» Глава 9
Глава девятая, в которой все усложняется еще больше
Юрий
– Сорок семь, – подводит итоги Натали.
И пренебрежительно фыркает:
– Негусто.
– Я насчитал пятьдесят два.
– Откуда?! Тот злобный чувак, которому отхряпали пальцы, точно дожил до конца фильма, а это не считается. Сорок семь!
Мы выходим из душного полутемного кинозала на свежий воздух. Огромный постер зомби-боевика подсвечивает зеленым и вкрадчиво пощелкивает нам вслед, приглашая когда-нибудь вернуться. Похоже, эта чушь никогда не выйдет из моды.
Как и вредная еда, которую во время любого киносеанса активно перемалывают прямо у тебя над ухом, чавкая, хлюпая и роняя крошки.
– Ты видела, чем ему отрубили эти пальцы?
– Топориком для мяса, – уверенно кивает Натали. В наблюдательности ей не откажешь. – Ну и?..
– Ржавым топориком, который наспех выдернули из первого попавшегося трупа. Причем, из правой подвздошной области – у не самого свежего трупа, а все лекарства потом унесли с собой главные герои. Но даже если бы в тех катакомбах нашлись относительно чистые тряпки и антибиотики... – Вижу нехороший прищур Натали и закругляюсь: – Твоему беспалому чуваку повезло, если он дожил до конца дня.
Карие глаза Натали сверкают гневом, но возразить ей нечего.
– Ладно, допустим, – с раздражением соглашается она. – А остальные трупаки тогда кто?
– Все главные герои, кроме блондинки. И то не факт, что блондинка не попала под замес.
– Да почему?!
– Скольких зомби они вчетвером расстреляли в упор? Десятки. На ком в это время были очки или защитная маска? Ага, не отворачивайся. Если случайно хлебнуть зараженной крови здоровым ртом, отплеваться и не заразиться самому еще можно, а вот если такой биоматериал попадет на слизистую оболочку глаза...
Нат от души пихает меня в плечо и присаживается поправить шнуровку на ботинке.
– Ты издеваешься, – сердито шипит она. – Это же чертов боевик! Там все понарошку, а главные герои – бессмертные. Те, кого грохнули, были не главные герои. Если чего-то не показали, значит, этого не было. Что непонятного?
Натали снова фыркает, но уже не так воинственно. Потом она внезапно разворачивается и идет к фуд-кортам. Верный рюкзак возмущенно подпрыгивает у нее за спиной.
– Мне срочно надо выпить, – хмуро поясняет Натали и просит воды без газа. – Спасибо... Если хочешь знать, мсье Голубь, в реальный апокалипсис тебя бы слопали первым, чтобы не доставал. Ну или ты бы стал самым занудным зомби на планете, выедая мозги своим тупым жертвам сначала в переносном смысле, а потом – буквально. Гурман.
– Зомби-апокалипсис не наступит, Натали, – вздыхаю я. – Гниющая плоть не способна самостоятельно передвигаться по улице дольше недели. Это даже теоретически невозможно.
Натали стонет, закрыв лицо ладонями и бессовестно подсматривая за мной сквозь худенькие растопыренные пальцы. Как ребенок.
– Же-есть! Ты только что сломал детскую мечту половине моих одноклассников! Если бы я знала, что все этим закончится, пошли бы на «Смурфиков»...
Изо всех сил культивирую невозмутимость.
Когда Нат предложила сходить в кино, я представлял безобидную комедию без смысла и претензий. Эротические мелодрамы, арт-хаус и мультфильм про голубых гномиков отбросил автоматически, учтя непростой характер и чувство юмора Натали, и правильно сделал.
Но что впереди нас ждет ужасно скучная армия зомби и, чтобы совсем не уснуть, подсчет трупов под нервный хруст попкорна на соседних креслах, я предположить не мог...
– ...Хотя ты бы и там нашел, к чему придраться! «А почему эти человечки синие? А где Папа Смурф потерял свою Маму Смурф?», – зажав нос, гнусаво передразнивает Натали.
Я пропускаю ее к эскалатору.
– И совсем не похоже, – говорю примирительно.
– Конечно, нет. Я еще польстила твоему занудству!
Чего бы ты сейчас ни добивалась, Нат, резвись. Шути, возмущайся, хрусти пустой бутылкой, строй рожицы, сколько душе угодно. Только не молчи.
После стерильных белых коридоров, где изо дня в день терпеливо дежурит смерть, твоя беспокойная говорливая компания, Натали, – это лучшее, что может со мной случиться, и чего я отчаянно жду весь день, буквально заставляя себя сосредоточиться на реальности.
Твоя макушка, которая пахнет попкорном. Мы оба насквозь пропитались этим сладковато-маслянистым запахом, но твои волосы пахнут особенно сильно.
Твои тонкие брови, губы, которые ты непроизвольно кусаешь. Шуршащая при ходьбе малиновая ветровка, полосатые перчатки без пальцев и такая же полосатая шапка, голубые джинсы с декоративными заплатками. Даже твой рюкзак в крупную бирюзово-оранжевую клетку и болтающийся на одном из замков рюкзака пушистый желтый брелок с ушами, а на другом – желтая «божья коровка»... Все это цветное, яркое.
Ты – неожиданно яркий цвет на привычном сером фоне, Нат. Пока ты не появилась из ниоткуда и не встала рядом, не слишком правдоподобно изображая зомби с косичками, я и не догадывался, насколько этот фон серый...
– Эй, что с тобой? – Нат щекотно стискивает мою руку своей, в перчатке. – Машина ждет на парковке, а парковка – вон там. Или?..
– Извини, задумался.
Она идет рядом, легко подстраиваясь под чужой шаг, а мою ладонь так и не выпускает.
Странное чувство: впервые в жизни не я держу девушку за руку, а она – меня.
– О чем задумался?
– О твоей... – Успеваю заметить совершенно лишнюю здесь двусмысленность и выворачиваюсь: – О том, как ты одеваешься.
– Звучит многообещающе, – хмыкает Натали. – И что, по-твоему, не так?
– Почему сразу «не так»? Просто ты ни разу не надела сапоги или юбку после нашего знакомства, хотя тебе к лицу и то, и другое.
Спонтанный, не обдуманный толком вывод-ассоциация, и я почти мгновенно жалею о нем. Потому что беззаботная Натали напрягается и прячет руки в карманы, продолжая шагать рядом, но уже не глядя в мою сторону. И молчит.
Есть люди, молчать с которыми уютно. Скверно то, что молчание с одними и теми же людьми может быть абсолютно разным.
Наше теперешнее молчание тянет нервы.
– Оказывается, юбки и сапоги с каблуками делают человека слабым, – по-прежнему смотря перед собой, с иронией замечает Натали. – Не то чтобы я раньше об этом не догадывалась, но здесь, in Londongrad, в первый раз столкнулась лицом к лицу, когда в этих долбанных сапогах не смогла догнать какого-то дохляка, подрезавшего у меня сумку, а потом хромала и глотала таблетки. Так что ну их к чертям, эти милые женские штучки! Ненавижу быть беспомощной. И не буду, ясно? А если тебе что-то не нравится, Юрий Константинович, отвернись и не смотри.
Останься в этих тихих словах хотя бы доля шутки, я бы уцепился за нее. Только Нат не собиралась шутить. «Открытая книга», легкая и жизнерадостная, даже когда обижается, она в самом деле не могла простить себе того... промаха? Человеческой слабости?
Ты сильный человек, Нат. Поверь, мне есть с кем сравнивать.
– А ведь если бы не тот дохляк, мы бы не встретились.
Нат без предупреждения останавливается. Я по инерции делаю еще два шага вперед.
– Точно, – говорит она потрясенно. – Я бы вышла на совсем другой станции.
– А я бы высадил Майерса, купил кофе в магазине через дорогу и уехал домой.
Мы садимся в машину. Нат отточенным движением бросает рюкзак на заднее сиденье и берет к себе Флаффи. На секунду кажется, что мне удалось вернуть прежний настрой. Но светлая, мечтательная улыбка Натали гаснет так же быстро, как и появляется.
– Может, так было бы лучше, – неуверенно говорит она подушке.
С аналогичным успехом Нат могла развернуться и ударить меня локтем в ухо: неожиданно.
Неожиданно больно услышать от нее это «может». После пятидесяти двух совместно пережитых киношных трупов, с ее стороны это было, как минимум, негуманно.
А еще говорят, что самоирония бесполезна. Только эта, черт возьми, проклятая самоирония позволяет остаться в условленных рамках и спокойно спросить:
– Ты, правда, так считаешь?
Девочка в полосатой шапке размахивается и бьет снова, только на этот раз – нахлобучив чужую маску безразличия:
– Не исключаю варианта.
– Можно узнать: почему?
– Через восемь дней меня здесь не будет. Каникулы закончатся. Я уеду, ты останешься, и все будет как раньше, разве нет?
Ну, разумеется. Мы должны были коснуться этой темы. Но не сейчас, потом.
Я оказался не готов к подобному вопросу, хотя не раз задавал его себе. Утешался тем, что у нас впереди достаточно времени, чтобы поговорить, определиться и выяснить, какие есть варианты...
Время? Серьезно? Его никогда не хватает. Минуты, двух – чтобы спокойно выдохнуть, сориентироваться. Я по природе своей не мастер импровизаций, мне нужна пауза.
Но лишнего времени, как всегда, нет. Ушли годы, чтобы привыкнуть к этому и перестроиться самому.
Когда перед тобой спит человек с внутренностями нараспашку, в любой момент что-то может пойти не так. И от тебя, врача, потребуется мгновенное решение, которое или спасет беспомощного пациента, или убьет.
Только ваше решение, доктор Эванс.
Нат сейчас передо мной, почти что на операционном столе, распахнутая. Она не сможет ждать, даже если захочет: с каждой секундой от нас уходит, утекает что-то важное.
Рассудком я понимаю, какое решение будет самым правильным, логичным и разумным, но именно оно вызывает упрямый внутренний протест.
Мне страшно ошибиться, сделав этот, мать его, правильный выбор.
Страх личной потери парализует нас, мешая мыслить здраво и действовать хладнокровно, поэтому ни один здравомыслящий хирург не возьмется оперировать близкого человека.
Помоги. Pomogi mne, pozhalujsta.
– Как раньше уже точно не будет. Не наш случай, мисс Памятник.
Ее нервный смешок скорее походит на всхлип.
Выходит, Натали тоже не готовилась к разговору?
– Это трудно... объяснить. Но не будет, как раньше. – Горло сжимает спазмом. Откашливаюсь. Хочу улыбнуться, но лицевые мышцы практически не подчиняются, будто в «заморозке». – Прошу, ничего не спрашивай! Не знаю, не скажу, только все испорчу. Дай мне время, Нат. Еще минуту. Хотя бы ты.
Натали молча кивает. Наши пальцы переплетаются.
Теплое ободряющее касание выбивает из головы все мысли, как скачок напряжения – электрические пробки. Границы нарушены, снова.
На ней больше нет полосатых перчаток и шапки. И она тоже, как я, хочет вернуться во времени на две-три минуты назад, прямо перед вопросом, с которого все началось, – об одежде. Чтобы ни о чем не спрашивать, раздавить вместо этой бабочки какую-нибудь другую, безобидную. Бабочку-шутку, например. Но... правильно ли это?
Зажмуриться, нырнуть в темноту. Моя минута еще длится. Спасибо тебе за нее, Нат...
– ...У тебя сердце стучит, как бешеное. Или это мое сердце?
Ты справедлива, малышка. Минута – это минута. Ни больше, ни меньше.
Открываю глаза и действительно ощущаю, как пульсирует кровь в ладонных артериях. Мы с тобой их пережали, Натали. Это объяснимо, слава богу.
– Свой ритм так почувствовать проще, – соглашаюсь.
Медленно и осторожно перемещаю пальцы свободной руки на шею Нат, к сонной артерии.
Когда она недоуменно замирает, почти не дыша, начинаю слушать.
– Твой пульс немного учащен, но в пределах нормы. Поверишь мне без часов?
– Еще бы нет. Ты кардиохирург? Или ортопед? Осанка у тебя – что надо...
– Я онколог.
– Ох-х...
Этот шумный, сочувствующий вздох милостиво избавляет от необходимости объяснять.
Догадываюсь, о чем Натали хочет узнать – и о чем ей не позволяет спросить проснувшееся чувство такта.
Но я хочу поделиться. Вот так, когда наши пальцы переплетены и можно представить, что слышишь не только свое собственное сердце, но и чужое.
– Я тоже... – едва не добавляю «В твоем возрасте», – как и многие энтузиасты, мечтал изобрести чудодейственное лекарство от всех болезней, чтобы люди, которые мне дороги, не болели, не старели и... никогда больше не умирали. Классическое становление медицинского работника, от стадии к стадии. Прикоснувшись к реальной медицине, выяснив, как на самом деле обстоят дела, я перешел на следующую: «А смысл?» Сколько ни борись, все мы умрем, просто кто-то раньше, а кто-то позже. Какой смысл страдать и оттягивать неизбежное? Эта стадия опасна: она может либо перейти в депрессию, либо покроет тебя таким толстым панцирем цинизма, что остатки сострадания в твоей душе просто задохнутся, и ты превратишься в мясника. Возможно, отличного спеца с твердой рукой и холодными мозгами, но живой человек для такого – всего лишь сломанный механизм, холодильник на ножках: забрался внутрь, устранил поломку, и пусть дальше жужжит. Так проще и, наверное, в чем-то лучше для самого неисправного холодильника, но... со временем ты перестаешь что-либо чувствовать. Совсем. И становишься уже настоящим холодильником, в работе, в жизни, в семье...
Нат не перебивает, лишь немного ослабляет хватку.
– Учитывая, что депрессию я счастливо обогнул, где-то внутри меня наверняка конденсируется фреон. Но, помимо угнетающего эффекта, эта стадия в конце концов примиряет со смертью. И учит главному: когда надежды на чудесное исцеление не остается, отсрочить неизбежное, дать человеку возможность прожить оставшиеся у него драгоценные часы – дни, может быть, целые годы – так, как ему самому необходимо, – вот настоящая победа врача над смертью.
– Разве оттягивать – не хуже? – сомневается Натали. – Время все равно закончится.
– Обязательно закончится. Но у человека будет шанс наверстать упущенное. Сказать то, что давно хотел сказать, но было недосуг. Побыть с теми, на кого вечно не хватало времени. Восемь дней для кого-то – целая жизнь, Нат. Ты уже ничего не можешь сделать с ее длиной, а вот с шириной и глубиной – вполне... Правда, некоторые уникумы, услышав неутешительный прогноз, пускаются во все тяжкие, оправдываясь тем, что терять уже нечего. Что ж, это их естественное право.
– А близкие? Те самые люди, которые находятся рядом и подсознательно ждут, что вот-вот?.. – В салоне тепло, но она зябко поводит плечами. – Разве можно полностью абстрагироваться и просто наслаждаться «драгоценным временем»? Это, если хочешь знать, самый натуральный садизм!
– Когда не остается ничего другого... Хотя нет, можно завернуться каждый в свое одеяло и начать дружно отрицать происходящее. Можно сделать эвтаназию или сэкономить на ней и бесплатно выйти в окно. Выбор есть в любом случае – не всегда ценишь саму возможность выбирать.
Натали не возмущается больше. Она со странной смесью понимания и суеверного страха смотрит на меня.
– Скажи честно: это твои мысли и слова или ты повторяешь их за кем-то?
– Это чужие мысли и слова, которые я не вижу смысла оспаривать.
Подушка отправляется на заднее сиденье.
– Долбанный реализм! – почти рычит Натали. – Они же смотрят на тебя, как на бога, верят, надеются, ждут, что именно ты им поможешь и вылечишь, превратишь в таких же нормальных и полноценных! А ты, дипломированный маг и чародей, со своими последними достижениями науки... – Нат изображает в воздухе дерганные, злые кавычки, – можешь только попытаться облегчить! Коррекция, коррекция... Бьешься за эту сраную положительную динамику, прекрасно понимая, что можно потратить годы адского труда, денег, нервов и слез, а улучшение не наступит. Это уж кому как повезет. И все равно – ты радуешься каждому шажку вперед. – Ее голос звучит все тише. – Маленькому шажку на бесконечной дороге. Он никогда ее не пройдет, ты знаешь и это, но остановиться совсем, остановить, лишить этого шанса – значит убить человека, который доверился, который тоже хочет жить как все, радоваться, любить, и чтобы его любили, верили в него. И если ты не будешь верить в чудо, как он сам сможет? Несправедливо. Он не виноват, что конкретно в нем вся такая из себя мудрая природа ошиблась. Да если бы...
Нат запинается на середине предложения, словно ей не хватает воздуха. Побелевшие губы дрожат. Сдержаться и не заплакать стоит ей невероятных усилий.
Ошиблась... Ошибка?
«Рак – это ошибка организма». Здоровые клетки, прежде делившиеся по строго заданной программе, по какой-то причине начинают делать это беспорядочно. И слишком быстро.
Но существуют и другие сбои, генетические.
Маленькая теплая ладонь, которую Нат за время разговора успела отнять, снова рядом с моей. Чувствую, как от пережитых эмоций подрагивают ее пальцы.
И сам до конца не верю в то, о чем спрашиваю:
– Ты работаешь с «особыми» детьми?
Она взглядом просит о передышке.
– Я буду работать с «особыми» детьми, – поправляет, полностью взяв себя в руки, – когда выучусь и получу диплом. Сейчас я работаю над характером, смотрю фильмы про зомби и пытаюсь беззаботно прожить остатки детства, не заморачиваясь макияжем, каблуками и прочими штуками, которые нравятся мальчикам. Так что твоя гениальная теория оттягивания неизбежного мне по-своему близка.
Ее саркастичный ответ звучит горько. Однако Натали и здесь остается верной себе, ясно давая понять, что внеплановый сеанс откровенности пора заканчивать:
– Кстати, у нас еще есть шанс успеть на «Смурфиков».
– Извини, но я «пас». Давай отложим этот волнительный опыт до следующего раза.
Удивительно. Нат не перестает походить на строптивого подростка, однако кое в чем эта знакомая-незнакомая девушка по имени Натали гораздо старше и мудрее своих и даже моих сверстниц, той же покорительницы подиумов Лекси Донован.
Или Абби. Хотя, казалось бы, кому, как не Абигейл Ниве, разделять мою точку зрения?
Мы сражались с одним коварным врагом. Фактически – по одну сторону баррикад. Мы понимали друг друга. Абби не могла не знать, что все эти внеплановые дежурства, поздние возвращения, подработки и ночи над учебниками – не прихоть, не удовольствия ради...
«Ты сделал все, что в твоих силах. Доктор Гарднер сказал, что теперь – действительно все. Ты не сиделка, дай им время побыть наедине и принять правду. Белые халаты, изображающие участие, только бесят».
В это трудно поверить, но я, как и ты, Натали, до последнего не смиряюсь с неизбежным. Не получается. И ты понимаешь почему.
Личное – мощнейший катализатор. Ты не стала допытываться о моих тайнах, и я последую мудрому примеру. Надеюсь, однажды ты сама захочешь рассказать.
Наш второй поцелуй мало похож на первый. Он не останавливает время, почти не взывает к инстинктам. Этот поцелуй – как немая поддержка, потребность касаться, ощущать кожей человеческое тепло и быть рядом. Простого пожатия руки уже не хватает: эта часть Натали давно определяется рецепторами как своя.
– Чувствую себя картофельным пюре. Раньше была молодой и зеленой картофелиной, но кто-то от души потоптался по мне и сложил в кастрюлю. Все так... сложно. – Отстранившись, Натали устало откидывается на спинку сиденья и закрывает глаза. – Перемешано. Перегружено. Как жить? Что делать? И крыша медленно ту-ту... Короче, не знаю насчет тебя, а вот мне точно пора в кроватку и баиньки, иначе свихнусь.
Она умудряется в точности описать и мое физическое и душевное состояние. Почти не удивляюсь.
«Ошибка», «сбой в программе», «беспорядочно»...
– Нат, останься со мной. Пожалуйста.
_________________
by ANnneta
На форуме с: 23.01.2016
18 Ноя 2017 20:15
), расстояние -пропасть практически и ничто одновременно.
На форуме с: 11.01.2015
На форуме с: 27.08.2015
На форуме с: 14.03.2016
На форуме с: 17.12.2012
На форуме с: 21.01.2015
На форуме с: 14.05.2014
На форуме с: 07.08.2013
На форуме с: 03.07.2015
), но, как показывает практика, люди находят друг друга и не отпускают, имея куда меньше точек соприкосновения, чем Юра и Нат.
Попал ли кто-нибудь в "яблочко", узнаем ближе к концу (а то Наташку я вам "слила" задолго до ее появления на свет)), но было очень любопытно увидеть предположения. Спасибо.
Спасибо, наверное. За +1.
На форуме с: 14.01.2016
На форуме с: 16.10.2013
На форуме с: 15.02.2017
На форуме с: 14.10.2015
В теме «Читальный зал»: Садека Джонсон ДОМ ЕВЫ Эта история рассказывает о судьбе двух темнокожих девушек, которые жили в начале пятидесятых годов прошлого... 
В блоге автора Esmerald: 
В журнале «Литературная гостиная "За синей птицей"»: