Nadin-ka:
Дмитрий Мережковский ВОСТОЧНЫЙ МИФ
Взлелеянный в тиши чертога золотого,
Царевич никогда не видел мук и слез,
Про зло не говорил никто ему ни слова,
И знал он лишь одно о силе черных гроз,
Что после них в саду свежее пурпур роз.
Он молвил раз: «Отец, мешает мне ограда
Смотреть, куда летят весною журавли,
Мне хочется узнать, что там, за дверью сада,
Мне что-то чудится волшебное вдали...
Пусти меня туда!..» И двери отворились,
И, светлый, радостный, едва блеснул восход,
Царевич выехал на север из ворот.
Из шелка веера и зонтики склонились,
Гремела музыка, и амброй дорогой
Кропили путь его, как свежею росой.
Но вдруг на улице, усеянной цветами,
В ликующей толпе он видит, как старик
С дрожащей головой, с потухшими очами
На ветхую клюку беспомощно поник.
И конюха спросил царевич изумленный:
«О что с ним?.. Взор его мне душу леденит...
Как страшен бледный лик и череп обнаженный.
Беги ему помочь!..» Но конюх говорит:
«Помочь ему нельзя: то старость роковая,
С тех пор, как потерял он юность и красу,
Покинутый людьми, живет он, угасая,
Забыт и одинок, как старый пень в лесу.
Таков удел земной!..» – «О, если так, – довольно,
Не надо музыки и песен, и цветов.
Домой, скорей домой!.. Мне тягостно и больно
Смотреть на счастие бессмысленных глупцов.
Как могут жить они, любить и веселиться,
Когда спасенья нет от старости седой;
И стоит ли желать и верить, и стремиться,
Когда вся жизнь – лишь бред! Домой, скорей домой!..»
Семь дней прошло, и вновь, едва блеснул восход,
Царевич выехал на полдень из ворот.
Душистой влагою пропитанные ткани
Над пыльной улицей раскинули навес,
Светился золотом в дыму благоуханий
Хоругвий и знамен колеблющийся лес.
Но в праздничной толпе, что весело шумела,
Забытый, брошенный им встретился больной.
И пес ему в пыли на ранах лижет гной,
И в струпьях желтое, измученное тело
От холода дрожит, меж тем как знойный бред
Зрачки воспламенил, и юноша несмело
Спросил о нем раба, и раб ему в ответ:
«Недуг сразил его: мы немощны и хрупки,
Как стебли высохшей травы: недуг – везде,
В лобзаньях женщины и в пенящемся кубке,
В прозрачном воздухе, и пище, и воде!..»
И юноша в ответ: «О горе! жизнь умчится!
Как детская мечта, как тень от облаков,
И вот, где цель борьбы, усилий и трудов,
И вот, во что краса и юность превратится!..
О горе, горе нам!..» И бледный и немой
Вернулся в свой чертог царевич молодой.
Nadin-ka:
Вадим Шефнер ОРФЕЙ
Глядя в будущий век, так тревожно ты, сердце, не бейся:
Ты умрешь, но любовь на Земле никогда не умрет.
За своей Эвридикой, погибшей в космическом рейсе,
Огнекрылый Орфей отправляется в звездный полет.
Он в пластмассы одет, он в сверхтвердые сплавы закован,
И на счетных машинах его программирован путь, —
Но любовь есть любовь, и подвластен он древним законам,
И от техники мудрой печаль не легчает ничуть.
И, сойдя на планете неведомой, страшной и дивной,
Неземным бездорожьем с мечтою земною своей
Он шагает в Аид, передатчик включив портативный,
И зовет Эвридику, и песню слагает о ней.
Вкруг него подчиненно нездешние звери толпятся,
Трехголовая тварь перепончатым машет крылом,
И со счетчиком Гейгера в ад неземных радиаций
Сквозь леса из кристаллов он держит свой путь напролом.
:Два зеленые солнца, пылая, встают на рассвете,
голубое ущелье безгрешной полно тишиной, —
и в тоске и в надежде идет по далекой планете
песнопевец Орфей, окрыленный любовью земной.
Nadin-ka:
Лев Эллис. ИГРЫ ЭЛЬФОВ (Лесное марево)
Лес смеется, нет помину
Чарам ночи, злым печалям, –
Меж дерев играют, шутят
Эльфы, гномы с Парсифалем.
То его из чащи кличут,
То глаза ему морочат,
То коня, глумясь, стращают,
То над рыцарем хохочут.
Здесь без ветра трепет листьев,
Там безводных струй журчанье,
Вслед за шорохом и шумом
Бестревожное молчанье.
Снова шум, вкруг гномы, эльфы,
Глядь – на гноме эльф гарцует,
Шлем цветами убирает,
На конце копья танцует.
Смех и звон, как будто реет
Колокольчик по кустам,
Пробуждая щебет пташек…
Смолкнет здесь, раздастся там.
Целый лес звенит и блещет,
Каждый кустик, каждый лист,
Полнит сердце зов чудесный,
Светел, радостен и чист.
Золотые сказки детства
Снятся сердцу наяву,
И с молитвой преклоняет
Рыцарь юную главу.
Все мгновенно вдруг стихает,
Дремлет древний рай в дубраве,
И за простецом поникшим
Робко эльфы вторят: Ave!
Svetass S:
ФРЭНСИС БРЕТ ГАРТ
(1836-1902)
ПРИЗРАК, КОТОРОГО ВИДЕЛ ДЖИМ
Касаемо духов, механик изрёк,
Они не сказать, чтоб нам поперёк:
Им не с руки тягать рычаги,
Да и в котлах не смыслят ни зги.
А с Джимом, небось,
Всё это стряслось,
Оттого что мозги съехали вкось.
Он поезд почтовый вёл, а вослед
Луна проливала белёсый свет.
И вот впереди, на откосе крутом,
Обрисовался отчётливо дом.
Оттуда возник
Пьяный мужик
И прямо на рельсы – бух через миг!
Джим за рычаг – пошёл контрпар.
Поздно! Раздался глухой удар.
Кочегар, в кабине сидевший с ним,
Враз обомлел и промямлил: «Джим,
Как же так?»
«Как же так?
Я его переехал – во как!»
Они обратно метнулись бегом –
Но сгинул пьянчуга и сгинул дом.
Ни силуэта на милю вокруг…
Джим выжал улыбку, чтоб скрыть испуг.
Ну а затем
Мчал сквозь темь,
На всех парах миль шесть или семь.
Сутки спустя, как в сказке дурной,
Опять этот дом, освещенный луной,
Опять этот парень летит с бугра,
Визг тормозов – словом, всё, как вчера.
И каждую ночь –
То же точь-в-точь.
Стало Джиму совсем невмочь...
Уж год, почитай, как мы свиделись вновь.
Я спросил: «Как твой призрак?» Джим вскинул бровь:
«Сгинул, и больше, бьюсь об заклад,
Ко мне не полезет, будь он треклят.
Рванув на Восток,
Я думал: утёк
От гнусного духа – да вышло не впрок.
В первом же рейсе гляжу в полумрак:
Тот же домина и тот же вахлак!
Ну, черти, мерекаю, нынче шабаш –
Пора прекратить этот ералаш,
И дал полный пар,
Но тут кочегар
Как заорёт – и прервал мой кошмар.
“Ты кого-то зашиб!” Я мотнул головой:
“Чёрта-с-два! Эта блажь у меня не впервой.
Щас убедишься!” Помчались назад –
А там человек, разрази меня ад!
Сдох на сей раз,
И мозги напоказ…
Ну не паскудство?!» - Джим кончил рассказ.
(пер. Михаила Лукашевича)
Peony Rose:
Роберт Грейвз
Король Дункан
Король Дункан объявил однажды
Свой королевский указ:
– Мой шут мне будет рассказывать сказки
– Новую каждый раз.
Но если одну-единую сказку
Вздумает он повторить,
Я кликну своих молодцов лихих
И шута прикажу казнить.
Шут рассказал ему сказку о Джеке,
Который всегда шутил.
Однажды за шиворот брату Джоку
Лягушку он опустил.
Однако не стал сердиться и плакать
Веселый и хитрый Джок,
Он темной ночью большую жабу
Засунул брату в сапог.
Шут рассказал уже тысячу сказок,
И сказок иссяк запас,
И он историю Джока и Джека
Поведал второй раз.
Дункан рассмеялся: – Хорошие парни,
О них и послушать не лень.
Эй, шут, ты мне будешь про Джека и Джока
Рассказывать каждый день!
пер. А. Сергеева
Nadin-ka:
Козлова Марина
КУЛЕТО И ВОРОНА (по мотивам филиппинской сказки)
В той земле, где радость лета
Дарит Божия рука,
Птичка именем Кулето
Поселилась на века.
Говорить она умеет,
(Вроде нашего скворца!)
Славу громкую имеет
Бесподобного певца.
На макушке лысовата
В чёрных перьях голова,
И с Вороной трудновато
Ей дружить. Да что слова!..
У Вороны первой были
Перья белого белей,
Птицы первые носили
Червяков в подарок ей.
Но когда Ворона каркать
Слишком громко начала,
Птицы стали горько плакать —
Не слышна их песнь была!
Птичка малая Кулето
Пела сладко и легко,
И причёску птички этой
Все ценили высоко.
Птицы были незнакомы,
И Кулето как-то раз
Познакомиться с Вороной
Наконец-то собралась.
Но когда хозяйка спела
Песню громкую свою,
Гостья просто не сумела
Не сказать: «Дай я спою!»
— Как ты смеешь, кроха-птица,
Насмехаться надо мной?!
Испытанье проводиться
Будет только высотой!
У меня достанет силы
Улететь за облака!
Догоняй, не будь спесивой!
Полетела я. Пока!
В чёрной туче потеряли
Две соперницы друг друга,
Высоту не рассчитали,
И обеим стало туго:
Свод небес задев головкой,
Вмиг Кулето облысела,
Не была Ворона ловкой —
Возле солнца обгорела.
Nadin-ka:
Г.Кольмар
Ведьма
Одна луна взойдет, другая станет тенью.
Неразличимы дни и жизнь моя проста.
О, драгоценный лик, тебя венчает пенье:
синицы синей трель и черного дрозда.
Дрозд черно-бархатист, напев его разумен,
и флейты голос чист во тьме, и невредим.
Лесная дева, знай, среди замшелых гумен
сбегается зверьё к источникам твоим.
Коричневы их лбы с растущими рогами...
А у ночей твоих
павлинья красота цветет в редчайшей гамме
и шёпот или крик колеблет их.
Рептилий изумруд. И россыпь насекомых
вкруг лезвия ножа уклейки золотой.
Упадок летних сил в зеркальных водоемах,
и тишина приходит на постой.
Владения мои! В путь отправляюсь дальний;
я волхвовать могу, могу колдуньей быть.
Да будет сад цвести и зреть орех миндальный,
и алое вино, коль захочу я пить.
Прозрачная земля, от жажды умираю!
Ты зреешь... Силы дай, чтоб я смогла понять
как ручку повернуть у врат тяжелых рая,
и снова в том саду под деревом стоять...
(перевод — М.Гершенович)
Nadin-ka:
Светлана Вац
Ласточкино гнездо. Легенда о замке.
Высится над морем, на скале высокой
Уникальный замок — чудо из чудес!
Окруженный негой дали синеокой,
Слушает с восторгом черных волн оркестр!
Сотни лет впитались глубиной бездонной,
Шелковистый воздух о былой любви:
Сильной и внезапной, но неразделенной,
Пафосно расскажет в утренней тиши.
Посейдон-Владыка, Бог морской стихии
Объезжал владенья в дивный миг — рассвет;
В колеснице крепкой кони удалые,
По равнине водной пышный пенный след.
На скале почтенной, что стремилась в небо,
Он узрел Аврору в солнечных лучах!
Новый день встречала Утра Королева
С искренней улыбкой счастья на устах.
Острою стрелою сердце Властелина
С быстротою молний буйная любовь
За одно мгновенье истово пронзила,
Разыгралась страстью небывалой кровь!
Никогда не сможет чувство быть взаимным!
В темные покои, в толщу вод заря
Не проникнет точно, ей не хватит силы!
Без красы Авроры пропадет Земля!
Долгие мученья горечью терзали,
Хитрость и коварство заползли змеей.
Тучи чернотою в небосвод вонзались,
Закрывая солнце. Ветры шли с бедой.
Ждет, томясь, Аврора, света золотого…
Время упованья выбило из сил.
Пеленой дремота… Мысли Посейдона
Полнятся обманом — сладким звуком лир.
Чары диадемы — славное решенье!
Близится с упорством, волей колдовство…
Но очнулась резко, явно с опасеньем,
Ото сна Богиня, чуя плутовство.
Из руки скользнула, в камни ударяясь,
Магии корона. Из нее алмаз
Выпал и остался, гранями цепляясь,
В узком углубленьи. И в короткий час
Появилось солнце! Принужденья чары
Растворились в ярком всполохе зари!
Радостные птицы разбудили травы,
Голосом блаженства, напоив цветы.
Смелый луч увидел на скале, в проеме
Хрупкой диадемы небольшой фрагмент.
Вспыхнув ясным светом, отраженным морем,
Превратил его он за один момент
Бойко, вдохновенно, в превосходный замок —
Символ безответной, но большой любви!
На уступе мыса, на краю на самом
Счастлив он в объятьях неба и зари!
© Вац Светлана
Peony Rose:
Нина Косман
Плач по ушедшей Афродите
Из пены вышла она
из пены морской
как в зеркало
в души глядела
в темноте ваших душ
бродила
тонкие руки
простирала вам
недостойным и взгляда её
взгляда
и ранили вы её –
кто взглядом
кто делом
кто словом
словом
а кто и без взгляда
без слов и без дел
умудрялся ранить
но тем не менее
каждый день
на заре
выходила она из пены
из пены морской
и дарила вам любовь,
которой вы недостойны
недостойны
и могилы зацветали
от взгляда её
от одного лишь взгляда
и вы не понимали
отчего
и зачем
могилы цветут
и почему они увядают
каждый раз
когда вы захлопывали
дверь
в которую стучалась
вышедшая из пены морской
пены морской
так вините теперь
только себя
в том, что все могилы засохли
без ушедшей навсегда
в пену морскую
пену
Svetass S:
Мария Семенова
Расскажу я вам повесть минувших времен
О бродячем певце. От Богов одарен,
По краям чужедальним он, странствуя, пел
И везде прославлял свой родимый предел.
«Там, - он пел, - не умолкнут ручьев голоса.
Там траву целовать не устанет коса,
Но лишь вдвое пышней вырастает трава,
И стада не объедешь ни в месяц, ни в два.
Там склоняются ветви под грузом плодов:
Нету в мире прекраснее наших садов!
А за ними горят городов огоньки,
И дробят их спокойные воды реки,
Отраженье бросая в пучины небес…
Вы нигде не найдете подобных чудес!»
Принимали его у степного костра,
И на склонах хребтов, где кочуют ветра,
И у берега моря, где тучи и мгла,
И в пустынях, жарою спаленных дотла,
И в избушке лесной, и под сводом дворца –
Всюду рады заезжего слушать певца.
Видно, силу особую Небо дает
Тем, кто в сердце чужбины о доме поет!
Много лет в одиночку торил он свой путь…
И однажды надумал домой завернуть.
Что же дома? Он в ужасе смотрит вокруг…
Травостойный и пастбищный вытоптан луг,
За чужими стадами не видно земли,
У причалов чужие стоят корабли,
Незнакомые дети играют в садах,
Незнакомые песни слышны в городах,
Даже храмы и те изменили свой вид,
А на троне отцов – иноземец сидит…
…Оттого-то, друзья, пуще всякой заразы
Мы с тех давних времен опасаемся сглаза.
Ибо вот как аукнулось эхо похвал,
Что он родине в дальнем краю расточал.
Nadin-ka:
Афанасий Фет ПОСЕЙДОН
Солнце лучами играло
Над морем, катящим далеко валы;
На рейде блистал в отдаленьи корабль,
Который в отчизну меня поджидал;
Только попутного не было ветра,
И я спокойно сидел на белом песке
Пустынного брега.
Песнь Одиссея читал я — старую,
Вечно юную песнь. Из ее
Морем шумящих страниц предо мной
Радостно жизнь подымалась
Дыханьем богов
И светлой весной человека,
И небом цветущим Эллады.
Благородное сердце мое с участьем следило
За сыном Лаэрта в путях многотрудных его;
Садилось с ним в печальном раздумье
За радушный очаг,
Где царицы пурпур прядут,
Лгать и удачно ему убегать помогало
Из объятия нимф и пещер исполинов,
За ним в киммерийскую ночь, и в ненастье,
И в кораблекрушенье неслось,
И с ним несказанное горе терпело.
Вздохнувши, сказал я: «Злой Посейдон,
Гнев твой ужасен,
И сам я боюсь
Не вернуть в отчизну!»
Едва я окончил, —
Запенилось море,
И бог морской из белеющих волн
Главу, осокою венчанную, поднял,
Сказавши в насмешку:
«Что ты боишься, поэтик?
Я нимало не стану тревожить
Твой бедный кораблик,
Не стану в раздумье о жизни любезной тебя
Вводить излишнею качкой.
Ведь ты, поэтик, меня никогда не сердил:
Ни башенки ты не разрушил у стен
Священного града Приама,
Ни волоса ты не спалил на глазу
Полифема, любезного сына,
И тебе не давала советов ни в чем
Богиня ума — Паллада Афина.»
Так воззвал Посейдон
И в море опять погрузился,
И над грубою остротой моряка
Под водой засмеялись
Амфитрита, женщина-рыба,
И глупые дщери Нерея.
Nadin-ka:
Владислав Крапивин МАЛЕНЬКИЙ ПРИНЦ
Улетали летчики искать врага
Затянуло к вечеру туманом берега
Кто-то не вернулся кого-то не нашли
Не поставишь на море ни крестов ни плит
Желтая пустыня, глухие пески,
Тихий ветер к вечеру плачет от тоски
Ночью в темном небе звездный перезвон
Тихо звезды катятся на песчаный склон
Если плакать хочется, уснуть не легко
Мальчик в одиночестве бродит средь песков
Может сказка сбудется, может сводка врет
Может снова спустится взрослый самолет
И пойдут как прежде рука к руке
Летчик и мальчишка к голубой реке
И одно тровожит их к звездам путь далек
Не сломал бы ветер там тонкий стебелек
А из синей чащи где тени сплелись
Смотрит одичавший рыжий старый лис.
Nadin-ka:
Александр Кочетков
Надпись на гробнице Тристана и Изольды
Когда, в смятенный час заката,
Судьба вручила нам двоим
Напиток нежный и проклятый,
Предназначавшийся другим,-
Сапфирным облаком задушен,
Стрелами молний вздыбив снасть,
Корабль упругий стал послушен
Твоим веленьям, Кормщик-Страсть.
И в ту же ночь могучим терном
В нас кровь угрюмо расцвела,
Жгутом пурпуровым и черным
Скрутив покорные тела.
Клоня к губам свой цвет пьянящий,
В сердца вонзая иглы жал,
Вкруг нас тот жгут вихрекрутящий
Объятья жадные сужал,-
Пока, обрушив в душный омут
Тяжелый звон взметенных струй,
Нам в души разъяренней грома
Не грянул первый поцелуй.
………………
О весны, страшные разлуки!
О сон беззвездный наяву!
Мы долго простирали руки
В незыблемую синеву.
И долго в муках сиротели,
Забыты небом и судьбой,
Одна — в зеленом Тинтажеле,
Другой — в Бретани голубой.
………………
И наша страсть взалкала гроба,
И в келье вешней тишины
Мы долго умирали оба,
Стеной пространств разделены.
Так, низойдя в родное лоно,
Мы обрели свою судьбу,
Одна — в гробу из халцедона,
Другой — в берилловом гробу.
………………
И ныне ведаем отраду
Незрячей милости людской.
Нас в землю опустили рядом
В часовне Девы пресвятой.
Чтоб смолкли страсти роковые,
Чтоб жар греха в сердцах погас,
Алтарь целительной Марии
В гробах разъединяет нас.
…Но сквозь гроба жгутом цветущим
Ветвь терна буйно проросла,
Сплетя навек — в укор живущим —
В могилах спящие тела.
Nadin-ka:
Константин Бальмонт ЕЛЕНА-КРАСА
В некотором царстве, за тридевять земель,
В тридесятом государстве — Ой звучи, моя свирель! —
В очень-очень старом царстве жил могучий сильный Царь,
Было это в оно время, было это вовсе встарь.
У Царя, в том старом царстве, был Стрелец-молодец.
У Стрельца у молодого был проворный конь,
Как пойдет, так мир пройдет он из конца в конец,
Погонись за ним, уйдет он от любых погонь.
Раз Стрелец поехал в лес, чтобы потешить ретивое,
Едет, видит он перо из Жар-Птицы золотое,
На дороге ярко рдеет, золотой горит огонь,
Хочет взять перо — вещает богатырский конь:
«Не бери перо златое, а возьмешь — узнаешь горе».
Призадумался Стрелец, Размышляет молодец,
Ваять — не взять, уж больно ярко, будет яхонтом в уборе,
Будет камнем самоцветным. Не послушался коня.
Взял перо. Царю приносит светоносный знак Огня.
«Ну, спасибо, — царь промолвил, — ты достал перо Жар-Птицы,
Так достань мне и невесту по указу Птицы той,
От Жар-Птицы ты разведай имя царственной девицы,
Чтоб была вступить достойна в царский терем золотой!
Не достанешь — вот мой меч, Голова скатится с плеч».
Закручинился Стрелец, пошел к коню, темно во взоре.
«Что, хозяин?» — «Так и так», мол. — «Видишь, правду я сказал:
Не бери перо златое, а возьмешь — узнаешь горе.
Ну, да что ж, поедем к краю, где всегда свод Неба ал.
Там увидим мы Жар-Птицу, путь туда тебе скажу.
Так и быть уж, эту службу молодому сослужу».
Вот они приехали к садам неземным,
Небо там сливается с Морем голубым,
Небо там алеет невянущим огнем,
Peony Rose:
Василий Федоров
Елена Прекрасная
Не верили,
Отмахивались:
Миф!
Но по дворцам,
По стенам, взятым с бою,
Давно доказано,
Что был правдив
Старик Гомер,
Воспевший гибель Трои.
Над нею, павшей,
Вечность протекла,
Землей укрыла
Рухнувшие стены.
Виновных нет.
И все–таки была
Всему виной
Прекрасная Елена.
Неоспоримы
Слезы,
Муки,
Беды,
Неоспорим
И бога Зевса пыл,
Когда торжественно
В купальню Леды
Он, женолюбец,
Лебедем приплыл.
И родилась Елена всеблагая.
Затмившая
Эгейскую зарю,
Доставшаяся в жены Менелаю,
Суровому спартанскому царю.
Где красота,
Там правота каприза,
А где любовь,
Там бой идет не зря.
Неоспорима
Молодость Париса,
Отнявшего Елену у царя.
Неоспоримо
Менелая сердце,
Стучавшее тараном у ворот.
Неоспоримо
Мужество ахейцев,
Поклявшихся
Не постригать бород.
А годы мимо...
Годы мимо,
Мимо...
В крушении
Приамовых дворцов
Неоспоримо все,
Но оспорима
Житейская
Забывчивость бойцов.
Пал Менелай
В печали и тоске.
Изъела корабли
Морская пена.
Состарилась
Прекрасная Елена.
Скорбела Пенелопа
Вдалеке.
За девять лет,
Приученные драться,
Копьем и дротиком
Вести бои,
Уже ахейцы
Стали оступаться
О клятвенные бороды свои.
В крови,
В скорбях,
В осадной суете
Они,
Вослед приплывшие под Трою
За юною,
За дивной красотою,
Успели позабыть о красоте.
И мы в бою,
И мы твердыни рушим!
Но, увлекаясь
Праведной борьбой,
Лишь одного хочу,
Чтоб наши души
Не отросли
Ахейской бородой.
1963