Клуб домашнего чтения

«За всей красотой и цветением, может, этого и не углядишь поначалу, маленького пятнышка гнили. Но стоит приглядеться – и вот оно» (с) Д. Тартт

Амстердам, больной мужчина вспоминает о смерти матери, случившейся 14 лет назад. Из кусочков мозаики – дождя, швейцара, дурно пахнущего такси - так не вовремя вышли мать и сын - и полотен старых голландцев, из «конфет и пирожных, и сластей всевозможных, и улиток, и лягушек» (как поётся в известной детской песенке) начинает автор собирать свою картину, свой мир.
Размашисто пишет Тартт, чувствуется старая школа американских мастеров реализма – по мере чтения ощущался привкус то ли Ирвина Шоу, а то ли Джона Стейнбека; уверенно стоящий на ногах писатель, выработавший собственный художественный стиль, и зорко наблюдающий за этим миром.
Жизнь коротка, искусство – вечно. Жизнь вечна, а искусство – коротко. И то, и другое верно – зависит от точки зрения героя или читателя. Непостижимым образом старинная картина Фабрициуса, ученика Рембрандта и учителя Вермеера, погибшего при взрыве пороховых складов в Дельфте, вновь оказывается в эпицентре взрыва. И для подростка Тео отсчет времени начинается с нуля: гибель матери, странствия по холодному, негостеприимному миру, в котором – и такое бывает – порой встречаются и чудеса, и откровения, и нелепости, от которых так и тянет заскрипеть зубами и сказать: «Кто и зачем всё придумал?». За красотой и цветением – гниль, за улыбками – предательство, за любовью – разочарование.

И все бы хорошо, все бы… Ай, нет. Ай, нехорошо, неа. Потому что скучно мне стало, не бейте тапками – скучно. Да, язык. Да, мальчик страдает. Да-да, страдает местами убедительно. Но длинно, длинно, эпически длинно – прямо вот до зевоты затянула женщина все. Если взрыв – так описать надо все до последней крупинки мрамора на полу и пятнышка крови на рукаве. Если страдания – все вплоть до бурчания в желудке и эротической заставки на экране телефона друга.
И кто б мне объяснил, при чем тут упомянутый в начале 1943 год, когда потом внезапно автор пишет про бен-Ладена?
Донна Тартт, я вас уважаю – вы пишете так, как завещали великие. Но чтобы написать «кирпич» на осьмсот с чем-то страничек, одного языка и больших мучений героя мало. Толстого намека на грядущий квест и интригу тоже мало – пока до них доберусь, уже перехочется. По крайней мере, спас бы меня от зевоты стандартный прием – прервать флэшбек, включить настоящее героя, снова уйти в прошлое, и снова вернуться.
Не домучила я шедевр, простите меня все поклонники. Любитель «кирпичей» - и не домучила. Сдалась на 12, что ли, главе. Увы.

Оценку соответственно ставить не могу. Или так – за язык пятерку, за живость – от силы троечку. Но среднее арифметическое не будет равно четырем. Такая занимательная математика.

В Америке эта книга получила ворох восторженных рецензий критиков и Пулитцеровскую премию, а обычные читатели разделились на люблю-ненавижу. У нас традиционно любят толстые романы и читают «Щегла» с наслаждением: редко сейчас попадаются книги, написанные хорошим литературным языком, в хорошем переводе, с объемными предложениями, диккенсовскими мельчайшими подробностями, философские, да еще вдобавок с русскими персонажами, которые получились русскими, а не эрзацем. Но у Тартт при всей многословности получилось сделать роман динамичным, таким, что не оторвешься.
Мне показалось, что в первую очередь это роман об одиночестве людей в мире, о том, что мы можем видеть проблемы других людей, но предпочитаем их не замечать, о поступках, которые люди делают от отчаяния, чтобы их заметили, и о том, что коготок увяз – всей птичке пропасть. Потеряв мать в результате теракта в музее, Тео стал другим человеком – острый посттравматический синдром подкосил его, а то, что в целом мире он никому, кроме своей мамы, был не нужен, подкосило еще больше. Да, мир не без добрых людей, и их в жизни Тео попалось немало: семья Барбуров, Хоби, Пиппа, да тот же Борис при всей неоднозначности персонажа. Однако все эти люди, включая даже его собственного отца, были ему чужими, он перед ними не раскрывался и чувствовался некий холодок.
Картина же, которую перед смертью всучил ему антиквар Велти, стала для Тео неким якорем, помогавшим ему жить, сокровенной тайной, особой миссией. Я насторожилась уже когда Люциус Рив упомянул про Майами, но когда выяснилась правда, была вне себя от возмущения. Потом, правда, немного отошла, но все равно не простила.
Персонажи все яркие и интересные, они заставляют сопереживать, злиться, беситься, жалеть, смеяться. Безусловно, самым ярким у автора получился Борис – как и Тео оставшийся без матери обаятельный сирота, наполовину поляк, наполовину украинец, который пьет водку после школы (и это не походит на клюкву), балуется наркотиками и обожает «кухонную политику». Отчасти именно он подтолкнул Тео на скользкую дорожку, да и на протяжении всего романа оставался его злым гением, но у Тео, в конце концов, своя голова на плечах должна была быть. Да и авантюрная жилка в нем не от Бориса, а от отца, который сбежал от семьи в Вегас, где жил на то, что сумеет выиграть в казино. Тео, хоть и презирал отца за предательские поступки по отношению к жене и сыну, все же в какой-то степени любил его и очередное предательство больно его ранило. Но сам тоже, пусть и с благородной целью, занялся мошенничеством с предметами искусства, причем неплохо в этом преуспел. Ну а Борис… Признаться, я чего-то подобного ожидала – чего-то типа русской мафии, русские же не могут честным путем зарабатывать, все этническая преступность и банды.
Отношения же Тео с Китси и Поппи: в принципе, все довольно логично. Автор об этом сказала очень емко и точно: «От тех, кого любишь, держись подальше. Они-то тебя и прикончат. А тебе надо жить - и жить счастливо, с женщиной, которая живёт своей жизнью и не мешает тебе жить своей».
Как резюме: роман не зря получил Пулитцера, а Тартт не зря называют одной из лучших современных американских романисток. (5)

Мне понравилось! Конечно, может показаться излишнее наивно, но автору удался баланс между наивностью и серьёзными вопросами.
Казалось бы банальная история: он мусульманин, она христианка. Но автора подал эту историю по-особому: мудро, нежно, таинственно и достоверно. Достоверность во многом результат эпохи и периода повествования – первая мировая война и революция в России. Но для меня самым достоверными были чувства Али и Нино. Выбор Али… я его понимаю и если быть откровенной, мне очень понравилось, как автор закончил эту книгу, тут и про наивность забываешь и про непонятные и странные на взгляд европейца проблемы. Отличная книга!