натаниэлла:
» 1.11. Из "Дневников Влада Потемкина" (отрывок 2)

1.11. Из «Дневника Владислава Потемкина» (отрывок 2).
\...\
Мне снится один и тот же сон. Что я не сплю вовсе, а расхаживаю от стены к стене как загнанный в клетку зверь. А потом вдруг не успеваю затормозить и врезаюсь в перегородку. Я не чувствую удара или боли. Стена, как вязкая паутина, просто лопается на моем лице, и я вываливаюсь вовне.
Чаще всего, это открытый космос, но не тот, что за бортом. Он не похож на фантасмагорию, что дергается на смотровом экране. В режиме погружения компьютер всегда сходит с ума, пытаясь раскодировать поступающие к нему противоречивые данные. Окружающий мир для него – пестрый и нелепый клубок из обрывочных кодов, программных ошибок и бессмысленных цифр. Но он не прав.
Космос, который встречает меня, прост, прекрасен и понятен. Даже когда с невообразимой скоростью летит мимо и сквозь меня. Вне корабля мне легко ориентироваться и даже дышать полной грудью, легко и приятно жить.
Нет, я не верю, будто безбрежному пространству есть какое-то дело до моих чувств и потребностей. Не верю, что вселенная может быть доброй и приветливой. Но это сон. Чего во сне не бывает!
Мы где-то в окрестностях туманности Аида. Точнее на глаз я определить не могу. Но вижу, что мы уверенно продвигаемся по направлению к галактическому рукаву Ориона. Земля все ближе. Симон Реутов, что бы там я о нем не думал, профессионал. Он умеет прокладывать маршруты. К тому же Рагнарок усилил его чутье. Скольжение сродни шаманизму. В условиях динамического хаоса, который суть от сути нашей вселенной, прогноз на длительное время невозможен. И главное тут – вычленить оптимальные отрезки, на которые мы в состоянии безболезненно погрузиться.
Я плаваю в мягкой перине размазанного звездного вещества и пытаюсь понять, насколько упорядочена наша жизнь. Предопределены ли в ней все события или только часть их? Вот, скажем, на Земле светило регулярно встает на востоке и садится на западе. Для определения любой точки на его маршруте достаточно знать уравнение движения. Любая погрешность приведет лишь к несущественным ошибкам. Все иначе, когда просчитываешь путь корабля сквозь проколы искусственных коридоров. Траектории «кротовых нор» нестабильны и сколь угодно малые возмущения приводят к кардинальным изменениям. Трансгрессорная навигация – это что угодно: магия, искусство, спорт, но только не наука. Здесь не достаточно быть хорошим математиком, чтобы выжить. Ни одна машина не справляется с прокладкой маршрута без шестого чувства и везения. Звучит фантастично, но личное мнение и настрой пилота абсолютно точно влияют на результат.
Мой регулярно повторяющийся сон тоже полон хаоса. Он вне логики и материи. Я прошиваю бронированную оболочку, просачиваюсь сквозь силовые кабели, опутавшие стены, сквозь фильтры и защитный экран и лечу, подобно птице, рядом с кораблем, наслаждаясь космическими видами. Что может быть нелепее с точки зрения земных законов? Но если рассматривать сон как проявление все того же динамического хаоса, замечаешь знакомую синхронизацию процессов. И там и там информация в качестве связующего потока не позволяет системам распадаться.
Штурман прокладывает курс, опираясь на предчувствие. Так почему я отмахиваюсь от сна, считая его побочным продуктом мозговой деятельности? В серьезном отношении к толкователям снов есть смысл.
Что хочет поведать мне мое подсознание, выталкивая в открытый космос? Может, о том, что мне осточертело сидеть взаперти. Или о том, что свобода это внутреннее чувство. А может, все гораздо проще, и надо всего лишь откликнуться на зов…
Когда я был прежним – стандартным, скучным человеком, я ничего не мог поделать с диктатом физических законов, хотя они сильно мешали мне жить. Я ненавидел свою бескрылость и пытался утолить жажду свободного полета парашютным спортом. Но чувство свободы было подпорчено предсказуемостью траектории – всегда вниз. Я погружался на дно с аквалангом, но ограниченный запас воздушной смеси не позволял мне забыть о том, насколько я чужд океанской стихии. Я бороздил космос, но смерть постоянно шла рядом, напоминая, что я не победитель здесь, а пленник, заточеный в хрупкую мелкую капсулу. Я чувствовал отвращение к своей слабости, на дух не принимал беспомощность и ограниченность. Я грезил свободой. Но я же и боялся ее.
Страх – вот что вечно держит в человеческой шкуре.
Я прибыл на Рагнарок жалким и испуганным. Я цеплялся за все, что казалось важным: за комфорт, за привычки, за авторитет, за цели в жизни и за саму жизнь. На этой планете я боялся так сильно, как никогда прежде. Но потом я устал трястись. К дьяволу все! Мне надоело отчаянное желание выжить любой ценой. Я понял, что не обязан бояться вечно.
Как ни странно, это принесло плоды. Удивительные плоды.
Едва я возжелал переступить черту – черта исчезла. Между мной и миром обрушились границы. Я стал миром, а мир стал мной. Я потерял страх, но потерял и себя прежнего. Компенсирует ли моя новая неизвестная суть самую главную потерю?
\...\
Разумеется, свою трансформацию я замечаю не сразу.
Сначала я сомневаюсь, потом считаю, что уникален. Горжусь выпавшим шансом. Исследую новые возможности. Храню секрет. Но потом начинаю замечать, что мои товарищи поочередно проделывают тот же самый путь. Вслед за мной… или вне зависимости от меня. Не важно. Это наводит на мысль о системе.
Я говорю с Эриком. С кем еще? Он подтверждает мои выводы. Но у него есть большие опасения, о которых я сам как-то не подумал.
Чтобы проверить их, точнее – опровергнуть, ведь нам всем хочется верить в лучшее, Эрик отправляется на разведку.
Я хотел идти сам. Я хотел идти вместо него. Но он не разрешил мне оставить лагерь и работы над восстановлением коскора.
Хотя какое разрешение? Капитан я или нет? Но в итоге я сдаюсь. «Ты должен отвечать за всех, а не только за себя», – говорит Эрик.
Он, конечно, прав – формально. Но я виню себя за то, что не настоял. Виню себя за невозможность отыграть назад.
Но это все сегодня, а тогда… Тогда я считал, что с трансформацией нам здорово повезло. Так сказать, один шанс на миллион, как в лотерее. Если бы не это внезапное везение, мы бы не справились с задачей.
«Если я не вернусь через год, не ждите меня» – это Эрик говорит на прощание. Его слова слышат все. Нам казалось, год – это долго. Невероятно долго. Что делать там, в иных пространствах, целых двести девяносто восемь местных суток?
Мы ждали его пятьсот семнадцать…
Симон Реутов первым произнес фразу о том, что Этос погиб и нет смысла торчать на этой треклятой планете. Моя ярость не имеет значения. Они все хотят домой – страстно, на грани, без исключений. Любая помеха приводит их в неистовство. А мои эмоции – они мешают.
Им не стыдно, нет. Потому что они – большинство.
Впервые я вижу, как рушится мой авторитет. «Капитан не осознает, что делает» – это читается в их глазах. Они решили, что я неадекватен, а гибель лучшего друга непоправимый удар для психики.
Эрик действительно для меня лучше, чем они все вместе взятые. Мы дружили много лет, пережили слишком многое, чтобы я отнесся к его потере равнодушно. Но остальные думают прежде всего о себе. Они хотят отыграться за свое унижение, хотят доказать, что это они лучшие. Им нужна безоговорочная победа над природой, планетой, космосом, похоронившей их Землей, победа надо мной и надо всем, что некогда играло в их жизни великую роль.
Мое красноречие и остатки уважения, которое они ко мне питают, продлевают ожидание еще на неделю. В глубине души я соглашаюсь с ними: дальнейшее затягивание не приведет ни к чему. И вот мы поднимаемся к звездам…
Я отчего-то уверен, что Эрик все же проник в тайну. Просто не смог нам об этом рассказать.
Жаль, я так надеялся его услышать…
\...\
До некоторых пор возвращение домой было нашей главной целью. Эта цель двигала, руководила нами, создавала и соединяла нас. Но стоило рухнуть границам, наше существование утратило цель и обрело цельность. Это стало совершенно очевидно после того, как мы стартовали. Цель подразумевает движение в будущее, но время превратилось в иллюзию, и будущего не стало. Мы больше не были обычными людьми. Возвращение на Землю потеряло первоначальный смысл.
Словосочетание «путь домой» превращается в пустой звук, если ты уже дома. И всегда в нем был.
Я не совсем понимаю, отчего мы предпочитаем притворство. Возможно, нас сводит с ума тоска по своей прежней сути. Или, обретя свободу, хочется немедленно примкнуть к чему-то большему. Потому что не делимая на части бесконечность тяжела.
Мы изо всех сил делаем вид, что ничего не изменилось.
Я подыгрываю им. Но оказываюсь не таким стойким. Ощущения гладкости стен под рукой или песка под ногами сродни фантомным болям.
Как результат, я сижу взаперти с ярлыком буйно помешанного. Мой экипаж отчаянно не желает смотреть правде в лицо.
Только притворство не приносит счастья. И страх тут как тут. Земля, существующая лишь умозрительно – в памяти, в воображении – властно напоминает о своих незыблемых правилах. Я пленник, запертый в тесноте и отчаянно пытающийся не потерять себя. Хотя меня давно нет. И только во сне – в навязчивом, повторяющемся, но таком реальном – я ловлю отголоски своего нового выстраданного статуса.
\...\
Если мои откровения кажутся вам бессмысленными или глупыми – забудьте их. Вы имеете право жить так, как хотите, верить в то, во что хотите. Это не мое дело – учить вас. Доказательства имеют смысл только для тех, для кого они звучат убедительно. Доказательства – это то, с чем мы согласны.
Я никого не прошу верить мне на слово, хотя то, что я рассказываю, правда. Но правда у каждого своя…
\...\
Я лежу на своей койке в запертой каюте.
Ничего нового. Мои товарищи по-прежнему считают меня предателем и содержат как преступника. Но хуже всего, что они, кажется, забыли про меня. Минуло несколько суток с тех пор, как мне в последний раз приносили еду.
Я малодушничаю. Я думаю, что все мои фантазии – это галлюцинации умирающего от истощения человека. Может, и так. Но мне больше нравится думать, что я всего лишь крепко сплю. Чего только во сне не бывает!
Я встаю и на подкашивающихся ногах бреду к двери. Мой стук слишком слаб, чтобы быть услышанным. Я не стучусь – скребусь бессильно.
Да и есть ли там кто, за этой дверью?
Я возвращаюсь на койку и лежу, мрачно глядя в низкий потолок.
Под действием моего тяжелого взгляда он вдруг разъезжается, как створки лифта, и открывает звездное небо. Не земное – я морщусь от разочарования – ночное небо Рагнарока. Но костер, который трещит рядом, по-земному искрист и уютен.
– Послушай, Влад, – говорит мне Эрик, – отпусти меня. Забудь.
– Вот еще! – я скашиваю на него глаза. Его профиль, подсвеченный огнем, четко очерчен на фоне влажного бархата уитакской ночи. – Ты отныне часть меня. И если ты посмел бросить нас, я такого удовольствия тебе не доставлю.
Сказав, я тотчас жалею, что резок. Ссорится с мертвыми дурной тон. Но Эрик виновато прячет глаза. Значит, он и сам думает, что неправ.
– Я решил, что не вернусь. Я сам так решил, Влад, прости! Я подумал, что будет лучше, если ты ни о чем не узнаешь.
Я злюсь:
– Лучше? Почему?
– Ты дал слово экипажу, что вернешь их обратно. Ты никогда не нарушал данного слова. Мне пришлось бы спорить с тобой, спорить с ними, а я не хотел…
– Значит, ты тоже считаешь, что мы не должны возвращаться?
– На самом деле я ничего так и не выяснил толком. Возможно, трансформация опасна, а возможно и нет. Но в любом случае в ней кроется соблазн, что само по себе настораживает. Нужны расчеты, наблюдения… Но они требует времени – гораздо больше, чем год или два.
Я злюсь еще пуще:
– Мы жили на Рагнароке семь лет, могли бы прожить и восемь. И даже десять – если в этом был смысл! Но ты променял безопасность Земли на мое глупое право держать слово! Я даже не знаю, как тебя после этого называть!
– Я ни в чем не уверен, Влад! Это может быть нашим спасением, как считает Реутов, а может быть погибелью, как считаю я. На Рагнароке все слишком зыбкое, чтобы внушать уверенность. Я остался на планете, чтобы проследить за ней – этой мой выбор. Но не обязательно ваш. Вы вполне можете следовать иным путем.
– А как же Земля?
– А что Земля? Ей вполне по силам переварить и не такое. Человечество инертно. И потом, Влад, я уверен, что свойства трансформации на Земле заблокируются, там нет в них смысла, понимаешь? Земля почти ничем не рискует.
Я долго кусаю губы, слушая треск горящих сучьев. Мне хочется прибить моего лучшего друга. Моего потерянного друга. Мертвого друга. Но я сдерживаюсь, потому что ничего не изменить. Прошлое недоступно.
Но я все же задаю свой выстраданный вопрос. Спокойным, тихим голосом. Я имею право знать, где он был и что видел.
– Что там? – спрашиваю я.
Эрик вздыхает.
– Ничего, – отвечает он.
«Ничего» означает «ничто». Неумолимое, как смерть. Неизбежное, как приход ночи после долгого дня. Что снаружи, что внутри – все одинаково бесцветно и пусто. Я знаю, каково это. Бесцветное «ничто» поселилось в моем сердце. Рагнарок – вечные сумерки не только для богов, для людей тоже.
– Нам не удастся вырваться из этого, верно? – спрашиваю я. – Мы завязли в дерьме по уши.
– Ты всегда можешь развернуть корабль. Выбрать ту реальность, где ты умер. И умереть.
– Развернуть корабль?! – взрываюсь я от враз переполнившего меня отчаяния. – Разве ты не видишь: я не в состоянии даже выйти в коридор!
– Если захочешь, сможешь, – уверенно говорит Эрик. – Смирись, прими себя нового. И перестань, наконец, корчить из себя рыцаря! Рагнарок это дракон, которого ты не в силах победить. Никто не в силах. Мы все остались там. Слышишь? Все! Мы расплатились собственными душами за возможность подняться к звездам. Глупейшая сделка – но мы заключили ее, и теперь поздно рвать на себе волосы. Ваш полет на Землю – иллюзия.
Толькокажется, что вы вырвались из пекла. Отныне и навсегда Рагнарок заключен внутри каждого из нас. Ты обязан им это объяснить. Вопреки их собственному нежеланию слушать. Если они не примирятся с фактами, Земле точно грозит опасность.
– А если нет? – спрашиваю я. – Вдруг есть возможность восстановить все, как было? Мы прилетим домой и вспомним, какими улетали. Ты же ни в чем не уверен!
Эрик качает головой:
− Не уверен, это так. Но я не вижу смысла и в том, чтобы вспоминать. Воспоминания не принесут ничего полезного. От них лучше сразу отказаться и не травить душу. Прошлое потеряно для нас, потому что неизменно.
− Ты только что сам говорил:
Они хотят вернуться! Рыцарь я или нет, но я обязан хотя бы вступить с драконом в противоборство. Мы вернемся не только на Землю, мы вернемся к себе, в себя! Если мы можем почти все, то вдруг сможем сделать и это?
– Ты фантазируешь.
– Я ищу точку опоры.
– То есть, вы все же продолжите свой путь, – Эрик не спрашивает, просто проговаривает вслух очевидное. И это раздражает. Я знаю, что сомнения в том, что трансформация – благо, имеют право на существование. Но что мне делать? Сомнения вгрызаются в мои внутренности, причиняя физическую боль, но я не должен поддаваться.
– Я несу за них ответственность! – рычу я в бессилии. – Я обещал им, ты помнишь это – тогда еще, на дымящихся вонючих обломках. Если ты считал, что я ошибаюсь, не следовало трусливо прятаться в лесу. Почему не пришел и не вступил в открытый спор? Ты подвел меня. Бросил меня! И теперь нам придется долго искать выход.
– Попробуйте, – соглашается Эрик. Хладнокровно, успокаивающе. Он действует на мои взбудораженные нервы как зимний ветер на раскаленную печь. Мне хочется дышать полной грудью, но я лишь шиплю сквозь стиснутые зубы.
– У нас может получиться, шанс есть, – я пытаюсь убедить прежде всего себя самого. – И если есть предопределение, то может, Реутов прав, а не ты?
Эрик молчит. Нас накрывает давящей тишиной. Костер гаснет, звезды прячутся за тучами.
– Вы не должны рассказывать, при каких именно обстоятельствах потеряли меня, – требует вдруг мой пропавший друг. – Если на Земле узнают, то начнут выпытывать, куда именно и зачем я уходил. За чем наблюдал. Трансформация должна остаться тайной. Скажите там всем, что я просто погиб.
– Мне будет тяжело признать твою смерть, – качаю я головой, упрямый в своем капризе, – и твоей семье будет не менее тяжело, чем мне. А если сказать, что ты пропал без вести, это оставит хоть какую-то надежду…
– Чепуха! Определенность – вот истинная ценность. Вас станут ненавидеть за то, что бросили товарища умирать на далекой планете!
– Но это так и было. Моя вина: я действительно не смог тебя дождаться!
– Это мое решение, Влад, и, улетев, ты согласился с ним. А теперь согласишься, что смерть лучшее объяснение. Скажи, что была буря, и на меня упало дерево. На Рагнароке полно деревьев!
– Это звучит не по-геройски.
– Зато похоже на правду.
Тучи хмурятся над головой, ворчат и вот-вот заплачут дождем.
– Я буду скучать без наших разговоров, – говорю я тихо.
Я знаю, что разговоры – это ложь. Нет ни Эрика, ни его сомнений. Как нет и меня. Но я не могу не озвучить свою печальную мысль. Сон – это единственное, что остается в оправдание.
…Я опять встаю с койки и иду к двери. Краем глаза замечаю, что потолок теряет прозрачность и притворяется самым обычным корабельным потолком. Не будет дождя, моя подушка останется сухой – хоть здесь все сложилось как надо.
Я стучу в дверь. Дверь заперта и глухо вибрирует от соприкосновения с моим кулаком.
Примириться с фактами? Ну, что ж…
Только кажется, будто в хаосе нет логики. С таким же успехом можно сказать, что вокруг нас нет мира. Окружающее порождается нашим сознанием. Это электрические сигналы, декодируемые мозгом. Нет ни цвета, ни запаха, ни звука – только нейроны, выдающие определенные реакции. Нет такой штуки, как запертая каюта. Мы все заперты внутри собственных иллюзий. Нет вселенной – ни доброй, ни злой, ни равнодушной. В каждом мозгу – своя вселенная.
Я протягиваю руку и смотрю, как она погружается в металлизированный пластик. Ну, да, я сплю. Или уже нет? Я помню: зыбкость – этот неизменный признак Рагнарока – теперь со мною навсегда.
Вслед за правой рукой я погружаю в дверь левую. Потом делаю шаг вперед и выхожу в коридор. В нем мрачно, зябко и пусто. Мы экономим на освещении, на отоплении, на всем, чем можно.
Я иду по направлению к рубке. Мои шаги стремительны и легки. Я сам как пушинка – оголодал и давно ничего не вешу. Только память, отягощенная болью и тоской, тянет вниз – иначе воспарил бы…
Слева зияет пустой камбуз, справа – заброшенная кают-компания.
А вот и рубка управления. Подумать только, она тоже пуста – ну, какой сюрприз! Я скалюсь – зло, раздраженно. Наверное, я уже никогда не сумею нормально улыбнуться.
Мерно гудят вентиляторами машины, мерцает экран с траекторией расчетного курса. Я бегло проверяю рабочие алгоритмы. Вроде все в норме. Во всяком случае, это подождет.
Я несусь прыжками по коридору в обратную сторону, сам себе кажусь участником ненормального лунного джампинга1. Дыхание сбивается, но финишная ленточка совсем близко.
Каюта Корсакова. Уже не обращаю внимания на то, заперта ли дверь, существует ли – врываюсь вихрем внутрь.
Лео лежит на полу, и я едва не падаю на него, спотыкаясь. Ищу на шее пульс. Подхватываю под мышки, тащу с усилием к кровати. Нос у Лео заострился, кожа обтянула скулы, под глазами синюшные мешки. Так, голова на подушке, закидываю ноги. Корсак кашляет, мычит что-то бессвязное. Ничего, жить будет.
Отправляюсь на поиски остальных.
Этот безумный день никак не желает заканчиваться. Как нянька вожусь с ними по очереди, отпаиваю бульоном, вкалываю энерготоники. А потом до посинения сижу в рубке и выверяю траекторию нашего пунктира: нырок, скольжение, всплытие, ориентация, новый нырок…
Этот мир никогда не бывает плотным, он только таким кажется. Мы все состоим из пустоты. Трансгрессоры ведут нас сквозь прорехи в материи, и наши физические тела вливаются в кипящий вакуум, как бесплотная мысль в решето «кротовой норы».
Первым ко мне возвращается Реутов. Несгибаемый железный Симон. Он бледен и худ. Но глаза блестят лихорадочно. Он придирчиво отслеживает мои манипуляции, ищет подвох и не находит.
– Не бойся, я лишь слегка подкорректировал твои расчеты. Скоро мы будем в пределах оптического радиуса, и ты лично убедишься, что Солнце – это Солнце, – примирительно говорю я.
– Как ты освободился?
– Я всегда был свободным.
– А если без этих выкрутасов?
– Ты чем-то недоволен? – спрашиваю я. – Я пересолил твой бульон?
– Как долго ты тут хозяйничаешь?
− Я капитан и имею право хозяйничать где и сколько захочу. И это я задаю вопросы! Объясни мне, Сима, как получилось, что вы расползлись по каютам, словно тараканы, чтобы помереть в темноте и одиночестве?
– Я не знаю, – тускло отвечает Симон. Он садится в кресло первого пилота и растерянно трет физиономию. Сейчас он кажется таким же призраком, каким был Эрик Этос. – Ты же понимаешь, мы все жаждали совсем не этого…
О, я все прекрасно понимаю! На них навалилась апатия. Ничего не хотелось: ни двигаться, ни говорить, ни даже смотреть друг на друга. Я и сам все это пережил.
– Мы шли домой, шли быстро, удачно, – бормочет Симон. – Только что был полный триумф и предвкушение счастливой жизни. И вдруг ничего не осталось… темнота, туман в голове…
– Говори за себя! – раздается истеричный голос от двери.
Мы оборачиваемся. Они уже все тут: изрядно помятые, но пришедшие в себя. Недавнее прошлое висит на них, подобно старой змеиной шкуре, из которой им предстоит выползать еще очень долго.
– Говори за себя, Сима! – кричит Костеш. – Если ты бездельничал, то другие были заняты делом. Я, например, выстраивал в уме новую космогоническую теорию. Можно сказать, я общался с богом!
– Ты уверен? – уточняю я лениво. – Боги нужны слабакам, Степа. Ты слабак?
Стефан не поддается на уловку, упрямо трясет головой:
– Ты не собьешь меня с толку, Влад. Я видел, как Великий Свет творит из себя наш мир. И тьма отступает! Мое сердце…
– Да чушь! – перебивает его Седов, – Я слышал, как ты рыдал и выл в своем закутке. Ты бредил и тебя рвало. О каком боге речь? Ты заблевал весь пол.
– Трудно отрицать, что с нами что-то произошло, – примирительно говорит Реутов, – что-то непонятное, его сложно выразить словами…
– Я бы выразил, – спорит Стефан, – я был уже на пороге!
– Любые слова разделяют мир на части, – вдруг заявляет Леонид. − А мир отныне неделим. Где кончается капля воды и начинается океан?
– Бредни! – вопит Стефан. – Все не так! Ты ничего не знаешь о том, что такое бесконечность! Но я вам сейчас расскажу, я вам всем расскажу, как…
– Уймись, придурок! – взрывается Сергей. – Ты меня достал со своими откровениями!
Ну вот, они готовы вцепиться друг в друга. Возбуждены, растеряны, агрессивны. Машут руками, в глазах безумие. Мы все тут полные психи – с этим больше не поспоришь.
Я пресекаю бурю на корню.
– Хватит! – рявкаю я, как привык уже рявкать на них за минувшие семь лет. И они затихают, возвращаясь в знакомое поведенческое русло. – Философские проблемы мы обсудим позже! Сейчас важно понять, что делать дальше. Вы все еще хотите вернуться на Землю?
Это застает их врасплох.
Они переглядываются в растерянности.
Что-то изменилось в общем раскладе или нет? Насколько велики открывающиеся возможности? Навсегда они даны или скоро растают бесследно? Безопасны ли? Одинаковы ли у всех? Как отныне вести себя? Радоваться или избавляться от наваждения? Признаться в них или лучше скрыть до поры? И наконец, главное – нужны ли они Земле и нужна ли им теперь Земля?
Я вижу, как проклятые вопросы распирают их головы изнутри.
– А что, мы можем выбирать? – робко интересуется Лео. – Мы все еще можем выбирать?!
– Я – за возвращение, как всегда, – припечатывает Симон, – для меня ничего не изменилось.
– Я тоже, – поддакивает Стефан. – Наша миссия только начинается. Мы должны нести свет…
Сергей мрачно показывает Костешу кулак, и тот затыкается на полуслове.
– А сам ты что думаешь, Влад? – спрашивает Корсаков. – Если не Земля, то какова альтернатива?
– Мы можем вернуться на Рагнарок, чтобы разобраться с тем, что происходит с нами. Как-то я уже пытался вам объяснить свою позицию, но потерпел неудачу.
– Ты действительно хочешь вернуться в этот ад? – едва слышно шепчет Корсаков, он боится поверить. – Из-за Эрика? Все еще надеешься его найти живым?
– Это было бы прекрасно, но – нет. Я хотел вернуться из-за ни в чем не повинных землян, с которыми нам отныне не по пути.
– Думаешь, нам следовало тщательнее искать там ответы?
– Да. Но сейчас, если честно, мне уже все равно.
И как ни странно, это правда. По иронии судьбы я получаю долгожданное понимание от Корсака ровно в тот миг, когда перестаю в нем нуждаться.
– Мне плохо притворяться человеком, – говорю я, – но ничем другим я быть не умею. И потому пойду с вами до конца.
– Нам надо время, чтобы все взвесить…
– Время не имеет смысла, – я смотрю на Реутова, как на самого разумного. И, наверное, впервые чувствую странное родство и даже симпатию к моему вечному антагонисту. Он заменял меня, пока я отсиживался в запертой каюте. И справлялся со своей ролью неплохо.
И еще: что он там говорил про тоску? Я сгораю от нее. И буду гореть в ней до тех пор, пока есть место воспоминаниям, пока я могу сказать о себе «я есть».
– Время это иллюзия, – говорю я, – мне известно, что вы давным-давно все решили. Но и я тоже принял сегодня окончательное решение. Поскольку мои попытки выбить вас из проложенной колеи бесплодны, я уступаю большинству.
Они сопят и отводят глаза. Молчат.
И пусть молчат. Слова лишь дань традиции. Как сказал Лео, они разделяют.
Рабочую тишину рубки разрушает краткий сигнал о схлопывании коридора. И тут же, без всякой паузы пространство заполняется уверенными позывными с буйка «Венера -110».
Вот их ответ. Четыре голоса за против одного воздержавшегося.
– Прости, Влад, – шепчет Лео. Будто предатель теперь он, а не я.
Я пожимаю плечами. Судьба – кровожадный дракон, против которого у меня не нашлось достойного оружия. Я сдержал слово, но я проиграл.
Наверное, нам было суждено вернуться, суждено соединить Землю и Рагнарок воедино. Кем суждено? Я не знаю ответа, но обязательно выясню. Я проиграл, но не сдаюсь. Под полузабытый писк автоматических позывных я мысленно себе клянусь, что разыщу хозяина дракона и возьму реванш. И вот тогда…
Тогда все вернется на круги своя. Эта последняя надежда заполняет мою опустевшую оболочку смыслом.
\...\
Мы вышли в окрестностях Земли. Наша новая жизнь по ту сторону начиналась…
(конец отрывка)
1 в будущем вид спорта, практикующийся на Луне или других спутниках и планетах с пониженной силой тяжести. Представляет собой нечто среднее между бегом с препятствиями и марафоном. Проходит на открытых пространствах вне поселений, его участники облачаются в облегченные скафандры.
...