмятежно:
— Ты сам прикуривай сперва...

От ветра заслонясь умело,
Я отступил на шаг всего,
Но пуля, что в меня летела,
Попала в друга моего.

И он качнулся как-то зыбко,
Упал, просыпав весь табак,
И виноватая улыбка
Застыла на его губах.

И я не мог улыбку эту
Забыть в походе и в бою
И как шагали вдоль кювета
Мы с ним у жизни на краю.

Жара плыла, метель свистела,
А я забыть не смог того,
Как пуля, что в меня летела,
Попала в друга моего...

--1952--

Друнина Юлия

Брест в сорок первом.
Ночь в разгаре лета.
На сцене — самодеятельный хор.
Потом: «Джульетта, о моя Джульетта!» —
Вздымает руки молодой майор.

Да, репетиции сегодня затянулись,
Но не беда: ведь завтра выходной.
Спешат домой вдоль сладко спящих улиц
Майор Ромео с девочкой-женой.

Она и впрямь похожа на Джульетту
И, как Джульетта, страстно влюблена…

Брест в сорок первом.
Ночь в разгаре лета.
И тишина, такая тишина!

Летят последние минуты мира!
Проходит час, потом пройдет другой,
И мрачная трагедия Шекспира
Покажется забавною игрой...
_________________

Александр Твардовский ЛЕЖАТ ОНИ ГЛУХИЕ И НЕМЫЕ...

Лежат они, глухие и немые,
Под грузом плотной от годов земли —
И юноши, и люди пожилые,
Что на войну вслед за детьми пошли,
И женщины, и девушки-девчонки,
Подружки, сёстры наши, медсестрёнки,
Что шли на смерть и повстречались с ней
В родных краях иль на чужой сторонке.
И не затем, чтоб той судьбой своей
Убавить доблесть воинов мужскую,
Дочерней славой — славу сыновей, —
Ни те, ни эти, в смертный час тоскуя,
Верней всего, не думали о ней.
___________________________________

Ахматова Анна

1

Щели в саду вырыты,
Не горят огни.
Питерские сироты,
Детоньки мои!
Под землей не дышится,
Боль сверлит висок,
Сквозь бомбежку слышится
Детский голосок.

2

Постучи кулачком — я открою.
Я тебе открывала всегда.
Я теперь за высокой горою,
За пустыней, за ветром и зноем,
Но тебя не предам никогда...
Твоего я не слышала стона.
Хлеба ты у меня не просил.
Принеси же мне ветку клена
Или просто травинок зеленых,
Как ты прошлой весной приносил.
Принеси же мне горсточку чистой,
Нашей невской студеной воды,
И с головки твоей золотистой
Я кровавые смою следы.
_________________

Высоцкий Владимир

"О погибшем друге"


Всю войну под завязку я все к дому тянулся,
И хотя горячился, воевал делово.
Ну а он торопился, как-то раз не пригнулся,-
И в войне взад-вперед обернулся, за два года - всего ничего!

Не слыхать его пульса с сорок третьей весны,
Ну а я окунулся в довоенные сны.
И гляжу я, дурея, но дышу тяжело...
Он был лучше, добрее, ну а мне повезло.

Я за пазухой не жил, не пил с господом чая,
Я ни в тыл не стремился, ни судьбе под подол,
Но мне женщины молча намекали, встречая:
Если б ты там навеки остался, может, мой бы обратно пришел.

Для меня не загадка их печальный вопрос -
Мне ведь тоже не сладко, что у них не сбылось.
Мне ответ подвернулся: "Извините, что цел!
Я случайно вернулся, вернулся, ну а ваш не сумел".

Он кричал напоследок, в самолете сгорая:
- Ты живи, ты дотянешь! - доносилось сквозь гул.
Мы летали под богом, возле самого рая -
Он поднялся чуть выше и сел там, ну а я до земли дотянул.

Встретил летчика сухо райский аэродром.
Он садился на брюхо, но не ползал на нем,
Он уснул - не проснулся, он запел - не допел,
Так что я вот вернулся, ну а он не сумел.

Я кругом и навечно виноват перед теми,
С кем сегодня встречаться я почел бы за честь.
И хотя мы живыми до конца долетели,
Жжет нас память и мучает совесть - у кого? У кого она есть.

Кто-то скупо и четко отсчитал нам часы
Нашей жизни короткой, как бетон полосы.
И на ней - кто разбился, кто - взлетел навсегда...
Ну а я приземлился, а я приземлился - вот какая беда.



1974
_________________

Берггольц Ольга. "Армия"

Мне скажут — Армия…
Я вспомню день — зимой,
январский день сорок второго года.
Моя подруга шла с детьми домой —
они несли с реки в бутылках воду.

Их путь был страшен,
хоть и недалек.

И подошел к ним человек в шинели,
взглянул —
и вынул хлебный свой паек,
трехсотграммовый, весь обледенелый.

И разломил, и детям дал чужим,
и постоял, пока они поели.
И мать рукою серою, как дым,
дотронулась до рукава шинели.

Дотронулась, не посветлев в лице…
Не ведал мир движенья благодарней!
Мы знали всё о жизни наших армий,
стоявших с нами в городе, в кольце.

…Они расстались. Мать пошла направо,
боец вперед — по снегу и по льду.
Он шел на фронт, за Нарвскую заставу,
от голода качаясь на ходу.

Он шел на фронт, мучительно палим
стыдом отца, мужчины и солдата:
огромный город умирал за ним
в седых лучах январского заката

Он шел на фронт, одолевая бред,
все время — нет, не помня — зная,
что женщина глядит ему вослед,
благодаря его, не укоряя.

Он снег глотал, он чувствовал с досадой,
что слишком тяжелеет автомат,
добрел до фронта и пополз в засаду
на истребленье вражеских солдат…

…Теперь ты понимаешь — почему
нет Армии на всей земле любимей,
нет преданней ее народу своему,
великодушней и непобедимей!

Январь 1942

 » Поэты-фронтовики: Рывина Елена

Елена Израилевна Рывина (1910-1985г.) – ленинградская поэтесса.

С середины 1930-х была сотрудником ленинградских газет и журналов, в Великую Отечественную войну - газеты "На защиту Ленинграда", входила также в группу писателей при Политуправлении Ленинградского фронта.
Первые стихотворения Рывиной были опубликованы в 1931 году. Издано семь сборников стихотворений, основные: "Стихи о любви" (1957) и "Избранная лирика" (1971 и 1973).

Когда началась Великая Отечественная война, капитан Елена Рывина вступила в ряды защитников города. А перед самой войной она в который раз приехала с делегацией ленинградцев в Пушкинский заповедник. Буйно цвела черемуха, пели соловьи, — она не знала, что вскоре все это подвергнется поруганию и испепелению. Елена Рывина, работая в оперативной группе писателей Ленфронта, которой руководил полковник Николай Тихонов, многое сделала для победы над фашизмом.
В городе Пушкине, где с 1919 года она провела годы своей юности, есть посвященные ей стенды в Городском историко-краеведческом и школьном музеях. Жизнь Елены Израилевны оборвалась трагически: она трагически погибла 15 августа 1985 в Комарово, попав под электричку. Похоронена на Казанском кладбище в Пушкине.

Возвращение в Пушкин

Если ваше детство тоже пробежало
Переулком Ляминым в Детское Село,
Если переулок Лямин
И для вас, как тихий голос мамин, —
Вы поймете острой боли жало,
Что в те дни в меня вошло.
По садам,
где каждую ограду,
Каждый кустик знаю наизусть я,
Ходит хлюст особого отряда,
Хлыстиком сбивая этот кустик.
Снится мне осадными ночами
Старый парк мой, весь заросший,
мшистый,
Статуи с закрытыми очами,
Не глядящие в глаза фашиста.
Старые Дианы и Цирцеи,
Детство мне взлелеявшие,
где вы?
Не стоит под аркою Лицея
Мститель, задохнувшийся от гнева.
И когда заговорили пушки
Самыми родными голосами,
На рассвете я входила в Пушкин,
Он еще дымился перед нами.
Но уже не девочка входила
В порохом покрытые владенья
Снегом припорошенных полян —
К женщине с седыми волосами
Подполковник Тихонов склонился:
— Вам нехорошо? Не надо плакать,
Стыдно же, товарищ капитан!
— Нет, мне хорошо, но мне не стыдно,
Разрешите, пусть они прольются.
Слишком долго я копила слезы —
потому и стала я седой.
Не могу о тех я не заплакать,
Кто со мною в Пушкин не вернется,
Из кувшина Девы не напьется,
К Пушкину на бронзовой скамейке
Не придет, —
а я пришла домой!

1944

 » Поэты-фронтовики: Гудзенко Семен

Семен Гудзенко (1922-1953)

Семён Петрович Гудзенко родился 5 марта 1922 года в Киеве в семье инженера-строителя и учительницы. После десятилетки в 1939 поступил в Московский историко-философский и литературный институт. В июле 1941 добровольцем ушёл на фронт в отдельную мотострелковую бригаду особого назначения, состоявшую из студентов и спортсменов, сформированную специально для рейдов по тылам противника. Участвовал в боях под Москвой. Был ранен. Первые свои стихи опубликовал в армейской печати в 1941 г.

Перед атакой
Когда на смерть идут,- поют,
а перед этим можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою -
час ожидания атаки.

Снег минами изрыт вокруг
и почернел от пыли минной.
Разрыв - и умирает друг.
И, значит, смерть проходит мимо.

Сейчас настанет мой черед,
За мной одним идет охота.
Ракеты просит небосвод
и вмерзшая в снега пехота.

Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв - и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.

Но мы уже не в силах ждать.
И нас ведет через траншеи
окоченевшая вражда,
штыком дырявящая шеи.

Бой был коротким.
А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей я кровь
чужую.

После того как Гудзенко выписали из госпиталя, он стал литсотрудником военной газеты. Первую книгу стихов поэт выпустил в 1944 году. Она называлась «Однополчане».
Настоящее имя Гудзенко — Сарио: итальянское имя ему дала мать. Когда его в 1943 году дружно опубликовали «Знамя» и «Смена», он писал матери: «…не пугайся, если встретишь стихи за подписью „Семён Гудзенко“, — это я, так как Сарио не очень звучит в связи с Гудзенко."

Мое поколение
Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.
На живых порыжели от крови и глины шинели,
на могилах у мертвых расцвели голубые цветы.

Расцвели и опали... Проходит четвертая осень.
Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят.
Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел,
нам досталась на долю нелегкая участь солдат.

У погодков моих ни стихов, ни любви, ни покоя -
только сила и зависть. А когда мы вернемся с войны,
все долюбим сполна и напишем, ровесник, такое,
что отцами-солдатами будут гордится сыны.

Ну, а кто не вернется? Кому долюбить не придется?
Ну, а кто в сорок первом первою пулей сражен?
Зарыдает ровесница, мать на пороге забьется,-
у погодков моих ни стихов, ни покоя, ни жен.

Кто вернется - долюбит? Нет! Сердца на это не хватит,
и не надо погибшим, чтоб живые любили за них.
Нет мужчины в семье - нет детей, нет хозяина в хате.
Разве горю такому помогут рыданья живых?

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Кто в атаку ходил, кто делился последним куском,
Тот поймет эту правду,- она к нам в окопы и щели
приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском.

Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают
эту взятую с боем суровую правду солдат.
И твои костыли, и смертельная рана сквозная,
и могилы над Волгой, где тысячи юных лежат,-
это наша судьба, это с ней мы ругались и пели,
подымались в атаку и рвали над Бугом мосты.

...Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели,
Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.

А когда мы вернемся,- а мы возвратимся с победой,
все, как черти, упрямы, как люди, живучи и злы,-
пусть нам пива наварят и мяса нажарят к обеду,
чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы.

Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям,
матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя.
Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем -
все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя.
1945
___________________________________

Владимир Жуков. Мы просим об одном тебя, историк

Был отступленья путь солдатский горек,
как горек хлеба поданный кусок…
Людские души обжигало горе,
плыл не в заре, а в зареве восток.

Рев траков над ячейкой одиночной
других сводил, а нас не свел с ума.
Не каждому заглядывали в очи
бессмертье и история сама.

Пошли на дно простреленные каски,
и ржавчина затворы извела…
Мы умерли в болотах под Демянском,
чтоб, не старея, Родина жила.

Мы просим об одном тебя, историк:
копаясь в уцелевших дневниках,
не умаляй ни радостей, ни горя —
ведь ложь, она как гвозди в сапогах.

1947

Юрий Левитанский ЗЕМЛЯ

Я с землёю был связан немало лет.
Я лежал на ней. Шла война.
Но не землю я видел в те годы,
нет.
Почва была видна.
В ней под осень мой увязал сапог
с каждым новым дождём сильней.
Изо всех тех качеств, что дал
мне бог,
притяженье лишь было в ней.
Она вся измерялась длиной броска,
мерам нынешним вопреки.
До второй избы. До того леска.
До мельницы. До реки.
Я под утро в узкий окопчик лез,
и у самых моих бровей
стояла трава, как дремучий лес,
и, как мамонт, брёл муравей...
А весною цветами она цвела.
А зимою была бела.
Вот такая земля у меня была.
Маленькая была.
А потом эшелон меня вёз домой.
Всё вокруг обретало связь.
Изменялся мир изначальный мой,
протяжённее становясь.
Плыли страны. Вился жилой дымок.
Был в дороге я много дней.
Я ещё деталей видеть не мог,
но казалась земля крупней.
Я тогда и понял, как земля велика,
величественно велика.
И только когда на земле война —
маленькая она.
___________________________________

Александр Николаевич Вертинский В СНЕГАХ РОССИИ




По синим волнам океана...
М. Лермонтов

По снежным дорогам России,
Как стаи голодных волков,
Бредут вереницы немые
Пленённых германских полков.

Не видно средь них командиров,
Навеки замкнуты их рты.
И жалко сквозь клочья мундиров
Железные блещут кресты.

Бредут сквозь донские станицы
Под дьявольский посвист пурги
И прячут угрюмые лица
От русского взгляда враги.

И холод, и жгучие раны
Терзают усталую рать,
И кличут в бреду капитанов,
И маршала просят позвать.

Но смерть в генеральском мундире,
Как маршал пред бывшим полком,
Плывёт перед ними в эфире
На белом коне боевом.

И мстительный ветер Отчизны
Заносит в серебряный прах
Останки покойных дивизий,
Усопших в российских снегах.

И сквозь погребальную мессу
Под вьюги тоскующий вой
Рождается новая песня
Над нашей Великой Страной.


февраль 1943, Шанхай
___________________________________