Nadin-ka:
Константин Фофанов СКАЗКА
Я учусь быть добрым, я хочу быть ласковым.
Вы, стихов поющих верные хранители:
Это будет песня, это будет сказка вам!
Нежные признанья выслушать хотите ли?
В тайный бор дороги конному и пешему
Дикими кустами строго загорожены.
Там русалки вторят звонким смехом лешему;
Карликов заморских – норы вдоль изложины;
Там, на курьих ножках, есть изба Ягиная;
Плачет, заблудившись, Гретхен с юным Гензелем;
В чаще, где не молкнет песня соловьиная,
Там высокий терем, с древнефряжским вензелем.
В горнице тесовой, у окна открытого,
Ждет меня царевна, Нелли светло-русая.
К ней, от жизни мерной, мира домовитого,
На коне волшебном вдруг переношуся я.
Маленькие руки я ласкаю длительно,
Аленькие губки я целую, радостный;
Смех ее ответный нежит так целительно,
Взор ее мне светит: тихий, милый, благостный.
За окном Жар-Птица пролетит, вся в пламени,
Рюбецаль киркою простучит с участием…
Нам не нужно лучших, непреложных знамений:
В тереме мы дышим волшебством и счастьем!
О чудесном лесе буду песни складывать,
Расскажу про терем сказку – правду мудрую.
Вам, друзья напевов, – слушать и разгадывать:
Где я взял царевну, Нелли светлокудрую!
1912
Peony Rose:
Александр Демин (Дема)
Аленушка
Ну что, Аленушка, похоже, с братцем плохо?
Козленочек, он от тебя ушел...
Да погоди ты, дурочка, не охай -
Аленушка, все будет хорошо.
Слезай-ка с камушка, не торопись топиться,
Сними от слез промокший сарафан.
Напрасно он напился из копытца...
Но где же взять в такой глуши стакан?!
Кругом одни коряги да поганки -
Не денется твой братец никуда.
Вот если б он из колеи от танка...
А из копытца - это ерунда.
А не вернется - тоже горя мало:
Возможно, тебе даже повезло...
Сама подумай - ну зачем тебе скандалы
С вернувшимся откуда-то козлом?
Ну, а вот я - совсем другое дело!
Я думаю, ты поняла уже -
Ты только посмотри на это тело!
(Не говорим пока что о душе.)
Не плачь, Аленушка, - рыданья рвут мне душу!
Ну а пока твой братец не пришел,
Садись поближе, никого не слушай...
Любимая, все будет хорошо.
Svetass S:
Александр Пушкин
«Амур и Гименей»
Сказка
Сегодня, добрые мужья,
Повеселю вас новой сказкой.
Знавали ль вы, мои друзья,
Слепого мальчика с повязкой?
Слепого?... вот помилуй. Феб!
Амур совсем, друзья, не слеп,
Но шалости - его забавы:
Ему хотелось - о лукавый! -
Чтоб, людям на смех и на зло,
Его Дурачество вело.
Дурачество ведет Амура;
Но скоро богу моему
Наскучила богиня дура,
Не знаю верно почему.
Задумал новую затею:
Повязку с милых сняв очей,
Идет проказник к Гименею...
А что такое Гименей?
Он из Кипридиных детей,
Бедняжка, дряхлый и ленивый,
Холодный, грустный, молчаливый,
Ворчит и дремлет целый век,
И впрочем - добрый человек,
Да нрав имеет он ревнивый. -
От ревности печальный бог
Спокойно и заснуть не мог;
Всё трусил маленького брата,
За ним подсматривал тайком
И караулил сопостата,
Шатаясь вечно с фонарем.
Вот мальчик мой к нему подходит
И речь коварную заводит:
"Помилуй, братец Гименей!
Что это? Я стыжусь, любезный,
И нашей ссоры бесполезной,
И вечной трусости твоей:
Ну, помиримся, будь умней;
Забудем наш раздор постылый,
Но только навсегда - смотри!
Возьми ж повязку в память, милый,
А мне фонарь свой подари".
И что ж? Поверил бог унылый;
Амур от радости прыгнул,
И на глаза со всей он силы
Обнову брату затянул.
С тех пор таинственные взоры
Не страшны больше красотам,
Не страшны грустные дозоры,
Ни пробужденья по ночам.
Спокоен он, но брат коварный,
Шутя над честью и над ним,
Войну ведет, неблагодарный,
С своим союзником слепым.
Лишь сон на смертных налетает,
Амур в молчании ночном
Фонарь любовнику вручает,
И сам счастливца провождает
К уснувшему супругу в дом;
Сам от беспечного Гимена
Он охраняет тайну дверь...
Пожалуйста, мой друг Елена,
Премудрой повести поверь!
Peony Rose:
Фридрих Шиллер
Перстень Поликрата
Он на дворце стоял высоком,
Он озирал довольным оком
Порабощённый им Самос.
«Здесь все — моё,- гордыни полон,
К царю Египта речь повел он: —
Не дивно ль рок меня вознес?» —
«Твой жребий знаменит и славен!
Все те, которым был ты равен,
Склонили пред тобой главу.
Но их отмститель жив поныне;
Пока он дышит на чужбине,
Тебя счастливым не зову».
Царь не успел докончить речи,
Как из Милета, с поля сечи,
Гонец тирану предстает:
«Пусть жертв восходит дым обильный,
И пусть чело твое, всесильный,
Венец лавровый обовьет!
Твой враг сражен копьем нещадным;
Меня с известьем шлет отрадным
Твой полководец Полидор».
И он в бадье, от крови красной,
Подносит князю дар ужасный.
Князь узнает померкший взор.
Царь отступает с содроганьем.
«Не верь судьбы очарованьям»,
Он молвит, омрачен и тих.
«Плывет в обманчивой лазури —
Как знать, добыча первой бури —
Удача кораблей твоих».
Но, прерывая речь владыки,
Толпы линующие клики
Гремят от взморья до небес.
Сокровищ чужеземных полный,
К родному брегу пенит волны
Судов тысячествольный лес.
Дается диву гость державный:
«Сегодня ты счастливец явный,
Но счастье ветрено всегда.
Критян воинственных отряды
Тебе грозить разгромом рады;
Они уж близятся сюда».
Он не успел домолвить слова,
Как с моря клич несется снова,
И весть стоустая слышна:
«Победа! враг опасный сломлен,
Флот Крита бурею разгромлен.
Забыта, кончена война!»
Гость внемлет, трепетом объятый:
«Не спорю, ты счастлив трикраты!
Но жребий наш сокрыт во мгле.
Мне страшно зависти незримых;
Блаженств, ничем неомрачимых,
Никто не ведал на земле.
Немало дней я прожил славных,
Во всех моих делах державных
Я помощь неба находил;
Но у меня был отпрыск милый,
И он погиб, он взят могилой,
я счастью долг свой уплатил.
И ты, да избежишь печали,
Моли, чтоб боги примешали
Страданье к радостям твоим.
Нет, ни один еще беспечно
Не отошел из тех, кто вечно
Богами был благотворим.
А если безучастны боги,
То внемли голосу тревоги
И призови несчастье сам;
И из всего, чем ты владеешь,
То, что всем сердцем ты лелеешь,
Возьми и в жертву брось волнам!»
И тот, смущенный страхом тоже:
«Мне этот перстень мой дороже
Всего, чем этот остров полн.
Его Эринниям назначу,
Чтоб искупить свою удачу».
И мечет перстень в бездну волн.
И вот на утро, с солнцем рано,
Рыбак приветствовать тирана
Приходит, весело смеясь:
«Сегодня рыба мне попалась,
какой на свете не встречалось;
Прими её в подарок, князь».
Но вот уже, под общий говор,
Спешит ошеломленный повар,
Глаза испуганно раскрыв:
«Князь, перстень, что ты в море
Я из утробы рыбьей вынул.
О, беспредельно ты счастлив!»
Гость подымается, смятенный:
«Мне страшен этот дом блаженный,
Отныне дружба наша — прах.
Тебе куют погибель боги,
я прочь бегу с твоей дороги».
Сказал и отплыл второпях.
Перевод Михаила Лозинского
Nadin-ka:
Владимир Луговской
Как человек плыл с Одиссеем (отрывок)
«Червонно-синий рушится хребет
Литой волны, и пена, словно кудри
Морских созданий, вьётся вслед за ветром.
Корабль звенит, как тетива тугая,
И парус, накренясь, летит упрямо,
Крутой и полногрудый, на восток.
Косяк дельфинов мчится, кувыркаясь,
И бешеное солнце разъярённо
Плывёт над нами в грозных небесах.
О, сколько лет мы рвёмся по неверным
Пустым зыбям среди чудес попутных,
Средь островов, встающих из пучины,
Среди проливов гибельных и смрадных,
Что пахнут скалами и дохлой рыбой,
Меж тучами и синецветной влагой
На родину, на родину, в Итаку,
К забытым очагам, стадам и жёнам,
И это всё напрасно!
Мы плывём,
Чтобы вовеки не вдохнуть вечерний
Печальный запах греческих жаровен,
Чтобы вовек не заколоть барана
На дедовском знакомом алтаре,
Чтоб никогда уже не спать с женою
На тёмном ложе, шкурами покрытом,
И никогда не выходить из дома
Коня погладить при осенних звёздах,
Вдыхая запах глины, и навоза,
И чабреца, и рыжей дикой мяты,
И острой соли ветровых валов!
Корабль идёт, отмеченный судьбою,
Навстречу верной гибели своей.
Ты предаёшь меня, я знаю, ты
Хитришь и своеволишь.
Я, ничтожный,
Гребу на вёслах.
Рыжий, бородатый,
В седой от пота бедряной повязке.
Я должен умереть.
Мы все умрём,
И только ты, мой капитан свирепый,
Мой Одиссей, поднимешься над нами,
Над нашим кораблём и над Элладой,
Над нашей Грецией, над всей землёй, –
Живой и хитрый, в белом ожерелье
Попутных молодых свистящих волн!
Громады скал восходят нам навстречу,
Смертельный ветер пробует канаты.
Я должен умереть, а ты, крылатый,
Останешься в живых!
Но я помедлю
Ещё мгновенье!
Вот они, ребята –
Ахейский сброд, рябая солдатня,
Смолёные, чесоточные греки,
Что десять лет сражались возле башен,
Увидели пожар, и гибель Трои,
И женщину, единую на свете,
Которая в пурпурном покрывале
Спокойно проходила по стенам.
Она звалась красавицей Еленой,
Она, как ты, вовеки не умрёт.
То были сны – осада, голод, горе,
Болезни, мор и дождь троянских стрел,
И свет зари над речкою Скамандром,
Густой и чёрной, словно бычья кровь,
И женщина, единственная в мире,
Она во время битвы проходила
За чёрными зубцами чуждых башен,
Обмахнутая огненным плащом.
Из-за неё мы бились год за годом,
Барановоды, мужики, гуляки,
Хорошие мужья и проходимцы,
С тобою, Одиссей, водитель славный,
И взяли Трою и, насытясь славой,
Ушли ни с чем на кораблях тяжёлых
На родину, на родину, в Элладу,
Чтоб никогда её не увидать.
Я знаю, ты хитришь, ты бедных греков
Кидал вперёд, блистая медным шлемом,
А сам, с колена холодно прицелясь,
Метал в троянцев бешеные стрелы.
Я знаю, ты один видал Елену
Без покрывала, голую, как рыба,
Когда ворвался вместе с храбрецами
В Приамов полыхающий дворец.
И ты хитро не взял её с собою,
И ты хитро уйдёшь в мою Итаку,
В свою Итаку, царь наш непорочный,
Единственный из мёртвых нас свидетель
Жестоких битв и горестных невзгод.
Да, ты хитришь, ты именем всех мёртвых
Спокойно будешь говорить столетьям
О подвигах, которые герои
Не совершили и нигде на свете
Так совершать вовеки не могли.
Мы все погибнем, греческие люди,
Чтобы один из нас доплыл как должно,
Овеянный великой нашей славой,
До берегов Эгейских островов!
Чтобы один из нас, водитель хитрый,
О нас поведал речью величавой,
Не вспоминая нашего обличья,
Не называя маленьких имён,
Лишь говоря о спутниках случайных,
Любивших верно своего героя
И верно павших за царя Итаки,
Чтобы его потом воспел певец.
Греби, ребята!
Парус наш трепещет,
Вина немного, впереди – конец.
Мы все плывём в желанную Итаку,
Коричневые, жилистые, злые,
Срывая пену волн нетерпеливых,
Затягивая пасмурную песню.
Ведь наши жёны зажили с другими,
И наши песни сорваны другими,
И наши свиньи колоты другими,
И нашу славу вырвал Одиссей.
Сижу на вёслах, мерно отгибаясь.
Встают над морем вечные созвездья,
И пахнет берег родиной моей.
Никто не знает, кроме Одиссея,
Могучего лукавого владыки,
Как хороши набитые дровами
Беспечные родные очаги!
Гребцы, гребите!
Напрягайтесь, греки!
В ногах у вас лежат немые шлемы,
Гривастые тяжёлые обличья,
Свидетели неповторимых битв.
Гребите, греки!
Есть ещё в Элладе
Огонь, и меч, и песня, и любовь!
Над нами сжалились, как прежде, боги,
Они нам даровали Одиссея,
И он за нас несёт среди вселенной
Глазастую сову, большую мысль.
Он будет править нашими словами,
Он будет править нашими сынами,
Он будет править нашими певцами
По праву капитана и царя!
Ещё мгновенье!
Вот взлетают скалы.
Опять белеют челюсти прибоя.
Вот это смерть, единая навеки.
Молитесь Зевсу, греческие люди,
Ты, справа, не клони бровей тяжёлых,
Спокойно посмотри на нашу смерть.
Да, у меня давно был виноградник,
Холодное бельё на зыбком ветре
И кувшины с коричневым вином.
Зачем ходил я к чёрным башням Трои,
Зачем меня стрела кусала дважды,
Зачем я десять лет видал на стенах
Еленин красный взвитый ветром плащ?
Не я приду в родимую Итаку,
Не ты, мой правый, и не ты, мой левый,
Не ты, мой кормчий, и не ты, кузнец!
Будь проклят Одиссей, лазутчик горя,
Водитель кораблей, хитрец коварный.
Вот он стоит, блистая медным шлемом,
И мы, как дети, смотрим на него.
Но властно он людей объединяет
Своей несокрушимой тёмной волей
Для многих тысяч легендарных дел.
А старый наш народ не знает смерти.
Ещё мгновенье!
Мы простые люди,
Мы только копья, вёсла над волнами.
И лишь один из нас стоит, крылатый,
В тяжёлом шлеме с полосатой гривой,
Грудастый и холодный, как бывало,
Обветренный в скитаньях Одиссей.
Он нас погубит, греческие люди,
Он доведёт до будущих столетий,
Он донесёт до будущих людей,
Мужчин и женщин, чёрные от крови
Слепые песни старика Гомера,
Исполненные лживой простоты.
Он передаст для будущего мрака
Прошедший мрак, усеянный звездами,
Раздвинет веки мёртвые мои,
И я увижу, как идёт водитель,
Торжественно и хмуро отдавая
Большую золотую ветвь земли
Тем, кто, как прежде, повторит скитанья
И вечность человечества, и радость,
И дым от очагов моих родимых,
Которому есть вечное, святое,
Недвижное, как звёзды, имя –
жизнь!
Прощайте, греки!
Peony Rose:
Сабрина Фоскини
Гавриил
Я вошел через окно
и приземлился в комнате,
как листья с их деревьев,
окрашенные временем вина в багрянец.
Я сделал несколько шагов,
дотрагиваясь до земли,
как меня учили, чтобы не испугать ее.
Она была из этих, смертных и бескрылых.
Ее лицо напоминало моего отца,
но было более прекрасным.
Думаю, вот эта разница зовется «женщиной».
Она — раба господня мира, затаившего дыханье,
и я — посланец неба,
увидев красоту ее испуга и грацию защиты,
готов обвешаться с песком мешками,
чтобы остаться рядом и служить ей.
Я ей благовестил лучом,
что поселился в ее лоне,
как яркое светило.
Она еще не знала таинство рождения,
и, ангел, я, что мог бы ей сказать?
Она поверила тому, чего не знала,
почувствовав, что перед этим
мы с ней равны.
Уверовав в меня, как я в нее саму же,
сопровождали мы друг друга.
Мне так хотелось подняться в небо вместе с ней,
чтоб моим братьям показать ее,
они б меня спросили, когда бы я вернулся,
о ее лице, и я бы был не в силах описать.
Она сомкнула пальцы, чтоб защитить тот луч,
что оставался в чреве.
Перстом коснувшись ее рук,
вложив в них лилию, как скипетр,
я уношу с собой медовый запах, —
её олицетворение.
Перевод Н. Гулейковой
Nadin-ka:
Эдвард Лир КИСА И ФИЛИН
Киса и Филин по морю поплыли
В бобовом стручке-челноке,
Взяв меду пять банок, вязанку баранок
И денег в зашитом чулке.
И, глядя на звезды, спел Филин куплет,
По струнам гитары скребя:
"О, нежная Киса, о, Киса, мой свет,
Нет в мире прекрасней тебя!
Тебя,
Тебя!
Нет в мире прекрасней тебя!"
В ответ ему Киса: "Стройней кипариса
Мой Филя, и голос хорош!
Пора нам жениться, не будем томиться,
Но где же кольцо ты возьмешь?"
Их волны носили - и год они плыли
К земле, где в дремучем лесу
Под сенью Бубука скрывался Хрю-хрюка
С кольцом обручальным в носу.
Носу,
Носу!
С кольцом обручальным в носу.
"О, славный свиненок, ты добрый с пеленок,
Продай нам кольцо свое, а?
Тот снял его ловко - и вот о помолвке
Индюк объявил с бугорка.
Они ели в обед куриный паштет
С нарезанной мелко айвой
И - рука в руке - на прибрежном песке
Плясали потом под луной.
Луной,
Луной!
Плясали потом под луной.
Перевод Игоря Куберского
Peony Rose:
Эмануэль Гейбель
О бороде императора Барбароссы
В харчевне, под сенью хмеля.
В один из майских дней
За столиком дружно сидели
Трое веселых парней.
Первый — с охотничьим рогом.
Второй — в шляпе с пером,
А третий — в камзоле строгом.
Вышитом серебром.
Трактирщик носил им кружки
Сверкающего вина,
Они подливали друг дружке,
И пели, и пили до дна.
Первый, привычный к харчевням,
Выпив в который раз,
О Барбароссе древнем
Начал вести рассказ:
«Я видел его намедни
У Рейна, на склоне гор;
Со свитою к обедне
Он шествовал в собор.
Да, он государь великий!
А грозен как — беда!
Спускалась на грудь владыки
Каштановая борода».
Воскликнул тот, который,
Шляпу носил с пером:
«Эй, не мели-ка вздора,
Не кончится это добром!
Я сам в предгорьях Гарца
Видел его, старина,
И была борода у старца
Черна, черна, черна!»
Который был в камзоле.
Поднялся, разъярен.
«Да вы ослепли, что ли? —
Воскликнул грозно он. —
Ведь с крыши любой колокольни
Всяк разглядит без труда…
Барбароссу я видел в Кельне —
Бела его борода!»
И, словно осатанелый,
Каждый кричал вперебой.
Клянясь каштановой, белой
И черною бородой.
Парень в камзоле зеленом
В ход пустил кулаки,
Кружки упали со звоном.
И замелькали клинки.
Когда же отправились трое
Снова в далекий путь,
Не пожелали герои
Друг на друга взглянуть.
Не будьте, друзья, в обиде,
Но, во избежанье беды,
Не спорьте, в трактире сидя.
Из-за чужой бороды.
Перевод Ефима Эткинда
Peony Rose:
Фердинанд Фрейлиграт
Роланд
Мы в лес вошли — туда, где, нашей пулей
Подстреленная, пряталась косуля,
Где свет сквозь листья проникал с трудом,
Где рог перекликался с топором.
Безмолвно все; лишь под кустом зеленым
Порою ключ зальется светлым звоном,
Да голубь заворкует за листвой,
Да дуб тряхнет могучей головой,
Да старый бук вздохнет почти без звука,
Да вздрогнет ель, услышав стоны бука.
Да стукнет посох: это — разговор,
Который лес ведет на склонах гор.
И вот, когда я понял речь растений,
Передо мной заколыхались тени,
И зазвучала здесь, в лесной тиши,
Нежнейшая струна моей души.
Я вспомнил о Роланде в Ронсевале,
О том, как мавры с франком воевали,
Как боевой гремел в ущелье рог…
О, если б я, как он, сражаться мог!
А бой кипит, и льется кровь рекою,
И меч могучей обнажен рукою.
Ворвался враг в родимые края,
Но дремлет рог — поэзия моя.
Безмолвен он, пока еще над нами
Полощется воинственное знамя.
Лишь иногда его гремящий глас
Бодрит бойцов, как песня, как приказ.
Мои напевы — грозные фанфары,
Зовущие утраивать удары, —
Пускай, как хрипы, рвутся из груди.
Трубач всегда шагает впереди.
Так, только так певцу сражаться надо:
Рази мечом, чужда мечу пощада,
И Дюрандалю поручи свой гнев,
Пока твой рог безмолвен, онемев.
Труби вовсю, но лишь тогда труби ты,
Когда твои враги тобой разбиты.
Фанфары? — Что ж! Короткий, злой сигнал,
Чтоб силу нашей злобы враг узнал.
А в гордый день, когда траву долины
Усеют мертвецами сарацины
И наголову будет враг разбит,
Пусть рог ему отходную трубит.
Окончен бой; средь вражеского стана
Простерлась туша злого великана.
Но только ты смертельно ранен сам.
Скорее рог, — прижми твой рог к устам.
Пускай твой зов покроет стон и крики,
Пускай твой зов услышит Карл Великий,
Тот зов, который людям объяснит,
За что ты бился, и за что убит,
Который скажет людям просто, грубо
Все то, о чем молчал ты, стиснув зубы,
Все то, что ты скрывал от них в бою, —
Всю боль твою и всю печаль твою.
Грохочет рог, но иссякают силы,
На тонкой шее разорвались жилы;
Услышав рога громовую речь,
Бойцы в тревоге обнажают меч.
Примчался Карл, примчались паладины,
А ты в крови лежишь среди долины.
Бойцы столпились; жизненный твой срок
Исполнился, и онемел твой рог.
И скажут люди на печальной тризне:
«Нет силы в мире, равной силе жизни!
Пускай в могилу он возьмет с собой
Тот рог, которым звал он нас на бой!»
Прекрасна доля воина! За елью,
Ликуя, птицы заливались трелью,
И туча грозно пронеслась над ней,
И все темней в ущелье и темней.
Перевод Ефима Эткинда
Nadin-ka:
Легенды о короле Артуре
Лариса Денисюк
НАЧАЛО
Меч правителя сломан, и мертвый клинок -
Словно воин, чья юность и слава прошли.
Час рассвета еще несказанно далек,
Час расцвета едва золотится вдали.
И предвидеть сегодня тебе не дано
Даже тени грядущего счастья и зла.
За спиной твоей Смерть пьет из кубка вино
И Победа свои расправляет крыла.
Одинокое эхо блуждает впотьмах,
Взор волшебника вновь озабочен и хмур...
Люди сложат легенды о тех временах,
Когда правил Британией славный Артур .
И еще соберутся за Круглым Столом
Все герои твои, это время придет.
Каждый смел, каждый рвется на битву со злом,
И не прячет глаза верный сэр Ланцелот.
И вдали за трудами не видно вершин,
И покоится в мире священный Грааль,
И еще не рожден тот единственный сын,
Что направит в тебя смертоносную сталь.
Остывая, сереет зола в очагах,
Стяг зари серебристый дрожит над водой.
Люди сложат легенды о тех временах,
О волшебном мече и ладье золотой.
На изломе, на стыке, на сшибке времен
Ты пути пролагаешь сквозь распри и кровь.
Чары древних богов, не страшася икон,
Выползают из древних пещер и гробов.
И исполнены смысла и возглас, и вздох,
Пот и слезы - все идолам в пищу и дань.
Но взгляни: твой единый и истинный Бог
Над страною простер свою мощную длань.
Мой король! Позабудь про сомненья и страх!
Все, что грезилось ночью - горячечный бред.
Люди сложат легенды о тех временах.
Будь же тверд, повелитель пятнадцати лет!
Svetass S:
Андрей Усачев
ГНОМ И ЗВЕЗДА
У речки стоял удивительный домик.
В том домике жил удивительный гномик:
До пола росла у него борода,
А в той бороде проживала Звезда.
Не знал ни забот, ни тревог этот гном.
Звезда освещала собою весь дом,
И печку топила, и кашу варила,
И сказки ему перед сном говорила...
И гном с восхищеньем чесал в бороде,
Что было, конечно, приятно Звезде.
Кормилась она только крошками хлеба,
А ночью гулять улетала на небою
Так шли потихоньку года и века...
Но кончилась в доме однажды мука.
И гном, распростившись с насиженной печкой,
С рассветом отправился в город за речкой.
А в городе том не носили бород...
- Ха-ха! Хо-хо-хо! -стал смеяться народ.
- Вот чучело! - каждый ему говорил.
И гном испугался. И бороду сбрил.
И на пол упала его борода.
И тут же его закатилась Звезда.
У речки теперь есть обычнейший дом.
Живет в этом доме обычнейший гном.
Опять отросла у него борода.
Но больше к нему не вернулась Звезда.
Nadin-ka:
Арье Бацаль (Леонид Луков)
РОЗА НА АЙСБЕРГЕ
Весенний ветер,над землёй летя,
На айсберг уронил случайно розы семя,
И тут же спохватился: "Ах, прости, дитя,
Ко мне скорее! В дефиците время!
С тобою в тёплые края я полечу".
Но семечко сказало: "Не хочу.
Мне айсберг этот полюбился сразу,
Подобен он гигантскому алмазу,
Он так огромен, и красив, и ладен!"
Но ветер возразил: "Он зол и кровожаден.
Его боятся даже короли.
Безжалостно он топит корабли,
И многих обрекал на гибельную долю!"
"Ему я это делать не позволю", -
Сказало семя тонким голосишком.
А ветер засмеялся: "Глупая малышка,
Известно всем, не знаешь только ты,
Что не растут на айсбергах цветы.
Но если хочешь, оставайся тут,
А я обязан соблюдать маршрут".
И ветер улетел, когда ж вернулся он,
На айсберге увидел розовый бутон
На стебельке зелёного побега,
Растущего из льда и тающего снега.
Он удивился и спросил: "Прости,
Что силы здесь тебе даёт расти,
Где от мороза стынет в жилах кровь?"
И роза юная ответила: "Любовь.
Она меня и греет и питает,
Она одна мне почву заменяет.
Ты разве сам не понимаешь ветер,
Нет ничего сильней любви на свете!"
Ни слова не ответил ветер строгий,
И быстро полетел опять своей дорогой,
А впереди молва летит ещё быстрей,
Что айсберг более не топит кораблей.
Peony Rose:
Эдуард Мёрике
Красавица-Ротраут
Как зовут златокудрую дочь короля?
Ротраут, красавица-Ротраут.
Красавица-Ротраут не шьет, не прядет,
Как день свой проводит она, как живет?
В лесах, на охоте.
Ах, если бы ловчим я в замке мог стать!
Ее на охоту всегда провожать.
— Молчи, мое сердце!
Стал в замке он ловчим, недолго он ждал,
Ротраут, красавица-Ротраут,
На быстром коне и в леса и в поля
Всегда провожает он дочь короля,
Красавицу-Ротраут.
Ах, если бы сыном я был королю!
Я Ротраут, красавицу-Ротраут люблю.
— Молчи, мое сердце!
Под дубом в лесу отдыхали они.
Смеется красавица-Ротраут:
Зачем так полны твои взоры огня?
Будь смелым: целуй поскорее меня.
Он в страхе бледнеет,
И верить боясь, что сбылася мечта,
Целует красавицу-Ротраут в уста.
— Молчи, мое сердце!
Домой они едут. И думает он:
Ротраут, красавица-Ротраут,
Ты можешь теперь королевою стать,
Ты можешь другого теперь целовать,—
Не будет мне больно:
В лесу каждый листик видал и слыхал,
Как дочь короля я в уста целовал.
— Молчи, мое сердце!
Перевод Леонида Ивановича Андрусона
Peony Rose:
Эльвира Пархоц
Тридцать лет на печи
Мы не виделись тридцать лет
И три года. Лежу на печи.
Ходит кот за окном –
Старый, дымчатый ветер.
Да ещё хорохорятся девки:
Понавесили красные бусы...
А приедет по осени свашка
Золотистые косы и рвать, и метать –
будут плакать.
Мы не виделись тридцать лет.
Ни вестей от тебя, ни предвестий.
Окунает в кадушку луна
Кружевной, шитый пылью рукав.
Кличет в поле сверчок придорожный.
Мне б уснуть... С косогора звезда
Покатилась в ольховые яры...
Тихо! – слышу – идут:
По каменьям – клюка,
Как по сердцу – слова,
Первый дождь – по стеклу,
За дверное кольцо
Ухватила рука,
Заходите, раз так, –
То калики идут
Перехожие.
– Нелегка нам дорога легла.
Дай воды. Дай колодезной,
той.
– Из колодца бы рада, да я
Тридцать лет неходячая.
– Встань.
Свесив ноги с печи, –
По дощатому полу,
Босиком – по двору
Да по мокрым бурьянам;
Ржавый ворот скрипит –
Потянуло ведро,
Будто рыба за леску,
За цепь.
– Выпей ты. Мы
потом.
Сила полынной земли
В этой стозвонной воде.
Горечь сожжённых сёл
Да переливчатость песен,
Холод булатных небес.
Хлынула в душу,
Вымыла боли,
Вынесла старый сор...
– Землю не перевернёшь.
Хватит полсилы с лихвой.
Пой да гуляй – не пей,
Будет и твой
Бой.
......
Солнце-хозяюшка
В жёлтых лаптях
Ходит, сметает
рассветные сны.
То ли привиделись,
То ли явились, –
Стынут следы
перехожих калик.
Осторожно слезаю с печи.
Шаг, другой...
Опершись о просевшую раму –
На пороге,
у края воли,
Стала прямо.
До самых зорь
Размотался клубок дороги.
...Завивается посвист над полем.
Алый конь у заката ходит.
Как поймаю его – так поеду,
Разузнаю, чья в поле трель.
Мы не виделись тридцать лет.
Ты узнаешь меня теперь?
Nadin-ka:
Дмитрий Сиротин
ОСТРОВ
Едва на глобусах читаем –
На них отсутствует, скорей,
Стоит, совсем необитаем,
Печальный остров средь морей.
Он слезы пальмами сметает,
В слезах трава, как борода…
«Ну почему не обитает
На мне никто и никогда?
О одиночества лишенья!
С кем поболтать? Кого обнять?
Одно бы кораблекрушенье –
И всё сумел бы поменять!
Пусть тот, кто выплывет, спасется,
На мне спасется от беды:
Вот – стадо тучное пасется.
А вот – вкуснейшие плоды.
Ни львом, ни тигром не пугая,
Я принял друга бы в ночи.
Услышав вопли попугая,
Ему шепнул бы: «Помолчи!»
Овеял листьями в жару бы,
А в холод ими же согрел,
И целовал бы ветром в губы,
И в даль морскую с ним смотрел.
Потом пришло б за другом судно,
Махал бы вслед за днями дни,
И думал: людям тоже трудно,
Когда они совсем одни».