Peony Rose:
Алексей Казарновский
Патмос
На гребне зубчатые стены,
Вокруг сосновый светлый лес,
И облака, как клочья пены,
Плывут под куполом небес.
Игра цветов в изломах линий,
А воздух чистый как роса,
И в море, в безмятежной сини,
Спокойно дремлют паруса.
Всё растворяется в блаженстве
И снится сон в земном раю
О божестве и совершенстве,
О счастье в благостном краю.
И странно думать, что за строфы
Здесь рождены в иные дни.
Виденье грозной катастрофы
Через века несут они.
Был страшный миг в пещере тесной,
Когда раздался божий глас,
И монолит тяжелый треснул,
И светоч дрогнул и погас.
И слову с трепетом внимая,
Увидел в страхе Иоанн
Пучину ада, кущи рая,
Последний день земель и стран.
Он слышал стоны и рыданья
И видел, словно жуткий бред,
Как погибало мирозданье
В свирепой веренице бед.
И мир, казавшийся нетленным,
Сгорал как тысяча огней.
Настал последний день вселенной
И зла, что угнездилось в ней.
И то, что предрекли пророки
Ещё в какой-то давний век,
Свершилось – наступили сроки,
И время прекратило бег…
Лениво солнце полдень плавит,
Паря над лесом и водой.
Какой контраст блаженной яви
С давно обещанной бедой!
Мы беззащитны – космос грозен,
И мир наш хрупок, как стекло.
И этот свет, и шёпот сосен,
И дня, и ночи волшебство
Так эфемерно-ненадёжны,
Но победит ли страх мечту?
Вздыхаешь радостно-тревожно
И веришь в эту красоту.
Nadin-ka:
Константин Присяжнюк
Владивосток в период поздней осени
Владивосток в период поздней осени
Похож на неудачника в любви...
Не уходи с камней, волной обтесанных,
Сырым туманом сердце отрави, -
И не жалей, что гибнешь над вопросами;
Ты просто превращаешься в ответ...
Владивосток в период поздней осени –
Палач, но избавляющий от бед.
Когда устанет разум от смятения,
От злой закономерности конца, -
Да сохранит осеннее затмение
Хоть искорку в разбившихся сердцах!
Фонтан из вен - давно не откровение,
А здесь, где в сотне метров океан,
Привыкли утолять остервенение
Лекарством под названием туман.
Здесь под фатой его навек повенчаны
Ночная грязь со свежестью утра...
Владивосток - как ветреная женщина
На пристани в неистовых ветрах.
И будет ложью все, что ей обещано -
Пока в иных ты странствуешь местах...
Но ты вернешься, жизнью искалеченный,
И жизнь вернут тебе ее уста.
Так не ищи печати зла на просини
И не спеши судить да проклинать...
Пришитый к кораблям стальными тросами,
Туманный город просто надо знать.
И я люблю шалеть с его матросами
И ждать сигнала - только позови!
А горечь...Что ж, - период поздней осени,
Период неприкаянной любви.
Константин Присяжнюк 20.01.2010.
Peony Rose:
Дж. Г. Байрон
ЛАКИН-И-ГАР
Прочь, мирные парки, где преданы негам,
Меж роз отдыхают поклонники моды!
Мне дайте утёсы, покрытые снегом, —
Священны они для любви и свободы!
Люблю Каледонии хмурые скалы,
Где молний бушует стихийный пожар,
Где, пенясь, ревёт водопад одичалый:
Суровый и мрачный люблю Лок-на-Гар!
Ах, в детские годы там часто блуждал я
В шотландском плаще и шотландском берете,
Героев, погибших давно, вспоминал я
Меж сосен седых, в вечереющем свете.
Пока не затеплятся звёзды ночные,
Пока не закатится солнечный шар,
Блуждал, вспоминая легенды былые,
Рассказы о детях твоих, Лок-на-Гар!
«О тени умерших! не ваши ль призывы
Сквозь бурю звучали мне хором незримым?»
Я верю, что души геройские живы
И с ветром летают над краем родимым!
Царит здесь Зима в ледяной колеснице,
Морозный туман расстилая, как пар,
И образы предков восходят к царице —
Почить в грозовых облаках Лок-на-Гар!
«Несчастные воины! разве видений,
Пророчащих гибель вам, вы не видали?»
Да! вам суждено было пасть в Куллодене,
И смерть вашу лавры побед не венчали.
Но всё же вы счастливы! Пали вы с кланом,
Могильный ваш сон охраняет Брэмар,
Волынки вас славят по весям и станам!
И вторишь их пению ты, Лок-на-Гар!
Давно я покинул тебя, и не скоро
Вернусь на тропы величавого склона,
Лишён ты цветов, не пленяешь ты взора,
И всё ж мне милей, чем поля Альбиона!
Их мирные прелести сердцу несносны:
В зияющих пропастях больше есть чар!
Люблю я утёсы, потоки и сосны,
Угрюмый и грозный люблю Лок-на-Гар!
Перевод В.Брюсова
Примечание: в стихотворении поэт упоминает своих предков-якобитов, участвовавших в битве при Куллодене 1746 г., и обращается к впечатлениям от горы Лохнагар в Шотландии.
Nadin-ka:
Дебора Вараанди
СЕВЕРНОЕ ПОБЕРЕЖЬЕ
(с эстонского)
Приходи на наше побережье,
приходи, товарищ, в летний день…
В летний день над взморьем ветер свежий,
белых туч струящаяся тень…
Гладкое шоссе от Юлемисте
плавно выгибается дугой.
А над ним в высоких и пушистых
облаках проложен путь другой.
По нему, мелькая точкой малой,
самолет летит издалека,
Здесь, внизу, равнины Харьюмаа,
почва каменистая жестка.
Эта ширь слегка грустна для взгляда…
Огороды, васильки в овсах,
каменные длинные ограды…
Летний ветер вереском пропах…
Справа лес в лиловой тени тонет,
отличим от облаков едва.
Слева – на слепящем небосклоне —
темная морская синева.
Паровоз гудит вдали. Клубится
дым волнистый, сизый, как свинец.
На холме, над золотом пшеницы,
темных елей зубчатый венец.
Лето, лето. Край родной и милый,
вольная и щедрая страна…
Так легко нам, словно подхватила
нас с тобой могучая волна.
Рдеют вишни в селах многолюдных,
и стада в ольшанике опять…
Мы о годах горестных и трудных
стали постепенно забывать.
Где б дорога по зеленым взгорьям
ни скользила лентою витой,
всюду рядом чувствуется море,
ветер дышит солью и водой.
Вот уже листва поблекла. Хлеба
урожай богатый снят с полей.
Но глубокий блеск воды и неба
все стоит над родиной моей.
На песке причудливые тени
от сетей раскинутых видны.
Странные чудесные растенья
выросли на скалах у воды.
Стаи чаек, лакомых до рыбы,
криком будят отзвук между скал.
А поля лиловы. Шлака глыбы
громоздят на них за валом вал.
И дымок, плывущий струйкой темной,
нам о сланцах говорит, о том,
как неутомима и огромна
жизнь труда, царящая кругом.
Как привольно мысли на просторе!
Распахнув два дымчатых крыла,
ты земли касаешься и моря
ласточкой, летящей, как стрела.
Осенью валы грозят и стонут,
пенная вскипает полоса…
И печально в темном небе тонут
птиц, летящих к югу, голоса.
До земли рябин согнулись ветви,
буря крутит и ломает их,
и трещит плитняк тысячелетний
от ее порывов ледяных.
Но и в день, когда под солнцем лета
снова кроткой станет моря гладь,
ты в тиши услышишь берег этот,
не перестающий грохотать.
Nadin-ka:
Федор Глинка МОСКВА
Город чудный, город древний,
Ты вместил в свои концы
И посады и деревни,
И палаты и дворцы!
Опоясан лентой пашен,
Весь пестреешь ты в садах;
Сколько храмов, сколько башен
На семи твоих холмах!..
Исполинскою рукою
Ты, как хартия, развит,
И над малою рекою
Стал велик и знаменит!
На твоих церквах старинных
Вырастают дерева;
Глаз не схватит улиц длинных…
Это матушка Москва!
Кто, силач, возьмет в охапку
Холм Кремля-богатыря?
Кто собьет златую шапку
У Ивана-звонаря?..
Кто Царь-колокол подымет?
Кто Царь-пушку повернет?
Шляпы кто, гордец, не снимет
У святых в Кремле ворот?!
Ты не гнула крепкой выи
В бедовой твоей судьбе:
Разве пасынки России
Не поклонятся тебе!..
Ты, как мученик, горела,
Белокаменная!
И река в тебе кипела
Бурнопламенная!
И под пеплом ты лежала
Полоненною,
И из пепла ты восстала
Неизменною!..
Процветай же славой вечной,
Город храмов и палат!
Град срединный, град сердечный,
Коренной России град!
Nadin-ka:
Арсений Тарковский
Дождь в Тбилиси
Мне твой город нерусский
Все еще незнаком,-
Клен под мелким дождем,
Переулок твой узкий,
Под холодным дождем
Слишком яркие фары,
Бесприютные пары
В переулке твоем,
По крутым тротуарам
Бесконечный подъем.
Затерялся твой дом
В этом городе старом.
Бесконечный подъем,
Бесконечные спуски,
Разговор не по-русски
У меня за плечом.
Сеет дождь из тумана,
Капли падают с крыш.
Ты, наверное, спишь,
В белом спишь, Кетевана?
В переулке твоем
В этот час непогожий
Я — случайный прохожий
Под холодным дождем,
В этот час непогожий,
В час, покорный судьбе,
На тоску по тебе
Чем-то страшно похожий.
Nadin-ka:
Федор Глинка
РЕЙН И МОСКВА
Я унесен прекрасною мечтой,
И в воздухе душисто-тиховейном,
В стране, где грозд янтарно-золотой,
Я узнаю себя над Рейном.
В его стекле так тихи небеса!
Его брега — расписанные рамки.
Бегут по нем рядами паруса,
Глядят в него береговые замки,
И эхо гор разносит голоса!
Старинные мне слышатся напевы,
У пристаней кипит народ,
По виноградникам порхает хоровод,
И слышу я, поют про старый Реин девы.
«Наш Рейн, наш Рейн красив и богат!
Над Рейном блестят города!
И с башнями замки, и много палат,
И сладкая в Рейне вода!..
И пурпуром блещут на Рейне брега:
То наш дорогой виноград,
И шелком одеты при Рейне луга:
Наш реинский берег — Германии сад!
И славится дева на Рейне красой,
И юноша смотрит бодрей!
О, мчись же, наш Рейн, серебрясь полосой,
До синих, до синих морей!..»
Но чье чело средь праздничного шума,
Когда та песня пронеслась,
Поддернула пролетной тенью дума
И в ком тоска по родине зажглась?..
Он счастлив, он блажен с невестой молодою,
Он празднует прекрасный в жизни миг,
Но вспомнил что-то он над рейнской водою…
«Прекрасен Рейн твой и тих,
(Невесте говорит жених),
Прекрасен он — и счастлив я с тобою,
Когда в моей дрожит твоя рука,
Но от тебя, мой юный друг, не скрою,
Что мне, на севере, милей одна река:
Там родина моя, там жил я, бывши молод,
Над бедной той рекой стоит богатый город,
По нем подчас во мне тоска!
В том городе есть башни-исполины!
Как я люблю его картины,
В которых с роскошью ковров
Одеты склоны всех семи холмов —
Садами, замками и лесом из домов!..
Таков он, город наш стохрамый, стопалатный!
Чего там нет, в Москве, для взора необъятной?..
Базары, площади и целые поля
Пестреются кругом высокого Кремля!
А этот Кремль, весь золотом одетый,
Весь звук, когда его поют колокола,
Поэтом, для тебя не чуждым, Кремль воспетый
Есть колыбель Орла
Из царственной семьи великой!
Не верь, что говорит в чужих устах молва,
Что будто север наш такой пустынный, дикий!
Увидишь, какова Москва,
Москва — святой Руси и сердце и глава!—
И не покинешь ты ее из доброй воли:
Там и в мороз тебя пригреют, угостят,
И ты полюбишь наш старинный русский град,
Откушав русской хлеба-соли!..»
Nadin-ka:
Анатолий Храмутичев
У Карских ворот
На стыке Европы и Азии,
у Карских студеных ворот,
поверим досужей фантазии,
представим ворот
разворот.
Как будто бы пухом гагачьим
укрыт такелаж ветровой.
За хмурым отлогим Вайгачем
прогнозы пугают пургой.
А волны вздымаются, пенясь,
и льдины бедою грозят.
Сегодня ты, друг,—
европеец,
а завтра уже — азиат.
А завтра
на карских просторах,
к плечу припадая плечом,
в тяжелых ледовых заторах
узнаем фунт лиха почем.
Глазастые нерпы не сглазили,
а вьюга с пути не собьет
на стыке Европы и Азии,
у Карских студеных ворот.
Nadin-ka:
Леонид Мартынов ВОЛОГДА
На заре розовела от холода
Крутобокая белая Вологда.
Гулом колокола веселого
Уверяла белая Вологда:
Сладок запах ржаных краюх!
Сладок запах ржаных краюх,
Точно ягодным соком полных.
И у севера есть свой юг —
Стережет границу подсолнух.
Я согласен, белая Вологда.
Здесь ни холода и ни голода,
И не зря в твой северный терем
Приезжал тосковать лютым зверем
Грозный царь, и на белые стены
Восходил он оплакать измены.
Но отсюдова в град свой стольный
Возвращался он, смирный, довольный,
Вспоминая твой звон колокольный…
Сладок запах ржаных краюх!
И не зря по твоим берегам,
Там, где кремль громоздится в тумане,
Брел татарский царек Алагам,
Отказавшийся от Казани…
Вот и я повторяю вслух:
Сладок запах ржаных краюх!
Кто здесь только не побывал!
По крутым пригоркам тропа вела.
Если кто не убит наповал, —
Всех ты, мягкая, на ноги ставила.
То-то, Вологда!
Смейся, как смолода!
Тело колокола не расколото.
Синеглазый лен,
Зерен золото.
И пахала ты,
И боронила ты,
И хвалила ты,
И бранила ты…
Сколько жизней захоронила ты,
Сколько жизней и сохранила ты —
Много зерен здесь перемолото.
Так-то, Вологда,
Белая Вологда!
Nadin-ka:
Дон Аминадо КОНСТАНТИНОПОЛЬ
Мне говорили: все промчится.
И все течет. И все вода.
Но город - сон, который снится,
Приснился миру навсегда.
Лаванда, амбра, запах пудры,
Чадра, и феска, и чалма.
Страна, где подданные мудры,
Где сводят женщины с ума.
Где от зари и до полночи
Перед душистым наргиле,
На ткань ковра уставя очи,
Сидят народы на земле
И славят мудрого Аллаха,
Иль, совершив святой намаз,
О бранной славе падишаха
Ведут медлительный рассказ.
Где любят нежно и жестоко
И непременно в нишах бань.
Пока не будет глас Пророка:
Селим, довольно. Перестань.
О, бред проезжих беллетристов,
Которым сам Токатлиан,
Хозяин баров, друг артистов,
Носил и кофий и кальян!
Он фимиам курил Фареру,
Сулил бессмертие Лоти,
И Клод Фарер, теряя меру,
Сбивал читателей с пути.
А было просто... Что окурок,
Под сточной брошенный трубой,
Едва дымился бедный турок,
Уже раздавленный судьбой.
И турка бедного призвали,
И он пред судьями предстал
И золотым пером в Версале
Взмахнул и что-то подписал.
Покончив с расой беспокойной
И заглушив гортанный гул,
Толпою жадной и нестройной
Европа ринулась в Стамбул.
Менялы, гиды, шарлатаны,
Парижских улиц мать и дочь,
Французской службы капитаны,
Британцы, мрачные, как ночь.
Кроаты в лентах, сербы в бантах,
Какой-то сир, какой-то сэр,
Поляки в адских аксельбантах
И итальянский берсальер,
Малайцы, негры и ацтеки,
Ковбой, идущий напролом,
Темно-оливковые греки,
Армяне с собственным послом!
И кучка русских с бывшим флагом
И незатейливым Освагом...
Таков был пестрый караван,
Пришедший в лоно мусульман.
В земле ворочалися предки,
А над землей был стон и звон.
И сорок две контрразведки
Венчали новый Вавилон.
Консервы, горы шоколада,
Монбланы безопасных бритв,
И крик ослов...- и вот награда
За годы сумасшедших битв!
А ночь придет,- поют девицы,
Гудит тимпан, дымит кальян.
И в километре от столицы
Хозары режут христиан.
Дрожит в воде, в воде Босфора
Резной и четкий минарет.
И мужчин поет, что скоро
Придет, вернется Магомет.
Но, сын растерзанной России,
Не верю я, Аллах, прости,
Ни Магомету, ни Мессии,
Ни Клод Фареру, ни Лоти...
1920
Nadin-ka:
Римма Казакова
Воркута
…Мало солнца в Воркуте.
Мой товарищ с кинокамерой
морщится: «Лучи не те,
что в столице белокаменной!»
Нам начальство выдает
обмундированье летное.
Скоро ночь. Программа плотная.
Обживаем вертолет.
Ловим солнце, чтоб успеть
север разглядеть попристальней,
к буровой, как к теплой пристани,
и к оленям долететь.
Мало солнца. Не храню
память крымскую, кавказскую.
Здешнее, с короткой ласкою,—
как теперь его ценю!
И повернут шар земной
к солнцу буровыми вышками,
снега матовыми вспышками,
вертолетом, чумом, мной.
И в сердечной простоте
мы, народ не твердокаменный,
из столицы белокаменной,
кто — пером, кто — кинокамерой,
служим службу Воркуте.
Nadin-ka:
Николай Кутов
В Кижах
Юность проходит по острову
С песней, с транзисторной музыкой,
В туфлях с носочками острыми,
В брюках и юбочках узеньких,
Фотографирует озеро
И теплоходы длинные,
Пёстрые краски осени,
Камни, постройки старинные,
Церковь Преображения,
Мельницу и часовенку,
Зыбкие их отражения,
Каждую их особинку.
Юность интересуется
Избами, храмами древними,
Озером буйным любуется,
Северными деревнями.
Кажется, что ей до острова,
Где эти церковки русские
Встали родными сёстрами
Тихие, скорбные, грустные?
Только всё больше желающих
Видеть места знаменитые,
Храмы средь волн набегающих,
Озеро, ветру открытое.
И называют по-разному,
Кто увлеченьем, кто модою,
Это стремленье к прекрасному,
Это сближенье с природою.
Может, и спорить здесь нечего,
Не на что, может, и сетовать,
Просто любовью к Отечеству
Всё называть это следует
Nadin-ka:
Николай Гумилев
СУДАН
Ах, наверно, сегодняшним утром
Слишком громко звучат барабаны,
Крокодильей обтянуты кожей,
Слишком звонко взывают колдуньи
На утесах Нубийского Нила,
Потому что сжимается сердце,
Лоб горяч и глаза потемнели,
И в мечтах оживленная пристань,
Голоса смуглолицых матросов,
В пенных клочьях веселое море,
А за морем ущелье Дарфура,
Галереи-леса Кордофана
И великие воды Борну.
Города, озаренные солнцем,
Словно клады в зеленых трущобах,
А из них, как грозящие руки,
Минареты возносятся к небу.
А на тронах из кости слоновой
Восседают, как древние бреды,
Короли и владыки Судана,
Рядом с каждым, прикованный цепью,
Лев прищурился, голову поднял
И с усов лижет кровь человечью,
Рядом с каждым играет секирой
Толстогубый, с лоснящейся кожей,
Черный, словно душа властелина,
В ярко-красной рубашке палач.
Перед ними торговцы рабами
Свой товар горделиво проводят,
Стонут люди в тяжелых колодках,
И белки их сверкают на солнце,
Проезжают вожди из пустыни,
В их тюрбанах жемчужные нити,
Перья длинные страуса вьются
Над затылком играющих коней,
И надменно проходят французы,
Гладко выбриты, в белой одежде,
В их карманах бумаги с печатью,
Их завидя, владыки Судана
Поднимаются с тронов своих.
А кругом на широких равнинах,
Где трава укрывает жирафа,
Садовод Всемогущего Бога
В серебрящейся мантии крыльев
Сотворил отражение рая:
Он раскинул тенистые рощи
Прихотливых мимоз и акаций,
Рассадил по холмам баобабы,
В галереях лесов, где прохладно
И светло, как в дорическом храме,
Он провел многоводные реки
И в могучем порыве восторга
Создал тихое озеро Чад.
А потом, улыбнувшись как мальчик,
Что придумал забавную шутку,
Он собрал здесь совсем небывалых,
Удивительных птиц и животных.
Краски взяв у пустынных закатов,
Попугаям он перья раскрасил,
Дал слону он клыки, что белее
Облаков африканского неба,
Льва одел золотою одеждой
И пятнистой одел леопарда,
Сделал рог, как янтарь, носорогу,
Дал газели девичьи глаза.
И ушел на далекие звезды -
Может быть, их раскрашивать тоже.
Бродят звери, как Бог им назначил,
К водопою сбираются вместе
И не знают, что дивно прекрасны,
Что таких, как они, не отыщешь,
И не знает об этом охотник,
Что в пылающий полдень таится
За кустом с ядовитой стрелою
И кричит над поверженным зверем,
Исполняя охотничью пляску,
И уносит владыкам Судана
Дорогую добычу свою.
Но роднят обитателей степи
Иногда луговые пожары.
День, когда затмевается солнце
От летящего по ветру пепла
И невиданным зверем багровым
На равнинах шевелится пламя,
Этот день - оглушительный праздник,
Что приветливый Дьявол устроил
Даме Смерти и Ужасу брату!
В этот день не узнать человека
Средь толпы опаленных, ревущих,
Всюду бьющих клыками, рогами,
Сознающих одно лишь: огонь!
Вечер. Глаз различить не умеет
Ярких нитей на поясе белом;
Это знак, что должны мусульмане
Пред Аллахом свершить омовенье,
Тот водой, кто в лесу над рекою,
Тот песком, кто в безводной пустыне.
И от голых песчаных утесов
Беспокойного Красного Моря
До зеленых валов многопенных
Атлантического Океана
Люди молятся. Тихо в Судане,
И над ним, над огромным ребенком,
Верю, верю, склоняется Бог.
1918, 1921
Nadin-ka:
Мария Медведева – Якубицкая
ПРОРОКИ ПРАГИ
Шесть веков уже, идущий с улицы Целетной,
Узрит Пророка Праги вид великолепный,
Когда поставит ногу на площадь Староместскую,
Он увидит ратушу сокровищем известную...
Сокровище – Орлой – Пророк,
Что час за часом апокалипсис читает;
В какой же день оповестите Вы времен порог,
Что всех живущих и умерших ожидает?
Когда в последний раз откроете Вы окна-дверцы
На Божий свет в закат Земли, Апостолов явив,
И с ними вслед вдруг оживут Фигуры - разноверцы,
Предание конца веков и скорый Суд провозгласив...
Скелет перевернет одной рукой часы песочные,
Другой, кивая Турку, колокольчик затрясет:
«Сбылось пророчество – Тебе настали дни заочные,
И первым за Тобой палач придет...»
Вглядится в зеркало Гордец, и предсказаниям не веря,
Вновь зазвенит Еврей-купец деньгами в кошельке;
Но разобьются зеркала, идет и золота потеря,
Когда садится утром солнце вдалеке...
Ведь прокричит Петух на башне ратуши с Орлой,
И отпоют Колокола, вещая людям грозный час,
Что посылает смерть и жизнь стрелой.
И нет – Часы – Пророков в Праге кроме Вас.
На Староместной площади опять Часы пробили,
И снова холод по спине предательски потек;
Орлой – о чем сегодня Вы вестили?
Еще есть время? Иль Земли последний срок истек...
6-7 октября 2006 г.
Nadin-ka:
Павел Васильев
ПАВЛОДАР
Сердечный мой, мне говор твой знаком.
Я о тебе припомнил, как о брате,
Вспоенный полносочным молоком
Твоих коров, мычащих на закате.
Я вижу их, — они идут, пыля,
Склонив рога, раскачивая вымя,
И кланяются низко тополя,
Калитки раскрывая перед ними.
И улицы!
Все в листьях, все в пыли.
Прислушайся, припомни – не вчера ли
По Троицкой мы с песнями прошли
И в прятки на Потанинской играли?
Не здесь ли, раздвигая камыши,
Почуяв одичавшую свободу,
Ныряли, как тяжёлые ковши,
Рябые утки в утреннюю воду?
Так ветренен был облак надо мной,
И дни летели, ветреные сами.
Играло детство с лёгкою волной,
Вперяясь в неё пытливыми глазами.
Я вырос парнем с медью в волосах,
И вот настало время для элегий:
Я уезжал. И прыгали в овсах
Костистые и хриплые телеги.
Да, мне тогда хотелось сгоряча
(Я по-другому жить
И думать мог ли?),
Чтоб жерди разлетелись, грохоча,
Колёса – в кат, и лошади издохли!
И вот я вновь нашёл в тебе приют,
Мой Павлодар, мой город ястребиный.
Зажмурь глаза – по сердцу пробегут
Июльский гул и лепет сентябриный.
Амбары, палисадник, старый дом
В черёмухе,
Приречных ветров шалость, —
Как ни стараюсь высмотреть – кругом
Как будто всё по-прежнему осталось.
Цветёт герань в расхлопнутом окне,
И даль маячит старой колокольней.
Но не даёт остановиться мне
Пшеницын Юрий, мой товарищ школьный.
Мы вызубрили дружбу с ним давно,
Мы спаяны большим воспоминаньем.
Похожим на безумье и вино…
Мы думать никогда не перестанем,
Что лучшая
Давно прошла пора,
Когда собаку мы с ним чли за тигра,
Ведя вдвоём средь скотного двора
Весёлые охотницкие игры.
Что прошлое!
Его уж нет в живых.
Мы возмужали, выросли под бурей
Гражданских войн.
Пусть этот вечер тих,
Строительство окраин городских
Мне с важностью
Показывает Юрий.
Он говорит: «Внимательней взгляни,
Иная жизнь грохочет перед нами,
Ведь раньше здесь
Лишь мельницы одни
Махали деревянными руками.
Но мельники все прокляли завод,
Советское, антихристово чудо.
Через неделю первых в этот год
Стальных коней
Мы выпустим отсюда!»
…С лугов приречных
Льётся ветр звеня,
И в сердце вновь
Чувств песенная замять…
А! это тёплой
Мордою коня
Меня опять
В плечо толкает память!
Так для неё я приготовил кнут –
Хлещи её по морде домоседской,
По отроческой, юношеской, детской!
Бей, бей её, как непокорных бьют!
Пусть взорван шорох прежней тишины
И далеки приятельские лица, —
С промышленными нуждами страны
Поэзия должна теперь сдружиться.
И я смотрю,
Как в пламени зари,
Под облачною высотою,
Полынные родные пустыри
Завод одел железною листвою.