Дорогами судьбы

- А почему не послушать, - смеётся Тагар, - когда интересно бывает. А то что тихо, так трава ж кругом, - объясняет как маленькой, и улыбается.


- Так разве же мы говорим о разном? - Смотрит Тагар в глаза девушке, не даёт ей глаз отвести, и уже не смеётся, смотрит пристально, желая самой её глубины души коснуться взглядом своим. - Пока сама на вкус не испробуешь, не поймёшь. Только вот осмелишься ли ты? Или побоишься рискнуть?


Прислуга белой мисс шипит как гадюка на болоте, Тагар только бровь поднимает, удивление показывая. Глупая гаджо решила, что может указывать цыгану что ему делать? Да ещё в таборе? Презрительно скривились губы, Тагар оглядел беспардонную девицу и насмешливо подмигнул Златану.
- У тебя нет желания забыть про законы гостеприимства, брат? У меня есть, и очень сильное.


Покачал головой Тагар, и только ближе шагнул, накрыл второй ладонью, погладил вырывающиеся пальцы, не давая девушке отойти от него.
- Что есть право, когда есть желания. А желания души должны исполняться. - Кивнул в сторону, - Пойдём, я отведу тебя к старой гадалке. - Скользнул горящим взглядом по лицу девушки, задержался на её губах, пока она не облизнула их нервно под его взглядом, и потянул её за руку. - Пойдём, мисс. Все твои желания исполнятся.
И наклонившись к её ушку шепнул, чтобы услышала только она: - Все до единого.

Как голос меняется у египтянина. То тих и вкрадчив, то сердит и грозен.
Мне тихо говорит, будто ожерелье из слов плетет и скорее, из паутины. и на меня накинет ее скоро. Не знаю, откуда это сравнение пришло, но паутину слов я ясно ощущала.

- Я не послушать сказала. а подслушать, - разницу ощущаете? Я не вам те слова говорила, и вообще, раз мы тихо меж собой говорили, встревать невежливо. Хотя кому я говорю, - вскинула голову гордо.
А он продолжает говорить, нанизывая слова на нож острый. который вот-вот меня коснется - взгляд его, нож этот. Он меня насквозь пронизывает. Глубокий, черный, властный, и нет сил глаза отвести.
- Никто в трусости меня еще ни разу не упрекнул, да только смелость и безрассудство - вещи разные. риска я не побоюсь, только честью и репутацией рисковать не стану. - нехороший его взгляд и недобрый, хоть и похож на взгляд второго, но другой. - О разном мы говорим, о разном.
Тут Мегги неожиданно голос подала
Чем явно рассердила египтянина. Он сразу подобрался весь, как зверь перед прыжком, один раз я такое видела в зоологическом саду. Потом что-то сказала второму.

Слов было не понять. но интонация меня напугала. Змея шипит так - у меня аж мурашки по спине побежали.
А он смотрит и руку не отпускает, только ближе подошел и крепче взял. Не вырваться. Лили, дурочка, что ты наделала? Куда завели тебя твои глупые мысли? Что теперь будет? - бегут мысли. но гордость не позволяет крикнуть, да и кого звать? Кузена? А где он? Услышит ли?
Египтянин снова вкрадчиво так заговорил, понял видно, что испугал и сбавил тон.
- Вы так уверены, что знаете мои желания или говорите о своих? - пытаюсь превратить все в шутку, - так я сомневаюсь, что наши желания схожи. - Под его взглядом перехватывает дыхание и пересыхает горло, нервно облизываю губу. А он зовет куда-то, манит, и что-то внутри меня не может противиться.
Шепот щекочет ухо и вгоняет в дрожь и одновременно возвращает способность мыслить, словно стряхивая оцепенение.

- Нет! - громко, почти криком. - Пустите, - вырываю руку, толкая мужчину в грудь. - Нет! Не пойду. - пытаюсь успокоиться и сообразить, в какую сторону бежать, если придется. Или лучше все-таки громко позвать кузена?

- Ты её уже украла, - шепчет где-то у виска, и губ его касается её лёгкий локон. От жара её тела у него дух вышибает. Не думает он, когда целует её губы, ни о том кто они, ни о запретах, ни о приличиях - всё сгорело в перекинувшемся на него огне.
Рубина отталкивает почти сразу. Генри смотрит недоумённо, будто не понимает, что произошло. Снова протягивает руку к её лицу, чтобы прикоснуться к нежной коже.
Рубина отшатывается. Глаза сверкают, дышит часто, руку к груди прижимает. Она не такая как женщины, которых он знал. Генри ищет, что сказать, чтобы удержать, но не находится. Рубина подхватывает юбку и убегает.

- Рубина! Рубина, постой! - Зачем он её окликает? Что сказать всё равно не знает.
Некогда думать. Забыв о манерах, Генри Сэвидж, будущий виконт Глинкерик кидается следом.
Цыганка проворнее него - он потерял её из вида, едва оказавшись в лесу.
Генри слышал голоса и отдалённый гортанный смех с места стоянки, но не торопился выходить из леса. Рубина убежала и ему не остаётся ничего другого, как уехать. Но ехать Генри совсем не хочется.

- А мисс так уверена, что знает мои желания, или говорит о своих? - Тагар повторяет её слова, обращая их на неё же и усмехается. - Тогда ты ещё прозорливее, чем наши колдуньи.


Паника в глазах мисс, это совсем не то, что хотелось Тагару, выпускает он руку её и поднимает обе ладони вверх, показывая, что ей нечего его бояться. Делает шаг назад.

- Ты же сама просила к Эйш тебя проводить, раздумала уже? - голос его холоднее стал, словно разочаровался в чём-то неуловимом. - Всё-таки ты трусишь, мисс, боишься ты своих желаний. Предпочитаешь скучную жизнь по правилам? - Взглядом, словно пальцами, гладит он её лицо, шейку и наклонившись, срывает под ногами распустившийся яркий цветок. - Он конечно не золотой, но разве от этого он менее прекрасен? - Пока девушка не успела опомниться, вкладывает его ей в руку, сжимает её пальцы в кулачок и прильнув губами к обнажённой коже на запястье, отпускает её и отходит. - Вардо Эйш вот там, - лёгкий взмах рукой указал направление. - Если всё же на что-то решишься.

И уже в нескольких шагах от неё оборачивается, улыбается.
- И приходи вечером на представление, красавица.

Египтянин смеется надо мной, продолжая разговор загадками и недомолвками.
Хочется сказать что-то колкое, но я сдерживаю себя и просто улыбаюсь.
В ответ на мое "Нет" он отпускает и даже вроде успокоить пытается и отступает.
А дальше все неуловимо меняется. Вроде тольк очто его голос ласково звучал, уговаривал, а тут уже холоден, как лед и такой же острый.

Хочу сказать, что не боюсь, но потом просто гордо поднимаю голову. В конце концов, почему я должна перед ним оправдываться? Он явно играет по своим правилам, и я пока не поняла, по каким, а может и не надо мне это вовсе. Пришла о будущем узнать, вот и надо было сразу к гадалке идти. - водоворот мыслей крутится в моей голове, и я словно тону в них, воздуха не хватает, сердце стучит так громко .что кажется, все его стук слышат.
А цыган продолжает говорить так. словно я виновата в чем-то, обещала и обманула. А может, и в самом деле виновата - правила нарушила, обманула матушку, отца, тетку, стою тут с незнакомым мужчиной разговариваю, словно совсем голову потеряла и забыла все, чему с самого детства учили. Что же это происходит со мной? Точно колдун он. Запутал словами, околдовал, морок навел, вот я и повелась...
А он мысли будто мои читает и смотрит так, словно прикасается, откровенно прикасается, так, что нехорошо мне от того взгляда.
А он опять все переменил, цветок сорвал и в руку вложил. И снова губы горячие, прямо на коже, там, где перчатка кончается. Хочу вырвать руку, да он сам отпускает и отходит. Только показал, где найти гадалку, о которой спрашивала.
Стою в какой-то растерянности, словно обидел он меня, только вот чем - не пойму никак, но обидно - до ужаса, и даже слезы к глазам подступили, но не плакать же в самом деле. Губу закусила, ладонь раскрыла и на цветок смотрю. Красивый, лепестки мягкие. Только мертвый уже. И нехорошо как-то, словно знак какой.
А египтянин в сторону пошел, только раз и обернулся с улыбкой

И совсем не такой голос, как давеча, а самый обычный.
Я лишь плечами слегка пожала, ничего не ответила. Не знаю даже - стоит ли идти.
Мэгги рядом ни жива ни мертва стоит.
- Пойдем в гадалке? - спрашиваю. - Средь бела дня, да при народе ничего не случится. И табор на нашей земле стоит, не посмеет никто ничего дочери хозяина земли сделать. Идем. Или я одна пойду.

Как заметил нас Тагар, сразу поспешил к разговору. Что-то определенно влечет его к этим гаджо... А сам то? Отчего я сам постоянно возле них оказываюсь?

Не успел я ответить на вопрос маленькой мисс, напугал её Тагар своим появлением, но не видел я в его глазах злости... О душах говорят...


Если бы оторвал ты столь пристальный взгляд от маленькой гаджо - заметил, какие желания отражаются в моих глазах... Ни о каких законах я уже не помнил, кроме одного... Покорить, приручить непокорную...
Вот не собирался я делать ничего такого, но Колючка просто напрашивалась... Схватил её за руку да притянул к себе, шепча на ухо:
- Ну что теперь? Кричать будешь?
Я чувствовал напряженное тело, глаза в которых смешалось столько всего... Страха, переживания, ярости и что-то еще и именно это мне понравилось... Если бы не бледная кожа, я бы сказал, что в этой гаджо течет горячая цыганская кровь...

- Ступай одна мисс, а Мегги свою у того костра найдешь... - ответил я за Колючку,пользуясь её молчанием, проводя рукой вдоль напряженной спины, казалось, что рядом со мной не девушка, а каменное изваяние, прекрасное, но неподвижное и холодное.
_________________

Перевернувшись на живот, Талэйта увидела букашку, красную с черными пятнышками. Божья коровка. Тоже любит красный, как и Талэйта. Насекомое ползло по лепестку медленно, но верно, быстро перемещая лапками. Подползла к самому краю. Сейчас упадет. Талэйта подставила пальчик и почувствовала легкое покалывание. Божья коровка легко ползла по пальчику, взгромоздилась на перстень и поползла дальше. Тэли зажмурилась, загадала желание и подбросила её вверх. Пусть летит за счастьем для ее близких и любимых. Встала, встряхнула юбки и пошла к реке. Солнце припекало так, что вздохнуть было нечем. Тэли надеялась, что на реке прохладнее.
Найдя самое уединенное место, девушка разделась и вбежала в воду, плюхаясь в нее. Поплыла. Ощущая телом ласковые прикосновения воды к горячему телу. Чувствовала как уходит жар. Чувствовала свободу, как ее тело наполняется силой. Она любила плавать. С раннего детства любила. И сейчас она наслаждалась каждой минутой, проведенной в воде.

Только бабушка у неё осталась одна. Обняла она Эйш, прижалась к ней. Успокоилась понемногу. Сильная у неё бабушка, мудрая.
- Мами, я спросить хотела, - Боязно ей в глаза умные, всё замечающие смотреть, да измучилась Вита думами своими. Когда увидела, как Арсен за Рубиной пошёл, руки аж занемели, чуть чан не выронила, да побежала после на речку, стирать, может услышит что. Да где там. А как подошёл к ним Тагар, да полыхнул на неё жаром очей своих, так замерло всё внутри. Боязно ей от взглядов цыгана, знает, что хочется ему запретного. Как уберечься?

Опустила в пол глаза, закрылась от него чёрной завесой ресниц. Смущает её и зовёт за собой взгляд его чудный. Ах, Мами, помоги мне разобраться, подскажи, что со мной творится. Почему двое, не один душу совсем неопытной да видать глупой цыганочки смущают...

"Счастливая..." Тэли сказала. Да где уж там... При бабушке не может она ответить как хотелось бы Тагару. А он успокаивает и снова касается её. Всё знает, всё ведает цыганка, да только как узнать, что на сердце у мужчины? Сокрыто это от неё.
Подняла на него глаза свои всё ещё мокрые от слёз, улыбнулась несмело, кивнула.
- А то ты не знаешь, что колдунья. - Посмотрела из под ресниц на цыгана, красивый да ладный какой! Видный да смелый и знает сам об этом, вон горделивый какой.

Да только позабыл он сразу про неё, как гаджо приехали. Ярче глаза загорелись, да ушёл Тагар.
Растерялась даже Вита. На Эйш взглянула.
Потянула её бабушка к-костру, не даёт обернуться, посмотреть, Да только увидела Вита, как за руку молоденькую гаджо Тагар берёт, цветистыми словами завлекает.
Вырвалась она сгоряча из рук бабушкиных, мотнула головой непокорной. Гордо выпрямилась
- Бельё подсохло, что стирала. Пойду я, мами, разложу и соберу его. - И взметнув подолом по траве прибитой, пошла на реку, где бельё стирала, да сушиться оставила.
Сложила рубахи мужские отдельно, детское рядом положила, только женские тряпки не в корзину, а рядом. Не хочется в табор идти. Села Вита на камень возле воды и затянула песню грустную низким своим голосом. Плывёт он по воде, колышется осока, шурша под ветерком, подпевает птичка какая-то.

Ой, да над рекою, солнце красное встаёт...
.

На бегу поймала Рустэма красавица Вита. Видно, прочла его мысли и угадала его тоску, и удивляться тут нечему - много способностей у девушки таких, что и бывалые рома не упомнят.


- Ай, выручила меня, сестра. Спасибо, что нашла траву эту редкую. Пусть тебе счастье будет вечным спутником, пусть любовь согревает тебя всегда, - от доброты и участия любое сердце теплеет, и Рустэму стало сразу легче. - А за слова твои провидческие поклон тебе отдельный.
И поклонился ей парень, как кланялся бы старшей в таборе женщине. А что? Все может быть. Со временем.

И побежал Рустэм в табун, нашел маленького, сел рядом и погладил по грубой шерстке.
- Терпи, брат, не сдавайся. Видишь, все жить хотят. И ты живи. Тебе еще по полям скакать, кобыл собирать да ухаживать за ними, детей воспитывать своих. А ты тут умирать вздумал. Не дело это. Погоди-ка.
Засуетился: развел костер пожарче, вскипятил воду, заварил "дурманный шепот". Попросил мальчонку, который рядом крутился, сбегать за молоком козьим. И стал поить жеребенка попеременно то настоем, то молоком.
Часа два пробыл Рустэм с хворым, гладил, уговаривал, чуть не силой с того света тянул.
И вдруг закашлялся бедолага, захрипел и выплюнул комок какой-то противного серого цвета. А потом еще три таких же.
- Тьфу, черт тебе подкинул гадость в траве, - Рустэм от облегчения выругался. Схватил тряпку старую, сгреб всю мерзость и забросал землей. - Наелся дряни, дурья башка твоя! Чуть с ума меня не свел! И не только меня, вот я возьму хворостину и тебя поперек заднюшки вытяну!
Ругается Рустэм притворно, а на душе стало так радостно. Хоть какое-то светлое пятнышко среди всех этих бед.
- Теперь ты, дурачок, на поправку точно пойдешь. Отпоишься молоком, отъешься - и встанешь, будешь как новенький.
Встал, вытер пот со лба. Оглянулся - а солнце уже высоко стоит.
И вдруг такая усталость на него навалилась, что потянуло опять прилечь у костра. Шутка ли - столько волнений, да ночь бессонная.
Подумал Рустэм, прикинул так и так... Пока выборы завершатся, пока рома свое решение Бару скажут... А до тех пор он немного отдыха заслужил трудами тяжкими.

И сам не заметил парень, как крепко уснул. И то ли слишком глубока была тревога, то ли слова Виты отдавались где-то глубоко внутри, но приснился ему сон.
Такой сон, о котором он говорил Зоре. О покровительнице рома в графстве Большой Манчестер.

Рустэм ехал верхом на вороном жеребце, но отчего-то задом наперед. На плечах был плащ, в руках свеча горящая. А вокруг бушевала гроза, и ливень лил во всю мочь. Увидел он, как за жеребцом бегут три волка с красными глазами. Вот-вот нагонят, кинутся и загрызут. Страшно стало.
- Черная Мать Христова, помоги нам безопасно завершить путь, - взмолился Рустэм. - Обет даю, если поможешь, из своего табуна буду тебе каждый год дарить лучшего жеребенка!
И тут с неба полоснуло молнией ветвистой, ударило по волкам, громыхнул гром.
И не стало волков ни единого, очистилась дорога, страх отпустил. А на обочине появилась женщина высокая, в сверкающем плаще с капюшоном. Пристально посмотрела она на Рустэма, потом подняла правую руку и показала на жеребца.
И Рустэм слез с него, пошел пешком дальше, а свеча все так же горела ровным пламенем, хотя дождь шел сильнее...
_________________

Словно все исчезло вокруг, ни звуков посторонних, ни шорохов. Будто одни они остались на всем белом свете.
Смотрит цыган жадно, как рука цыганки поднимается, и лица его касается. Прикрывает глаза, когда пальцы ее губ его касаются. С трудом сдерживается, чтобы губами пальцы любопытные не обхватить да языком жадным не облизать.

Слушает цыганку внимательно, сквозь туман желания жадного, понять Джанго пытается, правду говорит цыганка, али лукавит где. Верить хочется, но не проходят обиды старые за мгновение, все о прошлом мысли всплывают, гонит их Джанго, старается, в глаза-омуты вновь погружается, забывая о прошлом, о будущем думая.

Ответил ей жадно, сминая губы нежные, проникая глубины влажные, словно путник, в пустыне брошенный на источник воды студеной наткнувшийся. Пальцы жадно в косах ее путаются, наслаждаясь шелковистой мягкостью. Чей-то стон, не то его, не то ее, в чувство приводит, заставляет Джанго глаза открыть да на мир посмотреть внимательно, осознать, что не одни они, а на виду у всех стоят. Ухмыляется, губами к ее виску прижимается, понимает, что после такого представления никуда она от него не денется.
- Ты моя теперь! -Шепчет ласково.
Помогает Джанго с крыши спустится девушке, на земле ладонью затылок ее обхватывает, заставляет в глаза ему посмотреть.
- Симза, не рискуй понапрасну жизнью, это я тебе как твой будущий муж приказываю. Не зли меня, девочка.

- Пророчишь, красавица? - Арсен качает головой. Счастье и радость его дом последние дни старательно стороной обходят. - Да и в твой дом зайти не забудет пусть.

Убежала девушка, Арсен по сторонам смотрит, глазами ищет. Видит на крыше вардо Симзу да Джанго, улыбается: быть скоро свадьбе в таборе, радостной да весёлой. Повеселеет всегда угрюмый Джанго, поселится радость в его вардо.
А Тагар опять возле Виты крутится, не впервые видит это Арсен. Как знать, вот и ему поди опять возьмут и откажут.

Думы думами, а работу ещё никто не отменял. Из гаджо пока только родня местного хозяина приехали, им в новинку не представление посмотреть, а житьё-бытьё их обычное, так что скрипка да гитара покуда на месте полежат. А у него вон ведро прохудилось, на вчерашнем пожаре как раз вскрылось. Не выбрасывать же хорошую вещь, которую ещё починить можно?

Заделал ведро Арсен, на речку пошёл - воды принести, заодно и работу свою проверить, не протечёт ли по дороге. А на речке, как соловей, дева песню поёт, рука Арсена сама тянется смычком по струнам поводить, да вот без инструмента он.
Сел он тихо поодаль, чтоб не спугнуть девушку, ведро тихо рядом поставил, чтоб не звякнуло, на траве растянулся, слушает.
Лишь замолчала когда, голову поднял.
- О чём тоскуешь, красивая? - спрашивает. - Или о ком? Такие песни не от радости поют.

- Только твоя, - вторит она ему в унисон. Не одни они, но когда рядом он, весь мир куда-то девается.



Ох, ну и прыть у Джанго!Её тело судорогой сводит, от властного голоса да очей серьезных.
- Разве я могу тебя злить?! - искренне удивляется Симза, улыбаясь ему невинно, - Нет, свет мой родной, отныне буду только радовать тебя. Но не жди подчинения, муж мой будущий. Чай не кобылу приобретаешь, а жену! - и хочется прижаться к груди его могучей, целовать и гореть в огне чувств, заставить позабыть его горести, счастьем окружить, как вуалью ситцевой.



- У нас представление скоро у гаджо главного на здешних землях. Тебе, наверное, подготовиться нужно, а мне сестру найти, да тоже собираться. Там и свидимся, - подмигивает Симза, отстраняется, и улыбаясь, скрывается в своем вардо.

К стене прислоняется, радостный стук сердца унять не может. Не верит, что счастье в её кибитку постучалось! Надо по скорее найти Талэйту и поделиться с сестрой, пусть первая узнает!

Смеются только над угрозами цыганы, всерьез не воспринимают. Злишься еще больше, кем возомнили себя чужаки? Коли забудут о гостеприимстве - быстро местный люд прочь их погонит.

Мисс Лилиан будто нравится по острию ножа ходить, как можно не видеть, что опасно здесь находиться более, в поместье возвращаться пора.

Вскрикнула тихо от неожиданного грубого прикосновения, слишком близко цыган притянул к себе, озноб по телу пробежал от дыхания горячего на нежной румяной щеке. Силен был цыган, мускулы под рубашкой тонкой стальными казались. Рука скользнула его непозволительно по спине девичьей, заставляя дыхание сбиться на мгновение. Держался он уверенно, вальяжно. Спрятала волнение свое и отвечает надменно.

- Кто дал право тебе, цыган, указывать, - смотришь в глаза прямо. - Не пойдет мисс Лилиан одна никуда, и я с тобой не пойду, - со всей силы наступаешь каблуком массивным цыгану на ногу, чтоб хватку свою ослабил.

Сидит Зора подле отца своего, да не знает что сказать. Молча сидит. Любит его она, больше всех на свете любит, от того больнее ей лицо его грустное видеть. Ах, дурочка она. Не воротишь дня вчерашнего, по-новому ей учиться жить надо. Любит отец его, чувствует Зора когда взгляд его ловит. Пусть в глазах его черных да мудрых злость огнем еще пляшет, но видит и она тепло, в них, когда на дочь он свою единственную смотрит.
Несмело улыбается дочь ему. Не смело, очи свои черные поднимает. Отводит взгляд Зора, стыдится еще.
- Я лучше всех выступлю, отец, у барона на празднике. Не опозорю тебя. Больше не опозорю. А может барон и щедрым окажется, да на монетки золотые не поскупится? Иль украшение, какое красивое дадут, за гадания мои мисс белые. Я всё сделаю отец, всё, лишь бы вину загладить пред тобой, - порывисто девушка произносит, чтобы отвлечь отца от дум горестных. – Хочу, чтобы гордился ты мной. Прощение буду у тебя в танце вымаливать.
Горячо говорит с отцом Зора, руками плещет. Звенят браслеты ее золотые на запястья, как музыка звонкая, да мелодичная.

Усаживается на тюфяк девушка, к окошку ближе, чтоб юбку яркую свою огненную украшать. Чтобы блестели и звенели на солнце монисто, когда взмахивать она юбкой этой пышной будет, как язычками пламени. Хочет Зора Рубину попросить, да разве согласиться она? Прогонит она Зору, что опозорила та их.

Дрожат руки девушки, как голос его слышит. Глаза свои бездонные вскидывает, чтобы на вошедшего глянуть. Как же любит она его, и сердце вторит Зоре стуком своим бешеным. С мольбой и любовью смотрит Зора на Романа, да не видит он ее, с отцом говорит. Крутит девушка колечки на пальцах тонких, да наблюдает за цыганом. Ах, какой голос у него. Теплом он отдается у девушки где-то в груди. Представляет она, как ласково он этим голосом волшебным с ней когда-нибудь заговорит, да не быть этому. Друга лучшего предала она его. Не простит такое гордый Роман ей, если же сама она себя простить не может.

Но смотрит на Романа, глаз своих отвезти не может. Не хочет отводить, век бы смотреть на него. Всей душой тянется к нему. Всем сердцем свои чистым.

Иглой острой, что в пальцах она держит, слова его в сердце ее хрупкое вонзаются. Глаза опускает Зора, да на нить смотрит, что на юбке огненной лежит. Опускаются плечи ее под грузом печали, что наваливается на них, да голову все ниже клонит, чувствует, как краска стыда щеки ее нежные заливает. Боится смотреть на отца. Боится она смотреть на Романа. Как же совестно ей, как же душа болит ее.
Но поднимает Зора глаза свои черные, чтобы на любимого глянуть. Несмело смотрит девушка: посмотрит и взгляд отведет, снова смотрит и снова глаза свои за ресницами пушистыми прячет. Больно ей, что ненавидит ее. А если же правду узнает? Страшно думать о таком Зоре, ох как страшно.


Дрожат все еще руки у нее, да так что ободки золотые позванивают на запястье, да стежок кривой получается.
Не слывет Зора рукодельницей знатной, как мать ее или Рубина. Вспоминает про последнюю и снова печаль омрачает нежные черты Зоры. Любит она Рубину, пусть уж в таборе плохое говорят о ней, да любит девушка всем сердцем своим любит сестру свою. Пусть не станет та родственницей Зоре любимой, да уж больно печально ей становится, что возненавидела Рубина ее.

Вот сама сидит Зора голову клонит то вправо, то влево стежки аккуратные на юбке нитками выжигает. Порхает иголка в пальцах ее тонких. Улыбается радостно девушка, когда видит что получается у нее, на месте подпрыгивает. Уж невтерпеж ей скорее юбку красивую надеть, да в танец пуститься. В нем чувство свободы ее. Прогоняет он печаль любую, когда кружит девушка, в наряде огненном, будто в костре цыганском сгорает.
Хочет она и чтобы Роман увидел красивую ее, да с улыбкой лучезарной.

Закончив свои дела Эйш вышла из вардо. Довольно заметила, что вороха трапья уже нет:
«Стирает уже, моя красавица, дай Бог ей счастья!» - подумала старая.

Разминая неторопливой прогулкой ноги, попыхивая своей трубкой, она во время попала на речь вайды. Услышав клич на сбор табора Вайдой, послала девчонку Лачи позвать внучку. Та прибежала, что ветерок весенний – быстрая, свежая, тёплая.
Присела возле Эйш, за руку взяла бабушку, заставив сердце старой радоваться. Внимательно ждали, что же хочет объявить старый цыган:

Смотря в спину уходящему мужчине, Эйш помянула про себя, то чему хорошая цыганка и название знать не должна, а внучка услышать.
Она хотела пойти поговорить с Баром, но:

Заплакала внучка, аж сердце Эйш остановилось – так горько и жалобно.
- Что ты, милая, - похлопывая родную по руке, - Гляди всё ещё хорошо будет – не даст Совет уйти Бару.
Выступили многие ромы молодые в поддержку Бара, чем порадовали пуридаю.

- Поговорю, родная, -уверила женщина внуку, - Только надо цыгану дать остыть да подумать, - подумав, добавила, - Пусть до вечера походит не Вайдой, а там долг позовёт и всё наладится, - сказала, но совсем уверенной не была.
Завела с Эйш разговор, смущаясь её девочка:

Посматривала она на кого-то, а старая так понять на кого и не смогла. Расстроилась:
«Видно не доверяет всё-таки мне моя девочка» - подумала, огорчённо вздохнув.
И уж хотела ответить Вите, да подошёл к ним молодой цыган Тагар, да утешать родную стал, да слезу стёр со щеки, Эйш чуть душу Богу не отдала:

«Всё проглядела, дура старая» - себя стала клясть, заметив взгляд цыгана да услышав ответ внучки.

- Не все души читать надо, - ответила Эйш парню, - Да и зная будущее счастье не найдёшь, Кудрявый, - Тебе, Тагар, если есть, что мне сказать или что дельное предложить, так приходи – поговорим, - вставая, да к своему вардо шаркая.
И хоть тянет внучка в другую сторону, обернувшись, поймала взглядом, как перед гаджо хвост цыган распушивает, улыбнулась и опёрлась на руку Виты, которую это и развеселило и обидело:

Да только успела старая ей сказать:
- Жива ещё твоя защитница, - ласково, - Не отдам, если не люб, - сказала уверенно, - Одну уже отдала, да теперь нету её у меня, - помянула умершую, поджала губу и добавила, - А если из двух выбрать сложно, то подумай что нет их – вот если от одной этой мысли вдохнуть не сможешь - захочется за одним из них исчезнуть, того и выбирай.

К своему вардо шла Эйш мыслями отягощённая.