После огня (ИЛР)

 » ***

Весна 1946 года, Констанц

У Риво в кои-то веки было немноголюдно. Кажется, в этот раз он собрал у себя только тех, кого считал самыми близкими. Либо это его жена собрала тех, кого считала самыми близкими. Определенно, раз в год она имела на это право. Что примечательно, так это то, что почти все офицеры, оказавшиеся на пасхальном обеде, были людьми семейными. За редким исключением. Ноэль в эти исключения попал. Мадам Риво всегда была к нему неравнодушна. Но мучило гадкое чувство – никто из них не сел бы за один стол с Гретой, приведи он ее на обед. Одновременно с этим больше всего на свете он хотел бы обедать теперь не с ними, а с Леманнами. Интересную штуку сыграла с ним жизнь. Он столько лет воевал против немцев, чтобы теперь мечтать провести остаток жизни с немкой.
Едва подали чай, он откланялся. Наплел что-то генералу про дела, каких у него не было. Звучало убедительно. И только Юбер, оказавшийся в немилости мадам Риво, но в числе любимцев месье Риво, ухмылялся со своего самого дальнего стула за праздничным столом, отвоеванного для него генералом у жены.
Какое счастье – жить на соседней улице! Всего несколько минут пути по дороге, усыпанной гравием, весело шуршавшим при каждом его шаге. Подходя к крыльцу, он достал из кармана ключ, подбросил его, поймал и зажал в кулак. Поднявшись на две ступеньки, вставил ключ в замок и отворил дверь.
Однако привычной тишины в доме не было. И шума не было тоже. Только вот что-то неуловимо изменилось в сравнении с этим утром. Ноэль прислушался. В гостиной тихий разговор. О чем – слышно не было. И вдруг понял – на полу, у порога, пара сапог, не принадлежавших Рихарду. Лишняя пара. Неужели гости? Это было так некстати. Ноэль решительно двинулся к гостиной и остановился, не дойдя, очень четко различив мужской голос, произносивший:
- От Мюнстергассе мало, что осталось. Когда был там, ей-богу, слез сдержать не мог. Хорошо, что вы всего не видели.
- Мы видели достаточно, Фриц, - раздался в ответ мрачный голос Рихарда.
Ноэль судорожно глотнул. И, еще не веря своей догадке, и понимая, что она верна, стремительно вошел в гостиную.
За скудно обставленным большим обеденным столом сидели трое. Леманны. Все трое – Леманны. И все трое теперь молчали.
Мужчины глядели на него.
Грета смотрела прямо перед собой.
И в глазах ее была совершенная пустота. Такая же, как и в ее голове. Единственное, о чем она могла думать, пока здоровалась с Фрицем, грела воду, чтобы он мог умыться с дороги, накрывала на стол, - как часто в ее жизни все было не ко времени. Фриц вернулся тогда, когда она перестала его ждать. Но от этого он не перестал быть ее мужем.
- Господин лейтенант! – проговорил Рихард, вдруг разорвав тишину, повисшую в комнате. Его голос звучал очень спокойно, не выражая ни особенной радости, ни счастья, ни веселости. Совсем ничего. – Проходите, господин лейтенант. Мой сын, Фридрих, вернулся.
Фридрих торопливо, но запоздало вскочил со стула и одернул полы пиджака. Выправка у него была военная. Он был худ, но, вероятно, исключительно оттого, что питался нерегулярно. Вместе с тем вид его не был ни болезненным, ни даже уставшим. Это был все тот же Леманн. Только выживший. Ноэль шагнул к столу. Коротко кивнул и представился:
- Лейтенант Уилсон.
- Фридрих Леманн, - отозвался молодой мужчина. А Ноэль мысленно усмехнулся – его не узнали. Какая глупость!
- Очень приятно.
Он перевел взгляд на Грету.
- Рад за вас, фрау Леманн, поздравляю, - еле-еле выдавил Ноэль из себя, надеясь только, что его голос звучит достаточно спокойно. Хоть вполовину так, как голос Рихарда.
- Благодарю вас, - пробормотала Грета, уставившись в чашку, которую крепко держала обеими руками, в то время, как единственное, чего Ноэль сейчас хотел – это поймать ее взгляд. Чтобы понять, черт подери, что воскрешение ее мужа ничего не меняет между ними. Потому что… потому что… Потому что он любит ее, а она любит его. Остальное в прошлом.
Он рассеянно посмотрел на Фридриха и выдохнул:
- Но… как?
- Господину лейтенанту это интересно? – приподнял бровь немец.
- После ранения во Франции Фриц попал в госпиталь, выздоровел и был переведен в Египет, - вдруг затараторил Рихард, словно боялся хоть минутного замешательства. – Письма не доходили. Ни наши до него. Ни его – до нас. Потом он попал в плен. Мы переехали сюда, а от нашего дома в Гамбурге ничего не осталось. Пока мы искали его, он искал нас. До этого времени бесплодно.
- Денацификацию я прошел перед возвращением в Гамбург, - перебил его Фриц, и говорил он спокойно, бесстрастно, будто рапортовал старшему по званию. – В партии не состоял. Выгод не извлекал. Воевал. Свидетельство при мне. Разрешение на перемещение в Констанц мною получено. Это все, господин лейтенант.
- Меня это не касается, - вяло произнес Ноэль. – Я всего лишь хотел знать… как…
- В рамках закона, установленного Контрольным советом, господин лейтенант.
- В этом я совершенно не сомневаюсь.
Ноэль снова бросил взгляд на единственную в комнате женщину. Странное отупение навалилось на него. Он понимал, что головы она не поднимет. Как понимал и то, что будет ждать ее взгляда.
А она не могла видеть мужчин вокруг себя. И слышать их спокойный разговор было невыносимо. Знать, что Фриц их искал, ее искал – и понимать, что больше никогда и ничего не будет, как прежде. Что теперь есть лишь обещание, данное ею мужу. И ей придется сдержать его.
Все эти мысли наслаивались панцирем на ее глупое сердце, которое пыталось напомнить ей о сегодняшнем утре, о Ноэле, который стоял так близко от нее, и на которого она не смела поднять глаза. Потому что ему теперь она обещать ничего не могла.
- Будете ужинать с нами? – осведомился Рихард.
- Я только что от генерала, благодарю вас. Я… к себе.
Ноэль, не помня себя, пошел прочь. Ступеньки лестницы заскрипели, и на втором этаже хлопнула дверь.
Фриц перевел дыхание.
- Не выношу их. Почти как британцев. Плен, скажу я вам, прегадкая штука.
- Привыкнешь, - отозвалась Грета.
Поднялась из-за стола, собрала грязную посуду и вышла в кухню, бросив беспомощный взгляд на Рихарда. Тот, проводив ее глазами, быстро перегнулся через стол и сказал:
- А теперь слушай внимательно. Она с сорокового не имеет о тебе никаких вестей. Совсем никаких, это понятно? Не было ничего.
- Я должен сказать за это спасибо? – отозвался Фриц.
- Нет. Потому что жизнь сама все расставляет по местам.
- Ты прав. Я рад, что нашел вас. Я бы не дошел, если бы вы не ждали.
Рихард горько усмехнулся и внимательно посмотрел на сына. Единственный его ребенок, которого он не видел так много лет. Он теперь представлял, как рыдала бы на его груди Хильда, если бы встретила здесь. Представлял, как Гербер, которому теперь было бы целых семь лет, оказывается на шее отца и треплет его шевелюру. Они были так похожи. Он сам чувствовал, как к глазам подступают слезы, и все-таки выдохнул:
- Я не ждал, Фридрих.
Фриц горько усмехнулся, но взгляда не отвел.
- Меня каждую минуту могло не быть. Я не буду за это оправдываться. Но вы нужны мне.
- А та твоя?
- Ей не так повезло, как мне. И я не хочу говорить об этом. Было и нет. Вы остались. А больше ничего не осталось.
Рихард побледнел и встал со стула.
- Если так, то иди к жене. Потому что только от нее все зависит, и ты это знаешь.
С этими словами он вышел прочь, сил продолжать разговор у него не было. Сын был жив, вернулся домой. Но радость, которую он должен был бы испытывать, которую он испытывал бы при любых других обстоятельствах, была будто отравлена. Уже когда он заходил в свою комнату, услышал голос Фрица на кухне.
- Ты изменилась, Грета…
Рихард хмыкнул и закрыл дверь.
- Ты стала совсем другая…
- Ты тоже, - тихо ответила Грета. – Так давно от тебя ничего не было. Я так долго не знала, что с тобой.
- Но я вернулся. Я живой. И ты живая. Мы ведь нужны друг другу, да?
- Ты живой, это главное, - она посмотрела на мужа. – Идем отдыхать, слишком много впечатлений для одного дня.
Грета медленно поднялась по лестнице, слыша, как Фриц поднимается следом за ней. Вошла в комнату, включила свет. Достала из шкафа подушку, одеяло. Медленно разделась и, оставшись в одной сорочке, устроилась на краю кровати. Фриц чуть придвинулся к ней и перекинул руку через нее, обхватывая талию, словно бы хотел прижать к себе. Но так и не сделал этого. Он заснул уже через несколько минут, тихо посапывая. Остановившимся взглядом Грета смотрела на стену, за которой была комната Ноэля. За которой был Ноэль. Стена всегда теперь будет их разделять. Она нужна Фрицу. Он вернулся живым. И все, чего ей остается желать, - чтобы Ноэль поскорее уехал. Ради нее и ради себя.
И только тревожило душу осознание того, что там, в своей комнате, на своей постели, которую они могли разделить в эту ночь, Ноэль не спит тоже. И точно так же смотрит на стену остановившимся взглядом.

***

Утром понедельника Леманны, сын и отец, отправились в ратушу, чтобы зарегистрировать новое место проживания Фридриха.
- Это ненадолго! – объявил он за завтраком. – Я в этом тихом городке не выдержу и месяца. Да и работы здесь нет. А Гамбург будут отстраивать. Руки нужны.
- Руки-то руки, - возразил Рихард. - Но это на другом конце страны, там британцы…
- Ну я же до вас добрался. Ничего, осмотримся, разберемся, верно я говорю, Грета?
- Я не смогу уехать из Констанца в ближайшее время, - ответила она спокойно, наливая Рихарду кофе. Себе и Фрицу поставила травяной чай.
- Ну вот с этим и разберемся! – упрямо мотнул головой Фриц. – Придумаем что-нибудь – мы теперь вместе. А там все равно дом. И мама там…
О Гербере он ничего не сказал. Он вообще никогда не думал о сыне, потому что почти не знал его. Тот был совсем крохой, когда Фриц ушел воевать. Один раз, еще до ранения, приезжал в отпуск и привез ему красивую погремушку из Франции. Мальчишка забросил ее в дальний угол и пожелал открутить пуговицу с его формы. Пожалуй, это было единственное и самое яркое воспоминание, что у него осталось.
За завтраком Фриц много рассказывал о том, как добирался до Констанца, о том, как его досматривали едва ли не в каждом городе. О том, как подрабатывал дорогой, чтобы достать еды. Рихард мрачно пил свой кофе и следил за Гретой. Странно, должен был бы радоваться за сына… А вместо этого испытывал чувство вины перед невесткой. Лейтенант на службу все еще не ушел, но и из комнаты пока так и не вышел. Это тоже тревожило. И ему хотелось как можно скорее увести сына из дому.
- Мы еще пройдемся по городу, - сказал ей на пороге Фриц. – Вдруг где работенку найду. Весна все-таки.
Особенной чертой его характера было то, что он никогда не унывал. И барахтался в меру своих сил.
Грета проводила их взглядом.
Фриц прав, надо разобраться. Если бы она смогла уехать с ним в Гамбург – все могло бы стать проще. В Гамбурге они были счастливы вместе. Может быть, что-то еще можно вернуть. Ее долг попробовать. А значит, надо придумать, как выбраться из Констанца.
Она мыла посуду, стирала, подолгу смотрела в окно. Что она может придумать? Денацификацию она не прошла, денег у нее нет. Завтра ей уезжать на перезахоронения. И это хорошо, что вернулся Фриц, Рихард останется не один.
Подхватив миску, вышла во двор. Развесила белье и посмотрела на окно Ноэля. В его комнате было тихо, но она точно знала, что он дома. Грета сглотнула. Надо уйти. На рынок, к Бауэрам, куда угодно. Уйти от него.
Уйти не получилось. Стоило ей вернуться в дом, как взгляд ее уперся в его лейтенантскую форму. Глаза подняла – и пропала. Он стоял на нижней ступеньке лестницы и смотрел прямо на нее, поймав взгляд, который она прятала накануне. Несколько тяжелых мгновений, которые в этот момент соединили их крепче, чем любые слова.
Уилсон сошел с лестницы. Половицы под его ногами заскрипели.
Через минуту миска летела на пол, а он сжимал ее в объятиях, и с губ его стоном сорвалось:
- Господи… Грета…
- Отпусти меня, пожалуйста, - жалобно проговорила она, поведя плечом.
Он зарылся носом в ее волосы, закрыл глаза и тихо сказал:
- Я не могу… Я люблю тебя.
Она больше не двигалась. Застыла, пытаясь продлить их нежность еще на несколько минут. Смотрела прямо перед собой, чувствовала запах табака от рубашки. А после, очнувшись, провела ладонью по его груди и попыталась оттолкнуться.
- Фриц вернулся, - сказала негромко.
- И что это меняет для меня и для тебя?
- Он мой муж.
В сердце его похолодело. Он прикоснулся пальцами к ее лицу и заставил ее посмотреть на себя. А потом сказал голосом, в котором не было ни сомнения, ни разочарования – только отчаянное упрямство:
- Мы оба знаем, что единственный муж, какой у тебя может быть – это я.
- Нет, Ноэль, - не отводя взгляда, ответила Грета, - он мой муж. Его я ждала много лет. И он вернулся. Вернулся оттуда, откуда многие не возвращаются. Он вернулся ко мне.
- Ты слышишь, что ты говоришь? Да, ты ждала его, я понимаю, но… что тогда было между нами, черт подери?
- Я забылась… - она снова попыталась разорвать его объятия и тяжело задышала. – Мне больно.
Он побледнел. Почти не понимал, что она говорит. В голове зашумело – она забылась. Ноэль теперь слышал одно только это слово, превратившееся в нем самом в пульсирующую боль, и оттого еще сильнее сжимал пальцы. Разве могло это помочь? Что вообще могло ему помочь, если она просто забылась? И между тем, здесь, сейчас по ее теплой коже, пахнувшей чем-то до невозможности родным, спрятанной под тканью одежды, скользят его руки. Он чувствовал ее тело, которого жаждал столько долгих недель. Чувствовал, как она дышит – медленно, протяжно. Чувствовал, как вздымается ее полная грудь – теперь мешковатой одеждой его уже не обманешь. Этой грудью он восхищался в минуты, когда они оставались одни. Даже когда просто лежали, обнявшись, он любил водить по ней кончиками пальцев – по кругу, от сосков и все выше, выше. А потом покрывал ее поцелуями, превращая простое объятие в неминуемый шквал, накрывавший обоих.
Будто пьяный, он резко оторвал ее от пола и прижал к стене, теперь уже вжимаясь в нее всем телом. Все, что было важно теперь – расстегнуть мелкие пуговки на невзрачной блузке, целуя тонкую шею и все так же не думая, что ей может быть больно. Потому что больно было ему.
Судорожно впустив воздух в легкие, Грета вскинула руки, оплела его шею, запустила пальцы в густые волосы солнечного цвета, которые помнила с самого первого дня, когда он появился в их доме. Потом, словно опомнившись, стала спешно расстегивать пуговицы, одна не поддавалась, путалась в петле, пальцы дрожали, и Грета рванула ее. Тонкая, старая, много раз стираная ткань громко треснула. Она прижалась к Ноэлю и быстро зашептала:
- Ты все равно уедешь. Ты же уедешь? Ты уедешь. Обещай, что ты уедешь.
Он вздрогнул всем телом. Но вместо того, чтобы отстраниться, прижался лицом к ее обнаженному плечу. Почувствовал, что в глазах щиплет, и с удивлением понял: это слезы. Не плакал с восьмилетнего возраста, когда Генри пристрелил собаку, жившую в их доме – та взбесилась и чуть не покусала ребенка. А теперь в глазах слезы, которых не спрятать. Которых не стыдиться.
Он снова целовал ее, искал ее губы на холодном лице, прокладывал языком влажные дорожки по коже, спускаясь к ключицам, к груди. Сел на колени, целуя ее мягкий чуть выпуклый живот. А потом уткнулся лбом ей в ноги и услышал свой голос, произносивший:
- Пожалуйста, уедем вместе. Я найду способ увезти тебя. Пожалуйста, Грета. Мы не сможем так жить.
Откинув голову назад, она смотрела куда-то в потолок.
- Нет. Я замужем. Мой муж хочет увезти меня домой, в Гамбург. Там наш Гербер. И только так правильно.
- Гербер умер! А мы живы! Ты столько лет жила одна. Что же плохого в том, что ты полюбила меня? Что неправильного?
Она вдруг резко опустилась к нему и, глядя прямо в глаза, зло выдохнула:
- Ты бы хотел, чтобы тебя не дождались, забыли, вычеркнули?
Он молчал долго-долго. Часы в гостиной отсчитали всего несколько секунд. Но это все равно была бесконечность. Он рассматривал ее ресницы – золотистые, но темнее волос на голове. Они казались влажными. Наверное, потому и темнее. Вокруг глаз морщинки – сейчас они были глубже, чем всегда. Меж бровей наметилась складка. Раньше не было. Наверное, потому, что хмурилась. Вот только что. Не успела разгладиться. Нос – тонкий, правильной формы, мечта скульптора. Ноздри чуть расширились – конечно, злится. Губы приоткрыты. Но совсем не угрюмые, как ему раньше казалось. Просто почти разучившиеся улыбаться.
Господи, что он делает? Неужели пытается запомнить ее лицо на долгие годы вперед? Неужели это уже конец?
- Мы никогда не будем счастливы, понимаешь ты это? – спросил он.
- Я буду помнить. Большего обещать я не могу.
- Мне лучше уйти?
Грета закрыла глаза и кивнула. Произнести вслух не смогла. Но и удерживать его не смела. Однажды он вернется домой, в прежнюю жизнь. Чужая страна, чужая женщина навсегда останутся в прошлом. И все обязательно наладится. Он сильный. Он сможет один. А Фриц пришел к ней. Может быть, не пришел бы, если бы не знал, что она ждет.
Ноэль медленно отстранился. Встал, одергивая форму. Потом бросил взгляд на Грету, оставшуюся на полу.
- Я побуду пока у Юбера, - сказал он бесцветно. – Еще четыре дня. Потом уеду в Париж. Если когда-нибудь тебе что-нибудь будет нужно, обратись к нему.
- Надеюсь, мне никогда не придется о чем-либо просить капитана Юбера, - усмехнулась Грета.
- Твое право, - сухо ответил он, сдерживаясь – потому что иначе снова оказался бы рядом, терзая и ее, и себя. – Пойду собирать чемодан. Ключи оставлю в комнате. Дверь потом закроешь. Если я чем-то обидел тебя, прости. Этого я хотел меньше всего на свете.
- Я знаю, - негромко ответила она.
Попыталась запахнуть блузку. Получалось плохо. Удерживая ее одной рукой, второй заскользила по стене, медленно поднимаясь. И думала о том, что через четыре дня ее здесь не будет. И это тоже к лучшему. Может быть, это и есть везение?
_________________

В том письме отцу, в 1941, Фриц писал о любви к другой женщине? И она умерла, а Фриц выжил и нашёл семью.
Не знаю, получится ли что-то склеить, за столько лет Грета и Фриц стали чужими, да и оба встретили тех, кого полюбили.

Какой сильный и тяжёлый роман. Тему вы, девочки, подняли неоднозначную. О ней стыдятся говорить, её замалчивают. Победители всегда должны быть героями. А так ли было всегда? Читаю и каждый раз уговариваю себя, что все сложится у Гретты и Ноэля, ну не может не сложится. А что вы приготовили читателям ? Что готовить - коньяк или валерианку?

Привет!
И все же, как-то неправильно -. Воевавших Фриц мог пройти денацификацию, а простая учительница не может.
Да, у Фрица за это время была женщина, и Рихард знал об этом. Молодец он сильный дядька, и хотел счастья своей невестке. А за это время Грета с Фрицем стали совсем чужими. Что там будет за семья?
И мне очень жаль Ноэля.
Девочки, спасибо за продолжение!
___________________________________

Спасибо!
Капец как справедливо воевавший прошел денацификацию, а женщина, жившая в тылу-нет. Где справедливость?))))). Папаша значит умолчал, что сынок встретил другую? А теперь ее нет, так можно и к жене вернутся. Удобно устроился....

Где гарантия , что Фрид и Грета после всего пережитого будут счастливы . Она поступает по совести , а он оказался приспособленцем .
Думаю Рихтер захочет счастья для Греты .
Спасибо за продолжение, девочки .

Оба настроены пытаться. По-разному ведь бывает...


Спасибо!


Готовьте и то, и другое. =) Сегодня все будет расставлено по своим местам.


Рихард умеет видеть и понимать. В то время, как Грета помнит о долге.


Ноэль справится. Он тоже далеко не слабак.


Смеем предположить, что справедливость в космическом масштабе - понятие весьма размытое =)


Не он первый, не он, как говорится, последний...


Сейчас и узнаем. =)

Дамы, спасибо!
_________________

 » ***

Несколько недель спустя, Констанц

Генриетта налила в чашку теплого молока и поставила на стол. Отто третий день лежал с высокой температурой и почти не мог жевать – воспалились десны. Она взяла кусочек хлеба и опустила его в чашку. А потом сказала, посмотрев на фрау Леманн, сидевшую на стуле в углу:
- Когда он был еще малышом, а я не могла кормить грудью, приходилось точно так же пропитывать хлеб молоком, потом заворачивать в тряпицу и давать ему сосать… Только хлеб тогда был белый, и этот хитрюга куда больше любил пропитанную булку. Ничего, теперь пожует. Вы-то как себя чувствуете? Я так рада, что вы зашли.
- Мне захотелось увидеть вас и Отто, - глухо проговорила Грета и отвела глаза от мальчика.
Гербер мог быть почти как Отто. Если бы не остался навсегда там… И когда его однажды нашли, наверное, он был похож на детей, что ей пришлось переносить из общей могилы в окрестностях Лёрраха. А она даже не знает, успела ли Хильда его одеть. Когда уходила на рынок – он спал. В одной рубашке ему было холодно среди камней так же, как и этим детям было холодно в земле.
Она прикрыла глаза и потерла лоб.
- Фрау Бауэр, я пока не смогу приходить к вам. Сейчас Отто болеет, а потом… потом пусть будут каникулы. Скоро лето.
- Значит, это правда? То, что болтают? Что вы уезжаете?
- Муж говорит, мы должны вернуться в Гамбург.
Генриетта кивнула и придвинула чашку к Отто. Тот слабо улыбнулся и спросил:
- Гамбург – это далеко?
- Далеко, - кивнула Грета, - на севере.
- Жаль, - расстроился мальчик. – Я не смогу навестить вас там.
- Зато ты сможешь писать фрау Леманн, верно? – подмигнула ему мать. – Забирай свою чашку и пойдем в постель.
С этими словами фрау Бауэр взяла сына на руки и, улыбнувшись Грете, понесла его в комнату. Улыбка у нее тоже странным образом выходила суровой, как и все, что она делала. Ждать ее возвращения долго не пришлось. Она вернулась почти сразу и тут же, с порога, спросила:
- А вы-то сами хотите в свой Гамбург?
Грета задумалась. Сама она ни разу не задала себе этот вопрос.
Две недели назад она этого не хотела. Она знала, что должна, что поедет, что им с Фрицем надо искать возможности, чтобы она смогла выехать из Констанца. Но она этого не хотела.
Повернула руки ладонями вверх, долго смотрела на свои мозоли. С кровоподтеками, сорванные. Она совсем не чувствовала боли. Руки не болели, стучало в висках. Грета снова видела траншеи с телами. Мужчины, женщины, дети, одетые, раздетые, бесформенными кучами, словно и не были никогда людьми. Траншеи, бесконечные траншеи. До самого горизонта. До конца ее жизни.
- Хочу! – она сжала руки в кулаки.
- Я буду молиться, чтобы у вас сложилось, - сказала Генриетта. – Вы знаете, если на будущий год все-таки откроют школы, я решила… я буду его носить хоть на своем горбу. На зиму санки есть. Если бы не вы, не решились бы.
- Должны открыть. И это хорошо, что вы так решили. Отто должен учиться. Он очень способный мальчик. Я лишь немного ему помогла.
Генриетта хохотнула – это было непривычно слышать. Звук получился гортанный и чуть скрипящий.
- Слушайте, та, что лишь немного помогла, у меня есть для вас подарок. Идемте-ка ко мне в комнату.
Она кивнула головой в сторону коридорчика, соединявшего кухню с другими комнатками, и снова вышла, не дожидаясь. Грете не хотелось вставать, куда-то идти. Фрау Бауэр постоянно что-то выдумывала. Она вздохнула, тяжело поднялась и поплелась за хозяйкой.
- Вот, глядите! – оживленно заговорила Генриетта, доставая из большого ящика в углу скудно обставленной комнаты небольшой пакет. Из пакета было вынуто кружево цвета слоновой кости и очень тонкой работы. – Кусок небольшой совсем, мне некуда его приспособить, но я решила, что на воротник к вашему платью хватит… К тому, что вы в феврале еще начинали.
Некоторое время Грета смотрела на кружево, будто на ядовитую змею, которую никак нельзя было брать в руки. А потом шипящим неприятным голосом заговорила:
- Никогда не вспоминайте на людях, кто научил Отто читать и писать. Ему не пойдет на пользу, что у него была учительница-нацистка, дававшая ему частные уроки. Тем более не позволяйте ему ей писать. И никогда не вспоминайте, что вы ее кормили, чтобы вас не обвинили в сочувствии этой учительнице. И уж тем более эта учительница не нуждается ни в каких платьях с кружевами. Прощайте, фрау Бауэр.
Она развернулась и ринулась вдоль узкого коридора к двери.
- Грета, погоди! – Генриетта бросилась за ней и догнала в несколько шагов, схватила за руку и развернула к себе лицом. – Что? Совсем невмоготу, да?
Грета пожала плечами.
- Мне страшно. Все остальное не имеет значения.
- Всем страшно, милая. Всем очень-очень страшно. Когда мой Бруно сгорел в танке, а я осталась с Отто на руках… мне тоже было страшно. И до сих пор… будто бы горячо… Я так часто думаю о том, как он горел, что мне кажется, сама горела десятки раз. Я спать не могу, ночами вою.
В бараках под Лёррахом тоже одни выли по ночам. Другие не выходили из уборной. А Грета сидела до рассвета, глядя в одну точку. Без слез, без приступов тошноты. Словно все внутри нее залили цементом. В первый вечер по возвращении она, сказавшись уставшей, ушла ночевать в комнату, в которой жил Ноэль. В ней было пусто, хорошо проветрено, и ничто не напоминало о французском лейтенанте с английской фамилией и русским отцом. Впервые за прошедшие десять дней она ненадолго забылась, чтобы уже через несколько часов проснуться от липкого мерзкого ужаса, который прорывался в нее кромешной темнотой сквозь бетон. Она вскочила и перебралась к Фрицу. Муж не проснулся, пока она забиралась в кровать. Но прислушиваясь к его тихому дыханию, Грета ясно поняла – она поедет куда угодно и сделает все что угодно, только чтобы не оставаться по ночам один на один со своим ужасом.
- Прощайте, фрау Бауэр, - упрямо повторила Грета.
- Прощайте, - пожала плечами Генриетта, а когда Грета исчезла за поворотом, пробормотала: - А кружево-то к платью здесь при чем?
А потом ушла в дом, думая о том, что подарок все равно занесет. Попозже.
Возле дома, сидя на крыльце, что-то мастерил Фриц. Увидав Грету, помахал ей рукой издалека и широко улыбнулся. Удивительно еще было видеть людей, которые улыбаться не перестали, но улыбались, будто назло всему, что происходило вокруг, много, часто… и что самое удивительное – искренне. Фриц был таким. Он умел посмеяться, умел заставить себя забыть, умел жить так, будто ничего не случилось и, вместе с тем, принимать случившееся, расхлебывая последствия наравне со всеми.
- Отец сказал, что старый Тальбах не против, чтобы ты снова вернулась на работу, - сходу сказал он Грете. – Правда, против буду я. Вообрази, этот скряга говорит, что сможет расплачиваться только едой. Так что я решил послать Тальбахов к черту.
- Зря! – Грета остановилась в нескольких шагах от мужа и прислонилась к дереву. – Кроме Тальбаха меня может больше никто не взять на работу. Ты перебиваешься временными заработками. У меня ни денег, ни карточек. У Рихарда скоро начнется аллергия на капустную похлебку. А так хотя бы будет еда.
Фриц мотнул головой – этим он так напоминал себя прежнего, что только и оставалось вспоминать девятнадцатилетнего юношу, за которого она вышла когда-то замуж.
- Проживем! – сказал он. – В Гамбурге нам бы полегче было. Но проживем. Тут дельце одно назревает. Французы вздумали госпиталь отстроить. Может быть, выйдет подзаработать. А будут деньги, попробуем все-таки уговорить их назначить тебе хотя бы штраф. Верно я говорю?
- Да, - согласилась Грета, - попробуем их уговорить.
Фриц кивнул и стал перебирать гвозди в коробке под ногами. Гвозди были разной длины. Он будто никак не мог подобрать то ли нужный гвоздь, то ли нужное слово. А потом поднял к ней свои глаза, казавшиеся сейчас не серыми и не голубыми, а какого-то странного светлого цвета, будто вылиняли на солнце. И тихо сказал:
- Я вот думаю, что дома будет нам лучше, да? Уж сколько дней прошло, а я и тронуть тебя боюсь – ты чужая какая-то.
Самой Грете было совершенно безразлично, как будет. Она привыкнет. Фриц никогда не умел особенно нежничать, это было вроде проявления слабости. Но он всегда был добр к ней. Никогда не обижал, по-своему заботился. И только бы не оставил, только бы не остаться одной.
Грета вздрогнула. Резко, всем телом. И значит, с ним.
- Прости, я… я не чужая… я не думала, что тебе так кажется…
- Я понимаю, столько лет прошло… А ты бродишь тенью, бесконечно что-то чистишь, стираешь, гладишь, готовишь, не остановишься возле меня ни на минуту, спишь на другом конце кровати… И я боюсь показаться тебе насильником, если придвинусь ближе и хоть поцелую тебя.
- Глупости какие, - она пожала плечами. – Я хозяйством занята, пока ты работаешь. Еще не хватало, чтобы тебе сказали, что я за тобой не смотрю. Ты же знаешь, люди скоры на язык, - она помолчала, подошла ближе, долго смотрела на Фрица. Наконец, сказала больше для себя, чем для него: - Ты – мой муж, я – твоя жена. Ничего не изменилось…
Он улыбнулся ей в ответ, встал с крыльца и, взяв за руку, притянул к себе.
- Правда, по-прежнему? – спросил Фриц.
- Правда, - она подалась к нему. – Есть хочешь? Обедать пора.
- Можно и пообедать, - рассмеялся он и, наклонившись к ней, крепко поцеловал в губы.
Его губы были давно забытыми, чужими. Ни радости, ни отвращения. Не испытывая никаких чувств, Грета подождала, когда он отстранится от нее, и слабо улыбнулась.
- Пойду разогрею, потом тебя позову, - с этими словами она скрылась в доме.
Потом неторопливо двигалась по кухне, накрывая на стол, и поглядывала в окно. Фриц снова что-то сколачивал, когда к нему подошел Рихард. В последнее время он часто ходил, словно чем-то озабоченный. Даже Грета порой замечала его хмурый вид. Пожалуй, никогда раньше она не видела его таким. Отстраненно подумала, что надо бы с ним поговорить. И снова вернулась к столу.
Когда все было готово, вышла в прихожую, чтобы позвать Рихарда и Фрица к обеду. И там же и замерла, расслышав через приоткрытую дверь голос мужа.
- Не знаю, отец… Я видел слишком много женщин… Которых… Над которыми поиздевались солдаты. И подумал, что сталось… Когда ехал сюда, больших надежд вас найти не питал, мне Берта сказала, что вы хотели перебраться в Констанц. И мало ли, что в дороге. Кругом военные. А теперь думаю, как понять ее. И других объяснений не нахожу.
- Нет, - раздался в ответ угрюмый голос Рихарда. – От этого я ее уберег.
- А этот ваш француз? Который жил у вас?
- Нет.
- Нет?
- Он бы не стал.
- Все солдаты одинаковые, тебе ли не знать?
- И ты?
- И я.
- А как же эта… твоя?
- Она не всегда была. Нет, нам точно надо поскорее выбираться. Домой вернемся, жизнь пойдет по-прежнему! Если бы ей дали разрешение на выезд! Нас только Грета и держит в этом окаянном городишке!
- Но ты ведь без нее не уедешь?
- Я столько к ней шел, что никуда без нее теперь не уеду.
Дальше слушать Грета не стала. Вернулась в кухню и позвала мужа в открытое окно. Страх, закравшийся в душу, мешал ей спокойно думать. Страх, что однажды Фрицу надоест ждать. Да и одиноких женщин нынче много. И чтобы он не оставил ее, она должна найти выход. И как можно скорее.
Остаток дня прошел спокойно и ничем не отличался от других дней. Был так же наполнен делами и вместе с тем оставался пустым. Будто не было. И не вспомнишь. Вечером Фриц задержался во дворе – он окончательно решил избавиться от каштана под окнами. Рихард только пожимал плечами и не спорил. Грета была уже в постели, когда муж, наконец, поднялся в комнату.
Он не обошел кровать с другой стороны и не лег, как делал это обычно. А сел с краю, возле жены. Протянул руку и провел ею по ее лицу. Глаза его будто светились изнутри – но это от света ночника. Кожа на пальцах шероховатая от застаревших мозолей. Но руки совсем прежние – большие, красивые мужские руки. Когда-то в этих самых руках она чувствовала счастье быть женщиной. Но как же давно это было!
- Я скучал по тебе, - тихо сказал Фриц.
- Я тоже, - так же тихо отозвалась Грета.
От его руки она не отстранилась и вяло думала о том, что надо лишь потерпеть. Они муж и жена, по-другому не будет. И ей не так страшно, когда он спит рядом. Только дождаться, что Фриц заснет. Просто дождаться. Она посмотрела ему в лицо. Пусть так, пусть и он думает, что она ждет. Ждет его.
Он тихо выдохнул и наклонился к ней, крепко прижавшись губами к ее шее. Потом откинул одеяло, стащил с себя белье, бросив его к изножью, чуть подвинул ее к середине кровати и лег рядом. Через ночную рубашку торопливыми, рваными движениями стал гладить ее грудь, живот, бедра, пока не нашел самый край, и, приподняв ткань, скользнул своими шероховатыми пальцами по голой коже, а потом сам перекатился на нее. Нашел ее рот. И снова стал целовать – уже по-настоящему, раздвигая языком ее губы, скользя им по зубам, по ее языку, все глубже. А потом коленом заставил ее развести ноги в стороны.
- Обними меня, - выдохнул Фриц.
Грета послушно закинула руку на его шею, другой дернула повыше рубашку. Двинула бедрами, подстраиваясь под него. Муж в ответ приподнялся, и она заметила шрам. Небольшой рубец почти идеальной круглой формы, испортивший гладкую кожу под ключицей. Она не могла оторвать глаз от давно зажившей раны, которая могла оборвать его жизнь. Раны от пули снайпера. Снайпера, о котором знал Ноэль. Ноэль… Она стиснула зубы, чтобы не выкрикнуть его имя вслух, когда остро почувствовала нетерпение, исходившее от Фрица. Грета слабо вздрогнула, чуть согнула ноги в коленях, разведя их шире, чтобы меньше касаться его горячей кожи. И закрыла глаза. Надо лишь потерпеть.
- Господи, сухая совсем, - поморщился он.
Вошел в нее не сразу. Не получалось. Но и закончилось быстро – его хриплым сбивчивым дыханием, короткой конвульсией и совсем забытым выражением лица, похожим на оскал. Потом он скатился с нее на другую сторону кровати. Только рука его продолжала сжимать ее грудь.
- Ничего… Ты привыкнешь ко мне снова… - прошептал Фриц, когда дыхание немного восстановилось.
- Да, Фриц, - ответила Грета и, одернув сорочку, накрылась одеялом. – Я привыкну.

*****

«Здравствуй, отец!
Мы теперь у Тобрука.
Я долго не писал. Сначала не было возможности, потом не мог собраться с духом.
Я не вернусь, папа. Вернее, не вернусь к вам, к Грете. Я хочу другой жизни с другой женщиной, которую полюбил, и без которой мне бы не выжить здесь. Так вышло, что она со мной. И так вышло, что я считаю ее своей женой.
Мы познакомились во Франции. Я был ранен (серьезно, но маме не говори, хватит с нее других вестей). Джит служила в госпитале медицинской сестрой. И она ставила меня на ноги. Может быть, если бы не она, меня не было бы в живых.
От отпуска после ранения я отказался. Говорю тебе честно и прямо – я не хотел потерять Джит. Обязательства перед Гретой и Гербером удержали бы меня на месте. А я не хочу и не могу. Как только представилась возможность, попросился в Египет, лишь бы от дому подальше – только на сейчас, на это время. Джит со мной. Мы теперь ни за что не расстанемся.
Мне жаль, что так вышло. Я никогда не откажусь от сына, но жить с Гретой не стану. Она хорошая, добрая, и я благодарен ей за многое. Но на волоске от смерти я выжил, потому что рядом была Джит. Разорваться не получится. И если чему я и научился, так это ценить то, что есть сейчас.
Прошу тебя, поговори с Гретой и с мамой. Я знаю, маме тяжело будет это принять. Грета еще молодая, устроится. Позаботься о ней и о Гербере, пожалуйста. Когда я смогу, я буду помогать им сам.
И прости меня. Я знаю, ты иначе меня воспитывал. И тебе будет за меня стыдно. Но я не хочу жертвовать своей жизнью. Ее и без того может оборвать любой снаряд.
А Джит вам понравится, честное слово. Я иногда думаю, что она, наверное, даже Грете понравилась бы. Пока она со мной, ничего не случится. Обещаю.
Люблю вас, крепко обнимаю. Надеюсь, свидимся.
Friedrich, 5. Juni 1941».

***

Ион Антонеску приговорен к смертной казни. 17 мая 1946 года. Черной типографской краской по белой шуршащей бумаге.
Рихард свернул газету. Он привык уже к союзнической. И привык читать о казнях едва ли не в каждом выпуске. И почти уже не ждал появления немецких изданий, понимая прекрасно, что однажды те все равно будут. И в них перестанут писать о бесконечных процессах над нацистами.
Он долго курил во дворе, прислушиваясь к тому, что происходит в доме. Фриц ушел на работу. Грета притихла. Впрочем, тихой она была уже давно. Самого себя Рихард чувствовал мерзавцем. Ему бы радоваться сыну, а внутри все скреблось и царапалось. Чувство, до сей поры неведомое. Наверное, это чувство вины. Вместе с тем он всего лишь делал то, что считал правильным. Каждый день своей не всегда правильной жизни.
В конце концов, потушив окурок, он встал со скамьи, сколоченной накануне Фридрихом, но еще не окрашенной, и, мимолетно подумав о том, к чему обустраивать двор, если так стремишься уехать, вошел в дом.
Грета нашлась в гостиной. Сидела в кресле у окна. Кресло было то самое, отремонтированное лейтенантом. А Грета была другая. И он прекрасно понимал, почему. И вопросы сына о том, что солдаты сделали с его женой, казались чудовищными даже несмотря на то, что вокруг многим повезло куда меньше Греты.
- Что там у тебя? – спросил Рихард, усевшись в кресло напротив.
- Перчатки, - Грета подняла глаза на Рихарда, - надо убрать. Почти лето. Ни к чему они.
Это были те самые перчатки, подаренные ей Ноэлем на Рождество вместе со шляпкой.
Рихард бросил газету на стол и откинулся на спинку кресла. Потом, не глядя на нее, сказал:
- Когда тебя увезли в Лёррах, он приходил. Его демобилизовали. Возвращался домой.
- Он правильно сделал, что уехал.
Ее голос был спокойным. Будто она говорила о чем-то совсем простом и неважном. Встала, подошла к буфету и, достав льняную салфетку, обернула в нее перчатки.
- Может быть, вам стоило… - Рихард запнулся и опустил голову еще ниже – как с ней такой говорить. – Я не знаю, что у вас произошло, и что он мог тебе предлагать, но… Ты поспешила решить, ласточка.
Внимательно глядя на Рихарда, она медленно проговорила:
- Я ничего не решала. Я поступила так, как должна была поступить. С фронта вернулся мой муж.
- Шесть лет прошло. Ты сама-то чувствуешь, что муж?
- Фриц – мой муж, сколько бы лет ни прошло.
- Муж… - усмехнулся Рихард и встал с кресла. Через минуту он стоял возле буфета, возле нее, и рылся во внутреннем кармане своего пиджака. Он был бледен и по-прежнему избегал смотреть ей в глаза, а когда, наконец, нащупал пальцами потрепанный конверт, проговорил: - Почему, ты думаешь, за столько лет ни единой весточки, хотя он был жив? Грешить на подорванные поезда и плохую почту? Мы уехали из Гамбурга только в сорок третьем. И до этого времени он совсем не писал. Кроме единственного раза, когда мы еще пытались его искать. Письмо пришло по адресу нашей лавки, чтобы ни ты, ни Хильда его не увидели. Вот, читай!
Едва сложенный в два раза лист бумаги коснулся ее ладони, время остановилось. И стало откручивать стрелки часов назад. Строчки были ровные, но почерк некрасивый, у Фрица всегда буквы будто танцевали глупый и очень веселый танец. Тем более это ощущение не сочеталось с тем, что было написано.
Медленно, вглядываясь в каждое слово, Грета читала письмо мужа. Долго смотрела на дату. Шоферу повезло, и он не погиб в сороковом. Шоферу повезло, рядом с ним оказалась женщина, которая помогла ему выжить. Шоферу повезло, с ним ничего не случилось, и он вернулся домой.
Она перечитала письмо еще раз. И еще раз. И теперь пыталась вспомнить, что она делала в те месяцы, когда считала, что Фриц пропал. Кажется, они писали, куда только можно, дожидаясь вестей. Но вестей все не было. А Гербер ждал папу. Они вместе ждали папу.
Грета протянула письмо обратно Рихарду.
- Это ничего не меняет. Он жив. Он вернулся. Он приехал за нами через всю страну. Значит, ему это нужно.
- Черта с два это ничего не меняет! Это меняет все! – закричал Рихард, выхватив из ее рук конверт и бросив его под ноги. – Эту дрянь я таскаю с собой бог знает сколько лет. Ничего от нас не осталось, а это письмо осталось! Я носил его при себе, чтобы ты или Хильда не нашли. Надеялся, одумается. Надеялся, война все спишет. А теперь нет ни Хильды, ни Гербера, ничего. А письмо это проклятое со мной. Не списывает ничего война, понимаешь? Предательство не списывает!
- Тогда она ему была нужнее, - Грета помолчала, глядя на потрепанную бумагу под ногами. – Я ведь тоже его предала. Мне было удобнее принять, что он мертв, чем продолжать ждать его. Надо уметь сдерживать себя, свои чувства, желания. Нам с Фрицем не удалось. Но мы можем попробовать еще раз. Когда-то мы были счастливы.
- Но тогда он был мертв для нас! Мы оба дальше жили. Ты не смеешь себя винить, потому что он за свой выбор никогда не станет раскаиваться! Если бы Джит была жива, он не вернулся бы! А твой чертов француз жив! И вы оба корчите из себя мучеников!
- Вы знали, что Фриц может быть жив. И убеждали меня, что я вдова. Он ваш сын, Рихард. А вы рассуждаете о мучениях француза.
Несколько мгновений Рихард смотрел себе под ноги. Что отвечать ей? Объяснять, что вина за это молчание останется с ним на всю жизнь, было бессмысленно. Она его оправдает. Она всегда и всех оправдывает, кроме себя. Куда важнее объяснить то, что происходит сейчас. Но, в конце концов, он и сам едва ли понимает, что правильно, а что нет… И все, что случилось, лишь следствие его молчания. Он поднял голову, заглянул в ее светлые глаза, теперь больше зеленоватые, чем голубые – не иначе от слез и усталости.
- Да потому что я люблю тебя, глупая ты девчонка, - сказал он. – И у меня столько лет никого не было, кроме тебя.
- У меня тоже, - Грета взяла Рихарда за руку и крепко сжала ее. – И я останусь с вами. Мы уедем в Гамбург, может быть, узнаем, где похоронили Хильду и Гербера. Мы справимся, Рихард.
- А теперь объясни мне, при чем здесь Фриц? – вдруг улыбнулся Рихард, притянув ее к себе и приобняв за плечи. – В остальном мы, конечно, справимся.
Грета слегка вздрогнула.
- При том, что Фриц – мой муж! – угрюмо выдохнула она. – Ему здесь не нравится, но он ждет, пока я смогу уехать. Он берется за любую работу, чтобы можно было заплатить штраф. Для него это важно.
- Важно, важно, - проворчал он и тяжело вздохнул. В конце концов, она-то имела право решать сама. Даже если ему это все совсем не нравилось. И он добавил, кажется, говоря совсем не о штрафе: – Но даже деньги сейчас ничего не решат, и ты знаешь это.
- Знаю, - Грета кивнула.
Конечно же, она знала. Знала, что нужно что-то сделать. Именно она должна сделать. Грета начала догадываться, что есть одна возможность. Пожалуй, единственная.
От этой мысли стало гадко, но это был шанс. И она им воспользуется! Чем скорее, тем лучше. Это предательством не назовешь. С ее стороны теперь ничего не имело значения. Фриц, как оказалось, больше не имел права требовать от нее честности. В конце концов, о нем она думала не меньше, если не больше, чем о себе. И без того слишком долго тянула.
Но было еще одно, что беспокоило Грету.
Улль…
Напоминание о том, прежнем. Никому не нужное напоминание.
От него надо было избавиться. Его никто не должен увидеть. Ни Фриц, ни Рихард. Для обоих это станет ударом.
Спустя полчаса она твердым быстрым шагом направлялась к озеру. Брови ее были нахмурены, губы плотно сжаты. Рот снова стал угрюмым, как когда-то. Она сердилась на Рихарда. Их разговор взволновал ее, заставил вспомнить о Ноэле. Она столько дней гнала от себя мысли о нем. И была уверена, что поступила правильно. Теперь, шагая по городу, она находила все больше и больше тому причин.
Потому что муж ее оказался жив.
Потому, что она не могла допустить, чтобы от Ноэля стали отворачиваться его друзья, коллеги, знакомые. Его семья. Ей самой отвечать за свои поступки.
Потому, что он должен ее забыть. Что она могла ему дать? Не больше, чем хорошая прислуга. Однажды он встретит женщину, достойную его, из-за которой на него не станут показывать пальцем, которой не будет стыдно за свое прошлое. Она станет ему настоящей женой и подругой, той, которая разделит его судьбу, жизнь, увлечения. И сделает его счастливым. Кому, как не ему, быть счастливым?
А девочка… маленькая золотоволосая девочка, о которой она когда-то мечтала, так и останется ее мечтой…
Но, Господи, наверное, она бы все отдала за то, чтобы однажды увидеть его и знать, что с ним все хорошо. И теперь, как никогда раньше, даже в день их прощания, сознавала – этого не будет. Все кончено. Она сама все закончила. Сама, сама, сама…
Очнулась Грета у озера. Она стояла на деревянном помосте, уходящим далеко от берега, и смотрела в прозрачную воду. И вдруг улыбнулась. Сейчас она избавится от Улля, забросив его как можно дальше.
А завтра пойдет к капитану Юберу.

***

Из кабинета генерала Риво Юбер вернулся в свой в мрачном расположении. Совещания навевали на него невозможную тоску. Доклады он ненавидел – писать, читать, слушать. Нынче речь шла об отправке следующей партии признанных попутчиками и отказавшихся от выплаты штрафа на работы в Лёррах. Хоть какая-то польза – очистить леса и траншеи у обочин от трупов. Несколько дней назад он сам оттуда вернулся. Ездил вовсе не по поручению и не по надобности. Хотел своими глазами посмотреть на лица этой массы людей, еще несколько месяцев назад убежденных в том, что все идет, как надо, что все верно и честно.
Надежды его не оправдались. Все, что он видел, это несчастных и обездоленных, роющих ямы, переносящих трупы, изъеденные червями и наполовину разложившиеся. А он никогда не желал относиться к ним как к несчастным и обездоленным. Их он желал ненавидеть.
Теперь внезапно понял, что цепляется за свою ненависть к ним, чтобы забыть о себе. Наверное, осознание этого пробило в его голове в то мгновение, когда его едва не стошнило от запаха, который стоял вдоль дороги, по которой ехал.
В Констанце, в своем кабинете он теперь отчего-то тоже чувствовал этот запах. И в доме, где жил. И у озера – везде. Будто бы этот запах проник в него самого и стал его неотъемлемой частью.
В дверь постучали. Юбер поднял голову и крикнул:
- Входите!
В кабинете показалась голова капрала Жерома.
- Господин лейтенант, у комендатуры фрау Леманн, - проговорил он. – Просит разрешения переговорить с вами. Я проверил журнал – ее не вызывали.
Разумеется, ее не вызывали! Как вообще можно было вызывать ее после того, чему он невольно стал свидетелем в последние дни перед отъездом Ноэля! Уж о чем он не жалел, так это о том, что отправил ее в Лёррах.
- Чего ей нужно? – спросил он.
- Говорит, по частному делу.
- Хорошо, пусть войдет, - нехотя проговорил Юбер.
Он откинулся на спинку стула, достал из кармана пачку сигарет и закурил, дожидаясь, пока ее обыщут и проведут в кабинет, и испытывая двойственное чувство любопытства и усталости. Усталость накатывала на него одинокими волнами, крепчающими с каждым днем. Любопытство исчерпывалось желанием увидеть, какая она теперь, после десяти дней на перезахоронении. Потому, когда, открываясь, скрипнула дверь, он, выпустив облако дыма, вгляделся внимательно в вошедшую женщину.
- Прошу прощения, что отвлекаю вас, господин капитан. Но мне нужна ваша помощь, - услышал он.
Голос ее был спокоен. Юбер улыбнулся и отметил про себя, что и выглядит она куда спокойнее, чем обычно.
- Фрау Леманн, вот так сюрприз. Давно не видал вас. У Тальбаха вы больше не бываете. В церковь не хожу я. Позвольте поздравить вас с возвращением герра Леманна. Полагаю, вашему счастью нет предела.
- Вы правы, господин капитан. Но есть то, что омрачает наше с ним счастье. Мы хотели бы вернуться домой, но, как вы знаете, я не могу уехать из Констанца.
- Очень сочувствую вам, фрау Леманн.
- Благодарю вас, - Грета слабо кивнула. – Но именно поэтому я и пришла. Помогите мне. Если бы мне назначили штраф…
- Вы пришли просить о штрафе?
- Я пришла просить вас, господин капитан, чтобы вы помогли мне со штрафом. Выплатив его, я могла бы уехать в Гамбург.
- То есть вам необходимо покинуть французскую оккупационную зону? То есть вы считаете, что достаточно перевоспитались, чтобы получить свидетельство о денацификации? То есть вы больше не врете властям, фрау Леманн?
- Я ничего не считаю, я всего лишь хочу уехать домой.
Грета подошла ближе к столу и, глядя прямо в глаза Юберу, сказала:
- И, если вы мне в этом поможете, вы окажете любезность французской зоне. Избавите ее от такой, как я.
- Кажется, я настаивал на том, что сперва вам придется оказать любезность мне?
- Это я хорошо помню, - равнодушно ответила Грета.
На ее спокойном лице двигались только губы, медленно проговаривая каждое слово.
Она подняла руки к волосам и вынула шпильки. Потом развязала на шее узенький шарфик и стала расстегивать пуговицы. Когда пальцы добежали до пояса юбки, она распахнула блузку на груди, спустила ее с плеч, с рук и следом за блузкой спустила бретельки сорочки.
- Иначе мне незачем было бы идти к вам, господин капитан, - сказала она, не отводя глаз.
Взгляд его потемнел, но при этом лицо оставалось безмятежным. Он медленно встал и подошел к ней, внимательно рассматривая ее тело, которое она так бесстыдно выставила ему на обозрение. Кожа была бледная, ключицы выпирали. Но грудь полная, высокая. Он протянул руку и провел пальцами чуть выше края ее сорочки. Потом поднял свой взгляд к ее губам. И улыбнулся.
- Однажды я сказал Уилсону, что мне стало бы легче, если бы он затолкал свой член вам в рот по самые яйца. Сейчас я думаю, что это дурацкая идея. Сделали бы его евнухом.
- Вам это не грозит, если это вас беспокоит.
- Меня беспокоит не это, Маргарита. Меня беспокоит то, что я дал ему слово помочь вам, если вы попросите. И я искренно надеялся на то, что вы не попросите.
- Так помогите, - она слабо пожала плечами. – У вас развязаны руки. И вы сможете сдержать слово дважды.
Юбер снова улыбнулся. Или нет… это была не улыбка. Это было похоже на гримасу, которая должна изобразить улыбку, но улыбкой при этом не будет никогда.
Когда несколько недель назад накануне отъезда у него поселился Ноэль, очень многое стало на свои места. Главным образом то, что теперь Юбер, наконец, окончательно уверился в том, что это его желание жениться на Маргарите Леманн – не блажь и не пьяный бред. Уилсон влюбился в женщину, которую он, капитан Юбер, хотел. И хотел давно. Еще с тех пор, как приметил ее официанткой в погребке. О соперничестве речи не шло. Уилсон был сдержан и спокоен. Ничего не говорил, но и взгляд его был другой… Такими глазами смотрела тетка, когда рассказывала, как вытаскивала из петли Мадлен. Вроде бы и живы все, и принимаешь все спокойно, а жить по-прежнему уже не станешь.
Теперь она пришла сюда, к нему. И предлагала себя, как он того ожидал очень давно. Потому что в действительности все женщины – шлюхи. В большей или меньшей степени. И все без исключения ждут того, чтобы их взял сильнейший из тех, кто дрался. Их судьба – принадлежать, они не приемлют равенства. Арийские шлюхи – в особенности. Им рожать от победителей. Им это внушали.
Но, черт подери, был этот болван Ноэль! Который влюбился в шлюху!
- Оденьтесь, тогда поговорим, - буркнул Юбер и отвернулся к окну.
Грета стала, не торопясь, одеваться. И спросила:
- Вы поможете мне?
- Уехать в Гамбург и избавить Констанц от вашей персоны? – он обернулся к ней. – Пожалуй. Как только найду способ. Вы не подлежите денацификации. Может быть, со временем учителей и допустят, но пока с этим строго. Это месяцы, может быть, годы. Ждать, как я полагаю, вы не хотите. Без этого разрешения на выезд вам не получить. Выбраться можно только нелегально. Как – пока не знаю. Но придумаю.
- Я понимаю, - Грета кивнула, сделала несколько шагов к двери и резко остановилась. – У меня есть еще одна просьба. Менее затруднительная, - опасаясь, что он откажет, она быстро смущенно добавила: - Передайте письмо лейтенанту Уилсону. Пожалуйста.
Она протянула Юберу конверт, который достала из кармана юбки. Он взял его и, криво усмехнувшись, проговорил:
- Ай-яй-яй, фрау Леманн… Счастливы с мужем, пришли ко мне, а письма пишете бывшему любовнику? Я теряюсь, разочарован я в немецких женщинах, или худшие ожидания подтвердились.
- Я не стану перед вами оправдываться, господин капитан. Впрочем, именно ваше хорошее мнение о немецких женщинах мне бы показалось лицемерным.
- Ваше право, Маргарита. Хорошо, я передам письмо. И как только придумаю, что делать с вами, дам вам знать. Вы можете идти.
Она только кивнула и пошла к выходу. Спина ее оставалась идеально ровной, и Юбер почему-то подумал, что не так уж сильно не понимает Уилсона... Несмотря ни на что. Грудь у нее, и правда, была красивее, чем у Карин – даже через сорочку. Едва дверь за фрау Леманн закрылась, он рванул край конверта и вынул из него исписанный ровными буквами листок.
«Дорогой Ноэль!
Не знаю, решусь ли я передать тебе это письмо. Найдет ли оно тебя, если передам. Станешь ли ты читать, если получишь. Я молюсь, чтобы ты не нуждался в моих словах и все давно забыл. И все же прости меня, что я отказалась уехать с тобой.
Я не могу бросить мужа. Зная, что он через многое прошел. Я также знаю, что он совершил много поступков, за которые должно быть стыдно. Но не я ему судья. Когда-то мы выбрали друг друга. Мы мечтали о многом. Ты должен меня понять. У тебя тоже была женщина, которую ты выбрал. Только представь, что она оказалась жива.
Однажды Рихард сказал, что у каждого свое прошлое, и оно всегда с нами. Да, я выбрала остаться – с ним, в своей стране. Грета Леманн всегда была трусливой. Это не оправдывает меня. Но теперь я рада, что ты уехал, и я не посмела позволить себе испортить твою жизнь. Ты слишком дорог мне для того, чтобы я навязывала тебе свое прошлое. В Лёррахе я увидела его достаточно ясно, чтобы понять, что однажды ты устанешь от тех упреков, которые будут связаны со мной. Ни минуты не сомневаюсь, ты бы проявил великодушие и оставался со мной из чувства долга. Но согласиться уехать с тобой – значило бы признать за тобой этот долг.
Не думай, пожалуйста, что я не люблю тебя. Я не жалею ни о чем. Каждое мгновение рядом с тобой было для меня подарком, праздником, только моим Рождеством.
Прощай. Будь счастлив за нас двоих. Я бесконечно сожалею, что вмешалась в твою жизнь. Но благословляю тот день, когда ты появился на пороге нашего дома».
Юбер сложил письмо и вернул его в конверт. Затем бросил на стол и подошел к окну. День за стеклом был до отвращения солнечным и светлым. Совсем не так, как в его душе. Потому что в душе его ни черта разобрать было нельзя, будто в сумерки.
- Два идиота! – процедил он сквозь зубы и выругался.
Несколько недель спустя капитан Анри Юбер самолично явился в дом Леманнов и сообщил, что вскоре будет перевозить в Гамбург двух известных ученых, в том числе и Альберта Кунца. В машине оставалось еще одно место. Для Маргариты Леманн.
_________________

 » ***

Июль 1946 года

Известие о скором отъезде оказалось для Греты неожиданным. Она до конца не верила, что капитан Юбер станет что-то делать для нее. Тем более просто так. Она помнила о слове, данном им Ноэлю. И все же не верила. Ей казалось, что Юбер скорее отправит ее снова в Лёррах или на несколько месяцев в тюрьму, если узнает про Отто Бауэра, чем поможет ей.
Понимать, что капитану обязана своим освобождением, было тягостно. Это был долг, который она никогда не вернет. И все же благодаря этому человеку через несколько дней она уедет из Констанца.
Надо было подумать, что взять с собой. Только самое необходимое, остальное заберут Фриц и Рихард. На нее снова накатывал мерзкий страх. Как она поедет сама, с неизвестными ей людьми? Путь до Гамбурга неблизкий.
Фриц постановил, что, поскольку она будет выбираться с капитаном и приедет в любом случае раньше их, то временно устроиться она вполне сможет у Берты, их старой соседки, которая приютила и его самого, когда он явился в Гамбург в поисках семьи.
- Она славная и пустит тебя, - говорил он в свойственной ему спокойной и уверенной манере, будто разговаривал с подростком. – Может быть, тебе придется ждать несколько дней. Ну да это ничего. Побродишь по городу, осмотришься, может, найдешь, где подработать. Денег тебе хватит. Ешь, как птичка.
Рихард только неодобрительно вздохнул из своего кресла, следя за ними из-под бровей.
- А с этим домом что? – спросил он, словно бы между прочим.
- Может, продать! – воодушевился Фриц. – Все равно запрем, придет в запустение. Верно я говорю, Грета? Твой же дом!
Грета посмотрела на Фрица, потом на Рихарда. Продать дом было бы правильно. У них бы появились деньги, которые наверняка понадобятся в Гамбурге. Им нужно жилье, а Рихард мог бы попытаться снова завести лавку. Она знала, что старик мечтает об этом.
- Если найдется покупатель – продайте, - ответила она.
- У кого сейчас будут деньги на дом? – хмуро спросил старый немец. – Разве только за бесценок продать.
- Ну, быть может, кто из французов купит. У офицеров-то деньги быть должны, - отмахнулся Фриц. – Этот твой Юбер в Констанце обосноваться не думал?
- Лучше спросить у фрау Бауэр. Она многих знает. И среди французов тоже. Рихард, а вы можете поговорить с Тальбахом.
- Могу, могу, - проворчал Рихард.
- Сейчас многим жить негде, - гнул свое Фридрих. – А даже если сейчас не продадим, потом это сделаем. Не навсегда же эти проклятые зоны! Ей-богу, мы еще будем жить, как раньше. Без указаний.
- Как раньше, - эхом отозвалась Грета. – Скорее бы уже выбраться отсюда. Я устала.
Рихард снова неодобрительно вздохнул и уткнулся в газету.
После ужина, теперь уже точно последнего семейного ужина в Констанце, когда Фриц пошел курить на улицу, а Грета привычно мыла посуду, старик остался на кухне и угрюмо смотрел на нее. Потом тихо сказал:
- В Гамбурге он тебя не найдет, если станет искать. И, если честно, я не уверен в том, что и сам найду тебя в Гамбурге. Не нравится мне это все, ласточка. Совсем не нравится.
- Не говорите глупостей, - отмахнулась Грета. – Во всяком случае, лучше попробовать, чем сидеть еще неизвестно сколько лет в Констанце. Фрицу это когда-нибудь надоест, и он уедет. А я не хочу, слышите, не хочу оставаться здесь сама!
- Я тебя никогда не брошу. Тебе это известно. Мы говорили об этом. Но я с ума сойду, если с тобой что-то случится в дороге. Капитан Юбер может сделать все что угодно.
- Я же знаю, что вам тоже хочется вернуться, - Грета оставила посуду, подошла к столу и села рядом с Рихардом. – А капитан Юбер может сделать все что угодно. Потому я и обратилась к нему.
Она долго молчала, глядя перед собой.
- Со мной ничего не случится. Со мной уже ничего не может случиться.
- Ты молодая, - отмахнулся он, понимая ее слова именно так, как только и правильно было их понять. – Молодая, красивая, и плевать на все. Много лет я жил, пытаясь понять, зачем все это… Война – первая, вторая. Культя вместо руки. Сын, который совсем не тот, кого я хотел воспитать. Гербер и Хильда, у которых, может быть, даже могилы своей нет… А оказывается, все просто… В перерывах острее чувствуешь счастье, острее живешь. Сильнее любишь. Многое оказывается не тем, чем казалось, но раскаяния или сожаления нет.
Грета почувствовала, как что-то неизвестное до этой минуты шевельнулось внутри. Она подумала, что это была злость. Никогда раньше она не испытывала злости. Но сейчас была именно злость. Она повернулась к Рихарду всем телом и тихо проговорила:
- Вы правы, как обычно. Многое, да нет, почти все оказывается не тем, чем казалось. Раскаяние? Наверное, нет… Но сожаление… Я сожалею! Очень сожалею, что в тот день, в июле, пошла на чертов рынок. Хильда хотела пойти, а я ее не пустила. Сказала, что сбегаю быстрее.
- А я пошел закрывать лавку и прятать проклятый торшер! – прошипел Рихард. – Мы оба могли остаться, но не остались. А еще знаешь что? Еще можно было просто не развязывать войну, просто не верить национал-социалистам, просто жить как-то иначе. Но ничего этого не было. Ни у кого из нас не было. И если ты так и не научилась с этим жить, то я тебе не смогу помочь. И еще меньше сможет Фриц, потому что не любит тебя. Потому что просто гоняется за тем, чего не вернуть. И ради этого ты сейчас рискуешь собой?
- А я гоняюсь за Фрицем. И вовсе ничем не рискую.
Он кивнул и резко встал из-за стола.
- Тебе виднее. Кстати, не забудь захватить с собой свою шляпку. Обнову скоро купить не получится.
- Нет, - Грета опустила голову, разглядывая узоры на скатерти. – Я никогда не стану ее надевать. Зачем зря брать ненужную вещь.
- Мне жаль.
- Я думаю, она нам больше не пригодится, - Грета подняла голову, посмотрела на Рихарда и неожиданно улыбнулась. – Фриц вернулся, в тот самый день, когда я ее надела. Чего же нам желать еще?
Поднялась и поцеловала Рихарда в щеку.
- Старый ворчун, - пробормотала она и вернулась к посуде.
Он же подошел к ней со спины и прошептал на ухо:
- А ты – глупая перепуганная ласточка. Болван твой лейтенант. Надо было увозить тебя сразу. Теперь в голове уже совершенный бардак.

***

Со стола, из кипы документов и личных дел, на него глядела с крошечной фотографии Маргарита. Глядела хмуро и осуждающе. Юбер поморщился и сунул документы в большой картонный конверт. От ее личного дела он предусмотрительно избавился еще накануне. Будто никакого дела никогда и не было. Оставалась еще одна небольшая деталь в виде удостоверения личности, но это все позже. Когда удостоверение будет уже не нужно. Прибрав на столе все остальные бумаги, перевел дыхание. Теперь они лежали ровными стопками, как у порядочного чиновника, коим капитан Юбер так и не научился быть за этот год с лишним в Констанце.
- Господин капитан, профессор Кунц и профессор Хорнбергер ожидают вас.
- С регистрацией все в порядке?
- Да, господин капитан. Ни один из них не снимал жилья в Констанце. Кунц проживал у сестры, у Хорнбергера была квартира. Свидетельства у них в порядке. Генерал Риво посчитал, что причин отказать им в отъезде нет.
- Спасибо, капрал. Скажите, что я сейчас.
Капрал кивнул и скрылся в коридоре, прикрыв дверь. Юбер глянул в окно. День обещал быть солнечным. А значит, и жарким. Ну ее к дьяволу, такую погоду! Жара изматывала его. И он с куда большим удовольствием навестил бы питейное заведение герра Тальбаха, чем пускался бы в эту глупую авантюру.
Потом он взял со стола конверт и покинул свой кабинет. Проследовал по душному узкому коридору на улицу, куда уже подогнали служебный автомобиль. Оба почтенных господина с чемоданами стояли поблизости. Кунц обмахивался носовым платком и что-то говорил Хорнбергеру. Увидав Юбера, оба замолчали.
- Я полагаю, все готово? – спросил Юбер, приблизившись к ним.
- Да, господин капитан, - отозвался Хорнбергер.
- Дайте мне, пожалуйста, ваши документы. Когда мы будем выезжать, их попросят показать на посту.
- Да, да, конечно, - торопливо закивали ученые.
Через минуту оба удостоверения личности и письменные разрешения на выезд были в картонном конверте у Юбера.
- Как вам погода? – легко спросил капитан.
- Душновато, - отозвался Кунц. – Боюсь, в машине будет хуже.
- Давление?
- Есть немного.
- Ешьте меньше жирного, герр Кунц, - рассмеялся Юбер. – Рекомендую.
С этими словами он сел за руль и, дождавшись, пока оба профессора устроятся (Кунц впереди, Хорнбергер сзади), удовлетворенно кивнул обоим и тронулся. Несколько минут спустя они подъехали к дому Леманнов, и Юбер посигналил.
Грета вздрогнула. Резко, всем телом. И бросила быстрый взгляд на Рихарда. И если бы сейчас он ей сказал не выходить из дома, она бы не сделала и шагу. А впрочем, теперь уже поздно. Все поздно. Тряхнула головой и вскочила с кресла, в котором просидела все утро в ожидании капитана.
- Я буду ждать вас в Гамбурге, - улыбнувшись, сказала она Рихарду и подхватила небольшой чемодан, приготовленный еще вчера.
Старик кинулся за ней. Утром получил свой привычный кофе, а произнести хоть слово так и не удосужился. Теперь она уже уезжала, и все становилось по-настоящему.
- Ничего не бойся, мы скоро приедем, - сказал он ей. – Все будет хорошо. Ты ведь помнишь адрес Берты?
- Помню, - она кивнула, сжала его ладонь. – Время быстро пройдет. Мы скоро свидимся. Я буду скучать.
- Ну что вы медлите! Будто на всю жизнь расходитесь! – рассердился маячивший рядом Фриц. – Грета, дождешься, что твой капитан уедет.
Он выхватил у нее из рук чемодан и направился к двери. Грета поцеловала Рихарда на прощание и поторопилась за Фрицем.
- Он не мой, - проворчала она. – Он всего лишь помогает, чтобы я могла уехать в Гамбург и жить там с тобой.
- Ну да, разумеется, - кивнул он, открывая входную дверь. Вид его был отчего-то озадаченный и очень серьезный. – Мы приедем, как только справимся здесь со всем. Не волнуйся. Это совсем недолго.
- Я не волнуюсь. Ты прав, мы же не на всю жизнь расстаемся.
Когда они подошли к машине, Фриц остановился, посмотрел на водителя и пассажиров и, поставив чемодан на землю, притянул Грету за руку, крепко обнял, а потом шепнул на ухо:
- Мы все делаем верно, да?
Она могла чувствовать, как гулко бьется в его груди сердце, будто выскакивая. И как вспотели его ладони, но это, видимо, от жары, в то время, как ее из-за стекла автомобиля гипнотизировал взгляд Анри Юбера, которого тот не отрывал от ее лица.
- Да, - она быстро поцеловала мужа, - мне пора.
Отстранилась, наклонилась за чемоданом. Вся сцена становилась нелепой. От взгляда Юбера взмок затылок, а по спине пробежал холодок. Сколько дней они будут добираться до Гамбурга? Неделю? Две? Где были ее мозги, когда она ввязалась в это сомнительное предприятие…
- До встречи, Фриц!
Повернулась к капитану. Тот вышел из машины, подошел к ним и взял с земли чемодан.
- Не передумали? – спросил он с ленивой улыбкой на губах.
- Нет, господин капитан.
- Где ваше удостоверение? На посту попросят предъявить. Удобнее, чтобы было у меня.
- Да, да, конечно, - Грета достала из сумочки документ и протянула Юберу.
Капитан кивнул и пошел устраивать чемодан в багажнике. Через минуту он открыл ей дверцу заднего сидения и с прежней улыбкой сказал:
- Едемте, фрау Леманн!
Она махнула рукой Фрицу и, стараясь ни о чем не думать, села в машину.
Он остался у дороги смотреть им вслед. У окна точно так же замер Рихард. Потом, когда входная дверь хлопнула, старик подошел к столу, взял чашку с остатками кофе и выплеснул их в раковину. В это мгновение он злился на собственного сына. И не знал, что теперь делать с этой непроходящей злостью на единственного родного человека.
Машина свернула за угол дома, и Юбер рванул вперед, буркнув:
- Устраивайтесь поудобнее, Маргарита, дорогая неблизкая.
В ответ раздался негромкий смех Альберта Кунца, сидевшего впереди.
Грета пробормотала благодарность и уставилась в одну точку. Кажется, это было ухо Юбера, но она вряд ли понимала, куда смотрит и что видит. И надеялась, что от монотонной езды ее сморит сон. Тогда не надо будет смотреть, думать, торопить время.
Оба ученых молчали и так же напряженно смотрели прямо перед собой. Впрочем, шум мотора заглушал все прочие звуки. Солнечный свет падал ей на левую щеку, и начинал припекать белую кожу – более бледную, чем обычно. Людей на улицах попадалось немного. Утро раннее. Большинство были на службе. Грета могла только вдыхать и выдыхать душный и одновременно слишком сухой для Констанца воздух, который пока еще не обжигал легкие, но уже сейчас становился мучительным. Машину пару раз тряхнуло, когда Юбер куда-то сворачивал, но дома за окном сливались для нее, словно были одинаковыми. А она и их не видела.
А потом машину тряхнуло в последний раз, и она остановилась. Юбер продолжал сжимать руль и напряженно смотрел, как к ним подбегает человек в форме.
- Уже? – со смесью волнения и облегчения прошептал сидевший рядом с Гретой профессор Хорнбергер.
От короткого слова, которое прозвучало словно сквозь толщу воды, она очнулась и посмотрела в окно. Брови ее удивленно взлетели вверх, в горле застрял вопрос, и она заставила себя отвести взгляд от торопящегося к ним офицера, откинувшись на спинку сиденья.
Машина стояла перед шлагбаумом, у которого располагался пограничный пост. Офицер, спешивший к ним, остановился у автомобиля и склонился к Юберу. Что-то сказал, но почти неслышно – из-за того, что капитан не заглушил двигатель. А потом тот спокойным и удивительно расслабленным голосом ответил по-французски:
- Капитан Анри Юбер. Была договоренность о вывозе в Кройцлинген группы профессора Авершина. Профессор Альберт Кунц, профессор Карл Хорнбергер, личный секретарь профессора Авершина, Маргарита Уилсон. Вот документы.
Он протянул постовому картонный пакет.
Тот взял бумаги и отошел с ними к другому офицеру, который вышел из здания поста.
Грета провожала его взглядом и убеждала себя, что ей все послышалось. Но «секретарь» почти на всех языках звучит одинаково. Кто такой Авершин – она знала. Маргарита Уилсон заставила ее сердце пропустить удар. Это было произнесено четко и ясно. Или, может быть, она спит? Грета снова уставилась в ухо Юбера и негромко позвала:
- Господин капитан…
- Молчите, Маргарита, - процедил сквозь зубы Юбер, не глядя на нее, но только на офицеров у шлагбаума, - только молчите. Не то мне грозит трибунал, а вас отдадут под суд.
Грета кивнула, потом поняла, что Юбер не видел этого ее жеста, открыла рот, чтобы ответить, и подумала, что он попросил ее молчать. И, совсем растерявшись, она низко опустила голову и стала аккуратно выкладывать складки на юбке. Так внимательно, словно именно от этого зависела вся ее последующая жизнь.
В салоне повисло напряженное молчание, перебиваемое только урчанием мотора. Да Кунц теребил пуговицу пиджака. Юбер сидел на месте так, словно бы застыл. Взгляд его был направлен в одну точку. Несколько минут. И пуговица Кунца оторвалась.
- Вам нужно лечить нервы, - громко произнес Хорнбергер. – И да, избегать жирной еды тоже.
- Какая у вас специализация? – осведомился Кунц, глядя на пуговицу в своих руках.
- Не такая, как у вас.
- Медицинского образования у вас нет?
- Нет, но мой отец был неплохим хирургом.
- Он идет, - прошептал Кунц и сжал в ладони пуговицу.
Офицер вернулся, протянул Юберу документы и бросил что-то по-французски, что должно было бы значить «Счастливой дороги». После этого шлагбаум подняли. И машина плавно въехала в часть города, отделявшую немецкий Констанц от швейцарского Кройцлингена.
Грета успела дважды моргнуть, прежде чем они оказались перед следующим шлагбаумом. На этот раз швейцарским. К их машине неторопливо подошел офицер, широко улыбаясь всем четверым. Капитан Юбер вновь протянул документы, а Грета неожиданно задалась дурацким вопросом о том, откуда могла взяться фотография для Маргариты Уилсон. Пока швейцарец внимательно разглядывал пассажиров, она сообразила, что в удостоверении этой несуществующей женщины могло быть только лицо из ее личного дела в комендатуре. Всегда хмурое. В постоянной заботе о том, что будет на обед у них с Рихардом. Рихард! Грета впилась ногтями в ладони. Старик, как всегда, оказался прав. Ни он, ни Фриц не найдут ее в Гамбурге!
Наконец, и здесь их пропустили дальше. Когда конверт с документами оказался в руках Юбера, он вдавил педаль газа до упора, чтобы как можно скорее проехать последний шлагбаум.
Они были в Швейцарии. Прошло не более получаса.
Юбер протянул конверт Кунцу и негромко сказал:
- Разбирайте ваши удостоверения. Через пару минут будем на месте. Мне объясняли, что гостиница в трех улицах отсюда.
Оба профессора торопливо вытряхнули из конверта свои документы. И передали его Грете. Она взяла конверт и, не глядя, положила его в сумочку.
Теперь уже тихо не было. Кунц и Хорнбергер что-то живо обсуждали. От жужжащего звука их голосов, перемежающегося с ревом мотора, неизвестно было куда деться, а смысл их болтовни постоянно и неумолимо ускользал. Все слова по отдельности были ясны. Но никакого общего значения не имели. И никакой мысли.
Юбер ехал прямо, миновав две улицы. У третьего поворота притормозил. На другой стороне улицы у ворот трехэтажного здания стояли несколько мужчин. Один из них выделялся неожиданно рыжим цветом волос. Он курил и напряженно вглядывался в каждый автомобиль, хотя тех в это время было совсем немного.
- Неудачно стал, - буркнул Юбер. И начал разворачиваться.
Пока капитан кружил, Грета не отрывала взгляда от Ноэля.
Словно бы проснулась после долгого сна, и он был первым, кого она увидела наяву.
Словно бы все те прошлые месяцы она спала.
Как она жила? Как она жила все это время?
Разве жила?
И прямо сейчас, в эти оставшиеся минуты, она должна решить… Что решить? Есть, что решать? Он здесь, вот он. Тот, без кого ей и дышать нельзя. Думала, что можно. Оказалось – нет. Оказалось, задыхается. Оказалось, одного взгляда на него достаточно, чтобы все прочее стало неважным.
Он быстро затушил окурок и бросил его в урну. Потом подошел к краю тротуара. И стал смотреть уже на нее. Прямо, словно бы и на расстоянии знал, что она там.
Еще несколько секунд, и автомобиль остановился у здания гостиницы.
Первым вышел Юбер.
Потом немецкие ученые. Группа, встречавшая их, бросилась вперед.
Еще одно мгновение, дверь с ее стороны раскрылась, и она оказалась в руках Ноэля.
И прежде, чем успела даже рассмотреть его, почувствовала запах табака и услышала его хрипловатый голос, произносивший:
- Прости меня, пожалуйста, Грета, прости меня!
С этой минуты ничего другого уже не было. Были только его глаза, губы, голос, руки.
За долгие недели без Ноэля она заставила себя о многом не вспоминать. Он слишком много значил для нее. В его объятиях она всегда находила странный покой, так не вязавшийся с их бессонными ночами. Его глаза, когда он просил ее уехать с ним, преследовали ее дольше всего. Все это было лишним в той жизни, которую она выбрала.
Теперь он был рядом, и покрыть бы поцелуями его родное лицо, но сил не было. Грета смогла лишь обхватить его руками, будто он собирался тут же отпустить ее, и склонить голову ему на плечо.
Прошла целая вечность. Но ей было все равно. Даже вечность рядом с ним – мало. Наконец, она ткнулась носом ему в шею и негромко сказала:
- Мне не за что тебя прощать.
- Я прочитал твое письмо, - шепнул он ей в волосы, его руки судорожно скользили по ее спине, сминая платье. Они дрожали, но вместе с тем сжимали ее крепко-крепко. И сам он был так напряжен, словно бы боялся хоть на мгновение выпустить ее.
Он вдыхал запах ее кожи, который так и не смог забыть за эти месяцы. Но зато почти забыл, что за его спиной стоят другие люди, приехавшие сюда по другому делу. И отец, который вызвался сам встречать немецкую группу. Или может быть, они уже ушли? Он забыл про всех. Все они были из другой жизни. И ничего-ничего не знали про него и про эту женщину.
- Я прочитал, - снова повторил Ноэль, и голос его дрожал тоже. – Ты понимаешь, что я не мог оставить тебя там после этого письма? После Лёрраха, после всего… Прости меня…
- Я не для того тебе писала, - Грета улыбнулась и подняла к нему лицо. Смотрела прямо в его глаза, вспоминая, узнавая их заново. В них застыло ожидание. Потом разглядывала его губы, которые теперь не двигались. Думала о том, что Греты Леманн больше нет, а кто такая Маргарита Уилсон – она еще не знает. Но если Ноэль этого захотел, она обязательно попробует стать ею. – Ты решил по-своему. Но, пожалуйста, не проси у меня за это прощения. Я не хочу, чтобы ты считал себя виноватым. Не передо мной.
Он порывисто наклонился к ней и на мгновение коснулся ее губ губами – словно бы так убеждался в том, что это она, что она здесь. Убеждался снова, не доверяя глазам, звукам. Не доверяя себе самому. Потом снова отстранился и, глядя в ее глаза, мягко касаясь ее волос, прошептал:
- Нет. Я виноват. Что не уговорил еще тогда, что сдался… Что дал тебе решить… Что ты могла решить тогда? Ты все сделала, как надо. Это я сплоховал…
- Но я же могу решить сейчас? – она внимательно посмотрела на Ноэля.
Он замер на мгновение. А потом прижал ее крепче, зажмурился, совсем как в детстве, когда загадывал желание на день рождения, и выдохнул:
- Решай!
- Если ты немедленно не прекратишь обвинять себя во всем, что приходит в голову, я обещаю, я вернусь с капитаном Юбером в Германию.
- А если прекращу?
- То останусь, - она улыбнулась. – Я останусь с тобой, Ноэль, потому что очень хочу этого.
Он медленно раскрыл глаза. И этот первый взгляд словно бы действительно стал самым первым. Потому что первого, случившегося много-много месяцев назад, он не помнил. Это было слишком давно и не с ними. Или, может быть, все-таки с ними?
- Тогда идемте завтракать, госпожа Уилсон? – шепнул он с облегчением, и улыбка коснулась его губ. Потому что он совсем-совсем не хотел есть. Изголодался он по другому.
- Идем, - кивнула она. Щеки ее стали розовыми, и глаза заблестели.
Рядом с ними давно уже никого не было. И, конечно, никто не видел ни розовых щек, ни блестящих глаз. Хотя уж это-то точно никому не было интересно. К подобным встречам после войны привыкли, хотя те все еще вызывали внутреннюю радость – куда-то вернулось счастье. И это лучше, чем привыкать к слезам и разлукам.
_________________

 » Эпилог

Июль 1946 года, Кройцлинген, Швейцария

На свете вообще есть очень много вещей, которые лучше слез и разлук. И оказывается, расстояние до счастья – всего несколько километров. И по времени занимает каких-то полчаса. Чего же еще?
Констанц – прекрасный город. И жить там Анри Юбер за год почти уже привык. Все в нем было славно, кроме немцев. Наверное, кто-то очень предусмотрительно именно в Констанце прочертил границу со Швейцарией. Это оказалось весьма кстати. Счастье стало чуть-чуть более осуществимым. Во всяком случае, нацизмом здесь не особенно пахнет. И, хотя Анри Юбер не выносил слова нейтралитет, как оказалось, все познается исключительно путем сравнений. Здесь Юбер спокойно пил кофе в ресторане при гостинице, лениво разглядывал окружающих. И впервые за очень долгое время был весьма доволен собой, несмотря на то, что еще утром был раздражен и настроен скептически к предстоящей авантюре. Потом появился азарт, подобный тому, что он испытывал давным-давно, в горах. Теперь на душе стало легко и ясно. В голову пришла еще и нелепая мысль – папаша Виктор сейчас бы, наверное, впервые в жизни мог испытать за него какое-то подобие гордости. Менее всего это вязалось с тем, что по большому счету в этот странный день он стал самым настоящим преступником.
Между тем, кофе был довольно крепким. И Юбер с удовольствием влил бы в него коньяка. Но это уже была глупая идея. Он и сам это признавал.
- Вы еще не уехали? – услышал он откуда-то из-за плеча и обернулся. К нему подходил мужчина лет шестидесяти в добротном костюме и с почти военной выправкой, несмотря на годы. Там, на улице, около часа назад, он представился профессором Авершиным. Что ж, во всяком случае, ясно, что лет через тридцать Уилсон не облысеет и не сгорбится.
- Я решил, что это будет забавно – выпить в Швейцарии кофе, а потом вернуться в Германию обедать. Когда еще случай представится.
- И то верно, - улыбнулся профессор и, не спрашивая, присел за столик. Через мгновение рядом был официант с меню. Но Авершин попросил только кофе. В конце концов, он тоже очень рано встал.
- Ваши коллеги уже устроились? – полюбопытствовал Юбер.
- Я полагаю, что да.
Встреча была довольно сдержанной и излишне официальной. Однако это событие – приезд в Кройцлинген двух немецких ученых, прошедших денацификацию – было весьма значимым. Оба известны. Один – скандально известен. Но взгляды его не сочли столь опасными, чтобы ему не позволили заниматься наукой. Во дворе перед гостиницей профессор Авершин, Ноэль Уилсон и несколько человек из университета ожидали прибытия немцев еще с раннего утра.
Машина подъехала. Оба почтенных господина вышли. Потом был обмен рукопожатиями. И ученые прошли в гостиницу. Задержались только Уилсоны – Ноэль и его супруга, секретарь профессора. Они не виделись несколько недель, за время которых мадам Уилсон в Констанце подготавливала необходимые бумаги для отъезда Кунца и Хорнбергера за границу.
- И что вы станете делать с нордистом? – спросил Юбер.
- Меня мало волнует нордист. Хорнбергер нужен мне для экспедиции. Я не знаю лучшего археолога.
- А секретарю, я полагаю, вы дадите расчет?
- Никогда не нуждался в секретаре до сегодняшнего утра, господин капитан. Думаю, обойдусь и впредь. К слову, спасибо вам за рекомендации.
- Лучших рекомендаций, чем Ноэль, я вам не дам, месье Авершин, - рассмеялся Юбер, отпил из чашки и стал рассматривать скатерть.
Тогда, несколько недель назад, вместе с письмом, которое он отправил Ноэлю, в конверт было вложено фото из личного дела Маргариты Леманн и записка от капитана Юбера, гласившая: «Она просится в Гамбург. Но в Гамбурге ей делать нечего. И да, это я отправил ее в Лёррах. Подальше от тебя».
Потом он стал ждать ответа. И решил, что если Уилсон не ответит до конца июля, то придется держать слово, данное ему же несколькими месяцами ранее – помочь ей в том, о чем она просит. В конце июня он получил письмо от Ноэля. С готовыми документами и подробными пояснениями.
- Меня только интересует судьба Маргариты Леманн, - вдруг сказал Авершин. – Как я понимаю, в Германии у нее остались родственники?
- Маргариты Леманн в природе не существует. Она погибла предположительно во время бомбежки Гамбурга или немного позже, добираясь до Констанца со своим свекром. Вы знаете, среди мирного населения жертвы неизбежны.
- К сожалению, знаю слишком хорошо, - нахмурился профессор и стал следить за пальцами Юбера, гладившими ободок чашки. – Ее ищут близкие?
- Думаю, нет. Они узнали, что с ней случилось. И получили компенсацию. Ваш сын позаботился и об этом. Правда, все это произошло по их прибытии в Гамбург. Несколько недель спустя.
Авершин чуть прищурился и улыбнулся. В этот момент он был так похож на своего сына, что Юбер едва не рассмеялся.
- И вы уверены в том, что все эти меры обеспечат безопасность моего секретаря? – продолжил Авершин.
- Разумеется. Личное дело изъято из архива, а там, где ей приходилось работать, не осталось никаких бумаг. Единственное, о чем я беспокоился при пересечении границы, это о том, чтобы ее удостоверение не было изготовлено на киностудии вашей супруги.
Теперь смеялся профессор. Плечи его чуть подрагивали, и, казалось, он облегченно выдохнул.
- Нет, у моей супруги, по счастью, связи не только в мире кино. Потому удостоверение вполне надежное.
- Как вы думаете, оно того стоило? – резко посерьезнел Юбер, имея в виду совсем не удостоверение Маргариты Уилсон.
Профессор Авершин задержал свой взгляд на его лице. Юбер готов был дать руку на отсечение за то, что сейчас отец его лучшего друга вспоминает эти последние месяцы, которые Ноэль провел в Париже. И вспоминает удивительную встречу, случившуюся этим утром. Потому что та встреча перед глазами и у него тоже.
- Оно всегда того стоит, - с мягкой улыбкой ответил профессор. – Лучше скажите, зачем вы в это ввязались?
Юбер пожал плечами и, чуть насупившись, сказал:
- Это веселее, чем протирать штаны в комендатуре. Я еще ни разу не участвовал в нелегальном вывозе нацистки в Швейцарию.
- Тшшш! – Авершин приложил указательный палец к губам, но губы продолжали улыбаться.
Может быть, потому что он слишком хорошо представлял себе, чем занимается его сын со своей нацисткой. А может быть, потому что капитан Анри Юбер тоже закончил воевать.
_________________

В итоге Маргарита Уилсон будет жить в Париже и сопровождать мужа в экспедициях по Египту?
Надеюсь, что у профессора Авершина вскорости появятся внуки, а еще, что через много лет, Уилсоны приедут в Гамбург и положат цветы на могилу человека, который искренне любил и поддерживал свою невестку, а так же был бы счастлив узнать, что она счастлива.

Привет всем!
Марина, Кристина, спасибо вам большое за эту историю!
Очень трудное время. Сложные судьбы и отношения. До последнего не понимала, какую же развязку вы приготовили.
Очень рада, что Юбер помог, несмотря на его отношение к немцам. Мне понравился Рихард с его пониманием и дальновидностью. Конечно, не у всех были такие возможности, но здорово, что Маргарита и Ноэль обрели свое счастье.
Вам удалось передать напряжение и трагизм того времени, это чувствовалось в каждой главе. И еще - очень теплые отношения поддерживающих друг друга Греты и Рихарда.
Спасибо вам, девочки! Удачи!
___________________________________

Как я рада , что Грета все же обрела счастье с Ноэлем . Молодец Юбер , все же не смотря на презрение к нацистам он смог помочь своему другу обрести счастье .
Зачем к чему-то привыкать и приспосабливаться , когда можно быть просто счастливой . Рихард все же сыграл не последнюю роль в этом плане .
Спасибо девочки , за вашу историю .

Скажем вам по секрету, что вероятнее всего Маргарита Уилсон вместе с мужем и детьми будет жить в Новом свете.
Про экспедиции они подумают. =)


А может и встретятся... Жизнь - штука непредсказуемая.


Мы и сами не долго понимали.


Каждый имел свою историю. Юбер - не исключение.


Мы уверены, что без взаимной поддержки не выжить ни в каких обстоятельствах.


Жизнь многогранна. Порой приходится и привыкать, и приспосабливаться, чтобы просто жить день за днем.
Но нам, признаемся, захотелось подарить немного счастья Грете и Ноэлю.

Дамы, спасибо огромное, чтобы были с нами!
_________________

А про Новый Свет продолжение будет? Есть масса вариантов, Юбер, например, а еще у нашего Николя есть и младший сын.