Мифы, легенды, предания, сказки в мировой поэзии

Николай Гумилев ДЕВА-ПТИЦА

Пастух веселый
Поутру рано
Выгнал коров в тенистые долы
Броселианы.

Паслись коровы,
И песню своих веселий
На тростниковой
Играл он свирели.

И вдруг за ветвями
Послышался голос, как будто не птичий,
Он видит птицу, как пламя,
С головкой милой, девичьей.

Прерывно пенье,
Так плачет во сне младенец,
В черных глазах томленье,
Как у восточных пленниц.

Пастух дивится
И смотрит зорко:
— Такая красивая птица,
А стонет так горько. —

Ее ответу
Он внемлет, смущенный:
— Мне подобных нету
На земле зеленой.

— Хоть мальчик-птица,
Исполненный дивных желаний,
И должен родиться
В Броселиане,

Но злая
Судьба нам не даст наслажденья,
Подумай, пастух, должна я
Умереть до его рожденья.

— И вот мне не любы
Ни солнце, ни месяц высокий,
Никому не нужны мои губы
И бледные щеки.

— Но всего мне жальче,
Хоть и всего дороже,
Что птица-мальчик
Будет печальным тоже.

— Он станет порхать по лугу,
Садиться на вязы эти
И звать подругу,
Которой уж нет на свете.

— Пастух, ты наверно грубый,
Ну, что ж, я терпеть умею,
Подойди, поцелуй мои губы
И хрупкую шею.

— Ты юн, захочешь жениться,
У тебя будут дети,
И память о Деве-птице
Долетит до иных столетий. —

Пастух вдыхает запах
Кожи, солнцем нагретой,
Слышит, на птичьих лапах
Звенят золотые браслеты.

Вот уже он в исступленьи,
Что делает, сам не знает,
Загорелые его колени
Красные перья попирают.

Только раз застонала птица,
Раз один застонала,
И в груди ее сердце биться
Вдруг перестало.

Она не воскреснет,
Глаза помутнели,
И грустные песни
Над нею играет пастух на свирели.

С вечерней прохладой
Встают седые туманы,
И гонит он к дому стадо
Из Броселианы.
___________________________________

Райнер Мария Рильке ЕДИНОРОГ

Святой поднялся, обронив куски
Молитв, разбившихся о созерцанье:
К нему шел вырвавшийся из преданья
Белесый зверь с глазами, как у лани
Украденной, и полными тоски.

В непринужденном равновесье ног
Мерцала белизна слоновой кости
И белый блеск, скользя по шерсти тек,
А на зверином лбу, как на помосте,
Сиял, как башня в лунном свете, рог
И с каждым шагом выпрямлялся в росте.

Пасть с серовато-розовым пушком
Слегка подсвечивалась белизной
Зубов, обозначавшихся все резче,
И ноздри жадно впитывали зной.
Но взгляда не задерживали вещи:
Он образы метал кругом,
Замкнув весь цикл преданий голубой.

Перевод Г. П. Богатырева
___________________________________

ФРИДРИХ БОДЕНШТЕДТ

(1819 – 1892)

СУЩНОСТЬ И ВНЕШНОСТЬ
(в восточном вкусе)

Ученику сказал учитель:
«Вот тень палатки пред тобой, ––
Весь мир, земная вся обитель
Подобна тени жалкой той.

Смотри,— я руку поднимаю
К дневным лучам, и на песке
Тотчас же тень я вызываю,
Моей подобную pyке.

Вполне ясна и ощутима
Она на вид, на деле ж — мнима:
Что существует,— без следа
Иcчезнуть в миг один не может,

Ее же сразу уничтожит
Руки движенье навсегда.
И вот такой бесплотной тени
Подобен мир и жизнь сама:

Они — плод лживых ощущеній
И представления ума.
Тот яркий шар, что с неба пышет,
И звезд полночных хоровод,

И все, что в мире жизнью дышит,
Все лишь в мозгу y нас живет,—
A уничтожишь ты его,—
И вмиг не станет ничего!»

Так говорил мудрец, шагая
Вдвоем с учеником своим,
Который, голову ломая,
Почти что сбитый с толку им,

В пустыне вскоре заблудился
И незаметно очутился
В такой глуши, где зной лучей
He охлаждал им ни ручей,

Ни сень дерев не умеряла.
Лишь красно-бурая скала
Невдалеке от них стояла,
Но так узка она была,

Что тень ее едва хватала,
Чтоб скрыть собой ученика,—
Для мудреца же ни куска
He осталось: пришел он поздно.

Но молит юношу он слезно:
«Подвинься, зной невыносим,
Болят от устали колени,
Будь человечен, дай мне тени!»

— Но ты с учением своим
В противоречие впадаешь, —
Ему ответил ученик,
Ты тень совсем ведь отрицаешь,

Ты говорил мне напрямик,
Что тень — ничто, мираж, мечтанье,
Что создана она умом.
К чему ж теперь твое желанье?

Она сидит в мозгу твоем,
А мне прохладу доставляет
И от дневных лучей спасает.
По мне она совсем не мнима,

Вполне ясна и ощутима,
И для меня в ней сущий клад.
Но место дать тебе я рад,
Когда б открыто ты признался,

Что сам ты грубо заблуждался,
И лишь запутал мысль свою».
— Нет, — старец возразил сердито, —

Ошибки я не признаю.
Что высшим разумом открыто,
To не уступит ничьему

Простому, низкому уму».
— Смотри, погибнешь ты от жара
Безумья жертвою, старик!

Учитель умер от удара,
Живет поныне ученик.

(пер. Евгения Васьковского)

Анатолий Вершинский

Ствол

Ветками от лиха укрывая,
витязю нашёптывала ива:
«Это ничего, что я кривая.
Крона у меня густа, как грива –

завитая, спутанная ветром
грива скакуна, что пал под вами
в сумраке лесном, на стрелы щедром,
меж деревьев с ровными стволами.

Вот сосна, прямая, точно спица:
вам не дотянуться, добрый витязь.
Чтобы приподняться, распрямиться,
на кривую иву обопритесь!»


19 октября 2018
_________________

Постникова Ольга

***

О, сестра моя, Пенелопа, вяжешь-вяжешь и вновь распускаешь…
Эту кротость и юную робость, унылую верность до гроба ты кому сохраняешь?
Ты кому сочиняешь пушистые зимние ласки?
И мечтой согреваешь эти легкие спицы на леске…

Не придут женихи, их обманывать вовсе не надо.
На столетья работы задумано, не на день, не на год.
Лицевая, изнаночная, накид…

Муж навеки пропал, вся отрада твоя – эти сетки цветные,
Эти петли двойные, тройные, эти мысли хмельные,
Эти путы, узлы, эти узы, – узы родства!
Ты кого дожидаешься, соломенная вдова?

О, сплети себе охранительный пояс из вервия,
Тот шнурок шерстяной от безумия да от безверия!
Это – страсть созидания, это – плотина рыданию,
Этот счет – ожидание, это вязанье – гадание.

Ненасытна в труде, как была бы в любви и родстве неизбывна…
Бабьей силой живуча Россия, так что же краса нелюбима!
В пятом классе не выучившая «Одиссеи»,
О, сестра моя Пенелопа, как пальцы твои обрусели!
_________________

Мирра Лохвицкая В ЧАС ПОЛУДЕННЫЙ

Эпиграф:
"И был искушен Адам в час полуденный,
когда уходят ангелы поклоняться перед престолом Божиим".
(из Апокалипсиса Моисея)
* * *
Бойтесь, бойтесь в час полуденный выйти на дорогу,
В этот час уходят ангелы поклоняться Богу.
Духи злые, нелюдимые, по земле блуждая,
Отвращают очи праведных от преддверья рая.

У окна одна сидела я, голову понуря
С неба тяжким зноем парило. Приближалась буря
В красной дымке солнце плавало огненной луною
Он – нежданный, он – негаданный тихо встал за мною.

Он шепнул мне: «Полдень близится, выйдем на дорогу,
В этот час уходят ангелы поклоняться Богу
В этот час мы, духи вольные, по земле блуждаем,
Потешаемся над истиной и над светлым раем.

Полосой ложится серою скучная дорога,
Но по ней чудес несказанных покажу я много».
И повел меня неведомый по дороге в поле.
Я пошла за ним, покорная сатанинской воле.

Заклубилась пыль, что облако, на большой дороге.
Тяжело людей окованных бьют о землю ноги.
Без конца змеится-тянется пленных вереница,
Все угрюмые, все зверские, все тупые лица.

Ждут их храма карфагенского мрачные чертоги,
Ждут жрецы неумолимые, лютые как боги.
Пляски жриц, их беснования, сладость их напева
И колосса раскаленного пламенное чрево.

«Хочешь быть, – шепнул неведомый, – жрицею Ваала,
Славить идола гудением арфы кимвала,
Возжигать ему курения, смирну с киннамоном,
Услаждаться теплой кровию и предсмертным стоном?»

«Прочь, исчадья, прочь, хулители!» я сказала строго, –
Предаюсь я милосердию всеблагого Бога».
Вмиг исчезло наваждение. Только черной тучей
Закружился вещих воронов легион летучий.

Бойтесь, бойтесь в час полуденный выйти на дорогу,
В этот час уходят ангелы поклоняться Богу,
В этот час бесовским воинствам власть дана такая,
Что трепещут души праведных у преддверья рая
___________________________________

Мария Петровых КУЗНЕЧИКИ... А КТО ОНИ ТАКИЕ?

Кузнечики... А кто они такие?
Заглядывал ли ты в их мастерские?
Ты, видно, думал - это кузнецы
И в кузнях маленьких поодиночке
О наковаленки бьют молоточки,
А звон от них летит во все концы?
Но это заблужденье. Ты не прав.
Не кузница в траве, а телеграф,
Где точки и тире, тире и точки
Бегут вплотную по звенящей строчке
И наспех сообщают обо всем,
Что в поле и в лесу творилось днем.

1957
___________________________________

Дмитрий Макаров

Наш ковчег отправился в полночь.
В нем были только непарные звери:
Слишком старые, слишком гордые,
Или просто – последние.

Одинокие звери ведь тоже хотели выжить,
Боялись воды и со страхом смотрели,
как прибывало море, тяжелело небо.
И метались по чаще, и слышали этот скрежет:
Великаны-деревья царапали ветками тучи.

А старик с сыновьями построил большую лодку
На высоком холме, где принимал крылатого гостя.
И потом он созвал зверей.
И не стало видно травы на холме – только гривы, хвосты и уши.
Он смотрел нам в глаза, проверял, хороши ли зубы, не черны ли души,

Говорил слону: “У меня уже есть слоны. Ты не нужен”.
А слепому медведю: “Не буду с тобой возиться”.
Старому льву говорил, что он слишком старый.
Выбирал молодых, сильных и парных.
А мне сказал: “Ты хорош, дружок, но где твоя пара?
Приходи, когда найдешь второго такого”.

Но был и еще один холм, где другой старик собирал зверей.
Из мусора, снятых с петель дверей, веток, собранных в роще,
Он выстроил лодку – попроще, поплоше, тесней.
Не всем одиноким хватило места на ней.
Но все же немало нас было в ту страшную полночь,
Когда мы, прижавшись друг к другу, лежали на дне.
А под нами, над нами, вокруг – были только волны.

***
Буря стихла, но берег пока не виден.
Так и плывем.
Парные звери – в своем ковчеге.
А мы – в своем.
___________________________________

Кирилл Авдеенко ПИСЬМО ОТ ЗЛЮКИ С ОСТРОВА БАБУКУ

Я маленькая злюка,
Всем детям шлю привет!
На острове Бабуку
Живу я много лет.
Я чёрная, как чёртик,
Как в печке домовой,
С большущими ушами
И лысой головой.

Сижу я на бамбуке
У озера Бубу,
Гляжу и днём, и ночью
В подзорную трубу.
Далёко-предалёко
Глядит мой зоркий глаз!
Поэтому всё знаю
Про каждого из Вас.

Так вот, я замечаю,
И чувствую на слух,
Как много в разных странах
Ужасных нехочух!
Вокруг лишь раздаётся:
«Не буду! Не хочу!»
В Америке, Европе,
На острове Чучу!

Устала, нехочухи,
Я это наблюдать!
Куплю-ка вот ракету,
Чтоб в гости к вам летать.
В окно ворвусь, как ветер,
Ух, всем вам надоем!
Все стены разрисую,
Все лампочки я съем!

И я предупреждаю,
Что вовсе не шучу,
Всё в доме раскидаю,
Игрушки утащу!
Сложу их под бамбуком
У озера Бубу,
На острове Бабуку,
На дальнем берегу.

Но знайте, ребятишки,
Люблю вас всей душой!
Для каждого готовлю
Подарок небольшой.
И пусть я недовольна,
И злющая – ух-ух!
Возьму с собой подарки!
Но только для хочух.

Скажу вам, на Бабуку
Волшебные леса;
Повсюду шоколадки,
В глазури небеса.
Конфеты на деревьях
Вкуснющие – ах-ах!
Пирожные летают
На белых облаках.

Я их пособираю,
В ракету загружу,
И ночью под подушку
Хочухам положу.
Добавлю мармеладок
На разный вкус и цвет,
В ракете места много,
На тысячу конфет!

Ну, хватит! Уж стемнело,
Устала, просто жуть!
Пойду, посплю немного,
Пора мне отдохнуть!
Сегодня что-то плохо
Следить за детворой:
Туман, как покрывало,
Окутал остров мой.

А завтра на бамбуке,
У озера Бубу,
Глядеть я буду долго
В подзорную трубу!
Далёко-предалёко,
Смотреть мой будет глаз!
И помните – всё знаю
Про каждого из вас!
___________________________________

Иван Козлов

Легенда

Меж африканских диких гор,
Над средиземными волнами,
Святая обитель влечет к себе взор
В лесу, с блестящими крестами.
В ней иноки молят весь день и всю ночь,
Земная забота бежит от них прочь;
Одно у них в думах, одно в их сердцах -
Чтоб дал им спаситель свой мир в
небесах!

Обители тихой игумен святой
Давно в ней спасался, с страстями в
борьбе;
Отшельников прежних он образ живой,
Ко всем был радушен, но строг сам к
себе.
И нищ он был духом, и чист сердцем был,
Любил страстно бога и ближних любит,
Творя в умиленьи, под сенью креста,
И заповедь божью, и волю Христа.

Один инок бедный меж иноков всех,
Божественной верой сгорая,
Был всех их моложе, усерднее всех:
Он жил, для себя умирая.
Зари луч огнистый едва заблестит,
А он уж в пустыню молитвой летит,
И, в Фивы стремяся в порыве святом, -
Он Павел Фивейский в цвету молодом.

И слух об обители всюду гремел,
И бедные братья смутились, -
Так был им по сердцу их тихий удел,
Они в нем измены страшились.
Один португалец весенней порой
Приехал в обитель с прелестной женой.
О, может лишь сердце одно обуздать,
Одно, что не наше, - его благодать!

И только что инок Инесу узрел,
В нем дух взбунтовался и сердце кипит;
Уж думать святое он, грешник, не смел,
И пагубной страстью безумец горит;
Ее похищает, в Дамасский предел
С собою увозит, где скрыться хотел;
И веру забыл он, и, в пагубной тме,
Меж турок живет он и ходит в чалме.

Семь лет миновало, - уж совесть не
спит;
Спешит он к евангельской сени,
В раскаянья сердца к игумну бежит
И пал перед ним на колени.
И тот отвечает: «Толь страшным грехам
Простить не могу я; но плачь, молись
сам:
Как грех ни ужасен, но огнь роковой
Раскаянье тушит одною слезой!

А я сберу братьев, и в храм мы пойдем
Три дня и три ночи молиться;
Быть может, прощенье у бога найдем -
Спасителя воля явится».
И молятся братья; их слезы текли
За грешного брата в святой их любви.
Но ах! ни днем светлым, ни в мраке
ночей
Христос не являет им воли своей!

И братьев усталых отец распустил,
И в прахе один пред престолом
Он плакал, молился и в грудь себе бил,
Терзаясь грехом столь тяжелым.
«Прости, милосердый отец мой, прости!
Кто может безгрешно крест тяжкий нести!
Да праведный гнев твой падет на меня,
Да буду я жертвой, - один, один я!»

Едва он молитву в слезах сотворил,
Чудесно престол озарился,
И волю святую спаситель явил -
В лучах милосердый явился.
«О старец! молитва святая твоя
Мне в сердце проникла, в ней заповедь
вся;
И ею подобен ты мне самому, -
Любовью твоею прощаю ему!»

1840
_________________

Леонид Иоффе ДЕНЬ И НОЧЬ

Бился день за право быть собой,
Бился в кровь, часами истекая.
Над Землей гремел великий бой,
Вечный бой, на миг не умолкая.

Свет и тьма бросали на врага
Все, что есть в могучем арсенале –
Холод, зной, могучий ураган,
Злой самум и мощные цунами.

День кричал, пугая Ночь зарей:
«Трепещи, ты станешь жалкой тенью!
Солнца лик в оправе голубой –
Вот мой флаг, судьбы твоей знаменье!».

Ночь ползла, и рвался черный плащ
На клочки рассветного тумана.
Затихал ее негромкий плач,
Заблестев росою утром рано.

Только Ночь – баталий гений злой,
Что берет коварством, а не силой.
Рано День смеялся над луной,
Он не знал, что враг заходит с тыла.

Пока свет, штурмуя горизонт,
Вел бои по всем фронтам широким,
Ночь кралась, имея свой резон:
Силы Дня в полон взять сном глубоким.

Марш-бросок, и сумерек-стрельцов
В тишине отряды подступили,
Окружить измученных бойцов,
Усыпить их залпом звездной пыли.

День забыл, с чего начался спор.
Да и Ночь припомнила б едва ли.
Но они с тех самых давних пор
Отдохнуть друг другу не давали.

На удар ударом отвечать –
Принцип стар, проверен многократно.
Каждый прав, и стоит лишь начать,
Не найти уже пути обратно.

Не творя ни зла и ни добра,
Свет и Тьма кидались друг на друга.
Но, увы, и завтра, как вчера,
Бегать им по замкнутому кругу.
___________________________________

Борис Пастернак

Сказка


Встарь, во время оно,
В сказочном краю
Пробирался конный
Степью по репью.

Он спешил на сечу,
А в степной пыли
Темный лес навстречу
Вырастал вдали.

Ныло ретивое,
На сердце скребло:
Бойся водопоя,
Подтяни седло.

Не послушал конный
И во весь опор
Залетел с разгону
На лесной бугор.

Повернул с кургана,
Въехал в суходол,
Миновал поляну,
Гору перешел.

И забрел в ложбину,
И лесной тропой
Вышел на звериный
След и водопой.

И глухой к призыву
И не вняв чутью,
Свел коня с обрыва
Попоить к ручью.

У ручья пещера.
Пред пещерой брод.
Как бы пламя серы
Озаряло вход.
И в дыму багровом,
Застилавшем взор,
Отдаленным зовом
Огласился бор.
И тогда оврагом,
Вздрогнув, напрямик
Тронул конный шагом
На призывный крик.
И увидел конный,
И приник к копью,
Голову дракона,
Хвост и чешую.
Пламенем из зева
Рассевал он свет,
В три кольца вкруг девы
Обмотав хребет.
Туловище змея,
Как концом бича,
Поводило шеей
У ее плеча.
Той страны обычай
Пленницу-красу
Отдавал в добычу
Чудищу в лесу.
Края населенье
Хижины свои
Выкупало пеней
Этой от змеи.
Змей обвил ей руку
И оплел гортань,
Получив на муку
В жертву эту дань.
Посмотрел с мольбою
Bсадник в высь небес
И копье для боя
Взял наперевес.
Сомкнутые веки.
Bыси. Облака.
Воды. Броды. Реки.
Годы и века.

Конный в шлеме сбитом,
Сшибленный в бою.
Верный конь, копытом
Топчущий змею.

Конь и труп дракона
Рядом на песке.
В обмороке конный,
Дева в столбняке.

Светел свод полдневный,
Синева нежна.
Кто она? Царевна?
Дочь земли? Княжна?

То, в избытке счастья,
Слезы в три ручья.
То душа во власти
Сна и забытья.

То возврат здоровья,
То недвижность жил
От потери крови
И упадка сил.

Но сердца их бьются.
То она, то он
Силятся очнуться
И впадают в сон.

Сомкнутые веки.
Выси. Облака.
Воды. Броды. Реки.
Годы и века.

1927
_________________

Владимир Солоухин СКАЗКА

В храме — золоченые колонны,
Золоченая резьба сквозная,
От полу до сводов поднимались.
В золоченых ризах все иконы,
Тускло в темноте они мерцали.
Даже темнота казалась в храме
Будто бы немного золотая.
В золотистом сумраке горели
Огоньками чистого рубина
На цепочках золотых лампады.
Рано утром приходили люди.
Богомольцы шли и богомолки.
Возжигались трепетные свечи,
Разливался полусвет янтарный.
Фимиам под своды поднимался
Синими душистыми клубами.
Острый луч из верхнего окошка
Сквозь куренья дымно прорезался.
И неслось ликующее пенье
Выше голубого фимиама,
Выше золотистого тумана
И колонн резных и золоченых.
В храме том, за ризою тяжелой,
За рубиновым глазком лампады
Пятый век скорбела Божья Матерь,
С ликом, над младенцем наклоненным,
С длинными тенистыми глазами,
С горечью у рта в глубокой складке.
Кто, какой мужик нижегородский,
Живописец, инок ли смиренный
С ясно-синим взглядом голубиным,
Муж ли с ястребиными глазами
Вызвал к жизни тихий лик прекрасный,
Мы о том гадать теперь не будем.
Живописец был весьма талантлив.
Пятый век скорбела Божья Матерь
О распятом сыне Иисусе.
Но, возможно, оттого скорбела,
Что уж очень много слез и жалоб
Ей носили женщины-крестьянки,
Богомолки в черных полушалках
Из окрестных деревень ближайших.
Шепотом вверяли, с упованьем,
С робостью вверяли и смиреньем:
«Дескать, к самому-то уж боимся,
Тоже нагрешили ведь немало,
Как бы не разгневался, накажет,
Да и что по пустякам тревожить?
Ну а ты уж буде похлопочешь
Перед сыном с нашей просьбой глупой,
С нашею нуждою недостойной.
Сердце материнское смягчится
Там, где у судьи не дрогнет сердце.
Потому тебя и называем
Матушкой-заступницей. Помилуй!»
А потом прошла волна большая,
С легким хрустом рухнули колонны,
Цепи все по звенышку распались,
Кирпичи рассыпались на щебень,
По песчинке расточились камни,
Унесло дождями позолоту.
В школу на дрова свезли иконы.
Расплодилась жирная крапива,
Где высоко поднимались стены
Белого сверкающего храма.
Жаловаться ходят нынче люди
В областную, стало быть, газету.
Вот на председателя колхоза
Да еще на Петьку-бригадира.
Там ужо отыщется управа!
Раз я ехал, жажда одолела.
На краю села стоит избушка.
Постучался, встретила старушка,
Пропустила в горенку с порога.
Из ковша напился, губы вытер
И шагнул с ковшом к перегородке,
Чтоб в лоханку выплеснуть остатки
(Кухонька была за занавеской.
С чугунками, с ведрами, с горшками).
Я вошел туда и, вздрогнув, замер:
Средь кадушек, чугунков, ухватов,
Над щелястым полом, над лоханью,
Расцветая золотым и красным,
На скамье ютится Божья Матерь
В золотистых складчатых одеждах,
С ликом, над младенцем наклоненным,
С длинными тенистыми глазами,
С горечью у рта в глубокой складке.
— Бабушка, отдай ты мне икону,
Я ее — немедленно в столицу…
Разве место ей среди кадушек,
Средь горшков и мисок закоптелых!
— А зачем тебе? Чтоб надсмехаться,
Чтобы богохульничать над нею?
— Что ты, бабка, чтоб глядели люди!
Место ей не в кухне, а в музее.
В Третьяковке, в Лувре, в Эрмитаже.
— Из музею были не однажды.
Предлагали мне большие деньги.
Так просили, так ли уж просили,
Даже жалко сделалось, сердешных.
Но меня притворством не обманешь,
Я сказала: «На куски разрежьте,
Выжгите глаза мои железом,
Божью Матерь, Светлую Марию
Не отдам бесам на поруганье».
— Да какие бесы, что ты, бабка!
Это все — работники искусства.
Красоту они ценить умеют,
Красоту по капле собирают.
— То-то! Раскидавши ворохами,
Собирать надумали крохами.
— Да тебе зачем она? Молиться —
У тебя ведь есть еще иконы.
— Как зачем? Я утром рано встану,
Маслицем протру ее легонько,
Огонек затеплю перед ликом,
И она поговорит со мною.
Так-то ли уж ласково да складно
Говорить заступница умеет.
— Видно, ты совсем рехнулась, бабка!
Где же видно, чтоб доска из липы,
Даже пусть и в красках золотистых,
Говорить по-нашему умела!
— Ты зачем пришел? Воды напиться?
Ну так — с богом, дверь-то уж открыта!
Ехал я среди полей зеленых,
Ехал я средь городов бетонных,
Говорил с людьми, обедал в чайных,
Ночевал в гостиницах районных.
Постепенно стало мне казаться
Сказкой или странным сновиденьем,
Будто бы на кухне у старушки,
Где горшки, ухваты и кадушки,
На скамейке тесаной, дубовой
Прижилась, ютится Божья Матерь
В золотистых складчатых одеждах,
С ликом, над младенцем наклоненным,
С длинными тенистыми глазами,
С горечью у рта в глубокой складке.
Бабка встанет, маслицем помажет,
Огонек тихонечко засветит.
Разговор с заступницей заводит…

Понапрасну ходят из музея.
___________________________________

Николай Заболоцкий

Сказка о кривом человечке


На маленьком стуле сидит старичок,
На нем деревянный надет колпачок.
Сидит он, качаясь и ночью, и днем,
И туфли трясутся на нем.

Сидит он на стуле и машет рукой,
Бежит к старичку человечек кривой.
– Что с вами, мой милый?
Откройте ваш глаз!
Зачем он завязан у вас?

Кривой человечек в ответ старичку:
– Глазок мой закрылся, и больно зрачку.
Я с черной грачихой подрался сейчас,
Она меня клюнула в глаз.

Тогда старичок призывает жука.
– Слетай–ка, жучок, на большие луга.
Поймай мне грачиху в пятнадцать минут –
Над нею устроим мы суд.

Не ветер бушует, не буря гудит, –
Жучок над болотом к грачихе летит.
– Извольте, грачиха, явиться на суд –
Осталось двенадцать минут.

Двенадцать минут пролетают, спеша,
Влетает грачиха, крылами шурша,
Грачиху сажают за письменный стол,
И пишет жучок протокол.

– Скажите, грачиха, фамилью свою.
Давно ли живете вы в нашем краю?
Зачем человечка вы клюнули в глаз?
За это накажем мы вас.

Сказала грачиха:– Но я не виновна,
Сама я, грачиха, обижена кровно:
Кривой человечек меня погубил,
Гнездо он мое разорил.

– Ах, так!–
Рассердившись, вскричал старичок.
– Ах, так!–
Закачался на нем колпачок.
– Ах, так!–
Загремели железные туфли.
– Ах, так!–
Зашумели над туфлями букли.

И пал на колени лгунишка негодный,
И стукнулся лобиком об пол холодный,
И долго он плакал, и долго молил,
Пока его суд не простил.

И вот человечек к грачихе идет,
И жмет ее лапку, и слово дает,
Что он никогда, никогда, никогда
Не тронет чужого гнезда.

И вот начинается музыка тут,
Жуки в барабанчики палками бьют,
А наш человечек, как будто испанец,
Танцует с грачихою танец.

_____

И если случится, мой мальчик, тебе
Увидеть грачиху в высоком гнезде,
И если птенцы там сидят на краю, –
Припомни ты сказку мою.

Я сказочку эту не сам написал,
Ее мне вот тот старичок рассказал –
Вот тот старичок, что в часах под
стеклом
Качается ночью и днем.

– Тик–так!–
Говорит под стеклом старичок.
–Тик–так!–
Отвечает ему колпачок.
– Тик–так!–
Ударяют по камешку туфли.
–Тик–так!–
Повторяют за туфлями букли.

Пусть маятник ходит, пусть стрелка
кружит
Смешной старичок из часов не сбежит.
Но все же, мой мальчик, кто птицу
обидит,
Тот много несчастий увидит.

Замрет наше поле, и сад обнажится,
И тысяча гусениц там расплодится,
И некому будет их бить и клевать
И птенчикам в гнезда таскать.

И если бы сказка вдруг стала не
сказкой,
Пришел бы к тебе человечек с повязкой,
Взглянул бы на сад, покачал головой
И заплакал бы вместе с тобой.

1933
_________________

Елена Ёлохова

Бабушка Яга


К сказочнику в гости, знать издалека,
прилетела в ступе бабушка Яга.
Скрипнула зубами, отряхнула снег,
- Эх, кабы не годы, не пришла б вовек…

Слышь, милок, доколи, нам страшить людей?
Ты ведь добрый малый, вроде не злодей.
Сколько можно нами малышей пугать?
Не пора ль, за вредность заслужённых дать?...

Сам, поди, ты знаешь, нынче мир не тот,
и детей пугает злой Волан-де-Морт.
Правда он не русский, ну и леший с ним,
пусть с моё послужит столько лет и зим….

Эх, кабы, не старость и не тяжесть лет,
я могла б с Кощеем появляться в свет…
Только кости ломит, да спина болит…,
нечисть ведь не любит, даже Айболит.

…Ступа развалилась, да изба гниёт.
Вот бы вертолётик, да евроремонт,
пенсию поболе…, можно и в еврО
Баюну - котяре Kitekat ведро…

Что там нынче в моде? Греция, Тайланд?...
Мне б потепле море, да уют веранд…
Ты никак, не слышишь? А ли задремал?...
Сказочнииииик?... Волшебниииииик?...
Вот, шельмец, удрал…

P.S. Пунктуация авторская
_________________