Унтерменшен (ИЛР, 18+)

Если кому здесь и можно завидовать, то Асти. Остальные все в заботах и проблемах.
Helga Rendez, спасибо большое, что читаете.
_________________

Собаки - это любофф
Читаю, потому что интересно и классно написано

Вы преувеличиваете. Но приятно, чего уж там... Спасибо.
_________________

"Грубый век, грубые нравы! Романтизму нету..." (с) Это я об игре в карты и прочим удовольствиям на вечеринке.
Леонхард дошёл почти до крайней степени ненависти к Алекс.

Казарма, что сказать. Да, Алис опять досталось. Но ничего, Леонхард в колодец наплевал, а еще пить захочется.
Галина, спасибо за отзыв!
_________________

 » 11. Унтерменш

ГЛАВА III

1

Задержанная, большая бесформенная женщина с рыхлыми щеками, около получаса рыдала и заламывала руки, как в дешевом водевиле. В перерывах — просила воды и снисхождения.
Близился обед. В протоколе первичного допроса значились имя, дата и город рождения, другая малозначительная информация. На отдельном листке — сброс пяти парашютистов из "Тётушки Ю"[1].
— Фрау Абель, давайте оставим эмоции. Соберитесь. — Я забрал перепачканный помадой стакан. — Итак, зачем вы хотели приобрести "Телефункен" Гросс-супер 776[2]?
— Я?.. Я не хотела! Я собиралась брать другой! Не этот!..
— Какой же?
— Что какой?..
— Радиоприемник какой собирались брать?
— Радиоприемник?.. Да, сейчас... Как же... Название такое... — морщила она лоб.
— «Грюндиг Фюрт», «Блаупункт», «Джувел два», «Луксор», «Радионетте», — набросал я, ибо наверняка трудно вспоминать то, чего и не знала: — «Тандберг», «Филлипс», «Зенит»[3]... Флегетон[4].
— Да... Кажется, последнее...
— Флегетон? В самом деле? — усмехнулся я.
Вероятно, женщина почувствовала подвох и тоже улыбнулась:
— Простите, я ничего не понимаю в технике.
— А кто понимает? Кто это обвел? — ткнул я в газетную страницу. — Из всех объявлений отмечена только модель с широкой зоной покрытия. Газета ваша? Метки ваши?
Старуха съежилась и снова заколыхалась в рыданиях. И ведь голоса не повысил...
Воды в графине не осталось. Рисовать шестого парашютиста было некуда и некогда.
По отмашке конвойный увел задержанную: до завтра.
Я убрал дела в сейф, навел порядок на столе, наточил карандаши. Походил, потянулся, похрустел шеей. Подумал, что поясной портрет фюрера неплохо перевесить: с боковой стены на противоположную двери, меж окон. Ровно в пять запер кабинет. По пути заглянул ознакомиться с майским графиком.

На вопрос: почему вдруг у меня образовалось дежурство третьего, обер-лейтенант полиции Генрих Шторх продолжил невозмутимо поливать цветы.
— Вы напомните, кто? — спросил он.
— Оберштурмфюрер Шефферлинг, криминалькомиссар реферата А1, — напомнил я.
— И что вас не устраивает, криминалькомиссар Шефферлинг?
— Второго я возвращаюсь ночным рейсом из командировки. По-вашему, меня должно устроить к семи заступить на сутки с вокзала?
Шторх пожал плечами:
— Я составил график, его утвердили. Есть приказ. Так что все недовольства и вопросы к вашему непосредственному начальству... Полейте два горшочка на шкафу, будьте любезны.
— Обратитесь к вашему непосредственному начальнику.
— Бросьте, ничего личного. Вы должны понимать, какое сейчас время. Выспитесь в поезде. Лично я в поездах сплю гораздо крепче, чем в постели. Поменяйтесь с кем, ну не знаю, что еще... Так поможете? Прихватило спину с утра, сил нет.
Шторх подставил стул и накинул поверх... старый военный плакат.
— Не стоит, — ответил я. — Достану так.
***
Заканчивался апрель. Если не считать получение жетона сотрудника IV Управления и безрезультатных поисков квартиры, пусть и не столь близко к «зданию без таблички» на Дитлинденштрассе 32-43, минувший месяц не был богат на события.
На метро я опоздал. Но посчитал, что к лучшему — надо было проветриться, да и погода благоволила прогулкам.
Тепло распахнуло окна домов, балконы пестрели выставленными цветами. Ветер надувал красные полотна, гнал по брусчатке сорванное объявление. Полоскал нос то цветущей сиренью, то свежей выпечкой, то духами, что неслись вслед цоканью каблучков и кокетливым улыбкам по-летнему одетых девушек. Иногда стучали молотки: заколачивали витрины еврейских лавок. Еврейский вопрос вот-вот должен был решиться «окончательно».
Накануне Национального Дня Труда[5] улицы опутали разноцветные треугольники гирлянд. Было ностальгически жаль, что в прошлом остался довоенный размах празднеств. Я помнил, когда по случаю дня рождения фюрера устраивались четырехчасовые парады с оцеплениями. Закидывать ногу в прусском шаге на солнцепеке не так весело, как шелестеть флажком по ту сторону оцепления. Уж я-то знал! И все равно, с удовольствием бы вернул то время. Отмотал пять-шесть лет назад.
Или неделю вперед, к выходным. Утром посидеть где-нибудь за городом на берегу, а вечером — в кафе, тоже с видом на воду. Растянуть один-другой бокал вайцена[6]. Ни о чем и ни о ком не думать...
Особенно о скотах, вроде Мозера или Шторха.
Командировка в Нюрнберг, дежурство, пакости по мелочи, вроде плаката под ноги... Что дальше? Слежка? В тире предложат на выбор вальтер или ТТ? Ночью разбудят вопросами на русском? Болваны. Мозер, так точно! Есть же люди, с годами не выветриваются.

Совсем рядом раздался велосипедный звонок и знакомый свист.
— Э, очки купи!
Хельмут засмеялся и, спешившись, протянул руку. Выглядел он возбужденно-веселым, глаза блестели. От портсигара отвернулся: бросил.
— Ты потому румяный такой? — хлопнул я его по и без того красной щеке. Почему-то только левой.
— Это? Да... отлежал. Ха-ха!.. Ты-то куда пропал? Не видно, не слышно. Как не позвоню, отсутствуешь. В церкви хоть будешь в воскресенье?
— Да, разумеется.
— Отлично. Там и поболтаем. Ладно, поскакал я. Надо конвертов купить, пока почта не закрылась. Летят что-то, не наберешься.
— Попробуй писать меньше бесполезностей. Помогает.
Хельмут снова заржал, потряс меня за плечи и проорал куда-то в высоту:
— Мы будем шагать и дальше! Когда все разобьется на осколки!.. Сегодня принадлежит нам Германия, а завтра — весь мир!..[7]
Я поглядел на окна, коим так вдохновенно декламировал Хельмут. Живя в другой стороне Мюнхена, он зачастил с прогулками близ нашего дома.
Внутри, в холле, поджидала еще одна жертва весеннего безумия. Хваставшая на днях рождением пятого внука Марта, экономка, умилялась букетику ландышей.
Заметив меня, заволновалась и как бы в оправдание проговорила:
— Рука не поднялась выкинуть такую-то прелесть... Я поставлю их в воду?

***
Асти клацала зубами, пытаясь поймать здоровенную муху, жужжащую, как пропеллер. На вопрос: почему почта разбросана по полу, завиляла хвостом.
— Него-о-одница, — потрепал я ее за уши и стал собирать то, что когда-то было письмами, уведомлениями от банка и страховой компании. Выяснения, кто оставил корреспонденцию на уровне вытянутой лапы, приберег на потом.
До ужина оставалось полчаса, и я разложил на столе ветошь, ружейную смазку, паклю. По центру — вальтер. Для настроения включил радио. Хмыкнул, вглядевшись в марку. Строго глянул на Асти:
— Ничего запрещенного не слушала? Смотри, попадешься!
Вместо ответа Асти с лаем кинулась к двери.
Кто-то стучал.

С отцом мы не разговаривали с вечеринки. На службе пересекались редко: у заместителя шефа мюнхенского отделения Тайной государственной полиции и рядового сотрудника не так много точек пересечения, а обыденные вопросы мы согласовывали в письмах через прислугу. Теперь отец расхаживал взад-вперед, строил рожицы рычащей Асти и многозначительно вздыхал:
— О-хо-хо... Вот и вторник кончился, завтра уже среда. А там новая неделя... Обещали, погода испортится... Что у тебя? Освоился на новом месте? Никаких проблем нет?
— Мелочи, — глянул я ствол на просвет. — В тире стрельбу уводило. Не смертельно, но заглянуть к технику нелишнее.
— Ну да, дело нужное… Что с Мозером? Поговаривают, вы на словах сцепились пару раз.
—Рабочий момент. Что-то еще?
Помолчав, отец сел в кресло, продолжил без загадочной дружелюбности:
— Да, я пришел не за новостями. Имеется дело. Возможно, оно тебя заинтересует.
Я пожал плечами. Возможно. Но вряд ли.
— Сегодня в парке я встретил Вильгельма, старого приятеля. Он показался мне встревоженным. Разговорились... На его ферме пропал управляющий. Вместе с ним содержимое сейфа.
Я усмехнулся. Бывает.
— Полицейских Вилли не жалует, — продолжал отец. — К тому же Эрна, его супруга, в положении. Чужаки в форме, снующие повсюду, бесцеремонные вопросы, волнения ей совершенно ни к чему. Опять же, по времени розыскные действия могут затянуться надолго. А промедление в подобных делах, сам понимаешь, крайне нежелательно. Есть вариант с частным агентством, но чем отличаются действующие полицейские от бывших? Отсутствием жетона разве что. Леонхард, я подумал, что если тебе заняться этим делом? Опыта поднаберешься. И не только.
Отец выводил на лакированном подлокотнике невидимые узоры. Не менее аккуратно подбирал слова. Говорил мягко, тихо, внимательно глядя в глаза.
Размышлял я недолго:
— Сомнительная история. Нет. Извини.
Отец заскрипел пальцами, что-то обдумывая. Внимание его привлекла газетная вырезка. Без очков он щурился, рассматривая с расстояния вытянутой руки:
— Хм... Все-таки БМВ? Ай, дьявол, хорош! Кожаный салон, дерево, наверное? Рокот двигателя, что шум моря. Друзья завидуют, девушки любезничают, престиж...
Я вырвал листок. Жаль, не с рукой.
Отец улыбался:
— Даже если ничего не получится, затраченное время будет щедро оплачено. Ручаюсь. Вилли не поскупится. Подумай.
— В чем подвох? — спросил я. Повторил вопрос трижды, до тех пор, пока отец не сдался:
— Не подвох. Небольшая техническая сложность. Шероховатость, обозначим так. Что-то слышать или видеть могли рабочие на ферме.
— И?
— Хозяйка молодая, потому персонал исключительно женский. А мужчины... Помимо Вилли и пропавшего управляющего, есть еще двое. Но они не немцы. С ними общался только управляющий, он немного знал русский.
— А мне, по-твоему, на пальцах их расспрашивать?
— Ну почему же. Кристиан Кройц, к примеру. Если не ошибаюсь, именно он занимался переводами каких-то русский поэтов, не суть. Где-то у нас даже был подарочный экземпляр с автографом.
Отложив пистолет, я вытер руки от оружейного масла. Что говорить, прикидывал не раз: красавец БМВ ощутимо царапнул бы по карману, а лезть в долги, особенно сейчас, когда нужна еще и квартира, помощница по хозяйству... Да и вообще, деньги никогда не бывают лишними. Как и осторожность, впрочем. Ну а Кристиан — смышленый, надежный, ненужных вопросов задавать не будет. Хороший вариант. Правда, Кики месяц как дулся за шутку на вечеринке. Ну да ничего. Лучшему другу он никогда не отказывал, не откажет и на этот раз.

[1] "Tante Ju" (нем.) — прозвище немецкого пассажирского и военно-транспортного самолета Юнкерс Ю 52/3m.
[2], [3] "Telefunken Gesellschaft für drahtlose Telegraphie m.b.H.", "Furth, Grundig & Wurzer", "Blaupunkt", "Luxor AB", "Radionette", "Tandberg", "Philips", "Zenith Electronics" — европейские и американские компании по производству бытовой техники, выпускающие в том числе радиоприемники.
[4] У Данте в «Божественной комедии» кольцеобразная река из кипящей крови, в которую погружены насильники против ближнего.
[5] Национальный день труда — отмечался 1 мая, как праздник немецкого рабочего класса.
[6] Weizen (нем.) — "белое пиво", ферментированное пшеничное пиво.
[7] Припев песни Г. Баумана "Ez zittern die morschen Knochen" ("Дрожат прогнившие кости"), цит. по Зачевский Е. А.: История немецкой литературы времен Третьего рейха. 1933-1945.

_________________

Для Леонхарда началась обычная жизнь. Работа есть (я так понимаю, он следователь в полиции). Планы на будущее (в них есть и покупка автомобиля). Всё вроде бы хорошо. Хочет только съехать от родителей.
А вот это частное расследование, по-видимому, сблизит его с Алекс. Думается, что это она будет переводчиком, а не его друг.

Теперь Леонхард сотрудник Тайной полиции, т.е. гестапо. Об автомобиле он может только мечтать, потому что в то время было очень сложно обзавестись личным транспортом. С Алесей тоже догадка правильная. Только она Алис-Алеся. Алекс - это друг Леонхарда (который барон Александр фон Клесгейм)
Галина, спасибо за отзыв!
_________________

Саша, в читателях!
Очень заинтересовала аннотация, с удовольствием буду читать
___________________________________

Полина, буду ждать. Спасибо за доверие!
_________________

 » 12. Унтерменш

2

Накрапывал дождь. Усиливающийся ветер рвал с деревьев листья и бросал на лобовое стекло. Редкие прохожие ежились и, поглядывая на свинцовое небо, спешили к остановке.
В Зендлинг-Вестпарке на углу Пауль-Лагард-штрассе я торчал уже битые полчаса. Приехал заранее. Припарковался, чтобы просматривался вход в ателье: унтерменшен с остальными мастерицами в шесть не ушла. Потому, докурив третью сигарету, я перебежал дорогу к витринам с мужскими манекенами.
Свет внутри и движение появились не сразу.
– Открывай! Что уставилась? – поторопил я.
Унтерменшен помотала головой, указала на табличку «закрыто» и… ушла.
Я снова загремел кулаком по стеклу. Появилась другая женщина с какими-то лоскутами и свирепостью минотавра на не менее «привлекательном» лице. Приложил к стеклу жетон — мера крайняя, но тянуть и придумывать изощренные комбинации было некогда. На отцовском мерседесе ехать в незнакомое место, ещё и в непогоду я не рискнул – не хватало увязнуть в деревенской глуши, так что до электрички оставалось двадцать минут. Нужно было либо выцарапать Алис, либо переносить дело на выходной.
Я шагнул в любезно распахнутую дверь. Вышел уже не один.
– Н-н-никуда я не поеду… Пустите же!.. – Алис, как кошка, упиралась и изворачивалась: — Герр Шефферлинг подъедет с минуту на минуту! Он всегда заезжает за мной. Каждый день!..
— А сегодня прислал меня. Давай, живее. Дело есть. Поможешь — не трону. — За шею я затолкал ее в машину.
Ложь на ходу редко выходит убедительной. В обед отец уехал из города по служебным делам и обещался быть если не к утру, то поздно ночью.
Дьявол!.. Столько проблем создал Кристиан. За час до встречи угодить на операционный стол с аппендицитом мог только "счастливчик" высшей пробы!

Ферма Адельбергов находилась в пригороде, в паре километров от Фрайзинга[8]. Пасторальный пейзаж за окном и мерный шум дороги усыпляли. Но подремать в душном вагоне не удалось из-за грозовых раскатов со всполохами молний и воркования молодоженов впереди.
В семь тринадцать вечера мы были на месте. У каменной стены с вьюном ожидала высокая, простовато одетая женщина в платке и с поросенком на руках. Позади захлебывались лаем собаки. Скрипели и шумели деревья.
— Ступайте за мной! — сквозь бурю и визг прокричала скотница. — Да глядите под ноги! Дождь размыл землю, что во времена Ноя. Дрянная погодка!..
Двор и правда походил на болото с пузырями от дождя. Выложенная камнем дорожка проглядывала редкими островками. Вдобавок к непогоде запах стоял такой, будто мы брели по дьявольской пивоварне. Хуже навоза мог быть разве что навоз с дождем.
Сама скотница смело хлюпала по грязи в резиновых сапогах и хмыкнула, когда Алис застыла у бескрайней лужи, которую даже я форсировал с трудом.
Под хлещущим ливнем унтерменшен в самом деле выглядела жалко: в блузке с коротким рукавом, юбке, легких туфельках и кружевных перчатках по запястье. Благо, что с зонтиком.
— Пошевеливайся, — подал ей руку я. Хотелось скорее оказаться под крышей.
На фоне грязного сельского двора с телегами, приземистыми постройками с приставными лестницами, кучами палок и другим хламом, дом выигрывал: добротный; двухэтажный; фахверковый [9]; с каменным основанием; тёмными, кажется, зелёными ставнями; цветами под каждым окном и кованным старомодным фонариком над дверью. Его скотница зажгла при нас, пригласила внутрь.

Ожидая в тёмном холле, даже при скудном освещении масляной лампы я ужаснулся, увидев свою обувь.
— Дай платок, — сказал я унтерменшен.
Она разглядывала неприхотливую обстановку и рейнские виды на стенах. Бросила вполоборота:
— А что, сегодня герр уберменш[10] не предпочтет мою юбку?
Я развернул ее и толкнул к стене.
— Пожалуй, нет, — оглядел ее я. От дождя легкая ткань блузки стала местами полупрозрачной. Влажное лицо и шея казались фарфоровыми. — Не то настроение. Сегодня, скорее, использую твой рот.
Дрожа и неровно дыша, Алис зажмурилась. Секунда, и скулу бы ей прожгла хорошая пощечина…
— Герр Шефферлинг? Признаться, я ожидал вас раньше.
Вверху лестницы стоял немолодой человек, худой и сутулый, со свечой в руке. Выглядел он утомленным и помятым, будто только что поднялся с постели.
— Добрый вечер, герр Адельберг. В вашем доме так много ночных мотыльков... Даже запутались в волосах моей спутницы, — я похлопал унтерменшен по щеке. Следовало же как-то объяснить зависшую в воздухе ладонь.
Восковое лицо хозяина не дрогнуло. Тем же бесцветным голосом он попросил следовать за ним.

***
— …Отец состоял в Африканском обществе Германии и до великой войны владел алмазными шахтами в Восточной Африке... — Адельберг блуждал узкими обитыми деревом коридорами второго этажа. — В Танзании провел полжизни, больше, чем где-либо. Не пугали ни жара, ни малярия, ни москиты с ладонь. Наоборот, вкладывался в постройку железных дорог, спонсировал всякого рода экспедиции, сам писал эссе и заметки. Многие, замечу, вошли в довольно весомые этнографические журналы. Когда же германские земли достались британо-французской своре, отец от тоски пристрастился к биржевым играм. Затем грянула инфляция... Ох... Теперь вы понимаете, насколько "Виктория" бесценна для меня? Не сочтите за сентиментальность, но я верю, скоро Африка вновь станет частью Германского Рейха. Так должно быть. Так будет. И когда я ступлю на возвращенную землю, я хочу, чтобы "Виктория" была со мной... Прошу.
Адельберг толкнул резную черную дверь.
— Виктория будет со всеми нами, — ответил я и включил фонарик. Из-за грозы и бури электричество в доме отсутствовало.
После более чем скромной обстановки комнаты Морица Краузе, пропавшего управляющего, да и дома вообще, интерьер кабинета впечатлял.
Просторное квадратное помещение больше походило на экспозицию в антропологическом музее, нелепо «склеенную» с современностью. Губастые африканские маски соседствовали с портретом важного господина с пышными бисмарковскими усами – скорее всего Адельберга-старшего – и коллажем с генералом фон Леттовым-Форбеком[11], пароходом, пальмами и марширующим строем солдат. Рядом с дипломом об окончании витценхаузеновской школы[12] и картой времён Вильгельма Второго висела шкура зебры. Над пальмой у окна — копье, что-то вроде большого бубна и плакат с негром-аскари [13].
Вид одного божка на полке показался мне странным, с чем-то схожим... Направив фонарик, я не сдержал улыбки. Нет, не показалось.
— Тоже танзанийская вещица, — Адельберг неловко задвинул божка за медную тарелку. — У дикарей подобная форма в почете. Отпугивает злые силы, сглаз, колдовство. А еще... как и маски, статуэтка сделана из ироко, африканского дуба. То есть из твердой, очень крепкой древесины. Понимаете?
Я вернулся к делу.
— Герр Адельберг, когда вы видели брошь в последний раз?
— Два дня назад, в субботу. Ко мне приезжал один коллекционер из Лейпцига. Ярый поклонник дома Картье[14]. Он давно убеждал продать "Викторию", но на днях озвучил новое, весьма заманчивое предложение.
— О продаже?
— Нет-нет. Предоставить «Викторию» для частной выставки. В субботу мы как раз уточнили детали, оговорили финансовую сторону вопроса, страховку и прочее. В шесть вечера я вернул "Викторию" в сейф, запер кабинет, а после ужина вновь занялся делами. Остаток вечера провозился с расходной книгой. Когда закончил сверять счета, открыл сейф, чтобы вернуть ее на место. Но сделал это неаккуратно. Футляр от падения раскрылся, а там...
Я осмотрел небольшой сейф, вмонтированный в стену: никаких следов взлома.
— Деньги при этом остались нетронуты. Так-так... Письмо этого коллекционера сохранилось? — спросил я.
— Разумеется. Но это лишнее. Густав Фойстель — личность очень известная, с репутацией в определенных кругах. Бриллиант почти в тридцать карат — вещь слишком дорогая, чтобы рисковать и показывать его ненадежным. Ох… Что теперь делать? Ведь часть денег я уже взял вперед. Что делать?..
«Вызвать полицию, например», — подумал я. Дело виделось провальным. Вслух спросил:
— Много посторонних побывало в доме в тот день после шести? Вспомните всех, включая жену, друзей и горничных.
— Полгода не слишком большой срок, чтобы обзавестись друзьями. Так что гостей не было, а штат прислуги нанят через агентство. Все с безупречными рекомендациями. Все с безупречными рекомендациями. Кроме Морица – управляющего. Как шутит супруга, он достался нам по наследству.
— Что вы имеете в виду?
— Дело в том, я давно подыскивал уединенное живописное местечко, подальше от города, суеты. Но опыта в сельской жизни как такового не было ни у меня, ни у Эрны. А Мориц служил управляющим при прошлой семье и, судя по доходности фермы, неплохо справлялся с обязанностями. В его-то годы! Когда он предложил свои услуги, я согласился.
— Какие отношения у него были с предыдущей семьей?
— Не могу сказать, — хозяин оперся головой о другую руку.
— А у вас?
— Хороший работник. Ни одного нарекания, если вы об этом.
— Так уж ни одного?
— Разве по мелочи... Скажем с неделю назад супруга пожаловалась, что Мориц злоупотребляет одеколоном. Раньше за ним не наблюдалась ничего подобного. Я решил, он приударяет за Агатой, скотницей. Вот и надушил перышки. Оказалось, дело в уксусных примочках. И чтобы перебить запах уксуса, Мориц протирал пальцы одеколоном. Я сделал замечание, посоветовал повышать давление крепким кофе. У кофе запах гораздо приятнее! — расхохотался Адельберг.
Он даже смеялся кисло. А от сонного вида, унылого голоса и тоскливых вздохов вовсе можно было самому раззеваться.
— Так когда и кто управляющего видел в последний раз?
— Тогда же, когда пропала "Виктория". Я убирал ее при нем. Мориц отчитывался о ярмарке… Так что, если кто и под подозрением, то только он. Не думал, что настолько не разбираюсь в людях. За двадцать-то лет работы коммивояжёром! Да и девочки привязались к нему. Мориц постоянно забавлял их какими-то небылицами про дом, призраков.
— Та семья, которая жила в доме до вас, вы что-то можете сказать о ней?
— Прошлого хозяина, насколько мне известно, отправили в тюрьму по политическим мотивам. Семью выселили. Подробностей не знаю. Обедневшая фамилия. На сельском кладбище, здесь недалеко, есть, кажется, фамильный склеп. В полном упадке. Как и дела семьи. Увы… Мне их, знаете, даже жаль… В любом случае, о "Виктории" они не могли знать, чтобы насолить таким образом. Да и в чем моя вина перед ними? Распространенная практика. Ферму отдали более достойным. — Адельберг не без значимости поправил "бычий глаз"[15] на лацкане пиджака.
Закончив с осмотром, я сел в кресло. Пролистал блокнот:
— Что за конфликт с рабочими случился у Краузе? О нем слышала Агата.
— Конфликт? Не-е-ет, это преувеличение. Так... Мориц не давал спуска подчиненным. Вот и в этот раз хорошо угостил плеткой... – Адельберг лениво оглядел шкаф. Так же томно проплыл к нему и покопался в шкафчиках. — Вот, полюбуйтесь. Подарок одного южанина, американского рабовладельца. Обратите внимание на украшение. Художественное травление по серебру, опалы, а сама рукоятка — цейлонский эбен. Черное дерево. Тонкий юмор, не правда ли?
– Отличная вещь. — Больше из вежливости я осмотрел плетку. Не удивлюсь, если колониальная политика — единственное, что привлекало Адельберга в политическом курсе Германии. — Так за что, говорите, досталось рабочему?
— Лентяй еле шевелился, а комнату надо было разобрать к концу дня. Я, знаете, решил перенести детскую на первый этаж. Там угловая комната и просторнее, и светлее. Вот Мориц и подогрел немного. Бездельник, еще строптивец! Второй остарбайтер, Петер, вернее Петр, куда лучше. Сказано смазать петли и замки – пожалуйста. Не видно, не слышно, а работа сделана.
— Эту тоже смазывали? — я указал на межкомнатную дверь.
— Нет. Комнатка там маленькая несуразная, проходная. Ею никто не пользовался. Может, позже сделаю что-то вроде приемной или комнату отдыха при кабинете.
— То есть теоретически, если кабинет закрыт, в него возможно попасть через соседнюю комнату и эту дверь? – прикинул я. Присел на корточки, посветил фонариком замок. Принюхался.
— Теоретически — да. На практике – нет. Замок сломан.
По моей просьбе Адельберг все же отцепил нужный ключ, но уронил всю связку, когда замок вдруг щелкнул, дверь легко открылась.
— Но... Я не давал распоряжения чинить замок! Как?.. Почему он открылся?
— Потому что его починили и смазали. Причем недавно, — отвечал я. — Понюхайте, смазкой пахнет. А что, этот ваш Петр, только петли смазывает, или знаком со слесарным делом?
— Не удивлюсь, если так. О рукастости славян ходят легенды... Нет, не понимаю. Почему Мориц мне ничего не сказал? — Адельберг еще раз лично провернул ключ в замке. – Получается, пока я ужинал с семьей, Мориц специально шумел, создавая вид, что присматривает за тем первым, что переносил мебель… Сам же подговорил Петера сделать дверь, вскрыть сейф, забрать «Викторию»… и в ночь бежал? Подлец!
Вздохнул уже я.
— Нет, не получается. Не знаю, расстрою вас или обрадую, но даже с драгоценностью в десятки тысяч рейхсмарок человек вряд ли решится бежать без зубной щетки, бритвенного набора, чемодана, вещей, сбережений, а главное — документов. Так что самое время побеседовать с вашим рукастым скифом.

[8] Город в Германии, районный центр, расположен в земле Бавария.
[9] Fachwerk (нем.) — «ящичная работа», каркасная конструкция, типичная для крестьянской архитектуры многих стран Центральной и Северной Европы. Представляет собой каркас, образованный системой горизонтальных и вертикальных деревянных брусьев и раскосов с заполнением промежутков камнем, кирпичом, глиной (саманом) и другими материалами.
[10] Übermensch (нем.) — "Сверхчеловек", в Третьем рейхе под Сверхчеловеком понимался идеал арийской расы.
[11] фон Леттов-Форбек, Пауль Эмиль (20 марта 1870 — 9 марта 1964) — немецкий генерал-майор, командовавший войсками кайзера во время Африканской кампании Первой мировой войны, единственной колониальной кампании, в которой германские войска не были побеждены вплоть до окончания войны.
[12] Deutsche Kolonialschule für Landwirtschaft, Handel und Gewerbe (нем.) - немецкая колониальная школа, основанная в 1899 году в Витценхаузене, в которой семнадцати-двадцатисемилетние студенты в рамках двух-трёхлетнего курса обучались основам сельского хозяйства в колониях.
[13] солдаты, набранные из местных племён в Восточной, Северо-Восточной и Центральной Африке и находившихся на службе в армиях европейских колониальных держав в XIX - первой половине XX веков. В германскую колониальную армию набирались местное население колоний, офицерами же и унтер-офицерами были только европейцы.
[14] Cartier — французский дом по производству часов и ювелирных изделий.
[15] партийный значок члена НСДАП (сленговое).

_________________

Ну язычок у Алис... Она постоянно огребает за своё поведение. Только жаль, что свои привычки - распускать руки и раздавать пощёчины - Леонхард никак не может оставить для своей работы в гестапо. Странно, что он вообще решил помочь Алис почистить туфли. Такое впечатление, что она для него негативный центр притяжения.
А вообще, поразмыслив, мне почему-то кажется, что у наших героев нет совместного будущего.

Алис много терпит, но иногда дерзость проскальзывает. К тому же она не думала, что Леонхард посмеет ударить ее "вне дома". Особенно, когда сам нуждается в ней, как в переводчике. Еще вариант, Алис хочет дать понять, что несмотря на все угрозы Леонхарда, не боится его. Или так, Алис не сдержалась за завтраком, завязался разговор про оккупантов, потом ночные приключения. Она решает для себя, что будет молчать. Это делает на вечеринке, берет себя в руки и сдерживается, даже когда Леонхард вытирает об нее ноги. А потом крутит в голове эту сцену, накручивает себя: что же она такая тряпка, почему позволила, смолчала, стерпела унижение? Решает, что при первом удобном случае отыграется. Вот и кольнула. За что чуть не получила.


О туфлях. Леонхард свою обувь почистить решил. Речь идет о мужских туфлях.) ) )
Галина, спасибо большое за отзыв!
_________________

 » 13. Унтерменш

3

Относительно стройной и жизнеспособной мне виделась следующая версия. Остарбайтер открывает сейф в кабинете Адельберга. Делает это под прикрытием Краузе, который тоже вряд ли действовал в своих интересах. Брошь слишком незаурядная и дорогая, а следственно, проблемная, чтобы заявить ее, как лот на аукционе, сбыть через ломбард или как-то иначе. Фойстель, который не один год осаждал Адельберга предложениями о продаже, вполне подходил на роль заказчика. Не случайно, что дальше "обсуждения" и "согласия на словах" дело с выставкой не зашло, никаких бумаг не было подписано. Вероятно, коллекционер хотел еще раз убедиться в качестве броши, ее подлинности перед тем как дать отмашку Краузе. Позже Фойстель избавляется от сообщника. Остарбайтера не тронул, возможно, потому что не знал детали кражи.
Эти детали я и планировал выяснить.

Начал с обычного: имя, сколько лет, откуда родом и как давно в Германии. Петер-Пётр оказался сопляком — не было и восемнадцати. Невысокий, коренастый, с широким лбом и мелкими чертами смуглого лица, он без конца вжимал голову в грязную робу с нашивкой "OST" и поглядывал на дверь, куда по моей настоятельной просьбе вышел хозяин.
— Спроси, знает ли он, почему здесь? — сказал я Алис.
— Слышал, что пропал герр Краузе... — сразу перевела она. — Но ему ничего не известно.
Остарбайтер избегал моего взгляда. Дышал, как побитая собака: часто, с хрипом.
— Жаль, — продолжил я. — Было бы лучше, если дело решилось тихо, без полиции. Потому что там будут разговаривать иначе. Зададут вопрос, выслушают ответ и поднесут зажигалку под подбородок на пять секунд. Опять спросят... Десять секунд. Пятнадцать. Если ответ не изменится, допустят, что ты говоришь правду. Зададут следующий вопрос...
Увидев зажигалку, парень испуганно попятился.
— Нервы? Перестань. Пока здесь я, а не полиция. Уверен, мы поладим. Так ведь?..
Я протянул портсигар. Остарбайтер боязливо взял сигарету, кивнул, заложил ее за ухо.
— Что с рукой?
— Менял стекло и порезался, — перевела Алис.
Остарбайтер прижал перемотанную левую кисть к груди. Показать порез отказался. Пришлось настоять. И не зря. Пореза не было, но был ожог и маленькая фотокарточка, припрятанная в грязных бинтах.
— Милая. Невеста? — улыбнулся я. — Наверное, ни дня без письма?
Парень засмущался, ответил неуверенно. Алис замотала головой и повторила вопрос громче. Она не первый раз повышала голос: в начале разговора стояла рядом со мной, теперь жестикулировала едва не перед носом остарбайтера.
— Он писал письма, но ни разу не получил ответа, — переводила Алис. — Потом случайно он нашел в золе камина герра Краузе обгоревший клочок своего письма. Но он просит ничего не рассказывать хозяину.
Я сочувствующе покачал головой.
— Разумеется… Если хочешь, напиши пару строк прямо сейчас. А мы отправим, — я вырвал из блокнота лист. Посмотрел на Алис: — Нам ведь не сложно?
Алис с недоверием, но поддержала. Должен признать, она оказалась удобной в работе: понимала сразу, переводила быстро, беспристрастно. Наверное, несостоявшаяся пощечина придала ей здравомыслия.
Пока остарбайтер ковырял карандашом, я зашел за спину и пощелкал над его ухом пальцами. На щелчки у правого уха он не отреагировал, у другого — обернулся. Глуповато заулыбался.
— Он недавно упал, когда чинил крышу в дождь... Из уха пошла кровь, теперь он плохо слышит, — перевела Алис. — Еще он спрашивает, вы правда передадите письмо?
Я забрал исписанный листок.
— А герр Краузе правда пропал так уж внезапно?
Остарбайтер сник, мотнул бритой головой и уставился в пол. Было в нем что-то от скота — тупая угрюмость, осторожность, еще дикая вонь пота и немытого тела.
Сомнений не осталось, он что-то знал.
Я сел рядом.
— Петер, ты славный парень, я сразу это понял. Умелый, неглупый, не из болтливых. Но пойми, Адельберг и негодяй Краузе — еще не вся Германия. Да, да. Ожог – его рук дело? Не бойся, тебя никто не накажет. Германии, ее заводам и предприятиям нужны такие рабочие, как ты. Я лично дам рекомендацию в тот же Байер[15]. Там, отличные условия. Положен отпуск, разрешается гулять по городу, покупать сувениры, слать письма... Я помогу! Но доверься мне. Я должен знать, что поручаюсь за ответственного и, главное, честного человека...
Дублируя интонацию, Алис говорила мягко, но настойчиво. С ее голосом речь приобретала особую проникновенность.
— Посмотри, — я сунул ему под нос фото. — Красавица полгода не получала вестей о тебе. Что она решит? Вспомни ее глаза, голос, смех… Вспомни, как пахнут ее волосы… Неужели ты хочешь, чтобы кто-то другой вдыхал их запах?
Остарбайтер устало закрыл глаза, заговорил.

Двадцать шесть минут. И давить особо не пришлось.


Со слов щенка суббота складывалась иначе, чем рассказал Адельберг. Дверь, например, была исправна. Петр ее только смазал, как делал много раз до того. А еще в субботу Краузе забил до смерти второго рабочего. Адельберг был в ярости, ударил управляющего и заставил лично носить оставшуюся мебель. Словом, остарбайтер был уверен, если что и случилось, Краузе получил по заслугам. Вот только наказал его «не человек».
Кто лгал, Адельберг или остарбайтер, предстояло разобраться. Одно было очевидно — моя первоначальная версия разлетелась, как на противопехотной мине. В клочья.

Как-то в Варшаве мне дали приказ изъять документацию и пленки из сейфа кинотеатра. Сейф был той же штифтовой конструкции, что и у Адельберга: с буквами и цифрами. Я велел солдатам сейф попросту вскрыть, но Фриц приволок откуда-то перепуганного поляка. Поняв задачу, тот прижался к сейфу и так обжимался порядочное время. Когда поднялся, дверь открылась. Я не понимал, как поляк смог подобрать шифр? Фриц растолковал: у профессиональных взломщиков сверхчувствительные пальцы, они не «подбирают», а чувствуют срабатывание запирающих штифтов.
Вряд ли Петр, глухой на одно ухо и с грубыми, толстокожими клешнями, ювелирно, без повреждений открыл сейф. Это не замок починить. А если учесть, что снаружи стоял грохот переносимой мебели и крики управляющего, то даже стетоскоп не помог бы уловить щелчки и шумы внутри замка.
Мог ли Краузе украсть брошь? Мотив отомстить хозяину имелся. Почему в таком случае он не поживился деньгами? И почему Адельберг смолчал о конфликте. Сам задумал авантюру, избавился от управляющего и теперь уверенно осыпал того подозрениями? Ведь сейф именно открыли, а шифр знал только Адельберг. Но зачем в таком случае возня с расследованием?
— Положи, — прорычал я.
Алис торопливо закрыла продолговатую, обитую светлым бархатом коробочку. Адельберг, крутивший футляр, все-таки забыл его.
– Это от той самой броши Картье? — спросила Алис.
— Той самой. Если верить хозяину.
— А вы ему верите?..
— Не знаю... Что-то не так? Выкладывай, я же вижу. Быстрее разберемся, быстрее уедем.
Алис явно что-то смущало. Не похоже было на обыкновенное женское любопытство.
— Понимаете, внутри, на родных футлярах обычно стоит печать. Золотая вязь, под ним крупно "Картье"... Здесь ее нет.
— И много ты видела работ Картье, чтобы так заявлять?
— Не верите, подумайте сами. Брошь заказана в восьмом году? К этому времени "Картье" уже поставлял драгоценности царской семье в Ленинград... То есть Петербург. Стал бы старейший ювелирный дом Европы упаковывать роскошные изделия в подобные безликие коробочки? — отвечала она довольно уверенно, хотя руки заметно дрожали, голос тоже.
Я припомнил пару-тройку покупок в ювелирных лавках. Футляр поднес ближе к свету — в самом деле, никаких печатей или клейм. Вряд ли в большевистской России унтерменшен держала в руках что-то дороже серебряных ложек и медной проволоки, но доля истины в ее словах присутствовала.

Найдя нужный номер в записной книжке, я вышел в коридор. Где-то мне попадался на глаза телефон.

[15] Bayer AG — немецкая химико-фармацевтическая транснациональная корпорация, основанная в Бармене в 1863 году.
_________________

Всё же Алис помогла в расследовании Леонхарду. Она умна и сумела добиться в допросе хоть каких-то результатов своим женским чутьём. Правда и сам Леонхард не дурак и имеет опыт в расследованиях.