Чужая

.спасибо, Надя. Нет, ну, каков Станислав! Бася просто испуганная девчонка среди такого бомонда, и потому так ему ответила, да еще и прошлые встречи дали ос себе знать, так он ей отомстил!!!
_________________

спасибо за продолжение

Спасибо!!!
У тебя очень хорошо получается))))

Привет Надя. Прочитала две главы,интересно. Принимайте в читатели
___________________________________

 » Глава №7

Скорее уехать домой на хутор, скорее бы… И никогда больше не возвращаться. Или же найти уединенное место в доме, спрятаться ото всех, отсидеться, пока гости не начнут разъезжаться по своим фольваркам. Должно же найтись такое в этом необъятном склепе...
Она вернулась бы в особняк сразу, как только смогла найти для уединения подходящий повод. Но...
- Нога болит, - заявила Бася подруге.
-О! Подожди, - нетерпеливо отмахнулась та, покусывая от волнения кончик ногтя. Янина всегда грызла ногти, стоило ей начать переживать. Останься девушки в пансионе, и дочка банкира схлопотала бы по рукам линейкой за дурную привычку от сестры Беатрыси.

Они сидели на берегу Мырысиного пруда в белой каменной беседке, выстроенной на подобии ротонды, которая привлекла внимание Баси, когда она только ехала в поместье. К скромному обществу присоединились еще три девицы, дочери местных помещиков. Шумная стайка непрерывно щебечущих паненок, сплетничающих, пока их не слышат материнские уши о каждом холостяке в округе старше шестнадцати годов от роду, нагоняла на Басю скуку. Они приняли ее в свое общество потому, что она пришла под руку с гостьей хозяина, панной Соболевской, и не преминули о том намекнуть. Если бы не ивы, росшие возле беседки, Бася и Яня увидели бы, что место занято и вернулись бы назад в дом. Но подруг заметили. Одна из паненок дружески поманила Янину, приглашая составить им компанию. Девушки расселись полукругом на скамьях и наблюдали за действом, которое разворачивалось на взбудораженной порывами ветра поверхности пруда.

Несколько лодок, в которых сидела молодежь, устроили гонки. Мужчины изо всех сил гребли, налегая на весла. Это оказалось непростой задачей, поскольку в лица им дул сильный ветер. Несколько смелых дам, что присоединились к гребцам, сидели в носовой части лодок, выкрикивая реплики и обмениваясь меж собой знаками.

-Если одна из них надумает встать в полный рост, лодка непременно перевернется, - заметила рыжеволосая девчонка в кисейном платье.

Лодки скользили по темной поверхности пруда, рассекая килем волны. Стремились с максимальной скоростью добраться до противоположного берега, где находилась дамба. Сооружение из бетона перегораживало узкую протоку, соединявшую Марысин пруд с соседним Диким прудом, который был меньших размеров и зарос ряской и кувшинками.
На дамбе стояла группа людей. Мужчины и женщины с детьми криками и свистом поддерживали соревнующихся.

- Смотрите, смотрите. Лодка пана Кшиштоффа вырвалась вперед,- закричала другая девица, приятного вида шатенка, указывая пальцем в сторону воды. Она взвизгнула, вскочив со скамейки на ноги, и захлопала от радости в ладоши. Приятельницы взволнованно затараторили о том, что еще не известно, кто придет первым. Пан Станислав всего на полкорпуса отстает от Матиевкого. А лодка пана Даленги лучше, по их мнению, скользит по воде. Просто гребцы утомились. Но если подналягут на весла в последнем рывке, то вырвутся вперед.

При упоминании имени Яновского, Бася скривилась. Пусть проиграет. Ей непременно хотелось, чтобы грубиян потерпел поражение. С берега отлично видно, что лодки пана Матиевского и Станислава Яновского идут почти вровень. Мужчины сняли сюртуки еще на пристани, когда собирались отчалить. Размеренно нагибались и выпрямлялись спины в белых рубашках, бугрились мышцы на руках, сжимавших крепкой хваткой весла. Ветер доносил до беседки скрип уключин и монотонные шлепки дерева о волны.
- Кому желаешь победы? - спросила Янина.
Она не отрывно следила за каждым движением весел, которыми греб Яновский.
- Кшиштофу Матиевскому, - ответила Бася, покачивая нервно ногой.
Она не лгала, сказав, что нога болит. Ступня на самом деле жгла в месте, где так некстати образовалась мозоль. Новенькие туфельки, которыми она хотела покрасоваться, доставили хозяйке неприятности. А впереди вечер, который нужно было отжить, прежде чем они с дядькой и теткой уедут домой.
Янечка на миг оторвала глаза от гонки и лукаво улыбнулась подруге.
- Значит, правда, что говорят?
- И что же говорят? – насторожилась Бася. Она искоса поглядывала на рыженькую в конопушках девицу, сидевшую с ней на одной скамье. По выражению лица той можно было понять , что она подслушивает. Глазки так и бегали, не зная куда смотреть: на воду, или на болтающих подружек, перекрывавших голосами интересный диалог.
- Будто ты заколдовала пана Кшисека черными глазами, и теперь он начнет сохнуть от любви, пока в гроб не сойдет, - почти дословно передала Янина речи одного господина, которые случайно услышала в доме Яновских.
- Ты шутишь, верно?
- Нисколько. О тебе с утра толкуют. Мол, пан Матиевский свихнулся, потому, что простил тебе, ну…, - Яня смущенно замялась, не зная как деликатнее выразиться, чтоб не обидеть подругу. - Твою дерзость. Еще говорят, что он заступается всякий раз, когда люди начинают тебя порицать, - совсем уже тихо добавила она.
- Еще что? – монотонно спросила Бася, чувствуя в теле предательскую дрожь.
-- Что ты - чаровница. Ведьма.

Янина громко смеялась над собственными словами. Но в резких звуках ее голоса Басе послышались нервные нотки. К горлу вдруг подкатила тошнота, и испугавшись ее позывов, Бася, быстро зажала рот рукой, наклонившись вперед. Она чувствовала, что несмотря на порывы ветра, врывавшиеся под ее пелерину, по спине струился липкий пот. Сердце билось в груди барабанным боем, готовое выскочить из нее. Судорожно сглотнув, девушка посмотрела на соседку с огненными волосами. Та спрятала глаза, будто ничего и не слышала. Но бледность щек и подрагивание губ выдавали ее с головой. Девица расслышала абсолютно все и испугалась. Ничего нет хуже суеверного страха людей перед непонятными им вещами. Страх порождает ненависть. "Эта рыжая, что сидит рядом, разболтает сплетню подружкам, - подумала Бася. - А после они расскажут каждое слово маменькам. Те, естественно, приукрасят, а то и добавят отсебятины. И понесется молва по уезду. Ужасно!"

Янина хотела сказать еще что-то, но передумала. Слишком уж неправдоподобно прозвучали бы ее слова. Она даже мысленно не хотела их повторять. Слуги в доме шептались о том, что панна Беланович колдовала на пана Станислава в костеле в Страстную субботу. Дула на освященные свечи и глядела шляхтичу в глаза, чтоб вытянуть из мужчины душу. Так делает настоящая ведьма, если хочет кого-то подчинить своей воле.
-- От папомніце мае словы, панначка. Не пройдзе і трох годкоў, як паніч малады зачахне ад туги и смутку (от тоски и печали - белор), - говорила Янине дрожащим голосом горничная Стэфка. Она, собственно, и поведала хозяйке бредни, которые тайком от хозяев передавали друг другу слуги в людской.
-- Отчего же так долго? – съязвила Янина, которую раздражали выдумки суеверных холопов. – Почему не год, не два, ни десять?
-- Дык «тры» - нечыстае чысло. Чысло ведзьмарки и чорта. А яшчэ «шэсть»и «девять». Нашто ёй доўга чакаць?! За тры гады ўраз справіцца.

"И это ее Бася?! Ведьма?! Край сумасшедших темных людей", - с горечью тогда думала Янина, ложась в подготовленную горничной постель. Она выгнала ее вон. Кричала, что та, безмозглая дура, и сама не ведает, что говорит. Стефка так и не поняла, чем прогневила паненку. Она же как лучше хотела! От сердца хотела помочь, предупредить, предупредить, чтобы хозяйка держалась по-дальше от черноволосой панны.
" Матка Боска! Куда не ткнись, всюду мрак и суеверия. Живут, словно, в пещерах, не имея Христа за душой. Как можно говорить подобные бредни о Басе. Как?!" - размышляла Янина. Она не понимала. Бася, которую она знала, даже ворожить на Колядки не умела, не то что колдовать. Да, она не была религиозна до фанатизма, но в Бога верила. Янина это точно знала, как и то, что суеверия людей порождаются их необразованностью.
- Знаешь что?! А пойдем-ка мы гулять в другое место, - предложила Янина, видя, как подругу сотрясает мелкая дрожь.
-А как же лодки? Тебе не хочется узнать, кто победит? - вежливо поинтересовалась Бася. В душе она радовалась, что не придется больше сидеть на ветру, чувствуя себя лишней в компании.
- Без нас до берега доплывут, - фыркнула Янина, беря под руку Басю. – Идем на скамеечку, что под липами. По крайней мере, там никого нет и можно спокойно поговорить.

Бася грустно улыбнулась. Она знала, какой новостью подруге не терпится поделиться. Только слушать не очень хотелось. Муторное чувство, сродни тошноте, преследовало Басю. Она была виновна перед Янечкой. Заранее виновна, потому что не рассказала и никогда не поделится с единственной подругой о том, что видела всадника на хуторе. Не поведает, как он гнался за ней к реке, в которую она же его и толкнула. Промолчит, как смотрели на нее синие глаза в пламени свечей в костеле, каким огнем ярости они обожгли сердце ныне, когда он унизил ее. Это были маленькие женские тайны. Они принадлежали ей, и только ей. И ни с кем она откровенничать о них не собиралась. Оттого видела себя обманщицей, которой подруга собиралась выложить сокровенное, душу излить, а вместо поддержки и понимания получить ложь.

Девушки рука об руку неторопливо шли к липам. Если бы одна из них обернулась и посмотрела в сторону пруда, то увидела бы, что светловолосый мужчина в лодке, почти достигшей дамбы, смотрел в их направлении. Отвлекшись, он сбился с ритма. Весло задело весло соседа, деревянные ребра сцепились меж собой, замедляя скольжение по воде и… Лодка Матиевского, вырвавшись на полкорпуса, первой достигла финиша. Удивительно или нет, но еще одно желание Баси сбылось.

С момента приезда в фольварок Басе ни разу не довелось остаться в одиночестве. Сперва ее держала при себе графиня, водя за собой по покоям первого этажа. Пани Гелена показывала картины, любимую коллекцию серебряных и фарфоровых сервизов, рассказывая истории том, каким образом предметы появились у них в доме. Затем, когда хозяйка поместья наконец отпустила гостью, вернув ее в общество дядьки и тетки, наступило время для пышной трапезы в Большой столовой зале "палаццо". Так Яновские на итальянский манер именовали огромный двухэтажный особняк.
После третей перемены блюд, сытая, выпившая шляхта разбрелась по усадьбе. Большинство мужчин почтенного возраста отправились в курительную, чтобы за бокалом вина и сигарами поговорить о политике, что делать в присутствии дам не рекомендовалось и считалось делом немыслимым. Женщины, приехавшие с детьми, решили их проверить, удостовериться все ли в порядке у чад, оставленных под надзором прислуги в покоях одного из флигелей. Пани, у кого детей не было, собрались в салоне, расположившись на диванах, пуфиках, сонетках, дабы обсудить последние уездные сплетни. Разговоры велись главным образом о том, кто на ком женился, кто с кем справил заречины, кого отпели и кого крестили, у кого в семействе ожидается прибавление в семействе. Не минули в упомянуть недостойное поведение молоденькой родни пана Бжезинского, которую недавно видели на пасхальной литургии в костеле.

- Откуда она появилась?- спросила одна женщина у соседки, пожилой дамы, одетой в платье темных тонов.
- Пани Даленга, разве вы про то не знаете? – удивленно приподняла брови старуха. – Ах, вы не здешняя! Потому не слышали пикантной истории, случившейся лет двадцать назад. Разразился скандал. Представьте себе: молодая паненка сбегает после заречин, случившихся с достойным шляхтичем, с земским лекарем.
-А-ах!
Шокированная новостью, любопытная дама прикрыла рот пальчиками, чтобы подавить возглас. Женщины, сидевшие на кушетке, тотчас взметнули настороженные взгляды на эту парочку. Обычно всхлипы, хихиканье и шепот служили сигналом, что стоит прислушаться, а то и подслушать, о чем говорят собеседницы, чтобы не упустить интересные подробности очередной сплетни. Все женщины в салоне, как одна, навострили ушки, делая вид, что заняты собственной беседой. Пани в темном, вдова шляхтича Бельского, уловила момент, поняв по лицам, что благодарных слушательниц у нее прибавилось, и она в центре внимания. Потому повысила голос, собираясь продолжить рассказ. Она доподлинно знала, что многие здешние пани слышали историю, но по прошествии лет слегка успели о ней позабыть. Стоило освежить память. Ведь, как известно, новое и интересное – это хорошо забытое старое.

- Не венчанная. Католичка. Шляхтянка, пусть и не богатого роду. С православным мужчиной, - ставя ударение на каждом слове, заявила вдова. - Русский, представите себе! Говорили, что он не то сын иерея, не то его внук. Бог знает. У несчастного пана Бжезинского, отца пана Матэуша, после бегства дочери удар случился. И не мудрено! Каждый пес в уезде на них лаял, а люди пальцем показывали. Такой позор.
- И что же далее случилось? – затаив дыхание, шепотом спросила ее молоденькая панна.
- То и случилось, что панна Бжезинская, презрев мораль и устои общества, отринув веру, венчалась в греческой церкви, - громко заявила вдова.
Женщины, слушавшие рассказ, вздрогнули. Некоторые даже перекрестились. Графиня вела неспешную беседу с одной из своих давних знакомиц, но подняла глаза на вдову Бельскую. Она прекрасно помнила подробности глупого и не обдуманного поступка сестры управляющего. Но случилось это настолько давно, что она не считала нужным ворошить прошлое.
- Отступница, вот кто она, - продолжала гнуть свое вдова, упорно делая вид, что не замечает устремлённого на нее взгляда хозяйки дома. – Бжезинский-младший до самой смерти сестры чурался и не хотел поддерживать с ней отношения. А старый пан вовсе, говорят, проклял. Она слала письма, умоляла ее простить и понять. Но пан Матэуш, молодец! Так и не простил. Как забыть позор? Она честь шляхтянскую и память рода в грязь втоптала. Когда скончались они, Белановичи, пан Бжезинский дитя, прижитое от лекаря, забрал к себе. Отдал в католический пансион, чтоб глаза не мозолила. Уверяю вас, так и было! Мне жена Бжезинского сама сказывала. Верно говорю, пани Эльжбета?

Жена Бжезинского, сидевшая тихо, как мышка, в углу покоя на сонетке, молча кивнула головой. Что сказать в ответ черной паучихе, трепавшей их фамилию добрых полчаса, если источником сплетен, ходивших годами от фольварка к фольварку, и воскресших из тлена ныне, была она сама.
- От чего же скончалась? – поинтересовалась шепотом собеседница вдовы.
Ей доставляло нескончаемое удовольствие слушать грязные сплетни, будоражившие собственное сонное воображение.
-- Не помню точно, но сказывали, будто от брюшняка (форма брюшного тифа – разговорн.).
- И что же, муж-доктор и не помог?
- Значит, не судьба. Это кара божья им за грех. По заслугам получили оба, - сказала, как отрезала, вдова, уверенная в своей правоте.
- De mortuis aut bene, aut nihil (о мёртвых хорошо, или ничего – латинская пословица), пани Бельская, - произнесла Яновская ровным голосом, буравя глазами недовольно поджавшую губы вдову. Женщины повернули головы в сторону графини. – Ни к чему трогать покойных. Они не могут ни оправдаться пред нами, ни встать на собственную защиту.
- Как же не трогать, когда перед глазами выродок их вертится, - возмутилась вдова. Она догадалось, что графине не по нраву пришлись ее слова.
Действительно, блеклые глаза пани Гелены, еще минуту назад спокойно взиравшие на Бельскую, вспыхнули недобрым огнем. Потом и вовсе застыли, превратившись в два кусочка льда.
- Фи, мадам, - сказала она, даже не повысив голоса.- Говорить подобные речи недостойно.
- От чего же, - не унималась та. Ее задел за живое упрек графини. - Известно, что какова мать – такова и дочь. Еще не ясно, что девица из себя представляет и какой сюрприз может преподнести. Есть в ней нечто, не поддающееся объяснению. Помните, в субботу в костеле у Пасхала свечу обронила? А потом,- вдова сделала большие глаза, обведя ими сидящих поблизости женщин, - потом, и вовсе задула огонек на свечке вашего сына, пани Гелена. Это все видели.
- Да, конечно, - раздалось несколько робких голосов.
- Так делают, когда хотят порчу навести, - продолжила вдова, играя многозначительно бровями. Ее маленькие глазки мрачно блестели. – Приглядывайте за сыном, пани. А то, не дай бог…

Гелена Яновская, которой разговор, затеянный вдовой шляхтича Бельского, порядком надоел, смотрела на Бжезинскую. Жена управляющего сидела за спинами остальных женщин. Может, скажет что-нибудь в защиту своей племянницы? Но, нет. Пани Эльжбета не собиралась вступаться. Она сгорбилась, будто хотела слиться с обстановкой салона. Ее безграничное желание казаться незаметной, вызвало у графини презрительную усмешку. Что за женщина?! О семье говорят в открытую, поливают грязью, а она молчит, боясь даже рот открыть. Тряпка. А эти, что слушают? И Бельская, которая ахинею несет? Разве они лучше?! Недалекие, плохо воспитанные и необразованные провинциалки. Темные и дремучие, как холопы, с которыми они бок о бок живут. Еще наглость имеют приплести имя сына в подобном разговоре.

Пани Яновскую обуял приступ глухого бешенства. Она злилась на глупость шляхтянок, на их дурное воспитание. На то, что Бельская, вместо того, чтобы умолкнуть, когда хозяйка дома только на нее посмотрела, продолжала болтать и болтать, выказывая подобным образом абсолютное неуважение. Злилась, что у нее не прошла мигрень и легкая лихорадка, а разговоры ее только усилили.
С силой, удивительной при ее хрупком телосложении, она сжала в руке веер, и, ударила им о подлокотник кресла, в котором сидела. Громкий, как выстрел, звук разнесся по комнате. Веер переломился пополам. Пани Даленга испуганно взвизгнула, а остальные в немом удивлении замерли, глядя на обломки изящной вещицы, что в сердцах швырнула себе под ноги хозяйка.
- Шаноуны (уважаемые- польск.) пани, - с трудом сдерживаясь, чтоб голос звучал спокойно, произнесла графиня Гелена. - Не кажется ли вам, что пора прогуляться?! Свежий воздух зачастую содействует работе ума, проясняет мысли и вынуждает отвлечься от злоречия.
И позже добавила, когда женщины, поняв намек, что настала пора выбираться из салона и прекратить сплетничать, начали подниматься с насиженных мест.
- Чтобы вы не думали, я не позволю в своем доме пачкать имя девушки, которую я приняла в качестве гостьи. Люди должны отвечать за свои поступки, а не за деяния близких. Панна Беланович милая, приятная девушка. И она мне нравится. Точка!
Графиня сделала то, что должна была сделать пани Эльжбета на правах родственницы, но смалодушничала, испугавшись острых женских языков.
Шурша юбками, пристыженные пани покидали салон, чтоб прогуляться по парку. Вдова Бельская, раскрасневшаяся от слов Яновской, которые адресовались именно ей, язвительно проговорила на ухо той самой молодой женщине, с которой и затеяла весь этот балаган.
- Надо же, она ей нравится! Интересно, заступалась бы она за безродную сиротинку, ежели бы ее сын вздумал к ней свататься? Желала бы себе ее в невестки? Думаю, когда свинья в желтых тапочках на дуб заберется.(аналог русск. посл. – когда рак на горе свистнет).
Ее собеседница согласно закивала головой.

О произошедшем в салоне Бася не подозревала. А если бы часом услышала, то была бы безмерно удивлена, обнаружив в союзницах графиню Яновскую. От столь важной дамы она менее всего ожидала бы заступничества. Да и сама графиня не особо понимала, чем ее подкупила маленькая провинциальная девчушка. Может дело было в том, что пани Гелена, умная и умудренная опытом женщина, интуитивно почувствовала в девчушке родственную натуру: сильную, темпераментную, не боящуюся ни бога, ни черта. А может просто взяло верх чувство справедливости, и ей стало жаль одинокую душу, на которую навалились скопом злые, не умные, зато любящие пнуть лежачего, бабы.
Липовая аллея, по которой шли девушки, превозмогая усилившиеся порывы ветра, тянулась двумя рядами высоких деревьев вдоль берега пруда. Далее она плавно сворачивала налево, окаймляя лужайки с кустами стриженного под геометрические фигуры самшита, и тянулась до самого особняка. Там, за правым флигелем граф для жены построил оранжерею. Ветер, крепчавший с каждым часом, обжигал кожу на щеках. Небо, по которому с утра плавали отрепья облаков, окончательно прояснилось. Эта странная смесь солнечных лучей и пронизывающего холода в самый разгар мая, удивительным образом повторяла внутреннее состояние, в котором пребывала Бася. Она плотнее закуталась в полы короткой пелерины, спасая озябшие руки от неприятных укусов ветра.
- Ночью будут заморозки, - отстранено произнесла она, глядя в одну точку перед собой.
Яня повернула к ней сосредоточенное лицо, а потом, собравшись с духом, выпалила.
- Я выхожу замуж.
Это было для Баси новостью, но все же, когда о таких вещах говорят напрямую, без обиняков, не возможно не лишиться присутствия духа. Она нахмурилась, хотя по правилам игры, в которую играют девочки ее возраста, да и женщины тоже, нужно было взвизгнуть от радости, кинуться Янечке на шею, осыпать поцелуями и забросать с ног до головы поздравлениями и пожеланиями любви и счастья в будущей семейной жизни. Вместо этого Бася задумчиво взглянула на сияющую от радости подругу, что та не преминула отметить, и равнодушно сказала:
- Полагаю, за Станислава Яновского.
- Ну вот, я же говорила. Ты уже знаешь, - разочарованно произнесла Янина, прижавшись внезапно плечом к плечу Баси. У нее никогда не было матери, которая рано умерла от неудачного падения с лестницы через несколько дней после родов. Только отец. Потому Яня, рано попавшая в пансион, тянулась к Басе, несмотря на их одинаковый возраст, чувствуя в подруге человека более взрослого, умного, серьезного. Ту, кого она бы хотела видеть на месте матери. Бася же, почувствовав ласку подруги, скорее по привычке, нежели испытывая расположение, потрепала девушку легонько по руке, бессознательно повторяя жест пани Эльжбеты, которая всегда так делала, когда девочка ей докучала. Сей жест означал: «Потом, детка, мне сейчас не до тебя».
«Боже, когда мы наконец дойдем до проклятой скамейки», - с досадой подумала Бася, глядя, как Яня прижимается к ней, точно котенок. Нога вдруг невыносимо заныла, заставив крепче сжать зубы, чтобы не взвыть от боли. А может, дело было не только в жжении в ноге? Ей нечем стало дышать. В горле застрял комок, душивший ее. Глаза наполнились слезами, готовыми пролиться в любой момент, и чтобы этого не случилось, она часто замигала веками, делая глубокие вдохи.
- Здесь нечего знать, - грубо ответила она, справившись с волнением. - Вас позвали погостить к Яновским надолго. Так ведь? И раз уж ты заговорила о замужестве, то здесь надвое гадать не не приходится, чтоб сказать - пан Станислав. Михаил-то женат. У вас были заречины?
На сияющее личико Янечки набежала тень. Она отрицательно покачала кудрявой головкой.
- Ничего определенного. … Яновские молчат, хотя ранее у графа с отцом все было оговорено. Ты не злишься, что в пансионе я ничего не сказала? Отец не велел рассказывать, даже тебе.
- Ни капельки, - пренебрежительно фыркнула Бася. - Если ты помнишь, мы не разговаривали в последнее время.
Ей стало не по себе от откровений подруги. Накатило внезапно острое желание чем-нибудь насолить Янине, чтобы уменьшить ее радость от предвкушения сватовства. Совсем не деликатно она напомнила девушке о маленьком предательстве той в пансионе бернардинок, вызвав на лице Янины огорченно выражение.
- Как я могу забыть,- опустив голову, произнесла Янечка.
Бася удовлетворенно хмыкнула.
-Так если молчат, может и не будет ничего? – колко поинтересовалась она.
Наконец они дошли до скамейки. Рядом, как древний исполин, возвышалась мощная липа. Ветер гудел в кроне, раскачивая толстые ветви. Скрип дерева, гнущегося под потоками воздуха, приглушал голоса. Бася хваталась руками за края капора, боясь, что его сорвет с головы. Плотная ткань девичьих пелерин трепетала и хлопала, как паруса, от порывов ветра.
- Он нравится тебе? Ты в него влюблена?, - стараясьь перекричать ветер, задала вопрос Бася. Сидеть на ужасном ветру отпало желание. Все, чего она теперь хотела,к это покончить с излияниями Янины одним махом, а потом доковылять до особняка, раздеться и выпить чего-нибудь согревающего.
- Нет. Я совсем его не знаю, - таким же криком отвечала ей Янина. Она безуспешно пробовала удержать в руках полы синей накидки, которые раздувались, открывая тонкий голубой корсаж платья. Нос у нее давно покраснел, а из глаз катились слезы. Наверно, от сквозняка, решила Бася, не желая углубляться в причины слез подруги. – Он никогда не смотрит на меня. Порой, кажется, он меня ненавидит.
- Почему?
- Он холоден. Другим паненкам, даже замужним женщинам, он уделяет намного больше внимания, чем мне. Думаю, пан Станислав не хочет нашего брака.
- А ты? Ты его желаешь?
- Отец говорит, что это выгодная сделка, - на последнем слове Яня запнулась, поняв, что сболтнула лишнее. Растрепавшиеся локоны лезли в глаза, поэтому она стала в который раз заправлять их под тулью капора, пытаясь таким образом скрыть замешательство. – Я имела ввиду, что наш с Яновским брак удобен для обеих сторон. Каждый получит то, что хочет. Я получу дворянство и более завидное положение в обществе, чем ныне. А пан Станислав…
Она так и не договорила, какой же выгодой обернется брак для Станислава с дочерью банкира. Устало вздохнув, крикнула на ухо Басе:
- Вернемся в дом. Я замерзла. А у тебя уши и щеки красные.
- У тебя тоже, - ответила Бася, щелкнув Янину по носу. - Не спеши. Моя нога совсем разболелась.
Взявшись за руки, как в те времена, когда жили в пансионе, девушки направились по аллее к особняку. Бася заглянула в лицо светловолосой, кудрявой Янечки, которую до сих пор считала единственным другом, несмотря на разгоравшуюся в ее душе ревность. Янина совсем сделалась пунцовая от холода, вздернутый носик и губы посинели, а рука, которую сжимала Бася, превратилась в ледышку. У ее был жалкий и несчастный вид. «Оказывается, Grillon, и у тебя есть маленькие тайны, - думала панна Беланович. – Чем же выгодна женитьба пану Станиславу, у которого есть все, что душа пожелает? Он, конечно, не наследник. О этом и говорить не стоит. Майорат отойдет после смерти старого графа пану Михалу. Но нищим и бездомным Станислав не останется. Ему отпишут, наверное, одну из вотчин Паскевичей, что под Гомелем, из приданного пани Гелены. Назначат сумму на содержание. Пусть ни столь роскошно, как ныне, но все же достойно, он может жить. Или же денег мало? Янечка Соболевская - богатая невеста. Пан Юзеф - совладелец крупного банка в Варшаве. В его руках вертятся миллионы. Но фамилия простая, он выходец из мещан. Понятное дело, отчего бы к новой фамилии дочери не приписать дворянский титул. И все же, по сословным меркам, Янина Яновскому не пара».

Впереди растянулся приземистый флигель, над которым возвышалась громада особняка. Выкрашенный в желтый цвет, он приятно гармонировал с нынешней весёлой майской зеленью, окружавшей его со всех сторон. По дорожке, ведущей к черному ходу для слуг, бежал лакей.
- Панна, панна Янина, - на ходу кричал он. - За вами пан Соболевский послал. Ищет вас. Сказал, чтоб в дом вертались. Разговор у него есть до вас.
Яня махнула лакею рукой, мол, поняла, ступай. Тот развернулся на одной ноге, и побежал назад к флигелю.
- Я пойду к mon père (моему отцу - фр.). Ты со мной?
- Ну, уж нет. Раз звал, значит, разговор приватный будет. Я провожу тебя до парадной, а там разделимся. Поищу-ка я пана Матэка, или пани Эльжбету. Если повезет, смогу с ними хоть парой слов перекинуться. За целый день я их толком-то и не видела. Графский дом настолько большой, что можно быть с человеком близко, но так и не удосужиться его встретить ни разу за тыдзень.
- Не потеряйся в покоях, - насмешливо воскликнула Янина.
- Будь уверена, Grillon, я не пропаду. В доме полно слуг. Случись со мной беда, я спрошу у первой попавшейся горничной дорогу.
Они вошли в просторную парадную. Сняв капоры и пелерины, подали их лакею, дежурившему у входных дверей.
- Ну, что? - Янина протянула ладошку к лицу Баси, чтобы погладить ту по щеке. - Avant la réunion pour le dîner ?(до встречи за ужином – фр.). Не думай о том, что я тебе сказала в беседке. Все пустое. Глупые россказни не совсем нормальных людей.
- Bien sûr, mademoiselle Grillon! (конечно, мадемуазель Сверчок – фр.)
Пусть на душе неспокойно, Бася все рано задорно вздернула подбородок, изобразив самую лучезарную улыбку, на которую была способна. Ни одна душа не должна догадаться, как грустно и одиноко ей стало в эту минуту. Распрощавшись, они разошлись в разные стороны. Янина пошла наверх, чтобы сменить платье и поговорить с отцом, а Бася растерянно оглядывалась, не понимая, где искать пана Матэуша. Близ нее важно прошагал слуга, неся поднос с бокалами, наполненными красным вином.
- Послушай-ка, милый человек, - обратилась она, тронув его за рукав бархатной ливреи. – Где я могу найти пана Бжезинского?
- Пан зараз разам с другими панами в курительной.
- Как? Неужели до сих пор не вышли?
- Не, панна. Как засели с обеда, так и не выходили.
Бася озадаченно прикусила губу. В курительную ей нет ходу. Этот покой -- святая святых мужского общества в каждом богатом доме. Если мужчины собираются в нем, значит женщинам там не место.
-Не видал ли пани Бжезинскую?
- Не видал, панна. Вонь сколька людей собралось в доме. За всеми не углядишь.
- А где женщины и паненки молодые сидят нынче?
- Так, кто где, - жестом руки, свободной от подноса, лакей обвел неопределенное пространство вокруг себя. – Пани графиня и некоторые дамы, еще со шпацыру (прогулка – пол. и бел.) не вернулися. А некоторые паненки поднялись наверх, в гостевые спальни, шоб вздремнуть перед вечерой (ужин – белор.). Паничи в бильярдной заперлися. Знать, игра у них.

О, Матка боска! Куда же пойти? Спать совершенно не хотелось. На улицу возвращаться тоже. Руки и щеки горели от студеного ветра. Идея, куда можно пробраться и убить время до ужина, пришла сама собой.
-А скажи-ка мне вот что! Где у пана библиотека?
- Аккурат, по-соседству с бильярдной, панна.
- Проведи меня, милый человек, туда.
- Идите, панна, за мной. Я от бокалы в курительную подам, и сразу ж вас в книгарню (библиотека -бел.) доведу.

Басе сквозь щёлочку довелось увидеть, что творилось в курительном покое, где уже около четырех часов заседали шляхтичи. Гомон и крики стояли, как на сейме (собрание шляхты, парламент, во времена Речи Паспалитой). Шляхта ругалась меж собой. Известно: где два шляхтича - всегда три мнения. Что они бурно обсуждали, понять не представлялось возможности, потому как каждый драл глотку сильнее соседа, чтоб того перекричать. "Хорошо, хоть чубы на месте и на кулаках биться не кидаются, как в старину," - с улыбкой думала Бася. Судя по раскрасневшимся, вспотевшим лицам панов, выпито было немало. Сквозь щель в двери, что оставил после себя лакей, Бася с трудом могла что-либо разглядеть. В покое повисла плотная завеса табачного дыма. Он сочился наружу в коридор, раздражая обоняние вонью. Бася отпрянула от дверей и, оказалось, вовремя. Через мгновение лакей вышел с пустым подносом и поманил ее за собой. Они миновали несколько комнат, двери которых были плотно закрыты. Из-за одной из них слышался шум голосов.
- Гэта паны маладыя в бильярд гуляють, - пояснил лакей.
Следующей дверью после бильярдной оказался вход в библиотеку.
- От тут, панна.
- Благодарю, любезный.
Он поклонился и ушел, предоставив Басю самой себе. Она несмело взялась за бронзовую ручку и толкнула створку от себя. Не следовало врываться без стука, но она запамятовала наставления наставниц, и просунула голову внутрь, чтобы посмотреть, нет ли кого в библиотеке. К счастью, помещение оказалось пустым. Тогда Бася протиснулась в комнату, плотно и тихо прикрыв за собой дверь, чтобы неосторожный стук не привлек ненужного внимания.

Она стояла посреди большого помещения в темно коричневых тонах. В стене, противоположной входу, было всего одно окно. На половину завешенное плотными портьерами винных оттенков, украшенных золотыми цветами, оно мало давало света. В библиотеке царил сумрак. Вдоль боковых стен от пола до потолка высились стеллажи с книгами. Они обрамляли длинными рядами камин, выложенный яркими изразцами. Бася пригляделась внимательнее и обнаружила на каждой кафелине клеймо с гербом «Погоня». В центре покоя хозяева поставили круглый стол на витых ножках, навалили на него рукописи и старинные свитки. Рулоны бумаги, намотанные на штыри, лежали на полках возле очага. Их желтизна и свисающие на золоченых шнурах печати, свидетельствовали о том, что документам не менее ста лет, а может и боле. По какой-то причине нигде не было видно тубусов, в которых хранились подобные древности. Возможно, грамотами кто-то пользовался из хозяев дома, потому и чехлы убрали, чтоб не путались под руками. На тумбе, где обычно ставят вазы, высокой стопой покоились давнишние газеты.

Бася заглядывала в каждый уголок хранилища человеческой мудрости. Провела рукой по лакированной поверхности стола, проверяя, есть ли пыль. Ей всегда казалось, что пыль в библиотеке должна быть непременно, являясь ее символом. Но стол оказался чистым, что немного ее разочаровало. Тронула пальцем головной убор фарфорового китайского болванчика, чинно сидевшего на каминной полке, наблюдая со смехом, как судорожно затряслась его голова в разные стороны. Внимание привлекло большое зеркало, встроенное меж двух книжных стеллажей, не понятно для чего здесь очутившееся. Она покрутилась перед ним, размахивая на лету складками платья, присела в глубоком реверансе, глядя на собственное отражение, словно перед ней была особа королевских кровей, а потом скорчила смешную рожицу, скосив глаза на нос, и показала язык. Вдоволь подурачившись, Бася решила, что пора приступить к тому, за чем пришла. Ее интересовали книги. Куда ни кинь взглядом, повсюду стояли и лежали разных размеров и толщины тома. Старинные гроссбухи, писанные от руки в монастырских кельях и напоминавшие каменные блоки, соседствовали на полках с не менее древними фолиантами и статутами. Тускло сияла позолота и мерцали полудрагоценные камни на окладах Библий пятнадцатого и шестнадцатого веков, написанных на латыни. Рядом с ними лежала увесистая Библия в кожаном переплете. Она выглядела более чем скромно, по сравнению с роскошными приятельницами. Природная пытливость Баси взяла верх, и она перевернула несколько сухих, порыжелых от времени страниц. Слова вступления гласили:
«Понеже от прирожения звери, ходящия в пустыни, знають ямы своя, птици, летающие по возъдуху, ведають гнезда своя; рибы, плывающие по морю и в реках, чують виры своя; пчелы, и тым подобная, боронять ульев своих, — тако ж и люди, и где зродилися и ускормлены суть по бозе, к тому месту великую ласку имають».

Это великое сокровище, думала она, касаясь пальчиками шероховатой поверхности страниц. Библия первопечатника Франтишека Скорины. Первая Библия восточных славян, которую великий гуманист перевел с венецианского на кириллицу, переписал доступным старо-русским языком и напечатал в чешской Праге. 1517 год. Бася прижала ладони к горящим от волнения щекам. Боже, пред ней один из тысячи экземпляров, что успел издать Скорина.
Спустя лишь время она смогла оторвать взгляд от книги, и перевести его на стеллажи. Глаза разбегались от невероятного количества толстых и тонких корешков, глядевших на нее с полок. Что бы еще посмотреть и потрогать?! На верхних рядах стояли новенькие современные издания, призывно дразня яркостью и блеском свежей краски.
Баня придвинула к стеллажу железную стремянку, которую нашла у камина, и принялась взбираться по ступенькам. Казалось бы, простая задача, оказалась на деле намного труднее, чем она себе ее представляла. Все дело было в широкой юбке. Кольца кринолина мешали видеть, куда ставить ногу. Ворох нижних юбок так и норовил зацепиться за носок туфельки, а книги находились слишком высоко, потому карабкаться приходилось почти последние ступеньки лестницы, борясь с головокружением.
Прижавшись коленями к поручню, выпиравшему дугой над лесенкой, Бася приступила к делу. Она доставала одну книгу за другой, просматривала и ставила на место. Сколько было всего интересного! Того, что она не читала, и с радостью унесла бы домой. Бальзак, Руссо, Санд, Гюго. Полка с изданиями французских писателей. У нее мелькнула преступная мысль спрятать одну из книг под нижними юбками и забрать на хутор. Но потом Бася передумала, пристыженная голосом совести, утверждавшим, что воровство – смертный грех. Она вытянула еще однин томик, и ее широкие, изогнутые брови поползли вверх от изумления.
О, боже! «Декамерон» Боккаччо! Она была наслышана в монастыре об этой книге. В ней сплошные непристойности и описание того, как ЭТО должно происходить между мужчиной и женщиной. Не раздумывая, Бася впилась глазами в текст первой новеллы, повествующей о чуме, глотая слова, перескакивая со строчки на строчку в поисках тех самых пикантных подробностей, о которых шептались девочки ночью под одеялом. Постепенно лицо ее румянилось, даже кончики ушей покраснели о волнения, а руки, державшие книгу, дрожали от возбуждения. «О! Боже мой! Мамочки!» - громким шепотом восклицала она, когда читала очередной отрывок про любовь. Она так углубилась в текст, что потерялась во времени, даже успела забыть, что стоит на шаткой лестнице под самым потолком. Не слышала она, уйдя с головой в откровения Помпинэи, (женский персонаж «Декамерона»)как двери в библиотеку осторожно приоткрылись, и кто-то вошел, ступая по ковру мягкими шагами…
…и поймете, сколь святы, могучи
и каким благом исполнены силы любви,
которую многие осуждают и поносят
крайне несправедливо, сами не зная, что говорят…

- Можно полюбопытствовать?! Паненку интересует подобная литература!?
От неожиданности Бася едва не упала с лестницы. Посмотрев вниз, кто бы это мог быть, она увидела русые волнистые волосы и синие глаза, которые игриво взирали то на обложку книг, которую она держала в руках, то куда-то еще, где были ее ноги. Девушку бросило в жар при мысли, что мужчина внизу мог рассмотреть у нее под платьем абсолютно все без утайки.
- Убирайтесь, - рявкнула она вне себя от стыда и возмущения.
-Куда же идти, если я у себя дома, - как ни в чем не бывало ответил Станислав.
В его глазах плескались искры озорного веселья. Молодой человек отступил на несколько шагов в сторону, и ухмыляясь, облокотился на стеллаж плечом, небрежным жестом скрестив на груди руки. Покидать библиотеку он не собирался. Он зашел сюда в поисках листа бумаги и чернильницы, которые понадобились, чтоб вести счет в карточной игре. И был очень удивлен, обнаружив некую юную особу, парящую под потолком на стремянке, окутанную облаком розового батиста. Еще больше он удивился, когда тихонько, боясь спугнуть розовую фею, приблизился и увидел, какую книгу она столь внимательно читает. Станислав готов был лопнуть от смеха при виде ее лица, когда панна догадалась, что поймана на месте «преступления». "Почему, - насмешливо думал он, - большинство девиц принимают творение Боккаччо, как нечто постыдное?" На его взгляд, ничего ужасного в том, чтобы читать о любви в естественном ее виде, в каком она существует в мире, не было. Рано или поздно, люди приходят к осознанию ее значимости в жизни. Но по разным причинам предпочитают не говорить о ней вслух.
- Вы спуститесь, наконец?
- Да, если вы уйдете, – заявила Бася. Она балансировала на верхней ступеньке, прижимая упругие кольца кринолина к ногам.
- И не подумаю. Я уже сказал, панна, что это мой дом. Вы плохо расслышали?
Волей или неволей, но пришлось спускаться. К слову, подъем всегда легче спуска. Бася раздумывала, как оказаться на полу, если на добрый локоть перед глазами топорщится материя необъятной юбки, за которой стремянки не видно. Поставив "Декамерон" на место, она попробовала опустить одну ногу на ступеньку, повернувшись лицом к комнате. Нет, не вышло. Спина выгнулась. Руки, которыми она схватилась за поручни стремянки, остались сзади. Ну, теперь стоит попробовать по-другому. Опять она перевернулась, уже лицом к стеллажам. Ступила на перекладину, неудачно зацепившись ногой за нижние юбки, которые почему-то оказались ниже ног. Мысленные проклятья сыпались на голову того, кто изобрел дурацкую моду на корсеты и колокола ниже пояса. Бася взбрыкнула ножкой, освобождаясь от ткани, и спустилась ниже еще на несколько ступенек. Но, будто на зло, платье задело крючок, торчавший на одной из боковин. Она потянулась, чтобы аккуратно снять подол, но шаткая стремянка вдруг затряслась, угрожая сложиться пополам. Взвизгнув от ужаса, она с мольбой, посмотрела на Станислава. Двумя шагами мужчина пересек расстояние, разделавшее их, и замер рядом с лестницей, с протянутыми вверх руками.
- Прыгайте вниз, панна Бася. Не бойтесь, я вас поймаю.
Она отрицательно покачала головой. Ишь, что удумал, хитрец! Перед глазами мелькнула скабрезная картинка: большие, сильные руки жадно хватают ее за все части тела, а красиво очерченные, изогнутые в кривой насмешке губы тянуться к ее губам, чтобы сорвать торопливый поцелуй. Каково попасть в руки молодого и сильного мужчины, об том она лишь недавно узнала от Бокаччо. Бася понимающе улыбнулась Станиславу.
- Ни за что. Лучше подайте руку, чтобы я могла о нее опереться.
Станислав лениво прищурился, сменил позу, засунув руки в карманы кофейного цвета бриджей. Похожий взгляд был у кошки пани Эльжбеты, когда она раздумывала: съесть ли пойманную мышь, или пусть еще помучится.
- Мадемуазель, когда я последний раз предлагал вам руку, вы столкнули меня в речку, - заметил он, многозначительно приподняв темные брови.
- То на реке, пан Станислав. А здесь ниже пола падать некуда. Вы сами виноваты. Повели себя, как дикарь, погнались за бедной напуганной девушкой.
- Признаться честно, я не хотел бы попасться второй раз под горячую руку этой бедной девушке, как вы, изволили о себе выразиться. Вы меня боитесь, оттого и стоите на верху, панна Барбара? Напрасно, милочка. Это мне стоит удирать за десять верст, заметив ваше невинное личико. Вы деретесь, как прусский гренадер. Благодарение богу, что вы обрушили ярость не на мою несчастную голову, а на Кшисека. Но я рискну сегодня, и подставлю свои руки, чтобы вы могли спуститься с той вершины, на которую неосмотрительно забрались. Прыгайте. Или я оставлю вас висеть на этой стремянке до второго пришествия.

Он в открытую подтрунивал над глупым положение, в которое она себя поставила. Но оставаться в роли подвешенной под потолком люстры, как подумала о себе Бася, она тоже не собиралась. Не колеблясь, она шагнула бы навстречу пану Матиевскому, или пану Матэушу, или любому другому мужчине, который пришел бы к ней на помощь, потому что они не будили в ней ничего, кроме уважения. Как, скажите на милость, прикоснуться к человеку, от вида которого у нее учащалось сердцебиение? Погруженная с мысли, Бася упустила момент, когда утратив остатки терпения, Станислав быстро поднялся вверх и обхватил ее талию руками.
- Попалась, - сказал он, озорно улыбнувшись. Ответом ему служили насупленные брови Баси. – Теперь не отвертишься.
Она уперлась руками ему в плечи, что бы оттолкнуть, но Станислав прижал девушку к своей груди, не давая возможности даже пошевелиться.
-Не советую дергаться. Если продолжишь брыкаться, мы упадем на пол. Вместе. Представь, как будет это выглядеть со стороны?

Уткнувшись лицом в мягкий ворс черной куртки Станислава, Бася сдалась. Никогда прежде она не чувствовала мужчину в столь опасной близости от себя. Никто не касался ее тела руками, крепко обнимая, придавливая к себе с такой силой , что она слышала бешеные скачки сердца, бьющегося в груди. Разве что дядька. Но он делал это с какой-то неловкой нежностью, желая успокоит и задобрить дитя. Станислав же обнимал совсем по-другому. От него исходило волнующее тепло. Оно передавалось ей, проникая под кожу рук и плеч, через декольте, обнажавшее верх женской груди внутрь ее тела, всасываясь в кровь, заставляя ее быстрее бежать по венам, кипеть и звенеть в висках мириадами серебристых колокольчиков… Даже сквозь платье и корсет она чувствовала жар мужских объятий. Руки Станислава легко, будто невзначай, поднялись вверх по ее спине. Дотронулись до тугих спиралей прически, приподняв их с изящной девичьей шеи, нежно пропуская сквозь пальцы ладоней, словно расчесывая, любуясь их сиянием и шелковистостью. Затем неспешно прикоснулись подушечками пальцев линии корсажа, отделявшей ткань от обнаженной плоти. Невесомо, подобно трепетанию крыльев бабочки, провели черту по нежной коже на лопатках, и скользнули вдоль спины, повторяя каждый ее изгиб. Дрожа и задыхаясь, Бася вдохнула воздух, и почувствовала запах мужчины. Станислав пах солнечным днем и ветром, колыхавшим вековые сосны и липы парка; тонким ароматом табака, впитавшегося в куртку, пока он играл в бильярдной; горьковатым дымом костров, которые жгли в садах крестьяне, спасая цветущие деревья от поздних заморозков. Одурманенная близостью, ослепшая и оглохшая, Бася почувствовала сильное головокружение. Больше не находилось ни сил, ни воли, чтобы сопротивляться зову, которым горели светлые, напоминавшие летнее небо, глазах. Из этих глаз, сияющих неподдельной радостью, пропала былая насмешка, пугавшие ее прежде. Зрачки расширились, превращая выразительные, обрамленные темными ресницами очи, из голубых, в черные. В их зеркальной темноте Бася видела свое отражение. Луч солнца, клонившегося за кроны деревьев, проник сквозь оконные стекла, мягко скользнув по светло-русым локонам на затылке мужчины, окрасив их в красные тона. Басе почудилось в странной игре света нечто жуткое, напоминавшее кровавое пятно. Она оторопело смотрела, как краснота расплывается по блестящей густой шевелюре, медленно протянула руку и дотронулась до нее пальцами. Волосы Станислава были мягкими, но алые пятна уже играли на Басиных пальцах, плавно перетекая на кисть, выше и выше, поднимаясь от запястья к локтю. Они превращались в кровь, которая была везде. На его высоких, рельефно очерченных скулах, на сильной, длинной шее, на безупречном воротничке рубашки из тонкого льна. Даже на широких и мускулистых плечах, облаченных в черную бархатную куртку. Объятая суеверным ужасом, Бася вскрикнула. В ушах раздался тонкий звон. Солнечные зайчики разноцветными пятнами кружились перед глазами, обдав тело жаром. Комната закувыркалась и понеслась вниз тормашками, в темную бездонную пропасть забвения.
- Тише, тише, девочка.
Станислав прижал голову Баси к своему плечу, нежно касаясь губами пробора волос. Бережно, словно хрустальную, на руках снес вниз с лестницы, не переставая укачивать. Что-то напугало девушку до состояния обморока, заставив извергнуть крик, до сих пор звеневший у него в ушах. Хорошо, слуги не сбежались и никто не будет свидетелем того, как он держит безвольное тело панны на руках. Опустившись в кресло у камина с ношей, он ласково гладил тугие завитки ее изящной прически. Осторожно, затаив дыхание, коснулся губами локонов, вдыхая сладкий аромат туберозы. Станислав вспоминал о этих волосах всякий раз, стоило закрыть ночью глаза. Видение тонкого лица, обрамленного струящимися прядями волос, приходили к нему с темнотой. Звенящий колокольчиком смех звучал в голове, сводя с ума, кидая в холодный пот, заставляя подхватываться в кровати. Большие, обведенные тенями, опалы глаз, глубины которых век не измерить, смотрели на него в сновидениях, притягивая, маня, повелевая идти на их безмолвный зов. Он думал, что это лишь игра одурманенного алкоголем воображения. Она не могла быть реальной, живой из плоти и крови. Слишком напоминала языческие существа, в которых верили крестьяне глухих болот и топей Полесья. Вилии, так их называли люди. Сотканные из воздуха, бесплотные духи юных дев с прозрачными крыльями за спиной. Хозяйки колодцев, болот и озер. Они могли убить одним взглядом, но если пленить и отнять у них крылья, они становились обычными женщинами. Всю эту чепуху о духах, божествах, богах, которым поклонялись славяне до прихода христианства в их земли, он когда-то изучал, посещая лекции культуры и мифологии древних славянских народов в Краковском университете. И вот что странно, думал Станислав: был момент, когда он почти поверил в реальность существования этих фантомов. Когда в сиреневых сумерках раздался заливистый смех; когда увидел темноволосое существо в белом прозрачном одеянии на фоне темного окна. Показалась и исчезла, словно, растаяла в вечернем воздухе. Он, накачанный до упада местечковой сивухой, долго ждал, когда видение опять появится, но больше его так и не увидел… Х-мм! Станислав не смог сдержать смешка, удивляясь собственной глупости. Да уж, не увидел, пока не встретил на дороге на следующий день…
«Духов нет, - задумчиво сказал он себе, глядя, как Бася медленно приходит в себя, - но есть женщины, способные одним взглядом прекрасных черных глаз лишить покоя и заставить поверить в существование любви с первого взгляда».

Солнце село. Стих разбушевавшийся ветер. Красные лучи заката, так напугавшие Басю, растворились во мраке, в который погрузилась комната после заката. Стояла тишина, в которой она могла слышать учащенное дыхание мужчины, прижимавшего ее к себе, голоса снующих по коридору людей, да размеренное тиканье часов, стоявших в глубине библиотеки.
Она отодвинулась, расправляя складки на юбке, а потом встала на ноги, недоумевая, как могло случится, что оказалась на его коленях в совершенно неприличной для девицы позе. К тому же стемнело, и последнее, что она помнила, были яркие солнечные лучи, играющие на волосах Станислава. Значит, прошло много времени. И он оставался с ней здесь, в библиотеке, один на один!
Бася украдкой посмотрела на Станислава. Он с явной неохотой отпускал ее, придерживая рукой запястье.
- Что случилось? - спросила Бася, пробуя высвободить руку от сжимавших ее пальцев.
- Ты упала в обморок,- сказал он. Голос в темноте прозвучал хрипло. – Не понимаю, что произошло, но думаю, ты испугалась. Возможно, ты помнишь, что это было?
"Красное солнце", - с трудом припомнила Бася. Но разве люди теряют сознание по таким пустякам? Почему ее напугал солнечный свет? Какая-то мысль вертелась в голове, но она не могла за нее зацепиться, как ни старалась.
-Как долго я была без чувств? –поинтересовалась Бася, окончательно придя в себя. Лихорадочными движениями начала ощупывать лиф платья и шнуровку на спине, чтобы убедится, все ли атрибуты женского туалета на месте.
Станислав по звукам догадался о ее недоверии, поэтому с иронией в голосе произнес:
- Не волнуйся, я не насилую бесчувственных дев, доверчиво падающих мне на руки.
Убедившись, что одежда в порядке, как и честь, Бася заносчиво изрекла.
-Когда мы успели так сблизится, что ясновельможный пан стал говорить мне «ты»? Не припомню, чтоб давала разрешение. Я вам ни невеста, ни жена, и даже не дальняя родственница. Посему, оставьте, пан Станислав вольности для слуг, и обращайтесь ко мне, как ранее - без панибратства.
Жалобно скрипнуло старое кресло. Секунда, и он стоял возле нее большой черной тенью, угрожающе близко.
- А хотела бы стать невестой и женой? – услышала она в темноте. Горячее дыхание коснулось ее кожи, приоткрывшихся от удивления губ. Если бы не камин, к которому она прислонилась спиной в поисках опоры, Бася упала бы на толстый ворс ковра от внезапной слабости. Дыхание мужчины приблизилось, нечто упругое и теплое коснулось верхней губы, словно пробуя ее на вкус. Мягко, едва ощутимо, скользнуло от одного уголка рта к другому. Горячие руки обвились вокруг ее плеч, крепко сжав и приподняв над землей в страстном порыве, словно безумно желая никогда не отпускать от себя гибкое, трепещущее тело. Она закрыла глаза, отдаваясь на милость слабости, что подкосила ноги, растворяясь в глубине непередаваемых ощущений первого поцелуя.
Кто-то осторожно постучал в двери библиотеки.
- Сташек, где тебя черти носят? Сколько можно?
Руки разжались, отталкивая от себя Басю. Одним стремительным движением ее затолкали в угол между книжной полкой и камином, пряча от посторонних глаз. Двери с шумом распахнулись, впуская в помещение сноп яркого света, льющегося из коридора от больших настенных бра. На пороге виднелся силуэт Кшиштоффа Матиевского. Слова, которые он хотел сказать Станиславу, остались так и не сказанными, застряв в горле. Глаза сузились, желая проникнуть в темноту библиотеки, туда, где свет не доставал. Он выхватывал ломаным квадратом часть фигуры Яновского, да еще пятно такого знакомого розового батиста.
Не сказав ни слова, Кшиштофф ушел, с такой силой ударив створкой дверей, что задрожала дубовая коробка. Хлопок резкой болью отозвался на натянутых до предела нервах Баси. Всплыло в памяти жизнерадостное, а потом грустное лицо Янечки. Ее слезы на ветру. Вспомнилось, как по-доброму к ней отнеслась старая графиня. Боже, какой стыд. Как она могла забыть обо всем и поддаться искушению? Откуда в ней слабость, тяга к нему, заставившая ее тело, как лоза, изгибаться в его объятиях. В доме сидит и ни о чем не подозревает ее подруга, которая ей верит, которая собирается стать его, Станислава, наречённой. Вместо того, чтобы пойти к невесте, он сейчас здесь, в библиотеке лапает девицу, как последнюю дворовую девку. И к своему позору, она ему это позволила. Он же все равно женится на Янине, а ею, Басей, только воспользуется. Сознание происходящего каленым железом вонзилась Басе в мозг, вздымая шквал ярости.
Она резко толкнула в спину Станислава, потом ударила по плечам кулачками, зло шипя:
- Пустите меня! Дайте дорогу. Выпустите меня отсюда! -- ее голос, сначала тихий, вдруг на последних словах сорвался на истерический визг.
В недоумении он обернулся. На глазах мягкая, податливая Бася, превратилась в свирепую, разъяренную тигрицу, готовую кинуться в лицо, чтобы выцарапать глаза. Станислав схватил ее за предплечья и притянул к себе, в напрасной попытке утихомирить.
- Замолчите, - сказал он твердо. – Если будете так орать, вскоре сюда сбегутся слуги, а потом и гости. Вы этого хотите?
Обескураженный ударами ее кулаков, он и не заметил, как опять перешел на почтительное «вы».
- Плевать, что вы там говорите. Я хочу уйти отсюда, из этого места. Я хочу домой, - голосила Бася.
- Еще раз повторяю вам, успокойтесь. Если переживаете, что нас видел Кшиштофф, то напрасно волнуетесь. Он рыцарь до мозга костей, если речь заходит о женской чести. Он ничего не сделает, что могло бы повредить вашей репутации. Я могу поручится в этом.
- Какое мне дело до вашего драгоценного Кшисека, - выкрикнула вне себя от стыда, Бася. Она пнула Станислава ногой по голени, потом - по другой. Только бы он убрал руки, только бы перестал держать, чтоб она могла убежать, спастись от опасной близости. – Вы низкий и подлый человек. Воспользовались моей минутной слабостью, чтобы…чтобы..
Она не смогла продолжить свой яростный поток слов, потому что Станислав зажал ей рот рукой. Только убедившись, что она притихла, Станислав ослабил хватку и медленно убрал ладонь с ее лица.
- Дикая кошка. Если бы я хотел причинить вам вред, поверьте - не стал бы церемонится с поцелуями. Всего-то и делов -юбку задрать. Увы, ничего нового для себя я бы там не обнаружил. И скажите еще, что вам не понравилось. Что вы сами этого не хотели.
- Что?! Да меня чуть не вытошнило!
Он грубо рассмеялся.
-И поэтому вы дрожали, точно загнанная лань! Льнули ко мне, прижимались грудью, кстати, очень соблазнительной. Отвечали на поцелуи. Так делает женщина, которая получает удовольствие от прикосновения мужчины. Которая желает его всей душой и телом, маленькая вы лицемерка.
То, что он говорил, даже в темноте звучало постыдно, грубо и пошло. Ни один из известных героев любимых романов и близко не смел произнести подобные слова даме. Они вставали на колено, целовали руки, охали и вздыхали от съедающей их тоски, рассыпаясь в витиеватых комплиментах, дарили какой-нибудь цветок и просили взамен мелочь, вроде платочка или локона волос, в знак вечной любви. На худой конец - пели серенады. Но никогда примитивно, как животное, не заявляли о желании. Не утверждали, что женщина этого тоже хочет.
- Ненавижу. Ненавижу вас, - пролепетала потрясенная Бася. Она отступила от Станислава и приложила холодные ладони к горящим щекам. – Я догадывалась, что вы, пан, далеки от нежного и галантного обращения с женщинами, но не предполагала, на сколько. У вас ни стыда, ни совести. Липнете к каждой юбке, хотя у вас есть невеста, которая, наверняка, ищет вас. И между прочим, она моя лучшая подруга. Мне ничего не стоит рассказать ей о вашем недостойном поведении. В конечном счете, это спасет ее от ошибочного шага выйти замуж за лживое и подлое чудовище.
Станислав тяжело дышал. Она не могла видеть выражение его лица, но почувствовала, что сумела приструнить, поставить на место. Каково же было удивление, когда он язвительно произнес:
- Да, да, бегите, глупышка, к вашей ненаглядной панне Соболевской. Расскажите все. Сдается мне, что вашей нежной amitié (дружба – фр.) придет конец. Я наслышан о женской дружбе. Она длится до тех пор, пока на горизонте не замаячил мужчина, нужный обеим. Но могу голову дать на отсечение, вы к ней не пойдете с подобными россказнями.
- Почему вы так думаете? - недовольно спросила Бася.
- Да потому, что вы нуждаетесь в ней. Вам важно, чтобы она думала о вас лучше, чем вы есть на самом деле. Чтоб ваш нимб, ни приведи господь, не поблек в ее глазах. Она привязана к вам. Я это знаю, потому что панна Янина мне сама рассказывала. Для вас, панна Бася, ее расположение и доверие необходимы, потому что на свете не так много людей, которые по-настоящему искренне вас любят. Вы же сирота. Не так ли?
- Ненавижу вас!
Он опять причинил ей боль злыми, правдивыми словами, холодным тоном голоса, звучавшим столь же пренебрежительно, как недавно в парадной гостиной особняка.
- Ненависть - уже что-то! Лучше она, чем равнодушие.
Бася подобрала юбки, и осторожно ступая, чтобы не наткнуться на предметы обстановки, направилась к дверям. Станислав на этот раз не стал ее удерживать. После вспышки праведного гнева в душе девушки распространялась усталость. И странная тоска. Словно человек, которого она оставляла позади в темной комнате, выпил ее досуха. Она нащупала ручку двери. Повернула ее, чтобы открыть, как вдруг услышала голос.
- У меня нет невесты. По крайней мере той, о которой вы говорили. Если я предложу свою руку, а вместе с ней, и сердце, какой-нибудь панне, вы, Барбара узнаете о том первой.
Рука дрогнула, сжимая холодный метал, сердце пропустило удар, глухо встрепенулось и забилось в учащенном ритме. Но Бася не смела повернуться. Она ему не верила. Потому не желала прислушаться к робкому голосу маленькой надежды, шепнувшей душе два слова: «Что, если…»
___________________________________

 » Глава №8

Мужчины относятся к войне так же, как женщины к моде – серьезно. И тех, и других объединяет страсть и мечты. Разница в том, что женские шляпки, драгоценности и туалеты, облегчая кошельки, наносят урон мужьям и любовникам. Мужские мечты о свободе, о справедливости, страсть проливать кровь, как свою, так и чужую, катастрофически сказываются на многих жизнях. Так думал Станислав Яновский, рассеяно покусывая травинку губами и глядя, как его вороной конь отмахивается хвостом от мошкары, атакующей большое лощеное туловище. Если верить народным приметам: мошки и комары «толкут мак», предвещая тепло и хорошую погоду.

Его ждали в Вильно. Еще по возвращению из Парижа он должен был ехать, чтобы передать Комитету движения письмо графа Замойского, (Анджей Артур Замойский – основатель Сельскохозяйственного общества, приобретшего со временем большое политическое значение, многие члены которого придерживались радикальных взглядов) с которым они пересекались несколько раз на собраниях польской эмиграции. Вашковский несколько раз слал записки через знакомых уездных помещиков, требуя передать послание. Но Станислав медлил, взвешивая в уме последствия нескольких белых листков исписанных корявым почерком, которые те могли оказать на горячие умы членов Комитета. Он не причислял себя ни к «белым», хотя по происхождению должен был придерживаться их взглядов, ни к «красным». По убеждениям скорее находился где-то по середине, считая себя «сочувствующим» тем и другим. Его политическую неопределенность часто использовали участники кружков и сходок в своих целях. Собственно, цель была одна - возить при любой оказии через границу письма и воззвания Комитета, передавать их нужным людям во Франции. Родственные связи Яновских с покойным Паскевичем служили охранной грамотой, гарантирующей, что таможня никогда не проверит багаж Станислава.

Вернувшись по требованию отца из Парижа, он вынужден сидеть в Мостовлянах, умирая от скуки и безделья. Он допускал, что это было к лучшему, потому что последний разговор с графом Анджеем посеял в душе Станислава тревогу. В польском обществе назревал огромный нарыв, который в любой момент мог лопнуть и тогда начнется то, что случалось тридцать лет назад и в конце прошлого века. Снова надежды, вера в невозможное, опять польется польская кровь. Замойский в послании утверждал, будто имел приватный разговор с императором Наполеоном Третьим, который сулил помощь и поддержку многострадальному польскому народу в его борьбе за свободу. Обещания, которые граф щедро описывал на бумаге, звучали гарантией того, что в случае возникновения восстания на территории Королевства Польского, Франция не останется безучастной к судьбе борцов. Якобы, то, что не смог дать полякам Наполеон Бонапарт, сможет дать его племянник. Послание жгло руки, было адской машиной, спусковым механизмом. Прочтя его в Литовском провинциальном комитете, и передав далее в Варшаву, в Центральный национальный комитет, люди начнут действовать. Дело не ограничится погромами русских магазинов, церквей и кладбищ, анонимными письмами с угрозами, которые закидывали в дома русскоязычных жителей Варшавы. Оно пойдет намного дальше. Первые выстрелы грянули в феврале, когда Станислав мирно отсиживался в парижских салонах и крутил роман с хорошенькой дебютанткой Гранд Опера. При разгоне манифестации в честь Гороховского сражения погибли от выстрелов жандармов люди. Угли тлели. То разгораясь, то затухая. Послание Замойского, как ветер, раздует первый костер большого пожара, и бог знает, чем все закончится.

"Скоро начнет смеркаться", - подумал Станислав, глядя на небо. Солнце нависло над горизонтом большим оранжевым шаром, неспешно спускаясь за верхушки деревьев сада пана Матэуша. Конь нетерпеливо переминался с ноги на ногу, пританцовывал на мягкой траве у изгороди. Ожидание затягивалось, начиная нервировать. Станислав беспокойно поерзал в седле, достал из кармана жилета часы, чтобы взглянуть, сколько прошло минут. Он ждал больше часа. Ждал, когда она придет. Ведь обещала.
По дороге, сворачивающей к хутору, шли батраки. Их ежегодно нанимал Бжезинский, чтобы обрабатывать свои поля, раскинувшиеся до самой реки Быстрицы. Своих холопов у него и до отмены крепостничества не было, только одна девка дворовая, которая жила в доме с хозяевами. По этой причине управляющий использовал наемную силу, чтобы наделы, оставшиеся после отца, не пустовали и приносили маломальский доход.
Батраки повернули головы в его, Станислава, сторону, низко поклонились, и пошли дальше к хутору, чтобы поесть похлебки с флячиками, которую подаст Марыська, да завалится спать до утра в сарае. Устало гудели натруженные за день спины. Шли, едва ногами передвигая, неся на плечах железные мотыги, которыми с утра сбивали сорную траву на едва заметных всходах картофеля, посаженных в этом году Бжезинский на холме над речкой. Пробившуюся мокрицу да березку нужно быстро прополоть, пока не заглушила посадки, а уж потом они будут, бороновать и обгонять картофель сохами. И потянуться по холму ровные, прямые борозды. Зазеленеют поля, покроются белым и розоватым цветом. Дадут по осени добрый приплод.
Станислав провожал их глазами, пока они не скрылись за поворотом дороги. Интересно, смог бы он, как они, весь день на солнцепеке, не разгибая спины, махать тяпкой? Мужчина посмотрел на свои руки, затянутые матовой лайкой перчаток, сжал пальцы в кулаки, потом выпрямил. Нет, конечно, не смог. Не для того родился. Удел одних - служить, других - повелевать. И, благодарение богу, он сын графа, а не простого мужика. А то не ровен час, горбатился бы на земле, как те, что прошли по дороге: грязный от осевшей на одежду и кожу пыли, с косматой бородой,( и не разберешь, молодой перед тобой или старый), сгорбленный, а в глазах только одно желание – пожрать.
Опять посмотрел на часы и тяжко вздохнул. Ни одну женщину он так долго не ждал, ни маялся, сгорая от нетерпения, считая минуты, которые назло тянулись все медленнее и медленнее. Привык быть хозяином положения, чтоб его ждали, о нем тосковали по ночам, вымаливая ласки и поцелуи, ловили небрежно брошенный взгляд, словно великий дар. И что теперь?! Висит, как щенок привязанный, у проклятой изгороди который вечер в надежде, что она придет. «Ждите меня вечером у дороги за садом», - сказала она. Только забыла уточнить, в какой день. Поэтому он четвертый вечер подряд ездит на хутор, думая, может сегодня она объявится. Дьявол, что за невезение!
Солнечный диск покинул блеклый небосвод. На землю спустились сиреневые сумерки. В кустах трещали цикады, а на хуторе залаяла собака. Тишина, покой, умиротворение весеннего вечера. Станислав смотрел на яблони. "Не будет в этом году яблок", - подумал он. Бледно-розовые лепестки опали, на ветках сидели лишь почерневшие струпья побитой неожиданным холодом завязи, что случился в тот вечер, когда у них были гости в поместье. Жаль. Он любил яблоки, так же, как и женщин. Много перепробовал: и с горчинкой, и с кислинкой, и даже с червоточиной. Все не то, не его. Скука, и только. Он с улыбкой вспомнил Басины глаза. Была в них сила и какая-то чертовщина, которая не отпускала от себя его мысли. Думал о ней денно и нощно, вспоминал, что говорила, как смотрела в библиотеке, на музыкальном вечере, после ужина. Переигрывал их разговор, придумывая разные фразы и доводы, чтобы склонить на свою сторону. Не о том сейчас нужно было мечтать, и не здесь быть, а в Вильно. Но она не выходила у него из головы. И он нравится ей. Станислав знал это с уверенностью, с какой знал свое собственное имя. Инстинкт опытного охотника за женскими сердцами подсказывал, что она тяготеет к нему не меньше, чем он к ней. Правда, панна оказалась крепким орешком. Дикой, своевольной, сумасбродной. С такими, как она, хлопотно. Не знаешь, чего ждать, на что надеяться. Но так даже интереснее. Он объявил охоту, начал гон, и не остановится, пока жертва не падет в объятия. О том, что загнанным волком, попавшим в капкан, мог оказаться сам, Станислав даже и не предполагал. Мужской гонор не позволял допускать такую возможность.
В карманах ни одной монетки, чтоб подбросить вверх на удачу. Хотелось узнать, выпадет «орел» или «решка». В бумажнике хрустели новенькие бумажные ассигнации с двуглавыми орлами, и ни капли меди. Поэтому он наклонился к кусту магонии, росшему неподалеку от вороного, сорвал цветущую метелку с ветви, и стал ощипывать желтые цветочки, гадая, как деревенские девки, на ромашках. Придет – не придет. По всему выходило, что не придет. Станислав ругнулся и швырнул голенькое соцветие на землю под ноги коня.
Он знать не знал, и ведать не ведал, что Бася, приходила к дороге каждый вечер. Пряталась за пышными кустами сирени и улыбалась. Постоит, и уходит насмехаясь: «Жди, жди, миленький. Когда небо на землю рухнет, тогда я к тебе и приду».
Она под разными предлогами выбиралась из дома: то кур покормить надо, а то яйца перестали нести; то поискать в саду травку, помогающую от желудочных колик, а то и просто, воздухом свежим подышать. Который день бегала через сад, к зарослям сирени, чтобы увидеть его, полюбоваться хмурым лицом, и незаметно вернуться в дом, пока дядька не заподозрил неладное.
«Еще полчаса, и уеду, - злясь на весь свет думал Станислав. – Пусть только объявится. Пусть объявится, и тогда…».
В седельной сумке он возил книгу, один из тех глупых дамских романов, которых нынче расплодилось так много, и которыми на досуге увлекалась его сестрица Юлия. Станислав хотел задобрить и подкупить книжицей взрывной характер Баси, взяв на заметку ее любовь к чтению. Мог бы привезти что-нибудь посущественнее, вроде букета цветов, или бонбоньерку с конфетами. Но подозревал, что паненка не взяла бы, разгневалась и ушла, не оставив ему и шанса исправить натянутость, возникшую меж ними. Книга - то, от чего она не сможет отказаться. Он понял это, когда увидел, горящие интересом глаза, когда она трогала корешки изданий в библиотечном покое. Жадно, страстно. Так загорался взгляд его les maîtresses, когда он дарил им золотые безделушки и украшения.

Тишину нарушил хруст сухих веток и раздались чьи-то шаги. Накинув на голову белую шаль, к нему приближалась Бася. Шла нарочито медленно, смакуя каждую минуту своего неожиданного появления. Встала у плетня, скрестив руки на груди, надменно вздернув подбородок, всем видом давая понять, что не очень-то ей хочется здесь быть. Облагодетельствовала, значит. Простенькое платье мышиного цвета украшала черная, вышитая красным крестиком, душегрейка. Исчезла пленительная фея в розовом платье, на смену ей появилась сельская паненка строгого вида, к которой Станислав и не знал, как и подступиться. Бася молчала, не зная, что сказать. Она не собиралась и на этот раз выходить из укрытия, но рассмотрев, как Станислав смешно отрывает и бросает на траву цветочки магонии, сердце ее выдержало, дрогнуло. Захотелось узнать, что пан скажет, какие песни станет на этот раз петь.
Привязав коня к деревянному столбу забора, Станислав приблизился с другой его стороны, упершись локтями в ореховые плети.
- Вечер добрый, панна Бася, - поздоровался он. Склонив светловолосую голову подчеркнуто церемонно, чтоб снять серую фетровую шляпу с острым пером за околышем, и желая поддержать театральный тон их встречи, который задала девушка своим заносчивым видом. "Руки не подаст для поцелуя",- догадался он. Поэтому и свою не стал протягивать, чтоб не чувствовать себя дураком. Бася сверкнула черными глазами, поджав недовольно пухлые губки.
- И вам, добрый. Что вы около плетня потеряли?
- Хочу напомнить, вы сами дали надежду на встречу, - сказал он. - Приехал убедиться, что панна на меня не держит зла.
Бася вспыхнула, но продолжала стоять, скрестив руки на груди. Только в глазах вместо искорок смеха появилось недовольное выражение и Станислав понял:не стоило напоминать о том, было ранее.
- Зла не держу, ибо господь велит всех прощать. И слабых умом, и слабых телом,- язвительно ответила она. – Пан Станислав может спать спокойно. Я отпускаю ваши грехи по отношению ко мне, вольные и не вольные.
- Говорите, как истинная дочь попа, - заметил шутливо Станислав.
- Я не дочь попа. Я католичка, если, ясновельможный, помнит. А мой отец был доктором. И еще! Мне пора идти. Темнеет уже. Пан Матэуш хватится.
Станислав ловко перемахнул через забор, очутившись подле девушки. Темнело, действительно, быстро. "то обстоятельство его мало беспокоило, но то, что она едва появившись, собиралась исчезнуть, опять недовольная, серьезно взволновало. Ждать, чтобы увидеться пару минут, наговорить колкостей друг другу и опять распрощаться врагами?! Ну, нет. Так просто он ее не отпустит.
- Панна Барбара, я не хотел вас задеть. Видимо, неудачно пошутил, раз вы обиделись. Но чтобы я не сказал, вы почему-то принимаете мои слова в штыки. Раз так, обещаю: лишний раз побоюсь даже слово сказать. Вы же не уйдете прямо сейчас? У меня кое-что есть для вас.
Мужчина говорил заискивающе. Улыбался, заглядывая ей в глаза, и Бася, сама невольно ответила улыбкой. Уголки губ еле заметно дрогнули, взгляд смягчился. Ее распирало от любопытства, как всякую дочь Евы, что он там для нее привез. Если что-то неприличное, она сразу уйдет, даже не обернувшись. Ну, а если нечто приемлемое, интересное -так и быть, останется, рискуя получить выговор от домашних.
Станислав тем же способом, что и недавно, перебрался через изгородь, и принялся рыться в сумке, привязанной к луке седла вороного коня. Бася любовалась размахом плеч и спины молодого мужчины, чёрной жилеткой-венгеркой, обшитой золотым галуном по краям, движениями тренированных мышц на руках, выступавших под тонкой тканью рубашки. Он нетерпеливо стянул перчатки, бросив их на траву.
- Мне показалось, вам будет интересно,- сказал Станислав, подавая девушке сверток через плетень. Он больше не захотел лазать по заборам, решив, что выглядит глупо и смешно, как мальчишка, потому остался возле вороного, поглаживая черную блестящую шею лошади и украдкой наблюдая за Басей, ожидая ее ответа. Та молча вертела сверток, медлила, испытывая его терпение. И он, не выдержав паузы, сказал:
- Может откроете. Неужели вам не любопытно узнать о содержимом?
- Что там? – Бася дернула за широкую атласную ленточку.
- Книга. Кажется, вы любите читать?
Она развернула обертку, вынув томик одной из сестер Бронте, мисс Эмили. На обложке позолоченными буквами красовалось название: «Грозовой перевал».
- Ну, это я читала,- разочарованно протянула она, и подала книгу назад владельцу.
Станислав недовольно нахмурился. Просто наказание какое-то, ничем не угодишь. Могла бы хотя для приличия промолчать и оставить книгу у себя. Так нет, делает все назло. Возможно, стоило взять конфеты или цветы. Глядишь, от шоколада сердце бы и растаяло.
- Оставьте,- сказал он. – Я не увлекаюсь сочинениями такого рода. А вы, наверное, захотите позже перечитать. Привез специально для вас.
- С чего пан Станислав решил, что я люблю подобные книги?
Он растерянно пожал плечами.
- Почти все знакомые женщины обожают романтические истории о бессмертной любви. Fatale passion. ( роковая страсть- фр.) . Это щекочет женское воображение. Моя сестрица, к примеру, без ума от этой книжицы. Когда прочла, весь день только о ней и говорила.
-- От чего же вы решили, что женщинам нравятся непременно романтические истории? Ни Библия, ни ученые труды? - насмешливо поинтересовалась Бася, теребя белые завязки на душегрейке.

На землю спускалась тьма. В саду, напоминавшем во мраке черную зубчатую массу на фоне бледного неба, раздались трели соловья. "Цвир-цвир, фюить-фюить, цыр-рр-рр-р", - неслась мелодия невидимого певца. Маленький серый птах свил гнездо, зовя в него подругу. Он будет щебетать, лаская нежными переливали голоса человеческих слух до тех пор, пока не найдет пару, и соловьиха сядет на яйца. Лишь тогда, погруженный в заботы о второй половинке и будущем потомстве, он перестанет петь до следующей весны.
Бася заслушалась соловья и затихла. Прислушивался, казалось, к невидимому певцу и Станислав. Он смотрел на девушку, как зачарованный, любуясь ее профилем в гаснущем свете уходящего дня. Она повернула в сторону темноволосую голову, ее лицо смягчилось, утратило выражение настороженности, застыло и дышало покоем, как природа, окружавшая их в этот спокойный весенний вечер. В саду за кустами сирени громко ухнула ночная птица. Станислав вздрогнул, опомнившись, втянул грудью воздух и тяжко вздохнул.
- От того, что женщины более чувствительны и романтичны, нежели мужчины, - тихо отвечал он, жалея, что разрушил голосом сладостные минуты покоя и тишины. Бася подняла глаза, внимательно глядя в его лицо. - Вы читаете книги, восполняя воображением недостаток той самой великой любви в реальности. Ее ведь так мало в жизни, Бася. Она такая короткая и недолговечная. Не все получается так, как мы хотим. Порой обязательства, долг, нужда сковывает человека крепче якорной цепи. Есть вещи, которые обязывают забыть о собственном счастье в угоду обстоятельствам. Никто не свободен в своем выборе. Даже те, у кого, казалось бы, все есть.
- Разве настоящей, сильной любви не существует?
Вышло по-детски наивно, трогательно. Станислав перегнулся через плетень, вглядываясь в чистые, не замутненные фальшью жизни глаза девушки. "Какая она еще наивная, доверчивая", - с завистью думал он.
- Может и есть. Затрудняюсь сказать на сей счет что-либо определенное, милая панна. Жизненный опыт подсказывает: любовь есть. Вечна ли она? Сомневаюсь. Она не такая, как пишут в книгах. Скоротечная, изменчивая. Зачастую продажная. О, да! И не смотрите на меня обиженными глазами, словно я разбил мечту всей вашей жизни. Вы молоды, и не знаете многого. Я старше и много где бывал. Поэтому смею утверждать, что любовь в книгах – чушь.
Он умолк, любуясь светлым овалом девичьего лица, взвешивая слова, готовые сорвать с языка, а потом продолжил шутливым тоном.
- Готов биться о заклад: вы мечтаете о прекрасном всаднике на белом коне, который спасет вас от злой доли и заточения в башне, как Рапунцель. Милочка, не дуйте очаровательно губки, а не то я не удержусь. Перелезу через чертов забор и поцелую вас. А еще вы мечтаете, чтобы спаситель остаток жизни носил вас на руках. Так ведь?
- Ни о чем таком я не думаю, - сердито молвила Бася. Что у него за манера озвучивать ее желания и надежды, в которых она даже себе не смела сознаться, придавая им некий извращенный и пошлый смысл. Так красиво говорил о любви, с грустью в голосе, а потом сравнил ее с персонажем сказки, намекая на ее юношескую глупость и романтичность.
-- Мечтаете, мечтаете. Но этого не случится. Вы когда-нибудь думали, почему большинство романов заканчивается финальной сценой свадьбы? Вижу, что не задумывались. Тогда открою тайну. Далее просто не интересно писать. Не о чем, потому что в сказках после венца все, как в жизни. Принцесса спасена и отгремели фанфары свадебного застолья. Начались будни. Принцесса оказывается не такой лапочкой, как думал принц. У самого краски на блестящих доспехах тоже потускнели, исчез романтичный нимб. Любовь, связавшая их, куда-то испарилась под гнетом обыденности и рутины. И вот уже плачут и просятся на горшки дети, вспыхивают ссоры по любому поводу, или даже без него. Выясняют, кто кому должен и почему обещания, данные до свадьбы, небыли выполнены. А после, они смотрят друг на друга со скукой, жалея, что вообще встретились. И ищут любовь на стороне. Или хотя бы намек на чувство, дабы немного отвлечься от тягостного совместного существования. Вот такая волшебная история о любви, панна Бася. Вы разочарованы?

Станислав ожидал, что Бася фыркнет, скажет как обычно, что его слова - вздор. Возможно, даже уйдет, оставив его в одиночестве. Но после долгого молчания, она тихо проговорила:
-- Кто же вас так обидел?
Ее сердечко сжалось от давнишней боли, вспоминать о которой не хотела никогда. Но ныне вспомнила. Потому что слова Станислава вернули ее мысленно в прошлую весну.Опять лежала растоптанная на камнях сирень. Мелькнуло в памяти растерянное лицо молодого поручика, имени которого она не знала, но который ей тогда безумно нравился. И голос настоятельницы шептал, что ни один мужчина не стоит женских слез.
Станислав почувствовал перемену в настроении девушки, и рассмеялся.
- О, боже, панна Бася, вы приняли басню на мой счет?! Только не это. Нет, нет, не нужно.
Он хохотал, и постепенно Баси замкнулась, ее лицо приняло строгое выражение.
- Мне пора,- сухо сказала она, и повернулась, чтобы уйти, но Станислав не дал ступить и шагу. Смех оборвался на самой высокой ноте. Удерживая девушку за запястье, он с силой притянув ее к себе и прижал грудью к изгороди.
- Простите меня. Снова вас обидел, но я не хотел этого. Виноват мой злой язык, будь он неладен.
Он говорил торопливо, осыпая маленькую ледяную руку пылкими поцелуями.
- Я не знаю, что на меня нашло, Бася. Просто вы такая маленькая и чистая, и ничего не знаете о жизни. А я тут со своими грязными мыслями. Не слушайте меня и не верьте ни одному слову.., - он на секунду умолк, поднеся ее руку к своей щека. Бася с изумлением почувствовала, как та дрожит. - Побудьте немного со мной. Что вам стоит?!
- Я и не верю вам, - спокойно ответила она. Теплая кожа его лица согревала руку. – Моя мать любила моего отца до последнего вздоха. Может ли человек добровольно отречься от родины, от веры, в которой росла, от семьи, и без любви уехать за мужчиной на чужбину? Я ни разу не слышала от нее ни единой жалобы на судьбу, ни единого упрека в адрес отца. Они, мне кажется, даже никогда не ссорились.
- Ваш отец оказался счастливым человеком, раз его выбрала такая женщина, как она. Большая редкость встретить единственную, за которую и в ад было бы не страшно спуститься. И чтобы она жила только любовью к своему избраннику. Мало кто на такое способен.
-- Она была такой, поверьте. Я помню.
Еще Бася помнила, капающие слезы с маминых глаз на бумагу, когда вечером в отсутствие мужа, она садилась за стол писать письма. Маленькая Варенька не знала причин, по которым эти листки омывались горючими слезами. Зато взрослая Бася понимала. Мать тосковала по дому, по Литве. Печалилась о близких, отвернувшихся от нее, вспоминала друзей. Даже прожив не один год на Брянщине, она не смогла их забыть. То была ее извечная боль, плата за любовь, которую она питала к мужу и детям, стараясь прятать тоску от семьи за неугомонным весельем и радостью каждого нового прожитого дня.
«Ни один мужчина не стоит того, чтобы из-за него проливать слезы», - отзвуком эха прозвучал в памяти голос настоятельницы. "Не правда",- вскричала душа. Бася смотрела на Станислава сознавая, что многое отдала бы ныне за право не таясь от посторонних, смотреть на него открыто. И чтобы он, Станислав, век бы глядел на нее так, как сейчас. Когда они рядом, когда рука касается его лица, а другую хочется запустить в светлые кудри, взъерошить их, пропуская меж пальцев, провести кончиком указательного пальца по густым, разлетающимся к вискам,будто крылья птаха, бровям, коснуться губами выпуклости его губ и почувствовать их тепло - за эти минуты не жалко отдать даже душу и совесть.
Он медленно отнял ее руку от своего лица и перевернув, трепетно целовал ее тыльную сторону у запястья. Девушку пронзила дрожь от прикосновения мягких и теплых губ.
- Пора, панна Бася,- сказал Станислав, отпуская ее руку. – Ночь. Домашние хватятся и пойдут искать.
Бася вспомнила о времени. Действительно, оглянуться не успела, как на темно-синем неба взошел желтоватый серп молодика. Окрестности хутора: поля, дорога, сад и забор, у которого они стояли - все погрузилось во тьму.
- Я пойду.
- Позвольте, провожу вас до хутора. В уезде не спокойно, сами знаете. Жандармы пока не нашли зачинщиков пожара у Даленги. Потому ходить одной не безопасно, - сказал Станислав.

Не только темнота была причиной, по которой он предложил довести ее до дома, и не только взбунтовавшиеся холопы пана Даленги с рогатинами служили для этого поводом. Он не хотел отпускать от себя девушку, желая какое-то время, пока они будут идти через сад к хутору, побыть с ней рядом. Эта мысль вызвала на Басином личике самодовольную улыбку. Но позволить Станиславу идти с ней, она не решилась. Зачем рисковать и попасться на глаза дядьке, который наверняка вышел во двор поглядеть, куда делась его пропажа.
- Нет, пан Станислав, - отрицательно покачала она головой. - Нельзя. Если дядечка приметит вас, быть мне стеганой дубчиком. А то и вовсе закроет на неделю в доме.
- Я завтра приеду.
-Не нужно.
- Все равно буду ждать возле сада. Каждый день, пока не придете, панна Бася.
- Нет.
Она отступала назад, пятясь от него, чтобы не поддаться на уговоры и согласиться на еще одно свидание. Станислав остался у изгороди. Поцеловав на прощание руку Баси, он отпустил ее от себя. В потемках мелькнуло белое пятно ее лица, и растаяло, как облачко дыма.
Бася мчалась, огибая стволы яблонь и вишен, иногда натыкаясь во тьме на пригнутые к земле ветви, отводя их рукой, чтобы не расцарапали ей лицо. На душе сделалось легко и радостно, словно за спиной выросли крылья. И совсем не было страха. Она никогда прежде не боялась темноты, а теперь и подавно, потому что знала, слыша по хрусту сухих веток за спиной: он идет вслед за ней. Пусть не рядом, пусть на расстоянии. Но идет…
___________________________________

Принимайте в читатели

knata, спасибо что обратили внимание.
___________________________________

У вас получается красочное описание сюжета.... и мне это очень нравиться
Читаю с удовольствием)))))
Жаль только что продочка не так часто вылетает из вашего пера)))))).....
А так все очень здорово!!!!!
Спасибо!!!!

Matrechka, спасибо, что читаете. Я стараюсь, как могу. Лишь бы как делать не привыкла. Сама пишу, сама корректирую текст. Еще и на работу нужно сходить, дети, муж, то да сё. Времени мало, а написать много хочется. Такие вот дела
___________________________________

Надя поздравляю с днём 8 марта! Будь любимой,желанной, счастливой! Вдохновения и лёгкого пера!
___________________________________

натали. Спасибо большое. Весеннего настроения, радости и вдохновения
___________________________________

 » Глава 9

музыкальная тема: Полонез Огинского



«Который день по лесу, по кустам да по амбарам ходим кругами, ходим. А толку мало. Сучьи дети, как в воду канули! Где искать теперь?» - раздраженно думал Шумейчик, рассыльный, косясь на толстомордого и краснолицего станового пристава, который выглядывал что-то в кустах, буйно разросшихся на окраине леса. Он с остервенением начал отдирать с рукав темно-зеленого мундира цепкие репейные колючки, прилипшие, пока он ходил за те же кусты по большой нужде. Мочи боле терпеть не стало этот гон: пятый день в седле, зад весь отбил, пока отряд обшаривал окрестности соседних поместий, разыскивая сбежавших мужиков, что устроили пожар своему пану. «Домой бы! Жена куличи течет. Завалиться бы на кровать да выспаться, чтобы носом не клевать. Но, видно, не судьба и сегодня домой попасть. Пока не сыщутся паразиты, что сараи да амбары сожгли, начальство по домам не распустит. Вон, как пристав уши навострил, будто пес-ищейка. Знать, почуял след. Жирный хряк. Как конь его только на себе носит? А усталости, от которой половина людей уже с седел валятся, нету».
Сплюнув коню под ноги, Шумейчик поправил на плече ремень карабина, который соскальзывал вниз, потому что он повесил его на одно плечо, а не наискосок через грудь, чтобы ловчее было снять при надобности и быстро прицелиться. Скорость и меткость в случаях, когда надо действовать быстро, не раздумывая, может облегчить, а то и сохранить жизнь. Это он знал, как Отче наш. Уездный исправник Хадкевич намекнул их жырдяю-приставу, что надобно действовать по закону, брать живыми супостатов, проводить для разбирательства в стан. Но если появится острая нужда, то и положить пару-тройку для назидания остальным, не есть большой грех. Никто не станет печься о беглых преступниках, коли их станет меньше на несколько человек. Зло и смуту Хадкевич предпочитал искоренять в зародыше, как заразную болезнь, разумно пологая, что проще ее предупредить, чем после лечить. Вот и приходится с ночи понедельника рыскать по местности, заглядывая в каждую дырку, чтобы найти холопов. Хорошо еще, что армейских десяток солдат из Соколов дали . Да шляхтич, сосед Даленги, снарядил мужиков из заводских, и носится с ними, будто его жизнь зависит от того, найдутся стервецы или нет.

Матиевский, о котором думал молодой Шумейчик, держался в арьергарде поискового отряда, не приближаясь вплотную к жандармам, но и не отставая от них со своими людьми. С завистью Шумейчик рассматривал, как весело гарцует на красивой кобылке рыжей масти этот уездный франт. Конечно, отчего ему не красоваться, наслаждаясь хорошей погодой, ежели ночью спит в своей большой кровати на перинах, а не на голой земле, подложив шинель под голову вместо подушки. Костюм для верховой езды сидит как влитой: ни складочки, точно на бал к паненкам собрался или на охоту, а не на розыски беглых. Ть-фу! Павлин, чисто павлин.
Подстегнув лошадь, Матиевский в пару скачков одолел расстояние, разделявшее его с возглавлявшим розыски становым приставом Бурминым.
- Пан Бурмин, нашли что-нибудь?
Пристав сморщил мясистый и красный, как свекла нос, оборачиваясь к шляхтичу.
- Сколько раз вас просил, Кшиштофф Стефанович, обращаться ко мне по имени-отчеству. А вы все - пан да пан. Пока не знаю. Ветки обломаны у той ели. Видите? На опушке лес густой очень, сплошь молодняк самосейный. Деревья вплотную друг к другу стоят. Без усилий не проберешься в чащу. Потому мне кажется интересным, отчего у той ели ветви повреждены, точно кто-то или что-то ломилось через силу сквозь них.
- Николай Иванович, вы на такие мелочи обращаете внимание? Может статься, что дзик ( дикий кобан – пол., бел) с выводком прошел. Вы же видите- поля рядом. Они часто хотят на выпас, когда посевы подрастают.
- Может быть, - задумчиво произнес Бурмин, щуря маленькие, похожие на свиные, глазки от яркого солнца. – Возможно и кабан, а может кто-то другой. В нашем деле любая мелочь важна. Проверить надобно бы.
- Воля ваша. Людей пошлете в чащу? Тут только спешившись, верхом не пройти никак.
- Сам вижу, не дурак, - буркнул пристав и внимательно оглядел Матиевского с головы до ног. – Что вы, Кшиштофф Стефанович вырядились, как красна девица?! Костюм англицкий надели. Не жаль вещицу-то портить по зарослям? Дорогая, небось.
Кшиштофф безмятежно улыбнулся. Он знал Бурмина не первый год. Ранее часто приходилось иметь с ним дело будучи молоденьким и не опытным юношей, когда он принял наследство от покойного отца и налаживал дела в разваливающемся хозяйстве фольварка. Пристав ловко и быстро справлялся с недовольными холопами, надеявшимися на слабину нового пана. Кого в колодки да в холодную определял, кого и на каторгу пришлось сослать, чтоб смутьянов боле не стало. Матиевский ценил услуги, оказываемые становым приставом. Мог даже пропустить с ним рюмку-другую хорошей водки за беседой. Всегда раскланивался и был приветлив на балах и раутах, которые изредка давали местные помещики. Но уважать- не уважал. И не любил. Во-первых, потому что пристав - русский, и это обстоятельство играло огромное значение в глазах чистокровного поляка, коим был Матиевский. Во-вторых, презирал в душе и работу пристава, и его мундир жандарма. Порой Кшиштоффу казалось: тронь он за руку жандарма, и словно сам в грязи изваляешься. Он прекрасно был осведомлен о тонкой душевной конституции и «золотых руках» Николая Ивановича, к которым липли ассигнации. Не в буквальном смысле, конечно. Бурмин был хорошим специалистом своего дела, мастером на все руки. Потому требовал за услуги, не жмуря глаз, дополнительной платы, прибавки к жалованию, как сам он любил выражаться. Самой интересной особенностью станового пристава была его страсть считать деньги. Не только свои, но и чужие. Знал наизусть и досконально, сколько у помещиков добра, сколько холопов, какой годовой доход имеют, и с чего его получают. Николай Иванович от души, как родню, жалел, коли шляхтичи деньги теряли в картах, или разорялись за отсутствием ума и сноровки. По этой особенности нрава он и костюм Матиевского пожалел, прикинув в уме, сколько тот мог обойтись молодому человеку.
- Не жаль ни сколько, - насмешливо ответил Кшиштофф. – У меня подобной збруи хватает. Я не привык на людях выглядеть небрежно. Порядок должен быть как в мыслях, так и в одежде.
Николай Иванович понимающе кивнул.
- Кто не знает вас близко, могут за немца принять. Те тоже чистюли и педанты. Чтобы все с иголочки да аккуратно и точно. Жаль, что вы поляком родились.
- Меня устраивает мое происхождение, - холодно заявил Матиевский. – Родину, как известно, не выбирают. Ее любят и служат ей.
- Моя родина в Тверской губернии, - со вздохом отозвался Бурмин, делая вид, что не услышал ледяные нотки в голосе Матиевкого. Ох уж эти гоноровые шляхтюки! И слова им не скажи.
- Я здесь очутился по долгу службы императору. Будь моя воля, нога не ступила на здешние земли. Сами выбираете каждых три года. Или я не прав?
Матиевский развернул кобылу, более не желая продолжать пустой разговор, который мог привести к ссоре в не подходящее время. Рысью, в которую пустил рыжую кобылу, вернулся к своим мужикам.
Он, как и его люди, устал за последние дни. Надоело ездить с жандармами, слушать их перебранки, таскаться по домам знакомых и соседей, выспрашивая, не видели ли чего-нибудь подозрительного. Ему претило подобное занятие, на которое сам себя добровольно обрек. Но по-другому нельзя было. Дело необходимо закончить, беглецов изловить и наказать, чтобы неповадно стало другим. Кшиштофф не мог допустить в силу характера, чтобы и его холопы, тесно общавшиеся с мужиками Даленги, взбунтовались.
« С..ка!, - думал он о соседе. - Сколько раз предупреждали, чтоб не тянул последние жилы из мужичья. Не выдержат, терпелка кончится, и все… Вместо ума дупка.( нецензурное, ягодицы – пол.) Поднял оброк сверх разумных пределов, панщину увеличил вместо двух дней – четыре в тыдзень. Три дома в деревне снес за невыплату оброка. Пустил семьи по миру. Гнида литовская. Так еще и мало. Вычистил силой закорма у крестьян накануне посева, чтоб продать зерно. Деньги домой не довез. Все, до последнего рублика в уезде спустил на пирушках с любовницей. И вот результат: огнем пошло хозяйство».
Матиевский вспомнил, как кричала страшным голосом молоденькая жена Даленги, когда в фольварке Яновских в разгар музыкального вечера появились жандармы. Сообщили, что в Соснах, владении этого дурного шляхтича, пожар. Мужики поднялись с рогатинами, никого не подпускали к постройкам, пока огонь не охватил все хозяйство. Начали искать, куда делся Даленга, который еще днем катался в парке на лодках. Нигде не нашли. Спросили у жены, но та в истерике ничего толком не могла объяснить. Только сказала, что ближе к вечеру муж уехал. Куда? Зачем? Не ясно. Шляхтичи спешно собрались, оставив женщин на попечение пани Гелены, прихватив палаши дедовских времен, винтовки из арсенала пана Богуслава, дуэльные пистолеты. Оседлали коней и помчались в ночь по холоду, аж пар валил из глоток. Когда прискакали в Сосны, поняли, что спасти ничего нельзя. Даже дом деревянный полыхал до небес. Не выгорел только флигель, стоявший на отшибе от главного здания. Быдла, которое учинило поджег, и след простыл. Жандармы тотчас поскакали вдогонку, оставив шляхту саму разбираться с горящими домом, сараями, конюшней, амбарами и прочими мелкими постройками. Даже псарня была уничтожена. Задохнулись от дыма отличные гончие, которых Даленга недавно приобрел в Гродно. Глядя тогда на черные осмолки скорченных собачьих тел, Кшиштофф не выдержал и сказал Яновскому-младшему:
- Лучше бы свол ...чь Даленга лежал тут, а не эти несчастные псы.
Но где был сам Тадеуш Даленга?! Мужчины обыскали по утру и пепелище, и уцелевший флигель, но никого не нашли. Решили, пан Тадеуш остался в доме и его завалило обрушившимися балками и перекрытиями. Только к обеду, когда уже и не чаяли найти погрельца, пришли деревенские бабы, зарёванные, грязные от сажи и дыма, и сказали, что нашли ихнего паночка.
Картина, представшая глазам мужчин, была, по меньшей мере, комичной. Даленга стоял привязанный по рукам и ногам веревками к толстой сосне, что росли за усадебным садом. Околевший от холода, аки цуцыц, с оголенными спиной и задом, по которым чья-то крепкая рука хорошенько прошлась, всыпав пану розгами. Его трясло и от стужи, и от ненависти, и от унижения. Под глазом налился кровью смачный синяк. В остальном же пан выглядел живым и здоровым.
Освобождая его из пут, пан Вериго заехал Даленге по морде кулаком, что в иное время расценивалось бы, как вызов. Но при нынешних обстоятельства сочли, что пан душу отвел. Даленга приходился ему кузеном по матери, потому списали сей казус на родственные отношения.
- Что, падла, проср…л хозяйство?! – ревел Вериго на Даленгу, хватая того за остатки порванной нижней рубахи. – Всё, гамон. Как жить собираешься, пан?! Я тебе руки не подам, так и знай. И никто не подаст. Говорили мы тебе, чтоб за ум взялся? Говорили. Слушал ты нас?! Не слушал. Теперь сам разгребай г..но, в которое вляпался.
- Вы бы помягче с ним, пан Вериго, - вступился за Даленгу Михал Яновский, но разбушевавшийся пан только откинул его руку прочь со своего плеча.
- Не лезь, не твое дело. Он мне денег должен, да и половине уезда тоже. Как отдавать собираешься, ёлупень ( идиот, осталоп, бел. эквивалент)?
Даленга молчал, скаля рот, в котором не хватало передних зубов. Всем было понятно, что долги еще не скоро будут оплачены. Даленгу среди шляхты не любили и до этого происшествия за жадность, за жульничество в картах, неразумное обращение с собственными крестьянами, ставившее под удар остальных помещиков. Но терпели, потому что свой шляхтич, хоть и литовских кровей. В тот день чаша терпения переполнилась. Не гладя на пострадавшего, мужчины поворачивались и уходили к пожарищу, чтоб сесть в седло и вернуться в Мостовляны, где оставались, напуганные до смерти, женщины. Как и сказал пан Вериго, руки Даленго никто не подал.
В фольварок графа вернулись скорее, чем думали, потому что гнали коней галопом через поля. Кавалькада всадников пронеслась вихрем по подъездной аллее, будоража впавших в оцепенение женщин. Пани и паненки выскочили на крыльцо, тревожно разглядывая почерневшие от копоти лица мужей и отцов. Они гадали в сердцах, что им принесёт сегодняшний день. Мужчины ничего не рассказывали, хмуро переглядывались меж собой, а потом старый Яновский подал знак слугам готовить коляски и лошадей к отъезду гостей. Собирались в странном траурном молчании, будто в доме стоял гроб с покойником. Только юбки шелестели да каблуки по начищенному паркету цокали. Даже детских голосов не было слышно. Тревога, читавшая на лицах взрослых, передалась детворе, заставив молчать и беспрекословно выполнять требования нянек.

Матиевский сдвинул шляпу на глаза, создавая защитную тень от слепящих лучей солнца, стоявшего в зените. Своих людей он не торопил сунуться в лес. Пусть сначала жандармы и солдаты идут прочесывать ельник. Им привычнее. Если найдут кого, тогда можно будет и помочь. Он нащупал за поясом пару дуэльных пистолетов, провел ладонью по голенищу сапога, желая убедится, на месте ли небольшой, удобный в рукопашной схватке нож, который он часто брал на кабанью охоту зимой. С этим ножом ему было спокойнее, чем с пистолетами. Те могли дать осечку, а нож никогда не подводил.
Бурмин выкрикнул команду четырем жандармам спешиться и пойти в заросли для проверки. Люди на затекших от верховой езды ногах тяжело спустились с коней, передав поводья товарищам, и неторопливо пошли к тому месту, на которое им указал становой пристав.
Где-то в небесной выси над вспаханным полем запел жаворонок. Матиевский прикрыл на минуту глаза и прислушался, но заливистое щебетанье осколком боли кольнуло в сердце...

Как же она пела в тот вечер, до того, как очарование было разрушено ворвавшимися жандармами. Память вернула отголосок переживания, которое он испытал, гладя на Басю в Большом музыкальном зале Яновских. Тонкая и гибкая, как ива, она стояла у большого черного пианино, выгодно оттенявшего бледно-розовый цвет ее платья. Пальцы рук переплела меж собой от сильного волнения. Аккомпанировать должен был он, Кшиштофф, но в последний момент его отвлек старик Яновский, которому понадобилось некстати задать вопросы о делопроизводстве кирпичного завода. Он увлек за собой молодого человека в смежную гостиную, а когда Кшиштофф вернулся, обнаружил, что место уже занято. За пианино сидел, довольно ухмыляясь, Сташек. Он весело подмигнул другу, намекая, что момент тот упустил. Все, что оставалось - смиренно сидеть во втором ряду, наблюдая и слушая, как Станислав взял первые ноты вступления полонеза «Прощание с Родиной». Когда они только успели договорится о том, что будут петь? Кшиштофф не понимал. Его раздражала настырность, с которой Станислав преследовал панну Беланович, путаясь под его ногами. Ничего хорошего из этой «охоты за дичью», как любил называть друг детства волокитство за женщинами, не выйдет. Недалеко расположилась предполагаемая невеста, панна Соболевская. Глядя на ее восторженное лицо, Кшиштофф решил, что та либо полная дура, или же умеет хорошо притворяться. Если судить по слезам умиления, выступившим на ее глазах при виде подруги и будущего жениха, то по всему выходило, что дура. Рядом сидел мужчина в годах строгого вида, с бакенбардами в стиле а-ля Александр Второй. Отец панны Янины, Юзеф Соболевский. Тень недовольства легла на немолодое усталое лицо. Вот кто понимал суть положения, в котором они с дочерью оказались. Вместо того, чтобы развлекать невесту, молодой Яновский сбежал от нее за клавиши пианино и восхищенно взирал на бесприданницу, ее подругу по пансиону, демонстрируя обществу полное безразличие к заключению брачного союза. Терпение банкира испытывали самым жестоким образом.
Яновский коснулся пальцами клавиатуры, подняв глаза на смущенно потупившуюся солистку, и полились мягкие ноты вступления. Девушка запела. Вслед за печальными, нежными звуками женского сопрано, раздался голоса Станислава, обладателя приятным баритона. Он подхватил слова налету, и вот уже два голоса слились воедино, образовав прекрасный дуэт…

Песня летит, как птица вдаль,
Ведь где-то там, в тиши лесной,
Стоит у речки синей, дом родной,
Где ждет меня любимая и верная.
Где тихий мой причал,
И вечером в саду из дома
Слышатся лишь звуки полонеза...

Ни один человек не сумел остаться равнодушным к звукам мелодии. Щемящей тоской и небывалой любовью к родному краю была пропитана каждая нота, написанная Агинским, когда он уезжал в изгнание, покидая, как о думал, навеки, родину. Шумели, будто наяву, зеленые дубравы. Ветер раскачивал колосья спелой пшеницы, опадала осенняя листва и несся из небес меланхоличными звуками органной музыки прощальный журавлиный крик…
… И кусочек розового батиста в золотистом пламени свечей, выхваченный его из сумрака комнаты, куда Кшиштофф неосторожно вошел в поисках друга. Обида ширилась и разливалась в душе, как весенний паводок. Он смотрел на нее, слушал голос, сжимая пальцы в кулак, чтоб не сорваться с места и выйти из просторной залы, где стало тесно, неуютно, точно стены сжимались, давя на грудь всей бетонной тяжестью. Он ничего о ней не знал, но почему же тогда она запала ему в душу? Ах, панна Барбара, Басенька... Как сумела проникнуть в сердце, приоткрыв давно запертую для всех дверцу?

А песня лилась и лилась нежными переливами. То тихо, то громче на припеве. Словно жаворонки щебетали в небе...

Сон в ночи несет, несет к далеким берегам
Моей любви. А там, все так задумчиво и тихо,
Только волны, только свет и облака
И мы с тобой в руке рука...

Тревожно зазвенела в голове Кшиштоффа надорванная струна мыслей, унося вдаль с пением жаворонка отголоски воспоминаний, возвращая из морока на бренную землю его сознание. Сиплым голосом кричал становой пристав Бурмин, грузно сползая с коня на траву. Солдаты и оставшиеся на опушке жандармы судорожно дергали затворы карабинов, прислушиваясь к звукам, доносящимся из леса.
Выстрел. Вот, что Матиевского пробудило от грез. Громкий хлопок, прокатившийся эхом по чаще.
- Все в лес, - орал Бурмин, размахивая саблей, подгоняя засидевшихся в седлах подчиненных. "Сам последним пойдет,"- сжав зубы от злости, подумал Матиевский, наблюдая, как пристав чуть ли не пинками в зад принуждает людей пошевеливаться.
- А вы, Кшиштофф Стефанович? - обратился красный от волнения Бурмин к Матиевскому, сверля того глазами.
- Только после вас, Николай Иванович, - отвесил театральный поклон Кшиштофф. Не хотелось зря подставлять людей, да и сомнение грызло душу: вряд ли рабочие смогут по приказу пана ударить в спину собратьям. Мужики, они и есть мужики. Поймать и связать бунтовщиков, морду набить кому-нибудь подсобят за деньги, что он им посулил. Но убивать своих же?!
Мелькали зеленые кители и фуражки с красным околышем и кокардами, серые солдатские шинели, затопали по мятой траве подбитые гвоздями сапоги.
- С…ка ляшкая, -- донеслось сквозь шум, производимый бегущим отрядом, до Матиевского.
Он ухмыльнулся в усы, приказывая людям спешиться. Звонко разнесся по лесу звук рожка, сигналя атаку. Оставшиеся на опушке солдаты и пристав, ринулись сквозь густые заросли молодой ели, рубя ту саблями, расчищая себе проход. Сверкнули злостно глаза Николая Ивановича, и он последним нырнул в колючие заросли можжевельника.
- Костевич и Бесько, со мной. Остальные здесь, пока. Ждать, – лаконично распорядился Матиевский, передовая поводья ближайшему мужику. Он снял от седла маленький охотничий рожок, пристегнул его к ремню на поясе, и пошел в заросли. Двое, которых позвал за собой, следовали за ним, неся в руках веревки. Кшиштофф спиной чувствовал их страх и нежелание идти. Да уж, помощнички! Кабы деру не дали при первой возможности?!

В лесу было душно. Пахло сырым мхом и сгоревшим порохом. Под ногами хрустели и ломались сухие ветви елей. Кричали люди, мелькали меж рыжих стволов деревьев мундиры в зеленом и сером, сливаясь с холщовыми рубахами мужиков. Поджигатели, кто с топорами, кто с вилами и рогатинами, кидались на полицейских, отбивая удары сабель, которыми вволю орудовали жандармы. Грянула пара выстрелов. Солдат, прятавшийся за толстой елкой, схватился за бедро и с глухим стоном осунулся по стволу вниз, на усыпанную ржавой иглицей землю.
Матиевский пригнулся. Стреляли не жандармы, а другая сторона. Откуда у хамов появилось оружие, он сообразил моментально. Выпотрошили запасы в доме хозяина. А Даленга, собака, ничего не сказал полиции. Кулаки Матиевского сжались от ярости. Пусть только он вернется из вылазки, Даленга не жилец. Свернуть этой падле голову, чтоб больше не ходил по одной земле с добрыми людьми, чтоб не дышал с ними воздухом.
Он выхватил из-за пояса пару пистолетов и побежал к жандармам, сцепившимся в рукопашной драке с холопами, крикнув на ходу через плечо Костевичу и Бесько:
- Назад поворачивайте. С веревками тут делать нечего. По звуку рожка – ко мне.
Те, едва услышали - сразу и след простыл.
Матиевский бежал пригибаясь туда, где видел необъятный мундир станового пристава Николая Васильевича, которого повалили на землю в кустики черники двое мужиков. Один сидел верхом на животе жандарма, а другой бил кулаком по залитому кровью лицу, превращая его в месиво. Бурмин, грузный и неповоротливый, потерял остаток сил и больше не сопротивлялся. На мху валялась растоптанная форменная фуражка пристава.
Опять послышались выстрелы. Матиевский дернулся в сторону, и это спасло ему жизнь. Из-за ели выскочил высокий лохматый детина с косой. Он замахнулся и лезвие, просвистев над головой Кшиштоффа, со звоном вонзилась в ствол дерева.
-От, паночак, мы и сустрэлися на крывой сцежцы (тропинка – бел.), - просипел над головой Матиевского голос.
Шляхтич вытянул руки вперед, целясь в грудь мужика дуэльными пистолетами, но не успел спустить курок. Тускло заиграло серебро на свету, украшавшее рукояти и запястья пронзила боль, принуждая разжать ладони. Сбоку стоял еще мужик, огревший Матиевского по кистям рук дубиной. Заросшее щетиной лицо довольно кривилось от улыбки.
- Пагодь, Павел, з гэтым я сам разбяруся. У меня да яго рахунак (счёт – бел.)ёсць . Ён мне павинен.(должен – бел.)
"Знакомое лицо", - подумалось Матиевскому. Лоб и правую щеку холопа пересекал красный рубец, свежий, не успевший огрубеть и поблекнуть от времени.
- Што, панич, не пазнаеш? – зло спросил мужик с косой. - Гэта ж твоих рук справа (дело – бел.).
Он провел корявым пальцем по шраму. На лице ширилось разочарование. Видно, холопа расстроила мысль, что пан его не знает. Матиевский, сузив глаза, презрительно фыркнул. Он теперь узнал, вернее, догадался, кто перед ним. Один из толпы, кто тащил его с коня в Страстную субботу на площади. Тот, кого он ударил кнутом по лицу, чтоб высвободить ногу из его рук.
- Бачу, не пазнау. Усе мы для вас на адну морду. И старыя, и маладыя. Ну, ничога. Затое ты мяне доуга помниць будзеш, пан Кшыштафф. Кали дажывеш, свалата шляхецкая.
Мужик, стоявший сбоку, кинулся к шляхтичу за спину, хватая того за плечи в кольцо сильных, натруженных жизнью и физической работой рук. Не успел Матиевский опомнится, как эти руки крепко его держали, выворачивая суставы. Другой, со шрамом, неспешно подошел и, размахнувшись, со все силы ударил кулаком Кшиштоффа в лицо. Мужичий хук получился оглушительным, отозвавшись в ушах колокольным звоном. Но не надолго. Ярость всколыхнулась, застилая пеленой глаза. Его, дворянина, поляка по роже, как последнего смерда! Заскрипели зубы от ненависти. Тряхнув головой, чтобы прогнать дурман боли, Кшисек оттолкнулся ногами от земли, клоняя тело на туловище державшего его холопа и слыша треск рвущейся по швам ткани костюма. Выгнувшись, Матиевский пихнул обеими ногами в живот мужика со шрамом, который стоял, зажав в руке невесть откуда взявшийся топор. Человек сложился пополам, предоставив пану время расправится с его товарищем. Вывернулся из хватки, шляхтич пару раз двинул кулаками в волосатую рожу мужика, а потом подхватил с земли один из пистолетов, и без сожаления разрядил его в голову противника. В стороны разлетелись брызги крови и кусочки кости. Крестьянин рухнул под ноги хозяину, не успев даже крикнуть.
Нужно спасаться! Матиевский не был трусом. Но интуиция подсказывала, что со вторым селянином не справиться. Пистолет был разряжен, а другой он потерял в пылу схватки. Пятясь от наступавшего на него большого тела, ( холоп со шрамом оклемался), Матиевский вспомнил про рожок. Одной рукойсорвал его с пояса, а другой - выхватил из голенища сапога нож. Приложил к губам холодный металл и дунул изо всех сил. Разнесся звонкий протяжный звук, подхваченный эхом. Сигнал людям, чтоб шли на выручку.

Мужик прислушался, посмотрел на распростёртое под ногами тело того, кто был Павлом, братом, крестившим детей. У которого в доме остался десяток ртов. С кем он всю жизнь знался. Глаза крестьянина налились кровью. Неутолимая жажда убийства, желание разорвать на куски сытого, не знающего забот и горестей шляхтича, равнодушно взиравшего на его покойного брата, словно тот был не человеком, а мошкой, ворвалась в душу мужика, стирая остатки человечности.
- Мало вы, с..ки, з нас крыви пили. На круки за рэбры вешали, жылу апошнюю тянули, дзевак нашых брали на гвалт (насилие – бел.). Усе вам мала. Кали ужо захлябнецеся крывёю нашай? Зямля б вас не насила, - хрипел, наступая на шляхтича, крестьянин, вытянув перед собой огромные руки со скрюченными пальцами. Убить. Убить голыми руками, чтоб больше не жил, не дышал, не попирал землю-матушку панским сапогом. Чтоб так, как Павел, которого тот не дрогнув застрелил.

Матиевский опешил и растерялся. Знал, что выбора нет. Как говорится: или он, или я. Так было всегда, когда мужики бунтовали. Остаться должен один, чтобы жить спокойно, не чураясь собственной тени. Вид выпученных от ярости глаз, искажённый лютой ненавистью рот с пеной на губах, ручищи с отросшими ногтями, под которыми была грязь, ввели его в оцепенение. Он забыл и про рожок, и про нож, что сжимал в кулаке, наблюдая, как наваливается сверху дурно пахнущее тело, хватая за шею, давя, швыряя на мягкий мох, точно котенка. Нож выскользнул из пальцев.
Но так было не долго. Нехватка воздуха и запах пота, привели Матиевского в чувство, заставив бороться, спасая себе жизнь. Он схватился руками за руки бунтовщика, стараясь разжать их и убрать с горла. Вены вздулись на висках от напряжения, болели мышцы, глаза. Удалось лишь немного ослабить хватку, чтобы сделать глоток воздуха, но сопротивляться и дальше Кшиштоф не мог. Слишком сильным оказался этот человек.
- Будешь и на тым свете мяне помнить, паночак. Иванам мяне зваць, Иванам Корсакам.
Что-то просвистело вдалеке. В голове раздавался гул, а грудь разрывало от боли. Где-то радовались голоса, кричали о помощи. Но ему было все равно. Свинцовая усталость расползалась по телу, слабели руки и ноги. И только страшное черное лицо еще продолжало висеть над ним, вращая бешено глазами, скалясь довольной улыбкой.
Полузадавленый, он даже не понял, когда мужик резко отпустил руки с его горла, глядя перед собой. Волосатые руки подняли с земли охотничий нож, и Корсак задумался на миг, куда бы его вонзить. Улыбнувшись, он полоснул лезвием по лицу шляхтича от левого виска до подбородка, рассекая кожу, мышцы и нервы.
- От табе , пан, будзе памяць аба мне. Жыви пакуль. После сустрэнемся.
Метнул нож в зеленый мох у головы Матиевского, подскочил на ноги и кинулся бегом наутек.

Его тормошили, поднимали на ноги и снова опускали на землю. Кшиштофф плохо соображал. Все, чего хотел - чтобы оставили в покое, дали закрыть глаза и погрузиться в приятную дрему. По лицу струилось липкая влага, заполняя рот солоноватым привкусом железа. Он повернул голову на бок, вздрогнув от боли, пронзившей лицо, и сплюнул на траву кровь.
«Живой, и слава богу», - пронеслось в голове. Лежал, наблюдая, как жандармы расхаживают меж елей, поднимают с земли раненых и убитых товарищей. Вчетвером подняли на шинели тело Бурмина и волоком потащили его на опушку. Жив ли пристав, или забили до смерти? Все едино. Спать хочется, устал.
Матиевский прикрыл глаза, и понесло течением забытья куда-то вдаль, туманя рассудок, безболезненно укачивая. Дальше от криков и суеты. В ушах шумело, и сквозь этот нарастающий гул доносился из заоблачной дали приятный женский голос. Будто пел жаворонок…

Боже, храни мой край от бед, и невзгод храни.
Не дай позабыть мне, не дай,
Куда мы идем и откуда шли.
И от сохи и от земли,
И от лугов и от реки,
И от лесов и от дубрав,
И от цветущих спелых трав,
К своим корням вернуться должны.
К спасению души обязаны вернуться...

Он пришел в себя на половине пути к усадьбе, куда его везли на подводе разъезд жандармов и собственные рабочие. Голову обмотали тряпкой, служившей прежде нательной рубахой. Тело трясло на каждой кочке, заставляя Матиевского морщится от боли. А когда морщился, болело еще сильнее.
Мутными глазами он следил за движением конских ног, слушал окрики всадников, прикидывая по солнцу который час. Смеркалось, значит вечер. Он долго лежал без сознания. К подводе подъехал рассыльный Шумейчик. Приветливо улыбаясь, тот заговорил.
- Хорошо, что вы, пан Кшиштофф, очнулись. Я думал, домой привезем в беспамятстве. Здорово вас помяли, но кости целы. Значит, все хорошо будет.
-Что с лицом?- еле слышно произнес Кшиштофф, ощупывая пальцами повязку, заскорузлую от крови.
Шумейчик смутился.
- Знатно вас отдел мужик. Расписал, как мастак. Да не переживайте, пан. Вы же не девица, чтобы о личике горевать. До свадьбы заживет.
"Да, - с горечью подумал Матиевский, - не девица. До свадьбы заживет!" Только кто на него позарится с такой рожей? Разве за деньги, и то в потемках. Холоп сдержал слово, память о себе оставил. Сколько жить, столько помнить Корсака глядя на себя в зеркало.
- Что с Николаем Ивановичем?
- Ему больше вашего досталось. Побили сильно. Наши в уезд его повезли к доктору.
- Много раненых?
- Да не! Наших пятеро, одного насмерть. Зато холопов беглых нащелкали пятнадцать душ. Жаль, не всех. Ушли несколько человек. Тот гад, что вас порезал, исчез. Прости, Господи, грехи наши тяжкие.
Матиевский закрыл глаза, отгораживаясь мысленно от монотонного бубнежа Шумейчика, читавшего молитву о спасении души. Однажды он найдет Ивана Корсака, и тот пожалеет, что на свет родился. Так будет, или он не Кшиштофф Матиевский.

Спасибо Надежда! Ну очень профессионально пишете, как на мой взгляд. Безумно нравится

Дагмара , спасибо. Приятно услышать такие слова в свой адрес. Скажу одно, ничего ранее кроме школьных сочинений на вольную тему да курсовых с конспектами не писала.
___________________________________