Мой ангел злой, моя любовь... (ИЛР)

Марина, спасибо за отличное продолжение!

Да, тяжёлые времена...

Сожгли Святогорское... Вот действительно, зачем сжигать-то?
И как всегда во время войн, да и всяких там катастроф и несчастий, люди совсем с ума сходят, ничего святого не остаётся ни у врагов, ни у своих.

Мария, что плакала так у гроба, удивила!
Особенно после того, как была против, чтобы потесниться в экипаже из-за него, и что отношения у неё с гусаром были не ахти.
Почему? Нравился он ей? Или просто вину осознала?..

А их гость... Я уж сначала было решила, что это будет и правда француз)) А это, оказывается, Влодзимир!
Вот ведь хитрец! Как ему Анна запала-то в душу! Добиться её хочет... Очень интересно, что он будет предпринимать)) Мне он нравится)))
А какого-нибудь молоденького и красивого француза в качестве ухажёра для Анны или иной известной нам барышни не будет?

Хм... неужто Влодзимир и есть тот из гадания?

Спасибо, Марина, за продолжение. Как-то тяжело комментировать эту главу. Тягостная атмосфера снова. И та игра что затеял Михаил Львович - всё он правильно он делает, конечно, но это ой как плохо закончится может. Что тогда С Анной? Да ещё та отсылка к гаданию... Ох да не уж то? Не хотелось бы совсем... Я этого Лодзинского может он и не плохой человек вовсе, но чувствую, не смогу я этого союза если таковой состоится. Я понимала Ксению, когда пошла за врагом своей страны, но вот Анне едва ли... А впрочем не знаю, ты ж у нас, Марин. такой автор, что принять многое удается. И всё же не люблю я любовных треугольников.. Ну да посмотрим, что там далее. Тем паче, что на данный момент меня куда больше занимает вопрос что там с Андреем. Опять героиня наша в сне-прощании увидела. Это уже становиться фишкой....
P.S. Вот же чёрт, первый раз такое чтобы я упорно не желала видеть героев вместе в финале. Даже не знаю почему...
_________________

Марина спасибо огромное за новую главу.
непростые времена для главных героев настали (((
очень жаль Марью Афанасьевну , но с другой стороны это ей урок ,ведь она сама оставила без защиты своих людей ,была против того чтобы им оружие дать . Но от этого не менее жалко. Ведь разграбили ,сожгли , не пожалели труда людей многолетнего. Но таковы реалии войны ((( А за Михаила Львовича очень страшно. Ведь не пощадят же ,если найдут доказательства. А за Андрея как страшно ,вся эта неизвестность изводит просто.
А Владзимир. Не знаю. Может он и хороший , благородный ,но опасаюсь я его всё равно.
Ох что-то будет.
___________________________________

Это несомненно, подпишусь!


Стараюсь, как могу...


Ну, смотря по отношению к кому... Не бывает совсем нежестокого, а мягкого, как ангел, мужчины в природе, мне кажется.


Он скорее помощник в том, а не организатор процесса. Все-таки годы какие. Уже старик по тем временам - около шестидесяти лет, шутка ли


Ну, у нее еще много чего осталось
Святогорское не единственное ее имение, и даже не самое крупное. И ей повезло, что ее земли имеют обширную географию. А не то, что у некоторых...


А нам снова приветствовать тебя тут!



Вот! Наконец-то кто-то написал это!
Девы, забудьте про нашего любимого пана Владека. Несмотря на то, что они оба из одной земли и имеют одинаковые буквы в именах, они все же разные персонажи...
Не плохие, не хорошие - просто разные.


Спасибо


О да! Для меня муки адские написать в таких рамках и изложить полностью, что я хотела. Не знаю, как легко остальным писать, но мне тяжко все-таки.


Не, на места вообще внимания не обращаю. Вот честно. Для меня это игра и испытание самой себя, но не более.
Будет место - и ладно, не будет - огорчусь, что хуже поработала, только и всего. Зато знаешь - чем дальше, тем страшнее падать...


Наверное, как заключительная стадия грабежа... что-то типа подписи. Уж такова натура человека - раз рушу, то до конца.


Согласна с тобой.


Ну, люди в то время очень суеверне были. Мы со своими черными кошками и пустыми ведрами даже рядом не стояли
А Мария испугалась кары за свои слова. Раскаялась в том, что говорила и думала. Испугалась собственных же слов.


Атаковать будет определенно


Нет, уже очень Милорадово далеко от основной дороги и от города. Сюда если и доберутся, то увы, не с теми намерениями радужными...


А вот и не скажу


Увы, время такое... Что ж ты мне дальше-то писать тогда будешь?


Думаешь? Надо срочно исправляться...


Я запуталась чуть-чуть... Кого с кем не видишь?


У нас вести об Андрее в следующей главе уже
_________________

После первого тура отпало желание читать все. Ибо народ обидчивый, не знаешь кто как расценит комментарии, как с Фьорой в прошлом туре. А я один начала читать и почувствовала, что не выдержу молча.
Следующий тур может не пропущу.

Ну, ты как всегда, к себе строга и с завышенными требованиями! Расслабься!

Вот, что ты творишь со мною!!! С первым появлением его на страницах романа, я пропала! Тем более помня твои хитрющие намеки, я все ждала, где ты меня поразишь в сердце! Случилось! А в новой главе, и подавно!
Что же дальше!!! Боюсь во мне пробудится нетерпеливый читатель!
Автор нам спокойной жизни не обещает судя по всему. Это мое счастье, что я не ввязалась Обрученных с листа читать, не пережила бы , точно! Даже сейчас зная, что все хорошо завершилось душа болит за Владека!


Спасибо, но я вроде не пропадала.

 » Глава 18

Глава 18

Он определенно нервировал ее, нельзя было не признать этого. Этот поляк преследовал ее везде, куда бы Анна ни пошла. Была ли она на хозяйском дворе, он шел к псарням. Садилась ли с работой в доме – щипала ли корпию или резала полотно для госпиталя, он был тут как тут: присаживался в свободное кресло или стул, предлагал женщинам беседу на разные темы.

Обычно пан Лозинский говорил о своей родной земле и фольварке, что оставил в Литве. Об ивах над прудами, что были в его землях, о старом замке, от которого осталось в целостности только основное здание жилое, части стен и брама с выбитым в камне родовым гербом, о просторах полей и топях болот, о длинноногих птицах, что вили гнезда на холопских крышах из дранки. Рассказывал об истории рода Лозинский, об их гербе. Любил истории не только о славных предках своих, но и о мистических происшествиях, которых было немало в таком старом и почти разрушенном ныне замке, как его родной дом.

Эти таинственные рассказы для Анны были более привлекательны, чем повествования о той доблести, которой отличались предки пана улана, и тех ратных подвигах, что те совершили. Мыслей о крови и сражениях ей хватало и без историй о прошлом некогда славного шляхетского рода. И так с трудом засыпала вечерами, проведя долгое время перед образами.
Зато история о привидениях Белой Паненки и Темного шляхтича в старомодном ныне жупане ей нравилась гораздо больше. Анна была готова слушать ее снова и снова, несмотря на печальный конец: Белая Паненка, будучи юной невестой, не дождалась своего суженного с войны времен Потопа, - он умер на нее руках от полученных ран, испуская последний вдох на пороге замка, где она ждала его. Панна зачахла от тоски спустя год после его погребения и была схоронена в подвенечном наряде, как просила. Чтобы за той чертой все же пойти под венец. И, как говорил пан Лозинский, ей это удалось – она появляется на стенах замка часто, но только раз в несколько месяцев ее ведет по привычному пути к замковой часовне Темный шляхтич в жупане и кунтуше с длинными рукавами.

Но эта трагичная история всякий раз напоминала Анне о том, как далеко от нее ныне Андрей, как неизвестна для нее судьба его. Жив ли он? Здрав ли? Оставалось только гадать о том. И она откладывала в сторону работу вскоре и уходила, извинившись, в сад, если не лил промозглый дождь, чтобы снова пройти той самой дорогой, столь памятной для нее. До самой лесной тропинки, уходящей в буйство красок осеннего леса и далее – до заветного луга с покосившимся сараем на нем.

У края леса Анна обычно останавливалась и шла обратно к дому, стараясь не замечать поляка, тенью идущего за ней. Его присутствие почти не ощущалось подле нее – расстояние между ними было довольно приличным, да и попыток сблизиться он совсем не предпринимал. Только наблюдал за ней издалека, словно примеряясь с какой стороны к ней подойти, обогнув преграды, что она так тщательно выставляла меж ними.
Но все же Анна чувствовала его помимо воли. Учащался пульс в присутствии этого поляка на злость Анне, нервы обострялись, будто в ожидании подвоха. И ей это совсем не нравилось…

- Вы так часто стали меня навещать в последнее время в моем заточении, - стала замечать Марья Афанасьевна, не желавшая выходить из отведенных ей покоев, дабы и мельком не встречаться с нежеланными для нее соседями по дому. Даже прогулки совершала отдельно от остальных, чтобы ненароком не встретить улана. Каким бы любезным ни был молодой темноглазый поляк, для нее он был тем человеком, что мог пустить пулю или задеть пикой ее Андрея. И даже его помощь в том досадном происшествии не помогла Марье Афанасьевне принять Лозинского, когда тот просил ее о вежливом визите в ее будуар.
Темноглазая шельма, негодовала графиня, замечая, как тот следует на прогулках за Анной в парк. Уж слишком пытался прийтись по нраву всем живущим в усадьбе! Не любила Марья Афанасьевна таких изворотливых. И ей не нравилось, как краснеет Анна, когда Мария упоминала в разговоре имя раненого улана. Очень уж это не нравилось! Уж слишком схоже было то с ее историей, слишком известны подобные ошибки и их последствия!

- Я рада, что вы находите время для визита ко мне, ma chere, - хлопала она ласково по руке Анну, гадая, стоит ли ей поведать о том, по какому краю та ходит ныне. И о своем так и не сложившемся счастье. – Я даже рада в какой-то мере, что хлопоты заготовок уже закончены, а значит, вы сможете уделять мне поболе минут, чем прежде. Мы же родственницы в будущем, а так мало я ведаю о вас, Анна. Непозволительно то…
- Вы думаете о нем? – вдруг спросила Анна, едва не поставив Марью Афанасьевну своим вопросом и его интимностью в тупик. Ее глаза так блестели странно в скудном свете осеннего дня, и графиня распознала в этом блеске невыплаканные слезы, сжала ладонь девушки в ободряющем жесте.
- Каждый Божий день, моя милая Анна, - тихо ответила девушке, ничего не скрывая. – И молюсь неустанно за него. Не станет его, и мне нет места боле на этом свете. Вы молоды и красивы, еще сумеете устроить свое счастье. А мне мое уже не получить боле в случае…
- Нет-нет, - горячилась Анна, цепляясь в волнении за руки графини. – И я не смогу без него! Я так люблю его! Ах, если бы знали! Так люблю! Не корите меня за открытость мою, но ни с кем другим я не могу говорить о нем, кроме вас. А мне это так надобно! Так надобно!

И Марья Афанасьевна легко угадывала страх за этими словами, сказанными так бурно и запальчиво. Страх, что забудется, сотрется из памяти облик и слова, страх, что ныне начинает нравиться другой мужчина. Глупая девочка, улыбалась графиня, гладя болонок, лежащих подле нее в кресле. Пока не знает границы между влюбленностью и истинной любовью, пока не умеет читать сердца, и уж тем паче, свое собственное. Разрывалась Марья Афанасьевна ныне: стоит ли ей отпустить судьбу на волю, позволить нити вертеться, как та желает, или все же попытаться удержать Анну возле себя, бережно храня и подпитывая своими воспоминаниями чувства Анны?
И она рассказывала той о детстве Андрея и его юности, о его семье, впрочем, аккуратно обходя скользкие темы, которые есть в любом роде, в любой фамилии, даже в царской, ведь человеческая натура так слаба и уязвима. Говорила и любовалась тем светом, которым озарялись глаза Анны при упоминании имени Андрея. И за этот свет графиня была готова даже полюбить эту девушку, ставшую ныне ей такой незнакомой, совсем не той кокеткой и злой насмешницей, которой царила в уезде еще несколько месяцев назад. Люди ошибаются, и теперь Марья Афанасьевна была готова признать, что Андрей оказался гораздо проницательнее ее самой, умудренной годами.

- Мой вам совет, моя милая, - пыталась графиня оградить Анну от общества улана, как могла. – Держитесь подальше от поляка. Нельзя усидеть на двух стульях. Подумайте о том.
- Он не поляк, он литвин, - рассеянно отвечала Анна, глядя, как бьется тонкими струйками в стекло окна осенний дождь. Проговорила, совсем не подумав, помня, как яростно повторял это Лозинский всякий раз, когда его называли поляком. Нахмурилась невольно графиня при ее словах, улыбнулась мимолетно Мария, сидящая за пяльцами.
- Да по мне хоть сам черт! – резко заметила Марья Афанасьевна, а потом сбросила с колен болонок, раздосадованная своими подозрениями. Надобно уже выходить из покоев своих, выезжать с Анной даже в церковь. Чем ближе она будет к той, тем дальше сумеет удержать поляка. Было бы только ради кого творить это, грустно вздохнула графиня, коря себя тут же за худые мысли.

В то воскресенье поехали в церковь на службу впервые все вместе в двух колясках. От души отвечали положенными по ходу службы «Господи Помилуй!» отцу Иоанну на молитву, каждое слово из которой падало в самое сердце.
- …О плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных и о спасении их Господу помолимся…. О избавитися нам от всякия скорби, гнева и нужды Господу помолимся…. Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас, Боже, Твоею благодатию…

Каждый из тех, кто стоял под расписным куполом храма, молил от всего сердца Создателя о скором избавлении от французов, об освобождении земель русских от армий неприятельских, о возвращении в дома тех, что ныне с оружием бился за это где-то в сотнях верст от Гжати. А что это так и есть, хотелось верить ныне любому – от барина до простого холопа. Верить, несмотря на то, что Наполеон по-прежнему сидел в Кремле на пепелище уничтоженной им первопрестольной.

- Заступи, спаси, помилуй, сохрани, - шептала Анна, крестясь и склоняя голову. Только в церкви и в покоях графини за ней не маячила тень поляка, только в этих местах она могла думать только об Андрее, а душа ее не металась в сомнениях и тревогах. Снова проснулось женское тщеславие, требовавшее не только поддерживать интерес улана, но и не дать ему угаснуть. К чему ей это, корила Анна себя, а потом сама же себя уверяла, что лишь для того, чтобы и думать тот не мог об остальном, что происходило в имении.

Лозинский, как обычно, встречал ее коляску у крыльца, чтобы помочь сойти из экипажа, опередив медлительного из-за возраста швейцара. Чуть погладил пальцем ее ладонь при том, заставляя Анну сдвинуть брови недовольно – такая вольность! Хорошо, что Михаил Львович чем-то явно расстроен вот уже пару дней, не обратил внимания на них. И хорошо, что Марья Афанасьевна осталась на исповедь, уж она-то непременно заметила бы!
- Вы забываетесь, - только и сказала Анна тихо, вынимая пальцы из широкой мужской ладони. Владимир только улыбнулся ей в ответ своей привычной улыбкой, от которой образовывались ямочки на щеках, щелкнул каблуками, склоняя голову в поклоне. Хитрец! Нисколько ему не было стыдно за свой проступок, каким бы виноватым не выглядел в эту минуту.
Анна ясно видела, что этот невинный вид, который принимал так часто Лозинский, обманчив. Он очаровывал как мог, как умел, и часто – довольно удачно, ему нравилось прельщать, нравилось получать сердца в свои руки, распоряжаться чужими чувствами. Как когда-то самой Анне, вернее, той хладнокровной и насмешливой Аннет. И он видел в Аннет достойную пару себе, ему была близка эта ее сторона. Но это всего лишь часть натуры Анны, маска, личина, под которой ей так спокойно. Видел ли Лозинский ее истинную, во всех гранях, как разглядел ее Андрей? Анна сомневалась в том.

Может быть, от того, что она вспомнила Андрея, ей стало видеться всякое. Определенно так и было. Но на груди одной из девушек, что ранее пела в хоре на сцене крепостного театра ее отца, в узком проеме расстегнутого ворота простенького ситцевого платья Анна вдруг заприметила краем глаза блеск камня, когда холопка тщательно натирала мраморные балясины лестницы. Камня, так похожего на аметист или сапфир. Хотя откуда у холопки он?

Анна уже миновала несколько ступеней, удаляясь от полирующих мрамор девушек, как неожиданно для себя самой вернулась к той холопке и резко схватила за тонкую нить шерсти, на которой висело то, что прятала под сорочкой и платьем крепостная. Холопка резко вскрикнула от страха, когда на ладонь барышни скользнуло серебряное кольцо, подняла на нее виновато-испуганные глаза. Но Анна не смотрела на нее, только на кольцо на своей руке. Четыре камня в серебре. Два аметиста и два нефрита по числу букв в имени Анна…

- Где ты взяла его? – прошептала глухо Анна холопке, и та упала на колени, стала плакать в голос, предчувствуя кару за то, что позволила себе иметь такую дорогую вещицу. – Где ты взяла его? Где? У кого?
На крик барышни и рыдания холопки вернулся в вестибюль Иван Фомич, застыли, бросив работу, остальные, стали перешептываться, со страхом и любопытством глядя на картину, что видели перед собой.
- Где ты взяла это кольцо? – Анна вцепилась свободной рукой в плечо холопки, намеренно причиняя ей боль, стала трясти ее с силой. А внутри груди уже сворачивались тугие кольца вокруг сердца, сжимаясь с каждой минутой все теснее и теснее.
- Лодзь! Лях… что с сударем офицером приехал… подарил…,- сумела только и выдавить холопка, и Анна отпустила ее плечо. Резко сорвала с ее груди кольцо, побежала, перепрыгивая через ступени, к покоям, отведенным улану, толком ничего не соображая в этот момент, чувствуя, как жжет огнем ладонь, сжимающую серебро. Толкнула дверь в спальню поляка, развернулась резко, поняв, что та пуста. В дверях ее и поймал за плечи Владимир, недоумевая, что ей понадобилось в его покоях.

- Где ваш денщик? – спросила Анна. Ее глаза ныне казались темно-синими, так побледнело лицо, резко обозначились скулы, словно она вот-вот разрыдается.
- У подъезда, - ответил Лозинский. Лодзь действительно был в парке, где чистил мундир и сапоги своего пана, даже не догадываясь, что скоро будет атакован русской барышней, что сбежала по ступеням вниз, едва не упала на скользком мраморном полу вестибюля.
- Лодзь! – крикнула в голос, забывая о приличиях, сжимая до боли в ладони кольцо с камнями. Следом за ней спешил Лозинский, гадая, что могло понадобиться Анне от его денщика, и отчего она так бледна ныне.
- Тутай я! – ответили откуда-то справа. Лодзь сидел чуть поодаль от подъезда на низком табурете, чистил сапог. Он совсем не ожидал, что ему под нос сунут спустя миг серебряное кольцо, замер удивленно, а потом посмотрел на пана своего, что глядел на происходящее через плечико панны.

- Где взял его? Кольцо! Где взял? Откуда оно у тебя?! – едва ли не кричала Анна, протягивая кольцо поляку.
- Тише, панна, тише, - коснулся ее локтя Лозинский, но она стряхнула его пальцы, словно надоедливое насекомое. – Лодзь дурно понимает по-русски.
Владимир, видя по глазам денщика, что он толком не понимает, что от него хочет барышня, поспешил перевести вопрос. Тем более что в крике Анны, который привлекал к происходящему у подъезда любопытных, уже ясно слшались истерические нотки.

- Он говорит, что выиграл в карты у солдата пехотного полка. Что игра была честной, а своим имуществом он может распоряжаться, как пожелает, - перевел ответную речь денщика Лозинский. – Лодзь просит не винить девушку и не наказывать ее за то, что… что она приняла его подарок.
Анна сжала губы и закрыла на миг глаза, пытаясь обуздать эмоции, рвущие душу, и Владимир продолжил расспросы денщика, желая разгадать, что за кольцо у нее в руках, и отчего она так открыто показала свои чувства ныне.

- Француз снял его с убитого кирасира, пан Влодзимир, - проговорил Лодзь. – С офицера, как он сказал. Стало быть, тот офицер…, - и он смолк, кивнул на бледную Анну, что поняла только несколько слов из его речи. Что такое – «забитый» по-польски? Раненый…? О Господи, пусть будет «раненый»!
- Полагаю, так и есть, - кивнул Владимир, а потом взглянул на Анну, заметив надежду в ее глазах, устремленных на него. Жестокая правда, которая пойдет ему только на благо. Поддержать в горе – отменный шанс стать ей ближе, чем ныне. Падет столь возводимая преграда, когда истерзанная душа будет стонать молчаливо от потери, что случилась.

- Тот француз снял его с убитого офицера кирасирского полка в ночь после сражения у Бородино.
Вмиг потускнели глаза Анны, и он даже сперва решил, что она вот-вот лишится духа, потянулся к ней.
- Нет, - покачала она головой, и Владимир замер, не понимая, то ли она не верит в услышанное, то ли отвергает его помощь. А потом перевела взгляд на Лодзя, глядящего внимательно на нее снизу вверх, заметила, как покачал головой сочувственно, проговорил ей на польском: «Мне жаль, панна…».

Глухо ударилось о гравий аллеи подъездной кольцо, которое выпало из ставших такими безвольными пальцев, но Анна даже не взглянула на свою потерю. Оно ей было уже не нужно. К чему оно ей ныне? Она желала, чтобы это кольцо с ее именем уберегло Андрея…. К чему оно ей ныне?!

Его светловолосая голова поверх остальных на той службе на Рождество. Его пристальный и внимательный взгляд среди других устремленных на нее на той мазурке, которую Анна танцевала с братом. Его улыбка, чуть трогавшая уголки губ, от которой становилось так тепло на душе. Его руки на ее коже, его губы на ее губах, запах его кожи, его тихий шепот:
- Моя милая… моя девочка… моя милая Анни… Анни…
Калейдоскопом воспоминания перед глазами мелькали. Такие дивные, такие приятные и по-летнему теплые. От счастья, разрывающего грудь, от горячих губ, от сладости поцелуев.
- Нет, - снова покачала головой Анна, отказываясь верить в происходящее. – Нет…

А потом развернулась медленно и пошла по аллее прочь от дома, не обращая внимания ни на оклик Ивана Фомича, ни на зов Лозинского, который зашагал следом за ней. Шла, не обращая внимания на легкую боль от острых камушков гравия, терзающую ступни через тонкую кожу подошвы туфелек. Что значила та боль по сравнению с той, что рвала ныне сердце, сжималась обручами железными вокруг него, мешая дышать полной грудью?
Анна вдруг остановилась, подняла глаза на ветви, шуршащие над головой пожелтевшей листвой, словно пыталась найти что-то в этом переплетении ветвей над аллеей. Хотелось крикнуть вверх, прямо в небо тому, кто вершит судьбы людские, что она не верит. Не верит, ибо разве может быть он так жесток?!
Но только какой-то странный писк сорвался с губ вместо крика, словно ее лишили голоса в том миг, дабы избежать ее обвинений. Обручи все сжимались и сжимались на сердце, поплыло все перед глазами, смешались краски. Мужские пальцы сомкнулись у нее на запястье, и она невольно качнулась назад, желая, чтобы ее утешили, спрятали от горя и боли, что терзали ее.

- Мне очень жаль, - произнес Лозинский мягко, когда она развернулась назад и прижалась лбом к его плечу, борясь с истерикой. Изо всех сил старался, чтобы в голосе прозвучало сочувствие к ее потере. – Мне очень жаль…
На самом деле, разумеется, это было не так. Жалости к убитому не было вовсе. Это судьба, отмерившая тому такой короткий срок жизни. Это только судьба. Каждый идет своим путем, что написан кем-то свыше, и который не под силу переменить человеку. Тем более, этого кирасира он совсем не знал. Для него тот был одной из тех размытых фигур, обезличенных, на поле сражения, когда он рубил и колол без единого сожаления в душе.

А потом Анна вдруг подняла голову, взглянула в лицо Лозинского с каким-то странным выражением в глазах, которое он, как ни пытался, так и не сумел разгадать.
- Мне очень жаль, - повторил он, и она покачала головой.
- Он жив…
- Вы же слышали Лодзя, панна. Кольцо было отнято…
- Он жив! – резко оборвала она его слова, и он был вынужден замолчать, заметив, как блестят ее подозрительно сухие глаза, и как высок ее голос. Надо бы вернуть ее в дом, прежде чем случится истерика. А потом вдруг ударила его в грудь сомкнутыми кулачками, чего он никак не ожидал. – Он жив!
- Да-да, вы правы, - поспешил ответить Лозинский и положил ладонь на ее плечо, сжал, пытаясь успокоить. Но она вдруг снова ударила его в грудь кулаком, уже сильнее, попадая прямо по ранам на груди, задевая его перевязь, отчего вспышка боли пробежалась по покалеченной руке вверх к плечу, заставляя его стиснуть зубы. Владимир сумел ухватить свободной рукой тонкую шею Анны, сжал ее слегка, чтобы вернуть ее в чувство, пока она не потревожила его раны, пока те не стали снова кровить.
- Анна! Анна! – встряхнул он ее, вынуждая взглянуть на себя. А потом крикнул дворовым, стоявшим чуть поодаль от них у подъезда, не решающимся приблизиться к ним. – Принесите воды! Панне дурно!

- Laissez-moi (Оставьте меня! (фр.)), - такой неожиданный холодный и равнодушный тон голоса после тех истеричных выкриков ошеломил Лозинского. Анна смотрела на него ясным взглядом, будто и не было той мимолетной вспышки истерики, что он наблюдал несколько секунд назад. – И уберите руку!

Но Лозинский не так последовал ее приказанию, как бы ей хотелось ныне: медленно скользнул пальцами по ее шее, схватил локон, что спускался на спину, пропустил тот между пальцами в такой мимолетной интимной ласке, намеренно не отводя глаз от ее бледного лица.

- Анна Михайловна! – проговорил женский голос, и от холода, что прозвучал в нем, можно было тут же замерзнуть, настолько ледяным тот был. Анна, вздрогнув, повернулась к Марье Афанасьевне, стоявшей подле них и наблюдающей за ними внимательно, а потом опустила глаза виновато, понимая, что ее застали отнюдь в неподобающем положении для барышни. Откуда взялась эта графиня, мелькнуло в голове Лозинского, будто черт из табакерки выскочила! И так неслышно, незаметно подошла… С любопытством взглянула из-за спины Марьи Афанасьевны ее компаньонка, спешно отвернулась от его взгляда кузина Анны, краснея, что ненароком выдала свое любопытство к происходящему.

Графиня же подняла трость и вынудила Лозинского отступить от Анны на шаг назад, хлопнув полированным деревом по его груди, вынуждая его снова стиснуть зубы от боли, пронзившей тело. Старая ведьма, едва сдержался он. Знает о его ранах, оттого и ударила его, наслаждаясь его болью. Ничего, скоро это выражение исчезнет из ее глаз, скоро заплачет старуха, узнав о смерти своего племянника.
- Tenez vous à l'écart, monsieur lancier! (Держитесь в стороне, господин улан! (фр.)) – проговорила графиня, поджимая губы, а Анне только кивнула, призывая знаком встать подле нее, взять под руку и повести далее к дому, продолжая прогулку. Она уже жалела, что решила выйти из коляски в начале подъездной аллеи и пройтись пешком до дома. От сцены, что увидела еще вдалеке, до сих пор тряслись руки, кололо в сердце, а ведь только поднялась с постели! Effrontée! Étourdie! (Бесстыдница! Ветреница! (фр.)) А она-то...! И ведь поверила!

А потом заметила, как покраснели белки глаз Анны, разглядела бледность ее лица и встревожилась тут же. Вдруг что стряслось худое? Вдруг в доме что? Тогда и ошибочны могут быть скорые суждения ее о той сцене. Да и зрение у нее не то, что ранее, а Мария разве будет объективна, коли спросить о том?
- Qu'y a-t-il? (В чем дело? (фр.)) – спросила и мельком заметила, как усмехнулся поляк. Злой, кривой усмешкой. Перевела взгляд на Анну, и они миг смотрели пристально друг на друга. «Помогите мне, Марья Афанасьевна», молила ее мысленно Анна, «скажите, что это не может быть правдой, заверьте меня, что он жив! Только вы можете сделать это!». А потом вспомнила тихие слова графини, сказанные как-то: «…Не станет его, и мне нет места боле на этом свете…», вспомнила о болезни пожилой женщины, о сердечном недуге.
Оттого только пожала плечами безразлично и взяла под руку графиню, улыбаясь своей прежней вежливо-очаровательной улыбкой.
- Поднимается ветер, Марья Афанасьевна, пойдемте в дом, - а потом заговорила, защебетала, спрашивая графиню о том, как та возвращалась из церкви, кого видела, с кем говорила по пути. Легкая болтовня. Искусственная улыбка на устах. Пустые глаза. Прежняя Анна, так раздражавшая Марью Афанасьевну прежде. А еще графиня заметила скрытый знак, что подала Анна поляку, следовавшему за ними на расстоянии пару шагов. Знак хранить молчание… Effrontée, etourdie, поджала губы Марья Афанасьевна недовольно.

И за последующим обедом, что сервировали в малой столовой, именно Анна царила за столом – заводила беседы, вовлекая в них обедающих, шутила, обменивалась взглядами с поляком, что с какой-то странной улыбкой наблюдал за ней. Все тут же оживились со временем, вскоре зазвучал за столом смех – искренний, легкий – впервые с конца августа, появились улыбки, разрумянились лица барышень. Даже Михаил Львович вдруг стал любезен с нежеланным для себя гостем – предложил тому раскурить трубки в кабинете, пока дамы завершат трапезу и перейдут после в салон. И именно Михаил Львович предложил после позвать на ужин соседей, чтобы хотя бы на один вечер забыть о том, что творится вокруг. Тут же разослали приглашения в ближайшие имения.

Впервые за несколько месяцев сервировали большую столовую, как только спустились сумерки. Принесли и вскрыли заколоченные ящики с фарфором и серебром. Расставили цветы в вазах, что срезали в оранжерее – наполняющие комнаты дивным ароматом бледно-розовые букеты роз. Зажгли свечи в серебряных жирандолях – впервые такое множество восковых свечей, которые старались экономить в последнее время. Дамы надели шелковые и газовые платья, блестели в огоньках камни и благородные металлы. Мужчины облачились в парадные сюртуки и фраки, повязали шелковые галстуки, пряча их концы за парчовые жилеты. Даже присутствие улана не могло испортить особого настроения, что царило у всех в этот вечер. Казалось, что все решили дружно сделать вид, что этот красно-синий с серебром мундир – форма офицера польских улан русской армии, забыть, что где-то за стенами этого дома идет война, так жестоко разделившая их жизни на «прежде» и «ныне».

Марья Афанасьевна весь вечер наблюдала за Анной, такой безмятежно улыбающейся, такой очаровательной для всех – и старого, и малого. Снова за ней увивались мужчины – подсел доктор Мантель, с которым она так долго о чем-то беседовала, кружились пятнадцатилетние близнецы Красновых. И, конечно, капитан, что так и норовил поймать улыбку той или взгляд.
- Effrontée, etourdie, - повторяла графиня, яростно обмахиваясь веером, злясь на всех, кто попадался под взгляд. И на Михаила Львовича – за этот праздник во время войны, и на Марию – за нерасторопность и какой-то странный обмен взглядами с Лозинским, и на Катиш – за ее угрюмую молчаливость, наводившую ныне на графиню тоску, и на остальных. И особенно на Анну. Глупую по молодости, легкомысленную Анну, которая, видно, решила, что красоте позволительно и простительно все. Увы, это не так, графиня знала этот урок отменно!

А Анна была занята своими мыслями, ей было совсем не до того, что о ней можно подумать ныне. И с доктором она говорила совсем не на те темы, которые пристало обсуждать в разговорах девицам – выспрашивала его аккуратно о том сражении, которое состоялось близ земель Гжати. Но, увы, тот мало, что мог прибавить к тому, что уже поведал всем.
- Я только слышал от французов, что много людей осталось на том поле, - говорил доктор Мантель Анне осторожно, подбирая каждое слово, опасаясь, что она может упасть в обморок от тяжелой правды. – Тысячи и тысячи убитых, да простите мне такие подробности gnädiges Fräulein (Милостивая сударыня (нем.))! Говорят, все поле было сплошь покрыто телами обеих наций. И раненых было не меньше…. Один из операторов-французов сказал мне, что они с трудом управлялись с теми, такое несчетное число их было. А над полем только стоны стояли…. А еще, - он склонился чуть ближе к ней, чтобы их ненароком не услышали посторонние уши. – А еще он сказал мне, что наши санитары недолго собирали раненых на поле у своих позиций. Свернулись ночью и спешно отошли к Москве, тайно и беззвучно. Бросили умирать тех несчастных, кому не повезло в тот вечер быть подобранным санитарами… Но разве можно поверить в то? Тем паче, французу! Я не верю и вам того не советую, gnädiges Fräulein.
- В прошлый раз вы сказали, что весь цвет русской армии остался на том поле, - заметила Анна, в волнении складывая веер медленно, с силой сжимая рукоять из кости.
- Так мне сказал раненый пехотинец, что попал в плен по контузии, - ответил доктор, припомнив эту фразу, сказанную им когда-то.
- Что бы это значило, как полагаете? – и даже дыхание затаила в ожидании ответа.
- Полагаю, что мы потеряли гвардейские полки, - проговорил медленно господин Мантель. – Хотя кто ведает, что он хотел тем сказать? Быть может и иное что-то. Не думайте о том, gnädiges Fräulein, мой вам совет. Надейтесь только на лучшее!

Нет, она не будет надеяться, покачала тогда головой Анна. Она точно знает, что Господь услышит ее молитвы, что Андрей непременно вернется. Снова и снова прокручивала в голове тот момент, когда поляк произносит те страшные слова для нее, пока Глаша расстегивала платье, развязывала ленты, которыми была украшена прическа.
- Где ты, милый? Что с тобою? – прошептала Анна, когда осталась у зеркала в полном одиночестве, когда Глаша ушла на ночь в будуар. Она слышала, как та шепчется о чем-то в соседней комнате с Пантелеевной, устраиваясь на сон.

Знакомые слова, до боли знакомые. Уже заученные наизусть, как и все творение Жуковского. А потом заметила кольцо, лежащее на том самом журнале, о котором подумала в тот миг. Серебро с аметистами и нефритами. Символ ее несбывшихся надежд, ее горя и боли. Смахнула его с обложки журнала на пол, злясь на дуру-холопку, что принесла его сюда. Анна уже встала, чтобы кликнуть Глашу да расспросить, кто и когда принес его сюда, но передумала. Не стоит привлекать лишнего внимания к нему, этому кольцу. Лозинский обещал ей нынче вечером, что будет молчать о своих «подозрениях», как подчеркнула она в разговоре с ним.

- Это кольцо ведь ваше, верно? – настойчиво выспрашивал Владимир тогда. – Это ваше кольцо, которое вы отдали жениху. И вы станете обманывать всех и себя, панна? Станете отрицать очевидное? Сколь долго? Сколь долго мы будем сообщниками в вашем обмане?
Она только пожала плечами в ответ, как поступала всегда, желая уйти от ответа. Да и что она могла сказать ему? Говорить с ним совсем не хотела о том…

Анна подняла с ворса ковра серебряное кольцо, покрутила в пальцах, любуясь холодным блеском камней. И вспоминая, как протянула его на ладони Андрею, каким маленьким оно виделось тогда на его руке. Его глаза, когда он прижал ее к сену своим крепким телом, его губы, дарящие удивительную сладость, заставляющие потерять саму себя, забыться от его жара.
- … Отныне мы и обручены с тобой, милая моя. Обменялись же перстнями, пусть и не под сводами церковными…, - вспомнила его слова Анна, сжимая кольцо с силой в ладони. Это кольцо не будет принадлежать никому. И у нее оно тоже не должно остаться. Оно должно было быть знаком ее любви, а не напоминать ей о том, что…. Нет, этого нет! «Ах! родная, миновалось! Сердце верить отказалось!...» (Строки из поэмы «Людмила» Жуковского А.В. )

Анна дождалась, пока установится тишина в соседнем будуаре, прерываемая только похрапыванием Пантелеевны, которой Глаша уступила диван, расположившись на матрасе на полу. Убедилась, что те спят сладким сном, и, накинув плащ, скользнула за порог, пошла аккуратными шажками по коридору, спустилась по лестнице в вестибюль и вышла из дома, погруженного полностью в темноту в этот поздний час. Пошла к хозяйственным постройкам, к колодцу, что стоял на дворе. Там Анна перегнулась через край и долго смотрела в темную воду, в которой отражались тусклые звезды, еле видневшиеся в черноте колодца. Под плащ, наброшенный на тонкую сорочку, быстро забрался холод, но Анна совсем не чувствовала его сейчас, не обращала внимания на дрожь, бившую тело. Все происходящее ныне ей виделось каким-то странным сном. Словно она нынче поутру так и не просыпалась, так и длился ночной покой, что приносил эти видения.

А потом Анна медленно разжала ладонь, роняя кольцо с аметистами в черноту колодца, навсегда вычеркивая из памяти этот день. Тихий всплеск, и снова тишина вокруг нее. Только собаки лают в отдалении, за стенками псарни.
И снова в обратный путь. По хозяйственному двору, мимо построек и людского флигеля, мимо кухни и коптилен, через задние двери в дом и далее по широкой мраморной лестнице, минуя спящего швейцара. По темному коридору почти на ощупь к своим покоям. Показалось ли ей или действительно в темноте коридора раздавалось еще чье-то дыхание, помимо ее собственного, тяжелого и учащенного? Анна не стала вглядываться в черноту осенней ночи. Быстро нащупала ручку на дверях в своих покои и скользнула внутрь, прячась за створкой от чужого взгляда, который явственно почувствовала на себе в этот миг.

- Ох, барынька, - сказала Настасья, любимая горничная Марьи Афанасьевны, служившая ей чуть ли не с младых лет той, посвятившая своей хозяйке свою молодость, свои лучшие годы. Сказала, мешая ложечкой травы в маленьком фарфоровом чайнике, которые заварила в кухне, а после налила ароматный горячий напиток в пару, чуть подсластила по вкусу графини смородиновым вареньем. Поставила пару на поднос, чтобы подать Марье Афанасьевне в постель. Та снова мучилась бессонницей, вот и заварила ей Настасья травяного чая, чтобы нервы успокоить.

- Ох, барынька, - повторила она, поглядывая лукаво на хозяйку. – Что видала-то я нонче в коридоре-то!
- И что ты видала, Настасья? Сызнова тень какую? Аль домового углядела? – пошутила над суеверной горничной графиня, с наслаждением отпивая горячий напиток из пары. Кивнула Марии, сидевшей у постели, чтобы продолжала читать сентиментальный роман про рыцаря и его даму, написанный каким-то немцем в прошлые века, что принесла ей Анна из библиотеки Милорадово.

- Нет, барынька моя, человека живого. Просили вы, барынька, за молодицей приглядеть меня, а тут и глядеть не надоть даже! – прошептала графине Настасья, и Мария тут же напрягла слух, делая вид, что поглощена чтением.
- Что проведала? – так же тихо спросила Марья Афанасьевна, раздумывая, не услать ли прочь Марию. Но все же сделала знак Настасье продолжать. Та и зашептала громко:
- Иду, знать, с кухни, а барышня по коридору-то крадется, аки вор. А откуда может тайком идти барышня в такой час-то? Да еще с гостевой стороны-то…. С амура-то, не иначе!

Марья Афанасьевна нахмурилась, отставила на поднос пару, поманила к себе Настасью склониться ближе.
- Ты часом не пила настойки своей? Не опозналась ли? Точно барышня Анна Михайловна виделась?
- Вот вам крест святой! – перекрестилась горничная тут же. Графиня некоторое время сидела и молчала, размышляя, вспоминая, что видела ныне днем. Только голос Марии звучал в тишине комнаты в этот ночной час, и графиня вдруг обратилась к той, прерывая чтение.
- Ma chere, - и когда та подняла на нее взгляд, умолкнув тут же, продолжила после паузы. - Ne parlons pas de cela (Моя дорогая… об этом надо молчать (фр.) ). И вы будете молчать! Ради моей любви к вам, ради моего расположения и ради вашего будущего подле меня. И ради него… Никто не произнесет ни слова о том, что открылось этой ночью. Ни единого слова! Comprendez vous? (Вы поняли? (фр.))
- Oui, bien sûr, - согласилась Мария, а потом добавила, опуская взгляд, словно прятала свое огорчение от глаз графини. – Учитывая то, что было в прошлом…
- Le passé… c'est du passé (Прошлое… это в прошлом (фр.)), - пожала равнодушно плечами Марья Афанасьевна, но они обе знали, что это не так, что тени прошлого еще не забыты, что витают невидимые подле, оказывая влияние не только на настоящие дни, но и на будущие.

- Мы оба знаем, ma tantine, что есть то, что я никогда не прощу. Jamais de la vie! (Никогда в жизни! (фр.)) – сказал Андрей тогда в разговоре, в котором графиня неосторожно коснулась прошлого. Они обе слышали этот ответ: одна присутствуя при той беседе, другая – тайно, притаившись у дверей. И обе знали, что он будет тверд в своем решении, что слова, произнесенные тогда, были сказаны вовсе не для красного словца.

-…есть то, что я никогда не прощу. Jamais de la vie!... – будто сам проговорил ей в ухо ныне.
- Oui, bien sûr, - снова прошептала Мария, возвращаясь к чтению.








/

Ух, Марина, у меня просто нет слов, как ты все повернула.
Ведь теперь все будет понято совершенно не так, как есть на самом деле.
Все будут молчать, но всё будет только во вред нашим влюбленным.
Аня - будет верить, что Андрей жив, Владимир будет всячески уверять ее в обратном.
Марья Афанасьевна и вся ее свита будут подозревать Аню а связи с офицером... Вобщем наступают похоже очень не легкие времена для нашей красотки. И вот теперь-то я не уверена, что она устоит перед ухаживаниями поляка. Может в минуту слабости и поддаться его настойчивости.

Что-то я уже заранее расстроилась.

Да, Анна уже не беззаботная стрекоза! Я все желала ей взросления, а теперь хочется защитить. В этой главе она просто кремень. Надо же иметь такую выдержку и собранность, чтобы так изображать спокойствие, когда в душе все рвется на части, и хочется верить в лучшее, даже когда все факты против! То, что она ничего не рассказала - умница, но как говорится, благими намерениями сама себе начала мостить ад. Мария Афанасьевна теперь ее серьезно подозревает, да еще и злиться, что обманулась в ней, и хотя вся эта ситуация ей противна, ради счастья Андрея будет молчать. А вот Маша...Теперь у нее есть козырь, и я уверена она при удобном случае обязательно им воспользуется. И ее переглядки с Владимиром за ужином, тоже явно не к добру
_________________

Я тебя понимаю... Тоже такое бывает и часто. Чувствую себя каким-то злобным критиком...


Чего-то мне в голову вообще ничего не лезет пока на следующий тур. Может, попозже и будет, но пока вдохновения нет... А столько всего можно ведь взять за основу...


Вот такие мы, перфекционисты!

А про рассказ: захотелось написать что-то большее, чем просто о любви между мужчиной и женщиной. О самосознании, о самопожертвовании, о долге, о семейных связях. Утрамбовать все и пихнуть в небольшой объем - мою беду прямо. Чтобы было многое ясно. Некоторые, судя по комментариям, все же не поняли причин нелюбви Катрин к родной земле ее прабабушки. Хотя вроде бы я и это постаралась объяснить... пусть и в одной строке, о ужас для меня
Да еще написать без недосказанности - не люблю ее жуть прямо. И еще так, чтобы поверили... Не цепляло какую-то струнку сентиментальности, а именно поверили.
Короче, прямо-таки труд...


Я знала... только я никогда не намекала, кто у нас до финала доедет... Вдруг вот Муз прикажет вообще сменить ГлавГеру?
Снова, чувствую, как в первом романе, будут до финала на разрыв симпатии...

Ты только на Влодзимира не перекладывай отголосок Владека. Я уже писала - они разные. Хотя и схожи в чем-то.


О, нет! Не на моих строках... Сейчас пока поедем по прямой, но скоро снова у нас резкий рывок будет... Эх, прокачу!


Да уж, как бы в меня не бросили помидором, но пострадал он поболее Ксении, сугубо личное мнение...


Ой, а как я еще впереди буду плести нити... По крайней мере, буду очень стараться .


У него на это, заметьте, есть основания Не причины, а именно основания.


Подозревай, но проверяй! Таким путем, и двинется наша графиня в дальнейшем.


Верно, не буду спорить. Когда на душе так неспокойно, так бушует, очень хочется найти якорь. Очень...


Не надо расстраиваться Просто доверьтесь автору...


У нее уже был, пусть маленький, но все же опыт подобного. Была уже готова маска любимая. И снова перед нами та самая Аннет, которая беззаботно развлекается за счет других, которая готова ударить первой, лишь бы не ударили ее...


Ой, нет... это еще совсем не козыри...

Что-то я сегодня, будучи в хорошем настроении , изрядно тут поспойлерила... Надеюсь, никому не снизила градус интереса...
_________________

Марина!
Вы мой любимый автор, я говорила?

Как все здорово в романе выходит, придраться не к чему. Потрясающе и так интересно!!!

Люблю спойлеры и намеки, так что моя душа изрядно порадовалась)))) Значит симпатии на разрыв...угу...очень надеюсь, что душа будет рваться между Андреем и паном...
Я пока не могу отделиться от воспоминаний про нашего любимейшего Владека)))) Мечты-мечты...
Но так как героев однобоких у вас не бывает, думаю, что бы там ни происходило дальше однозначно отвратительным наш новый пан не будет.
Вот как в ВТМЖ Анатоль... ну я душой к нему прикипела, он такой именно родной, что вроде и счастья для героини хотелось, но терять Анатоля не хотелось никак. Моя душа рвалась на части.

Анютка... цветочек маленький...я так ее понимаю. Моя героиня! Просто фантастика, как она мне в сердце попала на раз-два-три... Бывает же такое)))
Я в предвкушении, честное слово. Довольная!

Марина спасибо за продолжение. Я даже не ожидала так быстро.
Всё запуталось так ((( бедная Аня,как же её сердечко сейчас разрывается . Как это ужасно ,если не можешь поделиться горем с близкими .
Надеюсь Марья Афанасьевна всё таки разумно поступит ,она женщина мудрая , постарается разобраться во всем. Хотя узнай она про кольцо ,её сердце может и не выдержать.
я так ждала новостей про Андрея ,но не таких же (((
надеюсь скоро увидим мы его хоть на секундочку.
А Владимир для меня всё равно темная лошадка. Не могу я в своих чувствах к нему разобраться.
___________________________________

Неужели начнет собирать компромат? (Шучу, мне кажется, что она и так пристально наблюдает за Анной, особенно за ее промахами.)



Наоборот, градус только повысился! Какие-то американские горки начались, одно "волненье, ожиданье, нетерпенье..."
_________________

Ну, теперь-то я точно это знаю


Я рада, что произошло такое принятие героини. Переживаю за каждого своего героя...


О, это определенно! Однозначно отвратительным не будет никто. Но и однозначно положительным тоже...


Я сама его так быстро не ждала. Но Муз принес, потому пришлось садиться и писать


Мне тоже жаль мою стрекозку. И вдвойне жальче ее оттого, что я вижу далеко вперед...





Этого не отнять. Есть и такое.
_________________

Марина, спасибо за продолжение! Прочитала сразу две последние главы, больно, но познавательно узнавать о событиях войны 1812 года. Как-то не освещали на уроках истории, что творилось "вдалеке от трактов".

Мне совсем не нравится Владимир, Владислава абсолютно не напоминает. Андрей - да, очень хочу, чтобы его Анна дождалась, пройдя через все. И чтобы он простил ее, невольно вспоминается Андрей Болконский, который не простил, хотя говорил, что падшую женщину нужно простить. Надеюсь, что здесь все будет наоборот.

Почему люди более склонны верить худшему, почему такие скорые выводы (это я о МА).

И еще, почему-то, мне виделся отец Анны человеком более молодым (точно не 60 лет, 45 наверно). Может быть где невнимательно прочитала, но образ уже сложился.

Как-то про Петра "забыли", что с ним?

Ой, как меня эта глава расстроила. Сердце даже защемило. Надо же как все сошлось не удачно. Мария Афанасьевна, дура горничная. Бедная Анна, как ей сейчас тяжело и к тетушке Андрея не подойдет, жалея ее больное сердце. А пан литвин, совсем он на Владека не похож, благородством и самоотречением здесь и не пахнет. Для меня он
Марина, градус не просто повысился, он подскочил Ой ей, хочу Анну и Андрея вместе, но автору видней.

Да нет, ни каких помидоров, это так и есть, полностью согласна.