Дорогами судьбы

Замечает Зора взгляд Романа злой, да внутри в тугой жгут все сжимается у нее. Дышать больно становится. Закрывает глаза девушка, слезы непрошенные прогоняет. Винит он ее. Не простит.

Крепко сжимает веки свои Зора и кружит, кружит. И улыбка ослепительная на губах ее играет. Никому тоску не показывает. Закрыты глаза ее, сгорает она в огне танца. В своем огне. Смолкают аккорды гитары, встает в позу она грациозную - руку одну поднимая ввысь, да ножку назад отставляет. Вздымается грудь тяжело ее от танца быстрого, в котором историю любви свою рассказывала, и слышит, как аплодируют ей гаджо. Улыбается Зора задорно, глаза, под ресницами прячет и в танце дорогу Рубине с Тагаром уступает.

Красиво танцует Рубина, налюбоваться Зора не может движениями ее выверенными и манящими. Не умеет так Зора историю свою рассказывать, но не завидует вовсе. Дар это Божий для сестры ее, так танцевать, что сердце останавливается, да дрожать все внутри начинает.

Танцуют цыгане, а Зора в сторону Романа все поглядывает, пока тот на гитаре искусно играет. Тянется душа ее к нему, да взгляд всё его нехороший вспоминается, который до дрожи пробирает ее. Не нужна ему душа ее, да сердце ее глупое. Не знает она, как любовь свою выразить, нет матушки, чтоб подсказала, да и братья пример не подают. Горестно вздыхает Зора, да гаджо оглядывает. Не должна она грустить, веселить должна, а не думы горестные думать. За эту ей монетку не дадут. Озаряет Зора вновь улыбкой лучистой всё вокруг, да средь толпы белых вельмож пробирается.

Погадать решает Зора, вдруг есть среди богатых гаджо те, кто судьбу свою знать хочет, да колечком красивым расплатиться.

Сверкнул глазами Тагар, отступил в темноту. Эх, жаль, но не привык отступать от задуманного цыган. Не вышло так, выйдет иначе. Глаза прислуге он и так отведёт, без хозяйки молодой, чуть больше времени лишь это займёт и только. Отступил Тагар, растворился в темноте, пользуясь, что всё внимание гаджо на Джанго обращено. Вард за спиной рявкнул свирепо, ахнула испуганно толпа, а потом засмеялась довольно. Отлично, Джанго, дружище, держи их, подольше держи.

Тенью скользнул через двор Тагар, мимо дома господского богатого, под стеной прокрался, за спинами слуг, что вышли хоть краем глаза на представление цыганское посмотреть, да к окнам прилипли. Никто цыгана не увидел, да и кто из гаджо тень в ночи разглядеть способен, особенно если эта тень сама не хочет, чтобы её увидели? Свернул за угол, на задний двор, к конюшням. А тут и вообще никого нет, только луна одиноко пустынный двор освещает. Неужто всю прислугу гаджо согнал дом охранять? Вот это удача так удача. Бесшумно ступая, Тагар засов с ворот снял, да в конюшню скользнул. Маленький огонёчек в углу теплится, едва-едва освещая, но и этого света хватает Тагару. Тихо дышат в темноте лошади. В одном из стойл пустующих храп раздаётся. Всё-таки не все слуги в доме, сторож и на конюшне есть, да храпит он, вокруг себя запах крепкого эля распространяя. Видимо и он себе праздник устроить решил, на прочные засовы полагаясь.

Хороши у гаджо кони, ох и хороши, все как на подбор. Прям хватай и беги. Но не всё равно Тагару, какого брать, запали ему в душу те гнедые, что в двуколку молодых гаджо были впряжены, ох как запали. Молодые да горячие, благородная кровь в них играет. Отыскал их наконец, в крайнем стойле стоят, погладил по бархатным мордам, знакомясь. Фыркнули лошади, незнакомца учуя, да быстро признали за своего, ещё бы цыган да конь общего языка бы не нашли. Нашёптывает Тагар успокаивающие слова, а сам попоны мягкие, что на стенах висят, ножом на полосы быстро режет, ноги конские оборачивая как онучами. Хорошо обматывает, плотно, чтобы копыта во дворе о камни не стучали, чтобы ни малейшего предательского следа от копыт на мягкой земле не осталось. Одного обмотал, потом другого. Проверил, убедился, что крепко, не спадут башмаки, и накинув повод, осторожно повёл коней к выходу. Заволновались животные, пришлось ещё пару мгновений потратить, чтобы успокоить их.

Выглянул Тагар из конюшни, внимательно двор осмотрел, лошадей вывел, засов на место поставил, запирая как было. Тени ночи коней увели, не иначе. И быстро через двор их повёл, чутко прислушиваясь к шагам, но нет, тишина стоит, да покой. Не слышно ни человеческих шагов, ни цокота копыт по камням, только шорох еле различимый. Вывел Тагар лошадей за ворота, одному гнедому без седла на спину вскочил, коленями бока крутые сжал, направляя, и, ведя второго в поводу, в сторону табора припустил. Пока по имению скакали, Тагар ещё придерживал коней, стараясь в спасительных тенях держаться, а как в чисто поле выбрались, ударил пятками, понукая. Ох и хороши кони, неудержимым ветром летят! Быстрее, быстрее!

А вот и стоянка их, пустующая. Пролетел через неё Тагар не останавливаясь. Только около реки осадил коней, где цыганские лошади пасутся, да у небольшого костерка Богдан сидит, на звёзды смотрит, о чём-то мечтая. При виде коней на ноги вскочил. Соскользнул на землю, Тагар, поводья Богдану кинул.
- Богдан, доставай краску свою, волшебную! Надо успеть до утра коней перекрасить, пока их искать не начали. - Быстро разматывает ноги лошадям Тагар, кидает обрезки попон в костёр, чтобы и следа от этих тряпок не осталось. - А где Рустэм? На представление не пошёл, так пусть поможет, а мне надо в имение вернуться поскорее. Дай мне Зимнего, брат!

Подобно зверю дикому настиг цыган ничего не подозревающую, только взбучку собиралась другу его нахальному строить. За запястье, на котором синяки виднеются, больно хватает. Сдерживаешь себя чтоб не застонать от грубости его, вырываешься.
Притягивает цыган к телу своему, горячему будто жаром пылающему, опалят дыханием ухо девичье. Требовательно к губам приникает. Нет ни в одном его движении, ни в одном жесте ласки, только грубость и настойчивость. Отвечаешь на поцелуй его неистовый, забирая то, что решительно предлагает он, так же беззастенчиво отвечаешь.
- Нравлюсь тебе я, цыган? - насмешливо бровь приподымаешь, в глаза темные заглядывая.

Сидит старая, юбку солнцем расправила, досматривает окончание представления, когда подходит к ней Рубина. Красивая цыганка, гордая. Гордая на столько, что уже к греху близко, но законы цыганские чтит. Склоняется в поклоне почтительно:



- О Рустэме плохо сказать мне и сейчас не чего, - начала неторопливо беседу старая, - Да и Вайда наш справедлив и ты с братьями ему что дети родные, - напомнила пуридаи молодой красавице, - А вот почему ты, Рубина, думаешь, что не Господь Рустема направляет против слова отца своего идти? - спрашивает Эйш, прищурив старый глаз.

Не спокойно на душе у Бара, ох и не спокойно. Болит у отца душа за детей, сердце разрывается. Требует ум вайды справедливости. За слово порушенное изгнание грозит. Нет для цыгана кары страшнее. обратится его сердце камень, как и сердца тех, кто на него смотрит. И виной тому будет Бар и воспитание его. глубоко в спине его нож торчит, дочь ударила, сын названный провернул. Как старику справится, как ему и милость проявить и закон цыганский не посрамить? Коли своих детей не накажет, то с чужих какой спрос? Обхватывает Бар руками голову крепко, сжимает, что есть мочи. Эйш, все простить советует, мудра старая, но уж не так, как прежде. Где это видано, чтобы хранитель закона тот закон срамил? Понятно Бару, почему женщин, хоть и почитают в старости, но решения важные не доверяют. Сердцем думают, не головой.

Вернулись рома на стоянку, песни с собой принесли. каждый вечер они Бару сердце грели, сегодня лишь неизбежность вернулась. Хоть молитвы всё больше женщинам удаются, но молит вайда о мудрости, а Бар о сыне своём названном, чтобы не посрамил слово отца, чтобы не пришлось его наказывать.

Закончил представление Джанго. Подошла Вита к Арсену, что скрипку как малое дитя на локте держит, смычок опустил. Грустно Вите, просит она цыгана
- Сыграй...- и запела, трогая душу печалью

Не знали мы, смеялись мы,
Рождаясь белым облаком у света на краю,
На берегу одной весны
Запахом костров по степи,
Что летят беспечным эхом.

В эту ночь и в танце струй,
Срывая лепестками пламя огненной крови,
Люби меня, моя любовь.
Пой мне, Кармелита,
Сказками в объятиях нежность храня.

Миг - это только один звук,
Без начала и без конца.
Кто я на этой планете зла
Для других и для себя?

И смыт дождём неясный след,
А капли тихо плакали надеждой у реки.
Нам не найти у тех берёз
Тихую печаль,
Что жила в уголках души разбитой.

Пополам: в туманной мгле,
Блуждая по земле на крыльях у семи ветров,
Ищи меня, моя любовь.
Где ты, Кармелита?
Где-то в сердце всегда моём.

Не удивляется Эйш тому что пришла к ней Рубина, словно и ждала её давно.
- Господь его цыганский закон направляет предать? - Удивленно спрашивает девушка. Уж не думала и не гадала, что их законы неверные, ведь Господь говорит - не укради. А вайда добавляет - у рома. Чтит с детства Рубина законы, ни разу отцу не перечила, да и брату лишь чуточку. Да и то потому что глуп порой бывал да молод. Ни разу слова вайды не ослушалась, а вон, Эйш признаёт, что и оно немудрое совсем порой. И опять она в смятении.

Сунула руку в мешочек Донка, а там одна пустота, кончились амулеты у нее, заняли их место тяжелые монеты, которые приятно оттягивали пояс. Довольная девушка решила немного прогуляться по двору, поближе рассмотреть их жилище, она не понимала как гаджо могут жить всегда в одном месте, замурованные в камень, ведь никакой искуственный камень не может дать столько силы сколько дает природа. Природные камни, тоже дают силу, но ведь они сами разрушают всю силу камней, когда делают из них свои дома. Снова заиграла скрипка, да голос Романа раздался, разливаясь на всю округу, а затем к нему постепенно начало присоединяться пение других ромов и поняла, Донка, что засмотрелась она на камни гаджо, а пора бы и честь знать. Бароны да их слуги стали смелее, видно решили, что они, ромы, совсем безобидные, многие за ворота вышли, посмотреть на их возвращение в табор. Подхватила Донка песню, да юбками взмахнула, телом изогнулась, совсем рядом прошла она с одним из гаджо, заприметив как минутою ранее теребил он монетки в руке, блестнули они ярко в свете факелов, да срылись в небольшом кошельке, видно хотел за представление Джанго дать, да пожадничал. Улыбнулась она мужчине улыбкой заманчивой, да за руку взяла.
- Добрая нынче ночь, гаджо, да и жизнь тебя ждет долгая, в честь такого праздника, не возьму с тебя монет, просто так предскажу, - рука Донки осторожно, но быстро скользнула в кошель, не нарушала она слово Вайды своего, ведь покинули они уже поместье барское, - женщину вижу на твоем пути, будет тебе счастье, но чуть погодя.- Снова юбками взметнула, в обе стороны, да монетки в свою сумку бросила незаметно. Подмигнула гаджо глазами черными, да в толпе своих скрылась, танцуя вместе со всеми.

Зря Арсен считал, что игрой отвлечётся он. Как забыться, когда перед глазами всё? Вот Рубина в круг пошла, красотой да своим пламенем завораживать. Пусть не хотел жениться на ней Арсен, да больно обиден отказ. Вот Тагар в пляс пошёл, красивый, яркий, статный, не чему ему. И Вита рядом, как мотылёк на тагарово пламя летит. Рад бы разозлиться на неё Арсен, да не получается - вон как она счастьем светится. Танцует Донка, мелькает Талэйта, вовсю улыбается Зора, но нет-нет, да погаснут глаза сестрёнки. Несладко ей сейчас, прежней любимице.

Отчего ж не сыграть, коль она просит. Поднял снова скрипку Арсен, грустную мелодию заиграл. Ходит смычок по струнам, перебирают пальцы нити тугие. Прощается Арсен с любовью своей.

Долго все обдумывал Рустэм. Наконец вытряхнул трубку, спрятал ее в карман, крошки от обеда птицам кинул да зверям и пошел обратно в табор.

Вечер настал, в сумерках хорошо было идти ему. Дошел до вардо Бара, поздоровался с хозяином.
- Здравствуй, вайда. Пришел, как и обещал. Решение принял твердое и от него не отступлю.

Внимательно смотрит на него Бар, хмурится.

- Долго я все взвешивал, да только знаешь, сердце мое одно говорило, обычай наш - другое, а небесный закон, который выше нашего обычая - третье.
Знаю я, что отец давал слово, и что выполняя его, обязан я на Зоре жениться. Знаю также, что любит Зора друга моего Романа и что Роман ее любит... или любил до вчерашнего дня, когда она так опозорила нас всех своим отказом. Еще знаю, что нет такого обычая, который был бы выше закона небес, а он велит любить ближнего своего, как себя самого, и делать людям добро.
И вот что скажу тебе, отец мой второй: не будет добра в нашем с Зорой браке. Разные мы люди, как огонь и вода. А сам знаешь, если запрячь в одну упряжку двух разномастных лошадей - понесут они и разобьют упряжку вдребезги, и никто в живых не останется.
Поэтому свадьбы не будет. Наказание свое я приму, как положено, каким бы оно не было суровым. Знаю, что решение твое будет справедливым для всех сторон.
И прошу об одном - позови Зору и Романа и спроси, хотят ли они все же пожениться и счастье свое найти. Хотя бы ради меня, чтобы не напрасно все было, так как от души желаю им радости семейной.

Только Бар открыл рот, как прибежал мальчишка маленький, запыхаясь, прокричал:
- Рустэм, Рустэм! В табуне новые кони, у барона свели! Тагар просит прийти и перекрасить их, чтобы барон не догадался!

И тут у Рустэма терпение отказало. Ни в чем мальчик не виноват, но рявкнул он громко:
- А больше никто ничего от меня не хочет? Может, мне еще на дерево влезть и там чечетку отбить на потеху всем? Я живой человек, а не кукла механическая! Так всем и передай! А заодно напомни, что вайда приказывал ничего у барона не брать!
_________________

Снова полилась печальная песня, а настроение у Донки было таким радостным, что хотелось веселья и смеха, подлетела она к Арсену с Витой.
- Вита, Арсен, праздник же, давайте, что-нибудь веселое, так чтобы дух захватило? - попросила она. - Хочется плясать, а не думы печальные думать.

Если удивился кто из рома, что Зимний почему-то их на выходе из баронского имения ждёт, то виду не подал. Кто-то просто за повод его подхватил, да за собой повёл, словно так и надо. А Тагар на голос знакомый поспешил, слышит он, как Вита песню выводит, под скрипку Арсенову.

Встревожился Тагар отчего-то, слишком уж говорящий взгляд у Арсена. И Вита на него добром смотрит, неужели он ей более люб? Решительно шагнул Тагар вперёд.
- Ты опять грустишь, птичка певчая? Не грусти, ясноглазая, не тумань своих глаз слезами. Хочешь, я для тебя одной танцевать буду? - Руку протянул девушке Тагар, смотрит ей в глаза, ждёт, что ответит.

До возвращения.

Не прогадал я с девою, со всей страстью ответила она на поцелуй мой, а вместо пощечины вопрос задала.
- Видел я твою душу, когда рукою огня касалась, горит там пламя тысячи костров, но давишь ты его, затушить пытаешься, в рамки строгие загоняешь, только не понимаю, зачем? - коснулся я рукою щеки нежной и поцеловал снова. Иным на этот раз поцелуй был: мягкий, безгрешный... Губы едва касались губ, грели теплым дыханием, легкая ласка коснулась изгиба шеи. Не укрылось от меня, как тяжело вздымалась её грудь от ласки поцелуя. Может цыган нежным быть, коли захочет. Но зря я заглянул в глаза девичьи, пылало там пламя похлеще моего. Сильнее прижал тело податливое к своему и впился в губы жадные, лаская их разгоряченным ртом. Я уже и сам не понимал, смогу ли обуздать то пламя, что разжег внутри...
_________________

Отступил Арсен, лишний тут он. Да Донка как раз подбежала, на себя внимание отвлекла.
- Весёлого, говоришь? А давай! - тряхнул Арсен головой, печаль отгоняя. - Пляши, Донка, пляшите, красавицы. Отпразднуем жизнь, как только ромы умеют.



Приплясывая под весёлую музыку, вернулись ромы в табор. В самый раз вернулись, чтобы в вардо Арсен успел войти, к делам семейным успеть.

Хлопнул по лбу себя Арсен. Ну, Вита, нашла, кого выбрать. Где ум был у Тагара? Это ж надо было додуматься коней сейчас свети, когда стоянка в разгаре? Подождать не мог, когда снимутся с места? И вайду подвёл, его приказ нарушил. Удружил Тагар, со всех сторон умудрился напакостить.

Отвлекшись от разговора на внучку, грустную песню под скрипку Арсена запевшую.
А уж как скрипка пела душу Эйш разрывая, да только в глазах скрипача уже искры не видно.
Тяжело вздохнула старая.

Продолжила беседу с Рубиной, да молодость старость редко понимает, а старости тяжело сердцем ум не сбивать:


- Пока он ответа не дал ещё и не нарушил ничего, - тихо сказала она Рубине, беря ту за руку, да опираясь, пока рома с танцами и песнями в табор возвращались, - А Господь может направлять не закон нарушить, а веру испытать и наказание принять при надобности - ответственность в Совете тяжела, долг давит, - Даже твою веру в Господа, в брата, в Вайду, - почти к своему вардо дойдя, - Молись, Рубина, чтобы наше решение было ему угодным, да плохого не держи в душе, - похлопывая по руке цыганку, - И всё будет хорошо.

Присела Эйш на ступень вардо. Тяжело ей. Не уверенна она, волнуется. Рубина уже ушла, но разговор обеим сердце растревожил:

- Господи, не оставь детей твоих, - зашептала Эйш, - Может ещё что-то произойдёт, что вся эта история по другому покажется, - с надеждой проговорила старая, слезу покатившуюся утирая.



** реал часа на 2