Жила-была девочка. Часть II (ИЛР, семейная сага)

4 января [1905 г.]. Вчера 12 тысяч человек рабочих Путиловского завода забастовали. Ожидаются забастовки и других заводов, так что считают, что забастуют до 42 тысяч человек. Вчера у нас были два рабочие с Балтийского завода, благонамеренные, которые говорили, что священник Гапон, который организует здесь "союзы рабочих", - темная личность. Гапон раньше за что-то сомнительное лишен был места, а теперь он священником в тюрьме и пользуется доверием начальства.

8 января [1905 г.]. Сегодня какое-то тяжелое настроение, чувствуется, что мы накануне ужасных событий. По рассказам, цель рабочих в эту минуту - испортить водопровод и электричество, оставить город без воды и света и начать поджоги. Газеты сегодня не вышли, кроме листка, "Правительственного Вестника", "Petersburger Zeitlung" и "Ведомостей Градоначальства", а в остальных типографиях рабочие забастовали. Завтра предсказывают забастовку извозчиков, булочников, прекращение электричества.

9 января [1905 г.]. Господи! В эту минуту в Петербурге творится ужасное: войска - с одной стороны, рабочие - с другой, точно два неприятельских лагеря. На Троицком мосту кавалерия, конногвардия и кавалергарды преградили им путь (рабочих было более 20 тыс. человек), дали залп, отбили несколько хоругвей, но поп ускользнул. Много было раненых и убитых. Третий залп (два первых были даны по Троицкому мосту) был дан возле дома градоначальника двумя батальонами Семеновского полка. Опять было много жертв. В толпе послышался сильный ропот, что стреляют войска. Убитыми оказались три студента, затем какой-то штатский, скорее из достаточного класса, на котором найдено огромное красное знамя с революционной надписью.

...насчитано уже до 100 убитых и очень много раненых. Те, которые с легкими ранами, или ранены в руку, ушли домой. По улицам идет крик, стон и рыдания. В стачке в эту минуту участвуют 108 тыс. рабочих. Прошел слух, что якобы царь едет из Царского Села в Зимний дворец, чтобы принять депутатов от рабочих.

Три последних самодержца. Дневник А.В. Богданович. С. 327, 329, 330.


Никольский Е.А.
9 января 1905 года

В воскресенье 9 января 1905 года я с утра был в штабе, потому что были спешные дела. В это время, с разрешения гражданских властей, охраняемые полицией рабочие под водительством известного священника Гапона,


революционера Рутенберга и других двинулись массами с иконами и хоругвями к Зимнему дворцу, желая выразить Государю свои пожелания.

Военные власти, как известно, воспротивились разрешенной демонстрации только накануне, когда за малостью оставшегося времени отменить шествие уже было невозможно. В то же время Государь с семьей уехал в Царское Село.

Жил я на Петербургской стороне. Когда я утром шел в штаб через Дворцовый мост и проходил мимо Зимнего дворца, то видел, что к Дворцовой площади со всех сторон направлялись части гвардейской кавалерии, пехоты и артиллерии.

Далее мной излагается то, что я наблюдал из окна здания Главного штаба.

Очень скоро почти вся площадь наполнилась войсками. Впереди стояли кавалергарды и кирасиры. Около двенадцати часов дня в Александровском саду появились отдельные люди, потом довольно быстро сад начал наполняться толпами мужчин, женщин и подростков. Появились отдельные группы со стороны Дворцового моста. Когда народ приблизился к решетке Александровского сада, то из глубины площади, проходя площадь беглым шагом, появилась пехота.

Выстроившись развернутым фронтом к Александровскому саду, после троекратного предупреждения горнами об открытии огня пехота начала стрельбу залпами по массам людей, наполнявших сад. Толпы отхлынули назад, оставляя на снегу много раненых и убитых.

Выступила и кавалерия отдельными отрядами. Часть из них поскакала к Дворцовому мосту, а часть — через площадь к Невскому проспекту, к Гороховой улице, рубя шашками всех встречавшихся.

Я решил уйти из штаба не через Дворцовый мост, а попытаться как-нибудь скорее выйти через арку Главного штаба на Морской улице до какой-нибудь боковой и далее окружным путем пройти на Петербургскую сторону. Вышел черным ходом через ворота, прямо выходящие на Морскую улицу. Далее — до угла последней и Невского. Там я увидел роту лейб-гвардии Семеновского полка, впереди которой шел полковник Риман.

Я задержался на углу, пока рота пересекла Морскую, направляясь к Полицейскому мосту. Заинтересованный, я шел по Невскому проспекту непосредственно вслед за ротой. Около моста по команде Римана рота разделилась на три части — на полуроту и два взвода.

Полурота остановилась посредине моста. Один взвод встал справа от Невского, а другой — слева, фронтами вдоль реки Мойки.

Некоторое время рота стояла в бездействии. Но вот на Невском проспекте и по обеим сторонам реки Мойки стали появляться группы людей — мужчин и женщин. Подождав, чтобы их собралось больше, полковник Риман, стоя в центре роты, не сделав никакого предупреждения, как это было установлено уставом, скомандовал:

— Прямо по толпам стрельба залпами!

После этой команды каждый офицер своей части повторил команду Римана. Солдаты взяли изготовку, затем по команде «Взвод» приложили винтовки к плечу, и по команде «Пли» раздались залпы, которые были повторены несколько раз. После пальбы по людям, которые были от роты не далее сорока-пятидесяти шагов, оставшиеся в живых бросились опрометью бежать назад. Через минуты две-три Риман отдал команду:

— Прямо по бегущим пальба пачками!

Начался беспорядочный беглый огонь, и многие, успевшие отбежать шагов на триста-четыреста, падали под выстрелами. Огонь продолжался минуты три-четыре, после чего горнист сыграл прекращение огня.

Я подошел поближе к Риману и стал на него смотреть долго, внимательно — его лицо и взгляд его глаз показались мне как у сумасшедшего. Лицо все передергивалось в нервной судороге, мгновение, казалось, — он смеется, мгновение — плачет. Глаза смотрели перед собою, и было видно, что они ничего не видят.

Через несколько минут он пришел в себя, вынул платок, снял фуражку и вытер свое потное лицо.

Наблюдая внимательно за Риманом, я не заметил, откуда в это время появился хорошо одетый человек. Приподняв шляпу левою рукою, подошел к Риману и в очень вежливой форме попросил его разрешения пройти к Александровскому саду, выражая надежду, что около Гороховой он, может быть, найдет извозчика, чтобы поехать к доктору. Причем он показал на свою правую руку около плеча, из разодранного рукава которой сочилась кровь и падала в снег.

Риман сначала его слушал, как бы не понимая, но потом, спрятав в карман платок, выхватил из кобуры револьвер. Ударив им в лицо стоявшего перед ним человека, он произнес площадное ругательство и прокричал:

— Иди куда хочешь, хоть к черту!

Когда этот человек отошел от Римана, то я увидел, что все его лицо было в крови.

Подождав еще немного, я подошел к Риману и спросил его:

— Полковник, будете ли вы еще стрелять? Спрашиваю вас потому, что мне надо идти по набережной Мойки к Певческому мосту.

— Разве вы не видите, что мне больше не по кому стрелять, вся эта сволочь струсила и разбежалась, — был ответ Римана.

Я свернул вдоль Мойки, но у первых же ворот налево передо мною лежал дворник с бляхой на груди, недалеко от него — женщина, державшая за руку девочку. Все трое были мертвы. На небольшом пространстве в шагов десять-двенадцать я насчитал девять трупов. И далее мне попадались убитые и раненые. Видя меня, раненые протягивали руки и просили помощи.

Я вернулся назад к Риману и сказал ему о необходимости немедленно вызвать помощь. Он мне на это ответил:

— Идите своей дорогой. Не ваше дело.

Идти по Мойке я был больше не в силах, а потому пошел назад по Морской, зашел опять с черного хода в штаб, оттуда позвонил по телефону в управление градоначальника. Я попросил соединить меня с кабинетом градоначальника. Дежурный чиновник ответил, что его нет, но есть его помощник.

— Соедините, пожалуйста, с помощником. Я говорю из Главного штаба.

— Кто говорит? — спросил меня помощник градоначальника.

— Капитан Никольский из Главного штаба. Я сейчас был у Полицейского моста, там много раненых. Необходима немедленная медицинская помощь.

— Хорошо. Распоряжение сейчас будет сделано, — был его ответ.

Решил идти домой через Дворцовый мост. Подходя к Александровскому саду, увидел, что сад полон ранеными и убитыми. У меня не хватило сил идти вдоль сада к Дворцовому мосту. Перейдя площадь между войсками, я пошел мимо Зимнего дворца налево, по Миллионной улице, по Набережной реки Невы и через Литейный мост пробрался к себе домой. Все улицы были пустынны, я никого по пути не встретил. Огромный город, казалось, вымер.
Домой я пришел совершенно нервно и физически разбитым. Лег и встал только на следующий день утром. В понедельник я должен был идти в штаб, так как там меня ждали неисполненные в воскресенье спешные бумаги.

Проходя, как всегда, вдоль решетки Александровского сада, я увидел, что трупы и раненые были все убраны. Правда, во многих местах еще видны были мелкие части трупов, оторванные залповым огнем. Они ярко выделялись на белом снегу, окруженные кровью. Почему-то на меня произвел особенно сильное впечатление кусок черепа с волосами, каким-то образом приставший к железной решетке. Он, видимо, примерз к ней, и уборщики его не заметили. Этот кусок черепа с волосами оставался там в продолжение нескольких дней. На протяжении вот уже двадцати семи лет этот кусок является перед моими глазами.

Железная решетка сада, сделанная из довольно толстых прутьев, была во многих местах перерезана пулями винтовок.

Довольно продолжительное время сцена у Полицейского моста восстанавливалась в моей памяти в мельчайших подробностях. И лицо Римана вставало передо мной как живое. До настоящего времени вижу я женщину с девочкой и тянущиеся ко мне руки раненых.

Потом оказалось, что во время стрельбы вдоль разных улиц случайные пули убили и ранили нескольких лиц в их квартирах, находившихся на большом отдалении от мест стрельбы. Так, например, мне известен случай, что был убит сторож Александровского лицея в своей сторожке на Каменноостровском проспекте.

Через некоторое время мне пришлось в штабе разговаривать о происшествии 9 января с одним из высших начальников войсковых частей гвардии. Под влиянием яркого еще впечатления о кровавом событии я не сдержал себя и высказал ему свое мнение.

На мой взгляд, расстрел безоружных людей, шедших с иконами и хоругвями с какой бы то ни было просьбой к своему Монарху, была большая ошибка, которая будет чревата последствиями. Государю не следовало уезжать в Царское Село. Надо было выйти на балкон дворца, сказать успокоительную речь и поговорить лично с вызванными делегатами, но только из настоящих рабочих, прослуживших на своих заводах не менее десяти-пятнадцати лет. Теплое приветливое слово императора ко всей массе народа только подняло бы его престиж и укрепило бы его власть. Все событие могло обратиться в могучую патриотическую манифестацию, сила которой погасила бы голос революционеров.

Расследованием было доказано, что все толпы народа шли к своему Государю совершенно безоружные. Народ хотел найти ответы на мучительные для них вопросы.

— Быть может, вы и правы, — ответил мне генерал, — но не забывайте, что Дворцовая площадь есть тактический ключ Петербурга. Если бы толпа ею завладела и оказалась вооруженной*, то неизвестно, чем бы все закончилось. А потому на совещании 8 января под председательством Его Императорского Высочества** и было решено оказать сопротивление силою, чтобы не допустить скопления народных масс на Дворцовой площади и посоветовать императору не оставаться 9 января в Петербурге. Конечно, если бы мы могли быть уверены, что народ пойдет на площадь безоружным, то наше решение было бы иное. Да, вы отчасти правы, но что сделано, того не изменишь.


Никольский Е.А. Записки о прошлом. Сост. и подгот. текста Д.Г. Браунса. М., Русский путь, 2007. с. 133-137.